Историческое время и историческая память тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 09.00.11, кандидат философских наук Заклинский, Петр Александрович

• Заклинский, Петр Александрович
• кандидат философских наук
• 1999

Оглавление диссертации кандидат философских наук Заклинский, Петр Александрович

СОДЕРЖАНИЕ

ВВЕДЕНИЕ

ГЛАВА ПЕРВАЯ. История истории

! .Восприятие истории как теоретическая проблема

2.К методологии построения философско-иеторических концепций и ее трансформации (В.Н.Татищев, Н.М.Карамзин,

С.М.Соловьев)

ГЛАВА ВТОРАЯ. Парадоксы исторической истины

1 .Память и истина. Память, забвение и забывание

2.Историческое время как социально-философская категория.

Сущность исторического времени

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

БИБЛИОГРАФИЯ

/

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Историческое время и историческая память»

ВВЕДЕНИЕ

Актуальность темы. История - наука о прошлом и одновременно наука о будущем, считал один из основоположников современной исторической мысли Люсьен Февр. Возможно, мысль историка излишне риторически заострена. Но если история - и то, и другое, то лишь в силу своей пронизанности исторической памятью.

Проблема исторической памяти относится к числу тех, интерес к которым исчезнуть не может. К этой проблеме обращаются издавна представители целого ряда дисциплин. Однако в отечественной философско-исторической мысли лишь в самое последнее время ощущается интерес к ней. Между тем помимо теоретического эта проблема имеет жгуче актуальный аспект. Самосознание народа, "самостоянье человека" (Пушкин), самотождественность народного,, национального духа и ощущение причастности к формирующемуся мировому сообществу в условиях вестернизации и модернизации всего восточного мира - все это обретается лишь на благодатной почве отечественной исторической памяти. И нигилистическое отвержение отечественной истории, и скованность рамками националистических доктрин - все это может быть понято как своего рода иммунодефицит исторической памяти. Когда потеряны критерии значимости исторических событий, когда историческая память народа засорена, не жди благодатных всходов на ниве отечественной истории: память может взрастить из этих зерен лишь исторические сорняки. Правда ли, что история все рассудит и все расставит по своим местам? В этом вопросе - все тайны исторической памяти. Диссертант стремится - нет, не разгадать их окончательно - лишь приобщиться их, стать им сопричастным, лишь по возможности приблизиться к их разгадке.

Проблема исторической памяти не теряет своей актуальности со времени появления философии истории, с того момента, когда ученые

задумались над тем, как историки исследуют историю. Очевидная субъективность каждого исследования, приводящая в итоге к многократному искажению истории, ставит под сомнение достоверность наших исторических знаний.

История - объективная реальность. Возможно ли познать ее без искажений? Можно ли узнать, как было "на самом деле"? Какое место в истории занимает восприятие истории людьми, современниками исторических событий и их потомками? Каким образом преобразуется историческая память под пером русских историков? Что помнит и что забывает носитель исторической памяти? Что такое историческое время? В диссертации делается попытка обосновать один из возможных подходов к ответу на все эти вопросы, - вопросы вечные, но далеко не праздные, а напротив, остро актуальные, в чем не возникнет сомнений, если только припомнить, как жадно читающая публика поглощает литературу, наполненную сенсационными разоблачениями и всевозможными домыслами по поводу исторических событий недавнего прошлого.

Уже сама постановка этих вопросов свидетельствует о том, что речь идет о соотношении реального и сохраненного исторической памятью. По существу перед нами проблема "исторической герменевтики". Налицо четыре временные слоя: реальные события и процессы, их отражение в документе, прочтение документа историком, и, наконец, шавное здесь - то, что сохранено памятью народной. А priori ясно, что все это - не одно и то же. А в чем разница? Речь, таким образом, идет об объективности исторического познания и о вреде упрощенного подхода к представлениям об этой объективности. Методы исследования проблем исторической памяти в последние десятилетия века обогатились трудами французских историков, представителей Новой исторической школы. Диссертант как раз и

осуществляет попытку применить эту методологию к метаисторическому исследованию. Материалом и почвой исследования будут труды русских историографов, скрытые методологические принципы заслуживают выявления и анализа для более глубокого понимания исторической памяти.

