Ирония в романах М. А. Булгакова: "Театральный роман", "Жизнь господина де Мольера", "Мастер и Маргарита" тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.01.01, кандидат филологических наук Жукова, Светлана Анатольевна

• Жукова, Светлана Анатольевна
• кандидат филологических наук
• 2003

Оглавление диссертации кандидат филологических наук Жукова, Светлана Анатольевна

ВВЕДЕНИЕ.3

ГЛАВА I. Ирония как модус художественности в «Театральном романе».28

1. Иронический подтекст в романе.28

2. Ироническая игра (автор - читатель; композиция). 45

3. Иронический «зазор»: автор, повествователь, герой.58

ГЛАВА П. Ирония в художественной структуре романизованной биографии» Мольера .74

1. Образ рассказчика и его функции в романе.74

2. Ирония как форма выражения авторской мысли.84—

3. Иронический подтекст автобиографических аллюзий.100 —

4. Ирония, ее разновидности и функции в художественной структуре «романизованной биографии» Мольера.114 —

ГЛАВА Ш. Ирония как основа художественной целостности романа «Мастер и Маргарита».130 —

1. Реализация иронической модальности в формосодержательном единстве романа .130 —

2. Иронический модус как системообразующий фактор в романе (герой трагической иронии, знаковые мотивы).141 —

3. Роль авторской иронии в интерпретации библейских образов романа. .156

4. Ирония и способы ее выражения в романе.177

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Ирония в романах М. А. Булгакова: "Театральный роман", "Жизнь господина де Мольера", "Мастер и Маргарита"»

Актуальность исследования. На рубеже и в начале XX века в эпоху социальных потрясений и «дегуманизации» человеческого общества ирония получает широкое распространение. Вполне понятна актуализация иронии в переломные моменты истории, когда она становится и позицией, позволяющей дистанцироваться от деструктивной действительности, и острым разящим оружием, и средством самозащиты, и инструментом постижения истины. Отражая острый конфликт человека с действительностью и определяя «дизъюнктивизм» /разобщение/ (В .И. Тюпа) сознания субъекта, ирония выступает как призма его мировосприятия, позиция мироотношения и скрытый вид смеха, проявляющийся также и «в жестоких ситуациях, которые исключают любого рода комизм внешних положений» (Зверев 2000, с. 22).

Заметное выдвижение на передний план в общественном сознании феномена иронии подтверждается повышенным интересом к этой проблеме современной литературоведческой науки1. Однако, невзирая на то, что и в современной эстетике предпринимаются попытки систематизировать накопленные со времен Платона знания в области иронии2, «теоретики литературы отмечают, что концепция иронии еще не сложилась, она находится в процессе разработки» (Болдина 1981, с. 4).

Обращение именно сегодня к иронии М.А. Булгакова, творчество которого уже несколько десятилетий приковывает к себе внимание литературоведов, также актуально, поскольку обусловлено собственной динамикой развития булгаковедения: публикацией дневников и писем, мемуарной литературы, выходом в свет неизданного наследия, т.е. возникновением того широкого контекста, отсутствие которого делало изучение феномена иронии весьма затруднительным и малообоснованным3. Этому же способствует появление в последнее время работ обобщающего характера, посвященных исследованию структуры художественного мира писателя и рассмотрение его поэтики как эстетического явления (Е. Яблоков, В. Немцев4 и др.). Тем не менее, построение целостной картины, на наш взгляд, остается все же неполным без выяснения значения иронии в мировосприятии М.А. Булгакова и его художественном мышлении5. Однако в булгаковедении ирония остается малоизученным феноменом, а системных исследований этой проблемы нет. Литературоведы обращаются к достаточно важным областям поэтики М.А. Булгакова: аллюзии, иносказанию, тайнописи, поэтике скрытых мотивов, комическому, сатире, гротеску и т.д.6, в основном, не касаясь проблемы иронии.

Актуальность ее исследования отмечена С.В. Никольским. Указывая на то, что «М.А. Булгаков. склонен к эластичному ассоциативному письму», он отмечает пробел в этой области булгаковедения: «интересной темой исследования могло бы быть своеобразие иронии.» (Никольский 1992, с. 62). И хотя в последнее время делается «попытка восстановить утраченное звено в исследовании традиции булгаковского "комического"» (Пенкина 2001, с. 19), ирония М.А. Булгакова - явление, на наш взгляд, гораздо более масштабное и как феномен иного уровня7 требует специального изучения.

Степень изученности проблемы. Большинство исследователей, в той или иной степени отмечающих иронию в произведениях писателя, но занимающихся иными проблемами, говорят о ней как о само собой разумеющемся факте, как бы подтверждая то, что «ироничность М.А. Булгакова не вызывает сомнения» (Пенкина 2001, с. 21). Впервые на философскую иронию автора «Мастера и Маргариты» и ее доминирующий А характер в романе указал А./7. Казаркин. В булгаковедении эта работа, пожалуй, до сих пор остается единственной и наиболее существенной по данной проблеме. Несмотря на то, что ученый рассматривает «теоретические и историко-литературные вопросы интерпретации и оценки литературных произведений» в аспекте культурологии, его идеи относительно философской иронии М.А. Булгакова близки нашему пониманию. Роман «Мастер и Маргарита», привлекаемый в качестве примера наиболее сложного и трудного для анализа материала, осмыслен как сочинение, «где господствует муза философской иронии», которая представляет собою как бы «особый ключ к истолкованию» и определяет «цельность произведения» (Казаркин 1988, с. 2, 5, 18,21).

Обращая внимание на то, что нельзя оставлять «в стороне такие важные вопросы, как позиция автора, его философские идеи, его идеал» (Казаркин 1988, с. 20), А.П. Казаркин совершенно справедливо указывает на различное понимание иронии А.А. Блоком и М.А. Булгаковым. А.А. Блок, считая иронию «пороком перезрелой, усталой культуры», видел в ней, по мысли автора работы, неадекватное трагической эпохе самосознание интеллигенции, «и тем интереснее нам понимать, что Булгаков создал новейший образец трагической иронии. Там, где Блок увидел симптомы кризиса старых ценностей, Булгаков рассмотрел их трагическую проверку и моральное торжество творца» (Казаркин 1988, с. 30-31). Ученый утверждает, что в романе М.А. Булгакова нет «всеразъедающей», по определению А.А. Блока, иронии, т.к. она «не самоцельна», а «служит средством утверждения гуманистической истины» (Казаркин 1988, с. 52).

А.П. Казаркин полагает, что «эпоха Булгакова мало понимала иронию, вообще смех приветствовался только сатирический», поскольку «к философской иронии склонен . человек зрелой культуры» (Казаркин 1988, с. 35). Поэтому, хотя «сатира в романе есть, и это сатира высокого класса», «толкование романа как только сатиры обедняет содержание.: тогда "лишними" кажутся евангельские. сцены, тогда не улавливается философский пафос» (Казаркин 1988, с. 40). Но именно «через философскую иронию.», по мнению автора работы, «роман Булгакова схватывает единство мира» (Казаркин 1988, с. 32). Очень важны высказывания ученого об интеллектуальной, философской нагрузке булгаковского смеха. В частности, о том, что понимание иронии и оттенков авторского смеха доступны читателю / исследователю «в той степени, насколько близка ему моральная позиция автора» (Казаркин 1988, с. 35), претворяющаяся иронией и как позиция «философско-художественная» (Казаркин 1988, с. 51).

Ирония понимается ученым «как всеобъемлющий художественно-философский принцип, которому подчинены сатира и гротеск». Он «предполагает постоянное опровержение взглядов и дел героев, а главное — остранение привычного мировосприятия: доказательство его односторонности, недостаточности или ненормальности» (Казаркин 1988, с. 51). А.П. Казаркин указывает на определяющее место философской иронии в поисках жанрово-стилевой доминанты романа, а также в широком интерпретирующем контексте его литературных, исторических и культурных связей. Таким образом, концептуальное значение взглядов ученого бесспорно.

Из других работ следует отметить статьи B.I7. Крючкова (1995, 1998)9, которому «мысль А.П. Казаркина о ведущем характере философской иронии в романе» «представляется очень плодотворной» (Крючков 1995, с.228). Исходя из нее, автор рассматривает игровое начало как часть философской иронии. Анализируя эпилог «Мастера и Маргариты» и полемизируя с И. Бэлзой, исследователь видит его философскую концепцию не в том, что она восходит «к зашифрованной доктрине "Божественной комедии", а в том, что дантовская модель мира и ее финал являются предметом эстетической игры М.А. Булгакова» (Крючков 1995, с.228). Однако в другой статье В.П. Крючков почти не касается проблемы иронии, оставаясь на уровне констатации того, что «талант М. Булгакова - это талант по преимуществу сатирический, иронический, "земной"», а в «Мастере и Маргарите» «чувствуется ирония по отношению к главному герою» и «грустная усмешка» (Крючков 1998, с. 58, 59).

В работах С.В. Никольского внимание к иронии является как бы «побочным продуктом» его основного интереса к поэтике скрытых мотивов и аллюзий в творчестве М. Булгакова и К. Чапека. Поэтому в статье «Научная фантастика и искусство иносказания» (материалом исследования служат романы К. Чапека «Кракатит» и «Война с саламандрами» и повести М.А. Булгакова «Роковые яйца» и «Собачье сердце») сам автор не пользуется термином «ирония» и говорит «о взаимодействии научно-фантастической поэтики с иносказанием, с эзоповым языком, с тайнописью» (Никольский 1992, с. 57). Однако употребляемые выражения: «двойные краски», «двусмысленные характеристики», «двойные значения», «подтекст», «иносказание», а также цитируемые слова В.Я. Лакшина «месть бытия» прямо адресуют нас к феномену иронии (именно здесь и высказано пожелание автора видеть иронию в качестве темы исследования). По мысли С.В. Никольского, «потаенный подтекст», будучи «искусством интеллектуальной игры» М.А. Булгакова, создает «вокруг» научно-фантастического действия, «так сказать, аллюзионно-ассоциативные наплывы» (Никольский 1992, с. 61-71). Они интересуют автора статьи как возможность увидеть «вторичный, скрытый смысл». Заключенный «в символике красного луча», он дает повод говорить о «послереволюционной советской действительности и о ведущих деятелях того времени - Ленине, Троцком, Сталине, Каменеве» (Никольский 1992, с. 63).

В другой работе «В зеркале иронии и сатиры (скрытые мотивы и аллюзии в прозе М. Булгакова)», С.В. Никольский продолжает рассматривать «иносказательные мотивы» и «иронические аллюзии на реальных лиц и конкретные события, связанные с репрессиями против церкви и духовенства в 20-е годы». Здесь также преобладает аспект рассмотрения иронии в качестве своеобразного эзопова языка, скрывающего предполагаемых прототипов (Никольский 1995, с. 51). Не отрицая подобную функцию иронии, мы считаем ее лишь как одну из достаточно большого числа возможных.

В статье «На грани метафор и аллюзий (о некоторых зашифрованных мотивах в антиутопиях Булгакова)» С.В. Никольский, практически, отказывается от обращения к феномену иронии, лишь однажды упомянув «легкую иронию», которую «можно заподозрить» по отношению к «ночной активности героя» «Мастера и Маргариты» Желдыбина, сама фамилия которого допускает «иронические коннотации» (Никольский 1999, с. 13).

