Эволюция социально-хозяйственной жизни крепостной деревни Черноземного центра в конце XVIII – первой половине XIX в. тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 07.00.02, доктор исторических наук Рянский, Леонид Михайлович

• Рянский, Леонид Михайлович
• доктор исторических наук
• 2011

Оглавление диссертации доктор исторических наук Рянский, Леонид Михайлович

ВВЕДЕНИЕ

ГЛАВА I. ДВИЖЕНИЕ НАСЕЛЕНИЯ ЧАСТНОВЛАДЕЛЬЧЕСКОЙ ДЕРЕВНИ

§ 1. Историографические и источниковедческие аспекты проблемы

§ 2. Движение частновладельческого населения Черноземного центра по данным окладных книг

§ 3. Движение крепостного населения Курской губернии в первой половине XIX в. по данным ревизских сказок

ГЛАВА II. НАДЕЛЫ И ПОВИННОСТИ КРЕСТЬЯН

§ 1. Соотношение форм ренты

§ 2. Наделы и повинности барщинных крестьян

§ 3. Землепользование и повинности крестьян, состоявших на оброке и смешанной повинности

§ 4. Основные факторы, ограничивавшие крепостнический гнет и разорение крестьянских хозяйств

ГЛАВА III. КРЕСТЬЯНСКОЕ ХОЗЯЙСТВО И СЕЛЬСКИЙ БЫТ

§ 1. Сельскохозяйственное производство

§ 2. Крестьянская промышленность

§ 3. Статистическая оценка состояния хозяйства земледельческих крестьян

§ 4. Расходы и доходы крестьян

§ 5. Некоторые косвенные показатели состояния хозяйства и положения крестьян

§ 6. Сельский быт

§ 7. Положение дворовых людей

ГЛАВА IV. РАССЛОЕНИЕ КРЕСТЬЯНСТВА

§ 1. Расслоение барщинных крестьян

§ 2. Расслоение крестьянства в оброчных и оброчно-барщинных имениях

§ 3. Расслоение земледельчески-промысловых и промысловых крестьян 294 ЗАКЛЮЧЕНИЕ 314 СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ 324 ПРИЛОЖЕНИЕ

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Эволюция социально-хозяйственной жизни крепостной деревни Черноземного центра в конце XVIII – первой половине XIX в.»

Актуальность проблемы. История российского крестьянства была и остается одной из магистральных тем отечественной историографии. Это определяется, прежде всего, той ролью, которую оно играло в жизни России на протяжении большей части ее истории. Составляя основную массу населения, крестьяне в течение многих веков являлись главными созидателями национального богатства, играли очень важную роль во многих сферах жизни общества. Социальный опыт российского крестьянства занимает видное место в социальном опыте Европы. Высказанные положения полностью применимы и к изучаемому региону. Совершенно очевидно также, что от экономического и социального положения крестьян, состояния их хозяйства зависела ситуация в различных областях жизни страны, и в равной мере, в зависимости от выдвигаемых историками их оценок, - трактовки тех или иных проблем не только экономической и социальной, но и политической истории России, состояния и перспектив ее развития.

В российской историографии выдвигались и продолжают высказываться различные, порой диаметрально противоположные точки зрения о положении российского крепостного крестьянства в предреформенные десятилетия. Большинство исследователей считало его чрезвычайно тяжелым и закономерно ухудшающимся, вследствие роста крепостнической эксплуатации, превышающей возможности крестьянского хозяйства. При этом утверждалось, что развитие производительных сил, происходившее в первой половине XIX в., вполне могло сочетаться в эксплуататорском обществе с ухудшением благосостояния основной массы крестьянства. Согласно другой точке зрения, рост прогрессивных тенденций в крестьянском хозяйстве был несовместимым с ухудшением положения большинства крестьян. По мнению ее приверженцев, если бы перед реформой крепостного права русская деревня, в том числе и помещичья, деградировала, переживала хозяйственный регресс и не имела возможности полноценно воспроизводить свои производительные силы, то в пореформенной России не могли бы произойти огромные модер-низационные сдвиги, потребовавшие колоссальных материальных и трудовых вложений.

Исходя из той роли, которую играло крестьянство, и удельного веса крестьянского хозяйства в общественном производстве (и, разумеется, руководствуясь своими методологическими и идеологическими предпочтениями), историки по-разному оценивали и общее состояние крепостнической системы хозяйства в целом перед отменой крепостного права в России. Большинство историков утверждало, что она переживала глубочайший и всеобъемлющий кризис, другие - отрицали это.

Указанные разногласия в сообществе историков-аграрников объясняются как различиями или, по крайней мере, нюансами в теоретико-методологических подходах, так и остающейся все еще недостаточной степенью изученности данных проблем. Необходимо проведение новых исследований различного формата с целью расширения и углубления теоретических и конкретно-исторических представлений о крепостной деревне пред-реформенного периода.

Объектом диссертационного исследования является помещичье крестьянство, насчитывавшее перед отменой крепостного права около половины населения России.

Предмет исследования - социально-экономические процессы, развивавшиеся в крестьянском хозяйстве в первой половине XIX столетия, обусловленные характером отношений между помещиками и крестьянами и новыми явлениями в общественном производстве страны, и определявшие положение крестьянства.

Хронологические рамки работы. Период с конца XVIII в. до отмены крепостного права характеризуется ускорением экономического развития страны, темпы которого были наиболее высокими за всю многовековую крепостную эпоху. Это было результатом воздействия как внешних, так и внутренних факторов, среди которых исключительно важную роль играла экономическая деятельность крестьянства. В первой половине XIX в. складывались условия, определившие содержание и особенности реформы 1861 г., и была создана народно-хозяйственная база для социально-экономической модернизации России в пореформенный период.

Географические границы исследования включают шесть губерний Российской империи, составляющих, согласно районированию, предложенному дореволюционными экономистами и статистиками, Центральный земледельческий район, или Черноземный центр. В него входили Воронежская, Курская, Орловская, Рязанская, Тамбовская и Тульская губернии, которые были близки, хотя и не абсолютно идентичны, по своим природно-климатическим условиям и характеру экономики. В изучаемый период Черноземный центр являлся одной из важнейших житниц России, и, следовательно, учитывая состояние путей сообщения, от урожаев в данном регионе в немалой степени зависела продовольственная ситуация в Промышленном центре, да и во всей стране в целом. Одной из особенностей Черноземного центра было то, что в его северной части преобладало частновладельческое крепостное население, а в южной - государственное крестьянство. Повсеместно в Черноземном центре главной отраслью экономики являлось хлебопашество, а главным занятием крестьян - земледелие, но с течением времени набирало силу развитие крестьянской промышленности, в особенности в северных губерниях, примыкающих к Центрально-Промышленному району России. Все это открывает достаточно широкие возможности для изучения ведущих тенденций в эволюции крепостнической системы хозяйства и ее различных секторах (подсистемах) с учетом региональных особенностей на заключительном этапе существования крепостного права.

Степень изученности проблемы. История российской крепостной деревни первой половины XIX в. находилась в центре внимания отечественных историков на протяжении почти всего XX столетия. В советской историографии доминировал тезис о неуклонном и закономерном ухудшении положения крепостного населения, достигшем своего апогея перед отменой крепостного права. На наш взгляд, это объясняется не только существовавшими в СССР политическими и идеологическими условиями, но и влиянием трактовок данного вопроса, выработанных дореволюционными историками либерального и народнического направлений. Большинство современных российских историков, насколько можно судить, придерживаются такой же точки зрения.

В начале XX в. на позиции историков, несомненно, накладывали свой отпечаток сложившиеся в России социально-политические условия и обострившаяся до предела политическая борьба, захватившая и историческое сообщество. Об этом достаточно красноречиво свидетельствуют следующие редакторские пассажи во введении к многотомному юбилейному изданию «Великая реформа. Русское общество в прошлом и настоящем». Редакторы издания сначала цитируют «причитания» «наемных идеологов феодальной реакции»: «Осталось всего несколько месяцев до 50-летия освобождения крестьян. Чем-то либеральная Россия вспомянет годовщину знаменитого дня?. Неужели повторением все тех же невежественных и ненавистнических проклятий крепостной культуре, которая вскормила и вспоила самих господ либералов. В самом деле, выкиньте-ка из русского современного просвещения такие продукты крепостной культуры, как Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Грибоедов, Тургенев, Достоевский, Гончаров, Островский, Лев Толстой - много ли останется от русской литературы? Выкиньте все, что дала крепостная культура русской музыке, живописи, театру, науке, технике, военному делу. Тощий остаток после крепостной культуры покажется еще более жалким.» Затем они дают столь же далекий от академизма комментарий: «Тирада принадлежит г. Меньшикову и явно рассчитана на тех последышей феодально-крепостнического мировоззрения, которые читают «Нов. время» и сидят в совете объединенного дворянства. Во всяком случае очень хорошо уже то, что современные крепостники заранее отмежевываются и не желают принимать участие в юбилейных торжествах.

А они - пусть себе оплакивают крокодиловыми слезами безвозвратно канувшие в вечность времена Салтычихи и военных поселений. Только напрасно пристегивают они. имена великих русских писателей. Те хотя выросли в обстановке крепостной культуры, но были ей враждебны по духу»1.

Наверное, сложно было ожидать чего-либо иного в стране, еще не остывшей от революции, которая дала обществу демократические свободы, но не решила актуальнейшей для него аграрной проблемы. Тем более, что грядущий юбилей отмены крепостного права только усиливал поляризацию и противостояние общественных и политических сил, закономерно (так как историки, естественно, не могли остаться в стороне от этого события), втянувшее в свою орбиту и историческое сообщество. Видимо, слишком силён оказался соблазн использовать историю как оружие политической борьбы, необычайно мощно довлела над историками «злоба дня», в конце концов, речь шла пусть и в историческом аспекте об обострившемся до предела судьбоносном для страны крестьянском вопросе, который так заманчиво, легко и естественно можно было тогда перевести в политическую плоскость.

Не следует также сбрасывать со счетов и то обстоятельство, что историки, работавшие на рубеже веков, были продолжателями традиции исключительно отрицательного изображения крепостнической действительности, зародившейся в пореформенный период, о которой так писал в своих мемуарах не без доли сарказма и горечи В.А. Сологуб: «много есть теперь людей, воображающих что во времена крепостного права, когда помещики встречались с своими крестьянами, то они тотчас начинали сечь крестьян». Один из редакторов и авторов «Великой реформы» С.П. Мельгунов следующим образом прокомментировал это высказывание: «Если дело обстояло, конечно, не совсем так, то все же действительность не очень далеко уходила от нарисо

1 Великая реформа. Русское общество в прошлом и настоящем / Редакция А. К. Дживеле-гова, С. П. Мельгунова, В. И. Пичеты. Юбилейное издание. М., 1911. ТЛ. С. V-VI. ванной картины»1. Как видим, Мельгунов был верным продолжателем упомянутой выше традиции.

На рубеже XIX - XX столетий издается сравнительно небольшое количество специальных исследований о положении крепостного населения в предреформенной России. Тогдашние историки вовсе не склонны были переоценивать достигнутый уровень изучения вопроса, скорее недооценивали его: «История крестьян в XIX веке почти не разработана; ни центральные ни архивы частные почти не тронуты исследователями»2.

Среди изданных в конце XIX - начале XX в. исследований безусловно выделяется вышедшая в 1910 г. третьим изданием работа И.И. Игнатович «Помещичьи крестьяне накануне освобождения» . Характерной, по нашему мнению, чертой этой книги является противоречие между «правдой текста и правдой подтекста». Тон всей книге задала первая глава, посвященная анализу крепостнического законодательства и правового положения крестьян. Издаваемые правительством законы и распоряжения автор объявляет «мертвой буквой»: «Правительство могло издавать благоприятные для крестьян указы и т.п., но при существовавшей организации местного правительственного механизма, при взяточничестве чиновников, эти благие намерения должны были оставаться мертвой буквою. При бесправности помещичьих крестьян, при недостаточности мер, которыми правительство стремилось урегулировать власть помещиков над крепостными, можно смело сказать, что положение помещичьих крестьян de jure не есть еще положение их de facto»4. То есть, по мнению И.И. Игнатович, фактическое положение крестьян было еще хуже, чем это допускало законодательство. После такой «увертюры» более или менее благоприятные оговорки автора о положении крестьян и его выводы по частным вопросам уже мало что значили. Они не принимались или почти не принимались во внимание ни современниками, ни большинством

1 Мельгунов С П. Эпоха «официальной народности» и крепостное право // Там же. С. 16.

2 Великая реформа. Т. I. С. IX.

3 Игнатович И.И. Помещичьи крестьяне накануне освобождения. СПб., 1910.

4 Там же. С. 41,45. советских историков-аграрников. Между тем именно в таких оговорках и выводах отражалась «вторая сторона медали». Большим достоинством работы Игнатович является то, что автор сформулировала и отчасти раскрыла ряд факторов, которые ограничивали произвол помещиков и смягчали крепостнический режим.

Вот как, к примеру, оценивала Игнатович роль и значение общины-мира: «Община затрудняла образование безземельных, положение которых могло быть при крепостном праве действительно ужасным. Значение общины очень важно еще в другом отношении. Община, мир, соединяла крестьян в одно целое, иногда очень сплоченное. При существовании «мира». помещик не мог эксплуатировать отдельного крестьянина, вымогать от него непосильные подати, отнимать земли, вообще насиловать личность в той мере, как в том случае, если бы мира не было»1. Большое влияние на помещиков и власти оказывало и сопротивление крестьянства или даже его потенциальная угроза: «Устрашающее влияние имело противодействие крестьян и на дворян. При волнениях и побегах помещичье хозяйство терпело большие убытки, так как лишалось работников иногда в горячее время, крестьяне приходили в разорение. но главное зло для помещиков заключалось в страхе, что подобные случаи могут явиться каждую минуту и нарушить все их хозяйственные расчеты.»2. Игнатович также указывала на понимание помещиками вреда и опасности для них самих чрезмерной эксплуатации крепостного крестьянства.

Однако все это нисколько не повлияло на общую негативную оценку экономического положения крепостных, которую, впрочем, автор четко не сформулировала. Напротив, многочисленные оговорки затрудняют понимание позиции Игнатович по данному вопросу. При всем при том она отдает предпочтение тем сведениям, которые акцентируют внимание на теневых сторонах жизни крепостной деревни. Так, анализируя вопрос о степени дос

1 Там же. С. 149.

2 Там же. С. 261 -262. таточности крестьянского надела, она берет в качестве критерия оценки расчеты Янсона, хотя в литературе приводились и другие данные. Янсон же приводил наиболее высокие значения необходимого для жизни крестьян надела - 8 дес. (из них 6 дес. пашни) на ревизскую душу для нечерноземной полосы и 5 дес. (в том числе 4 дес. пашни) для черноземных регионов. Затем Игнатович сопоставляет эти цифры с заниженными, по ее собственному признанию, сведениями Редакционных комиссий и заключает: «Сравнительная ничтожность надела говорит сама за себя»1.

В работе также встречаются факты, не только не подтверждающие выводы автора, но даже противоречащие им. Но это скорее достоинство, чем недостаток книги: проигрывая в доказательности, автор выигрывает в объективности. Благодаря этому другие исследователи и читатели получают возможность выработать собственную позицию по рассматриваемым в книге вопросам.

В целом монография И.И. Игнатович, несмотря на все ее недостатки, была наиболее глубоким исследованием по истории крепостной деревни первой половины XIX в., сохранившим свою научную ценность до настоящего времени.

Другие историки начала XX в., особенно авторы «Великой реформы», формулировали свои выводы с гораздо большей определенностью, чем И.И. Игнатович. Например, С.П. Мельгунов в статье «Дворянин и раб на рубеже XIX века» описывает ряд случаев жестокого обращения дворян со своими крепостными, после чего ставит уместный вопрос: «Было ли, однако, это большинство или меньшинство?». Ответ дается таков: «Наивно, конечно, все дворянское общество на рубеже XIX века характеризовать в столь мрачных красках. Бесспорно Салтычихи и Шеншины всегда были некоторым исключением, однако же, как мы видели, вовсе не столь редким»2. Чисто внешне объективность как будто бы соблюдена, но поскольку Мельгунов не приво

1 Там же. С. 72, 74-75.

