Структура образа-персонажа в романе К. Вагинова "Козлиная песнь" тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.01.01, кандидат филологических наук Левенко, Александр Бориславович

• Левенко, Александр Бориславович
• кандидат филологических наук
• 1999

Оглавление диссертации кандидат филологических наук Левенко, Александр Бориславович

Введение

Глава 1. Экспозиционная характеристика образа-персонажа в романе

Козлиная пь»

1. Эозиционная характерика «идеалов»

1.1. Тептелкин

1.2.Неизвный поэт

2. Эозиционная характерика мозванцев»

3. Эозиционная характерика «антиидеалов»

Глава 2. Поведенческая характеристика образа-персонажа в романе

Козлиная пь».• • • •

1. Поведенчая характерика « идеалов»

1.1. Тептелкин

1.2. Неизвный поэт

2. Поведенчая характерика мозванцев»

3. Поведенчая характерика «антиидеалов»

Глава 3. Речевая характеристика образа-персонажа в романе

Козлиная пь»

1. Речевая характерика « идеалов»

2. Речевая характерика мозванцев»

3. Речевая характерика «антиидеалов»

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Структура образа-персонажа в романе К. Вагинова "Козлиная песнь"»

Константин Константинович Вагинов (1899 - 1934) - один из наиболее интересных авторов так называемой "второй прозы" русской оставшейся за пределами "современной ей широко литературы XX века, то есть прозы,'4' тиражируемой и достаточно широко распространившейся официальной прозы"(В.Н.Топоров)(189,с.18).

Творчество К.Вагинова попало на периферию литературной традиции двадцатых годов вследствие явной ориентированности на "вневременные" культурные реалии, что казалось реакционным в эпоху "сбрасывания" старого с "корабля современности". Кроме того, романы Вагинова представлялись не более чем описаниями быта и нравов писательской и околописателской среды, актуальными не для массового читателя, а для узкой социальной группы. Однако созданный Вагиновым художественный мир был исключительно оригинальным и представлял собой во многом уникальный для русской литературы опыт экспериментального поиска новых выразительных средств как в поэзии, так и в прозе.

Творческую деятельность К.Вагинов начал в первой половине 1920-х как поэт. Его сборник стихотворений "Путешествие в Хаос"(1920) был опубликован под маркой общества "Кольцо поэтов имени К.М.Фофанова", в которое к началу 1921 года реорганизовалась неформальная эго-футуристическая группа "Аббатство гаеров". Затем последовали участие К.Вагинова в "Цехе поэтов" Н.Гумилёва, "Союзе поэтов", маленьких группах "Звучащая раковина" и "Островитяне", а также близость к кружку "эмоционалистов", лидером которых был М.Кузмин. Появлялся он и на собраниях пролетарских поэтов, проходивших на квартире жены актера А.Мгеброва В.Чекан. По словам самого Вагинова, он в 1921-1922 годах "состоял во всех петербургских поэтических объединениях"(24,с.110). Активная литературная жизнь не отразилась, тем не менее, на количестве опубликованных произведений. В различных альманах начала 20-х появилось несколько лирических циклов К.Вагинова, а кроме них, две коротких повести - "Монастырь Господа нашего Аполлона"(1922) и "Звезда Вифлеема"(1922). Незначительность опубликованных произведений вызвана, по словам Т.Л.Никольской, тем, что К.Вагинов "не соответствовал ни одному заданному шаблону" и находился "за рамками любой группы"(145,с.71).

К.Вагинов существовал вне рамок не только литературных направлений и школ, но и идеологий. Так, с 1923 по 1926 год он учился на литературном отделении Высших государственных курсов искусствоведения при Институте истории искусств, постигая филологическую науку под руководством ведущих формалистов - Ю.Тынянова, Б.Эйхенбаума и Б.Энгельгардта, и одновременно, с середины десятилетия, он принадлежал к кругу интеллектуалов, вращавшихся вокруг противника формализма -М.Бахтина.

Аналогичным образом, несмотря на особое место, отведенное К.Вагинову в "Декларации" ОБЭРИУ, группы, в которую он вступил в 1927 году, и участии в нескольких публичных выступлениях обэриутов, Вагинов был значительно дистанцирован от идеологических манифестаций и творческого метода группы.

Эволюция художественных исканий К.Вагинова, по словам О.В.Шиндиной, "практически совпала с видовыми и жанровыми исканиями русской литературы двадцатых годов: подобно совершавшемуся в ней постепенному переходу от поэзии к "малой прозе", а затем к роману, Вагинов начинает свою писательскую биографию в качестве поэта., в 1922 году издает повести., а в 1928 году - роман "Козлиная песнъ"(215,с.153-154). Действительно, в конце 20-х - начале 30-х гг. К.Вагинов пишет четыре романа, три из которых были опубликованы, и издает только один сборник стихотворений "Опыты соединения слов посредством ритма"(1931).

Роман "Козлиная песнь" был написан в 1926-1927 годах, в сокращенном виде опубликован в журнале "Звезда" в 1927, полный вариант текста вышел в ленинградском издательстве "Прибой" в 1928 году. Второй роман "Труды и дни Свистонова" был напечатан в 1929 году сразу в двух вариантах : сокращенный вариант - в журнале "Звезда" и полный - в "Издательстве писателей в Ленинграде". Роман "Бамбочада" вышел в свет в том же издании в 1931 году. Последний роман "Гарпагониана", основная работа над которым была завершена Вагиновым в 1933 году, при жизни автора опубликован не был.

Поэзия К.Вагинова во многих отзывах современников была оценена достаточно высоко: Г.Адамович, Вс. Рождественский, М.Кузмин, О.Мандельштам, Н.Гумилев, Л.Пумпянский, В.Лурье, И.Груздев, Д.Выгодский, О.Тизенгаузен, А.Пиотровский видели в К.Вагинове талантливого и самобытного творца. Однако голос доброжелателей терялся за разгромными рецензиями социологизированного литературоведения. Как замечает А.Герасимова, "отношение догматической критики - вот, пожалуй, единственное, благодаря чему Вагинов оказался вписанным в анналы эпохи рядом с писателями своего поколения"(72,с.132). В большинстве случаев Вагинов обвинялся в пропаганде упаднических и регрессивных идей, несовместимых с культурными запросами современного читателя. Так, в статье А.Манфреда "Кладбищенская муза"("Книга и революция", 1929) К.Вагинов был назван "лейб-гробовщиком", вдохновленным "некрофилической музой", из группы поэтов, которые "не замечают Ленинграда, не замечают диктатуры пролетариата"(133,с.32). С.Малахов в докладе "Лирика как орудие классовой борьбы (о крайних флангах непролетарской поэзии Ленинграда)" ("Звезда", 1931) говорил: ".на примере творчества Вагинова мы видели кристаллизацию к началу реконструктивного периода идеологии объективно буржуазной, обнажающей формирование враждебной пролетариату идеологии под видом ухода в область "чистого" искусства и отказа от политических идей вообще"(24,с. 141).

Реакцией на выход романов "Козлиная песнь" и "Труды и дни Свистонова" стало начало согласованной идеологической кампании против писателя. Жесткая критика Д.Горфинкеля, И.Бачелиса, В.Александровой, Р.Мессер, М.Майзель, Б.Киреева и др. не имела трагических последствий только из-за ухудшения здоровья Вагинова (он бы болен туберкулезом) и благодаря заступничеству Н.Тихонова, бывшего соратника Вагинова из группы "Островитяне". Тем не менее, в 1932 году К.Вагинов был подвергнут ритуалу публичной самокритики и, в ответ на официальное давление, стал заниматься подготовкой сочинений по истории рабочего движения в Петербурге и вести занятия в заводской литературной студии.

После смерти писателя в 1934 году наступил период почти тридцатилетнего забвения его творчества как внутри, так и вне Советского Союза. Вспоминать К.Вагинова стали в 1960-е годы. Появились короткие упоминания о нем в мемуарах о поздних 1920-х и ранних 1930-х годах и публикации небольшого количества его стихотворений Т.Никольской и Л.Чертковым. В нескольких критических статьях, напечатанных в Советском Союзе в 60-х и 70-х, делался акцент на движении автора в поздней поэзии от декадентства к более гармоничному отношению лирического героя к миру, а также на сатирических тонкостях и язвительном изображении упадка старого мира, предпринимавшего тщетные попытки сопротивляться победе нового (А.Вулис (63), Т.Никольская (147), А.Блюм и И.Мартынов (49)).

На западе Вагинов стал привлекать внимание только в 1980-х годах, прежде всего в связи с интересом литературоведов к фигуре М.Бахтина и его окружению. Роман "Козлиная песнь" рассматривался как иллюстрация послереволюционной жизни интеллигентов, воспитанных на классической культуре; предпринимались попытки установления прототипов из числа участников бахтинского круга среди персонажей романа (К.Кларк и М.Холквист (231), Л.Палеари (153)).

Серьезный научный подход к творчеству К.Вагинова начался со статьи Д.Сегала "Литература как охранная грамота"(1981)(172), в которой анализировался роман "Труды и дни Свистонова" в рамках процесса изменения семиотической роли произведения"(172,с.151), происходившего в русской литературе 20-х годов. Некоторые аспекты поэтики вагиновской прозы исследовались в 80-е годы В.Н.Топоровым в статье "Пространство и текст"(1983)(191). Топоров приводил "Труды и дни Свистонова" в качестве примера крайнего случая "суживающегося пространства текста"(191,с.274), в котором чувствует себя зажатым главный герой - писатель Свистонов.

Но только после выхода в свет в России сначала трех романов К.Вагинова в серии "Забытая книга"(1989)(8), а затем практически полного собрания вагиновской прозы в издательстве "Современник"(1991)(9) писатель был по-настоящему открыт историками литературы, появились значительные работы о творчестве К.Вагинова российских и зарубежных литературоведов.

Среди отечественных исследований по К.Вагинову можно выделить статьи О.В.Шиндиной, А.Г.Герасимовой, М.А.Литвинюк, Д.С.Московской, С.М.Панич, Т.Л.Никольской, Д.Л.Шукурова, диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук М.А.Литвинюк и Д.Л.Шукурова.

Т.Л.Никольская занимается изучением архивных и биографических материалов о писателе, связями творчества К.Вагинова с обширным литературным, философским и социальным контекстом 20-х годов(144-148). А.Г.Герасимова, помимо открытия для массового читателя неизвестной поэзии, а также критической, мемуарной, биографической литературы о К.Вагинове, рассматривает параллели между К.Вагиновым и авангардистской группой ОБЭРИУ(71,72). В работах О.В.Шиндиной анализируется поэтика ранней прозы К.Вагинова(213), влияние античной культуры и мифологии на романы писателя и связанная с этим проблема интерпретации текста(211), театрализация художественного пространства в "Козлиной песни"(217), карнавальная природа художественного мира "Козлиной песни"(214), тема музыки в "Козлиной песни"(212), метатекстуальная образность романа "Труды и дни Свистонова"(215).