В монографии «Над страницами антиутопий К. Чапека и М. Булгакова (Поэтика скрытых мотивов)» ученый обобщает свои исследования. Здесь феномену иронии уделяется значительно большее внимание. Некоторые же положения работы являются фактическим признанием иронии этих писателей как формы миропостижения и принципа художественного мышления". «В романе . Чапек продолжает создание иронических моделей жизни и политики» (Никольский 2001, с. 21), или: «люмпен-алкоголик» Маркизов («Адам и Ева» М. Булгакова) «с полусожженной, и разорванной (т.е. поруганной) Библией в руках. это целый законченный философско-иронический . актуально-злободневный символ» (Никольский 2001, с. 99).

В.О. 77енкинс}х, рассматривая мифопоэтику и структуру художественного текста в философских произведениях М.А. Булгакова и уделяя иронии один из разделов третьей главы, замечает, «что ирония М.Булгакова не романтическая, а трагическая - экзистенциальная» (Пенкина 2001, с. 19). Полемическая направленность адресована, видимо, выводам МА. Новиковой1, чья работа посвящена романтической традиции Э.Т.А. Гофмана в творчестве М.А. Булгакова. Романтическая ирония определяется автором «как стилевая доминанта творчества» обоих писателей (Новикова 1999, с. 1, 133). Но наряду с ценными наблюдениями о том, что у Э.Т.А. Гофмана и М.А. Булгакова «используется ирония положения, ситуационная ирония», исследователь высказывает, на наш взгляд, спорную мысль о ее вторичности в творчестве М.А. Булгакова. Эта идея содержится в выводах, в которых подчеркивается приоритет гофмановской иронии, иронии же М.А. Булгакова отводится роль стилизации: «Ирония как одна из определяющих черт немецкого романтика существенно обогатила особенности булгаковского повествования. Выступая в форме стилизации, она способствует усилению романтической окрашенности образа, его укрупнения. И вместе с тем гофмановская ирония становится мощным творческим импульсом художественного развития актуальных для русского автора проблем, символов и образов, расширяя тем самым границы булгаковского реализма» (Новикова 1999, с.133).

Работы других исследователей содержат разрозненные высказывания об иронии М.А. Булгакова. Несмотря на свою фрагментарность, они имеют определенную ценность, т. к. даже в такой лаконичной форме выражают новые идеи и открывают потенциальные аспекты изучения. Так, в них речь идет о преемственность традиций: «Булгаков унаследовал от Гоголя ироническую интонацию» (Титкова 2000, с. 165), о том, что, изучая иронию, не следует ограничиваться позицией автора: «Булгаков не скрывает своего иронического отношения к Людовику» (Титкова 2000, с. 145), но необходимо учитывать и степень совпадения позиций автора и рассказчика: «сатирические главы открывают нам иронического рассказчика» (Гапоненков 1995, с. 88). Здесь же возникает вопрос о различии или соотнесении сатиры и иронии13.

Некоторые наблюдения заключают в себе нераскрытые возможности характеристики феномена иронии и его функциональной роли в художественном тексте: «Авторское вмешательство как бы регулирует виды и оттенки иронии, направленные, в сущности, двум адресатам - герою и читателю» (Козлов 1987, с. 69). Другие достаточно глубоки и перспективны, поскольку, несмотря на свою краткость, предлагают новые проблемы исследования: «.ирония автора. укрыта за простодушием рассказчика.» (Чудакова 1985, с. 383), или: «Впервые в произведении Булгакова, посвященном современности, (речь о «Театральном романе» - С. Ж.) лиризм тесно взаимодействует с иронией: причем ирония скрепляет различные проявления подтекста.» (Немцев 1991, с. 95), а также: «Рассказчик. не менее искусно ведет юмористическую и лирическую партии, но главная его роль -роль иронического посредника, который, копируя, пародируя, передразнивая героев или сочувствуя им, одновременно апеллируя к читателю, . создает игровое поле, на котором и разыгрывается «блистательное шоу» (А. Шиндель) современных глав» (Ребель 1995, с. 13).

Как видим, в изучении феномена иронии в творчестве М.А. Булгакова много неясного: находится ли ирония лишь «в сфере комического» или же выходит за его пределы - «не романтическая, а трагическая» (Пенкина 2001, с. 19), поскольку «у Булгакова нельзя не заметить трагического отзвука в самой иронии» (Казаркин 1988, с. 52); если это «философская ирония», то присуща ли она художественному мышлению писателя, или же она вторична и является лишь «стилизацией»? Как соотносятся между собою «романтическая ирония», «экзистенциальная» и другие вышеназванные типы и виды иронии в его произведениях, и в чем это проявляется? Таким образом, значимость и актуальность исследования иронии М.А. Булгакова для проникновения в глубины авторской концепции очевидна: ведь «полный и истинный смысл многих мест» произведения может быть «недоступен читателю, либо критику, не способному в должной мере оценить иронический смысл» (Соколянский 1999, с. 34).

Несмотря на то, что большинство работ посвящено роману «Мастер и Маргарита», проблема иронии и здесь оказалась наименее изученной. Не выяснены ее функции и в структуре художественного текста. На материале других романов она до сих пор не рассматривалась. Таким образом, пристальное внимание к творчеству М.А Булгакова и круг нерешенных вопросов, связанных с его иронией, определил тему диссертационного исследования: «Ирония в романах М.А. Булгакова («Театральный роман», «Жизнь господина де Мольера», «Мастер и Маргарита»)».

Основная цель диссертации заключается в рассмотрении феномена иронии М.А. Булгакова в романном творчестве.

Достижение поставленной цели предполагает решение следующих задач:

1) выяснить сущность булгаковской иронии и ее предпосылки;

2) выявить специфику иронии в многообразии ее проявлений в «Театральном романе» («Записках покойника), «Жизни господина де Мольера», «Мастере и Маргарите»;

3) рассмотреть способы реализации иронии в художественных текстах М.А. Булгакова;

4) определить функции иронии в художественной структуре романов.

Объектом исследования является творчество М.А. Булгакова.

Предмет исследования - ирония в романах М.А. Булгакова, связанных его «больной темой» (В .Я. Лакшин) - темой творчества. В самом плодотворном и трагическом десятилетии (1929/30 - 1940 гг.) различные ее аспекты - поэт и время, художник и общество, творчество и власть, свобода художника, «ценность творящей личности», «самоутверждение автора» (Чудакова 1985, с. 387, 388), связанные с темой гибели художника, начинают звучать открыто. И хотя все они нашли отражение в большинстве произведений этого периода: повести «Тайному другу» (1929), пьесах - «Кабала святош» («Мольер») (1929 -1936), «Последние дни» («Пушкин») (1934 - 1935), романах - «Жизнь господина де Мольера» (1932 - 1933), «Театральный роман» («Записки покойника») (1929, 1936 - 1937), «Мастер и Маргарита» (1929 - 1940), - все же ярче всего и полнее она проявилась в романах.

Материалом изучения служит проза писателя, в частности, такие романы, как «Театральный роман» («Записки покойника»), «Жизнь господина де Мольера», «Мастер и Маргарита», а также сатирические повести, мемуарная повесть «Тайному другу», рассказ «Необыкновенные приключения доктора». При необходимости мы также обращаемся к письмам и дневникам М.А. Булгакова, воспоминаниям о нем, а в отдельных случаях и к пьесам.

Необходимым условием достижения поставленной в работе цели является использование научных методов исследования, сочетающих принципы историко-типологического, функционального и системного подходов.

Теоретической базой диссертации послужили труды многих зарубежных и отечественных ученых: М.М. Бахтина, Ю.Б. Борева, Г.В.Ф. Гегеля, Б. Дземидока, В.М. Жирмунского, К.В.Ф. Зольгера, С. Кьеркегора, А.Ф. Лосева, Новалиса, И. Паси, В.Я. Проппа, О.М. Фрейденберг, Ф. Шлегеля.

В теоретической литературе ирония характеризуется с разных позиций, постулирующих интересы тех наук, которые обращаются к ее исследованию. Поэтому как достаточно сложное явление, которое выражает себя в разных сферах общественного сознания, существующее в художественной форме и вне ее, ирония может рассматриваться как явление речи и мышления, стилистики и риторики, философии и эстетики, социологии, психологии и литературоведения. В свою очередь, это обусловливает многозначность феномена иронии, его многоуровневость и многофункциональность.

Разные подходы к иронии порождают разноголосицу в самом определении этого феномена14. Однако в наиболее общем виде ирония определяется как скрытое насмешливое отношение к явлению, в котором несоответствие выраженного и подразумеваемого, видимости и сути, будучи притворством, имеет совей целью дискредитацию этого явления. Объективная сложность, многосоставность, разноуровневость и полифункциональность иронии приводит к тому, что некоторые ученые и исследователи, рассматривая ее с какой-то одной точки зрения или стороны, игнорируют остальные и определяют всю категорию лишь по ней. Другие, руководствуясь желанием избегнуть «необоснованного» расширения понятия, пытаются «втиснуть» иронию «в рамки», тем самым обедняют содержание и унифицируют сложность, возникшую в результате развития этого феномена, и оставляют «за рамками» многие бытующие в литературе формы и виды15.

В лингвостилистическом аспекте рассматривает иронию А. А. Лотебня. Однако это не помешало ученому отметить ее неоднозначность, текучую неуловимость и формальную незакрепленность. С одной стороны, ирония «может вовсе обходиться без образа», «без тропов» (Потебня 1990, с. 271, 275), а с другой, она их не исключает и может выражаться антономасией, метафорой, аллегорией, аллюзией, пародией. Указывая «на сродство иронии и смешного», ученый справедливо отмечает, что оно «не простирается до тождества» (Потебня 1990, с. 271). Как особый род иронии А. Потебня выделяет случай «противоположности между высоким слогом словесной оболочки и пошлостью или низостью мысли» (Потебня 1990, с. 275).

В.Я. Лропп, Ю.В. Ворев, В. Дземидок, J7.K Воядина определяют иронию как вид комического. В.Я. Лропп связывает иронию лишь с насмешливым смехом, который «стабильно связан со сферой комического» и этим определяется «комизм» иронии (Пропп 1999, с. 121). Ю. Ворев, оставляя иронию в рамках комического, видит в ней не только «один из оттенков комедийного смеха», «комический парадокс», но и одну «из форм особой эмоциональной критики, при которой за положительной оценкой скрыта острая насмешка» (Борев 1970, с. 98). Ученый, различая сатирическую и комическую иронию, указывает, что первая из них, «мнимо утверждая предмет, осмеивает и отрицает его сущность», а вторая, «мнимо утверждая все в предмете, вышучивает и подвергает критике отдельные его стороны» (Борев 1970, с. 98 -99). Лишь в сарказме Ю. Борев отмечает трагедийный накал6, определяя его как сатирическую по направленности, особо едкую и язвительную иронию. В. Дземидок рассматривает иронию как определенную технику комического, однако мрачность сарказма (как едкой формы иронии) «выводит его за пределы» этой сферы (Дземидок 1974, с. 80).

Как эстетическую категорию в ее историческом развитии, а также с точки зрения соотношения в ней субъективного / объективного и разграничения феномена иронии с другими категориями и понятиями рассматривают иронию А.Ф. Лосев, B.I7. Л/естаков,К Ласи.

