Вещь в сфере повседневности: антропологический подход тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 09.00.13, доктор философских наук Корнев, Вячеслав Вячеславович

• Корнев, Вячеслав Вячеславович
• доктор философских наук
• 2012

Оглавление диссертации доктор философских наук Корнев, Вячеслав Вячеславович

ВВЕДЕНИЕ.

Глав а 1.

КОНЦЕПТ ВЕЩИ В ФИЛОСОФИИ ПОВСЕДНЕВНОСТИ.

1.1. Проблема повседневности в современном гуманитарном знании.

1.1.1. Повседневная жизнь как самостоятельная тема современного гуманитарного знания.

1.1.2. Определение категории «повседневность»: от стереотипов к сущности.

1.2. Современные философские подходы к исследованию повседневности.

1.2.1. Структуралистский подход: повседневная вещь как функционально -эмпирическая система.

1.2.2. Постструктуралистский подход: вещь как воображаемая функция, означающеее, «гаджет».

1.2.3. Семиотический подход: вещь как «чистый» знак.;.

1.2.4. Мифогенетический подход: вещь как дискурсивная модель социального противоречия.

1.2.5. Аналитический дискурс: вещь как симптом Реального.

1.2.6. Принципы антропологического подхода к системе вещей.

1.3. Концептуальное определение понятия «вещь» в рамках антропологического подхода.

1.3.1. Первый тезис: вещь не сводится к вещи-в-себе.

1.3.2. Второй тезис: вещь не сводится к пред-ставлению субъекта.

1.3.3. Третий тезис: вещь не равняется самотождественному единичному объекту ■

1.3.4. Четвертый тезис: вещь — не вещество.

1.3.5. Пятый тезис: вещь не равняется опредмеченной идее или опредмеченной функции.

1.3.6. Шестой тезис: вещь есть символическая мера опредмеченного желания.

АНТРОПОЛОГИЧЕСКОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ ВЕЩИ В ОБРАЗНО-ЯЗЫКОВЫХ ПРАКТИКАХ ПОВСЕДНЕВНОСТИ.

2.1. Вещь как объективируемое в языке желание.

2.1.1. Вещь в языковой практике рекламы.

2.1.2. Вещь в языковой практике кинематографа и масс-медиа.

2.2. Вещь как объективированный в образе миф.

2.2.1. Вещь в антропоморфной мифологии рекламы.

2.2.2. Вещь как символическая репрезентация идеологии.

2.2.3. Вещь как фантазм социального Реального.

2.2.4. Вещь как «пустое означающее» киноязыка.

2.2.5. Вещь как «ноль-институция» социальной мифологии.

2.3. Вещь как объект-причина желания.

2.3.1. Вещь как объект желания, потребности, удовлетворения, влечения.

2.3.2. Вещь как визуально объективируемое желание.

ГлаваШ.

АНТРОПОЛОГИЧЕСКОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ ВЕЩИЗМА КАК КОМПЛЕКСА ПЕРВИЧНЫХ УСТАНОВОК СУБЪЕКТА ПОВСЕДНЕВНОСТИ.

3.1. Вещизм как установка на идентификацию с образами другого.

3.1.1. Вещизм как «избыток» потребления.

3.1.2. Стадия зеркала как основа первичной отчуждающей идентификации субъекта повседневности.

3.1.3. Стратегия модели как результат первичной отчуждающей объективации субъекта повседневности:.

3.2. Вещизм как установка на идентификацию с символами Другого.

3.2.1. Вторичная идентификация субъекта повседневности как символическая ассоциация субъекта с «большим Другим».

3.2.2. Стратегия автовладельца как результат вторичной отчуэ/сдающей объективации субъекта повседневности.

3.2.3. Виртуальная личность как конструкт образно-символического вещизма.

3.3. Вещизм как установка на отторжение первичной психической негативности.

3.3.1. Вещизм в качестве трансгрессии, траты, легации.

3.3.2. Стратегия коллекционера как феномен реального вещизма.

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Вещь в сфере повседневности: антропологический подход»

Одним из самых интересных направлений современного гуманитарного знания является философия повседневности. Сформировавшись как отдельное направление в середине XX в., она расширила горизонты философского знания и поставила на повестку дня много перспективных проблем. Одни из них связаны со статусом и сущностью принципиально новых явлений социальной жизни: сетевых сообществ, виртуальных субъектов, телемании, консьюмеризма и т.п. Другие получили современную редакцию, но при этом всё еще выглядят как вполне традиционные вопросы философии. Таковы, например, проблемы взаимоотношения человека и техники, культуры и цивилизации, кризиса научной картины мира и т.д.

Безусловной заслугой философии повседневности можно считать то, что она сумела связать старое и новое в развитии философского знания. Реализуя знаменитый гуссерлевский лозунг «назад, к самим вещам!» и следуя хайдеггеровской установке на нерасторжимую связь бытия и сознания, представители этого направления мотивированно связывают онтологию и антропологию. Изучение мира, таким образом, превращается в изучение форм и уровней его проявленности в сознании человека. Исследование содержания мышления становится поиском воплощенной в нем предметности, реальности.

При этом особое значение для философии повседневности имеет сам характер близости человеческого и вещественного миров. В духе расхожего парадокса «лицом к лицу лица не увидать» можно сказать, что нет ничего более проблематичного и удивительного, чем самые очевидные, ближайшие к человеку вещи. Инерция взгляда на тривиальные предметы и знаки повседневного обихода нередко изолирует их от специального анализа. Не случайно, что и в повседневном, и в специализированном научном дискурсе вытесненными оказываются такие традиционные значения слова «вещь», как «акт говорения», «обсуждение», «нечто дельное и задевающее» (этимология немецкого «dign», латинского «res», французского «la chose» и русского слова «вещь» отвечает всем этим смыслам).

Так возникает парадокс близости и дали, состоящий в том, что быстрое развитие научно-промышленных технологий лишь отдаляет от нас вещи, де-гуманизирует человеческий быт. Удаленность и непроявленность бытия есть в этом смысле не только следствие схематизирующей познавательной деятельности, но и результат обезличивания повседневного быта, превращения его в своеобразную «нулевую» реальность. Вещи ничего не говорят своим владельцам, никак не обнаруживают самих себя, поскольку слишком близки для человеческой руки или глаза. Они слишком видимы и наличны, чтобы представлять при этом еще и проблему для ума.

Быстрое развитие технологий придает новый смысл известному феноменологическому концепту «интенциональности». Можно сказать, что косвенным последствием научно-технического прогресса является своего рода «технологическая интенциональность» - изначальная нагруженность человеческого сознания искусственными продуктами и практиками. Человеческое сознание сегодня — тоже продукт конвейерного производства. Омассовленное сознание отождествляется на практике с материальными системами, а в теории оно рассчитывается, оцифровывается, кибернетизируется. Это определяет актуальность не просто проблемы техники (в том виде, как мыслила ее философия начала XX в.), но вопроса об «искусственной интенциональности» повседневного сознания, изначального запрограммированного техниками поведения и мышления.

