Асы-Аланы в Центральной Азии: Центральноазиатский аспект раннего этногенеза аллан тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 07.00.02, кандидат исторических наук Лысенко, Николай Николаевич

• Лысенко, Николай Николаевич
• кандидат исторических наук
• 2001

Оглавление диссертации кандидат исторических наук Лысенко, Николай Николаевич

Введение.з

Глава I. Этническое происхояедение алан.

§ 1. Проблема прародины сармато-алан: анализ научных концепций

§ 2. Древние письменные источники о саках и сарматах.

Глава II. Асы и тохары в Центральной Азии.

§ 1. Географические условия центральноазиатского региона

§ 2. История европеоидной расы на востоке Центральной Азии.

§ 3. Древние археологические культуры европеоидных кочевников в Синьцзяне.

§ 4. Племя усуней (асов) и военно-политическая борьба в Восточном

Туркестане в VIII-III вв. до н. э.

§ 5. Центральноазиатские элементы в культуре алан на рубеже

I-II вв. н. э.

Глава III. Асы-аланы и завоевание Бактрии.по

§ 1. Начало этногенеза асов-алан и хунно-юэчжийская война.

§ 2. Завоевание ираноязычными кочевниками Семиречья, Согдианы и

Греко-Бактрии. Происхождение этнонимов "ас" и "алан".

§ 3. Синьцзян, Алтай, Памир, Согд: археологические рубежи раннего этногенеза асов-алан.

§ 4. Сакарауки и завоевание Маргианы.

Глава IV. Аланская империя Кангюй.

§ 1. Кангюй: этническая принадлежность и географическая локализация.

§ 2. Яньцай — страна массагетов и алан в Мугоджарах.

§ 3. Военно-политическая история Кангюя I в. до н. э. -1 в. н. э.

§ 4. Кангюй и проблема юэчжи "Дома Чжаову".

Глава V. Асы Усуни, Китай и хунну.

§ 1. Военно-политическая история асского царства У сунь во II-I в. до н. э.

§ 2. Китайский внешнеполитический фактор и раздел Усуни.

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Асы-Аланы в Центральной Азии: Центральноазиатский аспект раннего этногенеза аллан»

История аланов - ираноязычных кочевников - тесно связана не только с южным регионом нашей страны, с Западной Европой и севером Африки, но и с историей народов, населявших в древности безбрежные евразийские степи, дальние восточные рубежи Центральной Азии. Сформировавшись как народ за пределами античной ойкумены, аланы в начале I в. н. э. очень быстро занимают огромную территорию от Центральной Азии до Дуная.

Европейские нации стали изучать алан с самого первого момента их появления у границ античной ойкумены. Правда, вначале это изучение имело не столько научный, сколько военно-прикладной характер. Например, античные авторы с восхищением отмечали широкое использование аланскими всадниками аркана, искусно сплетенного из ремней или из особо изготовленных полосок ткани. Вряд ли следует сейчас подробно анализировать сведения античных источников - вся дальнейшая работа так или иначе будет строиться на таком анализе, подчас весьма детальном.

Представляется гораздо более важным в этом разделе диссертационного исследования рассмотреть в историографическом аспекте имеющиеся на сегодняшний день обобщающие труды, посвященные прежде всего реконструкции этнической истории асов-алан.

Первой серьезной попыткой такого рода следует признать монографию Ю.А. Кулаковского "Аланы по сведениям классических и византийских писателей".1 Замечательному русскому ученому удалось обобщить огромный фактический материал по социально-политической истории алан от момента первого появления этнонима "аланы" в античных источниках до периода гибели Аланской державы в Предкавказье в результате нашествия монгольских орд. Вплоть до сегодняшнего дня труд Ю.А. Кулаковского представляет огромный интерес, а единственным его недостатком следует признать почти полное отсутствие материалов по аланской истории из среднеазиатских и китайских источников. Впрочем, как явствует уже из названия монографии, автором и не ставилась задача анализа азиатских этнологических материалов.

Из зарубежных работ этого времени, посвященных как отдельным аспектам политической истории алан, так и исследованию сармато-аланского этногенеза в целом, следует выделить труды ученых немецкой исторической школы - К. Мюлленхоффа, Ф. Хирта, Е. Тойблера, Э. Шарпентье, П. Блейхштейнера.2 Важно отметить, что немецкие ученые в своих этнологических реконструкциях изначально исходили из предположения о нахождении этнической прародины алан на далеком азиатском Востоке. Этим выводом немцы в известной степени предвосходили последующие аналогичные концепции российских ученых, многие из которых долгое время оставались приверженцами представлений о преимущественно европейском "автохтонизме" сармато-алан. Так Э. Шарпентье вполне категорично отождествлял аланов с асиями-ассианами античных источников, а последних с усунями китайских летописей. Пожалуй, именно Э. Шарпентье впервые указал, что древнейшее самоназвание аланов звучало как "ас", которое сохранилось в этом качестве вплоть до средневековья. Ф. Хирт пытался отождествить Яньцай с племенем аорсов, и хотя это предположение трудно назвать в должной мере обоснованным, все же восточноазиатское направление поиска древней прародины сармато-алан было для того времени безусловно прогрессивной научной разработкой. К. Мюлленхофф, труды которого заложили основу представлений о ираноязычности скифо-сакских и сармато-аланских племен, изучая этимологию слова "алан" пришел к выводу, что оно происходит от маньчжурского alin - горный хребет. Значение этого указания трудно переоценить, особенно с учетом последующих "автохтонистских" теорий, усматривавших прародину алан в равнинном Волго-Донском междуречье.

Несмотря на безусловно передовые для своего времени этнологические концепции немецких ученых, все же следует признать, что весь собранный в дореволюционный период нарративно-археологический материал был впервые комплексно изучен и блестяще обобщен именно русским исследователем - М.И. Ростовцевым. В своих фундаментальных работах3 М.И. Ростовцев впервые установил хронологические рамки сарматской культуры ("покровский" V в. до н. э. и "прохоровский" IV-II вв. до н. э.), а также сформулировал хронологические критерии ряда сармато-аланских памятников более позднего времени. Прародину алан он усматривал в Азии, в предгорных степях иранского Востока. Наступившая вскоре в России революционная смута и братоубийственная гражданская война помешали замечательному ученому продолжить свои археологические изыскания в пределах Отечества и в дальнейшем все работы М.И. Ростовцева выходят на Западе, причем на английском языке.

Дальнейшее развитие алановедения как специфической отрасли исторической науки связано с трудами российских ученых уже советского периода. Следует подчеркнуть, что именно в это время археологические исследования в России, особенно в бассейне Днепра, в Поволжье и Южном Приуралье, приобретают планомерный и широкомасштабный характер. Трудами П.С. Рыкова, П.Д. Pay, Б.Н. Гракова, К.Ф. Смирнова, С.И. Руденко,

М.П. Грязнова и многих других советских археологов отечественная школа сарматологии заняла безусловно ведущие позиции в мировой исторической науке.

П.С. Рыков проводил археологические исследования в Нижнем Поволжье, где в течении 1924-26 гг. им было исследовано 70 курганов сарматского времени, в том числе крупнейший курганный могильник около села Суслы, погребальный комплекс которого ныне определяет один из хронологических рубежей сарматской культуры. К несомненным научным заслугам П.С. Рыкова следует отнести предпринятую им попытку соотнести исследованные им группы сарматских памятников с конкретными сарматскими племенами, упомянутыми в античных письменных источниках. На основе этих сопоставлений исследователь счел возможным опровергнуть известное положение М.И. Ростовцева об аланах, якобы изгнавших из Поволжья ранее их мигрировавшее сюда племя аорсов. П.С. Рыков справедливо отмечал, что определенный контингент аорсов существовал в Поволжье и после прихода сюда алан, что очевидно доказывает, что взаимодействие этих племен носило не антагонистический, а наоборот мирный характер.4

К периоду 20-х годов относятся также раскопки, проведенные в Нижнем Поволжье П.Д. Pay, результаты которых были обобщены и опубликованы в ряде работ. Если с точки зрения культурно-исторической хронологии аналитические построения П.Д. Pay представляют несомненный шаг вперед, то этнологические реконструкции исследователя, относящиеся к аланской истории, вряд ли могут быть приняты. В своей концепции аланского этногенеза ученый выступил как поборник гипотезы европейского автохтонизма скифо-сарматских племен, якобы сложившихся в III-IV вв. н. э. на юго-востоке Европы в новую аланскую этническую общность. По мнению П.Д. Pay, на рубеже Империи (если воспользоваться римской хронологией) этнически обособленные друг от друга сарматские племена начинают терять искони присущие им племенные черты и постепенно объединяются в некий собирательный аланский этнос. Их этнонимы, продолжающие бытовать на страницах античных анналов, следует поэтому воспринимать как некие географо-хронологические или политические ориентиры, имеющие только косвенное отображение в конкретном этническом субстрате. Вряд ли сегодня, с учетом имеющейся нарративно-археологической информации, подобная точка зрения может быть принята безоговорочно.