Великая реформа. Т. I. С. 17. дит ни одного, так сказать, позитивного примера, то даже у искушенного читателя остается как минимум однобокое и неточное представление о дворянстве и положении крепостных (срабатывает «правда подтекста»). К тому же автор пишет не об исключении вообще, а лишь о «некотором», т.е. незначительном, нетипичном. В другой своей статье, критикуя теорию «официальной народности», Мельгунов полностью отбрасывал существование в пред-реформенной помещичьей деревне «патриархальных отношений». Он называл их «идеальными призраками», порожденными для оправдания крепостного права1. Однако в действительности патернализм был одним из факторов, смягчавших крепостнический режим2.

Примерно по такой же схеме выстроена статья другого автора «Великой реформы» В.Н. Бочкарева «Быт помещичьих крестьян». Автор приводит большое количество примеров произвола и злодеяний помещиков, а затем делает мало что значащую оговорку: «Бывали. случаи гуманного отношения помещиков к крепостным, но они попадались настолько редко, что тонули почти бесследно в безбрежном море того бесправия, которое царило в крепостной деревне». В подтверждение он сообщает всего несколько свидео тельств, уместившихся в одном небольшом абзаце . Резюмирующий вывод автора исключительно категоричен: «картина получается настолько темная, что можно прямо удивляться, как еще крепостное население могло существовать (выделено нами - Л.Р.) в той удушливой атмосфере, которая сгущалась в барских усадьбах и помещичьих деревнях»4. Как это ни удивительно, но пристрастие Бочкарева к риторике позволило ему сформулировать в своем выводе этот чрезвычайно важный вопрос, естественно оставшийся без ответа, что само по себе резко повышает научную ценность его компилятив

1 Мельгунов СЛ. Эпоха «официальной народности» и крепостное право // Великая реформа. Т. III. С. 8-21. у

Козлов С.А. Аграрные традиции и новации в дореформенной России (Центрально-нечерноземные губернии). М., 2002. С. 59 - 76.

3 Великая реформа. Т. III. С. 37.

4 Там же. С. 37 - 38. ной, доктринерской и, на наш взгляд, одиозной1 статьи. Ответ же, пусть и далеко не полный, содержался в хорошо известной автору книге И.И. Игнатович. Другие историки тоже не задавались этим вопросом, а может быть, и сознательно не хотели его ставить, ибо от него не так-то легко было отмахнуться.

Положение помещичьих крестьян затрагивалось и в историко-экономическом труде Н. Огановского «Закономерность аграрной эволюции». По мнению автора, перед отменой крепостного права оно неуклонно ухудшалось в связи с сокращением земельного обеспечения крестьян при ухудшении его качества и возрастанием «натуральных повинностей, главным образом, земледельческой барщины и извозной повинности»". Подводя итоги рассмотрения данного вопроса, Огановский писал: «Помещики высасывали все соки из трудовой массы: они не давали крестьянину мало-мальски стать на ноги, не давали ему "обрости", по фигуральному выражению Посошкова, но "стригли его яко овцу, до гола". Чем больше росло помещичье предпринимательство, тем сильнее увеличивалось угнетение крестьян и тем более росла крестьянская беднота. И высасывая соки из крестьян и земли, они ослабляли народные массы, они слабели сами. .»3.

Среди других обобщающих работ по рассматриваемой теме заслуживает внимания книга М.В. Довнар-Запольского «На заре крестьянской свободы». Он привлек не только изданные исторические труды и источники, но и ар

1 Вот красноречивый пример предвзятого отношения автора к помещикам: «В борьбе со стихийными бедствиями, вроде пожаров и эпидемических заболеваний, личная инициатива крестьян парализовалась «попечительными заботами» со стороны их владельцев. Тот же князь В., во избежание деревенских пожаров, предписывал старосте наблюдать за тем, чтобы у каждого двора стояла кадка . В холерный 1848 г. тот же помещик приказывает своим крестьянам, «чтобы первее всего не робели и надеялись на Бога», а затем, снабдив старосту каплями, пишет ему наставление, как надо давать лекарство заболевшим крестьянам, чем они должны питаться и как следует вести себя во время эпидемии». Совершенно очевидно, что в действиях помещика не было ничего зазорного и предосудительного. Он поступал так, как и должно поступать в экстремальной, опасной для жизни людей ситуации. Выходит, для Бочкарева абстрактная «личная инициатива крестьян» превыше всего, даже человеческой жизни.

2 Огановский Н. Закономерность аграрной эволюции. Ч. II. Очерки по истории земельных отношений в России. Саратов, 1911. С. 378.

3 Там же. С. 384. хивные документы, в том числе такие ценные, как помещичьи инструкции и приказы1. Оценки автором законодательства по крестьянскому вопросу и его реализации мало чем отличались от негативных оценок тогдашних историков. Правда, М.В. Довнар-Запольский не отрицал полностью значение законодательства как фактора, ограничивающего произвол помещиков, и признал вал, что законы «иногда были полезны для самих крестьян» . В отличие от других авторов, он привел довольно много фактов, свидетельствующих о хорошем положении и даже богатстве крестьян, принадлежавших сановной знати (Шереметевым, Голициным, Уваровым, Куракиным) и сделал заслуживающий внимания вывод: «Вообще надо заметить, что богатые помещики считали своей особой гордостью иметь в числе своих крепостных богатых людей, почему неохотно давали им отпускные, потому что в сущности богатство крестьян было богатством помещика.» . Но это нисколько не помешало автору дать одну из самых пессимистических характеристик положения крепостных крестьян: «положение крестьянина с течением времени ухудшалось и. накануне Раскрепощения оно достигло ужасающих размеров»4. Однако приводимые им доказательства в пользу этого утверждения выглядят крайне неубедительными. Так, он сообщает «любопытный пример» недостаточной обеспеченности крестьян собственным хлебом в оброчном имении Тевяшевых, расположенном в нечерноземной Нижегородской губернии, где были развиты неземледельческие промыслы, после чего делает неожиданный обобщающий вывод: «Таким образом, в черноземных (курсив наш — Л. Р.) губерниях при двух десятинах надела только 10% крестьян не нуждались в хлебе до нового урожая и почти 2/з голодали с марта месяца. Это было в том случае, когда помещик доводил оброк до средней нормы, существующей в

1 Перечень помещичьих инструкций, введенных в научный оборот М.В. Довнар-Запольским, см.: Александров В.А. Сельская община в России (XVII - начало XIX в.). М., 1976. С. 319-322.

1 Довнар-Запольский М.В. Назаре крестьянской свободы. Публичные чтения о крепостном праве накануне раскрепощения и краткий ход реформы. Киев, 1911. С. 17-18.

3 Там же. С. 21 -24, 32-33.

4 Там же. С. 192. губернии1. Следуя логике автора, можно заключить, что при более высоких размерах оброка продовольственная ситуация в крестьянских семьях должна быть еще хуже В другом месте книги М.В. Довнар-Запольский заявляет: «Там, где земля была хороша - ея у крестьянина было так мало, что он не мог нормально питаться»2. Речь идет о наделах крестьян черноземных губерний в размере 2,3-3,1 дес. на мужскую душу.

В конце XIX - начале XX в. начинают также публиковаться исследования региональных историков, среди которых выделяются работы Н.С. Волконского, А.И. Повалишина, В.И. Снежневского . Большой заслугой этих исследователей было введение в научный оборот материалов местных, в том числе семейных архивов. В целом же в их работах четко прослеживается разоблачительная тенденция. Так, Н.С. Волконский и А.И. Повалишин представляли дело таким образом, что имение князя В. (Волконского) было «нормальным», где крестьянам жилось намного лучше, чем в большинстве других имений. На самом же деле крестьяне в имении Волконского были гораздо более стеснены, чем в вотчинах Шереметевых, Юсуповых, Куракиных и других помещиков.

В основе сугубо негативного изображения жизни крепостных дореволюционными историками, помимо политической ангажированности и добросовестного заблуждения, лежали также просчеты методологического и источниковедческого плана. Например, описывая случаи смерти дворовой девушки от побоев, содержания крепостного с рогаткой на шее, сексуальной эксплуатации крепостных девушек и женщин помещиками и т.п., авторы заявляют, что в архивной документации отложилась только небольшая часть таких сведений, так как их львиная доля не доходила до властей или же скрывалась ими. На это можно возразить: никто не обязывал судебные и админи

1 Там же. С. 189- 190.

2 Там же. С. 188.

3 Волконский Н. Условия помещичьего хозяйства при крепостном праве. Рязань, 1898; Повалишин А.Д. Рязанские помещики и их крепостные. Рязань, 1903; Снежневский. Материалы для истории крепостного хозяйства в Нижегородском уезде // Действие Нижегородской Ученой Архивной комиссии. Нижний Новгород, 1905. Вып. VI.

14 стративные инстанции собирать и фиксировать случаи хорошего обращения помещиков со своими крепостными и потому они, естественно, не отложились в официальных бумагах. Вот почему исследователи черпали из архивных источников почти исключительно негативную информацию, производившую сильнейшее эмоциональное воздействие и ввергавшую в состояние шока не только рядовых читателей, но и самих историков. К тому же в конце XIX - начале XX в. исследователям была известна и доступна лишь небольшая частица фамильных архивов помещиков, в которых как раз и была отражена повседневная жизнь частновладельческой деревни. Введение их в научный оборот - заслуга преимущественно уже советских историков и архивистов.

Итак, на рубеже XIX - XX вв. в отечественной историографии неуклонно повышался интерес к вопросу о положении крепостного населения России в предреформенный период. В своих исследованиях историки опирались в основном на опубликованный материал, но в регионах начиналась и разработка документации местных и семейных архивов. Наряду с определенными успехами, в разработке вопроса имели место и существенные недостатки, впрочем, естественные для начального этапа исследования любой сложной проблемы. Нередко абсолютизировались отдельные лапидарные факты, наблюдалась «игра в примеры», допускались претендующие на всеобщность скороспелые выводы, не подкрепленные достаточно содержательной и достоверной информацией. Слабым местом исследований был источниковедческий анализ. Вследствие острой нехватки заслуживающих доверия, информативно насыщенных источников, которые станут известны позднее, за пределами изучаемого периода, изучение социально-экономического положения крестьян по существу находилось в зачаточном состоянии.

Ситуация усугублялась тем, что исследователям пришлось работать в условиях нарастания революционного кризиса и самой революции, не разрешившей аграрного вопроса и не снявшей острых социально-политических противоречий в российском обществе. К тому же во время проведения непопулярной столыпинской аграрной реформы приближалась 50-летняя годовщина отмены крепостного права в России, еще более активизировавшая и без того острую общественно-политическую борьбу. В таких условиях сложно было ожидать от историков-аграрников максимальной объективности и беспристрастности. Напротив, в их исследованиях по истории крепостной деревни тенденциозность, а то и предвзятость проявлялись в разной степени и в различных комбинациях и в постановке вопроса, и в отборе и интерпретации фактов, и в способах аргументации, и в расстановке акцентов, и в обобщениях и оценках, и в стиле изложения. Некоторые историки выступили в большей мере как публицисты, чем как исследователи, а излишне эмоциональные статьи С.П. Мельгунова в «Великой реформе» вообще больше походят на памфлеты. В результате положение крепостного населения в первой половине XIX в., по нашему мнению, изображалось в российской историографии гораздо худшим, чем оно было на самом деле. Можно согласиться с характеристикой, данной М.А. Давыдовым «ноющей» и «плачущей» историографии пореформенной деревни и распространить ее также и на историографию крепостной эпохи: «Большая часть смысла и почти весь пафос этой литературы состоял в доказательстве безотрадного и беспросветного существования российского крестьянства.»1. Давыдов приводит очень ценную в познавательном отношении мысль русского экономиста Н.П. Макарова: «Условия политической и социальной жизни выдвинули крестьянский вопрос как один из вопросов социально-политической борьбы; это придало крестьянскому вопросу особую важность и интерес, но это и взяло его во власть соответствующей его постановки, сводящейся к установлению обнищания, разложения деревни. .»2.

Таким образом, несовершенство источниковой базы, выразившееся в ее узости и преобладании негативной информации, помноженное на мировоззренческие и идеологические установки исследователей, имело своим след

1 Давыдов М.А. К вопросу о потреблении населения в России в конце XIX - начале XX века // Российская история. 2009. № 2. С. 175.

2 Там же. ствием абсолютизацию в исторических работах теневых сторон крепостнической действительности и показ положения крепостного населения в гипертрофированно мрачном свете. Впрочем, часть историков, возможно, искренне верила, что, сгущая краски, им удается более ярко и убедительно показать историческое значение отмены крепостного права в России.

В дальнейшем многие тезисы дореволюционных исследователей были фактически восприняты советскими историками. «Советская историография приняла парадигму пауперизации и системного кризиса империи с готовностью и обобщила до закономерности исторического развития о непрерывном обострении нужды и бедствий не только крестьян, но и рабочих в антагонистических общественно-экономических формациях. Она соответствовала марксистскому взгляду на социально-экономическую историю и хорошо укладывалась в марксистскую схему смены феодальной формации на капиталистическую, а капиталистической - на коммунистическую и потому вошла в обобщающие работы и учебники по общей истории», - отмечает современный историк1. Наличие весьма пространных историографических обзоров2 позволяет сосредоточиться только на некоторых аспектах историографии проблемы, имеющих ключевое значение, в том числе и тех, которые поставлены в новых исследованиях.

В 1920 - 1930-х гг. стали появляться работы, посвященные выяснению состояния хозяйства и положения крепостных крестьян в первой половине XIX в., в том числе и в Черноземном центре. Эти работы, как правило, носили локальный характер и базировались на изучении документации, сосредоточенной в помещичьих семейных архивах. К числу таких работ относилась

1 Миронов Б.Н. Наблюдался ли в позднеимперской России мальтузианский кризис: доходы и повинности российского крестьянства в 1801 - 1914 гг. Ч/ URL: http://cliodvnamics.ru/index. php?option=com frontpage&Itemid=l.

2 См. Там же; Крутиков В. И. Советская историография кризиса феодально-крепостнической системы хозяйства в России // Материалы XV сессии симпозиума по проблемам аграрной истории. Вологда, 1976 Вып. 2.; Копылов Д.И. Советская историография второй половины 60-х - начала 80-х годов о кризисе феодально-крепостнической системы хозяйства // Кризис феодально-крепостнических отношений в сельском хозяйстве России (вторая четверть XIX в.): межвуз. сб. науч. тр. ВГПИ. Владимир, 1984.

17 объемная статья В.Н. Кашина1. В ней автор охарактеризовал положение и дифференциацию крестьян Ракитянского имения Юсуповых Курской губернии. По мнению И.Д. Ковальченко, он «сильно преувеличил глубину и масштабы капиталистического расслоения предреформенной крепостной деревни» . Однако, заметим, до 1830-х гг. хозяйственная дифференциация крестьян конкретно этого имения действительно была весьма ощутимой, и только в связи с интенсификацией барщины процесс пошел вспять. О положении крестьян писали также A.A. Степанов, H.JT. Рубинштейн, А.Н. Небольсин3.

Отдельные черты экономического положения крестьян затрагивались в работах, касающихся помещичьего хозяйства и расслоения крепостной деревни4.

В 30-х годах XX в. появились теоретические работы, обосновывающие концепцию разложения и кризиса крепостнической системы хозяйства5. Сущность разложения и кризиса крепостного строя историками усматривалась в том, что помещики, стремясь к увеличению товарной продукции, уси

1 Кашин В.Н. Экономический быт и социальное расслоение крепостной деревни в XIX веке//Звезда. 1926. № 1,2,4.

