Пространственная организация населения в процессе русской колонизации Зауралья, конец XVI - первая половина XVIII вв. тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 07.00.02, кандидат исторических наук Пестерев, Вячеслав Викторович

• Пестерев, Вячеслав Викторович
• кандидат исторических наук
• 2002

Оглавление диссертации кандидат исторических наук Пестерев, Вячеслав Викторович

1. Введение.з

2. Глава I. Осваиваемое пространство как фактор организации населения. Русское Зауралье в конце XVI - первой половине XVIII вв.п

2.1. Пространство административно-правового освоения.п

2.2. Пространство промыслово-промышленного освоения.

2.3. Пространство земледельческого освоения.

3. Глава II. Формы пространственной организации русского населения Зауралья в конце XVI - первой половине XVIII вв.

3.1. Поселение как элементарный субъект пространственной организации населения.

3.2. Локальные поселенческие комплексы: складывание структуры и пространственная динамика.

3.3. Некоторые аспекты субрегионального и регионального уровней организации населения.

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Пространственная организация населения в процессе русской колонизации Зауралья, конец XVI - первая половина XVIII вв.»

Актуальность исследования. Колонизационные процессы совершенно незаслуженно относят к рядовым объектам исторического познания. Отчасти это продиктовано недостаточным осмыслением самого феномена колонизации, а, стало быть, и неспособностью увидеть в нем важную для исторического познания метафору. Вместе с тем, колонизация представляет собой почти уникальный случай, когда имеется возможность сравнения двух и более вариантов эволюции конкретного социума (в метрополии и колонии), что сближает ее с таким неординарным объектом исторического познания как революция. Разница между ними лишь в том, что в случае колонизации альтернативы развития социума разнесены в пространстве, а в случае революции - во времени. Выяснение механизмов, определяющих статусное и/или структурно-функциональное разделение общества на колонию и метрополию, а также раскрытие закономерностей в сохранении их тождества, возникновения различий и даже полного распада, позволят подойти и к проблеме трансляции социальной целостности в процессе ее исторического развития. Не приходится объяснять, что это ставит проблему факторов социального развития на вполне твердое основание.

Более глубокое познание феномена колонизации, рассмотренного на примере Зауралья конца XVII - лервой половины XVIII веков, может помочь нахождению инвариантов в таких на первый взгляд несхожих исторических процессах, как «греческая колонизация», западноевропейская и русская колонизации Америки и северо-восточной Азии, в различных процессах экономической, политической и культурной экспансии, также часто подпадающих под определение колонизационных. Кроме того, расширение поля исследования за счет применения новой теоретической основы должно способствовать как решению существующих частно-исторических проблем, так и постановке новых.

Еще одним аспектом, определяющим особую актуальность данного исследования, выходящую за рамки собственно исторической науки, является теоретико-методологическая основа, впервые разработанная и примененная нами к подобного рода проблеме. Взгляд на колонизационные процессы с позиций теории информации является важным шагом в познании исторических форм информационных воздействий. Без преувеличения жизненно необходимым признается познание механизмов подобных процессов сегодня, когда открылась роль информации как мощнейшего модификатора социальных субъектов: от отдельного индивида до претендующих на мировое лидерство империй. Глобальные унификационные процессы ставят современные социальные организмы перед сложным выбором - потерять свою качественную специфику и вступить в так называемое «цивилизованное», «открытое» общество или сохранить своеобразие, но оказаться на обочине мирового развития. Выбор, основанный на знании об этих процессах, будет опираться на ясное осознание того, что будет приобретено и что будет безвозвратно утеряно в результате принятия того или иного решения.

Объектом исследования является пространственная организация населения, определяемая нами через ее синонимичность более распространенным терминам: поселенческой структуре (фиксирующей пространственный аспект этого явления) и процессу расселения (отражающему его временной аспект). Однако было бы не вполне корректным определять один термин посредством других, тем более, что семантические спектры их не являются абсолютно тождественными (хотя данные определения и будут употребляться нами в качестве синонимов). По сути, использование нами термина организация является лишь паллиативной попыткой преодолеть традиционное противоречие между преимущественно синхронно-структурным характером (в терминологии «здесь и сейчас») имеющейся исторической информации и необходимостью ее диахрон-ной (в терминологии процесса) интерпретации. Семантическая двойственность организации, означающей и процесс, и структуру, подходит для этого как нельзя лучше.

В общем случае под пространственной организацией населения нами будут пониматься любые внешние (явление) и внутренние (сущность) проявления социального организма под воздействием его пространственного контекста.

Предмет исследования составляют факторы и конкретные результаты процесса пространственной организации населения в указанных временных и территориальных рамках. Сюда относятся: пространственные представления субъектов колонизационно-осваивающей деятельности (административной структуры, промыслово-промышленного и земледельческого населения), а также складывавшаяся под влиянием этих представлений поселенческая структура, от отдельных поселений до их комплексов на локальном и субрегиональном уровнях.

Территориальные рамки, которыми ограничены пределы рассмотрения исследуемых нами процессов, обозначены термином Зауралье. Неопределенный статус и размытые границы данного территориального обозначения [1] являются, тем не менее, обстоятельством, весьма удобным для целей нашего исследования. Поскольку рассматриваемые нами процессы пространственной организации населения не имеют выраженных региональных границ ни в географическом, ни в административном отношениях, определение территориальных рамок исследования может носить достаточно произвольный характер. Однако считаем целесообразным в процедуре выделения территориальных рамок исследования исходить из того, в какой мере эти рамки будут способствовать решению поставленных исследовательских задач. В нашем случае, пространство предмета исследования должно отвечать следующим требованиям: оно должно соответствовать уровню приближения к исследуемым процессам, т.е. быть достаточно обширным; оно должно являться многоаспектным фактором исследуемых процессов, т.е. быть качественно разнородным; оно должно обеспечивать рассмотрение поселенческой структуры как целого, т.е. быть целостным. Пространственные пределы Зауралья вполне подходят по этим критериям к исследуемым нами процессам пространственной организации населения.

Под Зауральем мы будем подразумевать территорию, в географическом плане простирающуюся с севера (от устья Оби) на юг (до степной окраины русского расселения середины XVIII века по Уйской и Новоишимской укрепленным линиям) и ограниченную с запада предгорьями Урала, а с востока -правобережной полосой территорий по линии рек Тобол-Иртыш-Обь. В административном отношении, по состоянию конца XVIII века (до этого времени административное разграничение здесь было крайне нестабильным), эта территория включает в себя восточные оконечности Пермской и Оренбургской губерний, а также большую часть Тобольской губернии (кроме восточных ее пределов). Указанные рамки достаточно условны, однако необходимость более точного определения границ не вызывается ни целями исследования, ни характером анализируемого материала.

Хронологические рамки исследования охватывают временной промежуток с конца XVI-ro по первую половину XVIII-ro века включительно и во многом следуют из территориальных рамок. Первая крайняя дата связана с началом пространственной организации русского населения на территории Зауралья. Вторая крайняя дата обусловлена тем, что к половине XVIII-ro века: складывается поселенческая структура, сохранившаяся в основе своей до настоящего времени; прекращается массовый приток извне оседающего здесь на постоянное местожительство населения; территория Зауралья перестает являться зоной активной колонизационной деятельности.

Историография. Специфика темы исследования и состояние ее разработанности приводят к необходимости проведения историографического анализа по двум линиям - теоретической (А) и конкретно-исторической (Б).