Вместе с тем, к несомненным заслугам ученого следует отнести очень точно подмеченное им различие между ранней и более поздней волной аланской миграции на запад. П.Д. Pay считал, что первая волна алан выдвинулась к границам Европы вслед за другими сарматскими племенами (языгами и роксаланами). Вторая волна аланского нашествия, принесшая на европейские равнины обычай искусственной деформации черепов, по мнению исследователя, должна быть приурочена к рубежу III-IV вв. н. э. Не вдаваясь сейчас в детальный разбор этой концепции, отмечу лишь, что для своего времени эта мысль П.Д. Pay, поражающая глубиной научного предвидения, явилась несомненно важнейшей этнологической находкой ученого.5

В послевоенное время, после тяжкого периода интеллектуального измора 30-х годов, вызванного насильственным вгоном исторической науки на прокрустово ложе марксистско-ленинских догм, после преодоления мертвящего влияния учения Н.Я. Марра о языке, в развитии сарматологии и алановедения наступил долгожданный расцвет. В первую очередь он был связан с трудами Б.Н. Гракова и его ученика К.Ф. Смирнова.

В 1947 году Б.Н. Граков выпускает в свет свою знаменитую статью "Пережитки матриархата у сарматов", которая, невзирая на узкотематическое название работы, подвела итог всего прошедшего исследования сармато-аланской культуры и стала своего рода концептуальной программой дальнейшего развития сарматологии. Ученый впервые четко выделил четыре этапа эволюции сармато-аланской культуры (блюменфельдский, прохоровский, сусловский и шиповский), закрепив за каждым из них термин "культура" (в археологической трактовке термина) и отметив преемственность в развитии каждого последующего этапа от предыдущего. О фундаментальном значении данной периодизации свидетельствует факт признания хронологической системы Гракова всеми последующими исследователями, а универсальный характер системы позволил ей практически без изменений служить задачам сарматологии вплоть до сегодняшнего дня. В части этнологической реконструкции национальной истории сарматов и алан вклад Б.Н. Гракова, к сожалению, менее значим. Исследователь повторил по сути неверные "автохтонистские" положения П.Д. Pay, т. е. фактически признал правомерность поиска прародины сармато-алан в Европе.6

Следующий этап развития сарматологии (и соответственно следующая значимая попытка реконструкции ранней истории сарматов и алан) по праву должны быть связаны с деятельностью замечательного русского археолога К.Ф. Смирнова. Будучи талантливым учеником Б.Н. Гракова, К.Ф. Смирнов посвятил всю свою научную жизнь изучению древней культуры и истории сарматов. Он развил и конкретизировал хронологическую систему сарматской культуры, разработанную его учителем, сумел внести ряд существенных, обоснованных поправок в этнологические построения П.Д. Pay. Оставаясь приверженцем "автохтонистской" гипотезы раннего этногенеза сармато-алан, К.Ф. Смирнов вместе с тем признавал большое влияние на развитие сарматской культуры внешних этнических импульсов. Восточные регионы, располагающиеся за Уралом, населенные сибирскими, алтайскими и среднеазиатскими народами были постоянным источником этих импульсов, оказавших особое значение на формирование более поздних периодов сарматской культуры. На более раннем этапе своей исследовательской деятельности К.Ф. Смирнов отдавал приоритет в процессе становления общесарматской культуры народу роксаланов, рассматривая последних как исконно поволжское, аланское племя, игравшее доминирующую роль среди сарматов II в. до н. э. - I в. н. э. Именно с роксаланами связывал исследователь культуру диагональных погребений, имеющих особое распространение на правобережье Дона.7 Рассматривая роксалан и аланов как генетических преемников савроматов, К.Ф. Смирнов предложил считать аланскими диагональные погребения сарматов между Доном и Южным Предуральем. Преувеличивая по-видимому военную мощь и политическое влияние аорсской конфедерации, ученый предполагал, что аланы как самобытный этнос вызревали именно в среде аорсов, а в качестве независимой политической силы впервые заявили о себе только в I веке н. э., столкнувшись на Дунае с легионами Римской империи. И хотя впоследствии под влиянием материалов новых археологических раскопок, К.Ф. Смирнов вынужден был отказаться от взгляда на диагональные погребения как на погребальный комплекс роксалан, все же его этнологическая реконструкция раннего этногенеза сармато-алан в главных чертах осталась неизменной и на долгие годы стала, к сожалению, неким эталоном, правомерность использования которого (учитывая большой научный авторитет его создателя) весьма сложно было подвергнуть сомнению [Смирнов. 1984].

В дальнейшем главные положения "автохтонистской" этнологической реконструкции сармато-аланской истории К.Ф. Смирнова были развиты и конкретизированы его учениками и последователями.8

Важно отметить, что уже с момента своего выхода в свет "автохтонистская" гипотеза раннего этногенеза сарматов подверглась конструктивной критике некоторых исследователей. Так И.П. Засецкая справедливо указала на существующий хронологический разрыв не менее чем в двести лет между ранними диагональными погребениями VI - начала III вв. до н. э., принадлежащими вероятно савроматам, и поздними уже собственно сарматскими диагональными погребениями I в. до н. э. - III в. н. э. Констатация этого бесспорного факта наносила серьезный удар по "автохтонистской" реконструкции этнической истории сарматов, поскольку, согласно этой гипотезе, савроматы должны были служить неким протоэтническим ядром, вокруг которого постепенно складывался новый сарматский этнос. Наличие хронологической лакуны между диагональными погребениями, принадлежащими разным этносам, фактически исключало возможность непрерывного развития сарматской культуры от значительно более ранней культуры савроматов [Засецкая. 1974. С. 105-121]. Несколько позднее И.П. Засецкая опубликовала чрезвычайно интересную работу, посвященную сарматскому звериному стилю, в которой указала на очевидные восточноазиатские корни сарматского искусства.9

Почти одновременно "автохтонистская" гипотеза раннего этногенеза сармато-алан подверглась серьезному анализу с точки зрения ее соответствия информации античных письменных источников. Д.А. Мачинский в двух аналитических статьях внимательно рассмотрел большинство сочинений греко-латинских авторов по сарматской проблематике.10 В результате исследователь пришел к нескольким любопытным выводам, главный из которых состоял в утверждении тезиса о теснейшей социогенетической связи между скифами и савроматами и, наоборот, об отсутствии таковой между последними и сарматами. Пожалуй впервые в научной литературе была четко и ясно сформулирована мысль, что роксаланы возможно не являются самостоятельным племенем, а представляют собой передовую часть единого аланского этнического массива. Прямо констатируя восточное (т. н. "массагетское") происхождение алан, Д.А. Мачинский тем не менее в определенной степени остался под научным влиянием "автохтонистской" гипотезы К.Ф. Смирнова, предприняв очень осторожную попытку ее модернизации путем выделения некоего исседонского ядра формирования сарматской культуры в Приуралье.

В ходе научной дискуссии, развернувшейся после выхода в свет работ Д.А. Мачинского, сторонники "автохтонистской" гипотезы раннего этногенеза сармато-алан (в том числе и сам К.Ф. Смирнов) признали возможность существования локального исседоно-дахо-массагетского центра формирования сарматской культуры, который по их мнению находился в Южном Приуралье. Именно здесь, по мысли К.Ф. Смирнова, сформировались как самостоятельные этносы аорсы, роксаланы и аланы.11

Несмотря на совершенную с легкой руки Д.А. Мачинского некоторую ревизию "европейско-автохтонистской" концепции раннего этногенеза сармато-алан в сторону ее некоторого сдвига к востоку, в целом этническая реконструкция К.Ф. Смирнова осталась без изменения и вплоть до сегодняшнего дня служит своего рода матрицей для разных вариантов по сути аналогичных концепций.