М.А.Литвинюк в своих статьях рассматривает проблему автора и героя(122), специфику балаганного трагикомизма в прозе писателя(125). Русская ярмарочно-балаганная традиция, ее компоненты ("импровизированный характер театрализованного представления; вертеп с его единством возвышенно-сакрального и профанно-бытовых начал"(124,с.З)) в каждом из романов тетралогии К.Вагинова исследуются в диссертации М.А.Литвинюк "Балаганный трагикомизм в романах К.Вагинова "Козлиная песнь", "Труды и дни Свистонова", "Бамбочада" и "Гарпагониана""(123). С.М.Панич анализирует модель художественного мира в романе К.Вагинова "Козлиная песнь" с точки зрения влияния на нее гетерогенных культурных пластов(154). Проблему судьбы "чужого слова" в романах К.Вагинова рассматривает Д.С.Московская(141). Статьи Д.Л.Шукурова посвящены анализу "Образа автора" в "Козлиной песни" и "Трудах и днях Свистонова"(221), связями романной прозы К.Вагинова с архаичными философскими и мифопоэтическими традициями(220), с теоретическими исследованиями М.Бахтина(223). В диссертационной работе Д.Л.Шукурова исследуется поэтика "чужого слова" в творчестве К.Вагинова(222), для чего Д.Л.Шукуров деконструирует "мифопоэтический пласт" прозы К.Вагинова, фиксирует "структурно-семиотические изменения в области повествования" и анализирует "специфику авторской рефлексии"(222,с.6).

Среди зарубежных работ, посвященных прозе К.Вагинова, следует отметить статью югославского ученого Д.Угрешич о типологической связи прозы К.Вагинова с московским концептуализмом 70-х - 80-х годов, в частности, с художником И.Кабаковым(197); статью голландца Й.Ван Баак об образе мира в романах К.Вагинова(59); книгу англичанина Д.Шеперда о русском метаромане 20-х годов, в которой одна из глав посвящена метароманным особенностям "Трудов и дней Свистонова"(234).

Актуальность исследования прозы К.Вагинова обусловлена возрастающим интересом к надолго "выпавшим" из культурной памяти произведениям послереволюционного русского модернизма. Первый роман

К.Вагинова - одного из значительных авторов "второй прозы" 1920-х годов требует более подробного изучения как эстетический феномен, сочетающий в себе традиции русского романа и поисков модернизма в создании новой концепции личности.

Роман "Козлиная песнь" рассматривается нами как произведение, относящееся к традиции русского модернизма 20-х - 30-х годов. Учитывая терминологическую неопределенность в отношении терминов "модернизм" и "авангард", в рамках которых обычно рассматривается творчество писателя, в нашей работе мы опираемся на мнение В.Руднева, понимающего модернизм как "такой тип культурного сознания в XX веке, который порождает тексты, опережающие культурную норму своего времени прежде всего на уровне синтактики и семантики при сохранении традиционной прагматики, а авангард - как такой тип культурного сознания, который порождает тексты, опережающие культурную норму прежде всего на уровне прагматики"(168,с.115). В этом определении важно то, что авангардный текст невозможен вне задачи изменения с помощью него традиционных форм коммуникации (прагматики), без "художественного антиповедения" (В.Руднев). Кроме того, мы учитываем и термин "исторический авангард", предложенный И.Р.Дёринг-Смирновой и И.П.Смирновым (86), который объединяет в себе весь корпус постсимволистских новаторских текстов. В рамках "исторического авангарда" И.Р.Дёринг-Смирнова, И.П.Смирнов, Й.Ван Баак (59) относят К.Вагинова к так называемой "синтетической" стадии (начавшейся с середины 1920-х), которая отличается от "аналитической" (начавшейся в 1910-е). Если "аналитизм" (футуризм в поэзии, кубизм в живописи и др.) разрушал целостную, автоматизированную картину мира, противопоставляя ей дискретность, "разорванность" творческого сознания, то "синтетизм" (ОБЭРИУ, Литературный центр конструктивистов, Изобригада и др.) устраняет основные оппозиции "аналитизма", объединяя в картине мира неоднородные, неравнозначные элементы социальной и культурной действительности. (Ср., например, утверждение Е.И.Замятина в статье "О синтетизме"(1923) о том, что "<.> в сегодняшнем искусстве - синтез фантастики с бытом. Каждую деталь -можно ощупать; все имеет меру, вес, запах; из всего - сок, как из спелой вишни. И все же из камней, сапог, папирос, колбас - фантазм, сон. <.> Здесь вставленные в одну пространственно-временную раму куски мира -никогда не случайны; они скованы синтезом"(92,с.416-417)).

В перечисленных выше литературоведческих работах, посвященных прозе К.Вагинова, исследователи отмечали отдельные особенности построения образа-персонажа, однако целостный анализ структуры образа-персонажа на данный момент отсутствует. Тем не менее, образ-персонаж является одним из основных носителей авторского замысла и ценностным стержнем художественного мира романов К.Вагинова. Поэтому новизна нашей диссертационной работы заключается в том, что анализу подвергается структура образа-персонажа в первом и наиболее известном романе К.Вагинова "Козлиная песнь".

Методологической базой диссертационной работы являются сравнительно-типологический, историко-генетический и структурно-семантический методы литературоведческого анализа.

Исследование структуры образа-персонажа основано на концепции, предложенной Л.Я.Гинзбург в книге "О литературном герое"(73) и статье "О структуре литературного персонажа"(74), а также на аспектах анализа структуры образа-персонажа, изложенных в работах таких ученых, как Б.В.Томашевский, Ю.Н.Тынянов, Ю.М.Лотман, М.М.Бахтин, Б.О.Корман.

В представлении Б.В.Томашевского (188), во многом близком к идеям В.Я.Проппа (159), литературный герой является не самоценным предметом изучения, а играет вспомогательную роль по отношению к сюжету: "Герой вовсе не является необходимой принадлежностью фабулы. Фабула как система мотивов может и вовсе обойтись без героя и его характеристики. Герой является в результате сюжетного оформления материала и является, с одной стороны, средством нанизывания мотивов, с другой - как бы воплощенной и олицетворенной мотивировкой связи мотивов"(188,с.202). В таком прочтении образа-персонажа эстетическое значение приобретает прежде всего его сюжетная функция; образ-персонаж связывается с тематикой произведения только вместе со всем сюжетом. Схожее понимание образа-персонажа характерно и для французского структурализма (Р.Барта (38), К.Бремона (51,52), см. также Г.К.Косиков (109)). Служебное положение героя, зависимое от доминирующего в произведении "конструктивного принципа" (системы приемов), устанавливается и Ю.Н.Тыняновым (196). Персонаж привлекает внимание исследователя в том случае, если его образ является таким "конструктивным принципом". При этом для Тынянова, также, как и для Томашевского, значима именно динамика, поступательное развитие образа-персонажа: "Нет статического героя, есть лишь герой динамический"(196,с.27).

Линия русских формалистов была продолжена Ю.М.Лотманом (129). Подобно им, Лотман рассматривает героя в качестве "действователя", который выполняет некоторую сюжетную функцию. Однако если Томашевский видел в сюжете действие, интригу, поступки персонажа, то Лотман видит в сюжете "переход через семантический рубеж"(129,с.228). Между героем-действователем и "окружающим его семантическим полем" устанавливаются отношения "отличия и взаимной свободы", таким образом, для сюжетного движения необходимо, чтобы герой преодолел рубеж, отделяющий его от окружающего. Такое преодоление, по Лотману, не всегда связано с действием: "Неотплывший корабль и неотплывшая скала, неубивший убийца и неубивший обыватель, Печорин и Грушницкий, Бельтов и Круциферский - структурно не адекватны, хотя в равной мере не совершают действий"(129,с.230).

Однако еще формалисты были подвергнуты справедливой критике за недостаточное внимание к герою как носителю определенных идей, ценностей, не вычленяемых только из сюжетной функции. Так, П.Н.Медведев (вероятная "маска" М.М.Бахтина) писал, что герой формалистов "оказывается лишь одним из элементов композиционного построения, да еще внешне понятого. Между тем герой только тогда и может нести композиционные функции, если он является тематическим элементом"(137,с.153). М.М.Батин предложил свою концепцию исследования образа-персонажа в работах "Автор и герой в эстетической деятельности"(40) и "Проблемы поэтики Достоевского"(41). Для Бахтина важны два момента. Во-первых, объектом анализа становится именно "тематический" план, семантика образа-персонажа. Исследование семантики "действователя" осуществлял и Ю.М.Лотман, но для него семантика - это маркированность элементов (закрепленные значения) художественного мира, предзаданных герою и предопределяющих его сюжетную функцию. Для Бахтина же это система значений не уже установленных, а возникающих одновременно с образом-персонажем: "<.> то, что должно быть раскрыто и охарактеризовано, является не определенным бытием героя, не его твердым образом, но последним итогом его сознания и самосознания, в конце концов - последним словом героя о себе самом и о своем мире. Следовательно, теми элементами, из которых слагается образ героя, служат не черты действительности - самого героя и его бытового окружения - но значение этих черт для него самого, для его самосознания"(42,с.94-95). Ученый обращается к рефлексии, аксиологии персонажа, отсюда и наиболее часто встречающееся бахтинское сочетание -"голос героя". Во-вторых, Бахтину важен диалог, коммуникация между автором, героем и читателем: "Только диалогическая, соучастная установка принимает чужое слово всерьез и способна подойти к нему как к смысловой позиции, как к другой точке зрения"(42,с.103). Герой становится точкой зрения на мир, диалогически связанной и с автором, и с читателем.

Л.Я.Гинзбург объединила в своей методологии исследования образа-персонажа идеи формализма с диалогической поэтикой М.Бахтина. В книге "О литературном герое"(73) и статье "О структуре литературного персонажа"(74) она рассматривает образ-персонаж как эстетический центр произведения, как преломление авторской точки зрения на мир. Структура образа-персонажа, по Гинзбург, формируется из характеристик, получаемых героем на экспозиционном, поведенческом и речевом уровнях. Экспозиц ия - первоначальные сведения, узнаваемые читателем об образе-персонаже - закладывает основу "динамического единства литературного героя"(73,с.34). В экспозиции проявляется типологическая соотнесенность образа-персонажа с историко-литературным контекстом (модель, на которую ориентируется автор при создании героя) и способность читателя идентифицировать героя, сопоставить его в своем восприятии с той или иной устойчивой "категорией". Структура образа-персонажа, согласно Гинзбург, проявляется композиционно: первоначальная характеристика соотносится с последующими. Таким образом, определяющими становятся три момента: "Это, прежде всего, сама формула вводимого в действие персонажа, его первичная характеристика (в дальнейшем она обрастает новыми признаками). Это, затем, отношение первичной характеристики к процессу ее дальнейшего развития и к целостному образу, возникающему из законченного произведения"(74,с.379). И первичная, и дальнейшие характеристики воплощаются средствами поведения и речи.