Иронию исследуют и как явление мировоззренческой природы: во-первых, как модус художественности - Л. Фрай (Фрай 1987), В.Л. Тюпа (Тюпа 2001); во-вторых, как одну из фундаментальных категорий художественного мышления - В.И. Хрулев (Хрулев 1989) и художественного мира - КК Иванова (Иванова 1999).

В отечественном литературоведении большая заслуга в изучении генезиса феномена иронии принадлежит О.М. Фрейденберг, объяснившей, как «единый

1 ^ комплекс образов», неких масок-типажей лег основой «литературной маски»

Сократа, «в которой сливались связи мистерии, философии и мима»

Фрейденберг 1978, с. 241). Именно в мимах, восходящих к мимезису (т.е. разыгрыванию мнимого под видом настоящего) соединялись пародия, глумление и передразнивание. Во времена же Сократа ирония

18 актуализировалась в связи с его манерой размышлять и вести беседу . Поэтому и «Сократ еще близок фокуснику: его вопросы напоминают загадку, потому что он заранее знает свой умысел и тщательно маскирует его, заставляя разгадчика идти за собой, плутать и обманываться.» (Фрейденберг 1978, с. 277). Он стал олицетворением обманчивого вида и скрытой сути. В его фигуре воплотилось гармоничное единство комического и трагического (Фрейденберг 1978, с. 242).

А.Ф. Лосев исследовал историю возникновения и развития термина «ирония», а также изменчивость его содержания с античных времен до романтизма. Так, Платон, впервые употребивший термин в связи с описанием личности и философии Сократа, к примеру, подразделял сократовскую иронию на остроумие (asteismos), насмешку (mysterismos), издевательство (sarcasmos) и шутливую насмешку (chleyasmos) (Лосев 1994, с. 445). В своем описании сократовской иронии, «в которой отождествляется трагическое и комическое», Платон наполняет это понятие «положительным и глубоким» содержанием (Лосев 1994, с. 445). Тем не менее, «у Платона мы встречаем термин "ирония" в смысле отрицательном» (Лосев 1994, с. 443): подражая видимости, ироник способен лицемерить, «актерствовать». Аристотель же очень высоко ставил иронию: по его мнению, она свойственна тем, кто обладает величием души.

Труды О.М. Фрейденберг и А.Ф. Лосева показывают, что уже в античное время бытование иронии осуществляется в синкретической форме, сочетающей пародированное мистериальное таинство (объединявшее высокое и низкое, трагическое и комическое), философское провоцирование, насмешливое притворство и подразумеваемую глубокую суть, связанную с этическим идеалом.

Дальнейшее осмысление категория иронии получает в эстетике романтизма. Важное место в теоретическом обосновании иронии занимают взгляды идеолога ранних романтиков Ф. Шлегеля. В их основе лежит субъективно-идеалистическая система Ж/7 Фихте с ее центральным понятием трансцендентального «Я», создающего из самого себя окружающий мир «Не - Я». Поэтому творения бесконечно свободного демиурга, вольного как созидать, так и разрушать по желанию свой созданный мир (т.е. играть им и возвышаться над ним), «проникнуты божественным дыханием иронии», в них «живет подлинно трансцендентальная буффонада» (Шлегель 1983, с. 283). Соединяя в себе «понимание искусства жизни и научный дух», а также «чувство неразрешимого противоречия между безусловным и обусловленным» (Шлегель 1983, с. 287), ирония предстает в своей завершенности как «абсолютный синтез абсолютных антитез», как «постоянно воспроизводящая себя смена двух борющихся мыслей» (Шлегель 1983, с. 296). Подчеркивая мировоззренческое значение иронии в творчестве романтиков, Ф. Шлегель указывает, что философия - «это подлинная родина иронии» (Шлегель 1983, с. 282), «самой свободной из всех вольностей» (Шлегель 1983, с. 287).

По мнению Новалиса, в таком субъективном и идеалистическом мироощущении «со!фовенного» возрастает роль мистического, и, как следствие этого, поэту «близко чувство пророчества и религиозное . провидение» (Новалис 1980, с. 94, 95).

Так, в романтической иронии принципиально соединяются интеллектуальное и эмоциональное начала с художественной свободой творца-демиурга, прозревающего в своей фантазии мистическое. Воспаряющий над несовершенным миром, он волен его уничтожить собственным смехом, но тогда к этому смеху примешивается горечь осознания собственного одиночества.

Столь же теоретически значимыми стали размышления об иронии КВ. Ф. Зольгера, Г.В. Ф. Гегеля, С. Кьеркегора, рассматривающих ее с позиций объективного идеализма как присущий самой действительности момент отрицания. Она фокусируется в понятиях: «мировая ирония» (Гегель), «бесконечная абсолютная отрицательность», осуществляющаяся через «поколения людей» (Кьеркегор), «момент перехода» (Зольгер). Все они считали, что ирония имманентно присуща определенному моменту действительности и является законом мирового развития.

У Зольгера ирония, непосредственно связанная с фантазией, становится в «момент перехода», т.е. «погружения в ничтожество» воплощенной художественным разумом Идеи, олицетворением преходящего: «безмерная печаль охватывает нас, когда мы наблюдаем, как великолепие превращается в ничто . И этот над всем царящий, все разрушающий взгляд мы называем ирония» (Зольгер 1978, с. 380-382).

Крайний субъективизм Ф. Шлегеля и И.Г. Фихте дал основание Г.В.Ф. Гегелю оценивать романтическую иронию негативно, поскольку она, по мысли философа, демонстрировала произвол художника19. Гегель обосновывал свое понятие «мировой иронии» проявлением мирового духа и потому признавал иронию как один из моментов мирового развития объективного мира (отрицание).

По Кьеркегору, это развитие происходит через столкновение новой исторической действительности как осуществленной Идеи через поколение и отдельных индивидов со старой действительностью, также реализующейся в поколении и составляющих ее индивидах. Но, несмотря на то, что развитие происходит эволюционным путем, т.е. ежемоментно, «в этом столкновении заключен глубокий трагизм мировой истории» (Кьеркегор 1993, с. 176-198). По его мысли, мировая ирония и глубокий трагизм истории взаимообусловлены.

Таким образом, в сознании этих философов ирония приобрела глобальные, имманентные черты мирового развития и стала осознаваться как некая неподвластная человеку уничтожающая, отрицающая, разрушающая сила.

Трагическая ирония обретает «экзистенциальный статус» (Иванова 1999, с. 4) накануне Первой мировой войны и Октябрьской революции, благодаря возникшей в этот период философии экзистенциализма, наследующей взгляды поздних романтиков, С. Кьеркегора и Ф. Ницше. Ей свойственны ориентирование не на сущность мира, а на пребывание в нем человеческой экзистенции, сознание ее конечности и трансцендентности. Стремление экзистенции к НИЧТО определяет все модусы существования (заботу, страх, совесть) через смерть, т.к. они суть различные способы соприкосновения с НИЧТО, движения к нему, убегания от него.

Философия экзистенциализма проникнута трагическим, эсхатологическим ощущением мироустройства. Она дает иное понимание личности человека и, вследствие этого, иную концепцию иронии. Художник, оказавшись перед лицом мировой трагедии и будучи не в силах ее преодолеть, защищает себя «броней» иронии и, дистанцируясь от «безумного» мира, наблюдает «человеческую комедию» как бы со стороны. Ирония, в которой отрицанию подвергается и мир, и человек, является нигилистической и переходит в трагифарс. Суть ее противоречия образуют комическое и трагическое, которые постоянно меняются местами в связи со скользящей точкой зрения. «Это не просто синтез . - трагикомическое, но игра под маской . с целью провоцирования обстоятельств». Ироник «отчасти неуязвим в игре с миром», но «в то же время утрата рационального смысла» делает его «трагической фигурой» (Пигулевский 1992, с. 15 - 16). Ощущая «сто» отпущенных ему лет как время непреодолимого своего одиночества, отчужденности от общества, природы, от всего миропорядка, он все время находится в состоянии выбора. Однако потеря Бога - «Бог умер», «небеса пусты» (Ф. Ницше) и одновременное осознание невозможности жизни без Бога, ставит человека в рамки бессмысленного существования. В этой ситуации единственным средством спасения он видит иронию как ясное осознание абсурдности своего существования. Именно это ясное осознание и должно дать ему силы и мужество для «сизифова труда» жить (А. Камю). И лишь творчество способно сублимировать все «страхи жизни» (3. Фрейд) человеческой экзистенции.

Парадоксально, что отвергая Бога и усматривая иронию своего существования в неизбежности трагической развязки, ироник-экзистенциалист невольно большее значение придает иронии и как игре случая.

Современные же исследователи исходят из того, что «основой иронии лл является рефлектирующее сознание личности» (Болдина 1981, с. 69) . «В вещах и в природе иронии нет и не может быть . Ирония - проявление субъективно-конструирующей способности сознания, игра, порыв, взрыв субъективности» (Паси 1980, с. 64), «ирония - точка зрения» (Болдина 1981, с. 59). Ее нет в природе , она лишь отношение, привносимое человеком в суждение, его интеллектуально-эмоциональная, аксиологическая реакция на то или иное явление. Поэтому он может субъективно расценивать происходящие события как чью-то насмешку: некий «рок» может быть интерпретирован как «ирония обстоятельств», «ирония судьбы», «ирония истории». Кроме того, человек, пребывая в неведении относительно своего положения, не сразу может распознать, что «судьба» «играет,» им, «подменяя» результаты его усилий на прямо противоположные поставленным целям или ожиданиям22.

В связи с этим, следует уточнить получившее в науке широкое распространение деление иронии на «объективную» и «субъективную» . Эта классификация строится на основании субъектно-объектных отношений (где объектом считается действительность, история, «судьба», обстоятельства, а субъектом — человек) и учитывает их направленность. «Объективная» ирония расценивается как ирония действительности по отношению к человеку. «Субъективная» - это ирония, исходящая от человека. Ирония субъекта может быть направлена как вовне, так и на себя (самоирония).

Следовательно, «ирония судьбы», «ирония истории», «ирония обстоятельств», несмотря на свою направленность от объекта к субъекту и названные в силу этого «объективной иронией», означают лишь субъективную идейно-эмоциональную оценку ироником явлений, обстоятельств или ситуаций. При этом как бы выносится за рамки (хотя может служить и дополнительной информацией), является ли это в сознании ироника метафорой или же он верит в судьбу на самом деле. Эти устойчивые словосочетания трактуются в самом общем виде как контраст между намерениями личности и результатами его действий; как препятствия, словно нарочно возникающие на пути реализации личностью своих планов; как события, создающие «парадоксальный поворот в судьбе от расцвета до полной гибели», как контраст судьбы отдельной личности и целого государства (Кононенко 1987, с. 106). В этом кроется причина иронического взгляда на человеческую личность как на «игрушку в руках судьбы». И этот взгляд также может быть окрашен как в комические, так и в трагические тоъъ.

Методологическую основу диссертационного исследования составили идеи ведущих отечественных и зарубежных ученых: М.М. Бахтина, А. Бочарова В.М. Жирмунского, В.И. Тюпы, Н. Фрая и других.

В одной из своих ранних статей В.М. Жирмунский, развивая идею Н.А. Добролюбова, указывал, что «для отдельного поэта» «характерно» «не систематическое, философски продуманное мировоззрение». «Важно отыскать. настроение мировоззрения, то первоначальное отношение к миру души человеческой., которое предопределяет всю дальнейшую форму», поскольку «эстетическая форма является. как бы отстоявшимся продуктом кристаллизации душевного переживания» (Жирмунский 1981, с. 62). Можно сказать, используя положения В.М. Жирмунского, в которых отражаются идеи Ф. Шлегеля, что ироническое миросозерцание как «форма переживания жизни» действительно находится «на грани чувства и систематической мысли» (Жирмунский 1981, с. 62).

