Функции философского текста в романах М. Алданова: Платон, Декарт тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.01.01, кандидат филологических наук Болотова, Татьяна Ивановна

• Болотова, Татьяна Ивановна
• кандидат филологических наук
• 2007

Оглавление диссертации кандидат филологических наук Болотова, Татьяна Ивановна

ВВЕДЕНИЕ.

ГЛАВА 1. Смысл о- и структурообразующая роль платоновского текста в философско-исторических романах М. Алданова.

1.1. Эволюция мотива самоубийства.

1.2. Символическая функция мотива пещеры.

ГЛАВА 2. Принцип абсолютного сомнения Декарта и ирония повествователя в романах М. Алданова.

2.1. Образ героя как призма чужого философского текста в тетралогии ^ «Мыслитель».

2.2. Идейно-эстетические функции образа Декарта в романе ^ «Пещера».

2.3. Платон и Декарт в кругу философских собеседников автора в ^ книге «Ульмская ночь. Философия случая».

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Функции философского текста в романах М. Алданова: Платон, Декарт»

Философско-исторические романы М. А. Алданова (1886-1957) -крупное явление в русской исторической романистике XX века. Тетралогия «Мыслитель» (1921-1927), трилогия «Ключ. Бегство. Пещера» (1926-1937), романы «Истоки» (1950), «Самоубийство» (1956-1957) и др. представляют собой сложное дискурсивное единство, вбирающее философский, исторический, этический и эстетический аспекты преломленной в авторском сознании реальности. Для писателя характерно преодоление традиционных границ между научно-философским и художественным познанием. Интеллектуализация романного мышления проявляется в определяющей роли авторской концепции, как в отдельном произведении, так и в метароманном целом художника-мыслителя.

Средоточием философской мысли М. Алданова, находящейся в русле рационалистической традиции, является гносеологическая проблематика. ? Сосредоточенность автора на вопросах о путях и границах человеческого познания определяет специфику решения философской, исторической, антропологической и эстетической проблем. Выбор автором Платона и Декарта в качестве главных собеседников определяется общностью идей философов в гносеологической сфере. Поэтому важную роль в романных текстах писателя играют платоновское представление о познании действительности человеком, нашедшее свое образное выражение в его мифе о пещере, и декартовский принцип абсолютного сомнения.

Понятие философский текст, являющееся опорным в диссертационном исследовании, означает не отдельное высказывание и не фрагмент текста, цитируемый в романах М. Алданова, а также не простую совокупность произведений философа, а комплекс его высказываний, представляющих собой смысловое единство, в диалогические отношения с которым вступает автор-повествователь. В осмыслении философского текста для нас важным является культурно-семиотический аспект. Мы опираемся на теоретические суждения Ю. М. Лотмана о тексте как о семиотической структурной конструкции, обладающей определенным кодом и границами, и об особой функции «памяти» текста в культурно-историческом пласте. Не менее значимыми являются представления ученого о тексте не только как о конденсаторе культурной памяти, но и как о генераторе новых смыслов. Для воспринимающего текст - всегда метонимия реконструируемого целостного значения, «дискретный знак недискретной сущности».1 По М.М. Бахтину, текст - это прежде всего совокупность высказываний, идей, мотивов, образов и других составляющих, направленных на «диалогическую ориентацию слова среди чужих слов», осуществляющих «диалогические отношения», представляя собой отклик на предыдущие высказывания и адресацию к духовно-инициативному, творческому отклику. Подобное понимание фшософского текста позволяет описать в работе комплекс связей алдановских произведений с текстами Платона и Декарта и одновременно подчеркнуть диалогический характер взаимодействия с идеями предшественников.

Романы М. Алданова неразрывно связаны с развитием жанра романа в XX веке. Особенности проблематики и поэтики его произведений проистекают во многом из мировидения писателя, в формировании которого одну из важных ролей сыграло научное, философское и художественное сознание современной ему эпохи. Изменения в науке и культуре рубежа XIX-XX веков (открытие теории относительности Эйнштейном, становление неклассической философии, переосмысление в искусстве модернизма культурных традиций) привели к пониманию невозможности объективного познания действительности человеком и к поиску новых способов восприятия и осмысления реальности. Новый характер диалога между человеком и миром нашёл свое отражение в жанре романа: он проявляется в авторском отношении к воссозданной в романах действительности и в способах его репрезентации.

Для Алданова-романиста характерна диалогическая форма воплощения авторского сознания. Важно отметить, что диалогическая структура свойственна романной форме как таковой. Диалогичность романа как жанра заключается в особой «проблемности, специфической смысловой незавершенности и в живом контакте с неготовой, становящейся современностью (незавершенным настоящим)».3 В переломные эпохи в диалоге с миром, ведущимся романистом, на первое место выводятся познавательные особенности человеческого сознания, специфика которых и способна открыть художнику-мыслителю пределы восприятия действительности. Представляется не случайным акцентирование в работах М. М. Бахтина гносеологической составляющей жанра романа в его коррелятивной соотнесенности с философским дискурсом: « <.> когда роман становится ведущим жанром, ведущей философской дисциплиной становится теория познания».4

Философско-историческая проблематика алдановского романного текста (поиск «законов» истории и постижение их относительности, рефлексия о субъективном характере восприятия мира человеком и отсутствии абсолютных ценностей), а также ироническое мировидение М. Алданова обусловливают диалогический характер его произведений. Писатель ищет различные пути приближения к истине. Это одна из причин того, что принцип диалогизма становится главным способом выражения авторской позиции в тексте. Другой причиной оказывается специфическая проблемность жанра романа: « <.> для него характерно вечное переосмысление и переоценка объекта художественной действительности».5

Однако диалогичность алдановского текста вступает в некое противоречие с монологической составляющей его романов. Монологическое начало обусловлено необходимостью выразить определенный взгляд на мир, хотя бы и «парадоксально» отрицающий возможность монистической концепции. Выявление специфики и границ диалогизма в алдановских философско-исторических повествованиях - одна из главных задач диссертационного исследования.

Проявлением диалогического начала в романах Алданова является высокая степень интертекстуальности его произведений. Благодаря структуре «текст в тексте» (цитатам, аллюзиям, упоминаниям произведений и имен их авторов) писатель подключает читателя к широкому кругу явлений европейской и отечественной культуры. Специфика романов Алданова состоит в цитировании не только художественных текстов предшественников, но и собственно философских мотивов, образов и форм, принадлежащих европейским и отечественным мыслителям - от Платона до В. Соловьева.

На наш взгляд, особое место среди многочисленных философских собеседников М. Алданова занимают Платон и Декарт. Через сложную < систему отсылок к произведениям данных авторов в философско-исторические романы Алданова входит онтологическая и гносеологическая проблематика, подвергающаяся авторскому переосмыслению. Предлагаемый в работе анализ функций философского текста Платона и Декарта в творчестве М. Алданова позволяет внести некоторые существенные уточнения в представления современных алдановедов о характере философской позиции писателя и жанровой природе его романов. Этим определяется актуальность диссертационного исследования.

В изучении специфики художественного мышления М. Алданова автор диссертационного исследования опирается на опыт критики русского зарубежья (Г.В. Адамович, В.В. Вейдле, Г.П. Струве, М.М. Карпович, A.A. Кизеветтер, Н.Ч. Ли и др.) и результаты отечественного литературоведения (A.A. Чернышев, В.В. Агеносов, Н.М. Щедрина, Б.А. Кдырбаева, В.А. Туниманов, Т.Я. Орлова, Т.Н. Фоминых, И.В. Макрушина, Т.П. Дронова, Е.Г. Трубецкова, Е.И. Бобко, A.B. Млечко и др.).

Интертекстуальность как проявление диалогических отношений неразрывно связана с широким кругом вопросов, миновать которые не могли исследователи творчества М. Алданова. Прежде всего это жанровая природа алдановских романов и формы полемического обращения писателя к идеям предшественников. Учитывая меру изученности творчества писателя, считаем целесообразным в обзоре работ предшественников начать с суждений общего характера об особенностях мировоззрения автора и специфике его художественного мышления.

Доминантные черты алдановского творчества, затрагивающие разные аспекты диалогических отношений в романах писателя, отмечены критиками русского зарубежья и западными исследователями. Об особом метатекстовом единстве его романных текстов говорит Ч. Н. Ли. Также он отмечает диалогическую обращенность писателя XX века к произведениям, взглядам и идеям Декарта и Достоевского, носящую полемический характер в отношении последнего.6

К жанровому диалогу романов Алданова с французской повествовательной традицией обращаются В. Вейдле и Г. Струве: «Но, может быть, прав В. В. Вейдле, что при всех толстовских приемах Алданова (которые, скажем, особенно чувствуются в его первых вещах и объясняются, вероятно, ученичеством) традиция, которая стоит за его романами, - это традиция не русская, а западноевропейская, в частности французская».7

Г. Газданов в статье, посвященной алдановскому творчеству, предлагает отточенную «формулу» его авторского «я»: «Если бы творчество Алданова нужно было определить в двух словах, то эти слова были бы: ум, сомнение, печаль».8 Эта ёмкая характеристика - основа большинства суждений, касающихся особенностей историко-философской концепции писателя.

Г. Струве в книге «Русская литература в изгнании» подчёркивает особую роль иронии для Алданова в определении смысла истории и места человека в ней: «Его тема - ирония судьбы, для него суета сует - лейтмотив всей истории человечества. Кизеветтер писал, что по основным заданиям своего творчества, Алданов не романист-археолог, а художник, изображающий некую основную стихию человеческого существования, сопутствующую человеку во все века и на всех географических широтах».9 Замеченная Г. Струве сосредоточенность Алданова на сущностных свойствах человеческой природы привела ученого к справедливому заключению: «Его романы столь же историко-философские, сколь и историко-психологические, и постепенно история даже вытесняется из них психологией».10 По мнению А. Чернышева, « <.> исторический жанр необыкновенно соответствовал личности Алданова - учёного, аналитика, книжного человека. <.> В его книгах своеобразная философия истории. В человеческой природе на протяжении столетий, по его убеждению, ничего не меняется <.>. Тема случая в истории <„> стала главной темой Алданова, лейтмотивом его произведений».11

Уточняя основные черты и характер проявления философии истории в произведениях Алданова, современный исследователь творчества писателя Н. М. Щедрина пишет: «Суетность человеческих стремлений как характерная черта любых эпох, роковая ирония судьбы как постоянная спутница исторических событий - лейтмотив алдановской философии. В сознании самого писателя ирония служит художественным принципом в осмыслении материала. Она присутствует в непреходящих законах истории как ирония истины над временной правдой».12

Многосоставность алдановских романов порождает полифонию как взаимодействие разных языков описания. Г. Адамович упоминает об особом полифонизме художественного мышления Алданова и о «солидаризации» авторской позиции с идеями Декарта в последнем романе трилогии «Пещере»: «Алданов <.> пересказу не поддаётся - по той же причине, почему голосом можно передать мелодию, но никак не полифонию»; « <.> в «Пещере» говорит не он [Алданов - Т. Б.], а Декарт, но автор явно с его словами согласен <.>».13 Важно положение Николаса Ли о «полифонии интонации» в романах Алданова: «Стиль повествования и диалога меняется соответственно жанровым требованиям многопланных алдановских романов.

Отсюда в них получается полифония интонации. Одна тональность постоянно сменяется другой».14 Проблема стилевой полифонии в романных текстах Алданова представляется нам важной в связи с исследованием категории иронии как одной из форм проявления в произведениях писателя принципа абсолютного сомнения Декарта. «Смешение стилей» выступает в романах Алданова в качестве одной из форм иронического осмысления реальности автором.