Особое внимание Гинзбург к экспозиции образа-персонажа становится для нас крайне актуальным: как мы увидим, первая часть композиции образа-персонажа доминирует в персонажной структуре "Козлиной песни".

Вслед за Гинзбург мы рассматриваем характеристики образов-персонажей на экспозиционном, поведенческом и речевом уровнях, каждому из которых посвящена отдельная глава нашего исследования.

Цель диссертационной работы - углубленная трактовка идейного и композиционного своеобразия романа "Козлиная песнь" на основе анализа структуры образа-персонажа.

Задачи: 1) выявить принципы создания образа-персонажа на уровне экспозиционной характеристики; 2) исследовать особенности изображения образа-персонажа на уровне поведенческой характеристики; 3) проанализировать специфику образа-персонажа на уровне речевой характеристики; 4) рассмотреть созданную К.Вагиновым в романе "Козлиная песнь" модель человека в контексте русской литературы 1920-х годов.

Объект исследования - роман К.Вагинова "Козлиная песнь". В работе используются романы "Труды и дни Свистонова", "Бамбочада", "Гарпагониана", стихотворения К.Вагинова, автобиографические материалы, воспоминания современников.

Четыре романа К.Вагинова, по мнению Т.Л.Никольской(146), М.А.Литвинюк(123), О.В.Шиндиной(211,215), Й.Ван Баак(58), можно рассматривать как тетралогию. "Козлиная песнь" в рамках тетралогии выполняет функцию интерпретационного "ключа" к последующим романам, представляет собой, как пишет Шиндина, "идеологическое ядро индивидуальной модели мира писателя"(215,с.154). Идеологическая инвариантность "Козлиной песни" предполагает и особую значимость реализованных в романе принципов создания системы образов, а особенно образов-персонажей как естественных носителей идеологии и средства воплощения авторского замысла. Соответственно, особенности построения образа-персонажа "Козлиной песни" становятся не только отличительной чертой первого романа и иллюстрацией первого опыта Вагинова по созданию романного героя, но и моделью, с которой соотносятся модели построения образа-персонажа других романов.

В рассмотрении структуры образа-персонажа в романе К.Вагинова "Козлиная песнь" особое значение имеет определение принципов, по которым строится этот образ.

1. Согласно концепции М.М.Бахтина, изложенной в работе "Автор и герой в эстетической деятельности"(40), литературный герой принадлежит к типологическому и ценностно значимому ряду "характеров" или "типов". Эта оппозиция оформляет статус образа-персонажа в художественном мире, степень "находимости" автора в своем герое. "Характер", по Бахтину, - это герой, пребывающий в сущностном становлении, он воспринимает мир противоречиво, его сознание не завершено и меняется в столкновении с миром, другими сознаниями и через собственные внутренние конфликты. "Характер" индивидуален, "жив", самостоятелен в своей познавательной активности. Отношение автора (а следовательно и читателя) к такому герою напряженное, оно не задано с первых строк произведения, а вырабатывается на всем протяжении повествования. "Характер устанавливается по отношению к последним ценностям мировоззрения, непосредственно соотносится с последними ценностями, выражает познавательно-этическую установку человека в мире и как бы придвинут непосредственно к самым границам бытия"(40,с.234). "Тип далек от границ мира и выражает установку человека по отношению к уже конкретизированным и ограниченным эпохой и средой ценностям, <.> к смыслу, уже ставшему бытием (в поступке характера смысл еще впервые становится бытием"(40,с.234). Сознание героя-"типа" полностью обусловлено тем или иным проявлением мира: "предметным окружением" (под которым Бахтин подразумевает экономический строй, общественные устои, бытовой уклад и т.п.), культурной конвенциональностью или моральными императивами.

Восприятие образа человека как типичности возможно только при обобщении его личностных черт и производится таким автором, который занимает "спокойную и уверенную, авторитетную позицию вненаходимости герою"(40,с.235). Построение героя-"характера" происходит, по Бахтину, в произведениях "классических", к которым он относит "реалистические" и "сентиментальные", и "романтических". Герой-"тип", с его "почти оскорбительным характером типической трансгредиентности", соответствует "сатирическому заданию"(40,с.235).

Во всех четырех романах Вагинова персонажи представляют собой не "характеры", а "типы". В послесловии к "Бамбочаде" писатель исчерпывающе сообщает формулу образа-персонажа, характерную не только для этого романа, но и для всей тетралогии:

Совсем не тема автора описывать странных людей ради описания странных людей. Автор ставит здесь серьезнее вопрос. Автору кажется, что он боком затронул здесь особую породу людей, занимающихся лишь тенью общественной жизни.

Автору кажется, что много живет на свете людей, подобных Торопуло, поэтому он, собственно, и взял его под увеличительное стекло.

Автор должен со всей резкостью заявить, что редкости и курьезы его не интересуют." (курсив наш - Л.А.)(9,с.510)

Персонажей всех своих романов Вагинов изображает как "особую", но все же "породу". "Редкости и курьезы", то есть познавательная ценность индивидуального "внутреннего опыта" (Ж.Батай), остаются в стороне от авторского внимания. Ирония, которая является основным модусом восприятия героев автором и определяет читательское к ним отношение, лишает героев статуса авторитетной познающей инстанции, приближает их к объекту познания. Их индивидуальность не может рассматриваться как исключительность, она становится типичной.

Отнесение героев романов Вагинова к эстетической категории "типов" требует выявления их типологии.

Типологическая принадлежность персонажа-"типа" может рассматриваться на двух уровнях:

1) социокультурном: образ-персонаж как носитель характерных социокультурных кодов времени и среды, синхронных изображенным в тексте;

2) литературном: образ-персонаж как реализация исторически устойчивого типа литературного героя.

1) Социокультурная типология.

В "Козлиной песни" К.Вагинов изображает жизнь литературной и окололитературной богемы, исследует "породу", тип человека из этой среды. Одна из причин неизвестности писателя заключалась в том, что он считался именно "кружковым" автором, описывавшим писательский быт и нравы, то есть актуальное не для массового читателя, а для узкой социальной группы. В упоминавшемся выше обличительном докладе С.Малахова говорилось, что в творчестве Вагинова обнаруживаются "тенденции реакционного осмысления советской действительности", что он уходит "в сторону от социалистической современности", в том числе и вследствие тематической адресованности не к преобладающему классу в обществе, ориентации не на "пролетарскую диктатуру"(24,с. 138,141). Произведения писателя казались критику чуждыми историческому моменту. Малахов уподобляет Вагинова целому ряду социально "дезориентированных" авторов художественных произведений и филологов-формалистов. Б.Пастернак, Б.Лившиц, Н.Заболоцкий, Ю.Тынянов - те немногие, кто удостоился упоминания в докладе. Но эта критика только подчеркивает разнообразие эстетических позиций и направлений, художественно осваивавшихся в 20-х - начале 30-х годов. Литературный процесс в то время развивался как никогда бурно: на страницах журналов развернулась борьба между группировками (РАПП, Леф, "Серапионовы братья", множество других поэтических и прозаических кружков и объединений), обсуждались творческие платформы, шли дискуссии о развитии современной литературы, работали новые гуманитарные университеты и институты, - все это стало постоянной практикой общественной жизни, особенно характерной для Москвы и Ленинграда. Сами масштабы литературной борьбы и резонанс от нее свидетельствовали о популярности писательской деятельности в советской России. (О литературном процессе 20-х годов см. С.И.Шешуков (210), Г.А.Белая (44), М.М.Голубков (76), Е.Б.Скороспелова (176), И.Захариева (94)).

Государство занималось развитием новой культуры и, в целом, снисходительно относилось к "попутчикам" и к тем, чей "восторг" по поводу революции и нового уклада жизни не был особенно сильным. Влиятельные партийные деятели не ограничивались административным руководством, но и публично участвовали в дискуссиях и критике. Л.Троцкий, например, в отличие от ортодоксальных сторонников "пролеткульта", в книге "Литература и революция" (1924)(193) санкционировал интерес к дореволюционной культуре и утверждал надклассовый подход к ней: "Пролетарской культуры не только нет, но и не будет, и жалеть об этом поистине нет оснований: пролетариат взял власть именно для того, чтобы навсегда покончить с классовой культурой и проложить пути для культуры человеческой"(193,с.168).

До 1929 года - года "великого перелома", начала сталинской "культурной революции сверху" и травли эстетически неуместных авторов -правая критика была относительно "мягкой", так что даже самые критикуемые писатели имели возможность печататься.

Кроме того, государство проводило политику повышения уровня образования и воспитания культуры чтения среди населения. Хотя исследователь рецепции советской литературы Е.Добренко не отмечает в 20-х годах роста количества "социально ценных читателей", на которых "прежде всего было направлено воспитательное воздействие"(89,с.54), он указывает, что "по материалам анкеты о "старой и новой книге", проведенной в рабочих аудиториях Ленинградским обкомом союза металлистов в 1928 году (было обработано более 2500 анкет), новая литература читается вдвое больше "старой"" (то есть русской классики -прим. Л.А.)(89,с.52). Добренко приводит данные статистики 1928 года о наиболее популярных современных книгах в рабочей среде. Среди читаемых романов, помимо "Разина Степана" А.Чапыгина, "Цемента" Ф.Гладкова, "Разгрома" А.Фадеева, "Ташкента - города хлебного" А.Неверова или "Железного потока" А.Серафимовича, упоминаются "Барсуки" Л.Леонова,

Голый год" Б.Пильняка, "Конармия" И.Бабеля, "Города и годы" К.Федина. Заметно, что даже "пролетарский" читатель того времени воспринимал достаточно разную по своему эстетическому качеству литературу. Все это говорит об активности в 20-х - 30-х годах обеих составляющих литературного процесса: авторов и читателей.

Несмотря на официальное положение интеллектуальной "надстройки", писательская и околописательская прослойка к середине 20-х была весьма многочисленной и занимала прочное положение в обществе. Быть писателем или иметь хоть какое-то отношение к литературе стало крайне модным. При всей пестроте литературной богемы многое в ее поведении и быте остраненному взгляду виделось стандартным, а завсегдатаи литературных вечеров укладывались для него в определенные типы. Изображавшая феномены действительности литературная практика вскоре сама стала характерным феноменом, требующим изображения. Появились автоописания литературной среды.