Героика, трагизм, ирония, сентиментальность и ряд смежных им феноменов, - так называемые «сплавы» обобщений и эмоций» или «определенные типы освещения жизни» (В.Е. Хализев), не имеют однозначного теоретического статуса, хотя широко используются не только в литературоведении. Так, в зависимости от своих методологических позиций современные ученые называют их «эстетическими категориями (большинство отечественных философов), либо категориями метафизическими (Р. Ингарден), либо видами пафоса (Т.Н. Поспелов), либо модусами художественности, воплощающими авторскую концепцию личности и характеризующими произведение как целое (В.И. Тюпа). Воспользовавшись термином научной психологии, эти феномены человеческого сознания и бытия можно назвать мировоззренческими (или миросозерцательно значимыми) эмоциями, которые присутствуют в искусстве в качестве "достояния" либо авторов, либо персонажей (изображаемых лиц)» (Хализев 1999, с. 68, курсив автора).

Из многих идей М.М. Вахтина для нас особенно важны мысли о противопоставленности карнавального народного смеха как позиции коллектива ироническому редуцированному смеху индивидуума, «смеху для себя». В народном смехе смеющийся является частью этого коллектива, частью целого мира и потому выражает его точку зрения (Бахтин 1990), в то время, как в ироническом смехе индивид противостоит коллективу. Поэтому, раскрывая художественную суть произведения, исследователю важно «добраться, углубиться до творческого ядра личности» его создателя (Бахтин 1979, с. 371).

Ирония, выдвинувшаяся на передний план в художественной практике романтиков, отводивших ей существенную роль в своем творчестве, со временем оформилась как самостоятельный модус. Однако в его становлении принимали участие не только романтики, открывшие «возможность чисто иронической художественности.» (Тюпа 2001, с. 167), но и «затяжная антиромантическая революция», указавшая «путь иронической поэтике» (Фрай 1987, с. 259).

Абсолютизированное поздними романтиками противостояние личности и внешнего мира приобрело окраску иронического неприятия его. Этот конфликт рассматривался в ценностной шкале ироника с его позиции -возвышенной, но в то же время отмеченной одиночеством. На протяжении всей своей истории человеческое общество неоднократно подтверждало свое несовершенство войнами и революциями, усугублявшими его деградацию, а бессилие идей гуманизма в борьбе со злом проявлялось в несовпадении благородных целей и результатов, оборачивающихся тем же злом, что демонстрировало их превратность. В контексте исторической эпохи, в литературе все более начинает проявлять себя философская ирония\ выражающая свое отношение к вопросам бытия человека и общества, их нравственным ориентирам, как концептуальная мировоззренческая установка автора.

П. Фрай■ впервые рассмотревший иронию именно в этом «несколько специфическом смысле» и отметивший, что «ирония по своей природе -изощренный модус» (Фрай 1987, с. 289), справедливо указывает на сложность ее выявления: «Когда мы попытаемся выделить ироническое как таковое, мы находим, что оно попросту сводится к позиции поэта., это отказ от любых открытых моральных оценок., умение спрятать глубокий смысл за непритязательным художественным фасадом» (Фрай 1987, с. 289). Тем не менее, оперируя четырьмя «этическими элементами» произведения - герой, его окружение, автор и его читатели, исследователь конкретизирует свое понимание не только самого иронического модуса, но и видов иронии-, «трагической» и «■комической». Он раскрывает специфику «иронического героя» и «иронической ситуации» через «принципиальное различие» существования героя, свойственное этим видам, или, по терминологии ученого, этим двум «основным тенденциям»: изолирован герой от общества, или «он включен в него». Так, «комическая ирония» связана с интеграцией героя в обществе, а «трагическая» предполагает его изоляцию. Сами тенденции, как пишет Н. Фрай, «относятся к особенностям сюжетов вообще» (Фрай 1987, с. 235).

В «ситуации трагической изоляции» героя ученый отмечает несоразмерность постигшей героя кары с его поступком; все, что происходит с героем - это игра случая, его жребий. Он - типичная жертва, «козел отпущения». «Он невинен и виновен одновременно: он невинен в том смысле, что его наказание намного превосходит его вину. А его вина обусловлена тем, что он член пораженного пороком общества или хотя бы тем, что в окружающем его мире подобные несправедливости составляют неотъемлемую черту существования» (Фрай 1987, с. 240). Н. Фрай обосновывает «основной принцип трагической иронии», который «заключается в том, что любые незаурядные события, происходящие с героем, должны быть представлены вне причинно-следственной связи с особенностями его характера . Ирония подчеркивает в трагической ситуации ощущение произвольности выбора именно данного героя, его невезучесть» (Фрай 1987, с. 240)2\

Кроме того, в связи с тем, что «козел отпущения невинен и виновен одновременно», но «оба эти факта, как правило, остаются иронически разъединенными», исследователь отмечает в трагической иронии наличие двух ее полюсов: «неизбежного» и «случайного». «Объединенные в трагедию», они «расщепляются на противоположные полюсы иронии» (Фрай 1987, с. 240)., и каждый из них имеет свой архетип героя. Один полюс - это «неизбежная ирония человеческого существования». Ее «архетипом. предстает Адам» как «воплощение человеческой природы, приговоренной к смерти». Другой полюс воплощает «случайная» иронии человеческой жизни» (т.е. ирония обстоятельств, не подвластных человеку). «Архетипом этой иронии является Христос - совершенно невинная жертва, отвергнутая людьми» (Фрай 1987, с. 241). Характеризуя ироническое авторское сознание, Н. Фрай отмечает, что возникновение теорий цикличности истории как идеи вечного возвращения на «круги своя», или рассмотрение нашего времени «в качестве несостоявшегося апокалипсиса» - «типичнейший феномен иронического модуса» (Фрай 1987, с. 258). Возникнув «от низкого мимесиса», ирония «начинается с появления реализма и бесстрастного наблюдения. Но постепенно она сближается с мифом, и в ней опять начинают проступать следы жертвенных ритуалов и черты умирающих божеств» (Фрай 1987, с. 241). Она создает «собственную философию рока и философию провидения» (Фрай 1987, с. 260), проявляясь в формах наивной или рафинированной иронии. Но если наивный автор-ироник «афиширует свою ироничность», то «рафинированная ирония оставляет читателю возможность», взяв за основу «иронический принцип несовпадения между высказыванием и его значением» (Фрай 1987, с. 258), «как бы самому привнести ее в повествование» (Фрай 1987, с. 289). В этом случае автор словно «приглашает поиронизировать й читателя, ибо предполагает существование общих нравственных норм для себя и читающей публики» (Фрай 1987, с. 247),

В комической иронии важен мотив изгнания «козла отпущения» из общества. «Требование финального возмездия для преступника, каким бы негодяем он не был, ведет к обнаружению виновности самого общества, большей, чем вина героя» (Фрай 1987, с. 243). В иронической литературе «банальнейшие явления повседневной жизни превращаются в мистическое и роковое» (Фрай 1987, с. 244), способное с помощью иронии выявить их собственную абсурдность.

ВЖ Тюпа, взявший из теории модусов Н. Фрая принцип «всеобъемлющей характеристики художественного целого», а именно: «соответствующий тип героя и ситуаций, авторской позиции и читательской рецептивности», а также «внутренне единую систему ценностей и соответствующую ей поэтику», ссылаясь также на М.М. Бахтина, разъясняет свое понимание «стратегии оцельнения» как развития отношений в «диаде» личность («я») и противостоящий ей внешний мир («мир»), которые составляют суть полюсов человеческого бытия. Реализацией этой «диады» как способа присутствия человека в мире («я - в - мире»), по мнению В.И. Тюпы, и обоснована эстетическая позиция автора. В иронической модальности важным и определяющим является момент размежевания «я - для - себя» от «я - для — другого», «в чем, собственно, и состоит притворство». «Я - для - другого» в варианте «не - я» является как бы превратным отражением «я». Такое «не - я» может оказаться маской самоутверждения (Тюпа 2001, с. 168).

Представляя одну «из стратегий оцельнения художественного мира», «модус художественности, овладевший творческим сознанием» автора, «сам требует для себя не только соответствующей организации текста, но и соответствующего предметно-смыслового содержания и адекватного эстетического "нададресата"». Именно он определяет собою поэтику, тематику, проблематику, т.е. «так называемое "идейное содержание"» (Тюпа 2001, с. 169). Следуя за мыслью В .И. Тюпы, можно сказать, что модус, обусловливающий произведение в целом и проявляющийся в его составляющих на разных уровнях: в поэтике, выборе героев и ситуаций, тематике, проблематике и пр., может быть выявлен: «Доказательная, научно верифицируемая идентификация смысловой индивидуальности того или иного произведения как принадлежащего к определенному типу целостности возможна только путем квалифицированного анализа его текста,» (Тюпа 2001, с. 169, курсив автора). Как пишет исследователь, «всеобъемлющая характеристика художественного целого,», некая «стратегия оцельнения, предполагающая не только соответствующий тип героя и ситуации, авторской позиции и читательскойрецептивностщ но и внутренне единую систему ценностей и соответствующую ей поэтику» — это и есть «модус художественности» (Тюпа 2001, с. 15 4).

А. Вочаров; говоря о «сообщительности» иронического смеха отнюдь не вступает в противоречие с вышеизложенным, поскольку он имеет в виду необходимое условие взаимоотношений автора и читателя: «не ради высокомерия, не ради самолюбования, а ради сообщительности возникает подлинная ирония», объединяющая понимающих людей (Бочаров 1980, с. 81).

В современном отечественном литературоведении все более утверждается принцип изучения иронии как «одной из фундаментальных категорий художественного мышления» и «одной из конституирующих категорий художественного мира» автора (Иванова 1999, с. 3), как «способа диалектического мышления» и «выражения взыскательной . тревожной мысли художника» (Хрулев 1989, с. 110). Нам близки позиции тех исследователей, которые видят в иронии явление не только языковой, а философской, мировоззренческой природы. На наш взгляд, В.И. Хрулев дал точное определение не только художественного мышления, но и его принципов: «Художественное мышление - целостное самостоятельное понятие, образуемое из двух равноправных частей, но обладающее качественно новым смыслом по отношению к каждой из них. Оно означает прежде всего способ претворения миропонимания писателя в художественную реальность. Принципы художественного мышления - это пути перевода художественного мира писателя в мир произведения, пути реконструкции духовной жизни писателя в жизнь его героев». Кроме того, «как целостное видение мира» художественное мышление «включает в себя в преображенной форме основные компоненты творческой индивидуальности от мировоззрения и философско-эстетических принципов до поэтики» (Хрулев 1993, с. 70).

Интегрируя и развивая наиболее значимые положения современных исследователей, мы пришли к следующим обобщениям.

Во-первых, в процессе исторического развития формируются различные грани самого феномена иронии: она соединяет в себе не только притворство, насмешку, но и скрытость сути, двойственность, игру, отрицание, майевтику, дистанцированность субъекта.