Одним из первых таких вариантов стала этнологическая концепция В.П. Шилова, опиравшегося на известное положение К.Ф. Смирнова о ведущей роли Южного Приуралья в формировании ран несарматской (прохоровской) культуры. Исследователь пришел к выводу, что на базе предшествующих культур одновременно в Нижнем Поволжье и в

Южном Приуралье формируются две сарматские этнические общности. В Нижнем Поволжье на основе этнического ядра савроматов складывается ран несарматская культура, представленная мощными племенными союзами аорсов и сираков, а в Южном Приуралье на основе исседонского этнического массива формируется прохоровская культура ранних алан.12 Таким образом, В.П. Шилов, стараясь остаться в рамках "европейско-автохтонистской" концепции сарматского этногенеза, сделал попытку найти компромиссное решение этнологического уравнения, возникшего вследствие столкновения давних теоретических положений К.Ф. Смирнова с новыми разработками источниковедческой и археологической науки. Эту попытку вряд ли можно считать удачной, что вскоре подтвердилось рядом новых публикаций, в том числе блестящими исследованиями А.С. Скрипкина в Нижнем Поволжье13 и А.Х. Пшеничнюка на Южном Урале.14

Вероятно последнюю по времени попытку совместить "европейско-автохтонист-скую" концепцию раннего этногенеза сармато-алан с вновь открывшимися нарративно-археологическими реалиями предпринял в своем капитальном труде "Сарматы на Дону (археология и проблемы этнической истории)" В.Е. Максименко. Исследователь пришел к выводу, что в V-IV вв. до н. э. политическая гегемония в бассейне Нижнего Дона принадлежала савроматскому племени язаматов (с центром непосредственно в дельте Дона), которые в политическом аспекте ориентировались на мощное скифское объединение, находящееся в междуречье Днепра и Дона. Не позднее IV в. до н. э., по мнению В.Е. Максименко, произошло обособление правобережной группы савроматов и ее резкое военно-политическое усиление за счет миграции исседонских племен с востока. Образовавшееся этническое объединение, (исследователь считает его сирматским), послужило основой союза племен, постепенно установивших политическое господство на территории прежней Скифии. К началу II в. до н. э. из заволжских степей на запад, вдоль побережья Дона продвинулась новая мощная волна сарматов — носителей прохоровской культуры. Это привело к расколу прежних объединений и образованию новых союзов племен, среди которых были как представители старых савроматских традиций, так и новых сарматских на основе прохоровской культуры. Таким образом, к I веку н. э. река Дон стала четкой границей между двумя Сарматиями - Европейской и Азиатской. В Европейской Сарматии (в восточных регионах) господствующую роль до II в. до н. э. играли роксаланы, в западных - языги. В Азиатской Сарматии, по мнению исследователя, наибольшую активность проявляли аорсы и сираки, которые делили между собой сферы влияния. После того как аорская конфедерация племен на Донском левобережье распалась, политическое влияние вновь перешло к потомкам савроматов — неким яксаматам, которые, как считает В.Е. Максименко, в последние века до н. э. также раскололись. Часть яксаматов, приняв новый этноним — языги, ушла к Дунаю, а часть осталась на прежнем месте. Аланы, по мнению исследователя, приобрели реальное военно-политическое влияние только к концу II в. н. э. Отказываясь видеть в аланах особый этнос,

B.Е. Максименко считает термин "алан" своего рода социально-политическим званием, полагая, что в рамках общесарматских союзов аланами стали называться "наиболее активные группы кочевников, сформировавших боевые, сильные отряды, способные перемещаться на далекие расстояния". Именно эта способность к дальним перемещениям, по мнению ученого, "позволила им постепенно выделиться, установить политическое господство на огромной территории (в том числе и на Дону)" [Максименко. 1998.

C. 179-182].

Как видим, этнологические реконструкции В.Е. Максименко весьма объемны и чрезвычайно сложны, причем, как представляется, сложность эта имеет в значительной степени искусственный характер, ибо вызвана необходимостью уместить на традиционное ложе "европейско-автохтонистской" этнологической концепции действительно большой объем нарративно-археологического материала, в том числе открытого самим В.Е. Максименко13, который имеет явно азиатское происхождение. Ограничившись пока этим предварительным замечанием, хочу отметить, что этнические реконструкции В.Е. Максименко будут достаточно подробно рассмотрены в специальной главе настоящего диссертационного исследования.

В 1990 году вышла в свет фундаментальная монография А.С. Скрипкина "Азиатская Сарматия", ставшая своего рода научным резюме исследовательской работы сарматологов разных направлений в 70-е и 80-е годы. Автор проделал колоссальный объем работы по вовлечению в научный оборот обширного, но ранее лежащего втуне археологического материала, наметил новые хронологические периоды развития сарматских культур, органично увязывая их со сведениями нарративных источников и определяя их отношение к конкретным сарматским этнонимам. Рассматривая проблемы этнической истории Азиатской Сарматии, исследователь указал на поразительные совпадения отдельных категорий археологических находок на Алтае, в Средней Азии и в более западных районах. Так, в курганах Уландрыка последних веков до н. э. обнаружено большое число деревянных ножен кинжалов с лопастями для крепления на ноге, идентичных по конструкции известным находкам кинжалов с ножнами из Тилля-Тепе в Северном Афганистане, а также некоторым находкам из сарматских погребений Восточной Европы.16

В этом же ряду находок - типично хуннские наконечники стрел на Днепре и Нижнем Поволжье в сарматских погребениях I века н. э. Здесь же находятся золотые браслеты с конически расширяющимися концами, аналогичные тиллятепинским находкам, китайские зеркала, которые также представлены в Тилля-Тепе и других синхронных памятниках Средней Азии. Продолжая далее свой анализ, А.С. Скрипкин отмечает, что, начиная с I века н. э. в степях Восточной Европы получает распространение новая волна звериного стиля в искусстве, отличающегося богатой полихромией золотых изделий, которая не имеет непосредственных истоков в памятниках предшествующей раннесарматской культуры. Вещи, выполненные в оригинальной манере звериного стиля, были обнаружены в таких курганах, как Хохлач, Садовый, Жутовский, Кирсановский на Дону. Аналогичные находки известны и в Нижнем Поволжье, в курганах на Кубани и Украине (Запорожский курган). Таким образом, отмечает исследователь, прослеживается некоторая закономерность в распространении сходных явлений в материальной культуре от Монголии через Среднюю Азию в степи Восточной Европы. Причем хронологически эта культурологическая волна совпадает с продвижением с востока в Среднюю Азию юэчжей, а затем появлением аланов в Северном Причерноморье [Скрипкин. 1990. С. 200-207]. Для более развитой аргументации этого важнейшего заключения А.С. Скрипкин привлекает информацию древних китайских источников о кочевых владениях Яньцай и Кангюй, рассматривает религиозные представления сарматов в контексте находок зооморфных изделий сарматской керамики и культа фарна, некогда широко бытовавшего на огромных пространствах Средней Азии. Упоминая о некоторых особенностях распространения в европейских степях восточноазиатских тамг, А.С. Скрипкин подчеркивает, что в свете имеющихся археологических материалов17 гипотеза об аланской принадлежности евразийских тамг представляется наиболее обоснованной [Скрипкин. 1990. С. 208].

Оценивая значение монографии А.С. Скрипкина "Азиатская Сарматия: проблемы хронологии и ее исторический аспект", следует признать, что это исследование открыло по сути новую эру в изучении этнической истории сарматов и алан - эру постижения их азиатской прародины и реконструирования подлинной истории великого сармато-аланского этнического феномена, осмысление которого попросту немыслимо без учета его могучих азиатских корней.

Разумеется, замечательное исследование А.С. Скрипкина не могло возникнуть на пустом месте. Этому обобщению предшествовала огромная работа, проведенная нашими археологами в азиатской части России. Это блестящие археологические исследования М.П. Грязнова в Туве, С.И. Руденко на Алтае и в Забайкалье, Б.А. Литвинского на Памире,

С.С. Черникова в Северном и Восточном Казахстане, М.К. Кадырбаева в Центральном и Западном Казахстане, К.А. Акишева и Г.А. Кушаева в Семиречье, С.П. Толстова, М.А. Итиной, О.А. Вишневской в Приаралье, В.В. Волкова и Э.А. Новгородовой в Монголии, а также труды многих других советских и российских археологов. Во многом благодаря значительному научному базису, созданному в процессе обобщения результатов раскопок этих исследователей, стал возможен коренной пересмотр всей концепции раннего этногенеза сармато-аланских племен, сопряженный в первую очередь с поиском древней прародины алан на далеком азиатском Востоке и научной реконструкцией начального, очень важного этапа их этнической истории. В этой связи необходимо отметить большое значение сравнительно недавних работ целой плеяды \сториков и археологов, преимущественно российских: Б.А. Раева и С.А. Яценко18, Н.И. Берлизова и В.Н. Каминского19, А.С. Скрипкина20, Т.А. Прохоровой и В.К. Гугуева21, Ю.А. Заднепровского22, Н.Л. Членовой23, В.В. Дворниченко и Г.А. Федорова-Давыдова24, Яв 14/

Е.Е. Кузьминой , А.В. Симоненко и Б.И. Лобай , Т.А. Габуева и А.А. Цуциева .