В современных работах вопрос о характере соотношения разных дискурсов в структуре алдановских повествований является одним из центральных. Т. Я. Орлова говорит об особом типе проблематики его произведений, которую составляет «сложное соотношение исторического, философского и нравственного аспектов».15 Именно проблематика, по ее мнению, определяет жанровую специфику алдаиовского романа. «Мысль о ценности человеческой личности наряду с убеждением в неизменности природы человека - ещё один важный аспект миропонимания Алданова».16 Таким образом, взаимосвязь истории и психологии, эстетики и философии, обусловленные мировоззрением писателя, определяют художественное пространство текста.

Т. Я. Орлова в ходе анализа «Повести о смерти» рассматривает «композиционную полифонию»: « <.> Алданов показывает мировосприятие людей, исключая возможность идейного компромисса, что позволяет говорить о своеобразной полифонии, проявляющейся не на

17 сюжетном, а на композиционном уровне». Об одном из приёмов преодоления монологичности авторской позиции пишет в своей статье, посвященной роману «Ключ», Т. И. Дронова, опираясь на точку зрения В. Вейдле: «Герои-резонёры, по справедливому мнению В. Вейдле, родились из собственных чувств и мыслей автора «как их двойное и взаимозависимое воплощение». В контексте романного целого преодолевается односторонность позиций героев. Истина оказывается лежащей не только между полюсами, но и вбирающей крайности, полифоничной».18

Наряду с интересом к полифонии в исследованиях последних лет всё чаще проявляется внимание к диалогу как принципу философского мышления писателя. К проблеме диалога в творчестве М. Алданова исследователи обращаются в контексте собственных научных интересов, намечая различные аспекты ее изучения.

Среди критиков русского зарубежья к проблеме диалогизма в аспекте взаимодействия художественной и научной составляющих алдановского мышления обращается М. Карпович. Сама философия человека и истории в романах М. Алданова определяется направленностью авторского сознания на диалогические отношения, как с предшественниками, так и современниками. М. Карпович, уточняя суждения критиков русского зарубежья о безграничной власти случая в художественном мире Алданова, называет в качестве участников диалога полемических адресатов, автора: « <.> в алдановской концепции случай всё-таки не «вертит миром» беспрепятственно и человек не является в его руках беспомощной жертвой или игрушкой. Думаю, что та сила, с которой Алданов утверждает роль случая в истории, может быть объяснена как психологическая реакция против абсолютного исторического детерминизма, к тому же ещё оптимистически окрашенного».19 Также одним из участников диалога М. Карпович считает А. Герцена, поскольку наследование именно его традиции он видит у М. Алданова: «История сама по себе никаких целей не имеет и иметь не может. Только человеческий разум и человеческая воля могут вносить цели и смысл в стихийный исторический процесс. По существу, М.

20

А. Алданов очень близок к этой позиции Герцена». М. Карпович, как и многие другие исследователи, подчёркивает взаимосвязь взглядов Алданова-художника и Алданова-учёного: «В своём отрицании непреложных законов -не только в истории, но и в природе - Алданов может опираться и на новейшие физические теории, и на теорию вероятности, в её современном развитии».21 Собеседником для М. Алданова является, по мнению ученого, и современная историография, положений которой он придерживается: «В своём отношении к истории М. А. Алданов оказался в согласии с течениями, преобладающими в современной историографии - я имею в виду, конечно, историографию западную <.> Для современного историка история есть сфера относительной свободы и относительной необходимости».22

В контексте нашего исследования взаимодействие и взаимодополнительность позиций Алданова-ученого и Алданова-художника могут быть рассмотрены как наследование творческого метода одного из участников алдановского диалога - Платона: «Литературное наследие Платона принадлежит не только истории античной философии и науки, но и истории античной художественной литературы. Философ-ученый неотделим в Платоне от философа-художника, философа-поэта». Этот подход уже в качестве биографической цитаты определяет принципы создания образов главных героев-идеологов, alter ego автора, в романах М. Алданова. Отметим особую роль Брауна - ученого и художника-мыслителя в трилогии «Ключ. Бегство. Пещера». Еще более очевидна для нас связь Алданова-романиста с Платоном как родоначальником диалогической формы, связь прямая и опосредованная с романной традицией.24

Характерная для М. Алданова ориентация на идейный диалог с концепциями прошлого и настоящего обусловливает не только насыщенность его произведений различными вкраплениями философских текстов, но и специфику авторского сознания. Сошлемся на убедительные суждения современного исследователя: «Творческое наследие М. А. Алданова свидетельствует о том, что перед нами внимательный читатель, свободно ориентирующийся в широчайшем диапазоне философского опыта предшественников и современников. <.> реализация философского дискурса носит в творчестве писателя диалогический характер: очевидное авторское стремление к философским обобщениям сопровождается своеобразным испытанием философии [выделено мной - Т. Б.] как пути познания реальности».25 Для нас важным является утверждение Е. И. Бобко о том, что в качестве доминанты авторского мышления М. Алданова выступает диалогизм: «Диалогизм в качестве доминанты мышления автора находит выражение в его литературно-критических и философско-публицистических произведениях, организуя как идейно-содержательный, так и формально-выразительный уровень. Уже авторская позиция перепроверяется через выявление её внутренней диалектичности, принципиальной

26 незавершённости». Эта характерная особенность творческого метода писателя органично входит в контекст развития научной и художественной мысли первой половины XX века, с его новым мышлением, порожденным всеобщим ощущением подвижности и относительности бытия.

В связи с проблемой диалогизма ряд исследователей творчества М. Алданова обращается к рассмотрению структуры «текст в тексте», выявлению её функций в художественном пространстве писателя. Этой проблеме посвящена глава в диссертации Е.Г. Трубецковой « «Текст в тексте» в русском романе 1930-х годов». По мнению диссертанта, «текст в тексте» в произведениях Алданова реализуется следующим образом: 1) «В контексте <.> единого исторического метаромана [всего творчества писателя - Т. Б.] каждое произведение Алданова само по себе становится «текстом в тексте», по-новому раскрывая и заостряя какую-то грань авторской мысли». 2) Портреты исторических лиц становятся своеобразными «текстами в тексте» в романах Алданова. 3) Текст в тексте - вставная новелла в «Пещере». Это способ на другом языке пояснить смысл книги. В романе «Живи как хочешь» структура «текст в тексте» «создает жанровый диалог, позволяет сочетать «языки» различных родов литературы для описания одного явления. Этот жанровый синтез выражается на уровне структуры произведения».27

Е. Г. Трубецкова связывает многовариантность описания с культурной парадигмой XX века. На основе анализа романов М. Алданова, М. Булгакова и В. Набокова она приходит к выводу о том, что структура «текст в тексте» является «одним из путей не только выхода романа из кризиса, но и обретения им новых эстетических возможностей, создания ло нового романного синтеза». Этот вывод имеет для нас большое значение в связи с изучением формально-содержательных особенностей романного творчества М. Алданова.

Исследуемая нами проблема диалога предполагает выявление основных текстов-кодов в творчестве М. Алданова. В отечественных работах намечены некоторые подходы к интересующему нас аспекту творчества писателя.

Понятие диалога востребовано исследователями жанрово-генетического кода романов М. Алданова. В статье Е. И. Бобко «Художественное осмысление истории в повести М. Алданова «Десятая симфония»» выявляются принципы жанрового диалога в творчестве писателя: «Возобновляя традиции вольтеровской философской повести, Алданов не только обращается к новому художественному инварианту философского осмысления исторического материала, он актуализирует «память жанра», через обозначение жанровой модели аллюзивно устанавливает «философский вертикальный контекст», воссоздавая в сознании читателя принципы художественной философии Вольтера, чьи исторические воззрения для Алданова особенно существенны как индикатор философского фонового знания эпохи Просвещения и как адекватная (современная изображаемой исторической реальности) форма эстетического постижения действительности». Выводы автора статьи о механизмах наследования имеют для нас методологическое значение: «В своём понимании жанровых особенностей философской повести XVIII века Алданов акцентирует не смысловую определённость философского тезиса, служащего основой композиции, а особую роль художественности, символики, не обозначение некоторого определённого содержания, а «указание на смысловое поле». В результате диалога с традицией возрастает степень полифонизма жанровой модели, на первый план выходят её смысло-и структуропорождающие возможности. Это отвечает алдановскому стремлению к интегративности исторического повествования, синкретизму жанровой формы, взаимодействию даже на небольшом повествовательном пространстве различных жанровых приёмов «построения художественного мира произведения как образа реального мира»».

Т. И. Дронова выявляет специфику наследования писателем идейно-художественных основ историко-философского романа Серебряного века. Среди тех писателей, с кем Алданов вёл полемику об основах мироздания и, которые, вследствие этой полемики, неизбежно оказали заметное влияние на проблематику и поэтику его творчества, автор статьи называет Д. С. Мережковского: « <.> структура романного целого в творчестве Алданова определяется авторской историософской концепцией <.>. Жанровые стратегии писателя свидетельствуют о генетической связи его романов с новым типом исторического повествования, возникшим в эпоху Серебряного века - в творчестве Д. Мережковского - романом философии истории,

31 романом историософским». По мнению исследователя, «<.> и абсолютизация роли случая, и акцентирование мысли об относительности исторического знания в публицистике и романах М. Алданова в немалой степени «спровоцированы» религиозно-философскими и научно-историческими идеями времени. Ирония автора, пронизывающая все уровни текста (от философских споров до стилистики авторского повествования), векторно направлена на выявление мифологического характера философско-исторических концепций Серебряного века и представлений учёных

32 | позитивистов о возможностях исторического познания». Поиск адресатов диалога и анализ форм и функций полемики с современниками помогает оценить новизну отношения автора к жанру философско-исторического романа, осмыслить характер использования им текстов-кодов предшественников в собственном произведении.

Среди работ, посвященных анализу форм полемики Алданова-романиста с предшественниками особый интерес представляет статья В. А. Туниманова. Автор сосредоточивает внимание на присутствии образов и идей Достоевского в художественных произведениях и публицистике писателя: « <.> в произведениях Алданова (особенно в художественных) атмосфера петербургских романов Достоевского, слова, «метафоры» и формулы из «Преступления и наказания», «Идиота», «Бесов», «Братьев

33

Карамазовых»». Отметим предложенный исследователем анализ образа Брауна, героя-идеолога в романе «Пещера», через его сопоставление с персонажами различных произведений Достоевского: Парадоксалистом, Ипполитом Терентьевым, Кирилловым, Иваном Карамазовым.34 В. А. Туниманов отмечает сложный характер притяжения и отталкивания Алданова с Достоевским: «<.> в «Пещере», последней и самой мрачной части трилогии, Браун (этот несостоявшийся новый Раскольников) поставит последнюю точку в своём споре с Достоевским, восстав против его

3 5 знаменитых, ставших хрестоматийными «метафор»»; <.> в философские трактаты, в исторические новеллы Брауна органично вошли «метафоры» Достоевского, а тот факт, что он так энергично пытается их опровергнуть, лишь только говорит об увлечённости «ребусами и «загадками» неуютного писателя».36

Одной из ведущих эстетических особенностей образа писателя-химика Брауна является его полигенетичность: В. А. Туниманов прочитывает его по коду героев Достоевского, И. В. Макрушина видит в нем персонажа фаустовского типа: «Алданов показывает трагедию современного Фауста, постигшего ложь и суету всех жизненных обольщений <.>. С образом Брауна связана трагедия личности, осознавшей иллюзорность надежд на торжество человека над суетой мира. Алданов полемизирует с гётевской версией финала жизненной драмы Фауста. Фаустовский герой в XX веке, изнемогшей под грузом неразрешимых противоречий бытия, приходит к сознательному отрицанию воли к жизни».37

И. В. Макрушина в диссертации, посвященной взаимосвязи философии истории и поэтики алдановских романов, обращается к исследованию идейно-эстетической и функциональной значимости гётевских реминисценций в художественном мире М. Алданова. Причины ориентированности на постоянный диалог с культурой предшествующих эпох И. В Макрушина видит в его способности «находить в прошлом

38 созвучное сегодняшнему, неизменное, вечное». По ее мнению, « <.> с помощью персонажей, восходящих к гётевским прообразам, Алданов освещает повторяемость во времени одних и тех же неразрешимых коллизий, ибо социально-исторические сдвиги не изменяют метафизическую основу бытия. Восприняв философско-символическое значение «чужих» образов и сюжетных положений, писатель сумел творчески переработать канонические мотивы с учетом насущных проблем современности».39 В диссертации осмысляется зависимость Алданова как мыслителя от традиции скептико-пессимистического философствования (Екклесиаст, Б. Паскаль, А. Шопенгауэр): «Писатель полемизирует в духе шопенгауэровского пессимизма с прогрессистко-оптимистической концепцией гётевского Фауста. Он редуцирует масштаб фаустовского героя XX века, бессильного перед катастрофическим потоком истории».40 В контексте высказанных суждений несогласие вызывает утверждение автора работы о «художественной концепции историософского романа [Алданова - Т. Б.] как результате сложного эклектического «сканирования» писателем разных философских и культурных традиций».41 На наш взгляд речь должна идти не о «сканировании», а о диалоге: культурологичность авторского мировоззрения в романе обусловлена особенностями сознания эпохи, находящегося в пространстве взаимодействия образов различных культур, которые «активизируются» в поэтике художественного произведения.