Во-вторых, ирония - это мировоззренческая категория. Как художественное мышление, превращая миропонимание в «поэтическое слово», образует «связующее звено между мировоззренческим, уровнем художника и поэтикой» (Хрулев 1993, с. 6), так и ирония, аккумулируя в себе пути перевода, способна создать свой собственный модус фдожественности.

В-третьих, мировоззренческая ирония по своей сути является субъективной. Выражая свое отношение к вопросам бытия человека и общества, их нравственным ориентирам, она отражает противостояние позиций «Я» и «.Мир». Поэтому лишь в оценке ироника сложившиеся обстоятельства выглядят как «происки» некой реальности или неподвластной ему силы, и именно он воспринимает (и называет) это как «объективную» иронию. Эти два вектора субъектно-объектных отношений, условно делящих иронию на «субъективную» и «объективную», в зависимости от оценки ироником своего положения в мире равно могут быть представлены как комическим, так и трагическим видами иронии. Поэтому мы считаем эти четыре параметра («объективное.» и «субъективное», «Я» и «Мир») в аспекте интеллектуально-эмоциональной оценки наиболее универсальными и обобщающими характеристиками мировоззренческой иронии, способными отразить, пожалуй, все видовое многообразие ее проявлений в области поэтики. Так, крайняя «субъективная» позиция неприятия ироником мира и человека получила название нигилистической иронии. Рассматривая иронию с точки зрения типологии исторического сознания, правомерно выделить следующие типы, античную, романтическую, экзистенциальную и постмодернистскую иронию.

В-четвертых, принцип несовпадения между высказыванием и его значением, лежащий в основе иронии, определяет и игровое начало в ней (прием маски, либо отсутствие всяких этических авторских оценок). Благодаря этому принципу, создается иной смысловой подтекст, который вытекает не из прямого значения, а из контекста и реализует авторскую ценностную позицию.

Научная новизна диссертации обусловлена, во-первых, неизученностью булгаковской иронии как художественного феномена. На наш взгляд, ирония М.А. Булгакова - явление гораздо более масштабное и представляет собою феномен художественного мышления. В этом качестве ирония еще не была предметом исследования. Кроме того, в булгаковедении пока еще не решен вопрос о значении иронического мировосприятия в системе художественного мышления М.А. Булгакова, который способен, на наш взгляд, объяснить удивительный феномен его текстов: широчайшую - реальную и мнимую -интертекстуальность его произведений. Во-вторых, она определяется реализуемым в работе новым научным подходом к изучению иронии как мировоззренческой категории, исследуемой в качестве важнейшей составляющей художественного мышления и поэтики, обусловливающей целостность художественного произведения.

Теоретическая значимость работы состоит в систематизации различных взглядов на иронию, в теоретическом обосновании понятия «мировоззренческая ирония», имеющего принципиально важное значение для концепции диссертации; в предложенной методологии исследования, интегрирующей разные научные подходы в изучении этого эстетического феномена.

Практическое значение может иметь предложенная в диссертации методика исследования иронии в творчестве М. Булгакова. Материалы диссертации могут быть использованы в вузовском курсе по истории русской литературы XX века, в спецкурсах и спецсеминарах по творчеству М.А. Булгакова, теории иронии.

Апробация работы. Основные положения диссертации были отражены в выступлениях на Международной конференции (МАНПО, 2002 г.) в Москве, Всероссийских конференциях (ВолГУ, 2000; ВолГУ, 2001; ВГПУ, 2001 гг.) в Волгограде, внутривузовских университетских конференциях (2000, 2001гг.), а также в ряде научных публикаций

Структура диссертации. Работа состоит из введения, трех глав, заключения и списка использованной литературы.

Заключение диссертации по теме «Русская литература», Жукова, Светлана Анатольевна

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

М.А. Булгаков принадлежит к авторам с ярко выраженным ироническим мышлением. Это обусловлено не только свойствами психики и определенной установкой сознания, но и историческими катаклизмами: войной и революциями. Ощущение трагичности судьбы «лучшего слоя» страны -интеллигенции у «кровно» с ней «связанного» автора усугублялось положением изгоя в новом обществе, декларирующим разрыв традиций и классовый террор. Ясное понимание писателем несовпадения собственной личности и Времени, ощущение этого конфликта как глобального порождают мировоззренческий характер его иронии. Так историческая катастрофа становится причиной крушения личной писательской судьбы, а ирония из привычного свойства умонастроения становится у М.А. Булгакова инструментом миропостижения и позицией сопротивления.

Это позиция иронической личности, противостоящей новому миру: не принимающей его («Грядущие перспективы», 1919), пытающейся игнорировать его появление («Записки юного врача», 1925—1926), или понять, что последовавший крах личной жизни непоправим {«Записки на манжетах», 1922, 1923, 1924, «Белая гвардия», 1924, 1925).

Это позиция человека, усмотревшего в произошедших «исторических экспериментах» над человеческой природой насмешку истории («Роковые яйца», 1925, «Собачье сердце», 1925). Срез этого общества, отвергающего героя - a/ter ego автора, и его различных «миров», иронически оцененных им и потому заинтересовавших, по его мысли, дьявола (Рудольфа/Рудольфи и Воланда), дан и в повести «Тайному другу»(1929), и в «Записках покойника» (1929,1936 - 1937), и в «Мастере и Маргарите» (1928 - 1940).

Трагическая судьба же противостоящего ему независимого художника, в разных вариантах, но с одинаково безнадежно печальным концом представлена в образах Мастера и Максудова. Обстоятельства жизни, обусловливающие этот трагизм, единственно на фоне которых он и становится возможным - это результат повернувшегося «колеса Фортуны», проделок «судьбы - насмешницы». Поэтому «чрезвычайная грандиозность» перемен, начавшихся и сопровождавшихся «опереткой» в «Белой гвардии», приведших в итоге к созданию «московского общества», по мнению М. Булгакова, явно не тот результат, который был задуман. Это рождает трагико-фарсовые интонации, иронию и бурлеск.

Иронию истории» М. Булгаков пытается «прокомментировать» философской иронией инфернальных героев своих произведений, собственным мистическим прозрением истины, обращаясь к человеческому прошлому.

Иронический автор занимает позицию человека, находящегося внутри общества, но и стоящего как бы над ним, и потому способного оценить результаты и перспективы революционного эксперимента над «собачьим сердцем» в контексте истории поиска человечеством «.нравственного закона»: от древних религий, истории Христа и Пилата, времени Грозного, кабалы святош XVII века и фигуру Мольера, философию Канта, до современного нового общества Шариковых, Дараганов, Аметистовых и Берлиозов, до видений будущего: атомной войны и возвращения «нового человечества» в первобытное состояние «изгнанных из рая» Адама и Евы. Это позиция «трижды романтического Мастера» с трагической судьбой и ироническим взглядом.

Поэтому для иронического сознания писателя так важна идея вечного возвращения «на круги своя» и стремление «вмонтировать» современность в культурное пространство истории человечества, оценить ее вечными ценностями. Так, в «Жизни господина де Мольера» оно выступает как «связь времен» и «токов просвещенья». В «Записках покойника» Максудову постоянно снится один и тот же сон, после которого он просыпается в слезах: «родной город, снег, зима, гражданская война» (4, 405) и дом с кремовыми шторами на окнах, со шкафами, полными прекрасных книг. Прошлое его преследует: «И опять те же люди, и опять дальний город, и бок рояля, и выстрелы, и еще какой-то поверженный на снегу» (4, 434). В «Мастере и Маргарите» Мастер пишет роман о Пилате. Такая «странная тема» «окружила собою» весь «ад» «современной» литературы: берлиозов и латунских, рюхиных и бескудниковых и подобных им, высветив их пляшущие фигуры, жующие рты и «покрытые испариной лица» в истинном свете.

Философская ирония М.А. Булгакова, формировавшаяся под воздействием глубокого пессимизма в связи с постигшей Россию катастрофой, выражает отношение писателя к вопросам бытия нового общества и существования в нем творческой личности, к их нравственным ориентирам. Ее специфика обусловлена ясным осознанием неразрешимости конфликта между ними, смертельного для художника. Вследствие несовпадения Личности Творца и Времени, ирония приобретает трагический характер

Выходящая на первый план тема трагической судьбы художника в качестве «уже состоявшегося творца» (М. Чудакова) в этот последний период знаменует собою новый этап работы и жизни, в условиях, враждебных им. Эта тема в романах М. Булгакова связана с ироническим взглядом писателя на мир, на свое место в нем и, в частности, в современной литературе и порождает своего рода «эгоцентризм,» его творчества и пристальное внимание к перипетиям собственной жизни. Мы считаем, что «единый текст.» (5, 557) булгаковских сочинений и обусловлен этим так называемым «эгоцентризмом». В центре романов или герой - alter ego автора или герой, на которого проецируются собственные черты и обстоятельства жизни. Но осмысляются они в контексте «грандиозного события» эпохи, определяющего судьбу этого героя как трагическую. Совершенно справедливую мысль о том, что М. Булгаков «создал новейший образец трагической иронии», относящуюся лишь к «Мастеру и Маргарите» (Казаркин 1988, с. 31), следует «распространить» на большинство произведений последнего периода и прежде всего на все романы.

Ирония определяет и формирует связь в системе отношений «автор -читатель», основу которых составляет игра, художественная майевтика (специфически скрытый иронический способ «доказательства» идеи или «донесения» до читателя авторской концепции), дистанцированность субъекта, авторское притворство. Булгаковская ирония представляет собою некий синтез; т.к. в сложной взаимосвязи «автор - повествователь (рассказчик) - герой» раскрываются все грани иронии, образуя некий «зазор» точек зрения или прием «маски». Вследствие этого (а также эстетических пристрастий М.А. Булгакова), его романы отличаются обманчивой определенностью авторской позиции и неповторимостью авторского присутствия.

Ирония, в то же время, претворяется в романах и как модус художественности', становясь принципом художественной целостности, ирония подчиняет себе все уровни формосодержательного единства (философско-этический, сюжетно-композиционный, образной системы и т.д.) и определяет весь художественный универсум произведения. Она проявляется на разных уровнях: текста и подтекста, развития фабулы и композиционного построения, повествовательного тона и иронической ситуации, в которой оказывается герой. Ирония выступает во всем многообразии своих видов: как комическая, трагическая, трагикомическая и фарсовая. Его желание «сделать людей лучше» заставляло «выносить приговор самым страшным оружием -смехом» (Гдешинский // Земская 1988, с. 54), и смех этот, в основном, также связан с иронией. Сочетающаяся с «вечным изумлением перед окружающим миром» она духовна и, вследствие этого, подобно иронии Сократа, имеет в своей основе нравственный стержень.

Ирония М.А. Булгакова тесно связана с автобиографической аллюзией. Глубоко личная нота в голосе автора в виду автобиографических проекций (подобие дневниковых вкраплений) позволяет тексту всех его произведений как бы «светиться» изнутри (сквозь чужую просвечивает собственная жизнь), что не только придает его сочинениям скрытую «интимность», но и способствует созданию некой новой разновидности в биографическом жанре.