За последний век было сформулировано множество тезисов о гибели культуры, цивилизации, субъекта, Автора. Любопытно, что и темой самого повседневного дискурса (кинематографа, бульварной литературы, масс-медиа и т.п.) стала идея исчерпанности человеческой цивилизации, своеобразной контр-антропологической революции, успех которой знаменует появление мыслящих машин, киборгов, клонов и т.п. При этом есть основания считать, что литературно-кинематографический фантазм человека-машины давно уже воплотился в реальности. И речь идет не о жертвах операции по трансплантации искусственных органов, но о рядовых обывателях, буквально сросшихся со своими автомобилями, телевизорами, мобильными телефонами, компьютерными мониторами и т.п.

Но разумно ли считать, что эта взаимная ассимиляция антропологической и искусственной реальностей является выражением не технической, а именно эмоциональной, интеллектуальной, экзистенциальной эволюции человеческого субъекта? Действительно ли в повседневном бытии материальных и психических явлений происходят революционные изменения? Чем конкретно аргументированы громкие манифесты современной философии о закате, кризисе, падении цивилизации?

Сам способ постановки этих вопросов может иметь не философское, а социологическое, психологическое, культурологические и т.п. значения. Для того же чтобы обозначенная тема приобрела рефлексивный философский характер, требуется, чтобы анализ повседневных явлений сопровождался самоанализом осмысляющего данные процессы субъекта. Необходимо установление и корректировка критериев для любого рода оценочных суждений.

Кроме того, следует принять во внимание эффект обычной познавательной аберрации: современные мелочи могут казаться нам масштабными только потому, что неизбежно находятся на переднем плане. Едва ли правомерно, например, считать весь комплекс проблем «конца истории», «кризиса культуры» и т.п. специфической характеристикой настоящего времени. Мифы о неповиновении вещей и апокалипсических катаклизмах известны с глубокой древности и генерируются культурой в любые рубежные периоды (или просто на стыке веков, тем более - тысячелетий). Не нов и популярный сюжет об искусственном человеке - «роботе», «големе», «гомункулусе». Малооригинальны предостережения о возможной виртуализации всего человеческого быта и культуры. Ведь метафизика учит тому, что к слову «реальность» нужно относиться очень осторожно. Чем более условна жизнь компьютерного «юзера» (пользователя) по сравнению с жизнью книжных мечтателей, романтиков, фантазеров, влюбленных? И те и другие отделяют себя от так называемой реальности защитным экраном воображения. И те и другие живут в вымышленных параллельных мирах.

В таком случае задача современной философии состоит в определении четких методологических критериев и в тщательной калибровке употребляемых категорий. Что назвать «реальным» и «виртуальным», «повседневным» и «неповседневным»? Какое значение на уровне «усредненной понятности» и в научном дискурсе соответствует слову «вещь»? Если обычной самоаттестацией современного социума является словосочетание «общество потребления», то в чем собственная суть «потребления», или «консюмеризма»? Интересно, что на деле это автоопределение выполняет не познавательную, а мифологизирующую функцию: частота ритуальных повторов одного и того же термина на манер магического заклинания лишь банализирует и мистифицирует проблему. Жан Бодрийяр замечает, что «потребление» стало ключевым мифом современного общества, превратившись в одно лишь бесконечно репродуцируемое слово, не доходящее до настоящего определения и критики [44, с. 242].

Вот почему одной из принципиальных задач нашей работы стало осмысление «усредненно понятных» категорий «вещь», «повседневность», «потребление» и т.п., что открыло путь к анализу связанных с ними референций и феноменов, живо характеризующих современную человеческую реальность. Назрела острая необходимость возобновления теоретической работы над понятиями и положениями ряда известных теорий, интерпретирующих повседневность. Больше того - сегодня как никогда актуально построение комплексного антропологического подхода к анализу повседневности именно как совокупности ментальных и материальных явлений нашего времени.

Итак, актуальность выбранной для анализа темы определяется:

- запаздыванием теоретической рефлексии на фоне бурно развивающейся повседневной среды:

- дальнейшим изменением отношения ученых к самой роли повседневности в современной антропологической реальности;

- необходимостью корректировки ряда важнейших категорий и положений современного научного дискурса в сфере анализа повседневного мира;

- практическими аспектами взаимодействия субъектов повседневного мира с инновационными вещами и технологиями

Главной проблемой является нехватка философской рефлексии в отношении сущности вещи в современной повседневной сфере. В силу инерции известных философских традиций вещь продолжает мыслиться в качестве материального предмета, физической единицы. Практическая эволюция вещи в образ, знак, желание (например, в рекламе или кино) не находит часто адекватного отражения в научном инструментарии. Отсутствие достаточной философской работы в этом направлении приводит к своеобразным «ножницам» теории и практики: вещи и процессы повседневности развиваются намного быстрее, чем сознается сама необходимость их существования и способы обращения с ними.

Степень разработанности проблемы

Проблематика философии повседневности получила свое теоретическое обоснование в трудах М. Вебера, Л. Витгенштейна, Х.-Г. Гадамера, Э. Гуссерля, М. Хайдеггера и др. Эти авторы с разных методологических позиций исследовали ближайший регистр человеческой реальности: повседневное «текучее сознание», его язык, стереотипы, предрассудки, ценности. Теоретическая реабилитация явлений повседневного мира, освобождающая их от подчиненной и малозаметной роли в культурном развитии, означала отход от парадигмы философии Просвещения как программы искоренения суеверий, мифологем, бесполезных повседневных страстей, общественного невежества и т.п.

Но при этом в произведениях первооткрывателей темы зачастую присутствуют упрощенно-негативные определения - такие, как, например, «выхолощенная повседневность» у Макса Вебера. Понимая мир повседневных вещей как низший регистр культуры, М. Вебер заложил традицию критики и осуждения различных бытовых явлений, сводимых к знаменателю некоего проклятия цивилизации. Близким к такому пониманию повседневности является и тенденция к унификации ее гетерогенных форм, сведения всех различных функций к роли «плавильного тигля» (определение Б.Вальденфельса). В такой интерпретации недостаточно учитывается вся сложная структура повседневного мира или сознания. Проблематично и то, что повседневность мыслится по остаточному принципу - как неточная и вырожденная копия высокой культуры.

Иной подход к повседневности можно видеть у Х.-Г. Гадамера, который в «Истине и методе» отдельно проясняет вопрос о пользе и самостоятельном значении повседневных предрассудков. Еще раньше М. Хайдеггер в «Бытии и времени» осуществляет детальный анализ обыденного языка, до того момента воспринимавшегося лишь в качестве помехи для познания -«идола площади», базарного языка, словесного мусора. Л. Витгенштейн в «Философских исследованиях» меняет взгляд на сами принципы функционирования научной и повседневной речи, формулирует концепцию «языковых игр». Д. Остин с позиций аналитической философии открывает в повседневном языке особые, с точки зрения традиционной научной установки, «неправильные» принципы функционирования. Но еще более существенное влияние на формирование философии повседневности оказал теоретический аппарат Э. Гуссерля, разработавшего категории «жизненный мир», «повседневность», «интенциональность», «интерсубъективность».

Анализ повседневного мира осуществлялся также и вне компетенции «чистой» философии, например в работах А. Шюца. Австрийского ученого принято считать основателем направления социологии повседневности (или, более узко, «феноменологической социологии»). К этой традиции относятся Ж. Баландье, П. Бувье, П. Бурдье, П. Вирилио, А. Гидденс, Э. Гоффман, Э. Дюркгейм, М. Мосс, М. де Серто, Ю. Хабермас. Но с нашей точки зрения, эта социологическая адаптация гуссерлевской феноменологии менее ценна, чем собственно философия повседневности. Социологический материал изменяется, а «горизонт жизненного мира» остается, в каком-то смысле, неизменным.