А) История изучения организации населения в пространстве - от античных этногеографических описаний до современных формализированных социогео-графических построений - насчитывает не один десяток столетий. Вместе с тем, универсальность форм человеческого общежития привела лишь к относительно небольшому разбросу вариантов социопространственной организации.

Как следствие, модели описания этой организации не представляли и не представляют значительного разнообразия.

Сегодня изучением пространственной организации населения занимаются преимущественно в рамках исследований систем расселения или поселенческих (селитебных) структур. На организацию населения, впрочем как и на весь спектр процессов и структур, имеющих пространственное проявление, неизбежно проецируются современные геометризированные и гомогенизированные представления о макропространстве. Уже сформировался устойчивый стереотип - при упоминании поселенческой структуры или пространственной организации населения представлять себе ее геометрический рисунок. Однако мало кто отдает себе отчет в том, что неявное геометрическое (графическое) отображение социальной структуры есть попытка описания ее в рамках (и средствами описания) физического пространства.

Будучи «прозрачным», физическое пространство выступает для общества, ограниченного поверхностью геоида, в виде некой абстрактной двухмерной «подкладки». В принципе, это дает возможность описания социума средствами понятийного аппарата, употребляемого по отношению к физическому пространству, однако границы, в пределах которых такое описание будет научно корректным, очень узки. Терминологическим и операционным инструментарием теории физического пространства (по сути, средствами геометрии) могут быть отражены (как правило, графически) лишь наиболее формальные стороны социальной структуры: ее конфигурация, локализация ее элементов и их соотнесенность на поверхности геоида, их плотность и концентрация, векторы информационно-вещественных потоков или взаимосвязей, и некоторые другие. Объяснены эти формальные аспекты, не говоря уже об аспектах содержательных, в рамках физического пространства быть не могут, поскольку физическое пространство на макроуровне изотропно, т.е. тождественно самому себе в любой своей точке, в то время как социальная структура предполагает нахождение свое в пространстве анизотропном (иначе не может быть объяснена ее дифференцированность). Попытки школы т.н. социальной физики Дж.Стюарта и В.Уорнтца [2], использующей в своих построениях физические формализмы, объяснить пространственные проявления общества чисто физическими закономерностями интересны, но, к сожалению, малоубедительны. Чрезвычайная сложность реальных (исторических) социальных структур и их пространственных проявлений все-таки не позволяет рассматривать их через призму столь радикальных редукционных упрощений. Во всяком случае, сложность используемых для описания социума физических метафор должна быть одного порядка со сложностью самих социальных структур.

Теория физического пространства так и не стала ни распространенной, ни даже сколько-нибудь известной среди концептуальных основ, используемых для описания пространственных проявлений реальных социальных организмов. Хотя отдельные признаки ее (примат формы над содержанием, описания над объяснением, дихотомичность социальной структуры и ее пространства и др.) в неявном виде наблюдаются сегодня в большинстве социально-географических направлений и школ.

Несомненно определяющими для историографии проблемы (в плане различия подходов к ее решению) стали разногласия по поводу географического пространства как возможного фактора организации населения. Большинство из имеющихся на сегодняшний день версий решения этой проблемы либо признают в географическом пространстве искомый фактор («географический детерминизм»), либо не признают («географический индетерминизм»), либо занимают промежуточную, «компромиссную» позицию («географический посси-билизм»).

Рассмотрение географического пространства в качестве фактора пространственного проявления социальных структур имеет наиболее давние (традиции античного и новоевропейского «географического детерминизма») и, с точки зрения здравого смысла, наиболее прочные позиции. Своей чрезвычайной сложностью, дифференцированностью, анизотропностью географическое пространство представляется максимально подходящим на роль главного фактора, определяющего такую же сложность, дифференцированность и анизотропность социальных структур. Кроме того, социум является (своими материально-вещественными проявлениями) частью географического пространства, т.е. видимым, действующим в нем, фактором. Во многом именно этот факт лежит в основе устойчивой практики сведения общества к явлению геопространства, не имеющему по процедуре описания качественных отличий от естественно-географических и биологических пространственных структур. Тем самым, прямое взаимодействие общества и вмещающего его географического пространства считается как бы очевидным. Современные течения географического детерминизма (энвайронментализма), идущие от идей К.Риттера и Ф.Ратцеля [3], исходят в своих построениях из «очевидного» предположения о действиях социума в пространстве как совокупности реакций на внешние раздражители: климат, почвы, характер рельефа, растительности и т.д. Тем самым, отношения «общество - среда» сводятся к процессу приспособления социальной структуры к фактам географического пространства.

Однако отсутствие механизмов, которые бы объясняли прямое воздействие географической среды на общество, а также многочисленные исторические примеры, когда факты геопространства (например, ресурсы) не оказывали никакого влияния на один социальный организм, а для другого оказывались определяющими, поставили под серьезное сомнение факт сколько-нибудь прямого влияния географической среды на общество. Реакция социума на те или иные факты геопространства оказывается зависимой от свойств самого социума. Это привело к абсолютизации роли социальной структуры в специфике протекания процесса социально-пространственной организации в рамках направления географического индетерминизма.

Истоки этого направления можно найти в ряде социально-теоретических и экономико-географических исследований XIX столетия - работах Э.Дюркгейма, Г.Зиммеля, И.Г.Тюнена и др. [4]. Представленный в своих зрелых формах теорией «центральных мест» В.Кристалл ера и А.Лёша [5], и ее современными модификациями, географический индетерминизм сделал прорыв в познании форм пространственного измерения населения. Главной его заслугой стало признание серьезной роли (правда, в рамках этих направлений, абсолютизированной) внугрисоциальных и, шире, общесистемных факторов организации населения в пространстве. И хотя индетерминистские концепции не получили сколько-нибудь широкого распространения в качестве метода познания реальных, исторических форм организации населения, они стали теоретической основой в программно-планирующей деятельности по оптимизации и конструированию этих форм.

Так называемый «географический поссибилизм», идущий от «географии человека» Видаля де ла Блаша и Л.Февра [6], был призван компенсировать недостатки детерминизма и индетерминизма и, в то же время, объединить в себе их очевидные достоинства. Основываясь на мнении о рациональном в своих действиях человеке, поссибилизм исходит в своих построениях из модели о сознательной оптимизации человеком некоторой совокупности альтернативных видов жизнедеятельности с природной средой, выбирая в конечном итоге тот вид жизнедеятельности, который наилучшим образом подходит к данной среде [7]. Здесь среда выступает в роли пассивной, инертной арены для деятельности активного и рационального человека. Однако, как верно заметил Дж.Голд, кажущаяся противоположность поссибилизма идеям географического детерминизма обманчива [8]. И та, и другая концепции рассматривают географическую среду как неизменную и объективную данность, к которой человек в любом случае вынужден приспосабливаться.

Географический поссибилизм явился основой или просто концептуально близок тем теоретическим схемам, которые используются современными школами «социоэкологии», «географии человека» и исторической географии [9]. В большинстве из них процесс взаимодействия общества и среды представлен в виде сложного сопоставления возможностей географического пространства с возможностями действующей в его рамках социальной структуры.