Среди зарубежных публикаций недавнего времени, посвященных изучению роли белокурой иранской расы в этн о генетических процессах в древней Центральной Азии и также использованных при подготовке настоящей монографии, следует упомянуть работы К. Йетгмара, Д. Мэллори, Э. Паллибленка, В. Майера, Е. Хедингхема, Хань Кансинь и Ван Биньхуа.28

Важно подчеркнуть также значительное влияние работ российских антропологов научной школы В.П. Алексеева на формирование и обоснование центральноазиатской гипотезы прародины алан.29 Палеоантропологические материалы из Тувы, Горного Алтая и Западной Монголии позволили с максимальной объективностью подтвердить этнологическую достоверность древних китайских исторических хроник в отношении европеоидного населения Центральной Азии - жунов, юэчжей, усуней и динлинов.

Несмотря на то, что благодаря переводам Н.Я. Бичурина, сведения китайских хронистов о номадах Центральной Азии с конца 19-го столетия были буквально под рукой российских этнологов, вплоть до самого недавнего времени специалисты по сармато-аланской истории либо вообще не использовали их, либо отдавали приоритет гораздо более запутанным и невнятным западным античным анналам. Поскольку ниже мы будем широко использовать сведения китайских летописей для реконструкции процесса раннего этногенеза сармато-алан, целесообразно уже сейчас остановиться на краткой характеристике важнейших источников.

Китайская летописная традиция началась с монументального трактата "Ши цзи" ("Исторические записки"), составленного Сыма Цянем, сыном придворного астролога Сыма Таня, служившего при дворе ханьского императора У-ди (140-87 гг. до н. э.). "Ши цзи" охватывает историю Китая с древнейших времен до конца II века до н. э. и является своего рода прообразом для всех последующих китайских династийных хроник.

Следующей официальной династийной летописью стала "Хань шу (Цянь Хань шу)" — "История Старшей династии Хань", повествующая о событиях, произошедших в период 206 г. до н. э. - 6 год н. э. Ее написал Бань Гу, представитель старинного аристократического клана Бань, давшего Китаю знаменитых полководцев и не менее талантливых историографов. В своей работе Бань Гу опирался на "Ши цзи" , поэтому ряд глав "Хань шу" практически повторяет сведения, изложенные в труде Сыма Цяня. Вместе с тем в "Хань шу" в специальный самостоятельный раздел выделена информация о западных соседях Китая - "Повествование о Западном крае", который в последующих династийных историях станет традиционным. Нет сомнения, что особый интерес историка к событиям в Западном крае был вызван непосредственным общением Бань Гу с родным братом Бань Чао, удачливым полководцем, долгое время воевавшим на западных рубежах китайской ойкумены.

После "Цянь Хань шу" в династийных летописях Китая наступает перерыв вплоть до V в. н. э., когда ученый и государственный деятель Южной империи Сун Фань Е, живший в 398-445гг., составил "Историю Младшей Хань" - "Хоу Хань шу". Жизнь создателя летописи на юге Китая и большой хронологический отрыв (более двух веков!) от описываемых событий не могли не сказаться на объеме и качестве материалов "Хоу Хань шу" по Западному краю. Информация о происходивших здесь политических событиях фрагментарна, очень лаконична, однако именно в этой хронике появляется первое прямое указание на существование народа алан в Азии: "Владение Яньцай переименовалось в Аланья; состоит в зависимости от Кангюя". Исторический период, обнимаемый этой династийной хроникой - 25-220 гг. н. э. По мнению некоторых исследователей в основе ряда разделов "Хоу Хань шу" лежит "Обзор царства Вэй" - северного, политически субъектного осколка империи Младшей Хань, распавшейся в 220 г. Этот важный исторический труд был написан уже в III в. н. э. (т. е. гораздо раньше летописи Фань Е), но не сохранился в пожаре гражданской войны, охватившей Китай после крушения Хань. Отдельные фрагменты этого труда использовались как комментарии к своду историка Чэнь Шоу "Сань го чжи" ("Описание трех царств") и видимо оттуда были заимствованы Фань Е.

В VI веке н. э. придворный летописец Вэй Шоу подготовил династийную историю "Вэй шу" ("История государства Вэй"), хронологические рамки которой 384-534 гг. Специальная 102 глава свода, повествующая о Западном крае была утеряна, но по-видимому большая ее часть была включена в 97 главу хроники "Бэй ши" ("История Северных династий"), написанную в начале VII века Ли Яньшоу. В целом же и "Бэй ши" и "Вэй шу" малоинформативны (особенно последняя). Для "Вэй шу" это вызвано самой структурой повествования - подчеркнуто сухая и лаконичная информация об иностранных государствах при обилии подробностей, подчас даже второстепенных, но относящихся к внутренней истории Китая. Сам Вэй Шоу отмечает, что при вэйском дворе записывали названия государств и народов, приславших послов, но мало интересовались их обычаями.

Столь же скудна информация о Западном крае Ли Ху Дэфэня, составителя "Чжоу шу" ("История государства Северное Чжоу"); хронологические рамки 557-581 гг.

В отличии от трех вышеупомянутых летописей более обширная и, по-видимому, более компетентная информация содержится в "Шисань Чжоу чжи" ("Описание тринадцати округов"), составленном Кан Инем около 430 г., т. е. значительно раньше нежели истории Ли Ху Дэфэня и Ли Яньшоу. Этот свод был написан не столько в жанре традиционной китайской династийной истории, но скорее как некое этнолого-географическое руководство для государственных деятелей с элементами социально-политической хроники.

Интересные сведения о народах центральноазиатской степи и государствах Западного края находим в "Суй шу" ("История династии Суй"). Краткий, но яркий взлет династии Суй, правившей в Китае всего 37 лет (с 581 по 618 гг.), был отмечен весьма активной внешней политикой, проводимой под лозунгом возрождения национального величия китайского народа. Частые контакты этого государства со странами азиатского Запада позволили историку Вэй Чжэну подготовить очень насыщенную этнополитической информацией династийную летопись. Странам и народам северо-западных рубежей посвящено в "Суй шу" целых четыре главы (81-84), причем в 84 главе, в "Повествовании о теле", поименованы 45 племен азиатской степи, среди которых фигурирует и а-1ап (аланы). Включение ираноязычных алан в перечень тюркских (телесских) племен следует считать либо ошибкой составителей "Суй шу", либо, что более вероятно, свидетельством происходившей социально-политической ассимиляции аланов в среде тюркоязычных токуз-огузских (телесских) племен.30

Весьма важная информация по раннему асскому (усуньскому) периоду истории алан имеется в работе китайского историка XIX века Хэ Цю-тао - "Шофанбэйчэн". Это исследование представляет собой систематизированный свод сведений из различных китайских исторических источников, снабженный подробными комментариями как самого Хэ Цю-тао, так и многих других китайских ученых. Особую ценность этому труду придает специальное "Исследование о племени усунь", полный перевод которого вместе с дословными комментариями китайских авторов сделан Н.В. Кюнером [Кюнер. 1961. С. 68-100].

Завершая краткий обзор китайских династийных летописей, следует отметить, что сведения об аланах или социально-политических процессах в Западной Монголии и Средней Азии, представляющих интерес с точки зрения реконструкции этнической истории сармато-алан в виде эпизодических, отрывочных фактов имеются еще как минимум в шести китайских нарративных источниках. В тексте настоящей монографии будут использованы пять из них, а именно: "Тун дянь" ("Свод законоположений государственного управления"), автор Ду Ю, VIII век; "Цзю Тан шу" ("Старая хроника государства Тан"), период событий 618-907 гг., автор Лю Сюй, X век; "Синь Тан шу" ("Новая история государства Тан"), автор Оуян Сю, XI век; "Тай-пин Хуаньюй цзи" ("Описание Вселенной в годы правления Тай-пин син-го"), период событий 976-984 гг., автор Юэ Ши, X век; "Юань ши" ("История государства Юань"), период событий 12801368 гг., авторы Сун Лян и другие, XIV век.

Таким образом, значительный объем новых археологических раскопок в Евразии, а также осознанная возможность привлечения огромного научного потенциала древних китайских нарративных источников создали в отечественной сарматологии в конце 90-х годов XX столетия качественно иную, гораздо более благоприятную ситуацию, нежели та, в которой приходилось работать сарматоведам в конце 60-х - начале 70-х годов. Имеющиеся объективные предпосылки позволили специалистам по сармато-аланской истории преодолеть инерцию "автохтонистской" этнологической концепции и перейти к созданию целостной этнической реконструкции раннего аланского этногенеза, органично сочетающей как европейскую, так и азиатскую составляющую истории сармато-алан. В качестве впечатляющего, удачного примера такой работы следует отметить публикацию обобщающей монографии Т.А. Габуева "Ранняя история алан (по данным письменных источников)", а также состоявшуюся защиту кандидатской диссертации А.А. Цуциева (Владикавказ) по теме: "Аланы Средней Азии (I-VI вв. н. э.): проблема этногенеза". Обе эти работы, написанные на основе изучения древних китайских источников, отличает концептуальная новизна, непротиворечивость обобщенной информации и тщательность осмысления конкретных элементов предлагаемых авторами этнических реконструкций.