Немаловажное значение для развития философии повседневности имело также творчество некоторых структуралистов и постструктуралистов: Р. Барта, Ж. Бодрийяра, Ж. Лакана, К. Леви-Стросса, В. Проппа, М. Фуко и др. Результатами исследований, подобных «Мифологиям», «Системе моды» Р. Барта, «Системе вещей», «Обществу потребления» Ж. Бодрийяра, «Словам и вещам» М. Фуко, стала научная реабилитация многих явлений повседневного мира и разработка новых теоретических моделей для их анализа. Впрочем, есть объективная проблема, связанная с ограниченностью конкретно структуралистской техники познания, зачастую упускающей единичные, несистемные или пограничные явления в повседневной жизни.

Другим ярким научным проектом XX века была историческая школа «Анналов», представленная именами М. Блока, Ф. Броделя, И. Валлерштайна, Ж. Дюби, Л. Февра и др. Целью этого направления стало изучение конкретных исторических условий и форм бытования повседневного мира, но интерес представляют также аргументированные параллели между прошлыми эпохами и современностью. Отдельно следует отметить капитальное исследование Ф. Броделя «Структуры повседневности», по сей день являющееся образцом добросовестной работы с самым обширным эмпирическим материалом. Но и здесь, как и в случае с социологией повседневности, общим недостатком школы является недостаточная разработанность теоретического аппарата.

В отечественной философской традиции тема повседневности появилась в XIX в. и стала естественным следствием интереса «славянофилов» и «почвенников» к менталитету и культурно-историческим особенностям русского национального мира. С разным усердием и результатом повседневностью занимались . К.С. Аксаков, A.A. Григорьев, Н.Я. Данилевский,

И.В. Киреевский, К.Н. Леонтьев, В.В. Розанов, H.H. Страхов, A.C. Хомяков и др. Особняком здесь стоят произведения В.В. Розанова, например его трактат «О понимании», фактически предвосхитивший гадамеровскую «Истину и метод» и сформулировавший принципы органического миропонимания. Вместе с уникальными с точки зрения философской наблюдательности «Уединенным», «Опавшими листьями», «Апокалипсисом нашего времени» это сочинения могло бы стать основанием целого проекта, выражаясь словами Д.Е. Галковского, «розановизации» русской философии. Другое дело, что большинству отечественных авторов не свойственна та педантичность и методологическая четкость, которая всегда была отличием западноевропейской философской традиции. Исключение здесь представляют некоторые авторы XX века: М.М. Бахтин, И.Т. Касаев, Г.С. Кнабе, Ю.М. Лотман, В.П. Руднев и др., унаследовавшие от почвенников интерес к повседневному сознанию, языку, укладу жизни и придавшие их идеям стиль академической четкости.

Помимо названных имен, существует еще немало персоналий и целых направлений, занимающихся изучением повседневности. Но в большинстве случаев эта тема сужается до компетенции узкоспециальных (экономических, социологических, политических и пр.) исследований. Нас же привлекает прежде всего теоретический потенциал тех или иных трудов. Конечно, в текучем повседневном мире, где привычки и вещи меняются со скоростью пертурбаций моды, теория вынужденно запаздывает за социальной практикой. Например, бартовское исследование феномена фотографии [27] решительно отстало от жизни после появления цифровой техники и компьютерных графических редакторов. Поэтому даже самые авторитетные точки зрения нуждаются в модернизации и корректировке с помощью современных фактов и знаний.

Таким образом, проблема выявления антропологического содержания вещей повседневности через комплексный анализ структур повседневного мира и различных практик включенности субъекта в бытовую реальность не решена и даже во многом удовлетворительно еще не сформулирована.

Целостный характер повседневного мира подразумевает синтез различных философских и вообще научных инструментов. Мы намереваемся подвергнуть для этой цели анализу сами аналитические концепции. Назовем такой проект антропологическим подходом к исследованию повседневности, предварительно понимая под ним концепт связки бытия (быта) и человеческого сознания. Акцент должен делаться не на материально-вещественной стороне повседневности, но на природе повседневного сознания. А такая «мера всех вещей» и называется антропологическим подходом.

Объект исследования составляют вещи повседневности: предметы и фетиши современного быта, рекламные тексты и образы, видеоролики, сценарии, кинофильмы, страницы электронных веб-ресурсов и т.п.

Предмет исследования - антропологические характеристики вещи в сфере повседневности, связанные с образными и речевыми практиками повседневного сознания.

Цели и задачи данной работы. Основная цель работы - комплексное исследование антропологического содержания вещи в сфере современной повседневности.

Для достижения этой цели потребовалось решить ряд отдельных задач:

- разработать комплексную модель антропологического подхода к пониманию вещи в сфере повседневности;

-установить способы взаимодействия повседневности и «высокой культуры», а также аспекты зависимого или самостоятельного статуса повседневности;

- выявить способы взаимоотношения субъектов и объектов повседневности, определяющие характер устройства и динамики повседневного сознания;

- дать объяснение ключевым и часто встречающимся элементам повседневной культуры (в структурах рекламы, моды, идеологии и т.п.);

- эксплицировать понятия «повседневность», «вещь», «вещизм» в рамках комплексного антропологического подхода;

- обосновать теоретическое отличие «вещизма» от «потребления» как стандартной модели объяснения повседневных практик.

Теоретико-методологические основания исследования.

Методология исследования определяется особенностями, обусловленными объектом, предметом и задачами исследования.

Современный подход к анализу вещи в структурах повседневности опирается на принципы ряда известных концепций: феноменологии, постструктурализма, психоанализа, семиотики, экзистенциализма. Понимая повседневную вещь как предмет человеческой страсти, нельзя, например, избежать обращения к принципам структурного психоанализа с его инструментарием для исследования повседневных аффектов и влечений. Категория «желание» отсылает к произведениям Ф. Гваттари и Ж. Делёза, Ф. Джеймисона, С. Жеребкиной, Ю. Кристевой, Ж.-Ф. Лиотара, Г. Марселя и др., хотя истоки диалектики желания следует искать уже у Гегеля. Теоретические разработки упомянутых авторов позволяют придать конкретный смысл гуссерлевской идее «интенциональности» сознания, т.е. сущностной взаимосвязи вещей мира и структур человеческого сознания.

В отечественном варианте феноменологии фактичности особняком стоят «Диалектика мифа» и другие работы А.Ф. Лосева, методика и конкретные результаты которых полезны при анализе повседневных мифов, структуры символа, идеологии и т.п.

Принимая за ядро повседневного сознания мифологическое мышление, нельзя пройти мимо теоретических разработок и конкретных примеров анализа современных социальных мифов у Р. Барта. Проблема манипуляции субъектом повседневности с помощью институций идеологии, рекламы, моды отсылает к концепциям С. Жижека, Н. Хомского, М. Фуко и других авторов.