К.Вагинов был далеко не единственным, кто создал подобное автоописание. Так, вскоре после публикации первой, сокращенной версии романа "Козлиная песнь" в журнале "Звезда" в 1927 году, в том же журнале появляется повесть В.Каверина "Скандалист, или Вечера на Васильевском острове" (1928), в которой почти все персонажи - это писатели, критики, филологи, сотрудники редакций журналов и круг их общения. Характерные особенности быта и нравов литераторов, журналистов, театральных деятелей и людей из их окружения изображаются в романах М.Шагинян "Кик" (1929), О.Форш "Сумасшедший корабль" (1931), где повествуется о Петрограде ранних 20-х , М.Булгакова "Мастер и Маргарита" (1928-40), "Театральный роман" (1936-37), фрагменты ранней редакции которого относятся к 1930 году. Как роман, описывающий писательские будни, в этот ряд можно включить и "Вора" (1927) Л.Леонова.

К.Вагинову была хорошо знакома литературная жизнь Петрограда-Ленинграда. Он входил в совершенно непохожие литературные группы: тяготеющие и к акмеизму, и к символизму, и к футуризму. Участвовал в деятельности авангардной группы ОБЭРИУ, создававшей новую языковую прагматику, и был близок к философско-филологическому, ориентированному на классическую традицию, кругу М.Бахтина. Он был завсегдатаем букинистических лавок, посетителем богемных кафе и любителем ночных прогулок по улицам города. Атмосферу литературной и окололитературной жизни Петрограда, а потом и Ленинграда он знал прекрасно. Остраненный взгляд на нее позволил писателю увидеть типичное и эту типичность вывести на первый план своих романов. Й.Ван Баак отмечает, что сюжеты вагиновских романов состоят из эпизодов, наполненных "повторяющимися клише городского (и даже типично петербургского) интеллигентского быта"(58,с.152).

Почти за каждым героем "Козлиной песни" и за протагонистами "Трудов и дней Свистонова" стоит один, а часто несколько прототипов из реальной жизни. Излюбленным занятием вагиновского окружения было угадывать в том или ином герое знакомых. Типичность героев "Козлиной песни" имела "почти оскорбительный характер"(М.М.Бахтин) для тех, кто послужил их прототипами. (Известно, что Л.В.Пумпянский, один из прототипов Тептелкина, был очень обижен на К.Вагинова за этот роман). Но эта типичность была единственной возможностью для Вагинова изобразить человека не "становящегося", а "ставшего", предопределенного современным писателю обществом с его сформированными, готовыми, исторически устойчивыми формами сознания.

Кроме того, в "Козлиной песни" и "Трудах и днях Свистонова" К.Вагинов обращается не только к проблеме быта литераторов, но и к проблеме возможностей и границ авторского "Я". Такая проблематика романов отсылает к общемодернистскому мифу о писателе как "ценностном центре" мироздания. М.Липовецкий выделяет в этом мифе прежде всего перемещение ""ценостного центра" на сам незавершенный процесс творчества, приобретающий значение мифологического творения абсолютно индивидуальной и в то же время предельно подлинной реальности, нередко единственной сохраняющей связь с вечными абсолютами человеческого бытия"(120,с.49). Подобная интерпретация художественного творчества встречается в "Творимой легенде" Ф.Сологуба, "Мастере и Маргарите" М.Булгакова, "Докторе Живаго" Б.Пастернака, в романах В.Набокова "Защита Лужина" и "Приглашение на казнь".

Предметом изображения в "Козлиной песни" становится, с одной стороны, легко узнаваемый тип человека из писательской среды, с другой, -тип носителя "романтического" сознания, разновидность литературного типа "романтического героя".

2) Литературная типология.

Особенность любой рефлексии героев "Козлиной песни" предопределена типологической принадлежностью их сознания, окончательно сформированной с самого начала повествования.

Особая позиция по отношению к миру, ощущение своего "Я" как автономной и универсальной действительности свойственны главным героям - объектам основного авторского внимания в романе "Козлиная песнь". С историко-литературной точки зрения этот тип личности следует считать результатом развития той формы самосознания, которая была давно известна в литературе, а именно романтической "прекрасной души".

В эстетике и философии романтизма подобный тип мироощущения получил выражение в особом статусе поэта и художника, чье "демиургическое" начало проявляется в функции "законодателя" эстетических ценностей в искусстве (из этой предпосылки, в частности, исходит "эстетика гения" И.Канта, о которой говорится в "Критике способности суждения").

Согласно Г.В.Ф.Гегелю, главная особенность "прекрасной души" (Schoene Seele) также заключается в осознании себя носителем и проводником идеального, надмирного начала и, в конечном счете, единственной инстанцией, через которую проявляет себя идеал. Гегель указывает и на роковую слабость, подтачивающую "прекрасную душу" изнутри: не имея ни внутренних сил, ни внутренних оснований совершить то или иное целеполагание в сфере реального, осуществить целенаправленное действие (Tat), она пытается "сохранить чистоту своего сердца", "избегает соприкосновения с действительностью", пребывает в "потустороннем"(Jenseits), не может "отречься от самости", ей свойственно "страстное томление" (Sehnsucht), которое, однако, не доходит до субстанциональности и сгорает внутри себя"(68,с.202). Отсутствие "силы отрешения", "силы сделаться вещью и выдержать бытие"(68,с.202) приводит к окончательному разрыву с миром.

Такое сознание в истории литературы закрепилось в типе "романтического героя"; и романтики "Козлиной песни" К.Вагинова в художественном отношении представляют разновидность этого типа, что устанавливает их литературную типологию.

В романе "Козлиная песнь" "романтическое" сознание основано на противопоставлении мира "сакрального", "идеального", сущностное и атрибутивное наполнение которого связано с семантическим полем понятия "культуры", и "реального", "профанного", "бытового" - исторически узнаваемой петроградской действительностью 20-х годов. Уже в первой главе "Козлиной песни" повествователь открыто проговаривает формулу двоемирия: "Как известно, существует раздвоенность сознания, может быть, такой раздвоенностью сознания и страдал Тептелкин."(9.с.17).

Подобное раздвоение сознания на "высокое-идеальное" и противопоставленное ему как антипод "низкое-реальное" - отличительная особенность романтического мировосприятия. (Ср. слова В.Н.Жирмунского о Новалисе: "<.> не простое отрицание конечной жизни приносит с собой Новалис, а утверждение иной, бесконечной жизни, полной положительного содержания"(90а,с. 5 3)).

Исследователи отмечают такую тенденцию: "В последующем развитии романтической традиции весьма ощутима одна характерная закономерность - те или иные широкие попытки ее возрождения связаны, как правило, с ломкой общественных отношений и с обстановкой предвестия революционных потрясений. Периоды стабилизации, периоды относительного общественного покоя не способствовали возникновению романтических движений"(96,с.16-17). В дореволюционной России неоромантическое в своей основе мировосприятие художественно объективировалось в символизме и в декадентских поэтических практиках. Сама революция как торжество идеального замысла над реальностью воспринималась не только отдельными деятелями символизма, но и эстетически противоположно ориентированными художниками как романтический порыв, ощущение которого сохранялось и в первые послереволюционные годы.

Й.Ван Баак, говоря о героях "Козлиной песни" отмечает: "Ход времени для них неприемлем, потому что они романтики"(58,с.147). В этой мысли существенны два аспекта. Во-первых, то, что отрицая ход времени, герои подтверждают приверженность традиционным, романтическим формам объективизации сознания. Во-вторых, то, что, несмотря на историческую близость к позднему неоромантическому течению - русскому символизму и присутствие символистских мотивов в образах-персонажах, их двоемирие принципиально отличается от символистского. Символистское "иное" маркировано качествами "мистичности", "потусторонности" или "природности". Герои же К.Вагинова идеализируют культуру и историю, их мировосприятие асинхронно и историзировано, что согласно И.П.Смирнову, являлось отличительной чертой романтика, для которого "смысл явления раскрывался его генезисом", его позицией на "хроногенетической оси"( 181 ,с.29).

Принципиальной чертой большинства романтических образов-персонажей является то, что они представляют собой "характеры".

Эстетический интерес к такому персонажу заключается в прослеживании движения имманентных конфликтов личности, в столкновении внутреннего и внешнего, определяющего индивидуальность в персонаже. Типичность была абсолютно недопустима для романтического героя XIX века. Весь экзистенциальный смысл такого героя заключался в неповторимости, исключительности и идейной самостоятельности. Как отмечает М.Бахтин, герой-романтик, "изнутри себя поступающий по целям, осуществляя предметные и смысловые значимости, на самом деле осуществляет некую идею, некую необходимую правду жизни"(40,с.232).

Особенность вагановского построения образа-персонажа заключается в том, что противоречия романтического по своей типологии сознания воплощаются не в герое-"характере", а в герое-"типе". Писатель изображает стандартизированность того, что не может быть стандартизировано. Подобное изображение характерно для иронизирующего взгляда на романтическую личность, продемонстрированного уже в самом романтизме ("Житейские воззрения кота Мурра" Э.Т.А.Гофмана, "Падение дома Ашеров" Э.По). В русской литературе XIX века можно вспомнить реалистический вариант типизации героя-романтика - "Евгений Онегин" А.С.Пушкина и "Герой нашего времени" М.Ю.Лермонтова: уже в этих произведениях романтическая личность становится объектом остраненного изображения и "иронизации". Так, конфликт "Евгения Онегина" во многом связан с тем, что протагонисты романа ориентированы в своем поведении на разные типы романтического героя. Онегин - на английскую байроническую личность ("Чудак печальный и опасный"(162,Т.4,с.127)), Ленский - на предромантический, немецко-кантианский тип человека ("Поклонник Канта и поэт"(162,Т.4,с.ЗЗ)), Татьяна - на героиню романов английского сентиментализма и французского экзальтированного романтизма ("Воображаясь героиней Своих возлюбленных творцов, Кларисой, Юлией,

Дельфиной."(162,Т.4,с.51)). В то время как Татьяна выбирает, с каким из известных ей литературных типов идентифировать Онегина ("милый герой"/ "ангел хранитель"/ "коварный искуситель"), рассказчик сообщает, что ".наш герой, кто б ни был он, Уж верно был не Грандисон" (162,Т.4,с.51); ложная идентификация приводит героев к непониманию и конфликту.