Этот краткий комментарий к указанным (вновь подчеркнем - весьма актуальным) исследованиям Т.А. Габуева и А.А. Цуциева следует, по-видимому, признать достаточным, тем более, что ниже мы будем неоднократно обращаться к текстам данных работ31 - и в случае несогласия с отдельными элементами предлагаемых авторами этнических реконструкций, и в случае необходимости перепроверки наших собственных выводов.

Итак, представленный историографический обзор и характеристика источников позволяют нам теперь раскрыть актуальность избранной темы, показать ее научную новизну, определить цели и задачи диссертации, а также хронологические и территориальные рамки исследования.

Актуальность темы. Несмотря на ряд блестящих исследований, опубликованных в 80-90-е годы, до сих пор не было предпринято попытки целостного осмысления истории раннего этногенеза алан применительно к востоку Центральной Азии. Между тем изучение вопроса локализации прародины алан, путей их миграций и характера этнических взаимоотношений алан с другими народами позволяет прийти к верному суждению о глобальных процессах этногенеза в Центральной Азии в целом. Бесспорно, что азиатская компонента начальной истории алан важна не менее европейской, а ее содержание не менее масштабно и динамично. Завоевание великих пространств, населенных племенами саков и массагетов, первые яростные столкновения с западным миром в лице Греко-Бактрии, начало длительного противоборства с огромной Парфянской империей, — вот направления исторического поиска, которые не могут быть изучены и поняты в должной мере без ясного представления о причинах и механизмах ранней истории алан. Современные народы запада и юга Средней Азии — туркмены, таджики, оламы, каракалпаки — несут в себе хотя и очень малую, но все же вполне реальную часть генофонда исторических алан. Вопросы участия алан в этническом становлении этих народов не могут быть не только изучены, но даже не могут быть поставлены без четкого уяснения места локализации исторической прародины алан, а также военно-политических факторов, определяющих взаимоотношения этих ираноязычных кочевников с окружающим их тюркским миром. То же самое следует сказать и о народах, населяющих в наши дни запад Монголии и Синьцзян. Наконец, для археологической науки является чрезвычайно важным возможно более точное определение исходных точек миграций алан по географической ойкумене, - ведь только таким путем можно определить перспективные районы для археологической разведки и последующих раскопок. Все вышеуказанные соображения позволяют считать изучение раннего этногенеза алан от момента их этнического зарождения — весьма важным и перспективным направлением современного алановедения.

Научная новизна. До сих пор абсолютное большинство исторических исследований по проблеме раннего этногенеза алан строились на двух концептуальных платформах: либо на изучении письменных источников древности, либо на археологических материалах. При этом анализ антропологических материалов всегда составлял отдельный предмет исследования, а полученные в результате выводы не применялись для построения научных концепций в комплексе с нарративно-археологическими материалами. В предлагаемом диссертационном исследовании пожалуй впервые предпринята попытка совместить выводы археологии и антропологии со сведениями, почерпнутыми из древних письменных источников. Среди последних особое значение имеет группа китайских династийных историй, комплексный анализ которых является хотя и не единственным в своем роде, но все же достаточно редким научным методом, особенно по отношению к раннему этногенезу алан. Также впервые предпринята попытка снять взаимные противоречия "восточных" версий локализации древней прародины алан, выдвигаемых различными исследователями. Автор настоящей диссертационной работы попытался показать искусственный характер большинства этих противоречий, которые легко преодолеваются на основе системного анализа нарративных и археологических материалов.

Цели и задачи исследования:

1. Показать ранний этногенез асов-алан как целостный процесс национального формирования нового этноса, который неотделим от глобальных процессов расогенеза и этнического замещения одних народов другими в обширном географическом ареале восточной части Центральной Азии.

2. По совокупности косвенных указаний письменных источников, вкупе с тщательным анализом культурологически близкого археологического и антропологически тождественного материала, - определить начальную дату этногенеза аланского этноса (разумеется, допуская возможность известной хронологической погрешности).

3. Возможно точнее определить географические рубежи местоположения исторической прародины алан.

4. Определить хронологию и направление этнических перемещений, а также масштабы миграционных волн, в которых участвовали асы-аланы в IV в. до н. э. — I в. н. э.

5. Последовательно описать и оценить основные военно-политические события в Центральной Азии, которые имели определяющее значение для аланского этноса в раннюю фазу его этногенеза.

Территориальные и хронологические рамки исследования.

Географические границы нашего диссертационного исследования обозначаются так: на востоке - это западные склоны гор Большого Хингана, Ордос, великая излучина реки Хуанхэ; на юге - широтная линия от восточных отрогов хребта Наныиань до южной оконечности Каспия в районе урочища Игды-кала; на западе — меридиональная линия вдоль восточного берега Каспия, охватывающая в зону исследования горы Мугоджарской возвышенности и левый берег реки Урал в нижнем течении; на севере - широтная линия от Зауральского плато и верховьев реки Тобол (на западе) до Кобдинской степи и верховьев рек Онона и Керулена (на востоке).

Хронологические рамки исследования, по мнению автора, следует провести следующим образом.

Нижняя граница: рубеж IV-III вв. до н. э., т. е. тот исторический период, когда на западномонгольском участке Великой степи началось глобальное столкновение монголоидной (хунны) и европеоидной (усуни, юэчжи, динлины) антропологических рас. Именно в результате этого противоборства на наковальне Истории был выкован удивительной прочности человеческий материал, которому предстояло пройти через три континента под гордым именем аланов-асов.

Верхняя граница: I в. н. э. - период установления полного военно-политического доминирования алан на всей территории Европейской и Азиатской Скифий, который завершает, по-видимому, фазу раннего этногенеза алан и знаменует переход к следующему, среднему этапу аланской истории.

Практическая значимость исследования состоит в том, что его результаты могут быть использованы при изучении этнической истории и культурных связей древних народов Восточного Туркестана, Западной Монголии, Алтая, юга и востока Средней Азии. Настоящее исследование может служить значимым подспорьем для археологов в определении перспективных районов для археологической разведки и последующих раскопок в вышеуказанных регионах. Работа представляет интерес для этнологов и востоковедов, музейных работников, может оказаться полезной в преподавательской деятельности.

Заключение диссертации по теме «Отечественная история», Лысенко, Николай Николаевич

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Главный вывод настоящего исследования очевиден: аланы как этнос сформировались за пределами ведомого античным авторам мира. Эти пределы на востоке заканчивались Серикой - страной, простирающейся к юго-востоку от Тянь-Шаня. Именно за Серикой — в громадном азиатском степном поле, ограниченном с запада и востока меридианами 85° и 100°, с севера горной системой Алтая, а с юга барьером хребтов Алтынтаг и Наньшань, находилась древняя прародина аланов. Именно здесь, в сердце Центральной Азии, обитал этот протоэтнос белокурых ираноязычных номадов, который дал начало аланскому этническому феномену.

С исторической и антропологической точек зрения этот ираноязычный (асский) протоэтнос является частью могучей миграционной волны европеоидных андроновских племен, пришедшей в Центральную Азию в XIII-IX вв. до н. э. В отличии от пришедших сюда на 700-900 лет раньше долихокранных прототохар, андроновцы имели преимущественно мезокранные черепа, развитую бронзовую металлургию и высочайшую культуру коневодства. Новый массив белой расы, пришедший в Центральную Азию, как свидетельствует большинство исследователей, был иранского этнолингвистического происхождения. Отношения иранцев с местными афанасьевскими (тохарскими) племенами складывались в каждом отдельном случае по-разному — в зависимости от конкретной военно-политической ситуации и географических условий местности (наличие или отсутствие свободных земель, конкуренция с афанасьевскими кочевниками или взаимовыгодный симбиоз с оседлыми земледельческими племенами и т. п.). Несомненно одно: процесс освоения андроновцами новой центральноазиатской родины был непростым - на сложный характер этногенеза в Восточном Туркестане и Центральной Монголии указывает разнообразие и даже хаотичность погребальных обрядов и использовавшейся здесь керамики. Проникновение иранских племен в Центральную Азию и Северный Китай было достаточно глубоким (вплоть до верхнего течения реки Янцзы) и осуществлялось, по-видимому, по линии: Джунгарские ворота - северные склоны Восточного Тянь-Шаня — Турфанский оазис - озеро Лобнор - северные склоны Алтынтага - впадина Цайдам -Чумарский перевал - верховья Янцзы. В целом это направление почти полностью укладывается в границы географического ареала расселения племени усуней (асов), которое стало этнической основой для формирования аланского народа.