Будучи «изощренным модусом», ирония зачастую определяет усложненность художественной структуры текста на уровне композиции, Здесь определяющую роль играют ретроспекция и проецирование («Записки покойника», «Мастер и Маргарита», в меньшей степени «Жизнь господина де Мольера»). Тонко завуалированная авторская мысль выстраивает разнообразную игру с читателем, мистификацию его ложными оценками, выдающимися автором за истинные и исходящими от авторской маски. Прячущийся за фигурой рассказчика, его наивностью, легкостью повествовательного тона, автор выражает себя иронически. Поэтому его доверительность в высказываниях подчас обманчива. Диапазон соотнесения образа рассказчика с автором в пределах повествования достаточно широк и разнообразен. Неизменной остается лишь обманчивая определенность авторской позиции. Поэтому следует принимать во внимание некий «зазор» точек зрения в сложной взаимосвязи «автор - повествователь (рассказчик) — герой», а также ироническую игру «автор - читатель» как авторскую стратегию.

Новаторство М.А. Булгакова проявляется в создании образов, в самом принципе иронической типизации; когда образ представляет собою иронический сплав разнополюсных источников, принципиально исключающий однозначность трактовки и выражающий многослойность иронического подтекста. М.А. Булгаков является мастером в создании иронической многозначности, во-первых, как условия образования необычайно глубокого и неисчерпаемого поливариантного подтекста, а во-вторых, как своеобразного эзоповского языка. Именно поэтому иронические аллюзии в его тексте всегда имеют, помимо подтекстного смысла, сюжетное обоснование (как бы параллельное развитие).

209

Философская ирония и автобиографическая аллюзия определяют в произведениях М. Булгакова наличие подтекста, что поначалу несколько затмевается подчиненной интриге фабулой. Однако литературоведческий анализ открывает поистине неисчерпаемые возможности проникновения в скрытый смысл булгаковских творений, что делает их, по иронии судьбы, в свою очередь, заложниками взглядов самого исследователя.

Стоицизм М. Булгакова и вера в справедливость, в то, что «все будет правильно», сочетающиеся с ироническим мировосприятием, создают неповторимость и своеобразие булгаковского стиля, романтическую грань его иронии и содержат как бы новое знание о мире.

Список литературы диссертационного исследования кандидат филологических наук Жукова, Светлана Анатольевна, 2003 год

1. АвтономоваКС. Возвращаясь к азам // Вопр. филос. - 1993. - № 3. - С. 17— 22.

2. Аристотель. Поэтика. // Аристотель. Сочинения. В 4-х т. М., 1983. Т.4. — С. 90, 139-141,323-324.

3. Атеистический словарь. М.: Политиздат, 1985.-512 с.

4. АрьевА. «Что пользы, если Моцарт будет жив.» // Звезда. 1968. - № 12. -С. 192-203.

5. БабичеваЮ.В. Свобода творчества и бессудная власть («Кабала святош» М. Булгакова) // Творчество Михаила Булгакова / Под ред. д-ра филол. наук Ю.В. Бабичевой, д-ра филол. наук Н.Н. Киселева. Томск, 1991. С. 79-91.

6. Варкое А.П. О Булгакове, Маргарите и мастерах социалистической культуры: (Литературно-детективный этюд). Киев, 1990. - 68 с.

7. Варкое А. О чем говорят парадоксы // Лит. обозрение. 1991. - № 5. -С. 66-70.

8. Вахтин ЖJ/Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М., 1990. 542 с.

9. БахтинМ.М. Эстетика словесного творчества. — М.: Искусство. — 1979. -424 с.

10. БелобровцеваИ.3. Роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита»: Конструктивные принципы организации текста: Дис. . канд. филол. наук. — Тарту, 1997. 168 с.

11. Белозерская Булгакова Л.Б. Воспоминания. М.: Худож. литература, 1989. -222 с.

12. Белозерская Булгакова Л.Б. Страницы жизни // Воспоминания о М. Булгакове: Сборник. - М., 1989. - С. 192-236.

13. Бергсон А. Смех. М.: Искусство, 1992. - 127 с.

14. Вессонова МИ Лейтмотивы как форма выражения авторской позиции в романе М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита»: Дис. . канд. филол. наук. — М., 1996. -189 с.

15. Виблия. Иов. Гл. 1:6// Библия. Книги священного писания Ветхого и Нового Завета / Канонические. М.: Изд. Всесоюзн. Совета, 1968. - 296 с.

16. Виблия. ОткровениеУаъънкъ.Богослова. Гл. 20: 1, 2, 3, 7, 9, 10 //Библия. Книги священного писания Ветхого и Нового Завета / Канонические. М.: Изд. Всесоюзн. Совета, 1968. - 296 с.

17. ВлокА. Ирония // Блок. Собр. соч.: В 8 т. М., Л., 1962. - Т. 5. - С. 345-349.

18. ВолдинаЛ.И. Ирония как вид комического: Дис. . канд. филол. наук. — М., 1981. -169 с.

19. Вонещая И.К. Проблемы методологии анализа образа автора // Методология анализа литературного произведения. — М.: Наука, 1988.— 348 с.

20. ВоревЮ.В. Комическое или о том, как смех казнит несовершенство мира, очищает и обновляет человека и утверждает радость бытия. М., 1970. -С. 98-107.

21. ВочаровА. Сообщительность иронии //Вопр. литературы. 1980. -№ 12. — С. 74-114.

22. ВИВ J993 Вольтой путеводитель по Виблии / Пер. с нем. - М.: Республика, 1993. - 479 с.

23. ВугринаИ. К вопросу о характере вымысла биографического романа На примере романа «Жизнь господина де Мольера». // Жанровое многообразие художественной литературы. Саратов, 1991. — С. 76-84.

24. ВулановА.М. «Ум» и «сердце» в русской классике: Соотношение рационального и эмоционального в творчестве А.И. Гончарова, Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого. Саратов: СГУ, 1992. - 157 с.

25. ВулгаковМ.А. Письма. Жизнеописание в документах. М.: Современник, 1989.-576 с.

26. Булгаков М.А. Собрание сочинений. В 5-ти т. М.: Худож. литература, 1989-1990.

27. М. А. Булгаков- драматург и художественная культура его времени: Сб. статей / Сост. А. Нинов. М.: СТД РСФСР, 1988. - 496 с.

28. БулгаковМ. Под пятой: Мой дневник// Театр. 1990. - № 2. - С. 143-161.

29. Булгаков 1991а Булгаков М. А. Пьесы. -М.: Сов. писатель 1991. - 800 с.

30. Булгаков М.А. Грядущие перспективы. // Булгаков М.А. Собачье сердце: Роман. Повести. Рассказы. М.: Эксмо-Пресс, 1999. - 683 с.

31. Булгакова Б. С. О пьесе «Бег» и ее авторе // Воспоминания о М. Булгакове: Сборник. М., 1988. - С. 381-390.

32. Булгакова Б. С. Дневник Елены Булгаковой. М.: Изд-во «Кн. палата», 1990.- 400 с.

33. Бурмистров А. С. К биографии М.А. Булгакова (1891 1916) // Контекст 1978. - М.: Наука, 1978. - С. 249-266.

34. Бурмистров А. С. К биографии М.А. Булгакова (1916-1918)// Творчество Михаила Булгакова. Кн. 1. Л., 1991. - С. 5-23.

35. Бурмистров А. С. Новые страницы Михаила Булгакова // Нева. 1999. -№2.-С. 220-224.

36. БэлзаИ. Ф. Генеалогия «Мастера и Маргариты» //Контекст 1978. М.: Наука, 1978.-С. 156-248.

37. Бэлза И. Ф. К вопросу о пушкинских традициях в отечественной литературе (на примере произведений М.А. Булгакова) // Контекст 1980. М., 1981. -С. 191-243.

38. Бэлза К Ф. Партитуры Михаила Булгакова //Вопр. литературы. 1991. -№5.-С. 55-83.

39. БЭС 1991 Большой энциклопедический словарь. В 2-х т. - М.: Сов Энциклопедия, 1991.

40. Вайнштейн О.В. Постмодернизм: история или язык? / Постмодернизм и культура. Материалы «круглого стола» // Вопр. философии. — 1993. № 3. — С. 3-7.

41. Вахитова Г. М. Проблема власти в романе «Мастер и Маргарита» // Творчество Михаила Булгакова. Исследования и материалы. Кн. 2. СПб., 1994. - С. 74-90.

42. Виленкин В. Незабываемые встречи // Воспоминания о М. Булгакове: Сборник. М., 1988. - С. 282-308.

43. Воспоминания оМБулгакове. Сборник. -М.: Сов. писатель, 1988. 528 с.

44. ВулисА. 3. Роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита». М.: Худож. литература, 1991. - 222 с.

45. ВулисА. 3 Остроумие // Литературный энциклопедический словарь. -М., 1987.- С. 262.

46. ВысочинаЕЖ Художественное мышление как комплексная проблема // Художественное творчество: Вопросы комплексного изучения 1986: Человек - природа - исскуство. - Л.: Наука, 1986. - С: 255-260.

47. ГабитоваР.М. Философия немецкого романтизма. — М.: Наука, 1978. — 288 с.

48. Гаврюшин Л. Литостротон, или Мастер без Маргариты // Вопросы литературы. 1991. - № 8. - С. 75-88.

49. Гайденко 77. Экзистенциализм. // Философская энциклопедия. М., 1970. Т.5.-С. 538-542.

50. Гапоненков А.А. Проблема жанрового синтеза в романе «Бесы»

51. Ф.М. Достоевского и «Мастер и Маргарита» М.А. Булгакова»: Дис. . канд. филол. наук. Саратов, 1995. - 198 с.

52. ГдешинскийА.77. Цит. по: Земская В. А. Из семейного архива // Воспоминания о М. Булгакове: Сборник. М., 1988. - С. 41-93.

53. Гегель Г.В. Ф. Ирония // Гегель Г.В.Ф. Эстетика. В 4-х т. Т. 1. М., 1968. -С. 69-75.

54. Голенищев-ГутузовМ.//. Ирония и Зощенко // Русская словесность. 1995. -№3.-С. 18-20.

55. Голубков ММ. Русский литературный процесс 1920 30 гг. как феномен национального сознания: Автореф. дис. . докт. филол. наук. - М., 1995. -48 с.

56. Гофман Э. Г.А. «Жак Калло» // Литературные манифесты западноевропейских романтиков. М.: Изд-во Московск. ун-та, 1980. - С. 175-176, (174-224).

57. ГрейвсР. Мифы древней Греции. / Под ред. и с послесловием А.А. Тахо-Годи. М.: Прогресс, 1992. - 624 с.

58. Грознова ff.A. Повесть «Собачье сердце» в литературном контексте 20-х годов // Творчество Михаила Булгакова: Материалы. Исследования. Библиография. Кн. 1. Л., 1991. - С. 43-63.

59. Гроз нова ff.A. М.Булгаков и критика его времени: По материалам булгаковских альбомов // Творчество Михаила Булгакова: Исследования и материалы. Кн. 2. СПб., 1994. - С. 5-33.

60. ГройсГ. Да, апокалипсис, да, сейчас. // Вопр. философии. 1993. - № 3. -С. 28-35.

61. ГудковаВ.В. Повести Михаила Булгакова Комментарии. // Булгаков М.А. Собр. соч. В 5 т. Т. 2. М., 1989. - С. 664-693.

62. ГудковаВ. Истоки: Критические дискуссии по поводу творчества М.А. Булгакова: от 1920-х к 1980-м // Лит. обозрение. 1991. - № 5. -С. 3-11.

63. Гуткина //.Д. Русская история как «известный порядок вещей»: Щедринские традиции в «Белой гвардии» М. Булгакова // Русская словесность. 1998. - № 1. - С. 22-26.