Подобная типизация романтического героя продолжалась и дальше -Адуев-младший и Райский у И.А.Гончарова ("Обыкновенная история", "Обрыв"), Рудин у И.С.Тургенева ("Рудин"), Долохов у Л.Н.Толстого ("Война и мир") и т.д.

Сознание персонажей Вагинова романтично, но эта принадлежность к романтической традиции и высмеивается писателем. К 20-м годам XX века носители "единственной правды жизни" стали общим местом и легко укладывались в литературную традицию. Романтизм породил разнообразных продолжателей: символизм, эстетизм, декадентство. Чтобы подчеркнуть типичность своих героев, К.Вагинов придает их образам возможность аккумулировать отдельные черты, характерные для неоромантической традиции.

Таким образом, объектом художественной реконструкции и рефлексии в "Козлиной песни" К.Вагинова становится литературный тип "романтического героя".

Персонажей "Козлиной песни" различает отношение к "идеалу", что позволяет выделить в системе образов-персонажей три ряда. Здесь мы опираемся на классификацию, предложенную М.А.Литвинюк (123), и рассматриваем следующие ряды образов-персонажей:

1) "идеалисты" (Тептелкин и неизвестный поэт) - это герои, обладающие романтическим сознанием, существующие одновременно в "идеальном" плане (состоящем из образов культуры, прежде всего античности и Возрождения) и в "бытовом" - реальной петроградско-ленинградской действительности 20-х годов;

2) "самозванцы" (Миша Котиков, Костя Ротиков, Троицын) - герои, которые так же, как и герои первого ряда, находятся в "идеальном" и бытовом" планах. Однако их "идеальная" сторона изображается более сниженно, а "бытовая" проявляется более активно, вследствие чего, герои второго ряда показываются как профанирующие "идеал" героев первого ряда;

3) "антиидеалисты" (Асфоделиев, Свечин, Далматова, Кандалыкин, Ковалев и др.) - персонажи, полностью лишенные "выхода" в "идеальный" план, изображающиеся как полная "бытовая" противоположность "идеалистам".

В центре нашего анализа находится семантика образа-персонажа, поэтому вне подробного рассмотрения остается фигура "Образа автора" (См. о ней М.А.Литвинюк (122), Д.Л.Шукуров(221), О.В.Шиндина (211,214,217)). "Образ автора" является второстепенным действующим лицом, но его функция локализована в плане коммуникации (он служит посредником между персонажем и автором и между персонажем и читателем) и в плане композиции (появление "Образа автора" ломает повествовательную рамку, тем самым обнажается вымышленность художественного мира и выходит на "поверхность" скрытый до этого коммуникативный план произведения). "Образ автора" становится не столько частью художественного мира "Козлиной песни", сколько способом воздействия на читателя, поэтому непосредственно не рассматривается нами в системе образов-персонажей романа.

2. Подобно обэриутам, стремившимся очистить слово от "литературной и обиходной шелухи"(60,с.458), К.Вагинов в "Козлиной песни" разоблачает несамостоятельность, зависимость культурного сознания, носителями которого являются его персонажи, от стереотипов и клише, то есть от той самой "литературной шелухи", о которой говорилось в "Декларации ОБЭРИУ". Эта задача определила специфику поиска Вагиновым новых способов художественного изображения личности. Писатель обращается к такой логике изображения, которая была выявлена

М.М.Бахтиным в архаичном наджанровом образовании, названным им "мениппеей".

В книге "Проблемы поэтики Доетоевского"(41) Бахтин писал, что "на исходе классической античности и затем в эпоху эллинизма складываются различные жанры, внешне довольно разнообразные, но связанные внутренним родством и поэтому составляющие особую область литературы, которую древние выразительно именовали. областью серьезно-смехового"(41,с.179). Относимые к этим жанрам "сократические диалоги" и "Мениппова сатира", благодаря возникшей глубокой связи с карнавальной культурой, вышли за пределы античности и оказали существенное влияние на литературу Нового времени, хотя это воздействие и утратило жанрообразующий характер и "в большинстве случае ограничивается содержанием произведений"(41 ,с. 179).

Мы используем термин "мениппея" в качестве рабочего термина, и говорим не о жанровых особенностях мениппеи, а об особенной мениппейной логике. Здесь мы опираемся не только на М.М.Бахтина, но и на работу Ю.Кристевой "Бахтин, слово, диалог и роман"(110) *

В мениппейном изображении, по Бахтину, "увеличивается удельный вес смехового элемента", то есть иронии, но такой, за которой не стоит "серьезной" авторской позиции. Согласно ученому, позиция мениппейного автора "исключает всякую одностороннюю, догматическую серьезность, не дает абсолютизироваться ни одной точке зрения, ни одному полюсу жизни и мысли. Вся односторонняя серьезность (и жизни и мысли) и весь Связь прозы Вагинова с бахтинской концепцией мениппейности (которую ученый начал разрабатывать в тот период, когда Вагинов входил в ближайшее окружение М.М.Бахтина) отмечалась исследователями. Так, О.В.Шиндина считает, что "Козлиная песнь" "в жанровом отношении является развернутой до пределов романа мениппеей"(курсив наш - А.Л.)(214.с.94). На наш взгляд, о мениппее можно говорить не столько как о жанре (на что указывал уже М.М.Бахтин), сколько как об особой логике художественного изображения, что отмечается Ю.Кристевой. односторонний пафос отдаются героям, но автор, сталкивая их всех в "большом диалоге" романа, оставляет этот диалог открытым, не ставит завершающей точки"(41 ,с. 193).

Такой угол зрения на изображаемое проявляется в создании в структуре образа амбивалентности (двойственности), "неисключающих дизъюнктивных оппозиций" (Ю.Кристева), устраняющих любую однозначность прочтения образа. В мениппейном смехе, как отмечает Кристева, "комизма. ровно столько же, сколько и трагизма; он, если угодно, серьезен и потому принадлежащее ему сценическое пространство не является ни пространством закона, ни пространством его пародирования; это пространство своего другого'Х 110,с.113). "Серьезное" и "смеховое", "высокое" и "низкое", "трагичное" и "комичное" сосуществуют в мениппейном изображении. Амбивалентность в описании образа-персонажа позволяет вскрыть обратную сторону всякой позитивной (или негативной) жизненной философии, показать относительность любой идеологии. Будучи амбивалентной, мениппейная структура становится "репрезентативной и антирепрезентативной одновременно", она "направлена против идеологии"(110,с.113).

Кроме того, мениппейно изображенный образ - это, согласно Кристевой, "непрестанный диалог со всей совокупностью предшествующих литературных текстов, неутихающий спор с более ранними видами письма. Вот почему диалог и амбивалентность оказываются единственным способом, позволяющим писателю подключиться к истории, следуя при этом амбивалентной морали - морали отрицания, выступающей в форме утверждения"(110,с.102). Соответственно, мениппейно созданный образ-персонаж задан как отношение к "предшествующим литературным текстам" и существует "вертикально" на историко-литературной оси.

Мениппейность "Козлиной песни" К.Вагинова заключается в том, что герои романа, во-первых, подвергаются иронии со стороны автора

Заключение диссертации по теме «Русская литература», Левенко, Александр Бориславович

Заключение.

В диссертационной работе мы исследовали структуру образа-персонажа в первом и наиболее известном романе К.Вагинова "Козлиная песнь".

Структура образа-персонажа рассматривалась на трех уровнях: экспозиционном, поведенческом и речевом, на каждом из которых были выявлены основные характеристики образов-персонажей, являющихся социокультурными и литературными "типами". На всех уровнях выявлялась мениппейная логика в изображении образов героев трех рядов: "идеалистов", "самозванцев" и "антиидеалистов".

Образы героев всех рядов не намечаются, а исчерпывающе раскрываются уже в экспозиции. В ней максимально сконцентрированы те черты, которые будут постоянно присутствовать в образе-персонаже, что свидетельствует о намерении К.Вагинова с самого начала повествования сформировать модель, тип героя. "Идеалисты" соотносятся с обширным социокультурным и литературным типологическим рядом: героев западноевропейской романтической традиции (с образами художника "йенского" романтизма, героями рассказов Э.Т.А.Гофмана "Золотой горшок", "Серапионовы братья", Э.А.По - "Падение дома Ашеров", "Береника", "Бес противоречия") и неоромантической (с героями-эстетами "Наоборот" Ж.-К.Гюисманса, "Песен Мальдорора" Лотреамона); с социокультурным типом западноевропейских и русских декадентов рубежа веков; с персонажами-"типами" неромантической традиции (тип Дон Кихота, "маленького человека" русской литературы). Для усиления типичности, культурной коннотатированности сознания "идеалистов" автор наделяет образы Тептелкина и неизвестного поэта способностью аккумулировать в себе интертекстуальные параллели с реалистическими образами-персонажами русской литературы XIX века (из "Горя от ума" А.С.Грибоедова, "Евгения Онегина" А.С.Пушкина, "Мертвых душ"

Записок сумасшедшего" Н.В.Гоголя, "Бесов" Ф.М.Достоевского) и с устойчивыми концептами русской модернистской литературы как начала XX века (связанными с именами В.Брюсова, Вяч.Иванова, Н.Гумилева), так и 20-х годов (с манифестациями и творческой практикой группы ОБЭРИУ, с "Завистью" Ю.Олеши, "Египетской маркой" О.Мандельштама, "Спекторским" Б.Пастернака, "Чевенгуром" А.Платонова).

Индивидуальные характеристики "идеалистов" устанавливают не только отличие героев первого ряда от героев других рядов, но и сходство, что задает мениппейную амбивалентность образа "идеалистов".

В экспозиционной характеристике героев второго ряда "самозванцев" - также исследуются типологические соответствия и интертекстуальные параллели. Особенно подчеркивается, что страсть Кости Ротикова, Миши Котикова и Троицына к коллекционированию предметов безвкусицы и "поэтических предметов" включает героев в предшествующую литературную традицию - соотносит их с гоголевским Плюшкиным, и имеет продолжателей в последующей традиции - коллекционирование предметов как способ сохранения культуры близок к собиранию предметов, являющихся "индексами воспоминаний и коллективных нарративов" (А.Ханзен-Лёве), которое осуществлял в 70-е - 80-е годы московский концептуализм и ,в частности, И.Кабаков.

Антиидеалисты" показываются в экспозиции как "бытовая" противоположность "идеалистам", при этом в их образах обнаруживаются черты сходства как с "самозванцами", так и с "идеалистами", что значительно снижает образы героев первого и второго рядов. Анализируется несоответствие между возвышенным восприятием Тептелкиным и неизвестным поэтом объектов своей любви и реальным образом Далматовой и Лиды: Тептелкин наделяет Далматову сакральным значением с помощью отсылки к библейским образам, это значение контрастирует с пошлостью и мещанством Муси; неизвестный поэт "пропускает" образ Лиды через призму романтических образов Анны из "Исповеди англичанина, употребляющего опиум" Т.де Квинси, Миньоны из романа "Годы учения Вильгельма Мейстера" И.В.Гёте, "бедной Лизы" из одноименной повести Н.М.Карамзина, также несоответствующих действительному образу Лиды.