Протоэтнос иранцев в Центральной Азии и, как следствие, ирано-азиатский антропологический тип следует, вероятно, называть арийским. Однако поскольку термин ариец (арийский, арийское)" слишком глобален и может с некоторыми замечаниями применяться к множеству этнических систем от Европы до Индии и Восточного Туркестана, целесообразно, по-видимому, подобрать ему адекватную и в смысловом отношении более точную замену. Таким термином вполне мог бы стать этноним "ас (асский, асское)", который точно и образно мог бы характеризовать как европеоидный иранский (андроновский) антропологический тип в Центральной Азии, так и племена степных номадов, сформировавшиеся в этом регионе из андроновского протоэтнического материала. Известно, что этноним "ас" является одним из самоназваний (вероятно, древнейшим) народа алан, и, фиксируемый уже Помпеем Трогом ("асианы, ставшие царями тохар"), заключает в себе яркий иранский смысловой подтекст, т. е. почти знаковое обозначение принадлежности того или иного этнического субъекта к иранской протоэтнической общности (или, в ином контексте, - к иранскому суперэтносу).

Если такое расово-этническое определение можно признать удовлетворительным, то тогда, вероятно, будет вполне логично определять антропологический тип афанасьевской миграционной волны в Восточном Туркестане (Синьцзяне) и Северном Китае, а также племена, ставшие историческим продуктом этой волны, термином "тохар (тохарский, тохарское)". К тохарскому этнолингвистическому стволу, по мнению большинства исследователей, принадлежат юэчжи — многочисленное и сильное в военном отношении племя, появляющееся на страницах китайских династийных историй, начиная с V в. до н. э.

Географический ареал у северных отрогов Наньшаня и Алтынтага, который на определенном историческом этапе одновременно занимали юэчжи и усуни, по ландшафтно-климатическим условиям являлся одним из наиболее благоприятных районов Центральной Азии. В научной географической литературе он получил название Ганьсуйского коридора или коридора Хэси (по-китайски "коридор западных рек" - "Хэси джаолян"). Вплоть до V в. до н. э. юэчжи занимали вероятно лучшую, восточную часть коридора Хэси до Аньси или даже до Дуньхуана включительно, а усуни кочевали в западной части района - вдоль северных склонов Алтынтага, а также по солончаково-кустарниковым лугам поймы Шулэхэ, Лобнора, Черчена и Тарима. Усуни пришли в район коридора Хэси значительно позже предков юэчжи, будучи частью восточного потока андроновских кочевых мигрантов. В свете последних археологических находок в Синьцзяне представляется вполне обоснованным считать, что замещение местного сяожунского населения (тохарского по происхождению) в предгорьях Алтынтага и западного Наньшаня предками ираноязычных усуней произошло не позднее конца IX в. до н. э. С этого хронологического рубежа и до начала V в. до н. э. усуни безраздельно господствовали в западной части коридора Хэси.

Пока иранские андроновские племена шли к широтной линии озеро Лобнор -излучина Хуанхэ с севера, китайцы упорно приближались к той же линии с юга. Грандиозный успех китайского этнического сдвига на север был во многом предопределен первоначальным успешным проникновением китайского элемента на все этажи государственного здания империи Чжоу, тохарской по происхождению своих первых властителей и опиравшейся поначалу на белые племена жун-ди. Первоначально очень высокий военно-политический потенциал европеоидного тохарского расового ствола в Центральной Азии к началу активной фазы китайского этнического проникновения на южные окраины пустыни Гоби и среднее течение реки Хуанхэ был уже во многом исчерпан. Наиболее развитые в социально-политическом аспекте белые племена, внутреннее состояние которых уже позволяло им стремиться к более высокой ступени социальной организации чем родоплеменной строй, были почти полностью востребованы государственной системой царства Чжоу и постепенно растворились в его огромном китаезированном чреве. Те же периферийные и отсталые европеоидные племена, которые стали именоваться в китайских династийных историях как "жун-ди" и "динлины", не могли по своему внутреннему развитию стать надежным барьером, отделяющим малолюдные центральноазиатские пространства от стремительно набухающего на юге китайского этнического фантома. Эти племена были неспособны организовать и выдержать длительную мобилизацию.всех своих национальных военных сил, а следовательно были обречены на финальное поражение в долгой изнуряющей борьбе с централизованным Китаем.

Племена асской миграционной волны не принимали, по-видимому, непосредственного участия в этом великом противостоянии. Причина этого проста: усуни не имели территориальных границ с китайскими княжествами и царствами, размещаясь в сравнительно нешироком географическом ареале к западу и северо-западу от стыка Наньшаня и Алтынтага. Впоследствии это отсутствие взаимной отчужденности и вражды, которые являются неизбежными попутчиками любых военных действий, позволило асам Семиречья активно развивать тесное военно-политическое сотрудничество с империей Хань.

Приход прошедшей модернизацию армии Цинь и следующего за ней китайского крестьянина к восточным отрогам Наньшаня привел в движение механизм этнического "домино", принцип действия которого хорошо известен по событиям эпохи Великого переселения народов. Юэчжи были вытеснены китайцами в западную часть Ганьсуйского коридора и к озеру Лобнор, а усуни, не выдержав военного противостояния с юэчжи, вынуждены были покинуть эти места и уйти на север - в степной мелкосопочник Монгольского Алтая. Эта северная окраина пустыни Гоби, надежно укрывшая племя усуней от их упорных преследователей, стала подлинной исторической прародиной асов -позднейших асиан Птолемея, алан великих евразийских степей. Пребывание усуней в Монгольском Алтае, Кобдинской степи и на юго-западных склонах хребта Хангай достаточно уверенно устанавливается на основе комплексного анализа местного археологического материала и сведений китайских династийных летописей. Племена "бома", жившие здесь, относились к родственному усуням асскому миграционному потоку, а значительная их часть впоследствии приняла участие в этногенезе асов (алан) в качестве весьма значимой этнической составляющей. Культура "бома" отличалась высокой самобытностью, возможно сохраняя в чистоте те инновации андроновского переселенческого потока, которые в иных местах подверглись более-менее значительному нивелированию со стороны местных народов или угасли в процессе дальнейшей этносоциальной эволюции. Возможно следует выделять культуру окраинных восточных и юго-восточных европеоидных постандроновских (асских) племен Центральной Азии в качестве асской ветви единой скифо-сибирской культуры, а следовательно изучать ее как некий в известной степени самостоятельный культурно-исторический феномен, аналогичный в этом отношении, например, культуре скифских племен Северного Причерноморья или сакских племен Казахстана и Средней Азии.

Восточные легенды о тысячелетней войне "черноволосых" китайцев со степными "рыжими дьяволами" возникли не случайно, а явились почти эпическим отражением растянувшейся на многие сотни лет жестокой борьбы за жизненное пространство в центре Азиатского континента между разноплеменными представителями европеоидной и монголоидной рас. Конечный проигрыш этой борьбы белыми европеоидами предопределил на многие сотни лет вперед и вплоть до нашего времени преобладающую монголоидность населения Азии. Возможный выигрыш ими противоборства с Китаем и степными "ху" вероятно навечно закрепил бы образ златокудрого человека с голубыми глазами как исконно азиатский человеческий фенотип. На фоне этого широчайшего панно беспримерной в истории военной схватки человеческих рас, длившейся несколько веков, этническое противостояние юэчжи и хуннов, детально исследованное нами, выглядит лишь частным, довольно невыразительным эпизодом. Одновременно, как это почти всегда бывает в истории, бесспорный конец одного означал начало другого - юэчжи проиграли войну хуннам и асам (усуням Алтая), но в союзе с последними (точнее - под их военно-политическим руководством) сумели совершить успешное завоевание Греко-Бактрии, дать начало правящей династии Кушанской империи.