64. ДземидокБ. О комическом. -М., 1974. 223 с.

65. Долматова О. А. Драматургия М.А. Булгакова: формы взаимодействия с русской литературной традицией: Автореф. дис. .канд. филол. наук. — М., 2001.- 16 с.

66. ЕсинА.В. Время и пространство // Введение в литературоведение. Литературное произведение: Основные понятия и термины: Учеб. пособие. -М., 2000.

67. Ермолинский С. О Михаиле Булгакове // Театр. 1966 - № 9. - С. 79-97.

68. Ермолинский С.А, Из записок разных лет: Михаил Булгаков. Николай Заболоцкий. М.: Искусство, 1990. — 256 с.

69. Ершов Л. Ф. Ранняя сатира Михаила Булгакова // Творчество Михаила Булгакова: Исследования. Материалы. Библиография. Л., 1991.1. С. 23-43.

70. Ерыкалова И. Источники, черновая рукопись, текстология; Комментарии // Булгаков М.А. Собр. соч. В 5 т. Т. 4. М., 1990. - С. 635-645.

71. Жирмунская //. Жизнь господина де Мольера: История создания и публикации Комментарии. // Булгаков М.А. Собр. соч. В. 5 т. Т. 4. М., 1990. - С. 631-634, 645-659.

72. Жирмунский В.М. Проблема эстетической культуры в произведениях гейдельбергских романтиков // Жирмунский В.М. Из истории западноевропейских литератур. -Л.: Наука. 1981. С. 62-75.

73. Житомирская С.В. Конец сюжета: Вокруг архива М.А. Булгакова // Новое литературное обозрение. 1999. - № 38. - С. 212-229.

74. Зверев А. Смеющийся век // Вопр. литературы. — 2000. Июль- август. -С.3-37.

75. ЗемскаяЕ.А. Из семейного архива // Воспоминания о М. Булгакове: Сборник. М., 1988. - С. 41-92.

76. Золотоносов М. «Сатана в нестерпимом блеске.» // Лит. обозрение. 1991. -№ 5. - С. 100-107.

77. ЗольгерК. -В. -Ф. Эрвин. Четыре диалога о прекрасном и об искусстве. -М.: Искусство, 1978. 432 с.

78. Иванова И.К Ирония в художественном мире Георгия Иванова: Автореф. дис. . канд. филол. наук. Ставрополь, 1999. - 18 с.

79. Иваньшина К А. Автор текст - читатель в творчестве Михаила Булгакова 1930-х годов («Адам и Ева», «Мастер и Маргарита»): Дис. канд. филол. наук. - Воронеж, 1998. - 295 с.

80. Каверин В. Михаил Булгаков и его Мольер // Булгаков М. Жизнь господина де Мольера. М., 1962. - С. 225-232.

81. КазаркинАИ Истолкование литературного произведения: Вокруг «Мастера и Маргариты» М.Булгакова. Кемерово: Изд-во Кемеровск. гос. ун-та, 1988.-84 с.

82. КазаркинА.П. Типы авторства в романе «Мастер и Маргарита» // Творчество Михаила Булгакова. Томск, 1991. - С. 11-27.

83. Кайдалова А. И, Калинина И. К. Современная русская орфография. М. : Высш. шк., 1983.-240 с.

84. Камю А. Миф о Сизифе. Эссе об абсурде. // Сумерки богов. М.: Политиздат, 1990. - С. 222-318.

85. Кант И. Религия в пределах только разума // Величие здравого смысла. Человек эпохи просвещения. М., 1992. - С. 264-276.

86. Карасев Л.В. Сегодня и завтра / Постмодернизм и культура. Материалы «круглого стола» // Вопр. философии. 1993. - № 3. - С. 12-16.

87. Катаев В. Алмазный мой венец // Новый мир. 1978. - №6.

88. КацисЛ. «.О том, что никто не придет назад» (Предреволюционный Петербург в «Белой гвардии» М.А. Булгакова) //Лит. обозрение. — 1991. — №5.-С. 78-86.

89. КертисДжулия Романтическое видение // Лит. обозрение. — 1991. — С. 24-28.

90. Козлов ff.IT. Об авторской активности в романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита» // Содержательность художественных форм. Куйбышев, 1987. - С. 64-72.

91. КолесниковаЖ.Р. Роман М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» и русская религиозная философия начала XX века: Автореф. дис. . канд. филол. наук. -Томск, 2001.-15 с.

92. КононенкоKJf. Ирония как эстетический феномен: Дис. . канд. философ, наук.-М., 1987.-193 с.

93. КораблевА. Тайнодействие в «Мастере и Маргарите» // Вопр. литературы. -1991.-№5.-С. 35-54.

94. Красавченко Т.Н. Михаил Булгаков в своем отечестве

95. О литературоведении 80-х годов и не только о нем) // Михаил Булгаков: Современные толкования. К 100-летию со дня рождения. 1891 1991. - М., 1991.-С. 25-84.

96. Крючков В. «Мастер и Маргарита» и «Божественная комедия»: К интерпретации эпилога романа М. Булгакова И Русская литература. 1995. -№3.-С. 225-229.

97. Крючков В. «Он не заслужил света, он заслужил покой.» // Литература в школе. 1998. -№ 2. - С. 54-61.

98. Кушлина О., СмирновЮ. Магия слова (Заметки на полях романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита») // Памир. 1986. - № 5. - С. 152-157, №6.-С. 109-123.

99. Кьеркегор С. О понятии иронии // Логос. 1993. - № 4. - С 176-198.

100. Лазарева М.А. «Смех» Михаила Булгакова (Критерии художественности «Мастера и Маргариты») // Филол. науки. — 1999. № 2. - С. 26-35.

101. Лакшин В.Я. Булгакиада. М.: Правда, 1987. - 48 с.

102. Лакшин В.Л. Елена Сергеевна рассказывает. // Воспоминания о М. Булгакове: Сборник. М.: Сов. писатель, 1988. - С. 412-420.

103. Лакшин В.Я. Мир Михаила Булгакова // Булгаков М.А. Собр. соч. В 5 т. Т. 1. М.: Худож. литература, 1989. С. 5-68.

104. Лейни Р.К Ирония в романе В. Набокова «Дар» // Русский роман XX века: Духовный мир и поэтика жанра. / Сб. научн. трудов. Саратов, 2001. — С. 134-140.

105. Лесскис Г. Последний роман Булгакова // Булгаков М.А. Собр. соч. В 5 т. Т. 5. С 607-664.

106. Лесскис Г. «Мастер и Маргарита» Булгакова: Манера повествования, жанр, макрокомпозиция // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. Т. 38. - М., 1979. -№ 1.-С. 52-59.

107. Лесскис Г. Триптих М.А. Булгакова о русской революции: «Белая гвардия», «Записки покойника», «Мастер и Маргарита»: Комментарии. М.: ОГИ, 1999. - 427 с.

108. Лосев А. Ф. То же. Ирония. // Лосев А. Ф. История античной эстетики: Итоги тысячелетнего развития. В 2-х кн. Кн.2. -М., 1994. С. 441-462.

109. Лосев А. Ф., Л/естаков B.U. История эстетических категорий. — М.: Искусство, 1965. 374 с.

110. ЛЭС 1987-Литературный энциклопедический словарь. М.: Сов. Энциклопедия, 1987. 750 с.

111. М.А. Булгаков драматург и художественная культура его времени: Сборник статей. / Сост. А.Нинов. - М.: СТД, 1988. - 492 с.

112. Макарова Г.В., АбрашкинА.А. Тайнопись в романе «Мастер и Маргарита». Н. Новгород: Изд-во Нижегород. гос. ун-та, 1997. - 79 с.

113. МакарянА. О сатире. М.: Сов. писатель, 1967. 276с.

114. Малахов В. Гавань у поворота времен: Онтология Дома в «Белой гвардии» Михаила Булгакова // Вопр. литературы. 2000. - № 4. -С. 326-336.

115. Марков Л. А. В Художественном театре: Книга Завлита. М.: Изд-во ВТО, 1976.-607 с.

116. Марков 17.Л. Булгаков и театр // Воспоминания о М. Булгакове: Сборник. -М, 1988. -С. 239-243.

117. Маслов B.I7. Скрытый лейтмотив романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» // Изв. АН. Сер. лит. и яз. 1995. Т. 54, № 6. - С. 52-55.

118. Менглинова Л.В. Гротеск в романе «Мастер и Маргарита» // Творчество Михаила Булгакова. Томск, 1991. - С. 49-78.

119. Мифы в искусстве старом и новом. Историко-художественная монография (по Рене Менару). СПб.: Лениздат, 1993. - 384 с.

120. Михаил Булгаков: Современные толкования. К 100-летию со дня рождения (1891 1991). Сборник обзоров IИНИОН АН СССР. - М., 1991. -244 с.

121. Мягков В. С. Герои и прототипы «Театрального романа» // Культура. -Самара, 1992. № 27. - С. 6, 10-11.

122. Неизвестный Булгаков. М.: Кн. палата, 1993. 463 с.

123. Немцев В.И. Михаил Булгаков: Становление романиста. — Изд-во Саратовского ун-та, Самарский филиал, 1991. 164 с.

124. НемцевВЖ Поэтика М.А. Булгакова как эстетическое явление: Дис. . докт. филол. наук (в виде научного доклада). Волгоград, 1999. — 72 с.

125. НиколаеваА.В. О «Москве краснокаменной» М.А. Булгакова // Рус. речь. 2000. - № 3. - С 29-31.

126. Никольский С.В. Научная фантастика и искусство иносказания // Советское славяноведение. М., 1992. - № 1. - С. 57-71.

127. Никольский С.В. В зеркале иронии и сатиры (скрытые мотивы и аллюзии в прозе М. Булгакова) // Изв. АН. Сер. лит. и яз. 1995. Т. 54. - № 2.1. С. 51-57.

128. Никольский С.В. Притчи о новых Адамах. Из истории антиутопий XX века: (Братья Чапеки, А. Толстой, М. Булгаков) // Славяноведение. М., 1997.-№3.-С. 85-99.

129. Никольский С.В. На грани метафор и аллюзий (О некоторых зашифрованных мотивах в антиутопиях Булгакова) // Изв. АН. Сер. лит. и яз. 1999.-Т. 58.-№1.-С. 11-19.

130. Никольский С.В. Над страницами антиутопий К. Чапека и М. Булгакова (Поэтика скрытых мотивов). М., 2001. - 176 с.

131. Новалис. Фрагменты // Литературные манифесты западно-европейских романтиков.-М., 1980. С. 94-101.

132. НовиковВ.В. Михаил Булгаков художник. -М.: Моск. рабочий, 1996. -357 с.

133. Новикова НА. Романтическая традиция Э.Т.А. Гофмана в творчестве М.А. Булгакова: Дис. . канд. филол. наук. -Н. Новгород, 1999. 205 с.

134. Откровение Примечания и комментарии: Откровение 21: 12, 16. // Новый Завет / Восстановительный перевод. Анахайм, 1998. - 1458 с.

135. Ожегов С.И., Шведова НЮ. Толковый словарь русского языка. М.: АЗЪ, 1995. - 928 с.

136. Павлова О.А. Гоголь и Булгаков: Проблема жанрового мышления: Автореф. дис. . канд. филол. наук. Волгоград, 1998. - 29 с.

137. Паси К Ирония как эстетическая категория. // Марксистско-ленинская эстетика в борьбе за прогрессивное искусство. М., 1980. - С. 60-84.