Проанализирована и система двойничеств в романе. Доказывается, что любая сущностная черта образа героя любого ряда способна через сеть двойничеств и подобий воплощаться в образе героя любого другого ряда. Подобная система "плавающих оначающих" также создает эффект менипейной относительности.

Мы доказали, что поведение, сюжетная функция героев "Козлиной песни" ослаблена. Причинно-следственная связь, необходимая для полноценного развития сюжета, в "Козлиной песни" отсутствует. События здесь автономны, а поведение становится лишь поводом для дальнейшего развертывания экспозиционной характеристики персонажа. Такая структура сюжета необходима К.Вагинову для того, чтобы изобразить не становящегося героя, не "характер", а статичный "тип".

В поведении "идеалистов" происходит нарастание "идеальных" характеристик, которые достигают некоего предела, условно названного нами "кризисом", после которого происходит смещение внутри формулы героев: "идеальный" план редуцируется (но сохраняется до самого конца романа), "бытовой" же план (пошлость, обывательские стороны героев) выходит на "поверхность". Неизменность самой формулы героя показывается как залог мениппейной амбивалентности, сохранения двойственности "высокого"/ "низкого". Подобная схема развития поведения характерна и для персонажей второго ряда ("самозванцев"). Поведение героев третьего ряда ("антиидеалистов") не претерпевает существенных изменений: "падать" им уже некуда, единственное направление, в котором они могли бы двигаться, - это вверх, но такой возможности К.Вагинов им не предоставляет.

Речевая характеристика образов-персонажей всех трех рядов становится подтверждением основных характеристик, полученных героями на уровне экспозиции и поведения, отражает мениппейный модус изображения образа-персонажа в "Козлиной песни".

Создавая образ человека, чье сознание и поведение полностью зависимо, опосредовано культурными стереотипами ушедших эпох, и подвергая образ такого человека мениппейному разоблачению, К.Вагинов становится в ряд авторов "капитулянтских" произведений о судьбе старой интеллигенции в новом, послереволюционном мире, написанных в конце 20-х - начале 30-х годов, таких, как "Зависть" Ю.Олеши (1927), "Мишель Синягин" М.Зощенко (1930), "Египетская марка" О.Мандельштама (1928), "Спекторский" Б.Пастернака (1931).

Исследование структуры образа-персонажа романа показало, что К.Вагинов высмеивает попытки своих героев законсервировать культурную традицию, сохранить ее в неизменном виде до момента нового "возрождения", выпасть из своего времени и жить идеалами прошлого.

Трудно согласиться с распространенным мнением новейших исследователей прозы К.Вагинова о том, что гибели старого мира и старой культуры писатель противопоставлял артикулируемую героями-"идеалистами" культурную традицию, что "именно текст романа, накапливающий, компрессирующий в себе общекультурную информацию, становится средством преодоления распада универсума культуры и искусства"(О.В.Шиндина)(211,с.221). Напротив, наш анализ подтверждает слова Д.М.Сегала, высказанные еще в 1981 году, в одной из первых литературоведческих работ о К.Вагинове: "Настоящая и сокровенная тайна "Козлиной песни" в том, что никакого механизма свертывания и передачи культуры нет и быть не может"(172,с.211).

Список литературы диссертационного исследования кандидат филологических наук Левенко, Александр Бориславович, 1999 год

1. ВагиновК.К. Бамбочада. Л., 1931.

2. Вагинов К.К. Гарпагониана. (Ann Arbor: Ardis), 1972.

3. Вагинов K.K. Драматическая поэма о Филострате// De Visu. 1993. №6.

4. Вагинов K.K. Звезда Вифлеема// Абракас. Кн.2. Пг. 1922, ноябрь. С. 10-16.

5. Вагинов К.К. Звукоподобие (из цикла)// Аполлон-77. Paris, 1977. Р.34-41.

6. Вагинов К.К. Козлиная песнь// Звезда. 1927. №10.

7. Вагинов К.К. Козлиная песнь. Л., 1928.

8. Вагинов К.К. Козлиная песнь. Труды и дни Свистонова. Бамбочада. М., 1989.

9. Вагинов К.К. Козлиная песнь: Романы. М., 1991.

10. Ю.Вагинов К.К. Монастырь Господа нашего Аполлона// Абраксас. Кн.1. Пб., 1921, октябрь. С.8-15.

11. Вагинов К.К. Опыты соединения слов посредством ритма. Л., 1931.

12. Вагинов К.К. Опыты соединения слов посредством ритма. (Репринтное воспроизведение издания 1931 года). М., 1991.

13. Вагинов К.К. Петербургские ночи (из книги)// Театр. 1991. №11. С.12-173.

14. Вагинов К.К. Путешествие в Хаос. Пб., 1921.

15. Вагинов К.К. Путешествие в Хаос: стихотворения. (Ann Arbor: Ardis), 1972.

16. Вагинов К.К. Собрание стихотворений. München, 1982.

17. Вагинов К.К. Стихотворения. Л., 1926.

18. Вагинов К.К. Стихотворения. München, 1982.

19. Вагинов К.К. Стихотворения//Аврора. 1990. №9. С.140-149.

20. Вагинов К.К. Стихотворения//Звезда. 1992. №2. С.168-172.

21. Вагинов К.К. Стихотворения// Нева. 1989. №4. С.66-67.

22. Вагинов К.К. Стихотворения// Простор. 1989. №6. С. 191-198.

23. Вагинов К.К. Стихотворения// Родник. 1989. №6. С.72-73.

24. Вагинов К.К. Стихотворения и поэмы. Томск, 1998.

25. Вагинов K.K. Стихотворения. Монастырь Господа нашего Аполлона. Звезда Вифлеема// Литературное обозрение. 1989. №1. С.105-112.

26. Ватинов К.К. Труды и дни Свистонова// Звезда. 1929. №5.

27. Вагинов К.К. Труды и дни Свистонова. Л., 1929.

28. Вагинов К.К. Труды и дни Свистонова. (Репринтное воспроизведение издания 1929 года). NY, 1984.

29. Вагинов К.К. Труды и дни Свистонова// Ванна Архимеда: Сборник. Л., 1991. С.38-131.

30. Вагинов К.К. Труды и дни Свистонова (глава из романа)// Русская речь. 1989. №2. С.47-55.

31. Адамович Г. Поэты в Петербурге// Звено. 1923. №32. 10 сентября.

32. Адамович Г. Литературные беседы// Звено. 1927. №2. 1 августа. С.71-72.

33. Адамович Г. Памяти К.Вагинова// Последние новости. 1934. №4830. 14 июня. С.З.

34. Александров А. Обэриу. Предварительные заметки// Ceskoslovenska rusistika. 1968. №5. С.296-303.

35. Александров A.A. Эврика ОБЭРИУтов// Ванна Архимеда: Сборник. Л., 1991. С.3-34.

36. Александрова В. К.Вагинов. Бамбочада// Книга строителям социализма. 1932. №5. С.15.

37. Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов. М., 1966.

38. Барт Р. Нулевая степень письма// Семиотика. М., 1983. С.394-412.39.Барт Р. S/Z. М., 1994.

39. Бахтин М.М. Работы 20-х годов. Киев, 1994.

40. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1979.

41. Бахтин М.М. Человек в мире слова. М., 1995.

42. Бачелис И. К.Вагинов. Бамбочада// Литературная Газета. 1932. №18. С.З.

43. Белая Г.А. Закономерности стилевого развития русской советской прозы 20-х годов. М., 1977.

44. Беньямин В. Московский дневник. М., 1997.

45. Бербер О.В. "Магия слова" в художественном мире К.Вагинова (Некоторые аспекты философии творчества)// Этнолингвистика текста. Семиотика малых форм фольклора. Тезисы и предварительные материалы к симпозиуму. 4.II. М., 1988. С.31-32.

46. Беседы В.Д. Дувакина с М.М.Бахтиным. М., 1996.

47. Библия. Книги священного писания Ветхого и Нового Завета. М., 1988.

48. Блюм А., Мартынов И. Пертоградские библиофилы: По страницам сатирических романов Константина Вагинова// Альманах библиофила. Вып. 4. М., 1977. С. 217-235.

49. Бочаров С.Г. Характеры и обстоятельства// Теория литературы: Основные проблемы в историческом освещении. Образ, метод, характер. М., 1962. С.312-451.

50. Бремон. К. Логика повествовательных возможностей// Семиотика и искусствометрия. М., 1972. С.117-145.

51. Бремон К. Структурное изучение повествовательных текстов после В.Проппа// Семиотика. М., 1983. С.429-446.

52. Бродский И. Письмо Горацию. М., 1998.

53. Брюсов В. Собрание сочинений: В 7-ми т. М., 1973.

54. Вагинова А.И. Ненаписанные воспоминания (Интервью С.Кибальника)// Волга. 1992. №7/8. С.146-155.

55. Вайнштейн О. Леопарды в храме (Деконструкционизм и культурная традиция)//Вопросы литературы. 1989. № 12. С. 167-199.

56. Вайнштейн О. Язык романтической мысли. О философском стиле Новалиса и Фридриха Шлегеля. М., 1994.

57. Ван Баак Й. Авангардистский образ мира и построение конфликта// Russian Literature. Vol. XXI-1. Amsterdam, 1987. P.l-10.

58. Ван Баак Й. Заметки об образе мира у Вагинова// "Вторая проза": Русская проза 20-х 30-х годов XX века. Trento, 1995. С.145-152.

59. Ванна Архимеда: Сборник. Л., 1991.

60. Веселовский А.Н. Женщины и старые теории любви. М., 1990.

61. Вересаев B.B. Сочинения. В 4-х т. М., 1990.

62. Вулис А.З. Советский сатирический роман. Ташкент, 1965.

63. Вулис А.З. Советский сатирический роман 20-х годов. Проблема взаимосвязи типа издания и жанра произведения. Автореф. дисс. на соиск. уч. ст. д.ф.н. М., 1972.

64. Выготский JI.C. Психология искусства. М., 1997.

65. Гальперина Е. К проблеме литературной пародии// Печать и революция. 1929. №12. С. 14-30.

66. Гельфанд М. Журнальное обозрение// Печать и революция. 1929. №8.

67. Гегель Г.В.Ф. Эстетика: Т.1-4. М., 1973.