Сравнительные характеристики оружия, предметов конского снаряжения и графических изображений лошадей из трех, весьма удаленных друг от друга районов (Согда, Памира, Алтая) свидетельствуют о наличии на этом огромном географическом пространстве с конца IV по конец II вв. до н. э. (а для согдийско-памирского региона и значительно позже!) единой военно-кочевой этнической культуры. Она сформировалась под абсолютно доминирующим влиянием алтайского асского кочевого союза племен, который был продуктом этнического поглощения народом усуней давних иранских обитателей Алтая - племен северных "бома". В асский кочевой союз в результате полного военного разгрома были включены вначале юэчжи, а затем, после перехода главной асской орды в Джунгарию и Семиречье, - различные, вероятно многочисленные, но политически разобщенные племена саков. Процесс подчинения юэчжей вначале объединенной хунно-асской коалиции, а затем только асами занял примерно 11 лет: с 176 г. до н. э. (второй, наиболее массированный поход Модэ-шаньюя против юэчжи) - по 165 г. до н. э. (когда при Лаошань-шаньюе асами была разгромлена непримиримая часть юэчжи и убит их вождь). В период 165-161 гг. до н. э. под руководством молодого усуньского (асского) князя, выросшего в ставке Модэ-шаньюя, был осуществлен исторический по своему значению переход главной асской орды из Монгольского Алтая и Джунгарии на бывшие земли народы "сэ" в Семиречье. Эти новые кочевья - значительно более широкие и благодатные, нежели узкие долины Монгольского Алтая и сухая Джунгария, были хороши еще и тем, что почти на 700-900 км отдаляли главную ставку нового асского княжества от границ агрессивной и мощной империи хуннов, способной в этот исторический период выставить огромную конную армию в 300 тыс. всадников.

К середине II в. до н. э. асо-юэчжийские военные клещи сомкнулись над Средней Азией: была подчинена область государства Кангюй (с которым, вероятно, был заключен военный союз), были завоеваны Согд, Бухара и Хорезм. В ходе этой глобальной военной операции сформировалась единая арийская идеология ираноязычных степняков, гордо именовавших себя, вне зависимости от принадлежности к конкретному степному племени — "агуапа". В скифском (сакском) лексическом море, которое окружало асов, это слово вскоре стало звучать как "alana" - "alan", что позволило асским полководцам сплотить разноплеменный, но пассионарный человеческий конгломерат в жесткий и прочный военно-этнический союз, который со славой продвигался через века и народы под грозным именем великих алан. Первый военный гром ударил над Греко-Бактрией в 145 г. до н. э., именно в этот год асо-юэчжийским войском был взят и дочиста разграблен восточный бактрийский форпост - греческий город Ай-Ханум, расположенный на реке Кокчадарья (правобережья Окса - Амударьи). Окончательно же греческая держава в Азии рухнула только через пятнадцать лет, около 130 г. до н. э., когда дерзкой рукой безвестного степного воина было прервано правление Гелиокла - последнего греческого царя Бактрии.

В начале I в. до н. э. асское царство Усунь со столицей в г. Чигу стало в военно-политическом плане одной из наиболее мощных держав центральноазиатского региона, наряду с империей Хань и кочевым государством хуннов. Асы Усуни были способны выставить почти 200 тыс. воинов, боевые качества которых ни в чем не уступали хуннским богатырям. Несмотря на это, совокупная мощь военного потенциала Усуни была несколько меньше совокупной мощи хуннской державы и подвластных хуннам восточных племен монголоидных "ху". Постоянная угроза со стороны хуннов определила постоянный же вектор внешней политики Усуни - стратегический союз с Китаем, использование военно-дипломатического веса империи Хань в целях поддержания сложившегося паритета сил между асами и державой хунну. Вторым постоянным вектором асской внешней политики стало поддержание специальных отношений с другим великим соседом - этнически родственным Кангюем.

На основании археологических материалов и сведений первой китайской династийной летописи "Ши цзи" можно с достаточной уверенностью отождествлять кочевое владение Кангюй (в начальный период его истории) с кочевым царством саков, территория которого простиралась широкой полосой от низовьев и среднего течения реки Сырдарья на западе, до Джунгарского Алатау и хребта Тарбагатай на востоке. Вскоре вслед за разрывом своих даннических обязательств по отношению к государству хуннов, асы Усуни устремляются в большой военный поход на запад. Этот энергичный и неожиданный рывок позволяет асам легко сокрушить военную мощь сакского Кангюя и захватить столицу этого государства - город Битянь, располагавшийся на правом берегу Сырдарьи в районе современного г. Кзыл-Орда. Отсюда армия асов круто повернула на юг и вскоре захватила Хорезм и оазисы Согда (Самарканд, Бухара). Во всех этих владениях, согласно последним нумизматическим и археологическим исследованиям, воцаряются алано-асские по происхождению правящие династии. Военная мощь асо-сакского Кангюя, где все сильнее начинают доминировать единые специфически аланские этнические черты, в указанное время (середина II в. до н. э.) уступает на только весьма многочисленным армиям юэчжи и хуннов, но даже военному потенциалу Яньцай — кочевому владению массагетов Приаралья.

Военное усиление Кангюя начинается, вероятно, уже с первых лет I в. до н. э. и сопровождается планомерной экспансией этого государства на северо- и юго-запад. Так в "Ши цзи" имеется свидетельство, что Аньси (Парфия) на севере граничит с Яньцай, а последнее владение в свою очередь смыкается на юго-востоке с Канпоем. Ко времени составления "Цянь Хань шу" (середина I в. н. э.) политическая карта на востоке Парфии меняется, теперь "Аньси на севере граничит с Канпоем". Такое же геополитическое положение Канпоя отмечено в "Хоу Хань шу". Очевидно, что территория Яньцай, а затем Кангюя могла смыкаться с границами Парфии только в юго-восточном Прикаспии, в районе северо-западных отрогов Копетдага - в верхнем течении реки Сумбар. Впрочем, возможно, что парфянско-канпойская граница проходила чуть севернее — по Узбою. Здесь, согласно новым археологическим исследованиям, находилась пограничная парфянская крепость Игды-кала. Есть все основания предполагать, что огромный территориальный язык между Аралом и Каспием первоначально был населен племенами сако-массагетского круга, которые были оттеснены алано-асской миграционной волной вначале с плато Устюрта, а затем и с плато Мангышлак. Таким образом, владение Яньцай оказалось отрезанным от границ Парфии (Аньси), а аланы получили прямой выход к границам Гиркании — самой своевольной и мятежной парфянской провинции.

Активная экспансионистская политика Парфянской империи властно подталкивала аланский Кангюй к установлению тесных союзнических отношений с державой кушан, которые в древности традиционно закреплялись институтом династических браков. Многоуровневые национальные, культурные и экономические связи, поддерживающие в отношениях между Канпоем и Кушаном союзническое status quo, позволяли двум крупнейшим (и сильнейшим!) державам Средней Азии проводить согласованную внешнеполитическую линию. Следует подчеркнуть, что вектора геополитического натиска Кушанской империи и Кангюя нигде не пересекались, а следовательно повода к взаимному неудовольствию владетели этих держав не имели. Вся агрессия кушан, т. е. юэчжей, вобравших в себя асо-сакскую составляющую, была обращена на запад и юг. Они воевали с парфянами и саками Сакасены, завоевывали Северную Индию, распространяли свой протекторат на западную часть согдийских оазисов. В отличии от кушан, геополитические интересы вели канпойскую конницу на север и северо-запад - во владение Яньцай и страну Янь.

На рубеже новой эры военное могущество Кангюя и его политическое значение в среднеазиатском регионе продолжали неуклонно возрастать. Этому в немалой степени способствовало переселение в Кангюй мятежного усуньского царевича Бихуаньчжи вместе с восьмидесятитысячной ордой соплеменников. Вскоре после этого переселения, в 3 г. н. э. Бихуаньчжи был убит в результате внезапного нападения отряда китайского наместника Сунь Гяня. Китайские летописи не содержат информации о дальнейшей судьбе орды несчастного царевича и можно с высокой степенью вероятности предполагать, что вся она, или, по крайней мере, большая ее часть осталась на территории родственного асам Кангюя. Конечно, усиление военно-политического потенциала Кангюя нельзя связывать только с переселением значительного числа асов из соседней Усуни. Но эта массовая миграция безусловно способствовала резкому увеличению доли кочевых этносов в общей структуре народонаселения огромного канпойского царства, что могло отразиться на мобилизационных возможностях Кангюя только самым благотворным образом.

Таким образом, с известной поправкой на возможную (впрочем очень небольшую) хронологическую погрешность можно утверждать, что по крайней мере к середине I в. н. э. аланы Кангюя раздвинули географические границы своего государства на максимально возможное для военно-политической карты того времени расстояние. Территория Кангюя, фактически превратившегося в кочевую империю, включала колоссальные пространства евразийских степей и полупустынь, общей протяженностью с востока на запад — более 2800 км, а с юга на север - более 1600 км. На востоке границы этой аланской империи проходили по хребту Тарбагатай, а на западе упирались в линию Кавказских гор. На севере кангюйские конные сотни переходили реку Тобол и поднимались на Зауральское плато, а на юге грозный топот аланских саурагов приводил в трепет земледельческое население согдийских оазисов. Очень приближенно (и скорее в сторону уменьшения действительной площади канпойского политического контроля) можно считать границы современного Казахстана — границами аланской империи Кангюй в эпоху ее максимального военно-политического могущества в I-II вв. н. э.