138. ПенкинаF. О. Мифопоэтика и структура художественного текста в философских произведениях М.А. Булгакова: Автореф. дис. . канд. филол. наук.-М., 2001.-31 с.

139. Пермякова НА. Булгаковская дьяволиада в интертекстуальном изучении: Дис. . канд. филол. наук. -М., 1997. 239 с.

140. ПетелинВ.В. Возвращение Мастера: Статьи о М.А. Булгакове. М., 1986.-48 с.

141. ПетелинВ.В. Михаил Булгаков: Жизнь. Личность. Творчество. М., 1989. -683 с.

142. Петренко А. Ф. Сатирическая проза М.А. Булгакова 1920-х годов: Поэтика комического: Автореф. дис. . канд. филол. наук. Ставрополь, 2000.-22 с.

143. ПетровскийМ. Смех под знаком Апокалипсиса: М. Булгаков и «Сатирикон» // Вопр. литературы. 1991. - № 5. - С. 3—83.

144. ПетровскийМ Дело о «Батуме» // Театр. 1990. - № 2. - С. 161 - 168.

145. ПивоевВ.М. Ирония как эстетическая категория: Дисс. канд. философ, наук.-Л., 1981.-170 с.

146. ПигулевскийВ. О. Эстетический смысл иронии в искусстве (отромантизма к постмодернизму): Дис.докт. философ, наук. М., 1992.311с.

147. ПоспеловГ.П. Смех Гоголя // Николай Васильевич Гоголь: Сб статей. -М.: Изд-во Моск. ун-та, 1954. 228 с.

148. ПотебняА.А. Теоретическая поэтика. М.: Высш. шк., 1990. - 342 с.

149. ПроппВ.Я. Проблемы комизма и смеха. М., 1997. — 287 с.

150. Пушкин А. С. Сочинения. В 3-х т. Т. 3. Проза. М.: Худож. литература, 1987.-С. 45-101.

151. Ребель Г.М Романы М.А. Булгакова «Белая гвардия» и «Мастер и Маргарита» в свете проблемы автора: Автореф. дис. . канд. филол. наук. Екатеринбург, 1995. -23 с.

152. Рожкова Т.В. Жанр историко-биографического романа в творчестве

153. М. Булгакова («Жизнь господина де Мольера»). // Писатель в литературном процессе: Межвуз. сб. научн. трудов. Вологда, 1991. - С. 132-139.

154. Романов В. Вальпургиева ночь // Наука и религия. 1998. - № 4. -С. 46-48.

155. РортиР. Случайность, ирония и солидарность. М., 1996. 279 с.

156. Рощина О. С. Иронический модус художественности // Молодая филология 2: Сб. научн. трудов. / Под ред. В.И. Тюпы. - Новосибирск, 1998.-С. 3-14.

157. Рубина С.В. Ирония как системообразующее начало драматургии Е. Шварца: Автореф. дис. .канд. филол. наук. Горький, 1989. - 15 с.

158. Рязанова Л. А. Пришвин о Гоголе // Гоголь: история и современность. -М.: Сов. Россия, 1985. С. 469-483.

159. Сахаров В. За кулисами «Театрального романа»: (По архивным материалам) // Реалист. М., 1997. - Вып. 2. - С. 256-266.

160. Сергиенко А.В. О природе иронии как проявлении импликации (на материале прозы Г. Гейне) // Семантические процессы на разных уровнях языковой системы: Межвуз. сб. научн. трудов. Саратов, 1994.1. С.157-163.

161. СЛГ/974— Словарь литературоведческих терминов. М., 1974. - 509 с.

162. СмелянскийА. Михаил Булгаков в Художественном театре. М.: Искусство, 1986. - 3 84 с.

163. Смелянский А. Записки покойника: Театральный роман: Комментарий. // Булгаков М.А. Собр. соч. В 5 т. Т. 4. М., 1990. - С. 662-680.

164. Смирнова A. If., Павлова OA. "Городской миф" у Н.В. Гоголя и М.А. Булгакова // Вестник Волгоградского ун-та. Сер. 2. Филология. -Волгоград, 1998. Вып 3. С. 101-108.

165. Соколов В. Роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита»: Очерки творческой истории. М.: Наука, 1991. - 176 с.

166. Соколов В. Три жизни Михаила Булгакова. —М.: Эллис Лак, 1997. 432 с.

167. Соколов В. Булгаковская энциклопедия. М.: Локид; Миф, 2000. - 592 с.

168. СоколянскийМ.Г. Ирония в романе «Евгений Онегин» // Изв. АН. Сер. лит. и яз. 1999. - Т. 58.-№ 2. - С. 34-43.

169. Сумерки иронии.'Ирония вчера, сегодня, завтра. // Культура. — Самара, 1992.-№6.-С. 11-12.

170. Сухих П. Евангелие от Михаила // Звезда. 2000. - № 6. - С. 213-225.

171. ГамарченкоП.Д. Теоретическая поэтика: понятия и определения. М.: РГГУ, 2001. - 467 с.

172. Творчество Михаила Булгакова. Исследования. Материалы. Библиография. / РАН. Ин-т рус. литературы (Пушкинский Дом). — Л.: Наука, 1991.-Кн. 1.-448 с.

173. Творчество Михаила Булгакова. Исследования и материалы./ РАН. Ин-т рус. литературы (Пушкинский Дом). СПб: Наука, 1994. - Кн. 2. - 382с.

174. Творчество Михаила Булгакова. Исследования. Материалы. Библиография. / РАН. Ин-т рус. литературы (Пушкинский Дом). СПб: Наука, 1995.-Кн. 3.-368 с.

175. Творчество Михаила Булгакова. Сб. статей / Под ред. Ю.В. Бабичевой и Н.Н. Киселева. Томск, 1991. - 160 с.

176. Титкова ff.K Проблема русской литературной традиции в драматургии М.А. Булгакова: Дис. . канд. филол. наук. Н. Новгород, 2000.-215 с.

177. Тюпа В.77. Аналитика художественного. Введение в литературоведческий анализ. М.: Лабиринт, 2001. - 192 с.

178. Файман Г. Михаил Булгаков: «Я могу быть одним- писателем.» // Театр. 1990. - № 2. - С. 143-144.

179. Файман Г. На полях исследований о Булгакове // Вопросы литературы. — 1981.-№ 12.-С. 195-211.

180. Фрай ff. Анатомия критики // Зарубежная эстетика и теория литературы XIX XX вв. Трактаты, статьи, эссе. М.: МГУ, 1987. - 511 с.

181. Фрейденберг О.М. Миф и литература древности. М., 1978. - С. 234-278.

182. ФСJ987- Философский словарь. М.: Политиздат, 1987. - 590 с.

183. Фуксон J7.TO. Комическое литературное произведение. — Кемерово, 1993.-95 с.

184. ХализевВ.К Теория литературы. М., 1999. - 398 с.

185. ХимичВ. В. Образ автора в произведении «Жизнь господина де Мольера» // Проблема автора в художественной литературе: Тезисы докладов регион. Межвуз. научн. конференции. Ижевск, 1990. - С. 112-113.

186. Хгшич В. В. «Странный реализм» М. Булгакова. Екатеринбург, 1995. -234 с.

187. ХрулевВ.К Мысль и слово Леонида Леонова. Изд. Саратов, ун-та. -1989. -188 с.

188. ХрулевВЖ Проблема художественного мышления: Пути исследования. -Уфа, 1993. 88 с.

189. ЧавчанидзеД Ирония. // Словарь литературоведческих терминов. М., 1974.-С. 184-189.

190. Чудакова МО. Архив М.А. Булгакова: Материалы для творческой биографии писателя // Гос. библиотека СССР им. В.И. Ленина: Записки Отдела рукописей. Вып. 37. - М., 1976. - С. 25-151.

191. Чудакова МО. Творческая история романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита» // Вопр. литературы. 1976. - № 1. - С. 218-253.

192. Чудакова МО. Опыт реконструкции текста М.А. Булгакова // Памятники культуры: Новые открытия. М., 1977. - С. 93-106.

193. ЧудаковаМ. О. Библиотека М. Булгакова и круг его чтения // Встречи с книгой.- М., 1979 С. 244-300.

194. ЧудаковаМ.О. Общее и индивидуальное, литературное и биографическое в творческом процессе М.А. Булгакова // Художественное творчество: Вопросы комплексного изучения 1982. - Л.: Наука, 1982. - С. 133-150.

195. Чудакова МО. Неоконченное сочинение М. Булгакова (публ. нов. «Тайному другу») // Новый мир. 1987. № 8 - С. 164-201.

196. Чудакова М.О. Гоголь и Булгаков // Н.В. Гоголь: История и современность: К 175-летию со дня рождения. М., 1985. - С. 360-388.

197. Чудакова МО. Жизнеописание Михаила Булгакова. М., 1988. - 672 с.

198. Чудакова М. Тайному другу // Булгаков М.А. Собр. соч. В 5т. Т. 4. 1990. -С. 681-685.

199. Чудакова М.О. Булгаков и его интерпретаторы // Михаил Булгаков: Современные толкования. К 100-летию со дня рождения. 1891 1991. Сборник обзоров / ИНИОН АН СССР. М., 1991. - С. 5-24.

200. ЧуичН.Н. Парадоксы интерпретации иронического текста // Понимание и интерпретация текста. Тверь, 1994. - С. 123-129.

201. Шаргородскж С. Заметки о Булгакове // Новое лит. обозрение. 2000. -№ 1.-С. 218-227.

202. Шлегель Ф. Эстетика. Философия. Критика. В 2-х т. Т. 1. - М., 1983. -479 с.

203. ШпагинИЖ Ирония // Краткая литературная энциклопедия. Т.З. М.: Сов. Энциклопедия, 1966. - Т. 3. - С. 179-182.

204. Эпштейн М. Истоки и смысл русского постмодернизма // Звезда. 1996. -№ 8.-С. 166-188.

205. ЯблоковЕА., ЧунЕнХо. О роли безличности в истории: Толстовский подтекст в романах Михаила Булгакова. // Лит. обозрение. — 1997. № 2. -С. 39-45.

206. Яблоков ЕА. Мотивы прозы Михаила Булгакова. М.: РГТУ, 1997. 198 с.

207. Яблоков Е. А. Проза Михаила Булгакова: Структура художественного мира: Дис. . докт. филол. наук. М., 1997. - 490 с.

208. Яблоков ЕА. «Двусмысленные» названия в художественных произведениях М.А. Булгакова // Литературный текст: Проблемы и методы исследования. Тверь, 1998. - № 4. - С. 74-8 5.

209. Яблоков ЕА. Художественный мир Михаила Булгакова. — М.: Языки славянской культуры, 2001. 424 с.

210. Яновская Л.М Творческий путь Михаила Булгакова. — М.: Сов. писатель, 1983.-320 с.

211. Яновская Л.М. Без названия. // Булгаков М. Собрание соч. В 5 т. Т. 5. -М., 1990.-С. 665-669.252

212. Alleman В. Ironie als literarisches Prinzip. In: Ironie und Dichtung. Munchen, 1970.- S. 16-24.

213. Brooks C. Irony as principle of Strukture // Literary opinion in America. N. Y; 1962. V.H. P. 729-741.

214. MueckeD. Irony and the ironic. N.Y., 1982. -P. 4-19.