Отдельное направление диссертационной работы - проба аналитических возможностей ряда ведущих методологий: феноменологии, постструктурализма, психоанализа, семиотики, экзистенциализма. Так, психоанализ можно использовать как орудие интерпретации содержания повседневного бессознательного: фантомов идеологии, образов кино, рекламы и т.п. Мифо-генетический анализ позволяет выявить внутреннюю структуру повседневных мифов, их общую «ноль-ипституцию» (в терминологии К. Леви-Стросса). Экзистенциальная феноменология помогает выявить априорные установки человеческого сознания. Семиотика эффективна для понимания некоторых закономерностей взаимодействия знаков в повседневной среде.

Другой элемент теоретико-методологической базы - идеи и термины отдельных философов, внесших свою лепту в исследование повседневности. Так, инструментарий М. Хайдеггера позволяет очертить общие принципы антропологического подхода. У Ж. Лакана следует обратить внимание на целый ряд разработок: теорию стадии зеркала, топику «Реальное - Символическое - Воображаемое» концепт «объекта-причины желания» и т.п. В разных аспектах внимания к повседневности интересны также отдельные моменты в теориях Ж. Бодрийяра, Ф. Джеймисона, В. Руднева, Ф. Гваттари и Ж. Делеза, К. Леви-Стросса, В. Проппа, А. Менегетти и др. авторов. В каждом конкретном случае в диссертационной работе оговаривается сфера компетенции той или иной категории и теоретической модели.

Основной установкой авторской методологии является перекрестный анализ возможностей современных теоретических инструментов (на предмет их эффективности в сфере повседневности) и феноменов повседневного быта. Результатом такого анализа становится корреляция теорий повседневности самой повседневной практикой, но одновременно и экспликация антропологических характеристик вещей повседневности в фокусе целостного антропологического подхода. В настоящем исследовании авторская методолоч гия пошагово конструируется в первой главе, но по мере необходимости достраивается во второй и третьей главах, где исследуются конкретные повседневные практики. Именно обратное влияние материала на инструменты вызывает необходимость в оптимизации тех или иных элементов методологии -в логике действия принципа научного фальсификационизма. Таким образом, само «сопротивление материала» включается в теоретическую концепцию, как ее движущий фактор.

Научная новизна выражается в следующих положениях:

1. С позиций обоснованного автором комплексного антропологического подхода разработано концептуальное определение вещи в рамках философии повседневности: вещь - это символическая мера опредмеченного желания. Данное определение вещи через наличное желание, количественно-качественную индивидуацию (меру) и символическую функцию эффективно при анализе таких современных вещей, как компьютерные игры и программы, модные аксессуары, гаджеты, кинофильмы и т.п.

2. Установлено, что сфера повседневности имеет самостоятельное значение, не сводимое к переработке материалов «высокой» культуры. Повседневная среда - не «низший» культурный регистр, поскольку она имеет дело с подлинными антропологическими реалиями: свободой, выбором, самоидентификацией субъекта, отношением к другому и т.п. Повседневное сознание оперирует собственной гносеологической и аксиологической системой, эффективно решает возникающие в повседневной практике проблемы и вопросы.

3. Выявлен ключевой принцип повседневного отношения к вещи, суть которого заключается в столкновении противоположных психологических установок «притяжения-отталкивания» или «травмы-наслаждения». Такой внутренний конфликт связан с неосознаваемой установкой субъекта повседневности на овеществление ментального опыта, с попыткой избежать экзистенциальных рисков, устранить субъективность субъекта.

4. Дано определение повседневности с помощью принципов антропологического подхода: повседневная реальность - это совокупность искусственно унифицируемых речевых, познавательных и коммуникативных практик, познавательных и поведенческих приемов, характеризующаяся одновременно пустотой и содержательностью (эффект «глубины поверхности»), рассеянностью и сосредоточенностью, пассивностью и активностью, наглядностью и потаенностью.

5. Обосновано концептуальное различие феноменов потребления и «вещизма». Вещизм - это избыток потребления, иррациональные моменты потребления, не объяснимые экономической рентабельностью или политической конъюнктурой. Вещизм - негативный аффект отношения к вещам, в котором оно получает значение чистой траты, психологической жертвы, бесполезной страсти. Вещизм начинается там, где заканчивается «позитивное», рационально объяснимое отношение к предметам быта. Известные объяснения феномена вещизма с позиций его политэкономической, социологической и даже символической природы можно считать неполными. Внутренний импульс вещизма составляет бесполезная борьба субъекта повседневности с неудовлетворенностью своего желания.

Положения, выносимые на защиту

1. Комплексный антропологический подход к исследованию повседневности нацеливает на раскрытие сложных взаимоотношений, в которые вступают субъекты и вещи повседневности. Основные принципы антропологического подхода сводятся к следующему: во-первых, технико-физические свойства вещи понимаются как вторичные по сравнению с ее ментальными характеристиками (перенос акцента на субъекта повседневности). Во-вторых, решающим моментом анализа «вещистских» практик должно быть исследование дискурса о вещах (акцент на «оговорках» и конфликтах в речевых структурах повседневности), а также деталей и частностей их существования. В-третьих, важным объектом научного интереса представляются интенциональные установки повседневного сознания (акцент на первичных познавательных и поведенческих схемах повседневного сознания). Этим принципам соответствуют также несколько методических рекомендаций: а) всякий предмет повседневности определяется через свою принадлежность ко всей системе повседневных отношений (экспликация принципа системности); б) сложноустроенные структуры повседневности описываются в терминах разных и даже противоположных теоретических систем (экспликация принципа дополнительности); в) в каждом отдельном случае учитывается действие несистемных факторов, что влечет за собой коррекцию категориальных и методологических инструментов (экспликация принципов постструктурализма).

2. Для эффективного исследования повседневных вещей необходимо обновление и критика многих понятий современного философского лексикона («потребление», «потребность», «технема», «виртуальная реальность», «симулякр», «гаджет» и т.д.). Требуется также переоценка ряда положений тех научных теорий и направлений, которые интерпретируют феномены повседневности (например, семиотики, структурализма, мифогенетического анализа, теории потребления, структурного психоанализа, теории симуляции).

3. В качестве первичных установок повседневного «вещистского» сознания выделяются следующие моменты: вытеснение страха смерти, неприятие Другого, стремление к пассивной (мазохистской) самореализации, травма культурно-исторического разрыва, отождествление материальных и ментальных процессов.

4. Распространенные образы повседневности, эксплуатируемые масс-медиа (зомби, космический монстр, инопланетянин, киборг, мутант, femme fatale и т.п.) выявляют травматические конфликты повседневного сознания. Большинство этих образов должно быть подвергнуто процедуре «буквализации смысла» - т.е. освобождению означающего от известного или «тайного» (как, например, в конспирологических теориях или сложносочиненных философских объяснениях) означаемого. Буквализация повседневного образа сводит его к социальной «оговорке», функция которой состоит в прямом и непосредственном выражении факта: труд есть наказание; смерть - непристойность; здоровье, красота, жизнь суть товары; богатство - кража и т.п.).

5. Теория и практика «вещизма» вместе составляют узловую структуру современной повседневной жизни. Повседневное «вещистское» сознание инициирует, переживает и фиксирует целый ряд острейших антропологических явлений (кризисную субъективность, травматическую социализацию, культурно-историческую идентификацию и т.п.), рациональное осмысление которых совершенно необходимо для философского знания, синхронного своему времени и повседневному миру.

Теоретическая и практическая ценность диссертации обусловлена возможностью интерпретации и применения ее основных положений.