2 Ковальченко И.Д. Русское крепостное крестьянство в первой половине XIX в. М., 1967. С. 8.

5 Степанов А.А. Крестьяне-фабриканты Грачевы. (К характеристике крепостных капиталистов 1-й половины XVIII - начала XIX в.) // Записки историко-бытового отдела государственного Русского музея. JL, 1928. T. I.; Рубинштейн H.JJ. Экономическое развитие России в начале XIX века как основа движения декабристов // Каторга и ссылка. 1926. №1; Небольсин А.Н. О крепостных крестьянах-капиталистах Воронежской губернии // Известия Воронежского краеведческого общества. 1927. № 3 - 5.

4 Насонов А.Н. Юсуповские вотчины в XIX в. // Доклады АН СССР. M.-JL, 1926. Сер. В. № 1 - 2.; Его же. Из истории крепостной вотчины XIX века в России // Известия АН СССР. JL, 1926. Сер. 6. Т. 20. № 7 - 8.; Его же. Хозяйство крупной вотчины накануне освобождения крестьян в России // Известия АН СССР. Отд. гуман. наук. JL, 1928. № 4 — 7.; Греков Б.Д. Тамбовское имение М. С. Лунина в первой четверти XIX в. (Материал к вопросу о разложении крепостного хозяйства в первой половине XIX в.) // Историк-марксист. 1936. Кн. 5; Бибиков Г.Н. Расслоение крепостного крестьянства в барщиной вотчине в конце XVIII и начале XIX в. // Исторические записки. 1938. Т. 4; Дракохруст Е.И. Расслоение крепостного хозяйства в оброчной вотчине XVIII в. // Там же; Козлов Т.И. Расслоение крестьянства в барщинной и оброчной вотчинах России 20 - 50-х годов XIX века//Ученые записки Вологодского гос. пед. ин-та. 1942. Вып. 3.

3 Вознесенский C.B. Разложение крепостного хозяйства и классовая борьба в России в 1800

- 1860 гг. М., 1932; Дроздов П. К вопросу о разложении крепостного хозяйства в первой половине XIX в. // Историк-марксист. 1936. Кн. 5 (57). ливали эксплуатацию крестьян, а это подрывало не только крестьянское, но в конечном счете и помещичье хозяйство.

После Великой Отечественной войны «крестьянская» проблематика все более выходила на первый план. В 1946 г. вышел в свет первый том фундаментального труда Н.М. Дружинина, посвященного государственной деревне1. Автор сделал вывод об ухудшении положения государственных крестьян. Об этом же писали и историки, изучавшие помещичью деревню. Например, М.М. Шевченко утверждал, что в связи с усилением феодально-крепостнической эксплуатации происходило массовое разорение крестьянских хозяйств Воронежской губернии . Большое количество сведений о положении помещичьих крестьян приводилось в многочисленных работах, поо священных вопросу о расслоении крепостной деревни . Следует отметить, что в перечисленных работах порой сообщались факты, противоречащие негативным оценкам положения крестьянства.

Следует сказать особо о знаковом исследовании И.Д. Ковальченко, посвященном крепостной деревне Рязанской и Тамбовской губерний первой

1 Дружинин Н.М. Государственные крестьяне и реформа П.Д. Киселева. Т. I. М.-Л., 1946; Т. II. М„ 1958.

2 Катаев КМ. Усольская вотчина накануне крестьянской реформы 1861 года // Ученые записки Магнитогорского гос. пед. ин-та, 1949. Вып. 2; Щепетов КН. Крепостное право в вотчинах Шереметевых (1708 - 1885). М., 1947; Сивков КВ. Очерки по истории крепостного хозяйства и крестьянского движения в России в первой половине XIX века. М., 1951; Крутиков В.И. Тульская губерния накануне крестьянской реформы 1861. (Социально-экономический очерк) // Ученые записки Тульского гос. пед. ин-та. 1948. Вып. 1; Геикин Л.Б. Помещичьи крестьяне Ярославской и Костромской губерний перед реформой и во время реформы 1861 года. Ярославль, 1947; Индова Е.И. Крепостное хозяйство в начале XIX века. По материалам вотчинного архива Воронцовых. М., 1955; Шевченко М.М. Помещичьи крестьяне Воронежской губернии накануне и в период падения крепостного права: автореф. дис. . канд. истор. наук. Воронеж, 1956.

3 Сивков КВ. К вопросу о расслоении крестьян в крупном имении ЦентральноЧерноземной полосы России // Материалы по истории сельского хозяйства и крестьянства СССР. М., 1962. Сб. V.; Фехнер М.В. К истории экономической дифференциации крепостного крестьянства в первой половине XIX века // Из истории крестьянства XVI - XIX вв. М., 1955; Рябков Г.Т. Сравнительный анализ данных дореформенных подворных описей помещичьих крестьян и земских подворных переписей // Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы 1961 г. Рига, 1963. половины XIX в.1 Для своего времени книга Ковальченко была подлинным прорывом. В ней (а также в более ранней статье автора) впервые на основе специально разработанной методики исследовалось расслоение крестьян по данным подворных описей, содержащих конкретную информацию о размерах и уровне крестьянского хозяйства. Правда, впоследствии автор существенно изменил критерии группировки крестьянских дворов2.

Несомненно, значимым было и проведенное Л.В. Миловым исследование Экономических примечаний к Генеральному межеванию3. Приведенные в этой книге данные о размерах барской запашки, оброка и крестьянского надела затем стали широко использоваться историками-аграрниками.

В послевоенный период продолжилась теоретическая разработка двуединой проблемы разложения и кризиса феодализма и генезиса капитализма в России прежде всего в трудах Н.М. Дружинина4. Работы столь крупного специалиста стимулировали исследования по изучению истории российской I крепостной деревни. В 1965 г. итоги изучения проблемы разложения и кризиса феодализма в России были подведены на Всесоюзной дискуссии, организованной Научным советом по закономерностям исторического развития общества и перехода от одной общественно-экономической формации к другой. Старая трактовка кризиса феодализма как состояния полного упадка и деградации хозяйства не получала поддержки у большинства участников этого диспута. Была предложена новая формулировка понятия «кризис феодаль

1 Ковальченко ИД. Крестьяне и крепостное хозяйство Рязанской и Тамбовской губерний в первой половине XIX века. (К истории кризиса феодально-крепостнической системы хозяйства). М., 1959.

История изучения подворных описей в отечественной историографии подробно изложена Б. Г. Литваком (см. Литвак Б.Г. Очерки источниковедения массовой документации XIX-началаXXв. М., 1979. С. 71 - 104).

Милое Л.В. Исследование об «Экономических примечаниях» к Генеральному межеванию. (К истории русского крестьянства и сельского хозяйства второй половины XVIII в.). М., 1965. В действительности эта работа была выполнена значительно раньше ее публикации.

4 Дружинин НМ. Конфликт между производительными силами и феодальными отношениями накануне реформы 1861 года // Вопросы истории. 1954. № 7. С. 56 - 76; Его лее. Генезис капитализма в России. М., 1955; Его же. Социально-экономические условия образования русской буржуазной нации // Вопросы формирования русской народности и нации. М.-Л., 1958. С. 192-230. но-крепостнической системы»: «Кризис был таким этапом разложения феодализма, когда крепостнические производственные отношения стали оковами развития производительных сил, когда крепостнические формы хозяйства заходили в тупик, а прогресс общественного производства осуществлялся прежде всего на основе мелкотоварных и капиталистических отношений»1. В сельском хозяйстве кризис выразился в снижении уровня сельскохозяйственного производства в крестьянском и помещичьем хозяйстве, вызванного усилением эксплуатации крестьян и сокращением их наделов. Крестьяне постепенно теряли способность даже к простому воспроизводству своего хозяйства. Противоположная тенденция заключалась в возникновении и развитии мелкотоварных и капиталистических отношений. В дальнейшем эта концепция была развита в капитальном обобщающем труде И.Д. Ковальченко2. В его определении кризиса, приведенном в указанной работе, словосочетание «прежде всего» было опущено. Это означало, что крепостнические отношения уже исключали какую бы то ни было возможность развития производительных сил на их основе. Впрочем, автор делает оговорку: «возможности развития общественного производства в деревне на основе крепостнических отношений в основном (курсив наш - Л.Р.) были исчерпаны и эти отношения о превратились в оковы общественного производства» .

Новая концепция кризиса крепостничества была для того времени, несомненно, прогрессивной. Не случайно консервативно настроенные историки воспринимали ее как «крамолу»4. Она, более глубоко и верно интерпретировала накопленный и введенный в научный оборот материал и отошла от упрощенной трактовки кризиса как состояния полного упадка и деградации хозяйства. В ней нашел свое объяснение бесспорно установленный факт ускорения экономического развития России в первой половине XIX века: «последние предреформенные десятилетия были временем наиболее интенсив

1 Переход от феодализма к капитализму в России: материалы Всесоюзной дискуссии. М., 1969. С. 58.

Ковальченко И.Д. Русское крепостное крестьянство в первой половине XIX в. М., 1967.

3 Там же. С. 379.

4 См. об этом: Вопросы истории. 1999. № 2. С. 186.

21 ного производственного и социально-экономического прогресса за всю эпоху феодализма»1. Несомненно, правильным в принципе был и вывод о том, «что ведущей и определяющей была тенденция прогрессирующего развития общественного производства на основе мелкотоварных и капиталистических отношений».

Вместе с тем, как представляется, данная концепция была шагом назад по сравнению с некоторыми выводами Н.М. Дружинина. В докладе «Генезис капитализма в России» историк отмечал: «Особенности капиталистического развития России были обусловлены тем, что оно началось в тот период, когда экономические резервы феодализма не были полностью исчерпаны. Поэтому на протяжении значительного времени происходило одновременное развитие старых и новых производственных отношений»2. В статье «Социально-экономические условия образования русской буржуазной нации» Дружинин писал: «Кризис крепостнического строя проявлялся в застойности, а местами в упадке земледелия и скотоводства. Примитивные земледельческие орудия, недостаток лугов, сокращение поголовья скота и естественного удобрения, истощение почвы в центральных районах и хищническая эксплуатация целинных земель на юге и юго-востоке - таковы были характерные черты русского дореформенного земледелия в годы, предшествовавшие реформе 1861 г. Это не значит, что крестьянское хозяйство окончательно утратило способность простого воспроизводства. Такое заключение было бы ошибочным даже в применении к кризисному периоду последних дореформенных десятилетий: оно безусловно неприложимо к государственным и удельным крестьянам, которые составляли около половины сельского населения; оно неприложимо и к обширным районам Причерноморья, Заволжья и Сибири, которые располагали крупными земельными резервами; его нельзя сделать и в отношении зажиточных слоев крепостной деревни, которые успешно соперничали с помещиками в сбыте земледельческих продуктов. Но даже основная

1 Ковалъченко ИД. Русское крепостное крестьянство. С. 380.

2 Дружинин Н.М. Избранные труды. Социально-экономическая история России. М., 1967. С. 219. масса крепостного крестьянства, несмотря на спорадические случаи полного разорения помещичьих имений, не перешла той грани, за которой начинается полное истощение производительных сил. Такому катастрофическому исходу препятствовали не только меры самих помещиков (уравнительные переделы, переселения в многоземельные губернии, использование системы круговой поруки, иногда расширение сократившейся крестьянской запашки), но также активные действия самого крестьянства - освоение новых земель, побеги, повышение производительности труда на собственных наделах, наконец, массовое сопротивление попыткам чрезмерно снизить уровень жизни крестьянина. Разрушительным процессам, связанным с разложением феодализма, крестьянство противопоставило нарастающую силу своего социального сопротивления»1. Разумеется, Н.М. Дружинин не отрицал ухудшения положения крестьянства в первой половине XIX века: «Если в черноземных губерниях крестьянина разоряла чрезмерная барщина, то в промышленной полосе прогрессивно увеличивался денежный оброк. Доходы крестьянского хозяйства все меньше обеспечивали прожиточный минимум непосредственного производителя и держали на низком уровне его покупательную способность» . В этом вопросе у него не было никаких расхождений с другими историками, в том числе и И.Д. Ковальченко, который отмечал: «Важная особенность поступательно-прогрессивного развития деревни в эпоху кризиса крепостничества, как это видно на примере русской крепостной деревни (да и не только русской и не одной крепостной, но и государственной), состояла в том, что этот прогресс происходил в таких условиях, когда состояние хозяйства и положение основной массы крестьянства ухудшились. Лишь небольшая прослойка крестьян, внося свой вклад в общественный прогресс, улучшала свое положение. Основная же масса населения больше отдавала, нежео ли получала для себя» .

1 Там же. С. 237.

2 Там же. С. 236.

•2

Ковальченко И.Д. Русское крепостное крестьянство. С. 381.

Годы интенсивной разработки проблемы разложения и кризиса феодально-крепостнической системы и генезиса капитализма в России были в целом плодотворным этапом в изучении истории крепостной деревни. Объем введенной в научной оборот информации возрос на порядки. Один только И.Д. Ковальченко сумел выявить и мобилизовать подворные описи 183 помещичьих имений, в то время как до него в научном обиходе обращалось лишь несколько таких источников. Разработкой различных аспектов положения крепостного крестьянства занималась плеяда блестящих исследователей и целые научные коллективы. Регулярно проводились научные конференции и сессии симпозиума по аграрной истории Восточной Европы, сыгравшие большую роль в координации исследовательских усилий историков-аграрников. На страницах исторических журналов было помещено много дискуссионных материалов. «В истории советской исторической науки, пожалуй, не было другого периода, в котором открытый научный диспут занимал бы столь большое место в ее развитии как 50 - 60-е годы», - констатировал автор одного из историографических обзоров1.

Вместе с тем выработанная в середине 1960-х гг. концепция кризиса феодализма, включая и ее такую важнейшую компоненту, как перманентно ухудшающееся положение крепостного населения, на наш взгляд, не учитывала или, во всяком случае, недостаточно учитывала ряд существенно важных обстоятельств.

Во-первых, в доиндустриальную эпоху развитие сельскохозяйственного производства, как известно, происходило экстенсивным путем и чрезвычайно замедленными (с позиций современности) темпами. Поэтому на протяжении относительно коротких временных отрезков происходившие сдвиги улавливаются с трудом, и может возникать впечатление застоя в сельскохозяйственном производстве.

Во-вторых, крепостная система сама по себе обладала немалым запасом устойчивости, проявила способность к саморегуляции. Известно большое ко

1 Копылов Д.И. Указ. соч. С. б. личество фактов довольно гибкого реагирования как помещиков, так и крестьян на изменявшиеся условия, приспособления к ним с большим или меньшим успехом.

В-третьих, недочеты были обусловлены также и чрезмерной увлеченностью историков изучением явлений и процессов в динамике при недостаточном внимании к анализу конечных данных, то есть относящихся к кануну реформы 1861 года. По нашему мнению, простой констатации снижения показателей крестьянского хозяйства недостаточно для исчерпывающих выводов. К тому же при дефиците данных, необходимых для построения динамических рядов (что обусловлено состоянием источниковой базы) существует реальная опасность принять кратковременные колебания за необратимый сдвиг. Исследователи, занимавшиеся изучением истории восточноевропейского крестьянства, пришли к выводам, заметно отличавшимся от устоявшихся в советской историографии воззрений: «опыт узких по хронологическому, территориальному, проблемному охвату исследований о барщинно-крепостническом поместье убедил в том, что при переходе к обобщениям здесь открывается широкий простор для субъективных оценок: легко принять локальную особенность за общую закономерность и выдать кратковременное колебание за необратимый сдвиг»1.

На характере и содержании рассматриваемой концепции и оценке положения крестьян сказывались существовавшие тогда социально-политические условия и идеологическая атмосфера, хотя некоторые историки, о которых речь пойдет ниже, и стремились (подчас им это удавалось) выработать новые подходы.