Предпринимаемое в нашей работе исследование художественно-философского диалога Алданова с Платоном и Декартом позволяет также несколько иначе, чем в диссертации И. В. Макрушиной, охарактеризовать векторную направленность идейно-эстетических исканий и механизмы наследования в творчестве писателя. На наш взгляд, истоки «пессимистического скептицизма» писателя XX века связаны не только с традицией, намечаемой исследователем (Екклезиаст, Паскаль, Шопенгауэр), но в большей мере с рационалистической традицией развития европейской мысли, основаниями которой выступают философские идеи Платона и Декарта.

Еще один аспект рассматриваемой нами проблемы - диалог М. Алданова с современной культурой. В поле зрения исторического романиста неизменно находится творческая личность В.В. Набокова.42 О типологической близости авторского диалога с миром в творчестве Алданова и Набокова размышляет Е. И. Бобко: «Многоплановость, полифоничность художественно-философского осмысления в алдановских произведениях истории и современности сходны с основными принципами Набокова-романиста, называющего художественный мир «миром многих измерений», воссоздающего сложное «отражение» в повседневности гармонического прообраза Вселенной, свободно совмещая «складки времени» и различные пласты действительности».43 Автор статьи обращается к важной для обоих художников категории иронии, выявляя её роль в их диалоге с реальностью: «Для Набокова и Алданова ирония (в противовес Гегелю) является путём воссоздания «глубины жизни», а не «глубины пустоты». Ирония <.> помогает писателям избегать «нарочитого морализаторства», которое, по словам Набокова, «убивает все следы искусства в произведении» (что является основным моментом полемики авторов с литературной классикой XIX века). Именно утверждение свободы личности от детерминизирующих форм восприятия и осмысления действительности, так или иначе звучащее в произведениях разных жанров М. Алданова и В. Набокова, можно рассматривать в качестве момента сближения в их творческом диалоге о поисках преодоления экзистенциального отчуждения».44

Итак, в современном литературоведении намечены продуктивные подходы к изучению структуры «текст в тексте» и - шире - к проблеме диалогизма алдановских романов. Исследователями выявляются различные тексты-коды, позволяющие прочитывать произведения автора через сложную сеть диалогических отношений с предшественниками. В ряду собеседников

М. Алданова интерес, как правило, вызывают писатели. Богатейший пласт цитат, реминисценций и других форм обращения к философским текстам остается за пределами изучения.

По частотности цитирования и идейно-художественной значимости Платон и Декарт занимают центральное место в романах М. Алданова. Но в работах алдановедов проблема диалога с данными собеседниками не получила необходимого осмысления. Лишь в монографии Н. М. Щедриной в связи с вопросом об истоках философии М. Алданова звучит имя Платона со ссылкой на исследование Н. Бердяева «Платоновское учение о познании и припоминании».45 К образу пещеры в одноименном романе писателя обращается Т. Я. Орлова, но рассматривает его не на уровне интертекстуальных связей с платоновским символом, а в контексте метафоризации этого образа Е. Замятиным в рассказе «Пещера».46 О значимости для Алданова - автора «Ульмской ночи. Философии случая» -духа декартовской философии упоминает А. В. Млечко.47 Анализ декартовского символа «книги мира» и мысль о значимости его принципа абсолютного сомнения для писателя в качестве одного из текстов-кодов присутствует в одной из статей Е. И. Бобко, которая, вслед за Ч. Н. Ли, пишет об особой значимости декартовских идей для творчества и жизни Алданова: « <.> сама история в произведениях Алданова предстаёт как текст (сложно структурированная система, предполагающая динамичную взаимосвязь различных уровней - подсистем). Понятие текста в прямой связи с категориями историческими и историософскими встречаются у Алданова достаточно часто: это декартовский символ «книги мира», концептуальная для автора метафора «театр истории»».48

Таким образом, проблема интертекстуальных связей во всей полноте ее аспектов относится к наименее разработанным в алдановедении. Первостепенное значение имеет, на наш взгляд, изучение философских текстов в структуре алдановских повествований.

Научная новизна диссертационного исследования определяется обращением к не изучавшимся ранее в отечественном литературоведении аспектам интертекстуальности - в выявлении роли платоновского и декартовского претекстов в романах М. Алданова. Впервые анализируются различные способы включения в тексты его произведений идей, мотивов, образов Платона и Декарта и формально-содержательные функции их философских текстов в структуре алдановских повествований. Подобный подход позволяет раскрыть специфику романов М. Алданова, представляющих собой диалог идей, увидеть в произведениях писателя воплощение достижений не только отечественной , но и западноевропейской философской мысли, а также уловить моменты сближения традиций реалистического и модернистского романа. Тем самым представляется возможным рассмотреть философско-исторический роман М. Алданова как одну из ступеней развития исторического повествования в русской прозе. Этим обусловливается историко-литературная значимость данной работы.

Методологические подходы к исследованию проблем культурного диалога и механизмов его реализации, интертекста и структуры «текст в тексте», романного мышления и его взаимодействия с философским дискурсом представлены в трудах М. М. Бахтина, А.Ф. Лосева, Ю. М. Лотмана, 3. Г. Минц, Б. М. Гаспарова, П. X. Торопа, Р. Д. Тименчика, Н. А. Фатеевой, С. Т. Золяна, И. П. Ильина, Д. Лукача, Р. Барта, Ж. Женетта и др.

В понимании термина «текст в тексте» и в трактовке процессов текстообразования основополагающими для нас являются суждения Ю.М. Лотмана. По Лотману, « «текст в тексте» - это специфическое риторическое построение, при котором различие в закодированности разных частей текста делается выявленным фактором авторского построения и читательского восприятия текста».49 В связи с этим важными являются понятия диалога, кода, «чужого» слова, позволяющие описать работу структуры «текст в тексте»: «Механизм работы текста подразумевает какое-то введение в него чего-либо извне. Будет ли это «извне» - другой текст или читатель (равный «другому тексту»), или культурный контекст, он необходим для того, чтобы потенциальная возможность генерирования новых смыслов, заключённая в

50 имманентной структуре текста, превратилась в реальность».

Понятие интертекстуальности в современных исследованиях становится предельно широким. Сошлемся на мнение И. П. Ильина: «Положение, что история и общество являются тем, что может быть «прочитано» как текст, привело к восприятию человеческой культуры как единого «интертекста», который, в свою очередь, служит как бы предтекстом любого вновь появляющегося текста. Другим важным последствием уподобления сознания тексту было «интертекстуальное» растворение суверенной субъективности человека в текстах-сознаниях, составляющих «великий интертекст» культурной традиции. Таким образом, автор любого текста <.> тем самым превращается в пустое пространство проекции интертекстуальной игры»;51 «<.> мир через призму интертекстуальности предстаёт как огромный текст, в котором всё когда-то уже было сказано, а новое возможно только по принципу калейдоскопа».52

Р. Барт ставит под сомнение наличие сознательной авторской позиции - исходной точки в порождении смысла: « <.> его [автора- Т. Б.] рука, утратив всякую связь с голосом, совершает начертательный (а не выразительный) жест и очерчивает некое знаковое поле, не имеющее исходной точки, - во всяком случае, оно исходит только из языка как такового, а он неустанно ставит под сомнение всякое представление об исходной точке».53 В текстах алдановских романов автор является сознательным творцом. Он обращается не к языку как таковому, а к опыту культуры, то есть к тексту. И именно текст, вводимый через прямую или скрытую цитату, - та «исходная точка», через которую виден не начертательный, а выразительный жест автора. Р. Барт пишет о том, что «присвоить тексту Автора - это значит как бы застопорить текст, наделить его окончательным значением, замкнуть письмо».54 В своём тексте М.

Алданов обнаруживает авторское начало, авторскую позицию с помощью композиционных и стилевых приёмов. Поэтому концепция Р. Барта, в которой акцент сделан на бессознательном характере рецепции, не представляется продуктивной при изучении особенностей алдановской интертекстуальности.

Для выявления специфики использования Алдановым-романистом «чужого слова» и для понимания роли авторской позиции в процессах смысло- и структурообразования важен взгляд Н. А. Фатеевой на взаимосвязь интертекстуальности и творческого «Я»: «Тенденция разворачивания вокруг данного текста целого «пучка» соотносимых с ним текстов других авторов позволяет художнику слова определить своё отличие от других авторов, утвердить собственное творческое «Я» среди других и по отношению к другим. По существу интертекстуальность становится механизмом метаязыковой рефлексии. <.> Функции интертекста в каждом тексте определяются через «Я» его автора, поскольку введение интертекстуального отношения - это прежде всего попытка метатекстового переосмысления претекста с целью извлечения нового смысла «своего» текста. Степень приращения смысла в этом случае и является показателем художественности интертекстуальной фигуры».55

Определяющую роль в художественной реализации и функционировании философских образов-символов Платона и Декарта в романах Алданова играет лейтмотивная структура произведения. В понимании мотива мы следуем за Б. М. Гаспаровым: « <.> в роли мотива может выступать любой феномен, любое смысловое «пятно» - событие, черта характера, элемент ландшафта, любой предмет, произнесённое слово, краска, звук и т. д.»; « <.> некоторый мотив, раз возникнув, повторяется затем множество раз, выступая при этом каждый раз в новом варианте, новых

56 очертаниях и во все новых сочетаниях с другими мотивами».

Понятие диалогизма, как внутритекстовое, так и касающееся отношений текста и действительности, становится одним из ведущих в интерпретации авторского замысла. Оно включает в себя обращение и к жанровому коду произведения. «Текстовый состав различных культур неизбежно включает в себя определенный набор жанров, поскольку то, что текст принадлежит к определенному, читателю известному жанру, в силу «памяти жанра» создает значительную кодовую экономию».57

Диалогическая природа жанра романа рассматривается во многих работах М.М. Бахтина, при этом категория автора является, с его точки зрения, одним из важнейших понятий в изучении жанровой природы: « <.> это новое положение первичного, формального автора в зоне контакта с изображаемым миром и делает возможным появление в поле изображения со авторского образа». « <.> он [автор - Т. Б.] смотрит из своей незавершенной современности во всей ее сложности и полноте, причем сам он находится как бы на касательной к изображаемой им действительности. Та современность, из которой смотрит автор, включает в себя прежде всего область литературы, притом не только современной в узком смысле слова, но и прошлой, продолжающей жить и обновляться в современности. Область литературы и - шире - культуры (от которой нельзя оторвать литературу) составляет необходимый контекст литературного произведения и авторской позиции в нем, вне которого нельзя понять ни произведения, ни отраженных в нем авторских интенций. Отношение автора к различным явлениям 59 литературы и культуры носит диалогическии характер <.>».