Интересными представляются современные попытки объяснения поведения человека в географическом пространстве в рамках так называемой «географии восприятия», или «поведенческой географии». Эта область исследований на стыке психологии и географии, еще не имеющая даже общепринятого названия, создала весьма продуктивную модель человеческого поведения в пространстве. Но по признанию одного из ведущих специалистов в этой области, Дж. Голда, «поведенческая география в основном фокусирует свое внимание на индивиде, не стремясь к изучению проблем на уровне социальной группы» [10]. Узость этой модели еще и в наличии альтернативных психологических теорий, могущих стать основой ее создания (пока здесь господствует бихевиоризм). Естественно, что данные, полученные в результате применения той или иной теории в построении модели, будут различны. Такие же проблемы характерны и для отечественных разработок в этой области, в частности, для концепции Б.А.Душкова, выводы которой автор распространяет и на большие социальные группы [11].

Таким образом, можно констатировать, что единой концепции, корректной теоретически и методологически, относительно организации социума в пространстве на сегодняшний день не существует.

Б) Историография истории Сибири за почти трехсотлетний период своего развития касалась самых разнообразных аспектов процесса вхождения сибирского субконтинента в место обитания российского народонаселения. Вместе с тем, обобщающие труды по историографии Сибири (к сожалению единичные), из которых можно выделить исследование В.Г.Мирзоева [12] и коллективную работу Л.М.Горюшкина и Н.А.Миненко [13], свидетельствуют о наличии ряда историографических традиций, каждая из которых рассматривает довольно ограниченный круг вопросов и проблем. По объекту исследования можно вычленить следующие традиции: военные аспекты присоединения и освоения Сибири (первый этап дореволюционной историографии - труды Г.Ф.Миллера [14] и И.Е.Фишера [15]; первый этап советской историографии в 20-30-е гг.; первый этап постсоветской историографии в настоящее время); теоретические аспекты колонизации и освоения Сибири (в досоветской историографии — работы В.К.Андриевича, П.П.Буципского, П.М.Головачева, М.К.Любавского,

A.П.Щапова [16]; в советское время - труды эконом-географов Л.Е.Иофы, Р.М.Кабо и В.В.Покшишевского [17], исследования по исторической урбанистике Сибири [18]; в современной историографии - работы по исторической географии Урала и Западной Сибири [19]); экономическая и социальная история Сибири (интерес к этим аспектам заметен еще в работах историков XIX начала XX вв., однако в полной мере он проявился лишь в историографии советского периода). Для нашей работы непосредственный интерес представляют некоторые теоретические и, отчасти, военные аспекты колонизации Зауралья и Сибири в целом, имеющие отношение к пространственной организации населения. На их анализе мы и остановимся подробнее.

История изучения колонизации Сибири являет собой пример, когда недостаточно выверенная семантика ключевых терминов (освоение и колонизация) делала малоубедительными любые попытки теоретического осмысления этого процесса. Для Г.Ф.Миллера, одного из первых крупных историков, обратившихся к данной теме, присоединение Сибири (термины «освоение» и «колонизация» им не использовались) было актом завоевания [20]. В соответствии с этим и выстраивание колониальной структуры трактовалось им как следствие соображений военно-политического характера. Вместе с тем, для историков последующего периода стало очевидным, что концепция «завоевания» не годится для описания уже ставшей к тому времени органичной частью Российского государства Сибири. В XIX - начале XX вв., в работах С.М.Соловьева,

B.О.Ключевского, А.П.Щапова и М.К.Любавского [21], возникает принципиально новый взгляд на колонизацию как на едва ли не основной способ существования и развития русского народа. Причем «освоение», хотя и в традиционно узкохозяйственном значении, предстает здесь в качестве непременного атрибута колонизационной деятельности, понимаемой как «заселение». В рамках этой концепции следуют и более конкретные, сибиреведческие работы В.КАндриевича, ГШ.Буцинского, П.М.Головачева [22].

В советской историографии, после непродолжительного возврата (в 20-30-е гг.) к концепции «завоевания», сколько-нибудь продуктивной модели колони-зационно-осваивающей деятельности так и не возникло, показателем чего стала семантическая неупорядоченность в использовании базовых терминов. Как отметил ДЛ.Рсзун, «дело дошло до того, что даже в солидных изданиях авторы разделяют понятия "освоение" и "колонизация", оценивая последнюю исключительно как завоевательный процесс» [23]. В настоящее время предпринимаются отдельные попытки разобраться с терминологией, однако результаты их малоубедительны. Так, А.С.Зуев, совершенно справедливо критикуя научную бессодержательность и политическую ангажированность термина «присоединение», использовавшегося советскими историками для характеристики вхождения Сибири в состав Московского государства, тем не менее, в качестве альтернативы предлагает термин «завоевание», едва ли не более политизированный и бессодержательный, чем предыдущий [24]. Для историков не участвующих в терминологических спорах характерен некоторый возврат к дореволюционной концепции колонизации, понимаемой как заселение, сопряженное с хозяйственным освоением. Терминологическая неразбериха и по сей день является фактором, препятствующим созданию «работающей» модели колонизационного процесса. А это, в свою очередь, отражается на полноте и достоверности наших представлений о конкретно-исторических проявлениях этого процесса, в том числе и об организации населения в осваиваемом пространстве.

Изучение процессов освоения Зауралья и Сибири в целом по праву занимает значительную долю от общего массива сибиреведческих исследований. Вместе с тем, необоснованно узкое понимание самого термина «освоение», когда содержание его сводилось к процессу хозяйственного использования некоторой территории, привело к тому, что «зацикленность» на одних и тех же сюжетах (главным образом на земледельческом и промысловом освоении) стала характерной чертой историографии истории Сибири. Многие процессы, подпадающие на наш взгляд под определение «освоения», не получив должного осмысления специалистами, перешли из сферы научного познания в сферу политических спекуляций. Ярким примером тому является вопрос об освоении русской административной структурой сибирского инородческого населения. Политическая и эмоциональная «перегруженность» этой проблемы до сих пор мешает появлению непредвзятого взгляда на лежащий в ее основе процесс как на объективный и не зависящий от доброй или злой воли его сторон. В этом же ряду стоит и затронутая нами выше проблема «присоединения» Сибири к Московскому государству.

Недостатки теоретического осмысления, однако, не исключают ценность конкретно-исторических результатов исследований освоения Сибири. Так, работами С.В.Бахрушина и П.Н.Павлова [25] показана значительная роль торговли в первоначальном промысловом освоении Зауралья, что явилось близким нашим взглядам. Т.С.Мамсик показала высокие темпы продвижения промыслового освоения, его «забегания вперед» относительно освоения земледельческого [26]. Компаративное исследование И.В.Власовой [27], посвященное земледельческим традициям крестьян Поморья и Западной Сибири, как нельзя лучше иллюстрирует и подтверждает конкретно-исторически предложенную нами модель поведения информационной системы в новых для нее средовых условиях.

Несмотря на некоторые теоретические слабости, отмеченные в первой части историографического обзора, историко-географические исследования способны давать результаты, необходимые для понимания многих сторон пространственной организации населения. Только историко-географические методы (в частности, историческое картографирование) позволяют «увидеть» те или иные социопространственные феномены, что, в свою очередь, содействует применению по отношению к ним методов структурно-функционального анализа. Именно эти аспекты характерны для историко-географических работ курганских исследователей В.В.Менщикова, М.Ф.Ершова, В.А.Никитина [28], вскрывающих некоторые стороны организации поселенческой структуры Зауралья, начиная от уровня отдельных поселений и заканчивая уровнем субрегиональным и региональным.