Наконец, несмотря на все успехи в расширении источниковой базы, историкам нередко приходилось пользоваться документацией сомнительной надежности, а более достоверная информация станет известной позже.

1 История крестьянства в Европе. Эпоха феодализма. Т. 3: Крестьянство Европы в период разложения феодализма и зарождения капиталистических отношений. М., 1986. С. 246.

Концепция кризиса феодализма и тезис о тяжелом положении крестьян оставались доминирующими в советской историографии в течение более двух десятилетий. Однако в годы «оттепели» у некоторых историков возник более оптимистичный взгляд на ситуацию, сложившуюся в крепостной деревне. В 1958 г. на сессии симпозиума по аграрной истории Восточной Европы A.JI. Шапиро говорил: «Ведь получается парадоксальная вещь: занимается исследователь положением крестьян в период раннего феодализма. Так уж им плохо, что дальше совершенно некуда. Они погибают совершенно и вот потом им становится еще хуже; в XV веке еще хуже, в XVI, XVII, XVIII, XIX вв. - хуже, хуже и хуже. И так продолжается до Великой Октябрьской социалистической революции»1. Применительно к первой половине XIX в. ярким представителем такой тенденции в историографии был П.Г. Рындзюнский. Высокую оценку концептуальным выводам и научной смелости историка дал Б.Н. Миронов: «П.Г. Рындзюнский в одиночку настойчиво и смело, вызывая гнев научного сообщества, пытался противостоять утвердившейся парадигме. Почти 20 лет он доказывал, что в конце XVIII - первой половине XIX в. положение крепостного хозяйства не было столь плачевным, как его принято изображать, что крестьянские доходы обгоняли рост повинностей, что численность помещичьих крестьян уменьшалась не потому, что оно вымирало, а по причине социальной мобильности: они переходили в другие сословия и социальные группы»2.

У A.JI. Шапиро и П.Г. Рындзюнского нашлись последователи, разделявшие в той или иной мере их взгляды, на что указывал сам Рындзюнский: «В настоящее время появляются исследовательские работы, показывающие преувеличенность прежних представлений о степени разорения крестьянства. Здесь выделяются работы Б.Г. Литвака. Обстоятельно проанализировав ис

1 Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы 1958 г. Таллин, 1959. С. 10. " Маронов Б.Н. Наблюдался ли в позднеимперской России мальтузианский кризис: доходы и повинности российского крестьянства в 1801 - 1914 гг. // URL: http://cliodynamics.ru/index.php?option=corti frontpage&ItemicNl; Его же. Благосостояние населения и революции в имперской России: XVIII - начало XX века. М., 2010. С. 40. точник «Приложение к трудам редакционных комиссий. Описание имений», некритическое использование которого во многом способствовало ошибочным построениям, он вскрыл необоснованность утверждений о широком обезземеливании крестьян в дореформенные десятилетия»1.

В 1972 г. было опубликовано крупное исследование Б.Г. Литвака, выполненное на основе сплошной обработки уставных грамот Черноземного центра (18 тыс. единиц)", которые позволили уточнить соотношение форм крепостнической эксплуатации, размеры крестьянского надела, денежного оброка и смешанной повинности накануне реформы 1861 года. Историк пришел к выводу, что ни в одной из шести губерний региона не происходило массового обезземеливания крестьян, а размер надела безусловно обеспечивал простое воспроизводство их хозяйства. Литвак целиком и полностью солидаризовался с точкой зрения Рындзюнского по вопросу о «вымирании» крепостного крестьянства.

Заметным событием в историографии крепостной деревни предрефор-менного периода стал выход в свет монографии В.А. Федорова о помещичьей деревне Нечерноземного центра3. Автор на материалах семи губерний рассмотрел широкий круг вопросов: о надельной, арендованной и покупной крестьянской земле; развитии земледелия и животноводства, включая торговое; развитии местных и отхожих промыслов; положении промысловых работников; деятельности торгового капитала в сфере крестьянских промыслов; социальном расслоении в деревне. На этой основе он сделал выводы о прогрессивной роли крестьянства в развитии производительных сил и капиталистических отношений «как в сфере сельского хозяйства, так и в промышленности» и о преобладании прогрессивных тенденций в развитии крепостной деревни Центрально-Промышленного района. Позиция исследовате

1 Рындзюнский П.Г. Вымирало ли крепостное крестьянство перед реформой 1861 г.? // Вопросы истории. 1967. № 7. С. 56.

2 Литвак Б.Г. Русская деревня в реформе 1861 года. Черноземный центр 1861 - 1895 гг. М., 1972.

3 Федоров В.А. Помещичьи крестьяне Центрально-Промышленного района России конца XVIII - первой половины XIX в. М., 1974. ля по вопросу о соотношении размеров крепостнических повинностей и возможностей крестьянского хозяйства противоречива. С одной стороны он констатирует: «С развитием промыслов в деревне возрастала общая доходность крестьянского хозяйства. В связи с этим возрастала и феодальная рента: помещик стремился использовать новые явления в крестьянском хозяйстве, которые несомненно увеличивали доходность его имения». С другой стороны, автор подчеркивает: «Недоимочность свидетельствовала о непосильной тяжести для крестьян оброков, нередко приводившей к разорению крестьянского хозяйства. Рост платежеспособности богатой верхушки не мог восполнить падения платежеспособности неимущей части крепостной деревни»1.

Кроме общих работ, в 60-х - середине 80-х гг. было выполнено немало локальных диссертационных исследований и работ по частным вопросам. Некоторые из них были опубликованы в виде монографий2. В них приводится богатый фактический материал, позволяющий конкретизировать многие стороны положения частновладельческого крестьянства различных районов страны. Пожалуй, последним отголоском широкомасштабной работы по изучению истории крепостной деревни первой половины XIX в. в советский период стало монографическое исследование Г.М. Седовой . Правда, в начале

1 Там же. С. 243 - 244, 250.

2 Тюгаев Н.Ф. Крепостная деревня Мордовии в конце XVIII - первой половине XIX века. Саранск, 1975; Рябков Г.Т. Крестьянское хозяйство в конце XVIII - первой половине XIX века (на материалах Смоленской губернии). К истории генезиса капитализма в сельском хозяйстве: автореф. дис. . докт. ист. наук, М., 1970; Богородицкая Н.А. Помещичьи крестьяне Нижегородской губернии в первой половине XIX века (по материалам Симбилей-ской вотчины Орловых-Давыдовых): автореф. дис. . канд. ист. наук. Горький, 1966; Введенский P.M. Оброчные крестьяне в первой половине XIX в. (по вотчинному архиву Го-лициных): автореф. дис. . канд. ист. наук. М., 1969; Плюгцевский Б.Г. Крестьянский отход на территории Европейской России в последние предреформенные десятилетия (1830 - 1850): дис. . докт. ист. наук. JL, 1974; Рянский JI.M. Хозяйство помещичьих крестьян Черноземного центра в период кризиса феодализма в России (по материалам Курской губернии): дис. . канд. ист. наук. Курск, 1979; Зобов Ю.С. Помещичье хозяйство и крепостные крестьяне Оренбургского края в первой половине XIX в.: дис. . канд. ист. наук. М., 1976.

3 т~г

Седова Г.М. Помещичьи крестьяне Северо-Запада России в первой половине XIX в.: автореф. дис. . канд. ист. наук. JL, 1989.

1990-х гг. были опубликованы книга Г.Т. Рябкова1, монография американского историка С.Л. Хока и обобщающий труд по истории российского крестьянства , но они были подготовлены ранее.

Подводя итоги изучения советскими историками крепостной деревни первой половины XIX в., следует подчеркнуть, что многие вопросы, имеющие прямое или косвенное отношение к положению помещичьих крестьян, остаются недостаточно изученными. В историографических обзорах 70 - 80-х гг. XX в. среди дискуссионных тем неизменно назывались ряд историко-демографических проблем, вопросы о динамике крестьянского землепользования, о факторах расширения барской запашки, о расслоении крестьянства, об интенсивности барщинной эксплуатации и ее соизмеримости с возможностями крестьянского хозяйства, о соотношении в деревне явлений застоя и прогресса, о степени достоверности некоторых сводных источников, содержащих агрегатные данные. Каждый из них имеет свою богатую историографию, которой будет более уместно коснуться при конкретном рассмотрении этих вопросов.

В годы перестройки, после десятилетий практически безраздельного господства в советской историографии, концепция кризиса крепостнической системы подверглась тотальному пересмотру со стороны ленинградских историков. Очень радикально, и притом в полемически заостренной форме свои соображения по данной проблеме высказали Б.Н. Миронов и И .Я. Фроянов в рецензии на изданный в 1989 г. вузовский учебник «История СССР с древнейших времен до 1861 года». Прежде всего, авторы данной рецензии заявили: «имеются веские аргументы в пользу того, что внеэкономическая зависимость не исключает достаточно высокой эффективности труда». Во-вторых, по их мнению, во второй половине XVIII - первой половине XIX в. «хозяйст

1 Рябков Г. Т. Смоленские помещичьи крестьяне в конце XVIII - первой половине XIX века. М., 1991.

2 Хок С.Л. Крепостное право и социальный контроль в России. Петровское, село Тамбовской губернии. / Пер. с англ. М., 1993.

3 История крестьянства России с древнейших времен до 1917 г. 3. Крестьянство периода позднего феодализма (середина XVII в. - 1861 г.). М., 1993.

29 во крепостной деревни приспосабливалось к новым условиям, видоизменилось, развивалось, но ни в коем случае не распадалось и не дезорганизовывалось». В-третьих, была признана неубедительной сама формулировка «кризис феодализма»: «На самом деле ни помещичьи, ни крестьянские хозяйства не испытывали в это время упадка». В-четвертых, новые явления в сельском хозяйстве рецензенты квалифицировали как «прежде всего признаки развития крепостнической системы, которая в середине XIX в. еще далеко не исчерпала себя»1. В рамках краткой рецензии авторы не привели, да и, естественно, не могли привести развернутой аргументации своих тезисов.

В такой историографической ситуации явно напрашивалась дискуссия по указанной проблематике, однако этого не произошло. Интерес к ней неуклонно угасал. Не случайно в рецензии на монографию Г.Т. Рябкова «Смоленские помещичьи крестьяне в конце XVIII - первой половине XIX века» В.А. Федоров посетовал на то, «что в последнее время заметно сократилось количество исследовательских работ о русской крепостной деревне в дореформенную эпоху. Между тем остается еще много нерешенных, спорных вопросов, требующих кропотливых изысканий в архивах. Необходимость дальнейшего изучения крепостного хозяйства той эпохи диктуется и тем, что до сих пор нет четкого определения понятия «кризис крепостничества»; а в некоторых трудах, вышедших в последние годы, такой кризис в указанное время голословно отрицается вообще»2.

Ситуация не изменилась к лучшему и в последующие годы. «В постсоветское время тема положения крестьян и рабочих вышла из моды, лишь изредка появляются работы, в которых затрагивается эта проблема, но их авторы в основном придерживаются традиционной парадигмы», - констатирует о

Б.Н. Миронов . Показательно, что на сессиях Симпозиума по аграрной исто

1 Вопросы истории. 1990. № 10. С. 176, 178.

2 Отечественная история. 1993. № 5. С. 191.

3 Миронов Б.Н. Наблюдался ли в поздпеимперской России мальтузианский кризис: доходы и повинности российского крестьянства в 1801 - 1914 гг. // URL: http://cliodynamics.rn/index.php?option=cornrrontpage&Itemid=l. рии Восточной Европы по изучаемому периоду прозвучало всего несколько выступлений, имеющих хотя бы отдаленное отношение к рассматриваемой теме: В.А. Федорова — о ростовских огородниках-предпринимателях и о слободе Мстере, P.M. Введенского - о зажиточных крестьянах Голициных, Г.И. Обуховой - об уральских и В.В. Пуданы - о сибирских крестьянах, Э.А. Морозовой - о частном землевладении помещичьих крестьян с. Рассказово Тамбовской губернии1.

В конце XX - начале XXI в. после паузы стали появляться диссертационные работы, в которых затрагивается положение крестьян. E.H. Бунеева на примере вотчинного комплекса Бутурлиных, располагавшегося в Воронежской, Костромской и Московской губерниях, показывает положение крестьян и формы их эксплуатации. Автор придерживается традиционных подходов, характерных для советской историографии: пишет об «интенсивном разложении феодально-крепостнической системы», о «всеобъемлющем кризисе феодализма в России»2.

Современная российская историография ищет новые подходы в объяснении исторического процесса. Одним из них является микроисторический подход, в рамках которого изучаются демографические процессы в деревне3.

С.А. Нефедов взял на вооружение модифицированную мальтузианскую концепцию — демографически-структурную теорию Дж. Голдстоуна1.

1 См. Зажиточные крестьяне в исторической ретроспективе (земледелие, землепользование, производство, менталитет). Вологда, 2000; Землевладение и землепользование в России. (Социально-правовые аспекты). Калуга, 2003; Динамика и темпы аграрного развития России: Инфраструктура и рынок. Орел, 2004.

2 Бунеева E.H. Крупное помещичье хозяйство России в конце XVIII - первой половине XIX века.: автореф. дис. . канд. ист. наук. Воронеж, 2002.

3 Быканов А.Н. Воспроизводство сельского населения Курской губернии в конце XVIII — начале XX века.: автореф. дис. . канд. ист. наук. Курск, 2001; Канищев В.В., Mimic Ю.А. Методологические проблемы интегрального социально-демографического исследования истории России XIX - начала XX в. на микроуровне // Actio nova: сб. науч. ст. М., 2000; Хок С.Л. Смертность, голод и неурожаи в русской деревне 1812 - 1817 гг. (по данным метрических книг с. Борщевка Тамбовской губернии) // Проблемы ист. демографии и ист. географии Центрального Черноземья и Запада России: сб. тезисов V межвузовской конференции по ист. демографии и ист. географии Центрального Черноземья и Запада России (Брянск, апрель 1996 г.). М. - Брянск, 1996.

По его мнению, наша страна с XVII до начала XX в. прошла три фазы демографического цикла: рост, «Сжатие» и экосоциальный кризис. Автор обработал большой объем информации, однако она ненадежна, в особенности та ее часть, которая относится к первой половине XIX в. Анализируя динамику численности населения, степень его обеспеченности продовольствием и другие показатели, Нефедов высказал мнение, что в Европейской России в это время происходило «Сжатие», резко усилившееся перед отменой крепостного права, а в 1847 - 1848 гг. разразился демографический кризис. Он пришел к выводу, под которым подписались бы сторонники концепции «вымирания» крепостного крестьянства: «В результате резкого перераспределения ресурсов в пользу элиты крестьянам был оставлен лишь минимум жизненных средств. Это привело к хроническому недоеданию среди крепостных, в годы неурожаев превращавшемуся в голод, сопровождаемый эпидемиями. Рост численности крепостных практически прекратился, и, таким образом мы наблюдаем (в дополнение к общей картине) картину исключительно интенсивного Сжатия внутри одного сословия, вызванного не ростом численности этого сословия, а уменьшением его средств существования в результате усиления эксплуатации» . Как представляется, Нефедов под влиянием собственной схемы поторопился с переходом от фазы роста к фазе «Сжатия». Б.Н. Миронов объяснил выводы Нефедова тем, что «информационная база данных заимствована в основном из советской историографии». При этом, по нашему мнению, автор отобрал для верификации концепции далеко не самые доброкачественные данные, чрезмерно доверившись результатам, представленным учеными, которые разделяли тезис об ухудшении положения крестьянства. Итоговое оценочное суждение Б.Н. Миронова весьма сурово: «Тезис

1 Нефедов С.А. Демографически-структурный анализ социально-экономической истории России. Конец XV - начало XX века. Екатеринбург, 2005. Нефедов С.А. Демографически-структурная теория и ее применение в изучении социально-экономической истории России.: автореф. дис. . докт. ист. наук. Екатеринбург, 2007. С. 19-20.