68. Гегель Г.В.Ф. Сочинения: Т.1-14. М., 1959.

69. Герасимова А. ОБЭРИУ (проблема смешного)// Вопросы литературы. 1988. №4. С.50-79.

70. Герасимова А. О собирателе снов// Вагинов К.К. Стихотворения и поэмы. Томск, 1998. С.3-14.

71. Герасимова А. Труды и дни Константина Вагинова// Вопросы литературы. 1989. № 12. С.131-166.

72. Гинзбург Л.Я. О литературном герое. Л., 1979.

73. Гинзбург Л.Я. О структуре литературного персонажа// Искусство слова. М„ 1973. С.103-128.

74. Гоголь Н.В. Собрание сочинений. В 7-ми т. М., 1976.

75. Голубков М. Утраченные альтернативы. М., 1992.

76. Голубков С.Л. Поэтика комического в русской прозе первой трети XX века. Автореф. дисс. на соиск. уч. ст. д.ф.н. Воронеж, 1994.

77. Гоффеншефер В. К.Вагинов. Козлиная песнь// МГ. 1928. №12. С.203-204.

78. Грибоедов A.C. Сочинения. В 2-х т. М., 1971.

79. Гройс Б. Утопия и обмен. М., 1993.

80. Гугнин A.A. "Серапионовы братья" в контексте двух столетий// "Серапионовы братья": Э.Т.А.Гофман "Серапионовы братья"; "Серапионовы братья" в Петрограде. Антология. М., 1994. С.5-40.

81. Гумбольдт В. фон. Избранные труды по языкознанию. М., 1984.

82. Гумилёв Н. Стихи. Поэмы. Тбилиси, 1989.

83. Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка: Т. 1-4. М., 1989.

84. Данилова И.Е. Брунелески в Риме// Античное наследие в культуре Возрождения. М., 1984. С.206-214.

85. Дёринг-Смирнова И.Р., Смирнов И.П. Исторический авангард с точки зрения эволюции художественных систем// Russian Literature. Vol.VIII-5. Amsterdam, 1980. P.403-468.

86. Дерман А. К.Вагинов. "Козлиная песнь"// Книга и профсоюзы. 1928. №10. С.43.

87. Добренко Е. Все лучшее детям (Тоталитарная культура и мир детства)// Wiener Slawistischer Almanach. Band 29. Wien, 1992. P. 159-174.

88. Добренко E. Формовка советского читателя. Социальные и эстетические предпосылки рецепции советской литературы. СПб., 1997.

89. Жаккар Ж.-Ф. Даниил Хармс и конец русского авангарда. СПб., 1995. 90а. Жирмунский В.М. Немецкий романтизм и современная мистика. Спб,1996.

90. Жолковский А.К. "Блуждающие сны" и другие работы. М., 1994. 92.3амятин Е.И. Сочинения. М., 1988.

91. История зарубежной литературы XIX века: Учеб. для филол. спец. вузов/ Под ред. Н.А.Соловьевой. М., 1991.

92. Кабаков И., Гройс Б. Диалоги (1990-1994). М., 1999.

93. Казак В. Лексикон русской литературы XX века. М., 1996.

94. Квинси Т. Де. Исповедь англичанина, употребляющего опиум. М., 1994.

95. ЮО.Кнабе Г.С. Гротескный эпилог классической драмы: Античность в Ленинграде 20-х годов. М., 1996.

96. Кнабе Г.С. Некоторые теоретические проблемы культурного наследия: взаимодействие культур и "русская античность"// Античное наследие в культуре России. М., 1996. С. 12-32.

97. Кобринский А. Поэтика "ОБЭРИУ" в контексте русского литературного авангарда XX века. 4.1-2. М., 1999.

98. ЮЗ.Ковтунова И.И. Несобственно-прямая речь в современном русском литературном языке// Русский язык в школе. 1953. №2. С. 18-28.

99. Козловский П. О сочетании предложений прямой и косвенной речи в русском языке// Филологические записки. Воронеж, 1890. Вып 4/5. С. 1-7.

100. Кондратьев С.П. Филостраты в жизни и искусстве// Филострат. "Картины". Каллистрат. "Описание статуй". Томск, 1996. С.3-17.

101. Юб.Корман Б.О. Изучение текста художественного произведения. 4.1. М., 1972.

102. Корман Б.О. Целостность литературного произведения и экспериментальный словарь литературоведческих терминов// Проблемы истории критики и поэтики реализма. Куйбышев, 1981. С.39-55.

103. Косиков Г.К. Два пути французского постромантизма: символисты и Лотреамон// Поэзия французского символизма. Лотреамон. Песни Мальдорора. М., 1993. С.5-62.

104. Косиков Г.К. Структурная поэтика сюжетосложения во Франции// Зарубежное литературоведение 70-х годов: Направления, тенденции. Проблемы. М., 1984. С. 155-204.

105. ПО.Кристева Ю. Бахтин, слово, диалог и роман// Вестник Московского Университета. Сер. 9. Филология. 1995. № 1. С.97-124.

106. Ш.Крючков С.Е., Максимов Л.Ю. Современный русский язык. Синтаксис сложного предложения. М., 1977.

107. Лавров A.B. Андрей Белый в 1900-е годы. М., 1995.

108. Лапланш Ж., Понталис Ж.-Б. Словарь по психоанализу. М., 1996.

109. Левин Ю. Тезисы к проблеме непонимания текста// Учен. зап. Тарт. унта. Вып. 515. Тарту, 1981. С.36-51.

110. Левитан Л.С., Цилевич Л.М. Сюжет в художественной системе литературного произведения. Рига, 1990.

111. Легенды и сказания Древней Греции и Древнего Рима/ Сост. А.А.Нейхардт. М., 1987.

112. Ленин В.И. Полное собрание сочинений: Т.1-55. М., 1975.

113. Лингвистический энциклопедический словарь/ Под ред. Ярцева В.Н. М., 1990.

114. Липавский Л. Разговоры// Логос. 1993. № 4. С.7-75.

115. Липовецкий М. Русский постмодернизм. (Очерки исторической поэтики): Монография. Екатеринбург, 1997.

116. Липовецкий М. Свободы черная работа (Об "артистической прозе" нового поколения) // Вопросы литературы. 1989. № 9. С.34-48.

117. Литвинюк М.А. Автор и герой в романе К.Вагинова "Козлиная песнь"// Классика и современный литературный процесс: Тезисы докладов Всероссийской конференции (23-26 мая 1995 г.). Орск, 1995. С.21.

118. Литвинюк М.А. Балаганный трагикомизм в романах К.Вагинова "Козлиная песнь", "Труды и дни Свистонова", "Бамбочада" и "Гарпагониана". Дисс. насоиск. уч. степ, к.ф.н. М., 1998.

119. Литвинюк М.А. Балаганный трагикомизм в романах К.Вагинова "Козлиная песнь", "Труды и дни Свистонова", "Бамбочада" и "Гарпагониана". Автореф. дисс. на соиск. уч. степ, к.ф.н. М., 1998.

120. Литвинюк М.А. Балаганный трагикомизм любовного сюжета в романе К.Вагинова "Козлиная песнь"// Человек в контексте культуры: Сб. научных статей. Вып 1. Ставрополь. 1998. С.29-36.

121. Литвинюк М.А. Пародирование в романах К.Вагинова// Тезисы докладов внутривузовской научно-практической конференции ОГПИ им. Т.Г.Шевченко. Орск, 1993. С.54.

122. Литвинюк М.А. Ярмарочный балаган в прозе К.Вагинова// Литература в контексте культуры: Проблемы традиции и новаторства: Региональная научно-практическая конференция 4-5 декабря 1997 года. Орск. 1997. С.28.

123. Ломброзо Ц. Гениальность и помешательство. (Репринтное воспроизведение издания Ф.Павленкова. СПб, 1892.). М., 1990.

124. Лотман Ю.М. Об искусстве. Спб., 1998.

125. Макеев М.С. Спор о человеке в русской литературе 60-70-х гг. XIX века. Литературный персонаж как познавательная модель человека. М., 1999.131 .Мандельштам О. Собрание сочинений: В 4-х т. М., 1991.

126. Манн Ю.В. Поэтика Гоголя. Вариации к теме. М., 1996.

127. Манфред А. Кладбищенская муза// Книга и революция. 1929. №12. С.31-34.

128. Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения: Т. 1-50. М., 1981.13 5.Мартьянова С.А. Образ человека в литературе: от типа к индивидуальности и личности. Владимир, 1997.

129. Мартьянова С.А. Формы поведения как литературоведческая категория// Литературоведение на пороге XXI века: Материалы международной научной конференции. М., 1998. С.194-199.

130. Медведев П.Н. (М.М.Бахтин). Формальный метод в литературоведении. М., 1993.

131. Мережковский Д.С. Акрополь. Избранные литературно-критические статьи. М., 1991.

132. Мессер Р. Попутчики второго призыва// Звезда. 1930. №4. С.203-211. ИО.Морев Г. Константин Вагинов: обретение читателя// Новоелитературное обозрение. 1992. №1. С.232-235.

133. Московская Д.С. Судьба "чужого слова" в романах К.Вагинова "Бомбочада" и "Труды и дни Свистонова"// Начало: Сб. работ молодых ученых. Вып.2. М., 1993. С.181-190.

134. Наоборот: Три символистских романа. М., 1995.

135. МЗ.Наппельбаум И.М. Памятка о поэте// Четвертые Тыняновские чтения: Тезисы докладов и материалы для обсуждения. Рига, 1988. С.89-95.

136. Никольская Т.Л. Вагинов К.К.// Краткая литературная энциклопедия. Т.9. М., 1978. С.169.

137. Никольская Т.Л. К.К.Вагинов (Канва биографии и творчества)// Четвертые Тыняновские чтения: Тезисы докладов и материалы для обсуждения. Рига, 1988. С.67-88.

138. Никольская Т.Л. Константин Вагинов, его время и книги// Вагинов К.К. Козлиная песнь: Романы. М., 1991. С.3-11.

139. Никольская Т.Л. О творчестве К.Вагинова// Материалы XXII научной студенческой конференции. Поэтика. История литературы. Лингвистика. Тарту, 1967. С.94-100.

140. Никольская Т.Л. Трагедия чудаков// Вагинов К.К. Козлиная песнь; Труды и дни Свистонова; Бамбочада. М., 1989. С.5-18.

141. Новалис. Генрих фон Оффтердинген. Фрагменты. Ученики в Саисе. СПб., 1995.

142. Новейший философский словарь/ Сост. А.А.Грицанов. Минск, 1998. 151 .Оксенов И. Борьба за лирику// Новый мир. 1933. №7/8. С.399-407. 152.0леша Ю. Избранное. М., 1999.