В связи с изучением жанровой специфики алдановского диалога для нас важным становится понятие «сократического диалога», рассматриваемое М. М. Бахтиным в аспекте предыстории романного слова. «Центральным образом жанра сократического диалога является говорящий и беседующий человек <.> Это Сократ <.>- амбивалентный образ мудрого незнания».60 Сравним с определением жанра романа: «Основной «специфицирующий» предмет романного жанра, создающий его стилистическое своеобразие, -говорящий человек и его слово [выделено автором-Т. Б.]».61

Еще одна точка сближения Алданова и Платона - ирония. «Сократическая ирония», по мнению М.М. Бахтина, сыграла значительную роль в становлении романного жанра. Ученый делает акцент на: « <.> сочетание смеха, сократической иронии, всей системы сократических снижений с серьезным, высоким и впервые свободным исследованием мира, человека и человеческой мысли». Ирония является инструментом «сократического метода диалогического раскрытия истины», воспроизведенного в «форме записанного и обрамленного рассказом диалога».63 «В основе этого жанра лежит сократическое представление о диалогической природе истины и человеческой мысли о ней. <.> Истина не рождается и не находится в голове отдельного человека, она рождается между людьми, совместно ищущими истину, в процессе их диалогического общения».64 Совместный поиск истины делает читателя платоновского диалога и алдановского текста активным его участником. Возрастание самостоятельной роли читателя в произведениях М. Алданова является также одним из проявлений романного жанра XX века, свидетельствует о наследовании писателем опыта модернистского романа, потребовавшего от читателя сотворчества в процессе восприятия текста.

Для романного мышления М. Алданова характерно наличие диалогов на сюжетном уровне произведений. Предметом спора между его участниками является то или иное историческое событие, осмыслению роли которого в жизни человека, государства, народа и всего человечества подчинено авторское повествование. Как и в сократическом диалоге, «центрами» развертывания смысла и движения идей в произведениях М. Алданова выступают герои-идеологи, alter ego автора, непосредственно проясняющие позицию писателя по различным вопросам. Как известно, «сократический диалог <.> впервые в истории европейской литературы вводит героя-идеолога <.> И самое событие, которое совершается в «сократическом диалоге» (или, точнее, воспроизводится в нем), является чисто идеологическим событием искания и испытания истины».65

Диалог с идеями мыслителей различных эпох ведется М. Алдановым на сюжетном (диалоги героев), мотивном, интертекстуальном уровнях романного текста. Создатель серии философско-исторических романов стремится тем самым выявить истоки и причины возникновения исторических ситуаций путем наблюдения трансформации человеческой мысли и выявления ее влияния на сознание человека следующих эпох.

Определяя свой круг философских собеседников, писатель непосредственно связывает ту или иную идею с ее родоначальником, носителем и типом человека, органически воспринявшего ее. Тем самым он наследует еще одну характерную черту сократического диалога: «Идея в «сократическом диалоге» органически сочетается с образом человека - ее носителя <.>

Идеи Сократа, ведущих софистов и других исторических лиц здесь не цитируются и не пересказываются, а даются в свободно-творческом развитии на диалогизирующем их фоне других идей <.> Диалогическое испытание

66 идеи есть одновременно и испытание человека, ее представляющего».

Наследование именно этой жанровой черты сократического диалога, относящейся к антропологической сфере философии Платона, оказывается ключевым для исторического романиста первой половины XX века.

В связи с рассмотрением влияния жанрового кода на романы М. Алданова и с изучением форм воплощения в них особой авторской (философско-исторической) позиции для нас продуктивным является обращение к понятию иронии. Д. Лукач считает, что ирония в романе является определяющей ценностной категорией автора, стремящегося к устранению субъективности: «Самопознание, а с ним и самоустранение субъективности первые теоретики романа, создатели эстетики раннего романтизма, окрестили иронией <.> наблюдающий и творящий субъект оказывается вынужденным применять к себе самому свое понимание мира, делая себя, наравне со своими творениями, свободным объектом свободной иронии».67 Ирония играет столь значительную роль в романе в силу особой философско-эстетической природы жанра: «Роман - это эпопея эпохи, у которой больше нет непосредственного ощущения экстенсивной тотальности жизни, для которой жизненная имманентность смысла стала проблемой, но

ГО которая все-таки тяготеет к тотальности». Единственной гарантией художественной объективности в мире без Бога является, по Лукачу, ирония.

Проблематика алдановских романов, вбирающая осмысление катастрофической реальности, обусловливает ведущую роль иронизирующего субъекта в тексте произведения. Чтобы не быть связанным с абсурдной действительностью, где права разума ничтожны, он предпочитает свободу иронии: «Именно эта свобода, эти неустойчивость и зыбкость вдохновляют иронизирующего, он опьянен безграничностью выбора, и если он нуждается в утешении по поводу потери того, что отмирает, он может найти его во множестве открывающихся перед ним возможностей».69 Ирония и есть для М. Алданова та бесконечность, которую человек находил прежде в Боге и божественном разуме. Она является как бы неким гарантом истинности его бытия.

В то же время ощущение разрыва между человеком и реальностью, идеей и ее воплощением неустранимо в сознании человека посткатастрофической эпохи. И этот диссонанс становится основой творческого диалога с миром, наиболее ярким воплощением которого в литературе стала форма романа. Этот диссонанс и составляет форму романа: «Искусство в своем отношении к жизни - это всегда некое "вопреки"; формотворчество - это самое глубокое подтверждение существования диссонанса. Но в любом другом жанре, включая эпопею <.> утверждение диссонанса предшествует созданию формы, тогда как для романа оно как раз

7П и составляет его форму». Обращение Алданова-романиста к гносеологическим и экзистенциальным вопросам может быть прочитано не только по философскому коду, но и по эстетическому (жанровому).

Предметом диссертационного исследования стал «чужой» философский текст как смысло- и структурообразующий элемент романов М.

Алданова. Анализ форм и функций философского текста Платона и Декарта на содержательном и формальном уровнях произведения позволяет раскрыть характер диалогизма в творчестве М. Алданова, и, тем самым, осмыслить один из этапов развития романного жанра как такового.

Объектом изучения являются романы М. А. Алданова, составляющие тетралогию «Мыслитель» (1921-1927), трилогию «Ключ. Бегство. Пещера» (1926-1937) и роман «Самоубийство» (1956-1957). Вспомогательными текстами при анализе этих романов служат публицистические произведения писателя - «Армагеддон» (1919) и «Ульмская ночь. Философия случая» (1953), в которых философскоисторическая позиция Алданова выражена более открыто, чем в художественных текстах. Учитывая самостоятельное значение публицистики, мы рассматриваем ее по преимуществу как своеобразный философский комментарий к романам. Сопоставление публицистики с романными текстами писателя позволяет выявить метатекстовый характер его творчества. Выбор вышеназванных произведений обусловлен высокой степенью присутствия в них «чужого» философского текста, как на идейно-содержательном, так и на формальном уровнях.

Эпохи, ставшие объектом художественного изображения в исследуемых романах, представляют собой переломные моменты истории, которые, по мнению писателя, являются «идеальным» фоном для раскрытия природы человека. Таким образом, историческая и антропологическая составляющие философского дискурса Алданова-романиста неразрывно связаны между собой. Романное повествование у Алданова вбирает авторское осмысление исторической ситуации накануне или во время исторических переворотов и революций, а также их катастрофические последствия для разных поколений людей. Исследуемые в работе произведения - это философские размышления в художественной форме, включающие в себя не только собственно исторические проблемы и прогнозирование перспектив современной цивилизации, но и общечеловеческий поиск осмысленности бытия, а также рефлексию по поводу возможностей человеческого познания.

Гносеологическая проблематика представляется нам доминирующей в философском дискурсе алдановского метаромана. В этом убеждает интенсивность цитирования романистом на протяжении всего творческого пути текстов Платона и Декарта (философов, стоящих у истоков европейского мышления, которых сближают представления о характере человеческого познания). Не менее показателен выбор конкретных произведений, идей, мотивов и образов, создающих интертекстуальное пространство как отдельных произведений, так и единого метаромана писателя. Это платоновский миф о пещере, мотив самоубийства и проблема бессмертия, восходящие к судьбе Сократа; принцип абсолютного сомнения Декарта и декартовский мотив жизненного пути как поиска истины.

Цель диссертационного исследования - проследить, как «чужой» философский текст, включаемый в произведение в качестве содержательного и структурного элемента, влияет на характер повествования и способы выражения авторского сознания в романах М. Алданова. Другой гранью проблемы является изучение концептуальной функции философского текста в алдановских произведениях. В процессе анализа мы сосредоточиваем внимание на гносеологических аспектах платоновского и декартовского претекстов.

Для достижения этой цели необходимо решение следующих задач:

• выявить прямые и скрытые формы цитации, отсылающие к философским текстам Платона и Декарта в романах М. Алданова;

• прояснить характер идейного диалога с великими предшественниками и его роль в формировании проблематики алдановского метаромана;

• осмыслить значение жанра платоновского диалога и специфику его наследования в творчестве М. Алданова;

• раскрыть коррелятивную соотнесенность в произведениях М. Алданова принципа абсолютного сомнения Декарта и иронии как категории романного мышления автора;

• проанализировать роль образов и мотивов философского дискурса в создании символического плана произведений, в том числе на уровне подтекста.

Методика исследования предполагает комплексный анализ, учитывающий историко-литературный, функциональный, типологический, структурный, интертекстуальный аспекты изучения художественного произведения в соответствии с поставленными задачами.

Теоретическая значимость диссертационного исследования состоит в выявлении форм и функций «чужого» философского текста в романах М. Алданова, уяснении его значения в создании интертекстуального пласта его произведений; в осмыслении роли структуры «текст в тексте» как механизма смыслопорождения и диалогизации романного мышления писателя; в обогащении категориального аппарата и представлений о формах репрезентации философско-исторической концепции автора в жанре романа XX века.

Практическая значимость работы: результаты диссертационного исследования могут быть использованы при изучении творчества М. А. Алданова в контексте русской литературы и философской мысли XX столетия; при подготовке лекционных курсов, спецкурсов, посвященных творчеству писателя; в практике комментирования произведений М. Алданова. Теоретические и практические выводы настоящей работы могут войти в общие курсы по истории русской литературы первой половины XX века, использоваться в спецкурсах по проблемам романного жанра, в работе спецсеминаров.

Положения, выносимые на защиту:

1. Философско-исторические романы М. Алданова отмечены высокой степенью интертекстуальности. Через структуру «текст в тексте» (цитаты, реминисценции, упоминание названий произведений и их авторов) художник-мыслитель подключает читателя к определенному кругу не только литературных, но и собственно философских явлений отечественной и европейской культуры. Философские тексты Платона и Декарта относятся к числу наиболее активно цитируемых и идейно-эстетически значимых в структуре алдановских повествований.

2. Для писателя характерно переосмысление онтологической проблематики античного мыслителя, ее перевод в плоскость экзистенциальных вопросов. Трансформация мотива самоубийства, восходящего к смерти Сократа, обусловлена характером исторического времени, изображаемого в романах, и авторской философской концепцией. Сосредоточенность на процессах познания и гносеологических возможностях разума определили центральную роль мотива платоновской пещеры как источника смысло- и структуропорождения в метароманном пространстве М. Алданова.