0 мальтузианском кризисе в России XIX - начала XX в. не находит подтверждения и, на наш взгляд, должен быть пересмотрен»1.

Думается, проделанная С.А. Нефедовым работа не была бесполезной: в науке, как известно, отрицательный результат (в смысле универсальности мальтузианской объяснительной модели) - тоже результат. Вероятно, в нашей огромной стране с относительно редким и неравномерно распределенным по территории населением действовали природные факторы, ограничивавшие свободу действия основного закона Мальтуса («мальтузианских ножниц»). С нашей точки зрения, в приведенном выше выводе академика Н.М. Дружинина о способности крестьянского хозяйства к простому воспроизводству перед отменой крепостного права названы некоторые из таких ограничителей.

По твердому убеждению Б.Н. Миронова, Россия избежала «мальтузианской ловушки» благодаря постоянному расширению емкости экологической ниши2.

В числе немногих современных исследователей, изучавших в конце XX - начале XXI в. историю российской крепостной деревни предреформенного периода был Б.Н. Миронов. Уже в своем фундаментальном труде по социальной истории России3 историк привел ряд доказательств в пользу своих тезисов, высказанных еще в совместной с И .Я. Фрояновым рецензии. В последние годы Миронов изучил биостатус россиян в XVIII - начале XX в. (биостатус - средний рост людей). Еще в 1996 г. C.JI. Хок назвал эти данные многообещающими: «Необходима осторожность в интерпретации этих дан

1 Миронов Б.Н. Наблюдался ли в позднеимперской России мальтузианский кризис: доходы и повинности российского крестьянства в 1801 - 1914 гг. // URL: http://cliodvnamics.m/index.php?option=comfi-ontpage&Itemid= 1.

2 Миронов Б. Н. Благосостояние населения и революции в имперской России: XVIII - начало XX века. М., 2010. Идея о неприменимости мальтузианства в качестве универсальной модели, объясняющей исторический процесс в России, по существу является одним из лейтмотивов, пронизывающих все содержание этого более чем девятисотстраничного труда.

3 Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII - начало XX в.): Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства. В 2 т. Т. I. СПб., 1999. ных, однако наличие их является многообещающим для историков»1. Данные о среднем росте позволяют судить о динамике благосостояния населения. Б.Н. Миронов собрал и обработал большое количество сведений о биостатусе мужчин и женщин Европейской России (главным образом новобранцев), родившихся в 1695 - 1915 гг. и пришел к следующему заключению: «Сведения

0 биостатусе, подкрепленные данными о повинностях, сельскохозяйственном производстве и питании, показывают. уровень жизни крестьянства с конца XVIII в. и вплоть до середины 1850-х гг. повышался» .

В еще одной новой большой статье Б.Н. Миронов рассмотрел в динамике соотношение доходов и повинностей оброчных крестьян Центральной России. Для решения этой задачи он внес свои коррективы в расчетные крестьянские бюджеты, построенные И.Д. Ковальченко и JI.B. Миловым3, и показал, что после уплаты возросших повинностей у крестьян в середине XIX в. оставалось больше средств, чем в конце XVIII в.4

Следует отметить, однако, что новации Б.Н. Миронова и его общая концепция исторического процесса в России были подвергнуты развернутой и очень резкой критике в статье A.B. Островского «О модернизации России в книге Б.Н. Миронова»5. По нашему мнению, автор данной статьи предъявляет максималистские, а иногда, учитывая состояние источников, и просто невыполнимые требования к доказательствам Миронова. Между тем, его собственная аргументация высказанных претензий, перерастающих в обвинения, выглядит отнюдь не безупречной. Порой она основана на информации, не отличающейся высокой точностью и достоверностью. В то же время A.B.

1 Хок C.JT. Мальтус: рост населения и уровень жизни в России. 1861 - 1914 годы // Отечественная история. 1996. № 2. С. 46.

2 Миронов Б.Н. Модернизация имперской России и благосостояние населения // Российская история. 2009. № 2. С. 138 - 139, 145.

3 Ковальченко И.Д., Милое JI.B. Об интенсивности оброчной эксплуатации крестьян Центральной России в конце XVIII - первой половине XIX в. // История СССР. 1966. № 4.

4 Миронов Б.Н. Наблюдался ли в позднеимперской России мальтузианский кризис: доходы и повинности российского крестьянства в 1801 - 1914 гг. // URL: http://cUodynamics.ru/index.php?option=com frontpage&Itemid-l. В дальнейшем статьи Б. Н. Миронова, вышедшие в последние годы, стали разделами его указанной выше новейшей монографии.

5 Вопросы истории. 2010. № 19. С. 119 - 140.

34

Островский ставит несколько обоснованных вопросов, касающихся проблемы биологического статуса населения, которые требуют обстоятельных ответов.

Среди диссертационных исследований наиболее близкое отношение к изучаемой теме имеет работа Ю.Ю. Коньшиной1. Она сосредоточилась на выяснении демографических основ существования крестьянского хозяйства (трудовых ресурсов) и влияния демографического фактора на имущественное положение крепостных, наделении крестьян земельными угодьями, определении уровня развития крестьянского скотоводства, обеспеченности домовым имуществом и питанием крепостного населения Тамбовской губернии в первой половине XIX в. Весьма интересной является попытка Коньшиной использовать в качестве исторического источника произведения художественной литературы, «в которых в образной форме зафиксированы реалии современности, субъективное восприятие писателем проблем российской действительности»2.

В последние годы автор этих строк опубликовал серию статей о положении курских помещичьих крестьян, на основе которых был написан довольно объемный раздел монографии . Кроме того, были опубликованы статьи, посвященные крепостной деревне других черноземных губерний4.

Подведем некоторые итоги. Отечественная историография, особенно советского периода, внесла большой вклад в изучение истории частновладельческой деревни России первой половины XIX в. Неуклонно совершенствова

1 Конъшина Ю.Ю. Имущественное положение крепостных крестьян Тамбовской губернии в первой половине XIX в. Автореф. дис. . канд. ист. наук. Тамбов, 2010.

2 Там же. С. 11.

3 Рянский Л.М., Рянский Р.Л. Очерки социально-экономической истории крепостной деревни Курской губернии первой половины XIX века. Курск, 2009. С. 18 - 110.

Рянский Л.М., Рянский Р.Л. К вопросу о состоянии крепостной деревни Тамбовской губернии в середине XIX в. // Вестник Тамбовского университета. Серия: Гуманитарные науки. 2007. Вып. 1 (45). С. 112 - 116; Их же. Актуальные проблемы источниковедения и истории русской крепостной деревни кануна освобождения (по материалам Черноземного центра) // Там же. 2008. Вып. 7 (63). С. 326 - 335; Рянский Л.М. Новые явления в сельскохозяйственном производстве крестьян черноземных губерний в первой половине XIX века // Вестник Саратовского государственного социально-экономического университета. 2009. №4(28). С. 217-219. лись источниковедческие и методические аспекты исследования и расширялась документальная база. Многие из источниковедческих, исторических и историко-экономических трудов до сих пор не утратили своего научного значения. Авторы лучших из них отнюдь не всегда следовали постулатам официальной историографической доктрины, когда те противоречили данным источников. В целом же монопольное положение марксистской методологии затрудняло решение ряда проблем. Выводы советских историков-аграрников по многим актуальным вопросам, разумеется, нуждаются в критическом осмыслении, а в меру необходимости — в пересмотре. Применение всего многообразия теоретико-методологических подходов и современных научных методов открывает в данной области исследований новые перспективы. Это ярко продемонстрировали новые работы Б.Н. Миронова. Вместе с тем не стоит отказываться и от изучения «старых», традиционных для нашей историографии проблем, которые, несмотря на неоднократно предпринимавшиеся попытки их разрешения, до сих пор сохранили свой дискуссионный характер.

Целью диссертационного исследования является изучение социального положения и развития хозяйства помещичьих крестьян как экономической основы крепостнической системы в конце XVIII - первой половине XIX в. на территории Черноземного центра.

Для реализации поставленной цели предусматривается решение следующих задач:

- разработать оптимальные подходы к изучению различных сторон положения помещичьих крестьян и методики, повышающие информационную отдачу используемых массовых источников;

- выявить динамику численности крепостного населения и определить социально-демографические причины изменения его удельного веса в общем народонаселении региона;

- показать изменения в размерах наделов и повинностей крестьян на протяжении изучаемого периода;

- охарактеризовать основные факторы, ограничивавшие рост эксплуатации и снижение производственного потенциала помещичьих крестьян и смягчавшие крепостнический режим;

- установить соотношение между размерами различных повинностей крестьян и производственно-экономическими возможностями их хозяйства;

- определить меру способности крестьянского хозяйства к саморегуляции и развитию;

- выявить количественные и качественные изменения в сельскохозяйственной и промысловой сферах жизни крепостной деревни;

- выяснить степень глубины и характер расслоения помещичьих крестьян с учетом рода их занятий и форм эксплуатации.

Источниковая база исследования. Поставленные задачи потребовали привлечения широкого круга архивных и печатных источников, в которых отложились сведения о различных сторонах жизни помещичьей деревни в изучаемый период. Конечно, они неравноценны ни по своей содержательности, ни по степени достоверности заключенной в них информации. Поэтому особое значение приобретает источниковедческий анализ использованной документации. Наиболее важное место в исследовании занимают массовые источники, позволяющие уловить закономерности и тенденции в эволюции крепостной деревни в первой половине XIX в. К сожалению, распределение источников по временным отрезкам в рамках изучаемого периода неравномерно: большая их часть приходится на два последние десятилетия существования крепостного права в России. В данном случае в полной мере проявиг лась общая закономерность: «чем дальше от нашего времени, тем уже «осног ва» и уже документальное наследие этой «основы», а чем ближе к нашему времени, тем шире круг исторически действующих групп и классов, тем обширнее и многообразнее документация, фиксирующая эти действия или образующаяся в результате этих действий». Справедливо и другое правило: «чем ближе к нашему времени, тем. четче их (документов - Л.Р.) формуляр». Это имеет свои плюсы и минусы. Документы становятся удобнее для обработки, но из-за стандартизации «беднеют по содержанию, становятся однопредметными». Между тем именно в отступлениях от формы документа часто заключена, на наш взгляд, очень ценная, порой уникальная информация, не отложившаяся ни в каких источниках. Известный источниковед и историк Б.Г. Литвак писал относительно «высшей формы бюрократического обобщения, наиболее удаленной от события»: «Но за удобство пользования документацией, обобщающей определенные жизненные явления, исследователь платил очень высокую цену: он опирался не только на препарированное отражение реальных ситуаций, но и вынужден был продираться к ним сквозь густой заслон бюрократических представлений о жизненных реальностях. Эти рейды не всегда завершались полной победой исследователя в преодолении данной ограниченности источника»'. Вот почему мы отдаем решительное предпочтение первичным источникам. Поскольку степень их сохранности далеко не всегда хотя бы удовлетворительна, то для получения обобщающих показателей требуется применение выборочного метода. Оценивая выборочные данные, выведенные И.Д. Ковальченко, Л.В. Милов подчеркнул: «Подобная обоснованная приближенность гораздо более надежна, чем внешняя иллюзия точности весьма категоричных простых средних»2. Добавим от себя: в том числе и тех из них, которые получены на основе суммарных данных официальной статистики. При этом конечные данные, т.е. относящиеся к середине XIX в., обладают тем несомненным преимуществом, что в них сконцентрировались итоги предшествующего развития, и потому они позволяют избежать преувеличений в отношении той или иной тенденции, выявленной в ходе анализа динамики явлений и процессов.

Однако было бы ошибочным отказываться полностью от использования официальной документации, содержащей агрегатные данные. Другое дело,

1 Литвак Б.Г. Очерки источниковедения массовой документации XIX - начала XX в. М., 1979. С. 3,5-6.

2 Милов Л.В. Академик РАН И.Д. Ковальченко (1923 - 1995): труды и концепции // Отечественная история. 1996. № 6. С. 90. что им нельзя доверять безоговорочно, без сопоставления их с другими источниками.

Первую группу использованных источников составляют несколько разновидностей экономико-географических и статистических описаний. Прежде всего, это Экономические примечания к Генеральному межеванию, относящиеся к концу XVIII в. Наибольшей информативностью обладают так называемые Полные экономические примечания уездов, составленные землемерами по программе 1782 г. и служившие приложением к генеральным планам. Они хранятся в основном в Российском государственном архиве древних актов1. В них по каждой «даче» (селению или группе селений) приводится широкий спектр сведений историко-экономического и историко-географического характера. Для нашего исследования наибольшее значение имеет информация о промышленных заведениях, торгах и ярмарках, занятиях населения, формах эксплуатации и размерах повинностей помещичьих крестьян, площади различных земельных угодий. В Полных экономических примечаниях указывается количество пашни, входившее в состав барской запашки и надела барщинных крестьян. В специальной литературе такие данные используются практически безоговорочно, но мы не склонны их абсолютизировать - слишком велики допущения.

К этой же группе источников относятся Топографические описания. В их основу были положены сведения губернских и уездных учреждений, добытых путем канцелярских запросов. Топографические описания содержат обзор экономического развития в рамках губерний и уездов. Часть из них была опубликована.

В первой половине XIX в. составлялись также военно-статистические описания. В середине XIX в. публикуется обширная серия таких описаний, охватившая 69 губерний, под общим названием «Военно-статистическое обозрение Российской империи». В нее вошли описания всех шести губерний

1 РГАДА. Ф. 1355. Их подробный источниковедческий анализ см.: Милое Л В. Исследование об «Экономических примечаниях» к Генеральному межеванию. (К истории русского крестьянства и сельского хозяйства второй половины XVIII в.). М., 1965.

39

Черноземного центра. Они составлены по единой программе и включают общие сведения о губернии и ее жителях, географических условиях, путях сообщения, характеристику промышленности, торговли, городов, об образовании и др. Особый интерес представляют для нас сведения о сельском хозяйстве. Характерно, что авторы скептически относились к такого рода сведениям и приводили альтернативные данные. Составителями описаний являлись образованные высококвалифицированные специалисты - офицеры Генерального штаба. В 1860 - 1868 гг. публиковалась меньшая по охвату вторая серия описаний Генерального штаба. Эти описания (в частности, по Рязанской и Воронежской губерниям) оказались еще более содержательными. Примером тому может служить исключительно подробное и разностороннее описание крестьянских промыслов Рязанской губернии1.

В первой половине XIX в. в журналах и газетах публиковались многочисленные локальные хозяйственно-статистические описания, в которых приводились общие сведения о губерниях и уездах, отдельных отраслях экономики и помещичьих имениях и др. В них встречалась и информация, касающаяся различных сторон хозяйства и положения крестьян, и они широко используются в настоящей работе.

К экономико-статистическим описаниям можно отнести издававшиеся в конце XVIII - первой половине XIX в. географические словари. В них помещались статьи о губерниях, городах и даже отдельных крупных селах и слободах, а также приводились различные хозяйственные и этнографические сведения.

Особое место среди статистических источников занимают ежегодные губернаторские отчеты, хранящиеся в Российском государственном историческом архиве2. Они использовались и продолжают использоваться при изучении различных вопросов. Считалось, что наибольшей ценностью обладают статистические таблицы, прилагаемые к отчетам, в которых раскрываются

1 Материалы для географии и статистики России, собранные офицерами Генерального штаба. Рязанская губерния. / Сост. М. Баранович. СПб., 1860.

2РГИА. Ф. 1281, 1263. многие стороны жизни каждой губернии. Среди них самой большой популярностью пользовалась ведомость № 21 «О посеве и урожае хлеба, овощей и плодов по ведомству разного звания хлебопашцев». По сведениям этой ведомости историки прослеживали динамику уровня зернового производства и обеспеченность населения хлебом. Однако, как показало исследование Б.Г. Литвака, эти данные весьма сомнительны1. В настоящей работе они привлекаются преимущественно для сравнения с данными других, на наш взгляд, более надежных источников.