Вообще, историей отдельных типов населенных пунктов Сибири занимались много, плодотворно, хотя, надо признать, не совсем равномерно. Особое место здесь несомненно занимает история сибирского города. Начало его изучения заложил Г.Ф.Миллер своими очерками о «доставлении» и первоначальном развитии первых городов Сибири, Отдельные сибирские города рассматривались также П.Н.Буцинским, П.М.Головачевым [29]. В первой трети XX века появились работы Н.Н.Воронина, НЛ.Новомбергского, В.П.Семенова-Тян-Шанского [30], где город выступал в роли объекта теоретического осмысления. Обращение к сибирскому (главным образом, к зауральскому) городу в советской историографии началось, что показательно, с выходом в середине века работ эконом-географов, Л.Е.Иофы и Р.М.Кабо [31]. И лишь с 60-х - 70-х гг. берет свое начало собственно историческое направление современной сибиревед-ческой урбанистики, начало которому положили работы В.И.Кочедамова, В.И.Сергеева, А.Н.Копылова, О.Н.Вилкова, В.К.Курилова, Д.Я.Резуна и других [32]. Использование концепции эволюционирующего города позволило этому направлению урбанистики рассмотреть самые разнообразные аспекты становления и развития сибирского города: от его архитектурно-планировочной структуры до культурно-бытового среза жизни его жителей. Вместе с тем, определенная «самоизолированность» от остальных представителей поселенческой номенклатуры значительно сузила эвристическую и проблемную область сибиреведческой урбанистики. Достаточно тесно связанным с сибирским городом в ней выступают лишь остроги, да и то лишь те, которые являлись «прото-городами».

Относительно подробно рассмотренными в историографии можно считать и слободские поселения. Анализом их социальной и пространственной организации занимались В.И.Шуи ков, А.А.Кондрашенков, В.В.Менщиков [33]. Сравнительно хорошо изученными оказались и деревенские поселения, как в теоретическом плане (работы С.Б.Веселовского, Н.Н.Воронина, А.Я.Дегтярева [34]), так и конкретно-историческом (большинство сибиреведческих работ). Вместе с тем, такие сибирские поселения как остроги, ямы, погосты, села, заимки, починки достаточного освещения так и не получили. Оказались слабо разработанными и различные аспекты общеколониальной поселенческой структуры. Рядом исследователей, а именно, А.Н.Щаповым, Л.М.Каптеревым, В.П.Семеновым-Тян-Шанским, Л.Е.Иофой, Р.М.Кабо, В.В.Покшишевским [35], затрагивались лишь ее формально-геометрические и зонально-географические аспекты, но не рассматривались должным образом аспекты коммуникационные. Малоизученным остался и низший уровень поселенческой структуры — уровень локальных поселенческих комплексов. В некоторой степени были рассмотрены подобные комплексы, складывавшиеся у слобод, острогов и монастырей в работах П.Н.Буцинского, В.И.Шункова, В.В.Менщикова [36].

Неоднозначностью и цикличностью оценок в историографии характеризуется и вопрос о «военизированности» поселенческой структуры Сибири и, в частности, Зауралья. Но большому счету, этот вопрос увязывается с проблемой мирного/военного характера колонизации Сибири в целом. Г.Ф.Миллер, являвшийся родоначальником концепции «завоевания» Сибири, достаточно много внимания уделял военным аспектам присоединения отдельных ее территорий, хотя и не придавал им определяющего значения. Для исследований последующего времени характерна оценка этих аспектов как второстепенных и в целом не влияющих на складывавшуюся концепцию «мирной колонизации» Сибири. В еще большей степени это характерно для советской историографии, направившей практически все свое внимание на проблемы хозяйственного освоения и социальную историю. Это дало повод А.Ю.Огурцову заявить, что «отсутствие специальных работ, посвященных изучению причин и характера вооруженных столкновений между русскими переселенцами и коренным населением (к коему А.Ю.Огурцов почему-то относит и кочевников - В.П.). объективно создает иллюзию бесконфликтности присоединения Сибири» [37]. Слишком очевидная неприменимость концепции «мирного» присоединения Сибири по отношению к отдельным ее частям привела к обратной оценочной волне. Все большую популярность в последние годы приобретают различные варианты концепции «военной колонизации», свидетельством чего являются работы А.Ю.Огурцова, А.С.Зуева, В.В.Менщикова, В.Д.Пузанова и др. [38]. Причем, одни авторы в качестве подтверждения своих взглядов приводят свидетельства о военных конфликтах, другие - данные, свидетельствующие о явно военном характере колониальной поселенческой структуры. Однако никаких серьезных попыток исследования «опасности» военных конфликтов или альтернативных объяснений «военизированное™» колонии сделано не было (по крайней мере, по отношению к территории Зауралья).

Итак, отсутствие серьезной теоретической проработки ключевых терминов стало серьезным препятствием появлению комплексных и при этом целостных исследований русской колонизационно-осваивающей деятельности в Зауралье и Сибири в целом. Действительно, малосвязность, фрагментарность и подчас случайность в выборе сюжетов являются характерными чертами многих обобщающих работ по сибирской истории. В связи с этим многие аспекты просто не попадают в поле внимания исследователей, образуя лакуны в создаваемой сегодня картине прошлого. Закрытию некоторых из них и будет посвящено настоящее исследование.

Цель нашего исследования заключается в раскрытии механизмов и конкретных результатов процесса пространственной организации населения, протекавшего в ходе колонизации и ограниченного определенными территориальными и хронологическими рамками — Зауральем конца XVI - первой половины

XVIII веков. Данная цель достигается путем решения ряда конкретных исследовательских задач: выявить внешние и внутренние факторы пространственной организации населения и их соотношение;

- определить степень и вид воздействия этих факторов на организацию поселенческой структуры;

--выявить качественную дифференциацию поселений в связи с их пространственной (информационно-пространственной) локализацией;

- определить закономерности и особенности пространственной организации поселенческих комплексов от локального до регионального уровня. Источниковая база. Достижение цели и решение задач исследования, указанных выше, должно опираться на свидетельства исторического источника. Вообще, построение исторического исследования может быть задано любой последовательностью исторических фактов, отвечающей цели и задачам исследователя. Соответственно и отбор источников таких фактов во многом определяется логикой исторического повествования.

Принципы и критерии отбора источникового материала для исторического исследования могут быть совершенно различными, при соблюдении, однако, одного условия. Отбор этот сам по себе не должен серьезно (в идеале - абсолютно) влиять на складывание того или иного образа прошлого. В большинстве случаев, во избежание подобных искажений, стремятся использовать просто максимальное количество источникового материала, где «верные» акценты расставляет статистика, а искажающее воздействие единичных «аномалий» элиминируется массой «нормального» материала. Подобный способ отбора источников во многом характерен и для настоящего исследования.

В основу диссертации было положено значительное количество опубликованного (А) и неопубликованного (Б) источникового материала.

А) Законодательные акты, выдержки из которых или ссылки на которые содержатся в настоящем исследовании, были взяты из «Полного собрания законов Российской империи» (использованы I - III, IX и X тт.) и «Собрания государственных грамот и договоров» (III и IV части). Различного рода административные документы (переписка, наказные грамоты, челобитные, отчеты, статистические сведения и т.д.) получены из «Дополнений к Актам историческим» (III - IV и XI тт.), приложений к I и II томам «Истории Сибири» Г.Ф.Миллера, «Списка населенных мест.» по Тобольской губернии (Т. LX), а также из сборников «Сибирь в XVII веке» (под редакцией А/Гитова) и «История Сибири. Первоисточники. Вып. VII».