3. Испытание философии Платона ведется в романах Алданова через призму принципа абсолютного сомнения Декарта. Картезианский метод познания мира, органичный для писателя, объединяющего в своем лице художника и ученого, предстает в его произведениях как единственная гарантия поиска истины. Декартовский мотив жизненного пути как постижение «книги мира» становится основой сюжетного повествования в тетралогии «Мыслитель».

4. На содержательном уровне произведений присутствие философских текстов Платона и Декарта позволяет автору последовательно выстраивать собственную философско-историческую концепцию, в основе которой лежит сознание человека посткатастрофической эпохи. Принцип абсолютного сомнения Декарта коррелятивно соотнесен с ироническим мироощущением писателя.

5. Присутствие чужого философского текста (Платона и Декарта) в романах М. Алданова - проявление диалогичное™ романного мышления писателя. Связь Алданова-романиста с Платоном как родоначальником диалогической формы представляется как прямой, так и опосредованной романной традицией. Формально-содержательные функции философского текста заключаются в формировании мотивной структуры алдановского метаромана. Философские мотивы Платона и Декарта активно вступают в художественных произведениях в семантические связи друг с другом. В ходе смыслового развертывания платоновских мотивов (самоубийства, пещеры) и декартовского мотива пути возникают процессы символизации, включающие в свою орбиту и сюжетно-бытовое повествование.

6. Обращение Алданова - романиста к «чужому» философскому тексту как непрямой форме воплощения авторского сознания - проявление диалогического мышления, соприродного жанру романа и художественному мышлению писателя XX века. Лейтмотивный характер развития идей, мотивов, образов философских претекстов - свидетельство причастности романов М. Алданова не только реалистической традиции, но и опыту модернистской прозы.

7. Философский скептицизм Алданова - мыслителя представляется связанным не только с пессимистической традицией философствования (Екклезиаст, Паскаль, Шопенгауэр), как считают наши предшественники, ни и с рационалистической линией европейской мысли, восходящей к Платону и через Декарта ведущую в XX век, с его представлениями об относительности и многовариантности истины.

Материалы диссертации прошли апробацию на ежегодных Всероссийских научных конференциях молодых ученых «Филология и журналистика в начале XXI века» (Саратов, 2003-2007), Всероссийской научной конференции «Изменяющаяся Россия - изменяющаяся литература: художественный опыт XX - начала XXI вв.» (Саратов, 2005, 2007), Межвузовской научно-практической конференции «Междисциплинарные связи при изучении литературы» (Саратов, 2005).

Основные положения диссертации отражены в 8 публикациях, в том числе 1 в реферируемом издании, рекомендованном ВАК.

Структура работы и исследовательская оптика, применяемая в аналитических главах, обусловлены спецификой подключения читателя к платоновскому и декартовскому претекстам. Способы введения М. Алдановым в романное пространство платоновского текста отличаются от способов введения философского текста Декарта: платоновский текст представлен в виде точечной цитаты, дающей импульс развития мотивной организации романного повествования, создавая пласт подтекста произведения; декартовский философский текст, содержащий прямые развернутые цитаты из его «Рассуждения о методе», организует сюжетно-композиционную структуру произведения, развивающуюся по принципу иронического авторского повествования.

Диссертационное исследование состоит из введения, двух глав, заключения, библиографического списка, включающего 232 наименования. Общий объем диссертации - 210 страниц.

Заключение диссертации по теме «Русская литература», Болотова, Татьяна Ивановна

Заключение

Система отсылок к идеям, мотивам, образам Платона и Декарта, выявленная в процессе анализа произведений М. Алданова, многофункциональна. На содержательном уровне она репрезентирует гносеологическую позицию художника-мыслителя, убедительно свидетельствуя об определяющей роли эпистемологического (теоретико-познавательного) аспекта по отношению к онтологическому и историософскому. На стилевом уровне прямые и скрытые формы цитирования философских претекстов приводят к созданию разветвленной лейтмотивной структуры, символизации сюжетно-бытового повествования, формированию многомерного художественного повествования. Философский текст Платона и Декарта, функционирующий в пространстве алдановских романов как структура «текст в тексте», актуализирует игровой характер диалога автора с читателем, требующий от реципиента интеллектуального и эстетического сотрудничества - сотворчества.

Философско-историческая мысль Алданова-романиста, монологичная по своему содержанию, как и любая законченная идея, принадлежит к сфере диалога различных культур, создавая бесконечное «развертывание смыслов» (Ю. М. Лотман) на всех уровнях текста его произведений. И публицистика («Армагеддон», «Ульмская ночь. Философия случая») и, в особенности, романы Алданова (тетралогия «Мыслитель», трилогия «Ключ. Бегство. Пещера», «Самоубийство») являются многоуровневой диалогической системой.

Благодаря структуре «текст в тексте» в интертекстуальное поле алдановских романов входят идеи, мотивы, образы мировой культуры, включая не только собственно художественные, но и философские. Диалог с мыслителями прошлого и современности свидетельствует об уникальной эрудиции и широте интересов автора.

Для писателя, пережившего исторические и духовные катастрофы XX века, философская мысль предшественников представляет собой ценностный опыт поиска истины. Отрицая ее в качестве «законченной», все объясняющей системы, М. Алданов признает ее непреходящее значение как духовной биографии человечества. Представляются не случайными выбор Алдановым текстов Платона и Декарта как доминирующих кодов и специфика их цитирования в художественных и публицистических произведениях. Для писателя не характерно включение развернутых цитат, комментированное изложение основополагающих идей и, тем более, философских систем мыслителей. Философские тексты вводятся в романное пространство по преимуществу через точечную, «забытую цитату» (З.Г. Минц), реминисценцию, аллюзию. Определяющую роль в процессах смыслопорождения играет мотивная структура алдановских повествований.

Введение в исторические по материалу романы онтологической и гносеологической проблематики через мотивы самоубийства и пещеры (источником которых выступает платоновский претекст) и декартовского мотива жизненного пути позволяет подключить читателя к широчайшему контексту европейской философской мысли, продолжающей искания великих предшественников. Диалог идей, определяющий формально-содержательную основу романов и публицистики Алданова, - результат переосмысления платоновского и декартовского претекстов, а не ученическое их освоение.

Наследуемые онтологические и гносеологические проблемы актуализируются новым научным, философским, эстетическим сознанием XX века, сближающим мировидение Алданова со сферой интересов современной экзистенциальной философией. Во внутрижанровом пространстве алдановских романов происходит смысловое расширение «заимствованного» философского дискурса: доминирующая на уровне «слова» героев-идеологов историософская проблематика обогащается новыми гранями благодаря лейтмотивному развитию образов и мотивов Платона и Декарта.

На стилевом уровне алдановского метатекста происходит создание разветвленной лейтмотивной структуры, являющейся источником процесса символизации, захватывающего и сюжетно-бытовое пространство произведений. Подобный тип повествования свидетельствует о наследовании писателем традиций символистского романа, в частности, философско-исторического романа Д. С. Мережковского, духовный опыт которого полемически переосмысляется М. А. Алдановым. Для Алданова обращение к комплексу философских идей и образов не является основой создания собственной системы мировидения, но представляет собой инструмент познания реальности, позволяющий определить свой путь в диалоге с предшественниками. Подобный подход дает возможность историческому романисту бесконечно варьировать ставшие достоянием культурного опыта «мнения», тем самым раскрывая научно-философское сознание нового времени.

Проявлением преемственных связей с символистской прозой выступает в романах М. Алданова игровая форма диалога с читателем, от которого требуется способность встать вместе с автором на путь иронического (диалектического) осмысления реальности и творческого процесса, свойственного сознанию посткатастрофической эпохи.

Введение в роман философских цитат и реминисценций без авторского комментария увеличивают свободу их интерпретации. Таким образом, «чужое слово» (философские тексты Платона и Декарта) исполняет роль смыслового катализатора, «рассеивающего» позицию автора и позволяющего раскрыть ее неоднозначность по отношению к предмету речи. Читатель становится для М. Алданова важнейшей составляющей ведущегося им диалога с предшественниками. Благодаря такой форме сотворчества происходит расширение авторского и читательского сознаний.

Используемый М. Алдановым прием субъективации восприятия философских текстов Платона и Декарта через сознание героев также служит расширению диалогических возможностей осмысления идеи, усложняя процесс ее развития. Ассоциативные связи, возникающие на разных уровнях текста - от отдельного предложения до целого произведения -способствующие возникновению нового субъективного восприятия, направлены на бесконечный путь поиска смыслов. Тексты Платона и Декарта, пропущенные через сознание героев, восприятие которых окрашено определенным авторским отношением (через систему иронических снижений, точек зрения рядовых персонажей, солидаризацию с мнениями философствующих героев), а также прошедшие через единую систему символов и метафор на уровне лейтмотивной структуры, ориентированы на сознание читателя. Так создается момент «семиотического взрыва», в результате которого рождаются новые смыслы.

Диалогизм мышления писателя нашел свое воплощение в диалогической форме его романов. Доминирование философско-исторической концепции в текстах Алданова связано с интеллектуализацией искусства в XX веке, проявляющейся в романном жанре в определяющей роли философской концепции автора, раскрытию которой подчинены сюжетно-композиционные и стилевые решения. Испытание идеи Алдановым ведется с опорой на многовековую историю философской мысли в ключевых моментах ее проявления - философия Платона и Декарта. Создавая новый уровень романного повествования через цитирование философских текстов и разветвленную систему отсылок к идеям, образам и мотивам мыслителей, М. Алданов вводит гносеологическую проблематику, созвучную научной, философской и художественной мысли первой четверти XX века. Принцип абсолютного сомнения Декарта, преемственно трансформировавший платоновскую диалектику обоснования идеи, становится ведущим методом авторского мышления.

Романы М. Алданова, в которых одной из центральных проблем является проблем творческого восприятия и возможностей преображения действительности, органично вбирают в структуру повествования форму диалогического осмысления собственных идей, что позволяет считать авторскую позицию частью некой философской, универсальной системы или Вселенной, созданной им самим. Возникает единое пространство романа, где сознание конкретного автора не может считаться абсолютной доминантой: оно постоянно возвышается над самим собой, бесконечно анализируя свои образы и бесконечно удаляясь от них. Тем самым преодолевается диссонанс -разнородность сознания и действительности, которые одновременно начинают выступать в романном тексте предметом анализа и сомнения, а значит, наделяются некими едиными структурными чертами. Поэтому самопознание, или ирония, представляет собой метод, или путь, воссоздания единой для мира и сознания человека действительности.

Выявление форм и функций философского текста Платона и Декарта в романах М. Алданова позволяет определить место Алданова-мыслителя в ряду предшественников: его скептицизм представляется связанным не только с пессимистической традицией философствования (Екклезиаст, Паскаль, Шопенгауэр), как считают наши предшественники, но и с рационалистической линией европейской мысли, восходящей к Платону и через Декарта ведущую в XX век, с его представлениями об относительности и многовариантности истины.

М. Алданов, в творчестве которого исторические движения опосредованы человеческой личностью, оказывается близок философской традиции экзистенциализма (в основании которой лежат идеи и методы Платона и Декарта), с ее попытками воссоздать «духовный пейзаж эпохи», «общий духовный климат», увидеть истоки «этой убийственной атмосферы своего времени» (А. Камю). Изучение современного Алданову европейского художественно-философского контекста в аспекте диалога с платоновским и декартовским претекстами представляется одной из наиболее многообещающих перспектив дальнейшего исследования.