Статистическая информация историко-демографического плана отложилась в материалах ревизий (дореформенных переписей населения, имевших фискальное назначение). До сих пор исследователи опираются в основном на сводные материалы ревизского учета - перечневые ведомости и окладные книги2 и пытаются по сведениям этих источников определять размеры естественного и механического движения населения. Но даже самые совершенные методики обработки данных окладных книг позволяют получать лишь грубые, сугубо ориентировочные оценки. С нашей точки зрения, по сводным материалам ревизий можно установить лишь размеры общего прироста населения. Что же касается показателей его естественного и механического прироста, то их можно исчислить по первичным материалам ревизий (ревизским сказкам) и метрическим книгам. Это исключительно трудоемкая работа. Нам удалось произвести сплошную обработку ревизских сказок IX ревизии по одному уезду Курской губернии и провести выборочное изучение этих источников по всей губернии по трем последним ревизиям (VIII, IX и X).

В данном исследовании частично используются подлинные и опубликованные описания дворянских имений 1858 г. В основе их лежали сведения, представленные самими помещиками, которые стремились преуменьшать размеры крестьянских наделов и преувеличивать объем повинностей крестьян и свои потери в связи с предстоящей отменой крепостного права. Кроме

1 Литвак Б.Г. Указ. соч. С. 142 - 205.

2РГИА. Ф. 571. того, данные о формах ренты были так препарированы в Редакционных комиссиях, что опубликованные описания дают совершенно неверное представление о соотношении барщины, оброка и смешанной повинности. По мнению И.Д. Ковальченко, В.И. Крутикова и В.А. Федорова, изданные и подлинные описания позволяют «определить реальное соотношение барской и крестьянской запашки»1. Однако высказана и более сдержанная точка зрения по столь трудному и значимому проблемному вопросу: «К сожалению, непреходящее значение этот источник сохранит при изучении размеров помещичьего землевладения, так как уставные грамоты фиксировали размеры помещичьих земель только в редких случаях. Мы сожалеем об этом потом потому, что в «Сведениях.» эти данные безусловно завышены» . В то же время в подлинных описаниях имений приводились и ценные сведения, «причем помещикам не было смысла их заведомо искажать», например, о грамотности крестьян и количестве отходников. В ограниченных масштабах нами были использованы и уставные грамоты, поскольку, как уже отмечалось, Б.Г. Литвак произвел сплошную обработку данных источников по всем шести губерниям Черноземного центра.

Богатейшая информация о крестьянском и особенно помещичьем хозяйстве сосредоточена в поместно-вотчинных архивах - личных фондах помещиков, хранящихся в центральных и отчасти областных архивах3. Нами были исследованы фонды Юсуповых, Толстых, Барятинских, Шереметевых, Куракиных, Волконских и некоторых других представителей сановной знати. Содержащаяся в них документация, пожалуй, наиболее адекватно отразила различные стороны положения крестьянства.

Самыми ценными в ее составе являются подворные описи (описания крестьянских дворов). Они составлялись с целью определения хозяйственной состоятельности крестьян и их способности к исполнению повинностей. Приводился поименный состав семьи крестьянина или дворового с указани

1 Федоров В.А. Помещичьи крестьяне Центрально-Промышленного района. С. 14.

2 Литвак Б.Г. Русская деревня в реформе 1861 года. С. 39.

3 РГАДА, РГИА, ОПИ ГИМ, НИОР РГБ, ГАТО, ГАТулО.

42 ем возраста каждого человека. Указывалось число приходящихся на двор тягол. Перечислялся имевшийся во дворе рабочий и продуктивный скот. Реже указывались запасы хлеба, количество надельной земли, занятия крестьян и их недоимки. Ценность сведений подворных описей возрастает, если они составлялись повторно, через определенный промежуток времени, ибо это дает возможность изучать эволюцию крестьянского хозяйства. «Сведения подворных описей отличаются большой точностью, ибо хозяйство крестьянина было на виду и ему было трудно что-либо скрыть», - отметил И.Д. Коваль-ченко1. «Однако этот источник не безупречен: во-первых, локальность подворных описей ограничивает выводы, сделанные на основе их анализа, сравнительно узкими территориальными рамками. Во-вторых, вследствие того, что из учета выпадали богатые крестьяне, отпущенные на волю за выкуп, источник дает искаженное представление об удельном весе зажиточной прослойки. В-третьих, подворные описи носили преимущественно фискальный характер, поэтому в опись заносились не все сведения о крестьянском хозяйстве, а лишь те, которые позволяли судить о его платежеспособности»2. Однако подворные описи дополняются сведениями из хозяйственной и распорядительно-исполнительной переписки, мирских приговоров, крестьянских жалоб и других документов, собранных в личных фондах.

К настоящему времени сохранилось лишь несколько сотен семейных архивов помещиков России. Почти все они принадлежали верхней, тончайшей прослойке дворянства. Но их относительная малочисленность компенсируется в какой-то мере наличием преимущественно в фондах областных архивов дел об опеке дворянских имений. В них отложился целый комплекс разнообразных источников: описи имений, ежегодные хозяйственные отчеты опекунов, приходные и расходные книги, различные реестры, раздельные акты, купчие крепости, предписания опеки, палаты гражданского суда и других

1 Ковальченко И.Д. Русское крепостное крестьянство. С. 34.

2 Федоров В.А. Указ. соч. С. 14. инстанций, рапорты опекунов, жалобы наследников, переписка с различными учреждениями, иногда ревизские сказки и уставные грамоты.

Для изучения крестьянского хозяйства и положения крепостных наибольшее значение имеют описи имений. В них фиксировались данные о количестве всех земельных угодий, как правило, раздельно на барскую запашку и крестьянскую надельную землю. Иногда опись имения включала в свой состав описание крестьянских дворов. В других случаях эти подворные описи являлись самостоятельными документами. К сожалению, большая часть подворных описей из дел об опеке дворянских имений беднее по своему содержанию, чем аналогичные источники из личных фондов. Так, в них реже приводится подворная раскладка тягол, отсутствуют данные о доходах и посевах крестьян, лошади часто не разделяются на рабочих и молодых. Нелишне отметить, что некоторые имения попадали в ведение опеки неоднократно.

Сведения о крестьянах встречаются и в других источниках, в частности, в отчетах опекунов имений. В них указывались площадь барской запашки и надельной пашни, число крестьян и дворовых с выделением работников и «полуработников», общее количество тягол, количество помещичьей земли, отданной в аренду (в том числе своим крестьянам). В специальных разделах отчета (ведомостях о приходе и расходе денег) также отмечается арендная плата за землю, полученная от своих крестьян и посторонних лиц, и оброчные деньги.

Информация, содержащаяся в документах из дел об опеке имений вполне достоверна. Деятельность опекунов находилась под постоянным контролем. Их отчеты проходили двойную проверку - со стороны уездной дворянской опеки и губернской палаты гражданского суда. Важную контрольную функцию играли описи имений. В одном из предписаний Курской палаты гражданского суда уездным опекам подчеркивалось: «Точные описи необходимы для соображения при ревизии отчетов»1.

В рамках настоящего исследования используется более 150 подворных описей имений, располагавшихся в Черноземном центре. Большинство из них введены в научный оборот автором настоящей работы. Кроме того, привлекаются результаты обработки подворных описей ряда имений, произведенной И.Д. Ковальченко.

Значительная часть информации почерпнута из различных заметок и статей, напечатанных в дореволюционной периодике. Особенно много необходимых нам материалов публиковалось в «Журнале Министерства внутренних дел», «Журнале Министерства государственных имуществ», «Журнале сельского хозяйства и овцеводства», «Русском архиве», «Земледельческой газете», «трудах» Вольного экономического общества и Русского географического общества. Множество свидетельств (не всегда беспристрастных) о положении крепостного населения приводится в пореформенной мемуаристике. Некоторые сведения о дореформенном крестьянском хозяйстве приводятся в работах земских статистиков.

Весь корпус использованных архивных и печатных источников содержит большой объем информации, достаточный для достижения поставленной цели исследования.

Теоретические основы и методы исследования. В современной отечественной историографии, после многих десятилетий монопольного господства марксистской формационной парадигмы в ее догматизированном, а по мнению некоторых историков и обществоведов, примитивизированном и даже «опошленном» виде, идет поиск новых теоретико-методологических подходов и методов исторического познания, включающий апробацию на российском материале объяснительных моделей и инструментария, выработанных зарубежной наукой. На этом непростом пути очень вероятны, если не

1 Рянский Л.М Источниковедческая характеристика дел об опеке дворянских имений (первая половина XIX в.) // Источниковедение отечественной истории: сб. ст. 1981. М., 1982. С. 180. неизбежны, те или иные ошибки, но в науке, как известно, отрицательный результат - тоже результат. Разумеется, здесь речь идет о подлинной науке, а не о ее профанации.

Важные соображения, призванные минимизировать возможные просчеты, были высказаны специалистами по историософии и методологии истории еще в конце прошлого столетия. И.Д. Ковальченко указал на бесперспективность создания «неких универсальных и абсолютных теорий и методов познания», на необходимость синтеза «философско-исторических и концептуальных подходов и построений» и перехода от «догматического гносеологического монизма (в любых его проявлениях) к познавательному плюрализму». Аргументируя свою позицию, которую мы разделяем, ученый выдвинул ряд доводов: 1) само создание такой возможности (создания «абсолютных» теорий -Л.Р.) исключает прогресс исторического познания; 2) любые теории исторически ограничены; 3) в них изначально заложены ошибки и просчеты; 4) неисчерпаемость черт и свойств общественно-исторического развития исключает возможность всеохватных теорий. В то же время «любая научная теория. содержит то или иное рациональное зерно. любой метод научного познания для чего-нибудь да хорош»1. В нашем понимании, это означает, что у того или иного подхода или метода есть своя «ниша», в рамках которой он способен реализовать свои познавательные возможности.

По изучаемой проблеме в обозначенных хронологических границах уже предпринимались попытки применения новых для российской историографии подходов, в частности, микроисторического. Последний был достаточно успешно апробирован при проведении историко-демографических исследований2.

1 Ковальченко И.Д. Теоретико-методологические проблемы исторических исследований: Заметки и размышления о новых подходах // Новая и новейшая история. 1995. № 1. С. 4

5. у

Хок С.Л., Мпзис Ю.А., Курцев А.Н. Совместный проект изучения демографической истории России в 1700 — 1917 гг.: источники, методика, анализ // Проблемы ист. демографии и ист. географии Центрального Черноземья: сб. науч. докл. IV межвуз. конф. по ист. демогр. и ист. геогр. Центрального Черноземья. М.-Курск, 1994; Каннщев В.В., Мизис Ю.А. Методологические проблемы интегрального социально-демографического исследования исто

46

С.А. Нефедов применил в своих исследованиях демографически-структурный анализ Дж. Голдстоуна (разновидность неомальтузианства), выдвинув его в качестве универсальной модели, объясняющей не только социально-экономическое, но и политическое развитие России на протяжении столетий1. Роль демографического фактора в общественном развитии, конечно, нельзя недооценивать, но мальтузианские претензии на его всеобщность все же вызывают сомнения по указанным выше причинам.

То же следует констатировать и в отношении формационной теории. Применительно к изучаемым нами проблемам отметим, что она фактически обрекла исследователей на заведомое признание кризиса крепостнической системы хозяйства перед реформой 1861 г. и на обязательный поиск соответствующих доказательств. Логика была предельно простой: коль скоро в 1861 г. произошла отмена крепостного права, то, в соответствии с формационным подходом, ей должен предшествовать кризис старой системы. В противном случае освободительная реформа становилась как бы незакономерной, по крайней мере, в экономическом отношении. Однако как быть с тем обстоятельством, что в России вопрос об отмене крепостного права был поставлен и дебатировался задолго до 20 - 30-х годов XIX в., когда, по мнению советских историков, наступил кризис крепостничества?

В основу настоящего исследования положены общенаучные принципы объективности, историзма, системности и, подчеркнем, многофакторный подход: «на историю страны воздействует гораздо более богатая и разнообразная палитра факторов, нежели скудный набор из двух-трех схематических доминант»2, притом как факторов внутренних, так и внешних. Геополитическое положение и хроническое отставание от более развитых держав нередко рии России XIX - начала XX в. на микроуровне // Actio nova: сб. науч. ст. М., 2000; Быка-лов А.Н Воспроизводство сельского населения Курской губернии в конце XVIII — начале XX века: автореф. дис. . канд. ист. наук. Курск, 2001.

1 Нефедов С.А. Демографически-структурный анализ социально-экономической истории России. Конец XV - начало XX века. Екатеринбург, 2005.

2 История России с древнейших времен до конца XVII века / А.П. Новосельцев и др. М., 1996. С. 7. вынуждали Россию реагировать (с большим или меньшим успехом) на исторические вызовы.

В диссертации крестьянское хозяйство рассматривается как подсистема и экономическая основа крепостнической системы хозяйства. От состояния хозяйства и положения крестьян зависело внутреннее «самочувствие» всей системы. Если крестьянское хозяйство способно к простому и тем более к расширенному воспроизводству, включая и воспроизводство рабочей силы, -крепостническая система в принципе должна сохранять устойчивость. В противном случае она теряет способность к саморегуляции и идет к упадку.

В этой связи представляется целесообразным построение модели жизнеспособного крестьянского хозяйства. В сущностно-содержательном плане крестьянский двор призван был обеспечить бесперебойное функционирование помещичьего хозяйства, но с другой стороны, это могло быть достижимо лишь при наличии ряда взаимосвязанных между собой условий: он должен иметь необходимый минимум семейных работников, тяглового скота и рабочего времени, обеспечивающих выполнение владельческих и других повинностей и, по меньшей мере, простое воспроизводство жизненных и хозяйственных средств и трудовых ресурсов.

Количественным выражением такой модели для земледельческих крестьян Черноземного центра, составлявших большинство крепостного населения, по нашему мнению, могут быть следующие значения основных параметров крестьянского хозяйства: наличие как минимум двух десятин пашни на мужскую душу, одной рабочей лошади на работника-мужчину, возможности посвящать своему хозяйству не менее половины рабочего времени. Последнее было достижимо, если количество налагаемых на двор тягол не превышало числа семейных работников. Правда, сельский уклад жизни предполагал вовлечение в производственный процесс максимума трудовых ресур-I сов, в том числе и тех членов семьи, которые формально не считались работниками. Учитывались также и дополнительные корректирующие критерии наличие конопляников, пасек и т.п., но сведения такого рода довольно слабо

I ' отразились в источниках. Из-за состояния документальной базы некоторые, порой существенные источники средств существования крестьян учесть невозможно, поэтому полученные результаты скорее будут заниженными, чем завышенными, что в известной мере служит гарантией от преувеличенных, чрезмерно оптимистичных выводов и оценок.

Более глубокому и точному уяснению сути данного вопроса призван способствовать анализ хозяйственного состояния крестьян, относившихся к различным имущественным группам, который рассматривается в специальной главе о расслоении крестьянства. Кроме того, вопрос о дифференциации в крепостной деревне немаловажен и в плане выяснения эволюционных изменений (в том числе и качественных) в крестьянском хозяйстве. Наконец, в зависимости от глубины и характера расслоения крестьянства можно также получить представление о внутреннем состоянии крепостнической системы, хозяйства в целом: чем обширнее беднейший крестьянский слой, тем она менее устойчива, и наоборот.

В соответствии с поставленными задачами и особенностями сформированной источниковой базы, в исследовании применялись общенаучные, специально-исторические и междисциплинарные методы, причем на всех этапах исследования, начиная с эмпирического и завершая обобщением собранного материала. Среди них заметное место занимал историко-сравнительный метод. Он позволяет выявлять существенные тенденции изучаемых явлений и процессов. Использовались также историко-ретроспективный и историко-типологический методы. В связи с тем, что значительную часть документальной базы составили описательные источники, применялась совокупность способов сущностно-описательного анализа, нацеленного не столько на простое описание, сколько на раскрытие внутреннего содержания явлений и процессов. Привлечение широкого круга статистических источников, отражающих массовые явления и процессы, обусловило доминирующую роль сущно-стно-количественного анализа и применение статистических методов.