Собственно теоретическая значимость заключается в расшифровке ряда ключевых означающих социального дискурса, в разработке концептов «вещи» и «вещизма», отражающих установки мышления и поведения современных потребителей, а также в раскрытии особого значения регистров социальной жизни, считающихся низшими. Автор работы настаивает на том, что современная интерпретация категории «вещь» связана с перспективой своеобразных психологизации и субъективации, считавшихся ранее сугубо объективными характеристиками и факторами. Понимание вещи как проекции человеческого взгляда, объекта человеческого желания или как означающего социального дискурса дает возможность в новом ключе осмыслить феномены «виртуальной реальности», Интернета, мобильной коммуникации, психологии коллекционирования, технофобии, технофилии и т.п.

Другой аспект теоретической значимости связан с авторской интерпретацией ряда категорий аналитического дискурса, в частности лакановской топики «Реальное - Символическое - Воображаемое» и лакановской теории «стадии зеркала». Столь же перспективной является модернизация семиотической и структуралистской терминологии в сфере анализа повседневности.

Практическая значимость исследования обусловлена возможностью подготовки общих и специальных курсов по философии, культурологии, психологии, социологии и др. гуманитарных дисциплинам на основе отдельных положений диссертации. Кроме того, материалы диссертационной работы могут быть практическим руководством для подготовки специалистов в области педагогики, социальной работы, политики, маркетинга, рекламы.

Апробация работы осуществлялась:

- в процессе преподавания курсов «Философия», «Онтология и теория познания», «Онтология быта», «Психология масс», «Психология рекламы», «Философия повседневности», «Философия кино», «Проблемы современной философии», «Эстетика», «История зарубежной философии XX века» в Алтайском государственном университете и Алтайском филиале Московского психолого-социального института; в обсуждении ряда важнейших идей на методологических семинарах и заседаниях кафедры социальной философии, онтологии и теории познания Алтайского государственного университета; участием в работе Всероссийского сообщества мифологов и в проекте «Мифологические исследования»;

- участием в научных конференциях: «Гуманитарные науки и образование на рубеже веков»: Региональная научно-практическая конференция (Барнаул, 1999), «Высшая школа в современной социокультурной ситуации»: Региональная научно-практическая конференция (Барнаул, 2001), «PR в изменяющемся мире: Региональная научно-практическая конференция (Барнаул, 2002,2005), «Новые технологии в сфере гуманитарного образования»: VII Региональная научно-методическая конференция (Барнаул, 2003), «Гуманитарное образования как социальный заказ»: VIII Региональная научно-методическая конференция (Барнаул, 2004), «Интеллектуальный потенциал ученых России»: Пятая Российская научно-практическая конференция (Барнаул, 2005), «Человек: философская рефлексия»: Всероссийская научная конференция (Барнаул, 2006); «Единая образовательная информационная среда: проблемы и пути развития»: VI Международная научно-практической конференция-выставка (Томск, 2007); «Человек: философская рефлексия. Границы философских дискурсов»: Всероссийская (с международным участием) научно-практическая конференция (Барнаул, 2008).

- публикацией монографий «Система вещей в антропологической перспективе» (Барнаул, 2005), «Вещи нашего времени: Элементы повседневности» (Барнаул, 2010), «Философия повседневных вещей» (Москва, 2011) и около пятидесяти статей по теме исследования;

- диссертация была обсуждена на кафедре социальной философии, онтологии и теории познания и рекомендована к защите по специальности: 09.00.13 «Философская антропология, философия культуры».

20

Заключение диссертации по теме «Философия и история религии, философская антропология, философия культуры», Корнев, Вячеслав Вячеславович

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Подведем итоги всего исследования как в форме обобщений предыдущих рассуждений, так и с помощью постановки новых тем и вопросов.

Работая с проблемами сущности повседневных вещей и практик, мы решали с самого начала именно методологические задачи. С целью выработки принципов антропологического подхода к повседневности мы проверили возможности основных гуманитарных парадигм в их приложении к «усредненной понятности» категории повседневной вещи. Спорные научные стереотипы (представление о тотальном синкретизме повседневности, представление об интуитивно понятном характере термина «повседневность» и представление о повседневности как о «низкой», «ложной», «гнетущей», «выхолощенной» реальности) помогли нам переосмыслить значение и само понятие повседневности. С нашей точки зрения, весь обвинительный пафос научного дискурса в адрес обыденной реальности - это следствие своеобразного «эдипова комплекса» интеллектуальной культуры, выделившейся из повседневного мира, но всегда вынужденной позиционировать свое несходство с ним. Обращая же научный критический пафос на самое себя (обратный перенос вины), мы предложили для исследования темы воспользоваться скорее самоанализом, чем «нейтральным» наблюдением.

Идея такого самоанализа заключается в необходимости для каждого ученого понять свою собственную захваченность повседневностью - ее языком, образами, нормами мышления и поведения. Отсюда практикуемая нами методика феноменологической редукции имела бы двоякий характер: постижение внешнего повседневного бытия в его явленности сознанию и одновременно осмысление онтологического характера интеллектуальных и эмоциональных феноменов этого сознания. Именно в такой проекции должна, по нашему мнению, действовать связка «бытие-сознание». Именно таков рецепт не преодоления, а расширения границ «герменевтического круга», понимаемого как обусловленность содержания искомых ответов способом постановки вопросов как зависимость всякого самостоятельного мышления от его априорных культурно-повседневных форм. Главная задача субъекта, рефлексирующего на интересующую нас тему, - зафиксировать собственный опыт «оповседневнивания» и, одновременно, противодействия этому «оповсе-дневниванию». Вот почему в 3-й главе настоящей работы на примере феномена коллекционирования или моделирования виртуального сетевого субъекта автор в действительности пытался осознать свой персональный опыт, понять природу вещизма изнутри.

Отметим еще раз, что система повседневности всегда функционирует в качестве системы самообъяснения и самоинтерпретации. Вопросы о том, что происходит с человеком в виртуальной реальности, какое будущее ждет общество потребления, каковы перспективы искусственного интеллекта и т.п. -это самые типовые вопросы мейнстримовских фильмов, бульварных романов и предмет бесчисленных комментариев масс-медиа. Не важно, насколько серьезна эта рефлексия и гносеологическая озабоченность повседневности. Важно, что самоанализ осуществляется и дает результаты, оценивать которые можно на манер психоаналитических симптомов - как оговорки, преткновения, внутренние конфликты повседневного дискурса. В комплексе эти элементы дают прекрасную пищу для размышлений о сущности современных социокультурных и антропологических процессов.

Подходя к пониманию нашей темы именно с таких позиций, мы рассматривали повседневность как локус противоречивых тенденций усреднения и выхода за границы нормы (так, шоу-бизнес, при всей своей гомогенности, будоражит воображение масс именно своей иллюзией выхода за пределы социальной посредственности: голливудские «звезды», пробившиеся «из грязи в князи», осуществившие заветную «американскую мечту», подают всем своим образом и поведением пример такой исключительности и анормальности), рассеянности и сосредоточенности, пассивности и активности (парадоксальное сочетание этих встречных векторов движения мы анализировали на примере феноменов «интерпассивности» и «интерактивности», «интерсубъективности» и «интеробъективности»), пустоты и содержательности (для иллюстрации этого положения мы показали, помимо прочего, избыточные значения «пустых означающих» киноязыка - «зомби», «киборга», «мутанта» и т.п.), абстрактного и конкретного гуманизма, и т.п.