Межгосударственные отношения асского царства Усунь с ханьским Китаем и кочевой державой хуннов составляют весьма важную, наиболее яркую, но по недостатку письменных источников (с конца I в. н. э.), - уже последнюю доступную научной реконструкции часть ранней истории асов-алан в Центральной Азии. Напряженную военно-политическую борьбу между этими тремя ведущими державами региона в историческом аспекте следует расценивать не как локальное региональное явление, но как важнейший геополитический фактор древней истории Азии, предопределивший на долгие годы вперед характер расогенеза в среднеазиатской части туранских степей. В китайских источниках неоднократно подчеркивается, что Усунь является "одним из сильнейших владетелей". Небольшое по размерам, но чрезвычайно динамичное в военном аспекте царство асов Усуни оказалось тем геополитическим щитом, который, опираясь на союз с ханьским Китаем, почти три столетия подряд эффективно сдерживал натиск на запад тюркоязычных монголоидных племен. Стратегический союз с Китаем не снимал, а, напротив, многократно усиливал внутриполитические противоречия в самой Усуни, вызывая по временам жесткую борьбу между адептами "китаезации" страны и поборниками независимой национальной политики. После катастрофического ослабления военного потенциала державы хуннов в 72-71 гг. до н. э., немаловажной, а возможно главной задачей китайского внешнеполитического ведомства по отношению к Усуни стала постепенная китаезация этого государства, т. е. перевод асов из состояния свободных кочевых союзников Срединной империи в зависимое положение реципиентов Хань, понуждаемых к усваиванию китайской культуры и социальных установок китайского общества. Асское государство перестало рассматриваться имперским правительством Хань как самодостаточный и ценный союзник, а его резко усиливщееся международное влияние (военный союз с верхнеенисейскими динлинами, установление прямых дружественных контактов с ухуаньскими племенами) стало вызывать в столице Китая нескрываемое раздражение. Глубокое распространение китайского политического и культурного влияния во властные структуры асской элиты позволило ханьской дипломатии провести сложный, но политически чрезвычайно эффективный раздел усуньского государства на два этнически родственных, но внутренне враждебных друг другу княжеских удела. Успеху этого военно-политического демарша в немалой степени способствовала политическая обстановка раннефеодальной эпохи, в которую была погружена Усунь, до предела насыщенная междоусобными эксцессами и кровавой резней конкурирующих политических группировок.

Этнологический аспект участия асов Усуни в раннем этногенезе алан в конце I в. до н. э. оказывается, по-видимому, исчерпанным. Не желая больше терпеть политический произвол со стороны ханьской администрации Западного края около 11 г. до н. э. в Кангюй переселяется восьмидесятитысячная орда асского князя Бихуаньчжи. Бегство орды Бихуаньчжи в Кангюй было, хотя и самым крупным, но, вероятно, не единственным переселением асов на запад. Постоянный выплеск энергетически сильных и духовно несломленных людей в плавильный котел кочевого Кангюя, в котором варилась булатная сталь нового аланского народа, в конечном счете резко усилил военно-политический потенциал канпойского государства алан, но ровно в такой же мере эта вынужденная эмиграция ослабила Усунь. С приближением династии Хань к своему историческому закату постепенно гаснет, тускнеет и, по образному выражению Л.Н. Гумилева, — "погружается во мглу" история Западного края. Асская Усунь была неотъемлемой частью этого восточного региона Центральной Азии, а значит и ее история скрывается от мысленного взора исследователя: вместе с китайским солдатом из Западного края надолго уходит и китайский летописец. Конечно, сказанное вовсе не означает, что государство асов в Семиречье перестало существовать: просто с исчезновением сведений об Усуни в китайских древних источниках, исследователь навсегда теряет ту "живую воду", которая единственная способна воскрешать к жизни события давно ушедших эпох. Краткое описание царства Усунь в "Вэй шу" ("История династии Вэй") вполне доказывает, что и в первой половине V в. н. э. царство асов находилось на том же месте, что и в I в. до н. э., и что столицей его оставался г. Чигу.

Проблема изучения раннего этногенеза асов-алан тесно связана с изучением истории народов Восточного Туркестана и Китая. Местонахождение родины этих народов, знание времени и направлений их переселений, изучение характера их этнических взаимодействий — вот круг первостепенных вопросов без ответа на которые немыслимо постижение ранней истории алан во всей ее полноте. Вместе с тем здесь очень важно умение преодолеть соблазн нарочито гипертрофированной "комплексности", столь характерной для многих исторических исследований советской эпохи, когда за обвалом сведений о китайцах, хуннах, юэчжи, саках и т. д., исследователь легко терял из вида национальную звезду того единственного, этнически неповторимого народа, который является главным объектом изучения. Сегодня уже очевидно, что разумная "этноцентричность" (впервые блестяще продемонстрированная на примере истории хуннов Л.Н. Гумилевым) как метод изучения древней истории асов-алан позволяет исследователю успешно преодолеть "разновекторность" богатейшего фактического материала, собранного в китайских династийных историях. Перспективность такого научного подхода убедительно продемонстрирована монографией Т.А. Габуева "Ранняя история алан (по данным письменных источников)", вышедшей в свет в 1999 году. Настоящая диссертационная работа, которая является своего рода более детальной интеллектуальной разработкой главной идеи вышеуказанного труда, вместе с тем существенно расширяет как базу анализируемого нарративного материала, так и этногеографический масштаб исследования. Привлечение обширного археологического и антропологического материала придает, по мнению автора, настоящему исследованию особую научную значимость, поскольку до сих пор в научной практике не проводился сравнительный анализ нарративных и археологических материалов применительно к ранней фазе этногенеза алан. Сказанное вовсе не означает, что научная разработка темы раннего этногенеза асов-алан может считаться исчерпанной. Скорее наоборот, представляется очевидным, что формирование аланского этноса, особенно в III-I вв. до н. э., было достаточно сложным, неоднозначным процессом, который несомненно требует самого пристального внимания исследователей.

Список литературы диссертационного исследования кандидат исторических наук Лысенко, Николай Николаевич, 2001 год

1. Абаев В.И. Историко-этимологический словарь осетинского языка. — М., 1996. -Т. I-III.

2. Абаев В.И. Осетинский язык и фольклор. М.-Л., 1949. - Т. I.

3. Абаев В.И. Скифский язык // Осетинский язык и фольклор. М.-Л., 1949.

4. Абрамова М П. К вопросу об аланской культуре Северного Кавказа//СА. 1978. -№ 1.

5. Абрамова М.П. Сарматская культура П в. до н. э. I в. н. э. (по материалам Нижнего Поволжья. Сусловский этап) // СА. - 1959. - № 1.

6. Абросов В.Н. Гетерохтонность периодов повышенного увлажнения гумидной и аридной зон // Известия ВГО. 1962. - № 4.

7. Акишев К.А. Древнее золото Казахстана. Алма-Ата, 1983.

8. Акишев К.А., Куннаев Г.А. Древняя культура саков и усуней долины реки Или. -Алма-Ата, 1963.

9. Алексеев В.П. Антропологические аспекты индоиранской проблемы // ЭПИЦАД. -1981.

10. Алексеев В.П. Антропологический очерк населения древнего и раннесредневекового Восточного Туркестана // ВТ. М., 1992. - Т. II.

11. Алексеев В.П. Европеоидная раса в Южной Сибири и Центральной Азии, ее участие в происхождении современных народов // ПАС. 1969.

12. Алексеев В.П. Историческая антропология и этногенез. — М., 1989.

13. Алексеев В.П. Новые данные о европеоидной расе в Центральной Азии // Бронзовый и железный век Сибири. Новосибирск, 1974.

14. Алексеев В.П. Палеоантропология Алтае-Саянского нагорья эпохи неолита и бронзы // Антропологический сборник. 1961. - Т. 3.

15. Алексеев В.П. Палеоантропология Алтая эпохи железа // СА. 1958. - № 1.

16. Алексеев В.П. Этногенез. М., 1986.

17. Алексеев В.П., Гохман И.И. Палеоантропология Центральной Азии. М., 1984.

18. Андреев М.С., Пещерева Е М. Янгобские тексты. М.-Л., 1957.

19. Антонова Е.В. Несколько заметок о первобытной археологии Синьцзяна // Восточный Туркестан и Средняя Азия. История. Культура. Связи. -М., 1982.

20. Антонова Е.В. Бронзовый век // Восточный Туркестан. М., 1988. - Т. I.21