49 I

Пожалуй, наиболее широко и интенсивно в исследовании применялся выборочный метод, позволяющий судить о целом по его части и с высокой степенью вероятности выявлять статистические закономерности. Обращение к выборочному методу объясняется тем, что официальные статистические источники сводного характера зачастую содержат неполные и недостоверные сведения, в лучшем случае, нуждающиеся в уточнении и корректировке. Поэтому предпочтение отдавалось трудоемким в разработке первичным источникам. К сожалению, только один из них - ревизские сказки - отличается сравнительно хорошей сохранностью, что позволяет самим исследователям сформировать репрезентативные выборки. Другие источники (например, подворные описи, отчеты опекунов помещичьих имений) либо плохо сохранились, либо еще не выявлены в архивах, либо изначально создавались выборочным способом. Подобные совокупности носителей статистической информации называются «естественными» или «стихийными» выборками. Если они отвечают критерию случайности и относительно равномерно охватывают генеральную совокупность, то также могут считаться репрезентативными выборками. Несмотря на приблизительность таких выборочных показателей, они зачастую отражают реальную действительность более адекватно, чем внешне упорядоченные сведения официальной статистики.

Весь арсенал применявшихся в данном исследовании методов повышает информационную отдачу источников, а тем самым - и степень обоснованности сделанных выводов по изучаемой проблематике.

Научная новизна исследования. В диссертации впервые дан обстоятельный историографический обзор основных работ дореволюционных российских историков и современных исследований по вопросу о положении помещичьих крестьян России в конце XVIII - первой половине XIX в. Также впервые вводится в научный оборот большой пласт первичных источников по Черноземному центру и показаны их информационные возможности.

Предложены и реализованы новые подходы и методики изучения целого ряда существенно значимых аспектов изучаемой проблемы. Приведены доказательства того, что вопреки существовавшим в историографии представлениям, которые по существу реанимируются в некоторых новейших исследованиях, в Черноземном центре вплоть до отмены крепостного права не наблюдалось ни демографической стагнации, ни тем более «вымирания» крепостного населения, хотя его естественный прирост, по-видимому, был несколько ниже, чем у государственных крестьян.

Установлено, что в изучаемом регионе с течением времени барская запашка действительно расширялась, но никогда не превышала крестьянские наделы, при этом рост помещичьей пашни происходил не столько за счет урезания крестьянского землепользования, сколько вследствие введения в хозяйственный оборот ранее не возделываемых угодий. Как показал проведенный анализ, имеющиеся в исторической и историко-экономической литературе сведения о размерах барской запашки безусловно завышены, а значит, завышена и мера эксплуатации барщинных крестьян, равно как и крестьян оброчных. Полученные нами данные подтверждают выводы тех исследователей, которые полагали, что рост крепостнических повинностей не поспевал за увеличением крестьянских доходов.

Согласно результатам проведенного нами выборочного исследования первичных источников (подворных описей), содержащего элементы моделирования, даже перед отменой крепостного права, не говоря уже о предыдущих десятилетиях, хозяйства основной массы барщинных и оброчных земледельческих крестьян, составлявших большинство населения помещичьей деревни региона, вполне соответствовали критериям жизнеспособного производственного организма, обеспечивающего основные потребности крестьянской семьи и исполнение владельческих и других повинностей.

Исследованы в масштабах Черноземного центра такие вопросы, как зарождение новых явлений в сельскохозяйственном производстве и развитие крестьянских промыслов, которые еще не подвергались специальному изучению.

Практическая значимость диссертации. Содержащиеся в работе конкретные данные, выводы и обобщения могут быть востребованы при дальнейшей разработке проблемы на основе различных подходов и создании обобщающих трудов, а также в преподавании общих и специальных курсов по отечественной истории, экономической, социальной и региональной истории, историографии и источниковедению.

Апробация работы. Основное содержание диссертации отражено в 41 публикации общим объемом 42 п.л. (Основные работы см. в списке использованных источников и литературы). Отдельные положения концепции автора по изучаемой проблематике обсуждались на международных, всероссийских, межвузовских и областных краеведческих научных конференциях и сессиях всесоюзного симпозиума по проблемам аграрной истории: Таллин (1984), Свердловск (1991), Тула (1999), Нижний Новгород (1997), Воронеж (2000), Тамбов (1984), Липецк (1998, 2000), Брянск (1996), Белгород (1992, 1999, 2010), Харьков (2009), Курск (1996, 2006, 2009, 2010). Тема исследования получила поддержку РГНФ (проект № 05-01-01230а).

Структура работы. Диссертация состоит из введения, четырех глав, заключения, списка источников и литературы и приложения.

Заключение диссертации по теме «Отечественная история», Рянский, Леонид Михайлович

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Таким образом, проведенный анализ данных разнообразных источников показал, что в изучаемый период состояние хозяйства и положение основной массы частновладельческих крестьян Черноземного центра по-прежнему зависело в первую очередь от степени крепостнической эксплуатации и обеспеченности их земельными угодьями. Со временем интенсивность эксплуатации крестьянства возрастала, хотя и неравномерно. Если в северных районах, где мелкое и среднее дворянское землевладение распространилось давно и помещичье хозяйство было вполне сложившимся организмом, размеры барской запашки и в меньшей степени оброка были весьма высокими уже в конце XVIII в. и в дальнейшем оставались стабильными или росли медленно, то на юге Черноземья, продолжавшего осваиваться в это время, эксплуатация увеличивалась более высокими темпами. В основном это было связано с завершением структурирования и организационного оформления крупных и крупнейших помещичьих хозяйств, охватывавших значительную часть крестьянства. Пример Ракитянского имения Юсуповых (Курская губерния) является весьма показательным в этом отношении.

Однако, как показал анализ достоверных данных, содержащихся в хозяйственной документации отдельных помещичьих имений, средние размеры барской запашки, приходящейся на мужскую душу, были существенно ниже, чем считало большинство исследователей. Даже перед отменой крепостного права данный показатель составлял 1,8 дес. пашни, что на треть выше, чем в конце XVIII в. Если ориентироваться не на среднее, а на маловероятное верхнее интервальное значение этой оценки, то и тогда, при 99-процентном уровне надежности, размер барской запашки окажется не слишком высоким (2,4 дес. на душу). За этот же период средний размер надела пашни у барщинных крестьян, согласно данным тех же источников, сократился всего на 15%. Уместно подчеркнуть, что эта выборочная оценка размеров пашенного надела перед отменой крепостного права достаточно близка к данным, полученным на основе сплошного изучения таких точных источников, как уставные грамоты, а это повышает доверие и к выборочному показателю размеров барской запашки. Таким образом, вопреки распространенному в историографии представлению, крестьянское землепользование, по крайней мере, пашенные угодья, не являлось главным источником расширения помещичьей запашки. Помещики, очевидно, использовали для этой цели свои земельные ресурсы (пастбищно-сенокосные угодья, леса, неудобья). Кроме того, они стремились ограничивать прирост численности населения в поместьях: «лишних» крепостных продавали на своз, переводили в свои малонаселенные имения, отпускали на волю, переводили в состав дворовых. Перечисленные меры позволяли сохранять при расширении барской запашки приемлемые размеры крестьянского надела. Достоверные массовые данные о реальном землепользовании оброчных крестьян в конце XVIII в. отсутствуют (лишь предполагается, что в оброчных имениях вся земля находилась в распоряжении крестьян, однако, согласно сведениям по отдельным имениям, так было далеко не всегда), а в середине XIX в. их надел был несколько выше, чем у барщинников. В течение рассматриваемого периода средний оброк в Черноземном центре возрос с примерно 3 — 4 руб. серебром до 6 - 8 руб. на мужскую душу, но одновременно у крестьян расширились источники получения денежных средств.

В изучаемый период в России действовал ряд факторов, препятствовавших неограниченному усилению крепостного гнета и разорению крестьянских хозяйств. Помещики хорошо осознавали ущербность чрезмерной эксплуатации и прямую зависимость собственного благополучия от состояния крестьянского хозяйства и, несомненно, понимали необходимость поддержания его в тяглоспособном состоянии как важнейшего условия нормального функционирования и самого помещичьего хозяйства. Поэтому они соотносили объем налагаемых повинностей с экономическим потенциалом крестьянских дворов и оказывали нуждающимся крестьянам необходимую поддержку. Кроме того, стремление помещиков к усилению эксплуатации ограничивалось, а порой и парализовалось сельскими общинами. Оно также умерялось прямым противодействием крестьян или хотя бы потенциальной угрозой их открытого сопротивления. Лимитирующую роль в этом отношении играло законодательство и его правоприменительная практика. Как свидетельствуют источники, помещики не могли не считаться с позицией верховной власти и проводимой ею политикой, направленной на постепенное ограничение помещичьей власти над крестьянами, без риска подвергнуться достаточно чувствительным наказаниям.

В первой половине XIX в. сельское хозяйство Черноземного центра продолжало развиваться экстенсивным путем. Посевы зерновых культур за это время возросли как минимум в 1,4 раза. По данным официальной статистики, урожайность хлебов в предреформенный период была несколько ниже, чем в начале XIX в. Но здесь необходимо учитывать то обстоятельство, что наряду с плодородными целинными землями в хозяйственный оборот вовлекались и менее плодородные угодья, ранее считавшиеся мало пригодными для хлебопашества, и что почва постепенно истощалась. Тем не менее, и в середине XIX в. средние урожаи зерновых были гораздо выше, чем указывалось в официальной статистике. Если, по сведениям губернаторских отчетов, уровень урожаев колебался в пределах от сам-3 до сам-4, то по свидетельствам тогдашних наблюдателей, экспертов и кадастровых комиссий, они достигали сам-5, сам-6 и даже выше. Между тем от принятых значений урожайности хлебов напрямую зависели и оценки историками уровня потребления крестьян, характеризующего степень их благосостояния. Согласно официальным данным, на полях помещичьих крестьян Черноземного центра в среднем производилось: в 1840-х годах 3,15 четвертей хлеба на душу обоего пола, а в 1850-х - 2,66 четвертей, что превышало принятую тогда годовую норму продовольствия. Однако, учитывая, что официальная статистика занижала урожаи, в действительности обеспеченность крестьян хлебом, очевидно, была значительно лучшей.

Сельскохозяйственное производство крестьян носило в целом натуральный характер, на рынке сбывались преимущественно излишки производимой в их хозяйствах продукции. Вместе с тем в ряде местностей отдельные отрасли земледельческого производства были довольно тесно связаны с рынком. К ним в первую очередь относилось коноплеводство. Посевы конопли получили наибольшее распространение в Орловской, Тульской, Рязанской и Курской губерниях. На базарах и ярмарках крестьяне сбывали простые холсты, пеньку и конопляное масло в значительных объемах. Конопля была весьма доходной, но трудоемкой культурой, требовавшей большого количества органического удобрения.

В ряде местностей, в особенности вблизи городов, возникали очаги торгового огородничества. Крестьяне выращивали овощи специально с целью сбыта их на рынке. В Воронежской губернии быстрыми темпами расширялись посевы подсолнечника. Центром подсолнечниководства являлась Алексеевская вотчина Шереметевых, где торговые обороты подсолнечникового масла достигали сотен тысяч рублей серебром. В южных уездах Воронежской, Курской и Тамбовской губерний крестьяне заводили бахчи с явно предпринимательскими целями, зарабатывая многие сотни рублей. Возникновение в регионе свеклосахарной промышленности стимулировало заведение вблизи предприятий данной отрасли крестьянами «свекловичных плантаций». Свекловодство также было доходной отраслью сельскохозяйственного производства. В конце XVIII - начале XIX в. на Юге Черноземного центра существовали очаги торгового животноводства, однако в связи с интенсивной распашкой пастбищно-сенокосных угодий они сокращались и исчезали. Впрочем, из-за состояния источников этот вопрос остается недостаточно изученным.

Конечно, удельный вес торгового земледелия и животноводства в крестьянской экономике Черноземного центра оставался небольшим до самого конца изучаемого периода, но они способствовали повышению доходности крестьянского хозяйства и играли экономически прогрессивную роль.

Но, пожалуй, еще в большей степени о росте прогрессивных тенденций в крестьянском хозяйстве региона свидетельствует неуклонное распространение и развитие местных и отхожих крестьянских промыслов, имевшее, правда, и свои теневые стороны. Как показывает анализ источников, многие из которых впервые введены в научный оборот, промыслы были в Черноземном центре более массовым явлением, чем принято считать в отечественной историографии, и имели отчетливо выраженную тенденцию к дальнейшему росту. Наибольшее распространение неземледельческие промыслы получили в малоплодородных северных уездах Рязанской и Тульской губерний, испытывавших «могучее влияние Москвы». Здешние крестьяне состояли преимущественно на оброке и уходили работать на московские предприятия. Обогатившись производственным опытом, они затем становились основателями некоторых промыслов на месте постоянного жительства. Ярким примером тому может служить текстильное производство в Рязанской губернии.

Промыслы все более распространялись и в других черноземных губерниях. Центрами промыслов становились многонаселенные, относительно малоземельные села и слободы, имевшие более или менее благоприятные условия для развития товарно-денежных отношений и располагавшиеся вблизи больших дорог и торговых трактов. Они постепенно втягивали в свою орбиту жителей небольших населенных пунктов. Например, в Курской губернии центрами сапожного промысла стали слободы Михайловка и Олыианка Но-вооскольского уезда, из которых он распространился благодаря деятельности крупных скупщиков и на другие селения. Подобная картина наблюдалась и в текстильном промысле Рязанской губернии. Местами происходил процесс формирования промысловых округов («околотков»). В большинстве случаев крестьяне совмещали свои ремесленные занятия с земледелием, но иногда последнее оттеснялось на второй план и носило вспомогательный характер в крестьянском хозяйстве. Некоторые промыслы, как, например, кузнечное, маслобойное и мельничное дело были распространены повсеместно. По всей вероятности, самым распространенным промыслом являлось ткачество, которым занимались практически в каждом крестьянском доме, носившее характер примитивной домашней промышленности. Лишь в отдельных районах Рязанской, Тульской и, вероятно, Орловской губернии оно стояло на более высокой степени развития.

В целом же крестьянские промыслы находились на различных стадиях эволюции: а) домашняя промышленность, удовлетворявшая нужды крестьянской семьи; б) ремесло; в) простая кооперация и мануфактура в централизованной и рассеянной формах (в основном на этапе своего становления). Источники позволяют констатировать с полной определенностью наличие мануфактуры только в текстильной промышленности указанных выше районов. В других развитых отраслях, как, например, в сапожном производстве Курской губернии наблюдался только процесс становления мануфактурной формы его организации, который завершится уже после отмены крепостного права. В большинстве же крестьянских ремесел происходило формирование и развитие мелкого товарного производства. В пенькотрепальном промысле некоторых помещичьих селений Курской губернии появились довольно крупные мастерские, на которых трудилось по нескольку десятков наемных работников. В ряде промыслов организаторами производства выступали скупщики, сколотившие капиталы в торговых операциях.