143. Палеари Л. Творчество глазами творца. Роман о писательской кухне// Труды и дни Свистонова. NY., 1984. P.i-xv.

144. Панич С.М. Модель мира в романе К.Вагинова "Козлиная песнь"// Целостность художественного произведения и проблемы его анализа и интерпретации. Тезисы конференции 13-16 октября 1992 г. Донецк, 1992.С.197-198.

145. Пастернак Б.Л. Стихотворения и поэмы. М., 1988.

146. Платонов А.П. Чевенгур: Роман и повести. М., 1990. 157-По Э. Рассказы. М., 1980.

147. Посадская Jl.А. Русская советская сатирическая проза второй половины двадцатых годов (Проблематика и поэтика). Автореф. на соиск. уч. ст. к.ф.н. Свердловск, 1987.

148. Пропп В .Я. Морфология сказки. (Репринтное воспроизведение издания 1928 года). Спб., без указания года выпуска.

149. Пурин А. Опыты Константина Вагинова// Новый мир. 1993. №8. С.221-233.

150. Пуришев Б.И. Литература эпохи Возрождения. Идея "универсального человека". Курс лекций. М., 1996.

151. Пушкин A.C. Собрание сочинений. В 10-ти т. М., 1975.

152. Рахматов Л. К.Вагинов// Нева. 1982. №6. С.200.

153. Религия. Философия. Культура. М., 1992.

154. Рождественский В. Константин Вагинов// Литературный Ленинград. 1934. №20. 30 апреля. С.З.

155. Розенталь Д.Э. Практическая стилистика русского языка. М., 1974.

156. Розенталь С. К.Вагинов. "Козлиная песнь'7/Красная новь. 1928. №10. С.245-246.

157. Руднев В. Психотический дискурс// Логос. 1999, №3. С.113-132.

158. Руднев В.П. Словарь культуры XX века. М., 1997.

159. Руднев В. Феноменология события// Логос. 1993. № 4. С.226-238.

160. Русский язык. Энциклопедия/Гл.ред. Ю.Н.Караулов. М., 1997.

161. Сегал Д. Литература как охранная грамота// Slavica Hierosolymitana. 1981. Vol.V-VI. Р.203-244.173."Серапионовы братья": Э.Т.А.Гофман "Серапионовы братья"; "Серапионовы братья" в Петрограде. Антология. М., 1994.

162. Сервантес Сааведра М. де. Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанческий. 4.1-2. М., 1989.

163. Сергиевский И. К.Вагинов. "Козлиная песнь"// Новый мир. 1928. №1. С.284-285.

164. Скороспелова Е.Б. Идейно-стилевые течения в русской советской прозе в первой половине 20-х годов. М., 1979.

165. Словарь античности/ Сост. Й.Ирмшер в сотрудн. с Р.Йоне. М., 1989.

166. Словарь русского языка: В 4-х. т./ Под ред. А.П.Евгеньевой. М., 1988.

167. Смирнов И.П. Мирская ересь (психологические замечания о философии анархизма)// Ortodoxien und Häresien in den Slavistischen Literaturen (Wiener Slawistischer Almanach. Sonderband 41). Wien, 1996. P.75-92.

168. Смирнов И.П. Хлам текстов (Мусор, эмоции и философия)// Логос. № 2. 1999. С.130-138.

169. Смирнов И.П. Художественный смысл и эволюция поэтических систем. М„ 1977.

170. Современный русский язык/ Д.Э.Розенталь и др. М., 1997.

171. Соссюр Ф., де. Курс общей лингвистики. М., 1998.

172. Сухих И. К.Вагинов. "Козлиная песнь" (Рецензия)// Нева. 1990. №6. С.191.

173. Тейлор Э. Первобытная культура. М., 1989.

174. Тизенгаузен О. Салоны и молодые заседатели литературного Парнаса// Абраксас. 1922. №1. С.60-62.

175. Тодоров Ц. Теории символа. М., 1999.

176. Томашевский Б.В. Теория литературы. Поэтика: Учеб. Пособие. М., 1996.

177. Топоров В.Н. Вступительное слово к "второй прозе"// "Вторая проза": Русская проза 20-х 30-х годов XX века. Trento, 1995. С. 17-22.

178. Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического: Избранное. М., 1995.

179. Топоров В.Н. Пространство и текст// Текст: семантика и структура. М., 1983. С.274-275.

180. Третьякова Е.Ю. Ирония в структуре художественного текста. Ташкент, 1996.

181. Троцкий Л. Литература и революция. М., 1924.

182. Труфанова И.В. Способы передачи чужой речи в русском языке. Учеб. Пособие по спецкурсу, спец. семинару. Елец, 1994.

183. Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977.

184. Тынянов Ю.Н. Проблема стихотворного языка. Статьи. М., 1965.

185. Угрешич Д. Авангард и современность (Вагинов и Кабаков: типологическая параллель)// Russian Literature. Vol. XXVII-1. Amsterdam, 1990. P.83-92.

186. Философский энциклопедический словарь/ Гл. редакция: Л.Ф.Ильичев, П.Н.Федосеев, С.М.Ковалев, В.Г.Панов. М., 1983.

187. Фрейд 3. Психоанализ. Религия. Культура. М., 1991.

188. Фриче В.М. Проблемы искусствоведения// Abraham P. Pruvodce duchovnimi apolitickymi dejinami ruskaXX stoleti. Praha, 1993. P.83-87.

189. Ханзен-Лёве А. Русский символизм. Система поэтических мотивов. Ранний символизм. СПб, 1999.

190. Хансен-Лёве А. Эстетика ничтожного и пошлого в московском концептуализме// Новое литературное обозрение. 1997. № 25. С.215-245.

191. Хармс Д. Горло бредит бритвою. Случаи, рассказы, дневниковые записи// Глагол. 1991. № 4.

192. Химич В. Карнавализация как стилевая тенденция в литературе 20-х г.// XX век. Литература. Стиль. Стилевые закономерности русской литературы (1900-1930 гг.) Вып 1. Екатеринбург, 1994. С.46-58.

193. Чертков Л. Поэзия Константина Вагинова// Вагинов К. Собрание стихотворений. Мюнхен, 1982. С.213-230.

194. Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем. В 30-ти т. М., 1977.

195. Чуковский Н.К. Литературные воспоминания. М., 1987.

196. Чуковский Н. Тяжелая потеря// Литературный Ленинград. 1934. №20. 30 апреля. С.З.

197. Шеллинг Ф.В.Й. Сочинения. В 2-х т. М., 1987.

198. Шешуков С.И. Неистовые ревнители. М., 1984.

199. Шиндина О.В. К интерпретации романа Вагинова "Козлиная песнь"// Russian Literature. Vol. XXXVIV-2. Amsterdam, 1993. P.219-240.

200. Шиндина О. Музыкальная тема в романе Вагинова "Козлиная песнь"// Русский авангард в кругу европейской культуры. Международная конференция: Тезисы и материалы. М., 1993. С.89-91.

201. Шиндина О.В. Некоторые особенности поэтики ранней прозы Вагинова// Михаил Кузмин и русская культура XX века: Тезисы и материалы конференции. Л., 1990. С.33-42.

202. Шиндина О.В. О карнавальной природе романа Вагинова "Козлиная песнь"// Анна Ахматова и русская культура начала XX века: Тезисы конференции. М„ 1989, С.94-97.

203. Шиндина О.В. О метатекстуальной образности романа Вагинова "Труды и дни Свистонова"// "Вторая проза": Русская проза 20-х 30-х годов XX века. Trento, 1995. С.153-178.

204. Шиндина О.В. К.К.Вагинов. "Козлиная песнь: Романы". М., 1991. (Рецензия)// Волга. 1992. № 7/8. С. 144-146.

205. Шиндина О. Театрализация повествования в романе Вагинова "Козлиная песнь"// Театр. 1991. №11. С.161-171.

206. Широков В. Поэт трагической забавы. Послесловие к репринтному изданию// Вагинов К.К. Опыты соединения слов посредством ритма. Репринтное воспроизведение издания 1931 года. М. 1991. Спец. с.1-19.

207. Шишкин А. Велимир Хлебников на "башне" Вяч.Иванова// Новое литературное обозрение. 1996. №17. С.141-167.

208. Шукуров Д.Л. Герметизм артистического универсума К.Вагинова// Вопросы онтологической поэтики. Потаенная литература: Исследования и материалы. Иваново, 1998. С.115-122.

209. Шукуров Д.Л. Образ автора в романах К.Вагинова "Козлиная песнь" и "Труды и дни Свистонова"// "Серебряный век". Потаенная литература: Межвуз. сб. науч. тр. Иваново, 1997. С.158-166.

210. Шукуров Д.Л. Поэтика "чужого слова" в творчестве К.К.Вагинова. Автореф. дисс. насоиск. учен. степ, к.ф.н. Иваново, 1998.

211. Шукуров Д.Л. Романная проза К.Вагинова и теоретический дискурс М.Бахтина// Филологические штудии: Сборник научных трудов. Вып 2. Иваново, 1998. С.73-79.

212. Энциклопедия литературных героев. М., 1997. 225.Эткинд А. Хлыст (Секты, литература и революция). М., 1998.

213. Ямпольский М. Демон и лабиринт (Диаграммы, деформации, мимесис). М., 1996.

214. Anemone A.A. Konstantin Vaginov and the Leningrad Avant-Garde: 19211934. Ph.D. thesis. Berkeley, 1985.

215. Anemone A., Martynov I. The Islanders. Poetry and polemics in Petrograd of the 1920s// Wiener Slawistischer Almanach. Band 29. 1992. P.107-126.

216. Anemone A., Martynov I. Towards the history of Leningrad Avant-Garde: The "Ring of poets"// Wiener Slawistischer Almanach. Band 17. 1986. P. 131148.

217. Chatman S. Story and discourse: narrative structure in fiction and film. Ithaca; London. 1978.

218. Clark K., Holquist M. Mikhail Bakhtin. Cambrige and London, 1984.

219. Perlina N. Daniil Kharms' poetic system: text, context, intertext// Daniil Kharms and the poetics of the absurd: essays and materials. London, 1991. P.169-184.

220. Perlina N. Konstantin Vaginov (1899-1934)// Histoire de la letteratura russe. Le XXe siecle. Vol.2. Paris, 1988. P.474-482.

221. Shepherd D. Beyond metafiction: Self-Consciousness in Soviet Literature. Oxford, 1992.

222. Казакова С. Руски модернизъм: Авангард. Глаукс, 1993.

223. Угрешич Д. Метатектуалне разине у романиму Константине Вагинова// Кньижевна реч. 1978. 10 jma. №102. С.11.