В хайдеггеровской терминологии можно было бы считать повседневность локусом «Dasein» и «Das Man». Сущность повседневного сознания, в категориях экзистенциальной философии, состоит в безуспешной попытке элиминировать субъективность субъекта (именно так определяет принцип относимого нами к одной из первичных повседневных установок мазохизма Ж.-П.Сартр), озаботиться отсутствием заботы, попытаться избежать неизбежной встречи с собственной экзистенцией. Наше предварительное определение повседневного мышления как неустойчивого забвения подлинности получило полное подтверждение в случае с исследованием психологии коллекционера, модели, автовладельца, интернет-юзера, или, конкретно, флудера. В каждом из этих проявлений повседневного сознания мы находили мотив безуспешного бегства от реальности (Реального) как реальности смерти, травматической коммуникации с другим, подневольного труда, рабской зависимости и т.п.

Амбивалентность и противоречивость повседневного опыта совершенно не случайно определялись нами через категорию желания, как «наличное данного отсутствия», «притяжения-отталкивания», «травмы-наслаждения». Диалектика желания, на наш взгляд, тоньше и эффективнее, чем диалектика рабства - господства, классовой борьбы, производительных сил - производственных отношений. Чтобы продемонстрировать это, мы сравнивали теорию желания с теорией потребностей и потребления, концепцией товарного фетишизма, симуляции и симулякров. Негативный концепт желания лучше способен объяснить природу самых различных означающих и означаемых повседневности.

Почему, например, для рекламного ролика и кинофильма почти обязателен финал с возвращением проблемы (конкретизация: обесценивающий победу «сил добра» «привет от монстра» в фильме ужасов)? Почему любимое занятие идеологии - критиковать самое себя (однако при этом идеология очень не любит, когда ее критикуют со стороны)? Почему танатоидальные мотивы масскульта, эстетика любования трупом на деле лишь вытесняют страх смерти и превращают эту тему в материал для пустых образов, а не рефлексий? Почему одним из самых главных симптомов индустриального общества является кризис перепроизводства, лишь обостряющийся в условиях дефицита природных ресурсов и рынков сбыта? Почему развитие технологий, в том числе технологий обеспечения человеческой безопасности не превращает тот же автомобиль из узаконенного средства для самоубийства в нечто более полезное?

Эти и многие другие вопросы получили в нашей работе разрешение именно путем анализа внутренних противоречий желания и конфликтов психологии вещизма. К фундаментальным принципам последнего мы отнесли синдром приближения-удаления в отношении повседневных вещей. Вещизм сокращает расстояния, но увеличивает пропасть между людьми, обгоняет время, но всегда опаздывает к сроку, пестует инновационные технологии, но оказывается не в состоянии преодолеть в себе самые реликтовые традиции и привычки.

Структурная амбивалентность вещизма лучше всего символизируется психастеническим языком повседневных институций (рекламный, кинематографический, политический, модный, сленговый и т.п. дискурс), с его симптомами шизофренической расколотости, обсессивного повторения («синдром психологического автоматизма» Кандинского-Клерамбо), буквализации смысла, изоляции означающих. Помимо этого, практически всем названным структурам повседневности можно инкриминировать психотические признаки расстройства ассоциаций, атактического мышления, чувственной тупости, абулии, аутоэротизма.

В качестве типичных шизомонад такого языка можно указать перлы политического лексикона, как то: «гуманитарная интервенция», «санитарные кордоны», «зачистка», «замирение», «умное оружие» и т.п. Лишь чуть более сложный вид имеют смысловые образования, состоящие из нескольких самореферентных или отсылающих друг к другу категорий, в результате действия которых функция понимания сводится к функции постановки поведенческих рефлексов. Ложные оппозиции вроде «тоталитаризм-демократия», «цивилизованные и нецивилизованные страны» блокируют пути понимания реальных социальных проблем, превращая любой дискурс на эту тему в структуру вечного возврата к исходной исторической и психологической травме (особенно остро это чувствуется в нашей современной политической ситуации, где любой политически диспут быстро превращается во взаимное манипулирование штампами). Итогом употребления повседневного шизоязыка можно считать не решение, конечно же, настоящих и злободневных проблем, но своеобразную разметку социальных язв и конфликтов. Тот факт, что психотическое сознание не может отвлечься от «травмы-наслаждения» и в том или ином виде не выговаривать спрятанное содержание, позволяет нам установить ключевые для повседневного мышления трудности.

По нашему мнению, одной из наиболее неразрешимых проблем современного повседневного мира является невыносимое соседство с Другим (другим полом, другим классом, другой нацией, другой политической системой и т.п.) и ощущение возникающих отсюда интерференций и преткновений желания. Если верно, что кино или рекламу действительно можно считать сферой чистых коннотаций, то справедливо заметить, что риторика рекламы строится на откровенном сексизме, ксенофобии, инфантильном нарциссизме, садомазохизме, агрессивности и, можно сказать, ощущении грандиозной коммуникативной неудачи. Образы рекламы рисуют картину репрессивной социальной утопии, практически не содержат оттенков, апеллируя к ветхозаветной морали «око за око». Отмеченные Ж. Бодрийяром черты идеологической системы (гомогенность, логический произвол, симуляция процессов реальной работы, автономизация знаковой системы, узаконивание социальной данности посредством игры в изменение) сполна реализуются в рекламно-развлекательных императивах, превращая сущность этого модуса «вещизма» в агрессивное и травматическое наслаждение.

При исследовании киномифов, оформляющих самые расхожие повседневные идеи, нельзя было не обратить внимание на настойчивый симптом своеобразной децентрации субъекта - практическое умаление декларативного «главного Я», сведение личности к роли инструмента в рамках жанрового кино, мутация человека в киборга, человека-протеза, супермена и т.п. Эта драма субъективности дополняется синдромом настойчивого внутреннего сопротивления, что с точки зрения психоанализа можно связать с инфантильностью субъекта или наличием неассимилируемого проблемного ядра в его психике. Мы также обнаружили в недрах этой структуры более фундаментальную «ноль-институцию» - установку на травматическое соотнесение тела с вещью или овеществления любого телесного (собственно, и психического, экзистенциального) содержания. Этот знак глубокой предметно-человеческой перверсии теперь можно напрямую связать с психологическими «вещистскими» стратегиями: коллекционированием, флудерством, автовладением, моделированием собственного образа и тела. Овладение своим «имаго» означает потерю или жертву собственной субъективности, отождествление «Я» с гештальт-двойником, построение фантазматического щита, изолирующего человека от Реальности.

Итак, амбивалентность «вещистских» стратегий генерируется именно внутренним кризисом повседневного субъекта. Сознаваемое и вытесняемое в его психической жизни, экзистенциальная драма отношения к личной смерти и негативная коммуникация с другим - вот что является главной пришпоривающей силой всей потребительской гонки.

В основе всех анализируемых нами «вещистских» ментальных установок находится одна и та же отчаянная попытка приостановить или приручить смерть и время. Начиная с шизофренически закольцованного языка рекламы, самореферентной риторики идеологии и заканчивая культом прогресса и ненасытностью потребительских стратегий, мы всюду встречали одну и ту же фигуру травматического повтора. Между тем исходным топосом этого повтора вполне может быть несбыточное человеческое желание прожить дважды, прожить дольше. Но в условиях, когда смерть - это своего рода непристойность, «то, о чем не говорят», связь между означаемым и означающим приобретает характер навязчивого невроза.