В первой половине XIX в. развивались не только местные, но и отхожие крестьянские промыслы. При этом, если в северной части Черноземного центра преобладал промысловый, то в южной - сельскохозяйственный отход. Большинство отходников рекрутировалось из среды государственных и оброчных помещичьих крестьян (включая часть дворовых людей). Барщинни-ков помещики отпускали на заработки в осенне-зимний период после завершения цикла сельскохозяйственных работ. Впрочем, затягловые работники могли обращаться к заработкам и в другое время года. Судя по имеющимся данным, касающимся государственных крестьян, большинство из них отправлялись в отход по краткосрочным (до 4-х месяцев) билетам, однако небольшая часть отходников отлучалась по паспортам на более длительные сроки. Впрочем, крестьяне могли брать билеты по нескольку раз в год. Крестьяне прибегали к отхожим заработкам не только из-за нехватки и недостаточного плодородия земли, но и вследствие низких рыночных цен на хлеб, по причине образовавшегося избытка рабочей силы, а также в годы неурожаев и недородов (замечено, что в такие годы число отходников резко возрастало). Развитие промыслов стимулировалось и повышением спроса на ремесленные изделия. Имел значение и продолжительный период времени, свободный от полевых работ. Наконец, немаловажным стимулом для отхожих заработков была необходимость уплаты владельческих, государственных и других денежных повинностей.

Занятия отхожими и местными промыслами, с одной стороны, несомненно, повышали доходность крестьянского хозяйства и потому служили предпосылкой для роста оброчных платежей, но, с другой — могли отрицательно сказываться на состоянии земледельческого производства крестьян и иметь определенные нравственные издержки.

Анализ данных подворных описей показал, что вплоть до отмены крепостного права хозяйства земледельческих крестьян, составлявших подавляющее большинство крепостного населения Черноземного центра, сохраняли свою способность к нормальному функционированию. В крестьянских дворах на каждого работника-мужчину (в том числе и затяглового) приходилось в среднем 1,1 рабочей лошади, а на тягло - 1,7. По мнению помещиков, указанное количество тяглового скота было в общем-то достаточным для своевременной обработки помещичьей и крестьянской запашки и выполнения других необходимых работ. Средний крестьянский земельный надел превышал 2 дес. пашни на душу мужского пола, что позволяло получать не только необходимый, но и прибавочный продукт. Барщинные крестьяне больше половины рабочего времени трудились в собственных хозяйствах. Одним словом, крестьянские дворы в целом соответствовали выдвинутым критериям жизнеспособного хозяйства.

Ключевое значение имеет проблемный вопрос о соотношении степени эксплуатации крестьян и производственно-экономических возможностей их хозяйства. Исходя из приведенных выше данных, можно предполагать, что между ними постоянно устанавливался некий динамический баланс, который помещики, при всем своем стремлении к повышению доходов, все-таки старались не нарушать, ввиду угрозы подрыва собственного хозяйства, возникновения крестьянского протеста и других причин. Более определенный ответ на данный вопрос могли бы дать крестьянские бюджеты, но, к сожалению, до отмены крепостного права научно обоснованные бюджетные обследования не проводились. Рассмотренные нами приблизительные расчетные данные о расходах и доходах крестьян Курской губернии свидетельствуют о том, что в целом их хозяйства были способны выдерживать крепостнический гнет и обеспечивать жизненные потребности крестьянских семей. Анализ бюджетных показателей оброчных крестьян Орловской и Рязанской губерний, выведенных И.Д. Ковальченко и Л.В. Миловым, показывают, что после уплаты оброка в середине XIX в. у крестьян оставалось больше денег, чем в конце XVIII в., хотя темпы роста оброка опережали увеличение крестьянских доходов. Однако, если в эти расчеты внести коррективы, предложенные Б.Г. Лит-ваком и Б.Н. Мироновым, которые представляются обоснованными, то доходность крестьянского хозяйства будет опережать рост не только оброка, но и всех повинностей, вместе взятых, а денежные остатки окажутся еще большими, чем по данным И.Д. Ковальченко и Л.В. Милова.

Как показывает изучение в динамике вопроса о расслоении земледельческих крестьян, проведенное на базе выборок подворных описей, в средних и зажиточных дворах на работника-мужчину приходилось более одной рабочей лошади, не считая молодняка старших возрастов, который частично использовался на сельскохозяйственных работах. Что касается характера дифференциации основной массы крестьянства, то она еще не переросла рамок существовавшего всегда простого имущественного и хозяйственного неравенства, хотя встречались и исключения. Расслоение большинства крестьян происходило не под влиянием законов товарного производства, а вследствие регулирующего патронажа помещика и мира, в более широком смысле - под воздействием крепостнической системы в целом. Играл также свою регулирующую роль и демографический фактор: при прочих равных условиях от количества работников, несших тягло, зависела обеспеченность крестьянского двора пашней и другими угодьями и общее состояние крестьянского хозяйства. Лишь в среде земледельчески-промысловых, промыслово-земледельческих и особенно промысловых крестьян, хозяйства которых были тесно связаны с рынком, появилась тенденция к собственно социальному расслоению, но они являлись меньшинством населения крепостной деревни региона. Большинство же до конца изучаемого периода составляло среднее по хозяйственной состоятельности крестьянство. Впрочем, доля зажиточных дворов тоже была заметной, тогда как удельный вес беднейшей крестьянской прослойки в целом оставался невысоким.

Помещичье крестьянство страдало не столько от крепостнической эксплуатации, сколько от неустроенности быта, плохих жилищных условий, скученности и антисанитарии, низкого культурного уровня, предрассудков и предубеждений, приводивших к массовому поражению людей эпидемическими заболеваниями и высокой детской и младенческой смертности. В изучаемый период ощутимые и весьма быстрые изменения в быту происходили преимущественно в развитых промысловых селениях и они касались главным образом достаточно состоятельных крестьян.

Конечно, положение крепостных, равно как и других разрядов крестьянства, было нелегким, и оно далеко не «благоденствовало», но все же не таким безотрадным, каким его изображали историки либерального, народнического и марксистского направлений. Это нашло свое концентрированное выражение в демографической ситуации, сложившейся в частновладельческой деревне Черноземного центра перед отменой крепостного права. Вопреки рожденной еще до революции «мрачной» (по выражению П.Г. Рындзюнского) теории «вымирания» крепостного крестьянства и мальтузианской концепции, в действительности его естественный прирост не прекращался даже в последние предреформенные десятилетия. Правда, он был несколько ниже, чем в реформированной П.Д. Киселевым государственной деревне. При этом главной причиной падения доли крепостного населения в общем народонаселении Черноземного центра был не его пониженный естественный прирост, а прогрессирующий выход в другие сословия.

Имеются и другие косвенные показатели положения крестьян. К ним относятся повышение среднего роста россиян, в том числе и жителей Черноземья, в течение изучаемого периода, что не могло происходить при ухудшении условий существования. Помещичье хозяйство находилось далеко не в таком плачевном состоянии, как это представлялось многим историкам. Между тем оно неизбежно разрушилось бы при разоренном крестьянском хозяйстве.

Суммируя все вышеизложенное, можно сделать вывод, что в первой половине XIX в., в том числе и накануне отмены крепостного права, в помещичьей деревне Черноземного центра не наблюдалось системного кризиса. В экономике страны явно преобладали прогрессивные тенденции. Иная оценка не просто бы противоречила, но находилась в вопиющем контрасте с неопровержимым фактом ускорения экономического развития империи в первой половине XIX в. Ибо тогда большая часть освоенного экономического потенциала страны, включая многие промышленные предприятия, была сосредоточена в частновладельческой деревне и в базировавшемся на принудительном труде Уральском железоделательном районе. Тем не менее страна, вне всякого сомнения, остро нуждалась в освободительных реформах. Оставаясь крепостнической, Россия не была в состоянии ответить вполне адекватно на вызовы времени. Это со всей очевидностью продемонстрировало ее поражение в Крымской войне.

Список литературы диссертационного исследования доктор исторических наук Рянский, Леонид Михайлович, 2011 год

1. Архивные источники Российский государственный исторический архив

2. Ф. 571 (Департамент разных податей и сборов).1. Оп. 4. Д. 24.1. Оп.6. Д. 1023.

3. Оп.9. Д. 18, 32, 34, 49,50.

4. Ф. 1088 (Личный фонд Шереметевых).

5. Оп. 6. Д. 40, 108, 200, 1146, 1237, 1296, 1297, 1298, 1601, 1700, 2118.

6. Ф. 1281 (Губернаторские отчеты).

7. Оп.4. Д.51а, 67, 72, 73, 74, 79, 88; Оп.5. Д.47, 48а, 56, 70,71; Оп.6. Д.59, 73, 80, 108.

8. Российский государственный архив древних актов

9. Ф. 1252 (Личный фонд Абмелек Лазаревых).1. Оп. 1. Д. 2909.

10. Ф. 1263 (Личный фонд Орловых-Давыдовых).1. Оп. 1. Д. 6744;

11. Ф. 1273 (Личный фонд Долгоруковых). Оп. 1. Д. 2754.

12. Ф. 1290 (Личный фонд Юсуповых).

13. Оп. 3. Д. 4776, 4884, 4910, 4938, 4992, 5017, 5076, 5153, 6598, 6723. Оп. 4. Д. 1826.

14. Ф. 1355 (Экономические примечания).

15. On. 1. Д. 651, 2019, 571, 578, 579, 593, 597, 605, 614, 624, 634, 641, 657, 661, 671,677, 694, 696, 566, 1982.

16. Ф. 1412 (Личный фонд Бобринских).1. Оп. 6. Д. 281,282, 284

17. Научно-исследовательский отдел рукописей Российской государственной библиотеки

18. Ф. 19 (Личный фонд Барятинских).

19. Оп. 1. Д. 35-в, 35-з, 41-а, 43-д, 156, 157, 227.

20. Государственный исторический музей Отдел письменных источников

21. Ф.З (Личный фонд Куракиных).1. Оп. «Н». Д.557-а;

22. Ф.117 (Личный фонд Мухановых). Оп.1. Д.324.

23. Государственный архив Воронежской области

24. Ф.167 (Воронежская палата гражданского суда). Оп.1.

25. Д.2230, 2260, 3114, 3314, 3824, 3933, 3982, 4437, 4455, 5121, 5188, 5221, 6198, 17135.

26. Государственный архив Курской области

27. Ф.26 (Курское наместническое правление).1. Оп.1. Д.158, 254

28. Ф. 33 (Курское губернское правление).1. Оп. 1. Д. 1111.

29. Оп. 2. Д. 45, 495, 1111, 3587, 4363.

30. Ф.56 (Курская губернская комиссия народного продовольствия). Оп.1. Д.185.

31. Ф. 59 (Курская палата гражданского суда).1. Оп.1. Д.9856;

32. Оп. 3. Д. 220, 224, 225; Оп. 41. Д. 147, 157;

33. Оп. 42. Д. 27, 30, 40, 43;1. Оп. 44. Д. 95.

34. Ф. Р-30 (Личный фонд Ф. И. Лаппо).1. Оп. 1. Д. 20.

35. Ф. 153 (Курская палата государственных имуществ).1. Оп. 1. Д. 144, 297, 675.

36. Ф. 294 (Рыльская дворянская опека).

37. Ф. 1600 (Следственная комиссия по делу курской помещицы Бри-скорн).1. Оп. 1. Д. 2,3.

38. Государственный архив Орловской области

39. Ф.70. (Волховская дворянская опека)1. Оп.1. Д.З;

40. Государственный архив Тамбовской области

41. Ф.162 (Тамбовская дворянская опека).1. Оп.1. Д.З;

42. Ф.164 (Козловская дворянская опека).

43. Оп.1. Д.2, 3, 4, 10, 15, 19, 29, 33, 65, 68, 69;

44. Государственный архив Тульской области

45. Ф. 77. (Описания имений 1858 г. по Богородицкому у.)1. On. 1. Д. 1904-а.

46. Ф.111 (Вотчинная контора С. Троицкого на Филиной Зуше Чернск. у. Тульск. губ. имения П. Толстого и его дочери А. П. Мордвиновой).1. Оп.1. Д.14, 138, 288;

47. Ф.2065 (Личный фонд Даниловых).1. Оп.1. Д.81;2. Печатные источники

48. Бланк. Русский помещичий крестьянин // Труды ИВЭО. 1856. T. II. № 5. С.117 129.

49. Военно-статистическое обозрение Российской империи T. XIII. Ч.З. Курская губерния / Сост. Дуброво и Рельи. СПб., 1850. 2., 248 е.; 35 л. табл.

50. Военно-статистическое обозрение Российской империи. T. VI. Ч. 4. Тульская губерния / Сост. Гвоздев. СПб., 1852. 1., 168 е.; 6 л. табл.

51. Военно-статистическое обозрение Российской империи. Т. VI. Ч. 5. Орловская губерния / Сост. Кузьмин. СПб., 1853. 2., 186 е.; 38 л. табл.

52. Военно-статистическое обозрение Российской империи. Т. VI. Ч.З. Рязанская губерния / Сост. Рейхель. СПб., 1848. 2., 78, 31 е.; 2 л. табл.

53. Военно-статистическое обозрение Российской империи. Т. XIII. Ч. 1. Тамбовская губерния / Сост. Кузьмин. СПб., 1851. 2., 146, 24 е.; 57 л. табл.

54. Военно-статистическое обозрение Российской империи. Т. XIII. Ч. 2. Воронежская губерния / Сост. Руктешель и Казимирский. СПб., 1850. 1., 108, 126 е.; 8 л. табл.

55. Географо-статистический словарь Российской империи / Сост. П. Семенов. СПб., 1865. Т. 1.716 с.

56. Географо-статистический словарь Российской империи / Сост. П. Семенов. СПб., 1863. Т. II. 898 с.

57. Дэн В.Э. Население России по пятой ревизии. Подушная подать в XVIII веке и статистика населения в конце XVIII века: в 2-х т. М., 1902. Т. 1. 377 с.

58. Из истории Курского края: сборник документов и материалов. Воронеж: Центрально-Черноземное книж. изд-во, 1965. 408 с.

59. Исследования о состоянии пеньковой промышленности в России. СПб.: Тип. М-ва гос. имуществ, 1852. 410 е., разд. паг.; 18 л. илл, карт.

60. Крестьянский вопрос в России (1796 1830 гг.): Дворянское общество и власть: сб. док. / Подготовка материала, вводная статья и комментарии А.Н. Долгих. Липецк: ЛГПУ, 2005. Т. I. 363 е.; Т. II. 322 с.

61. Курская губерния. Список населенных мест по сведениям 1862 г. СПб. 1868. 99 с.

62. Кустарные промыслы Курской губернии / Сост. Н. Добротворский. Курск: Курск, губ. зем. стат. бюро, 1886. Вып. 2. 4., II, 255 с.

63. Левитский Д. Описание выделки кож, шитья сапогов и торговли ими крестьян слободы Олыпанки Курской губернии Новооскольского уезда // Труды Императорского Вольного экономического общества. 1860. Т. I. С. 182-201.

64. Лодыженский Е. Русский помещик // Труды ИВЭО. 1856. Т. II. № 4. С. 67 74.

65. Материалы для географии и статистики России, собранные офицерами Генерального штаба. Воронежская губерния / Сост. В. Михалевич. СПб., 1862. IV, III, 413 е.; 7 л. карт, табл.

66. Материалы для географии и статистики России, собранных офицерами Генерального штаба. Рязанская губерния / Сост. М. Баранович. СПб. 1860. III, IV, 553 е.; 4 л. ил., карт.

67. Материалы для статистики России, собираемые по ведомству государственных имуществ. СПб.: Типография Мин-ва гос. имуществ, 1859. Вып. II. 263 с.

68. Машкин. Быт крестьян Курской губернии Обоянского уезда // Этнографический сборник Императорского Русского географического общества. СПб.: Изд. рус. геогр. общ-ва, 1862. Вып. V. С.11 97.

69. Новый и полный географический словарь Российского государства или Лексикон. М.: Университетская типография Н. Новикова, 1788. Ч. III. 352 с.

70. Объяснение к хозяйственно-статистическому атласу Европейской России / Сост. И Вильсон. СПб., 1869. XIII, 523 с.

71. Памятная книжка Курской губернии на 1860 год. Курск: В типографии Курск, губ. правления, 1860, 362 с.

72. Памятная книжка Курской губернии на 1893 г. Курск, 1893;