190

Список литературы диссертационного исследования кандидат филологических наук Болотова, Татьяна Ивановна, 2007 год

1. Алданов М. Ульмская ночь. Философия случая // Портреты: в 2 т. / М. Алданов. М.: Захаров, 2006. Т. 2. С. 490-636.

2. Алданов М. В. Г. Короленко / М. Алданов // Литературное обозрение. 1994. №7-8. С. 61-63.

3. Алданов М. Д. С. Мережковский / М. Алданов // Литературное обозрение. 1994. №7-8. С. 66-68.

4. Алданов М. Вековой заряд духовности: две неопубликованные статьи о русской литературе / М. Алданов // Октябрь. 1996. № 12. С. 167-176.

5. Алданов М. Об искусстве Бунина / М. Алданов // Литературное обозрение. 1994. №7-8. С. 68-71.

6. Алданов М. О Бунине / М. Алданов // Литературное обозрение. 1994. №7-8. С. 71-73.

7. Алданов М. О романе / М. Алданов // Литературное обозрение. 1994. №7-8. С. 51-53.

8. Алданов М. О положении эмигрантской литературы / М. Алданов // Литературное обозрение. 1994. №7-8. С. 53-58.

9. Алданов М. О Толстом / М. Алданов // Литературное обозрение. 1994. №7-8. С. 58-61.

10. Декарт Р. Рассуждение о методе // Декарт Р. Избранные произведения: к трехсотлетию со дня смерти (1650-1950) / Р. Декарт. М.: Госполитиздат, 1953. С. 259-368.

11. Декарт Р. Частные мысли // Декарт Р. Избранные произведения: к трехсотлетию со дня смерти (1650-1950) / Р. Декарт. М.: Госполитиздат, 1953. 638-642 с.

12. Мережковский Д. С. Собр. соч.: в 4 т. / Д. С. Мережковский. М.: Изд-во «Правда», 1990.

13. Мережковский Д. С. Смерть богов (Юлиан Отступник) // Мережковский Д. С. Собр. соч.: в 4 т. / Д. С. Мережковский. М.: Изд-во «Правда», 1990. Т. 1. С. 27-306.

14. Платон. Государство // Платон. Собр. соч.: в 4 т. / Платон. М.: «Мысль», 1994. Т.З. С. 189-398.

15. Платон. Федон, Пир, Федр, Парменид / Платон. М.: «Мысль», 1999. 528с.

16. Агеносов В. В., Выгон Н. С. Марк Алданов. «Ум резкий, сильный, насмешливый» // Агеносов В.В. Литература русского зарубежья (1918-1996)/В. В. Агеносов. М.: Терра, Спорт, 1998. С. 171-191.

17. Адамович Г. Мои встречи с Алдановым / Г. Адамович // Русская литература. 1991. №2. С. 208-211.

18. Адамович Г. М. Алданов // Адамович Г. Одиночество и свобода: литературно-критические статьи / Г. Адамович. СПб.: Logos, 1993. С.71-83.

19. Бахрах А. В. По памяти, по записям. М. А. Алданов. 1977 / А. В. Бахрах. http : // soglasiye. ru / library / works / 29. Название с экрана.

20. Безелянский Ю. Марк Алданов: «Все решает случай» / Ю. Безелянский / http: // www. alefmagazine. com / pub 1016. html. Название с экрана.

21. Бобко Е. И. М. Алданов и В. Набоков: к проблеме творческих взаимоотношений / Е. И. Бобко // Русская литературная классика XX века. В. Набоков, А. Платонов, JI. Леонов. Сб. науч. трудов. Саратов: Изд-во Сарат. пед. ин-та, 2000. С. 69-77.

22. Бобко Е. И. Художественное осмысление истории в повести М. Алданова «Десятая симфония» / Е. И. Бобко // Филологические этюды. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2000. Вып. 3. С. 75-78.

23. Василевский И. (He-Буква) Холодный огонь (М. А. Алданов «Девятое Термидора») / И. Василевский // Накануне (Литературное приложение). Берлин. 1923. 29 апреля. № 50. С. 2-5.

24. Газданов Г. Загадка Алданова / Г. Газданов // Литературное обозрение. 1994. №7-8. С. 77-79.

25. Дронова Т. И. Ирония в идейно-художественной структуре тетралогии М. Алданова «Мыслитель» / Т. И. Дронова // Филология. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1996. Вып. 1. С. 88-90.

26. Дронова Т. И. «Театр истории» в романе М. Алданова «Ключ» / Т. И. Дронова // Филология. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1998. Вып. 3. С. 20-26.

27. Дронова Т. И. Историософский роман М. Алданова: «энергия жанра» / Т. И. Дронова // Русское Зарубежье духовный и культурный феномен.

28. Материалы Международной научной конференции. М.: Новый гуманитарный ун-т Натальи Нестеровой, 2003. Часть I. С. 141-150.

29. Дронова Т. И. М. А. Алданов (1886-1957) // История русской литературы: в 4 кн. Кн. 2: 1910-1930 годы. Русское зарубежье. Учеб. пособие / Под ред. JI. Ф. Алексеевой. М.: Высшая школа, 2005. С. 4560.

30. Зайцев Б. Алданов / Б. Зайцев // Литературное обозрение. 1994. №7-8. С. 79-80.

31. Иванов Г. «Истоки» Алданова / Иванов Г. "Третий Рим": художественная проза, статьи. Изд-во "Эрмитаж", Tenafly, NJ, USA, 1987 / Г. Иванов, www.belousenkolib.narod.ru. Название с экрана.

32. Карпович М. М. А. Алданов и история / М. Карпович // Новый журнал. Нью-Йорк, 1956. №47. С. 255-260.

33. Кдырбаева Б. А. История и личность в творчестве писателей 20-30-х годов XX в. (А. Толстой, М. Алданов, В. Набоков, Е. Замятин): автореф. дис. . д-ра филол. наук / РАН. Ин-т мировой литературы им. А. М. Горького / Б. А. Кдырбаева. М., 1996. 55 с.

34. Костенич К. М. Алданов (Этюд характеристики творчества) / К. Костенич // Наше Время. 1935. № 157 (1480), 7 июля = Русское Слово. № 157(1049). С. 4.

35. Ли Ч. Н. М. А. Алданов: жизнь и творчество / Ч. Н. Ли // Русская литература в эмиграции: сб. ст. / Под ред. Н. П. Полторацкого. Питтсбург, 1972. С. 95-104.

36. Макрушина И. В. Художественное воплощение темы Дьявола-Мыслителя в романе М. Алданова «Девятое термидора» / И. В. Макрушина//Вестник Башк. ун-та. 1998. № 2. С. 12-16.

37. Макрушина И. В. Интертекстуальные связи романов М. Алданова страгедией И. В. Гете «Фауст» (о гетевских реминисцециях в тетралогии «Мыслитель» и трилогии «Ключ» «Бегство» - «Пещера») / И. В. Макрушина // Вестник Башкирского университета. 2000. № 2-3.

38. С. 31-36. http: // stat. bashedu. ru / str n col / vestnic 111 makrush. html. Название с экрана.

39. Макрушина И. В. Романы М. Алданова: философия истории и поэтики: автореф. дис. .канд. филол. наук / И. В. Макрушина. Екатеринбург, 2001.25 с.

40. Набоков В. Рецензия на книгу Алданова «Пещера». II том // В. В. Набоков: pro et contra: личность и творчество В. Набокова в оценке русских и зарубежных мыслителей и исследователей. Антология / В. Набоков. СПб.: РХГИ, 1997. С. 43-45.

41. Орлова Т. Я. «Повесть о смерти» М. Алданова (художественное преломление философии истории) / Т. Я. Орлова // Вестник Московского ун-та. Сер.9. Филология. М.: Изд-во МГУ, 1995. №. 5. С. 157-168.

42. Орлова Т. Я. Марк Алданов об истоках русской революции / Т. Я. Орлова // Вестник Московского ун-та. Сер. 9. Филология. М.: Изд-во МГУ, 1998. №5. С. 36-45.

43. Орлова Т. Я. Некоторые аспекты проблематики трилогии М. Алданова «Ключ. Бегство. Пещера» / Т. Я. Орлова // Вестник Московского ун-та. Серия 9. Филология. М.: Изд-во МГУ, 2002. С. 123-133.

44. Орлова Т. Я. Особенности художественной интерпретации революционного периода истории в рассказе Е. Замятина «Пещера» и трилогии М. Алданова «Ключ. Бегство. Пещера» / Т. Я. Орлова // Русское Зарубежье духовный и культурный феномен. Материалы

45. Петрова Т. Г. Человек и история в произведениях М. Алданова: Реферативный обзор / Т. Г. Петрова // РЖ Общественные науки в России. Серия 7. Литературоведение. 1992. № 5/6. С. 100-112.

46. Романенко А. О романах Марка Алданова // Алданов М. Девятое термидора. Чёртов мост / А. Романенко. М.: Изд-во «Правда», 1989. С. 3-27.

47. Соколов М. Алданов Марк Александрович. Творческий реакционер / М. Соколов // Коммерсантъ-Daily No 20 27.2.97. http: // az. lib. ua / a / aldanow m / text 018a shtml. Название с экрана.

48. Солженицын А. И. Приемы эпопей / А. И. Солженицын // Новый мир. 1998. № 1.С. С. 172-190.

49. Старосельская Н. «Волнующая связь времён». Отсвет Достоевского в двух романах Марка Алданова / Н. Старосельская // Литературное обозрение. 1992. №7-8. С. 29-34.

50. Струве Г. Русская литература в изгнании. Краткий биографический словарь русского зарубежья / Г. Струве. Париж Москва: Ymca-Press. Русский путь. 1996. 446 с.

51. Суражский Н. Четыре звена Марка Алданова (От нашего парижскаго корреспондента) / Н. Суражский // Для Вас. 1934. № 39, 22 сентября. С. 3—4.

52. Трубецкова Е. Г. Философия случая в романах М. А. Алданова: синергетический аспект / Е. Г. Трубецкова // Молодежь и наука на пороге XXI века: тезисы докладов. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1998. С. 196-198.

53. Трубецкова Е. Г «Текст в тексте» в русском романе 1930-х годов: автореф. дне. .канд. филол. наук / Е. Г. Трубецкова. Саратов, 1999. 24с.

54. Туннманов В. А. Ф. М. Достоевский в художественных произведениях и публицистике М. А. Алданова / В. А. Туниманов // Русская литература. 1996. №3. С. 78-93.

55. Ульянов Н. Алданов эссеист // Ульянов Н. Диптих / Н. Ульянов. Нью-Йорк, 1967. С. 68-103.

56. Ульянов Н. И. Памяти М. А. Алданова / Н. И. Ульянов // Русская литература. 1991. №2. С. 71-72.

57. Фоминых Т. Н. Первая мировая война в прозе русского зарубежья 2030-х годов / Т. Н. Фоминых. М.: Прометей, 1997. 162 с.

58. Ходасевич В. Ф. Перед концом / Ходасевич В. Ф. Книги и люди / В. Ф. Ходасевич. М., 2002. С. 469-473. http: // az. lib. ru / h / hodasevich w / text 0110. shtml. Название с экрана.

59. Чернышёв А. Свободный в выборе / А. Чернышев // Литературная газета. 19 июля (№ 29). 1989. С. 5.

60. Чернышёв А. Гуманист, не веривший в прогресс // Алданов М. Собр. соч.: в 6 т. / А. Чернышев. M., 1991. Т. 1. С. 3-32.

61. Чернышёв А. Театр в творчестве Марка Алданова / А. Чернышев // Современная драматургия. 1991. № 1. С. 206-208.

62. Чернышёв А. С ангелом на плече / А. Чернышев // Литературная газета. 1 сент. (№35). 1993. С. 6.