Уход от темы смерти в повседневной культуре выражается также через навязчивые образы цветущей беззаботной молодостив рекламе и кино. При этом с позиций методики «буквализации смысла» можно установить, что предлагаются и продаются не конкретные товары, но именно сами красота, здоровье, молодость — самые дорогие и престижные, вещи. Старость в рекламе присутствует либо как знак верности традициям, либо как негативная оппозиция молодости. Быть больным, стареющим, некрасивым - значит не иметь денег на покупку омолаживающих средств и оплату пластических операций. Так экзистенциальная проблема становится проблемой финансовой, а психологическая референция превращается в меновую стоимость.

Что касается дальнейших гносеологических перспектив выбранной нами темы, то настоящая работа скорее ставит новые проблемы, нежели окончательно решает старые. Невозможно поставить все точки над «Ь> не только в исследовании регистров и механизмов работы машины социального желания, но и в интерпретации отдельных означающих системы современного быта.

Можно лишь строже сформулировать главный, на наш взгляд, принцип функционирования этой системы: ее суть в неустойчивом балансе действия и противодействия, вытеснения и сублимации. Если идеология, претендующая на роль общественного «Супер-Эго», выполняет функции стирания и вытеснения проблематичных означающих современного дискурса (таких, как «война», «смерть», «ненависть», «труд» и т.п.), то задачей индустрии развлечений можно считать обеспечение бесперебойной сублимации нелегитимных желаний (например, ненависти к системе, власти, инородцам и т.п.) в цензу-рированной этой же системой форме. Таким именно образом кинематограф, мода, реклама и прочие институции повседневности дают выход общественной агрессии в виде компромиссных стратегий обывательского поведения. Работа машины социального принуждения была бы невозможна без деятельности такого рода клапана. Говоря проще, обыватель просто «выпускает пар», но на этом «пару» и работает конвейер фабрики производства и продажи потребительских желаний.

В макроэкономическом и макрополитическом масштабе идеология и повседневная культура выступают как одна целая система защитного пояса. Политические и идеологические запреты на употребление блокированных означающих лишь усиливают спрос на них, что и становится предметом беспроигрышных спекуляций для кинематографа или моды. Именно таким образов в производство были запущены нонконформистские символы хиппи или рокеров, авангардистов или революционеров, в спектре от «Beatles» до Че Гевары.

При этом эфемерная свобода потребительского выбора компенсирует идеологическое давление, а структура защитного пояса внутри обывательской мифологии (таков, например, анализируемый нами прием персонификации и последующей нейтрализации скепсиса в нарративе голливудского киномифа) позволяет снимать или бесконечно переадресовывать проблемные преткновения. Кстати, именно механизм этого последнего процесса мы и встречали чаще всего в рекламных или масс-медийных клише. Метонимическая пересылка проблематичного означающего по цепи однообразных сюжетов (например, нескончаемые голливудские истории о будущей катастрофе человечества, перспективе которой так же вялотекуще сопротивляется группа гротескных повстанцев) профанирует реальную проблему. Вот почему в современном обществе совершенно невозможен хладнокровный анализ вещей, связанных с темами голливудских антиутопий. Едва ли возможен и серьезный разговор о проблемах, скажем, межнациональных конфликтов -здесь беседа либо ведется на повышенных тонах, либо сразу прерывается навешиванием удобных оппоненту ярлыков.

Можно сказать, что машина социального желания в своей эффективности перетасовки проблемных значений и референций приближается к идеалу японской экономической модели, где регенерация товаров и материалов достигает почти стопроцентной степени. Поэтому и на уровне лексической морфологии, и на уровне смыслового содержания элементы идеологического, масс-медийного, а также обывательского дискурса демонстрируют удивительное сходство. Именно этим обстоятельством, напомним, оправдывается наш выбор для анализа того образно-словесного шлака, которым насыщены типовые мейнстримовские нарративы.

Но и сам структурный психоанализ Ж. Лакана, с его преувеличенным интересом к означающим, дискриминацией субъекта в угоду власти буквы и механизацией психических процессов, тоже можно рассматривать в качестве симптома повседневной реальности, где буква закона преобладает над его духом, порядок над творчеством, безличные структуры над человеческой персоной. Лакановский структурный психоанализ - это, возможно, научный двойник растворяющей субъективность в абстрактном семиозисе идеологии. В этом смысле можно еще раз оправдать применение методологии структурного психоанализа необходимостью осмыслить связь научного и повседневного типов дискурса, исследовательской установкой не только на «внешний» анализ, но и на рефлексию, поиск существенных интенциональных и априорных оснований интереса к повседневу.

В параноидальных литературных и киномифах самым распространенным воплощением социального порядка является фантом «Всевидящего Ока». Всесильность идеологии в повседневе буквализуется, например, в сюжетах о том, как герои фантастических фильмов борются за будущее или за прошлое, проникая «не в свое время» с целью стереть следы «неправильного» хода истории (таковы сюжеты «Терминатора», «Матрицы», «Назад в будущее» и еще сотен других голливудских картин). В фильме С. Спилберга «Особое мнение/Minority report» система наказывает преступников накануне совершения преступлений (такова и действительная американская политика превентивных ударов» как наказания «неправильных» стран за преступления, которые они лишь в отдаленной перспективе могли бы совершить). Но еще более симптоматично, что реальную власть над прошлым и будущим обретает не кинематографический герой, а сам дискурс фантастического фильма, проецирующий современную идеологию и на истории из жизни Древнего Рима, и на фантазии о жизни в другой галактике. Это ли не подлинный триумф идеологии, у которой уже не осталось конкурентоспособных врагов? Ведь меньшее, чем победа над инопланетными пришельцами в далеком космосе, мутантами, демонами, сверхъестественными силами и прочими глобальными противниками, ее не интересует.

Впрочем, в такой гиперболизации угроз существующему социальному порядку можно видеть и выражение его слабости, ибо риторическая фигура абстрагирования используется часто тогда, когда необходимо отвлечь внимание от конкретной проблемы.

Особенно очевидна «ахиллесова пята» идеологического дискурса в случае с жупелом «утопии», который применяется тогда, когда речь идет о подлинных альтернативах обществу потребления (например, социализм, коммунизм, религиозный фундаментализм и прочие якобы дискредитировавшие себя проекты). В голливудских антиутопиях самым удивительным моментом является полное отсутствие фантазии, хроническая неспособность представить себе социальный порядок, хоть чем-то существенно отличающийся от нынешнего. Будущие альтернативы обществу потребления мыслятся либо как доведенный до абсурда либерализм (например, в фильме «Раз-рушитель/Demolition man» М. Брамбиллы, где избыток заботы Закона о своих гражданах проявляется в законодательном запрете употребления жирной пищи, алкоголя и т.п.), либо как утрированный технототалитаризм («Матрица»). Ясно, что выбор в такой системе безальтернативных альтернатив невозможен. Но хуже всего, что тем самым дискредитируются сами понятия «утопия», «альтернатива», «выбор».