Особое значение для нашего исследования имели документальные материалы, опубликованные в приложениях к работе Г.Ф.Миллера. Из почти шестисот таких документов, датируемых 1556-1661 гг., в нашем исследовании было использовано более четырехсот.

Б) Неопубликованные источники включают в себя фонды Шадринского филиала Государственного архива Курганской области (ШФ ГА КО), Тобольского филиала Государственного архива Тюменской области (ТФ ГАТюО), Российского государственного военно-исторического архива (РГВИА) и Российского государственного архива древних актов (РГАДА).

Сведения, касающиеся работы администрации колонии, взяты нами по преимуществу из фондов РГАДА (ф. 24 - Сибирский приказ и управление Сибирью; ф. 199 - «Портфели Миллера»; ф. 1111 - Верхотурская приказная изба), ТФ ГАТюО (ф. 329 - Тобольское губернское правление; ф. 341 - Тобольское наместническое правление) и ШФ ГАКО (ф. 224 - Далматовский Успенский мужской монастырь).

Сведения о военной истории края, в т.ч. и в виде картографического материала (столкновения русских с инородцами и кочевниками, военно-оборонительное строительство и т.д.) были почерпнуты нами в фондах РГАДА (ф. 199 - «Портфели Миллера»), РГВИА (ф. 20 - Общий архив Главного штаба; ф. 23

Общий архив Главного штаба; ф. 416 - Карты бывшей Российской империи; ф. 424 - Позиции, проекты обороны), ТФ ГАТюО (ф. 144 - Личный фонд Я.Сулоцкого) и ШФ ГАКО (ф. 224 - Далматовский Успенский мужской монастырь).

Значительная часть материала по истории зауральских монастырских вотчин, Тобольского архиепископского дома и многих слобод была получена из фондов ТФ ГАТюО (ф. 70 - Тобольский Знаменский монастырь; ф. 156 - Тобольская духовная консистория; ф. 329 - Тобольское губернское правление; ф. 341 — Тобольское наместническое правление) и ШФ ГАКО (ф. 224 - Далматовский Успенский мужской монастырь).

Отметим лишь, что достаточно обширный массив подобного материала (всего более десяти фондов, около 70-ти дел) не вошел в виде прямых или косвенных цитат в нашу работу, но, так или иначе, повлиял на формирование авторской концепции и на ее окончательное диссертационное оформление.

Теоретико-методологическая основа. Мы следуем парадигме методологического плюрализма, исходящей из признания ценности любой методологической системы дающей положительное или отрицательное (апофатическое) знание об объекте, при условии компенсации искажений, которые неизбежно возникают в рамках любой из методологических систем. Главное здесь — четко осознавать границы применимости используемой методологической схемы и саму целесообразность ее использования по отношению к данному предмету исследования. Несмотря на неизбежный эклектизм, такой подход к методологии позволяет видеть в любом «законченном» описании того или иного фрагмента объективной реальности лишь одну из его возможных метафор.

В качестве методологической основы исследования нами используются общенаучные принципы объективности и системности, а также частно-научные методы сравнительно-исторического, структурно-функционального, семантического и количественного анализа. В качестве основного метода изложения материала исследования используется метод дедукции. В качестве теоретической его основы мы используем информационную теорию. Причем, под последней понимается комплекс наиболее общих (аксиоматических) положений, используемых сегодня в рамках различных научных дисциплин и которые еще не упорядочены в общую систему.

В последние десятилетия элементы информационной теории проникли в самые различные области знания: начиная от традиционных для нее технико-математических дисциплин (кибернетика) и заканчивая приложениями в области теории языка (семиотика) [39] и сфере психологических (НЛП) [40] и политико-социологических технологий [41]. Проникновение теории информации наблюдается и на поле исследований исторической науки, в частности, в работах С.Б.Переслегина и Р.А.Исмаилова, посвященных истории Второй Мировой войны [42]. Создание общей теории информации - дело ближайшего будущего (существующая ныне теория информации, идущая от работ К.Шеннона и Н.Винера [43], представляет собой лишь ее кибернетическое приложение). Вследствие этого, большинство используемых в исследовании объяснительных моделей, представляемых нами в качестве положений информационной теории, являются авторскими и в полной мере открыты для критики.

Применение в нашем исследовании пока еще несовершенной информационной теории основано на в значительной степени интуитивном предположении о ней, как о наиболее адекватной метафоре для познания и описания колонизационных процессов. Некоторое обоснование целесообразности использования этой метафоры уже было сделано нами ранее [44].

Состояние неопределенности, в котором пребывает сегодня общая теория информации, заставляет уделить особое внимание используемому нами теоретико-терминологическому инструментарию. Следует определить семантический объем используемых терминов, правила оперирования ими, а также базовые теоретические положения (аксиомы), задающие основу изложения и объяснения конкретно-исторического материала.

Несомненно ключевым является понятие информации. Если опустить его обыденные и узкоспециальные трактовки, то под «информацией» понимается: во-первых, мера организации системы («внутренняя», структурная информация; допускает только качественное измерение); во-вторых, мера модификации субъекта восприятия («внешняя» информация, допускающая количественное измерение; ее тем больше, чем значительнее изменения, претерпеваемые воспринимающей ее системой). Иными словами, первый аспект характеризует внутреннее состояние субъекта, его структуру; второй же отражает степень устойчивости/неустойчивости этой структуры во взаимодействии с объектом (другой структурой или средой).

С информацией, вернее с процессом ее восприятия, тесно связано понятие информационного фильтра. Фильтры играют роль трансляторов и модуляторов информации. Собственно только благодаря им информационная система «видит» в мощном потоке неупорядоченных внешних сигналов что-то осмысленное. А поскольку процесс восприятия внешней информации есть процесс «уподобления» объекту, само существование системы зависит от наличия у нее мощных фильтров, т.к. ее «открытость» информационному шуму внешней среды неминуемо вызовет обвал деструктивных процессов. Только узость в восприятии среды и трансформация ее «по образу своему и подобию» (от чего зависит степень допустимой «открытости» среде) делают само существование системы возможным. Самым надежным фильтром является структура самой информационной системы. Поэтому можно говорить, что поступающая извне информация (внешняя) является во многом производной от информации структурной (внутренней). Воспринято может быть только то, что «знакомо», что поддается интерпретации и может быть как-то использовано.

Пространственное измерение информационных процессов придает последним некий объем, протяженность. Внешняя среда здесь становится основной частью информационного пространства, соответственно и реакция на него информационной системы (в данном случае мы имеем в виду социальный организм) приобретает пространственное содержание. Помня о том, что внешняя информация есть производная от структуры воспринимающего ее субъекта, под информационным пространством будет пониматься прежде всего пространст-во-для-субъекта. А поскольку последнее является основным фактором пространственной организации населения, наше исследование будет представлять собой попытку реконструкции того информационного пространства, остатки материально-вещественных и знаковых (документальных) порождений которого выступают для нас в качестве исторического источника. Подобная реконструкция, в идеале, должна воссоздать в полном объеме тот контекст, без которого адекватное понимание исследуемых процессов и структур не представляется возможным.