63. Чернышёв А. М. А. Алданов критик / А. Чернышев // Литературное обозрение. 1994. №7-8. С. 47-49.

64. Чернышев А. Алданов в Америке / А. Чернышев // Новый журнал, 2006. № 244. www. zgz. ru. Название с экрана.

65. Чернышев А. Архивы М. Алданова: к 120-летию со дня рождения / А. Чернышев, www. lgz. ru. Название с экрана.

66. Щедрина Н. М. Проблемы поэтики исторического романа русского зарубежья (М. Алданов, В. Максимов, А. Солженицын) / Н. М. Щедрина / Башк. гос. ун-т. Уфа: Изд-во Башк. ун-та, 1993. 176 с.

67. Щедрина Н. М. Литература русского зарубежья (Историческая проза Б. Зайцева, Д. Мережковского, В. Ходасевича, М. Алданова, А. Солженицына, В. Максимова). Методическое пособие. Уфа: Башк. ин-т повыш. квалиф. работников образ-я. 1994. 60 с.

68. Щедрина Н. М. Феномен смерти в последнем романе Марка Алданова / Н. М. Щедрина // Малоизвестные страницы и новые концепции истории русской литературы XX века. М.: ИКФ «Каталог», 2003. Вып.1. С. 212-214.

69. Абрамов А. Оценка философии Платона в русской идеалистической философии / А. Абрамов // Платон и его эпоха. К 2400-летию со дня рождения: сб. статей. АН СССР, Инт-т философии. М.: Наука, 1979. С. 212-237.

70. Аверинцев С. С. Образ античности / С. С. Аверинцев. СПб.: Азбука-классика, 2004. 480с.

71. Аверинцев С.С. Другой Рим: избранные статьи /С. Аверинцев. СПб.: Амфора. ТИД Амфора, 2005. 366 с.

72. Амфитеатров А. О русском историческом романе (По поводу романов М. Алданова «Девятое термидора» и «Святая Елена, маленький остров») / А. Амфитеатров // За свободу! Варшава, 1925. 27 сентября. С. 5.

73. Асмус В. Декарт / В. Асмус. М.: Госполитиздат, 1956. 371 с.

74. Асмус В. Ф. Платон / В. Ф. Асмус. М.: Едиториал УРСС, 2005. 160 с.

75. Барковская Н. В. Поэтика символистского романа / Н. В. Барковская. Екатеринбург: Изд-во Урал. гос. пед. ун-та, 1996. 286 с.

76. Барт Р. Драма, поэма, роман / Р. Барт // Называть вещи своими именами. Программные выступления мастеров западноевропейской литературы XX века. М., 1986.

77. Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика / Р. Барт. М.: Издат. группа «Прогресс», «Универс», 1994. 616 с.

78. Бахтин М. В. Историческое мышление в эпохи катастроф / М. В. Бахтин // Социальный кризис и социальная катастрофа. Сб. материалов конференции. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество. 2002. С. 101-123.

79. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского / М. Бахтин. М.: Художественная литература, 1972. 470 с.

80. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики / М. Бахтин. М.: Художественная литература, 1975. 502с.

81. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества / М. Бахтин. М.: Искусство, 1979. 424 с.

82. Бахтин М.М. Эпос и роман / М. Бахтин. СПб.: Азбука, 2000. 304 с.

83. Белоусова Е. Г. «Генерализующая поэтика» Д. Мережковского (трилогия «Христос и Антихрист»): автореф. дис. . канд. филол. наук / Е. Г. Белоусова. Екатеринбург, 1998. 21 с.

84. Бем A. JL О критике и критиках / A. JI. Бем. http : // www. russianresources. it / archive. Название с экрана.

85. Бердяев Н. А. Философия творчества, культуры, искусства: в 2 т. М. : Искусство, 1994.

86. Бердяев Н. Судьба России: сборник статей (1914-1917) / Н. Бердяев. М., 2006.417 с.

87. Бессонова М. Лейтмотивы как форма выражения авторской позиции в романе М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита»: автореф. дис. .канд. филол. наук/М. Бессонова. М., 1996. 16 с.

88. Болкунова Н. Мотивы дома и дороги в художественной прозе Н. В. Гоголя: автореф. дис. .канд. филол. наук / Н. Болкунова. Саратов, 1999. 19 с.

89. Библер В. От наукоучения к логике культуры / В. Библер. М.: Политиздат, 1991.412с.

90. Библер В. Мышление как творчество. Введение в логику мысленного диалога / В. Библер. М.: Политиздат, 1975. 399 с.

91. ПО.Бубер М. Я и Ты/М. Бубер. М.: Высшая школа, 1993. 173 с.

92. Ш.Булгаков С. Н. На пиру богов. Pro et contra. Современные диалоги // Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции. Из глубины. Сборник статей о русской революции / С. Н. Булгаков. М.: Изд-во «Правда», 1991. С. 290-354.

93. Буслакова Т. Литература русского зарубежья. Курс лекций: учеб. пособие / Т. Буслакова. М.: Высшая школа, 2005. 365 с.

94. ПЗ.Ванюков А. И. Литература русского зарубежья. Из истории русской литературы 20 века: учеб. пособие / А. И. Ванюков. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1999. 72 с.

95. Гаспаров Б. М. Литературные лейтмотивы. Очерки по русской литературе XX века / Б. М. Гаспаров. М.: Наука, 1993. 304 с.

96. Герасимова Л. Е. О современных границах жанра романа / Л. Герасимова // Русский роман 20 века. Духовный мир и поэтика жанра: сб. науч. тр. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2001. С. 230-239.

97. Гилберт К., Кун Г. История эстетики / К. Гилберт, Г. Кун. М.: Изд-во иностранной литературы, 1960. 685с.

98. Гинзбург JI. О. О литературном герое / JL Гинзбург. JL: Советский писатель, 1979. 222 с.

99. Гуль Р. Б. Я унес Россию: апология русской эмиграции / Р. Б. Гуль, www. pseudology. org. Название с экрана.

100. Ерофеев В. Русский метароман Набокова или В поисках потерянного рая / В. Ерофеев // Вопросы литературы. 1998. № 1. С. 125-160.

101. Женетт Ж. Фигуры: Работы по поэтике: в 2 т. / Ж. Женнет. М. Изд-во им. Сабашниковых, 1998. Т. 1. 469 с.

102. ЖенеттЖ. Фигуры: Работы по поэтике: В 2 т. /Ж. Женнет. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1998. Т. 2. 469 с.

103. Жолковский А. Блуждающие сны. Из истории русского модернизма / А. Жолковский. М.: Советский писатель, 1992. 429 с.

104. Заманская В. В. Русская литература первой трети XX века: проблема экзистенциального сознания: монография / В. В. Заманская. Екатеринбург: издательство Уральского университета; Магнитогорск, 1996. С. 409.

105. Иванюшина И. Ю. Парадоксы диалогизма / И. Ю. Иванюшина // Проблемы литературного диалога: сб. науч. тр. Саратов, 2002. С. 3-15.

106. Ильев С. П. Русский символистский роман. Аспекты поэтики / С. П. Ильев. Киев: Лыбидь, 1991. 172 с.

107. Ильин И. Стилистика интертекстуальности: теоретические аспекты / И. Ильин // Проблемы современной стилистики: Сб. научно-аналитических трудов. АН СССР ИНИОН. М.: ИНИОН, 1989. С. 186207.

108. Исупов К. Г. Философия и литература «серебряного века» (сближения и перекрестки) / К. Г. Исупов // Русская литература рубежа веков (1890-е начало 1920-х годов). Кн. 1. М.: ИМЛИ РАН «Наследие», 2001. С. 69130.

109. Каган Ю. М. Платон и слова, обозначающие свет и темноту / Ю. М. Каган // Платон и его эпоха. К 2400-летию со дня рождения. АН СССР, Инт-т философии. М.: Наука, 1979. С. 301-316.

110. Камю А. Бунтующий человек. Философия. Политика. Искусство / А. Камю. М.: Политиздат, 1990. 415 с.

111. Карсавин Л. П. Философия истории / Л. П. Карсавин. СПб.: АО «Комплект», 1993. 350 с.

112. Киркегор С. О понятии иронии / С. Киркегор // Логос. 1993. № 4. С. 101-230.

113. Кожинов В. В. Происхождение романа / В. В. Кожинов. М.: Советский писатель, 1963. 439 с.

114. Колобаева Л. А. Русский символизм / Л. А. Колобаева. М.: Изд-во МГУ, 2000. 174 с.

115. Кольхауэр М. Роман и идеология / М. Кольхауэр // Новое литературное обозрение. 1995. № 14. С. 72-86.

116. Кржижановский С. Д. Поэтика заглавий / С. Д. Кржижановский. М.: «Никитинские субботники», 1931. 32 с.

117. Крючков В. П. Проза Б. А. Пильняка 1920-х годов (мотивы в функциональном и интертекстуальном аспектах) / В. П. Крючков. Саратов: Научная книга, 2005. 353 с.

118. Куликова С. А., Герасимова JI. Е. Полидискурсивность романа «Доктор Живаго» / С. А. Куликова, JI. Е. Герасимова // В кругу Живаго. Пастернаковский сб. Стэнфорд, 2000. С. 123-154.

119. Кундера М. Нарушенные завещания: Эссе / М. Кундера. СПб.: Азбука-классика, 2004. 288 с.

120. Лазарев В. В. Становление философского сознания нового времени / В. Лазарев. М.: Наука, 1987. 137 с.

121. Ламзина А. В. Заглавие литературного произведения / А. В. Ламзина // Русская словесность. 1997. № 3. С. 27-41.

122. Лейдерман Н. Движение времени и законы жанра: жанровые закономерности развития советской прозы в 60-70-е гг. / Н. Лейдерман. Свердловск: Сред.- Урал. кн. изд-во, 1982. 254 с.

123. Лейни Р. Н. Модернистская ирония как один из истоков русского постмодернизма: автореф. дис. .канд. филол. наук / Р. Лейни. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2004. 22 с.

124. Литература русского зарубежья: «первая волна» эмиграции: 1920-1940 годы. Учебное пособие: в 2 ч. Ч. 1. / Смирнова А. И., Млечко А. В., Компанеец В. В. и др. Волгоград: изд-во ВолГУ. 2003. 244 с.

125. Лихачев Д. С. О русской интеллигенции / Д. С. Лихачев // Новый мир. 1993. №2. С. 3-17.

126. Лосев А. История античной эстетики. Софисты, Сократ, Платон / А. Лосев. М.: Искусство, 1969. 715 с.

127. Лосев А. Ф. История античной эстетики. Высокая классика / А. Лосев. М.: Искусство, 1974. 598 с.

128. Лосев А. Ф. Проблема символа и реалистическое искусство / А. Лосев. М.: Искусство, 1976. 367 с.

129. Лосев А. Ф. Платоновский объективный идеализм и его трагическая судьба / А. Ф. Лосев // Платон и его эпоха. К 2400-летию со дня рождения. АН СССР, Инт-т философии. М.: Наука, 1979. С. 9-57.

130. Лосев А. Ф. Знак. Символ. Миф: труды по языкознанию / А. Лосев. М.: изд-воМГУ. 1982. 478 с.

131. Лосев А. Ф. Вл. Соловьев / А. Лосев. М.: Мысль, 1983. 206 с.

132. Лосев А. История античной философии в конспективном изложении / А. Лосев. М.: Мысль, 1989. 205 с.

133. Лосев А. Ф. Владимир Соловьев и его время. М.: Прогресс, 1990. 719 с.

134. Лосев А. Философия. Мифология. Культура / А. Лосев. М.: Политиздат, 1991. 525 с.