Между тем вопрос об альтернативах обществу потребления (вещизма) — это главный практический вопрос настоящей работы, намеренно вынесенный за рамки основного текста. Г. Маркузе по этому поводу говорил, что «критическая теория общества не располагает понятиями, которые могли бы перебросить мост через пропасть между его настоящим и будущим; не давая обещаний и не демонстрируя успехов, она остается негативной» [200, с. 362]. Но нам хотелось бы избежать одних лишь негативных констатаций и наметить некие направления альтернативного мышления.

Прежде всего нам хотелось бы освободить от идеологических коннотаций саму категорию утопического. Как сказал С. Жижек, ««Утопическое» — это жест, который меняет координаты возможного . "утопия" - это вопрос глубочайшей необходимости, чего-то, что мы делаем вопросом выживания, когда больше невозможно жить в рамках "возможного"» [107, с. 146-147]. И действительно, сам факт того, что для современного повседневного сознания утопия давно стала пугалом, а перспективы общественного развития мыслятся лишь как увеличение темпов производства, показывает, что, дискредитируя идею иного строя как таковую (не говоря даже о конкретных вариантах), идеология обнаруживает свою ключевую фобию - боязнь перемен как таковых, страх перед качественно другого вида социальным строем и сознанием.

Но как на практике можно было бы выправить социальный крен в сторону избыточного и демонстративного потребления, установки на присвоение в частную собственность любого рода общественных ценностей? Не обязательно связывать альтернативы потребительскому миру с каким-нибудь цивилизационным обвалом или руссоистским «возвратом к природе». Учитывая глобальный характер современных социальных процессов и всю степень взаимной ассимиляции труда капиталом, производства потреблением, институт принудительного вещизма можно было бы постепенно демонтировать за счет симметричного сокращения спроса и предложения, потребностей и желаний. Так, И. Джохадхе в книге «Демократия после модерна» предлагает такую простую и эффективную меру для решения данной проблемы:

Первым практическим шагом в указанном направлении могло бы быть решительное сокращение рабочего времени до 3-4 часов в день. Такая реформа труда неизбежно привела бы к снижению производства и, как следствие, падению уровня жизни. Однако эта чисто материальная, количественная потеря была бы сполна компенсирована выигрышем «качества жизни». «Качество» определялось бы продуктивностью времяпрепровождения освобожденного от трудовой повинности человека, осмысленностью и результативностью его жизнедеятельности (выделено автором цитаты. - В.К.) [95, с. 58].

Чем хорошо это предложение И. Джохадхе - так это конкретностью понимания важной социальной задачи. Развивая эту мысль, можно было бы развернуть целый ряд практических рекомендаций. Например, постепенно сокращать количество телепрограмм и объем телевещания, рекламных блоков, новостных потоков, создающих повсеместно неперевариваемый избыток информации и в результате умножающих «пустую речь» и «пустое сознание» повседневности. Вместе с этим следовало бы законодательно покончить с реликтом частной собственности на информационные продукты («копирайт», «авторское право», «эксклюзив»), лишив их собственников возможности наживаться на неоправданных ценовых «ножницах» на, с одной стороны, «высокотехнологичные», «инновационные» (но при этом безличные, стандартные, конвейерные) продукты и, с другой стороны, на произведения традиционных секторов социального хозяйства (например, сельскохозяйственных продуктов).

Выигрыш в этой социальной игре действительно оправдал бы потери экономического роста (впрочем, кризис роста и перепроизводства давно уже поставил вопросы о пределах и самой необходимости этого роста) или уровня привычного для «золотого миллиарда» комфорта. Жертва количества ради качества - это единственная, возможно, стратегия подлинного человеческого развития.

Что до частных и конкретно-научных моментов значения выбранной нами для исследования темы, то они могли бы состоять в перспективе раскодирования целой системы взаимосвязанных криптов и референций в недрах повседнева и на поверхности дискурса моды, рекламы, кинематографа, масс-медиа. Попутно следовало бы уточнить и пересмотреть (пользуясь хотя бы принципом самоанализа научного дискурса) элементы психоаналитической, семиотической, политэкономической и других применимых для данной темы терминологий. Такая необходимость затронет, например, понятия «симу-лякр», «технема», «эпистема» «виртуальная реальность» и пр.

Перспективы изучения системы повседневности касаются и ряда смежных наук — культурологии, социальной философии, политэкономии и др. Проблемы повседневности будут интересовать аналитиков различного профиля чем дальше, тем больше, поскольку в современном мире структуры повседневности продолжают теснить позиции традиционной «высокой» культуры: философии, литературы, музыки и т.п. Объявленный некоторыми известными фигурами «конец истории» оборачивается на деле началом другой истории, началом эпохи вытесненных социокультурных содержаний, переводящей ведущие ценностные индексы в область семиотической периферии. Для понимания всех закономерностей этих трансформаций и требуется теперь новая гуманитарная методология.

Список литературы диссертационного исследования доктор философских наук Корнев, Вячеслав Вячеславович, 2012 год

1. Adorno T., Horkheimer M. Dialectic of Enlightenment. Электронный ресурс.: http://www.marxists.org

2. Barthes R. Introduction a l'analyse structurale des récits // Communications. 1966. №8. P. 1-27.

3. Barthes R. Réponses // Tel Quel. 1971. № 47. P. 82-105.

4. Bayard С., Knight G. Vivisecting the 90s: An Interview with Jean Baudrillard // Research in Semiotic Inquiry/Recherches semiotiques. 1996. №. 1—2.

5. Baudrillard. J. Ecstasy of Communication // The Anti-Aesthetic. Essays on < Postmodern Culture. Port Townsend: Bay Press, 1983. P. 126-133.

6. Baudrillard J. L'Echange Impossible. Paris: Galilee, 1999. 284 pp.

7. Baudrillard J. L'Illusion de la fin: ou La greve des evenements, Galilee: Paris, 1992.-92 pp.

8. Baudrillard J. La simulaciyn en el arte. Электронный ресурс.: http://www.analitica.com

9. Baudrillard J. Simulacra and Simulations. Stanford: Stanford University Press, 1988.-184 pp.

10. Eco U. James Bond: Une combinatoire narrative. // Communications, 1966. № 7. P. 77-93.

11. Jameson F. Globalization and political srategy // New left review. 2000. № 4. P. 49-68.

12. Jameson F. Signatures of the Visible. New York: Routledge, 1992. 254 pp.

13. Jameson F. Future city. New Left Review. 2003. №. 21, May-June. P. 6579.

14. Lacan J. The Ethics of Psychoanalysis. The Seminar of Jacques Lacan. Book VII, 1959-1960. New York & London: W.W.Norton & Company, 1992. -320 pp.

15. Lacan J.The Meaning of the Phallus // Feminine Sexuality: Jacques Lacan and the Ecole Freudienne. New York & London: Pantheon Books, 1982. P. 74-85.

16. Lévi-Strauss С. Razza e storia, Torino, 1967. 330 pp.

17. Morlean-Ponty M. Le cinema et la Nouvelle Psychologie // Sens et nonsens, Paris, Nagel, 1948, P. 97-122.

18. Searle J.R. The Construction of Social Reality, New York: Division of Simon & Schuster Inc., 1995. 240 pp.

19. Veblen Th. The Theory of the Leisure Class. Электронный ресурс.: http://xroads.virginia.edu/20