Из понятия «информационного пространства» нами выводится и концепт пространства осваиваемого. Вообще, «освоение» обычно рассматривают в его хозяйственном аспекте, как присвоение ресурсов жизнеобеспечения. Такое неоправданно узкое понимание не отражает всего богатства семантики термина и приводит к реальному сужению области научных исследований по этой проблематике. Предположение об информационном характере процесса освоения значительно расширяет эвристическую базу и, следовательно, пространство деятельности исследователя в этом направлении.

С точки зрения информационной теории любая внешняя информация для воспринимающей структуры есть ресурс (материально-вещественный, энергетический, информационно-технологический, временной). Освоение или присвоение (делание «своим», на что указывает и этимология термина) этого ресурса означает, таким образом, что субъект освоения «увидел» в осваиваемом объекте что-то «знакомое», некие черты самого себя. Иными словами, мерой освоения может быть названа степень «узнавания» объекта, нахождения в нем «знакомых» черт. Причем, основывается ли эта «знакомость» на реальных структурных аналогах воспринимающего и воспринимаемого, или на превратно интерпретируемой, недостаточной или недостоверной информации, большого значения не имеет (если, конечно, эта ошибка не фатальна для осваивающего субъекта). Кроме того, все это делает принципиально возможным резкое увеличение степени освоенности объекта путем направленного увеличения его «похожести» на субъект, вплоть до их полного слияния.

Не следует, однако, воспринимать процесс освоения как процесс однонаправленный. Многочисленные информационные фильтры, конечно же, ограничивают возможности серьезной модификации субъекта освоения в его столкновении с объектом, но не могут быть гарантом полного отсутствия мутаций. По-настоящему серьезным фактором качественной модификации осваивающей социальной структуры в процессе восприятия новой информации является рост хаотичности этой структуры, влекущий за собой слом или ослабление информационных фильтров и, как следствие, значительно более полное соответствие осваивающего субъекта осваиваемому объекту. В этом случае «освоению» со стороны внешней среды подвергается сам субъект. Таким образом, именно степень хаотичности структуры определяет ту грань между активным по определению освоением и пассивным приспособлением, на которую ставит эту структуру новая информация.

Термин освоение является родовым по отношению к термину колонизация. Под колонизацией понимается процесс максимального преобразования объекта освоения, превращение его в субъект. Как правило, подобная степень освоения достигается путем масштабного переноса структурной информации из метрополии в колонию (заселение), либо путем включения осваиваемых реалий в структуру функционирования осваивающего субъекта, придающих колониальной структуре максимальное сходство со структурой метрополии.

Вместе с тем, следует учесть, что начальные этапы колонизации характеризуются наличием особых информационных фильтров (главным образом фильтры цели), что детерминирует узконаправленность в считывании средовой информации и, соответственно, значительное упрощение колониальной части социальной структуры. Это позволяет решать конкретные задачи колонизации и, в то же время, свести к минимуму мутационное влияние среды на самоорганизующуюся колониальную структуру. Дело в том, что даже та доля «открытости» среде, которой обладает метрополия, делала бы колонию весьма уязвимой, поскольку последняя в отличие от метрополии обычно не обладает (по плотности информационных носителей, как людских, так и материально-вещественных) достаточной мощности информационным фильтром. В свою очередь, чрезмерная «открытость» среде и относительная слабость информационных фильтров могли обусловить рост хаотичности колониальной структуры, что, с одной стороны, конечно способствовало бы более адекватному ее реагированию на факты среды, но, с другой стороны, инициировало бы процессы дивергенции (расхождения квалифицирующих признаков) колонии и метрополии.

Новизна исследования определяется по двум аспектам: теоретико-методологическому (А) и конкретно-историческому (Б).

А) Во-первых, впервые к познанию колонизационных процессов комплексно применена адаптированная теория информации. Это повлекло за собой выдвижение принципиального для данной проблемы тезиса об информационном характере пространства, действительно воздействующего на организацию населения (ранее таким пространством считалось пространство географическое, либо отрицалось пространственное влияние вовсе). Во-вторых, акцент в исследовании колонизирующего общества перенесен нами с познания свойств колонизируемой среды на свойства колонизирующего общества как информационной структуры.

Б) Во-первых, раскрыта сущность пространственного восприятия в исследуемый период (переход от антропоцентрической к картографической парадигме); во-вторых, предложено новое объяснение феномену позднего (в XVIII столетии) «открытия» Урала; в-третьих, организация поселенческой структуры Зауралья представлена нами как процесс функционального расчленения первых сибирских городов; в-четвертых, принципиально новое объяснение получил феномен «военизированности» поселенческой структуры Зауралья XVII века.

26

Практическая значимость работы. Авторские разработки теоретического и методологического характера могут быть использованы в качестве основы для проведения исследований в области колонизационных и, шире, различного рода экспансионистских процессов, в прикладных областях теории информационных процессов и систем, а также в виде элементов курса по теории и методологии истории. Конкретно-исторические результаты данного исследования могут быть использованы в обобщающих работах по истории Зауралья и Сибири в целом.

Апробация результатов исследования. Ключевые положения настоящего диссертационного исследования были изложены автором в шести научных публикациях (Новосибирск, 1999; Москва, 2000; Тюмень, 2000; Екатеринбург, 2001; Курган, 2002; Екатеринбург, 2002). Общий объем публикаций составляет около полутора печатных листов.

Структура диссертации. Работа состоит из введения, двух глав, заключения, примечаний, а также списка использованной литературы и источников.

Заключение диссертации по теме «Отечественная история», Пестерев, Вячеслав Викторович

4. Заключение

Процесс колонизации Зауралья конца XVI - первой половины XVIII веков явился крайне многообразным, и лишь в самом первом приближении рассмотренным нами, примером организации населения в пространстве. Сложное сочетание внешних и внутренних факторов этого процесса, показанное нами, позволило отойти от бытующего представления о мутациях в колонии как прямом следствии тех или иных местных условий. Более того, это позволило показать условность самого разделения факторов на внешние и внутренние. Факты внешней среды лишь тогда воздействуют на социальную структуру, когда становятся фактами среды внутренней. Поскольку, согласно общетеоретическим соображениям, внешняя информация есть во многом производная от информации внутренней, прямая зависимость социума от внешних условий становится еще более сомнительной. Социальная структура в процессе колонизации новых территорий находит в них прежде всего саму себя, видит в них отражение своих представлений и потребностей. Этот тезис позволяет вычленить два крайних варианта в процессе пространственной организации колонии. В первом варианте, перенос или максимально точное воспроизведение на новой территории структуры метрополии позволяет избежать или свести к минимуму возможные мутации колониальной структуры. Если местные условия не будут препятствовать, колония будет простым продолжением или повторением метрополии. Во втором варианте, накопление ошибок или повышение общего уровня хаотичности структуры при переносе или воспроизведении ее в колонии (в том числе и под воздействием местных факторов) неизбежно приведет к такому же ошибочному (отличному от традиционного для данной структуры) восприятию новой среды. Соответственно, новые средовые представления будут транслировать и укреплять мутации колониальной структуры, делать ее отличия от метрополии все более устойчивыми и инертными. Реальные колонизационные процессы, в том числе и рассмотренная нами колонизация Зауралья, обычно сочетают в себе признаки обоих вариантов.