135. Лосев А. Ф. История античной эстетики: итоги тысячелетнего развития: в 2 кн. / А. Лосев. М.: Искусство, 1992 Кн. 1. 656 с.

136. Лосев А. Ф. История античной эстетики: итоги тысячелетнего развития: в 2 кн. / А. Лосев. М.: Искусство, 1992 Кн. 2. 604 с.

137. Лосев А. Очерки античного символизма и мифологии / А. Лосев. М.: Мысль, 1993. 959 с.

138. Лосев А. Ф. Федон. Теория эйдоса жизни / А. Ф. Лосев // Платон. Федон, Пир, Федр, Парменид. М.: Мысль, 1993. С. 415-480.

139. Лосев А. Ф. Словарь античной философии: избр. ст. / А. Лосев. М.: Мир идей. 1995. 228 с.

140. Лосский Н. О. В защиту В. Соловьева / Н. О. Лосский // Новый журнал, 1953, № 33, с. 226-237.

141. Лосский Н. О. История русской философии / Н. О. Лосский. М.: Советский писатель, 1991. 478 с.

142. Лотман Ю. Текст в тексте / Ю. Лотман // Труды по знаковым системам. 14. (Учёные записки Тартуского университета. Вып. 567). Тарту: Тартуский государственный университет, 1981 С.3-18.

143. Лотман Ю. Символ в системе культуры / Ю. Лотман // Труды по знаковым системам. 21. (Учёные записки Тартуского университета.

144. Вып. 754). Тарту: Тартуский государственный университет, 1987. С. 10-22.

145. Лотман Ю. Культура и взрыв / Ю. Лотман. М.: Гнозис; издат. группа «Прогресс», 1992. 272 с.

146. Лотман Ю. Внутри мыслящих миров. Человек. Текст. Семиосфера. История / Ю. Лотман. М: Мысль, 1999. 412 с.

147. Лукач Д. Теория романа / Д. Лукач // Новое литературное обозрение. 1994. №9. С. 19-78.

148. Ляткер Я. Декарт/Я. Ляткер. М.: Госполитиздат, 1975. 189 с.

149. Магомедова Д. М. Владимир Соловьев / Д. Магомедова // Русская литература рубежа веков (1890- начало 1920-х годов). Кн. 1. М.: ИМЛИ РАН «Наследие», 2001. С. 732-778.

150. Мамардашвили М. Картезианские размышления. М.: Прогресс. 1993. 350 с.

151. Мамардашвили М. Введение в философию. Феноменология философии: курс лекций. Лекции 3-6 / М. Мамардашвили // Новый круг. Киев: Синто, Новый круг. 1993. III. С. 54-100.

152. Мандельштам О. Э. Конец романа // Мандельштам О. Э. Собр. соч.: в 4 т. / О. Э. Мандельштам. М. Терра, 1991. Т. 2. С. 250-271.

153. Мартынов А. В. Литература на подошвах сапог: спор о «молодой» эмигрантской литературе в контексте самопознания русской эмиграции / А. В. Мартынов // Общественные науки и современность 2001. № 2. С. 181-190.

154. Минц 3. Г. Функция реминисценций в поэтике А. Блока / 3. Г. Минц // Труды по знаковым системам. 6. (Учёные записки Тартуского университета. Вып. 308). Тарту: Тартуский государственный университет, 1973. С. 403-407.

155. Минц 3. «Забытая цитата» в поэтике русского постсимволизма / 3. Минц // Труды по знаковым системам. 25. (Учёные записки

156. Тартуского университета. Вып. 567). Тарту: Тартуский государственный университет, 1992. С. 123-137.

157. Нестеров И. В., Хализев В. Е. Теория диалога в русской и западноевропейской культурных традициях / И. Нестеров, В. Хализев // Вестник МГУ. Серия 9. Филология. 2004. № 2. С. 49-64.

158. Платон: pro et contra: платоническая традиция в оценке русских мыслителей и исследователей /Сост., вступ. ст. примеч. Светлова Р. В.; сост., примеч. Селиверстова В. JL. СПб.: РХГИ, изд-во Русского Христианского гуманитарного института. 2001. 648 с.

159. Прозоров В. В. Другая реальность: очерки о жизни и литературе / В. В. Прозоров. Саратов: Лицей, 2005. 208 с.

160. Раев М. Россия за рубежом: История культуры русской эмиграции. 1919-1939 / М. Раев. М.: Прогресс-Академия, 1994. 296 с.

161. Рассел Б. История западной философии / Б. Рассел. М.: Мысль, 1991. 614с.

162. Ронен О. Лексические и ритмико-синтаксические повторения и неконтролируемый подтекст / О. Ронен // Известия РАН. Сер. Литературы и языка. Т. 56. 1997. № 3.

163. Рымарь Н. Введение в теорию романа / Н. Рымарь. Воронеж: Изд-во Воронежского ун-та, 1989. 272 с.

164. Рымарь Н. Поэтика романа / Под. ред. доц. С. Голубкова / Н. Рымарь. Куйбышев: Изд-во Саратовского ун-та, 1990. 256 с.

165. Силантьев И. В. Поэтика мотива / И. В. Силантьев. М.: Языки славянской культуры, 2004. 296 с.

166. Силантьев И. В. Теория мотива в отечественном литературоведении и фольклористике: очерк историографии. Научное издание / И. В. Силантьев. Новосибирск: Изд-во ИДМИ, 1999. 104 с.

167. Соловьев В. Жизненная драма Платона // Соловьев В. Смысл любви. Избранные произведения / В. Соловьев. М.: Современник, 1991. С. 236282.

168. Соловьев В. Платон // Философский словарь Владимира Соловьева / В. Соловьев. Ростов н./ Дону: Изд-во «Феникс», 2000. С. 360-391.

169. Тахо-Годи А. А. Миф у Платона как действительное и воображаемое / А. А. Тахо-Годи // Платон и его эпоха. К 2400-летию со дня рождения: сб. статей. АН СССР, Инт-т философии. М.: Наука, 1979. С. 58-83.

170. Текст. Интертекст. Культура: сб. докладов международной научной конференции (Москва, 4-7 апреля 2001 года). М.: «Азбуковник», 2001. 608 с.

171. Теоретико-литературные итоги XX века: в 2 т. М.: Наука, 2003. Т. 1. Литературное произведение и художественный процесс. 373 с.

172. Теоретико-литературные итоги XX века: в 2 т. М.: Наука, 2003. Т. 2. Художественный текст и контекст культуры. 447 с.

173. Тименчик Р. Текст в тексте у акмеистов / Р. Тименчик // Труды по знаковым системам. 14. (Учёные записки Тартуского университета. Вып. 567). Тарту, 1981. С. 36-43.

174. Тименчик Р. Чужое слово: атрибуция и интерпретация / Р. Тименчик // Лотмановский сборник. Т. 2. М., 1997.

175. Томашевский Б. Теория литературы. Поэтика: учеб. пособие / Б. Томашевский. М. Аспект Пресс, 1999. 334 с.

176. Топоров В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического: избранное / В. Н. Топоров. М., 1995.

177. Тороп П. Проблема интекста / П. Тороп // Труды по знаковым системам. 14. Тарту, 1981 (Учёные записки Тартуского университета. Вып. 567). С. 33-44.

178. Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино / Ю. Н. Тынянов. М.: Наука, 1977. 574 с.

179. Тюпа В. Аналитика художественного (введение в литературоведческий анализ) / В. Тюпа. М.: Лабиринт, РГТУ, 2001. 201 с.

180. Успенский Б. Поэтика композиции / Б. Успенский. СПб.: Азбука, 2000. 352 с.

181. Фатеева Н. Интертекстуальность и её функции в художественном дискурсе / Н. Фатеева // Известия РАН. Сер. Литературы и языка. Т. 56. 1997. №5. С. 12-21.

182. Фатеева Н. Типология интертекстуальных элементов и связей в художественной речи / Н. Фатеева // Известия РАН. Сер. Литературы и языка. Т. 57. 1998. № 5. С. 25-38.

183. Хализев В. Теория литературы: учебник / В. Хализев. М.: Высшая школа, 1999. 398 с.

184. Хартунг Ю., Брейдо Е. Проблемы лингвистического описания гипертекста / Ю. Хартунг, Е. Брейдо // Вестник Московского университета. Сер. 9. Филология. 1996. № 3. С. 61-77.

185. Хоружий С. С. Философский процесс в России как встреча философии и православия / С. С. Хоружий // Вопросы философии. 1991. № 5. С. 26-58.

186. Чанышев А. Философия. Древнего мира: учеб. для вузов / А. Чанышев. М.: Высшая школа, 1999. 702 с.

187. Шайтанов И. О. История зарубежной литературы: учеб. для студ. Вузов: в 2 т. / И. О. Шайтанов. М.: Владос: ИМПЭ им. А. С. Грибоедова, 2001.

188. Шкловский В. О теории прозы / В. Шкловский. М.: Советский писатель, 1983. 383 с.

189. Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории: в 2 т. / О. Шпенглер. М.: Мысль, 1993. Т. 1. 672 с.

190. Эннес Д. Платон: краткое введение / Д. Эннес. М.: ACT: Астрель, 2007. 126 с.

191. Юдин В. А. Исторический роман Русского зарубежья: учеб. пособие / Твер. гос. ун-т/В. А. Юдин. Тверь: Б. И., 1995. 125 с.

192. Введение в литературоведение. Литературное произведение: основные понятия и термины: учебное пособие. М.: Высшая школа ; Издат. центр «Академия», 2000. 556 с.

193. Казак В. Лексикон русской литературы XX века / В. Казак. М.: Культура: Культура, 1996.493 с.

194. Книгин И. А. Словарь литературоведческих терминов / И. А. Книгин. Саратов: Лицей, 2006. 272 с.

195. Краткая литературная энциклопедия: в 9 т. М.: Советская энциклопедия, 1962-1978.

196. Литературная энциклопедия Русского зарубежья (1918-1940). Т. 1-3. М., 1997-2002.

197. Литературная энциклопедия терминов и понятий. М.: НПК «Интелвак», 2003. 1596 стлб.

198. Писатели русского зарубежья: литературная энциклопедия русского зарубежья. 1918-1940 /Гл. ред. А. Н. Николюкин. М., 1993-1995.

199. Руднев В. Словарь культуры XX века. Ключевые понятия и тексты. М.: Аграф, 1999. 384 с.

200. Русские писатели 20 века: Биографический словарь. М.: Большая Российская библиотека, 2000. 806 с.

201. Русские писатели: XX век. Биобиблиографический словарь : в 2 ч. / под ред. Н. Н. Скатова. М.: Просвещение, 1998.

202. Русское зарубежье. Золотая книга эмиграции. Первая треть XX века: Энциклопедический биографический словарь. М., 1997.

203. Русская философия: словарь / под общ. ред. М. Маслина. М.: Терра -Книжный клуб; Республика, 1999. 656 с.

204. Словарь литературоведческих терминов. М.: Просвещение, 1974. 509 с. 228.106 литературных имён Русского зарубежья. Библиографическийуказатель /Сост. Е. Н. Бычкова. М.: Госуд. публичная историч. библиотека, 1992. 136 с.

205. Тимофеев Л. И., Венгеров М. П. Краткий словарь литературоведческих терминов / Л. И. Тимофеев, М. П. Венгеров. 4-е изд., испр. и доп. М. : Учпедгиз, 1963. 192 с.

206. Философский словарь / Под ред. Фролова И. Т. М.: Политиздат, 1981. 445 с.

207. Художественное восприятие. Основные термины и понятия. (Словарь-справочник). Тверь: Изд-во Тверского ун-та, 1991. 90 с.

208. Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона: в 82 т. СПб.: Типо-Литограф1я И. А. Ефрона, 1890-1907.