Элементарные субъекты поселенческой структуры - конкретные поселения - являются наглядным примером вторичности, производности пространственных представлений от свойств самой структуры социума. Как в то время, так и сегодня поселения служат одними из основных репрезентантов пространства. Имея в основе своей пространственной локализации по большей части конъюнктурные, и даже просто случайные обстоятельства, населенные пункты, тем не менее, уже самим фактом своего существования изменяли «силовые линии» информационного пространства, конституировали его, делая тем самым свое бытие неслучайным, оправданным. Различия в информационно-пространственной локализации отдельных поселений определяли их различный статус и качественную разнородность. На первом этапе колонизации Зауралья его информационное пространство было слабо дифференцированным и отличалось крайней узостью. В соответствии с этим и начальная поселенческая структура колонии была представлена почти исключительно городами и во многом тождественными им острогами. Функции их также не отличались большим разнообразием: военно-административная, административно-фискальная, транс-портно-коммуникационная. Вместе с тем, исполнение этих функций было связано с факторами в значительной степени конъюнктурными и не оправдывающими в полной мере существование самих городов. Начинается процесс воссоздания полноценной, иерархически структурированной поселенческой структуры, где городские поселения являются важным и необходимым элементом. Причем, первым сибирским городам, являвшимся носителями «зародышей» других типов населенных пунктов: острогов, слобод, монастырей, деревень, заимок, приходилось воссоздавать эту структуру «из себя».

Образования низшего уровня организации поселений, названные нами локальными поселенческими комплексами, обладали значительной степенью целостности и являлись более сложноорганизованными субъектами пространственной организации, нежели отдельные поселения. Монастырские поселенческие комплесы, в отличие от подобных образований у городов, острогов и слобод, были менее унифицированы в своих пространственных проявлениях, которые в большей степени зависели от инициативности монастырского руководства. Это давало преимущества такого рода, что монастырские вотчины (дискретного и смешанного типа) имели возможность пользоваться самыми разнообразными ресурсами, чего были обычно лишены целостные комплексы. Однако такая возможность оплачивалась слабой связностью и структурной неустойчивостью монастырских поселенческих образований.

Специфику поселенческих массивов на субрегиональном и региональном уровнях определяли главным образом коммуникационные линии, будь то транспортная инфраструктура, или устойчивые материально-вещественные и информационные потоки. Именно коммуникации позволяли существовать столь узкофункциональным группам поселений как уральские металлургические заводы и линии крепостей на южной границе. Не имея возможности обеспечить себя всеми необходимыми ресурсами, данные поселенческие массивы должны были либо заняться своим жизнеобеспечением самостоятельно (что поставило бы их на грань нефункциональности), либо наладить устойчивые отношения с поставщиком ресурсов - массивом земледельческих поселений, в форме более или менее эквивалентного обмена. В начальный период колонизации Зауралья существование всей колонии зависело от подобной коммуникации. Другое дело, что функциональность этого региона зависела, напротив, от его возможностей к самостоятельному ресурсному обеспечению.

Информационные потоки также оказывали свое воздействие на колониальную поселенческую структуру, причем воздействие это было едва ли не ощутимее потоков людских и материально-вещественных. Условия протекания информации в колонии обусловили появление крайне интересного информационного феномена. Хроническое запаздывание жизненно важной информации привело к неспособности административной структуры колонии к контролю за

204 ситуацией в режиме реального времени. Сопряженное с этим отсутствие механизмов принятия экстренных решений на местах, а, стало быть, и неспособность к адекватной реакции, привели к возникновению практики «опережающего отражения» - попыткам поиска в настоящем ростков возможного опасного будущего и их нейтрализации. Эта практика стала одной из важнейших функций колониальной административной структуры, а инфосфера настоящего все более завоевывалась информационными призраками будущего, уже реально воздействуюпщми на поселенческую структуру колонии.

Список литературы диссертационного исследования кандидат исторических наук Пестерев, Вячеслав Викторович, 2002 год

1. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ АРХИВНЫХ ФОНДОВ ШФ ГАКО: ф. 224 Далматовский Успенский мужской монастырь (17дел).

2. РГВИА: ф. 20 Общий архив Главного штаба (1 дело); ф. 23 - Общий архив Главного штаба (1 дело); ф. 416 - Карты бывшей Российской империи (5 дел); ф. 424 - Позиции, проекты обороны (4 дела).

3. РГАДА: ф. 24 Сибирский приказ и управление Сибирью (1 дело); ф. 199 - «Портфели Миллера» (5 дел); ф. 1111 - Верхотурская приказная изба (6 дел).

4. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННЫХ ОПУБЛИКОВАННЫХ ИСТОЧНИКОВ

5. Дополнения к Актам Историческим, собранныя и изданныя Археографическою комиссиею. СПб., 1848, т. III; 1851, т. IV; 1855, т. V; 1857, т. VI; 1859, т. VII; 1869, т. XI.

6. Описание Тобольского наместничества. Новосибирск: Наука, 1982.

7. Первое столетие сибирских городов. XVII век. Новосибирск, 1996. / История Сибири. Первоисточники. Вып. VII.

8. Полное собрание законов Российской империи. СПб., 1830. Т. I-Ш; IX; X.

9. Собрание государственных грамот и договоров. Ч. III. М., 1822; Ч. IV. -М., 1828.

10. Список населенных мест по сведениям 1868-1869 гг. Т. LX. Тобольская губерния.-СПб., 1871.

11. Титов А. Сибирь в XVII веке. Сборник старинных русских статей о Сибири и прилежащих к ней землях. М., 1890.

12. СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

13. Акишин М.О. Новые документы об отношении аборигенов севера Зауралья к русским властям. XVII XVIII вв. // Уральский исторический вестник, №1. Екатеринбург: УрО РАН, 1994. С. 121-132.

14. Алферова Г.В. Организация строительства городов в Русском государстве в XVI XVH вв. // ВИ. 1977, № 7. С. 50-67.

15. Андриевич В.К. История Сибири. СПб., 1889.

16. Анучин Д.Н. К истории ознакомления с Сибирью до Ермака (Древнерусское сказание «о человецех незнаемых в восточной стране») // Древности. Труды Императорского Московского археологического общества. Т. 14.-М., 1890.

17. Баландин С.Н. Оборонная архитектура Сибири в XVII веке // Города Сибири (экономика, управление и культура городов Сибири в досоветский период). Новосибирск: Наука, 1974. С. 7-37.

18. Бахрушин С.В. Научные труды. М., 1955. Т. Ш.

19. Буцинский П.Н. Заселение Сибири и быт ее первых насельников. -Харьков, 1889.

20. Веселовский С.Б. Село и деревня в Северо-Восточной Руси XIV XVI вв.-М.-Л.:ОГИЗ, 1936.

21. Вннер Н. Кибернетика, или управление и связь в животном и машине. -М.: Наука, 1983.

22. Власова И.В. Традиции крестьянского землепользования в Поморье и Западной Сибири в XVII XVIII вв. - М., 1984.

23. Воронин Н.Н. К истории сельского поселения феодальной Руси. Погост, свобода, село, деревня / Известия ГАИМК. Вып. 138. Л.: ОГИЗ, 1935.

24. Голд Дж. Психология и география: Основы поведенческой географии. -М.: Прогресс, 1990. -304 с.

25. Голикова С.В., Миненко Н.А., Побережников И.В. Горнозаводские центры и аграрная среда в России: взаимодействия и противоречия (XVI11 первая половина XIX века). - М.: Наука, 2000. -261 с.

26. Головачев П.М. Очерк заселения Сибири в XVI и XVII столетиях. -СПб., 1906.

27. Гольденберг Л.А. С.У.Ремезов сибирский картограф и географ. 1642 -после 1720 гг. - М.: Наука, 1965.

28. Горюшкин Л.М., Миненко Н.А. Историография Сибири досоветского периода.-Новосибирск, 1984.

29. Дегтярев А.Я. Сельское расселение в Русском государстве XV ~ XVII вв. (Главные черты и факторы развития) / Автореф. дис. . д-ра ист. наук. -Ленинград, 1981.

30. Джеймс П., Мартин Дж. Все возможные миры: (история географических идей).-М., 1988.

31. Джонстон Р.Дж. География и географы: Очерк развития англоамериканской географии после 1945 года. -М., 1987.

32. Дулов А.В. Географическая среда и история России (конец XV середина XIX века). - М.: Наука, 1983.

33. Душков Б.А. География и психология. Подход к проблемам. М.: Мысль, 1987. -285 с.

34. Зубков К.И. Концепт региона в геополитическом измерении // Уральский исторический вестник, №3. Екатеринбург: УрОРАН, 1996. С. 12-26.

35. Зуев А.С. Характер присоединения Сибири в новейшей отечественной историографии // http://www.zaimka.ru

36. Иофа JI.E. Города Урала. Ч. I. Феодальный период. М.: Изд-во геогр. лит-ры, 1951.

37. Историческая география России XVIII века. Ч. I. Города, промышленность, торговля. М., 1981.

38. Историческая география / Вопросы географии. Вып. 50. М.: Географгиз, 1960.

39. История географии и историческая география. М., 1975.

40. История Курганской области (с древнейших времен до 1861 года). Т. 1. -Курган, 1995.-370 с.

41. Кабо Р.М. Города Западной Сибири. М., 1949.

42. Каптерев JI.M. Русская колонизация Северного Зауралья в XVII XVIII веках (историко-экономический очерк). - Свердловск, 1924.

43. Ключевский В.О. Сочинения. В 9 т. Т. I. Курс русской истории. М.: Мысль, 1987.-447 с.

44. Кондрашенков А.А. Крестьяне Зауралья в XVII XVIII вв. Ч. I. Заселение территории русскими. - Челябинск, 1966.

45. Кондрашенков А.А. Крестьяне Зауралья в XVII XVIII вв. Ч. II. Экономика и положение крестьян. - Челябинск, 1969.

46. Кочедамов В.И. Первые русские города Сибири. М., 1978.

47. Кусов B.C. Картографическое искусство Русского государства. М., 1989.

48. Лебедев Д.М. Очерки по истории географии в России XV и XVI веков. -М.: Изд-во АН СССР, 1956.

49. Любавский М.К. Историческая география России в связи с колонизацией. СПб.: Лань, 2000. -304 с.

50. Мамсик Т.С. Хозяйственное освоение Южной Сибири: Механизмы формирования и функционирования агропромысловой структуры. Новосибирск: Наука, 1989. -240 с.

51. Менщиков В.В. Историко-географические исследования Зауралья в 1990-х гг. // Изв. РГО. 1999. Т. 131. Вып. 6. С. 62-64.

52. Менщиков В.В. Проблемы развития исторической регионалистики на примере изучения Зауралья // Историческая наука и историческое образование на рубеже XX XXI столетий: Четвертые историко-педагогические чтения. - Екатеринбург, 2000. С. 359-362.

53. Менщиков В.В. К вопросу об историко-географическом районировании исетского земледелия в XVII в. // Шадринская провинция. Мат-лы 2-ой регион, науч. конф. Шадринск, 1998. С. 56-57.

54. Менщиков В.В., Никитин В.А. Роль городов в пространственной локализации южнозауральского района в XVIII XIX вв. // Культурное наследие российской провинции: история и современность. - Верхотурье, 1998. С. 208-210.

55. Менщиков В.В., Ершов М.Ф. Историко-географические аспекты формирования зауральского региона // Урал в прошлом и настоящем. Мат-лы науч. конф. Екатеринбург, 1998. С. 280-291.

56. Миллер Г.Ф. История Сибири. Изд. 2-е, доп. Т. I. М.: Восточная литература, 1999. -630 с.

57. Миллер Г.Ф. История Сибири. Изд. 2-е, доп. Т. II. М.: Восточная литература, 2000.-796 с.

58. Мирзоев В.Г. Историография Сибири (домарксистский период). М., 1970.

59. На путях из Земли Пермской в Сибирь: очерки этнографии северно-уральского крестьянства XVII XX вв. - М.: Наука, 1989. -352 с.

60. Повомбергскин Н.Я. В поисках за материалами по истории Сибири. -СПб., 1906.

61. Огурцов А.Ю. Особенности русско-башкирского территориального спора в конце XVII века // Проблемы истории Сибири: общее и особенное: Бахрушинские чтения. Межвуз. сб. научных трудов. Новосибирск, 1990. -136 с.

62. Павлов П.Н. Промысловая колонизация Сибири в XVII веке. Красноярск, 1974.

63. Плотников Г.С. Описание мужского Далматовского Успенского общежительного монастыря. Екатеринбург, 1906.

64. Побережников И.В. Народная монархическая концепция на Урале (XVIII первая половина XIX в.) // УИВ. 1994, № 1. С. 21-43.

65. Подосинов А.В. Ориентация по странам света в архаических культурах Евразии. М.: Языки русской культуры, 1999. -720 с.

66. Покшишевский В.В. Заселение Сибири: историко-географические очерки.-Иркутск, 1952.

67. Почепцов Г.Г. Психологические войны. -М.: Рефл-бук, 2000. -528 с.

68. Преображенский А.А. Урал и Западная Сибирь в конце XVI начале XVIII вв. - М., 1972.

69. Пузанов В.Д. Военно-административная система России в Южном Зауралье (конец XVI начало XVIII вв.) / Автореф. дис. . канд. ист. наук. -Курган, 1999.

70. Расторгуев С.П. Философия информационной войны,- М.: Autopan, 2000. -446 с.

71. Резун Д.Я. Фронтир в истории Сибири и Северной Америки // http://www.zaimka.ru

72. Резун Д.Я. Эволюция понятий «город» и «острог» в приказном делопроизводстве XVII века // ВИ. № 10,1979. С. 172-177.

73. Саушкин Ю.Г. Географическая наука в прошлом, настоящем и будущем. М.: Просвещение, 1980. -269 с.238

74. Семеиов-Тян-Шанский В.11. Город и деревня в~Европейской России. -СПб., 1910.

75. Семиотика. В 2-х тт.-Благовещенск, 1998.

76. Сергеев В.И. Основание городов Западной Сибири (до середины XVII века) / Автореф. дис. канд. ист. наук. Москва, 1962.

77. Соловьев С.М. История России: Сочинения в 18-ти книгах. Кн. I. М., 1960.

78. Трансформация личности: нейролингвистическое программирование. -Одесса: Хаджибей, 1995. -352 с.

79. Фишер И.Е. Сибирская история с самого открытия Сибири до завоевания сей земли российским оружием. СПб., 1774.

80. Хаггет П. География: синтез современных знаний. М.: Прогресс, 1979.

81. Шеннон К. Работы по теории информации и кибернетике. Мл Иностранная лит-ра, 1963.

82. Шунков В.И. Очерки по истории колонизации Сибири в XVII начале XVIII вв. -M.-JI.: Изд-во АН СССР, 1946.

83. Щапов А.П. Историко-географическое распределение русского народонаселения. В кн.: Щапов А.П. Сочинения. - СПб., 1906, Т. 2.