Степень разработанности проблемы. Историческое время и историческая память магически притягивают к себе внимание давно, и обширная литература по этой проблеме - тому подтверждение. При разработке каждого направления диссертации мною учитывался колоссальный исследовательский опыт, накопленный мировой общественной мыслью за десятилетия. Одно из главнейших направлений - проблема восприятия истории. С этой проблемы началась как таковая философия истории, с ней она, собственно, появилась, когда люди задумались над тем, что история и то, что мы о ней знаем, - разные вещи. В связи с этим вопросом интересны работы таких авторов, как А.Ю.Андреев, А.С.Арсеньев, В.С.Библер, ЮЛ.Бессмертный, М.Блок, Ф.Бродель, М.Ф.Быкова, ОЛ.Вайнштейн, Н.К.Вахтомин, В.Виндельбанд, В.Б .Виноградов, М.Вовель, Х.Г.Гадамер, П.П.Гайденко, ГА.Геворкян, К.Гемпель, И.А,Гобозов, Д.П.Горский, А.Х.Горфункель, БА.Грушин, А.В.Гулыга, АЛ.Гуревич, Е.Гутнова, А.И .Данилов, Ж.Дюби, А.Н.Елсуков, Г.В.Ефимов, У.СЖариков, Л.Живкович, Л.А.Журавлев, П.С.Заботин, Г.И.Зверева, Г.М.Иванов, Э.В.Ильенков, И.Н .Ионов, В.Б .Иорданский, А.М.Каримский, С.П.Карпов, И.Т.Касавин, Б.М.Кедров, ИЖ.Келле, МЛ.Ковальзон, А.Койре, Р.Дж.Коллингвуд, И.С .Кон, ПЛЗ.Копнин, А.М.Коршунов, В.В.Косолапов, БА.Кошелев, Т.Кун, ВА.Култыш, А.СЛаппо-Данилевский, Ю А Лева да, ЖЛе Гофф, В А Лекторский, Ж.-ФЛиотар, Э.НЛооне, ЕА.Мамчуг, С.Ф.Мартынович, Л.С.Мерзон, ЛА.Микешина, АА.Михайлов, Е.П.Никитин, Т.И.Ойзерман,

С А.Орлова, Ю.В.Петров, Р.Б.Плахова, Е.Г.Плимак, М.Полани, К.Поппер, Б.И.Пружинин, Л. фон Ранке, Б.Рассел, Л.П.Репина, М.Рожанский, В.Савчук, В.Н.Садовский, В.Сумятин, В.С.Степин, А.К.Сухотин, Ю.И.Семенов, Н .И .Смоленский, Л .Таран, Э.Трельч,

A.И .Уваров, Л.Февр, В.И.Швырев.

Методологические проблемы философии истории на русском материале и, в частности, трансформация методологии построения философско-исторических концепций историками разных эпох исследованы в несравненно меньшей степени, чем на Западе, но и сказать, что это направление обделено вниманием, ни в коем случае нельзя. Здесь интересны работы АААникеева, В.ФАсмуса, М.М.Бахтина, П.В.Безобразова, И.В.Волковой, В.И.Герье,

B.В.Иванова, Г.МЛванова, М.В.Иванова, В.С.Иконникова, НА.Кондрашова, А.М.Коршунова, А.Г.Кузьмина, А.СЛаппо-Данилевского, Д .С Лихачева, МЛонгинова, Ю.МЛотмана, Е.И.Осетрова, С.В.Перевезенцева, ЛА.Петрова, Ю.В.Петрова, СЛ.Пештича, М.П.Погодина, В.И .Покровского, Н .А.Попова, Л.И.Рудакова, МА.Соловьевой, Б А.Успенского.

С момента возникновения философии истории некоторые проблемы исторической памяти неизбежно попадают в поле зрения исследователей и вызывают подлинный интерес. Вопросы соотношения памяти и истины, истинности наших знаний, соответствия их действительности затрагиваются в работах Н.САвтономовой, В.УАткинсона, А Бергсона, П.П.Блонского, ГА.Геворкян, Ю.Н.Давыдова, А.И .Данилова, Л.В.Занкова, П.И.Зинченко, Р.Ю.Ильюченка, Ю.Н.Караулова, В.И,Кураева, Ф.В Лазарева, Г.Д Левина, Б.ИЛипского, Ю.МЛотмана, В.Т.Маклакова, Ж.Маритена, А.Г.Мосина, ЮА.Муравьева, АА.Рагожника, ИА.Рау, М.С .Роговина, Б.Ф.Сергеева.

Что же касается исторического времени» - то наибольший интерес здесь представляют исследования А.МАа-релайд Тарт, А.САбасова, РААронова, Я.ФАскина, М.Д Ахундова, С А.Бабушкина,

A.Бергсона, Б.П.Бернштейна, Б.Р.Виппера, П.П.Гайденко, ПД.Гачева,

B.С.Глаголева, С.В.Громакова, БА.Грушина, ВА.Диденко, Л.Ф.Жегина, А.Т.Зарубина, В.Б.Иорданского, И.В.Красильниковой, ВА.Кругликова, М.Д .Кунаевой, М.ИЛелековой, НАЛициса, А.НЛой, Л.НЛюбинской, И.П .Малиновой, Г.Т.Маргаелашвили, Н.Ю.Меликова, В.И.Молчанова, А.М.Мостапенко, М.В.Мостапенко, А.И.Немцовой, А.И.Осипова, Г.И.Панкевич, А.З.Петрова, А.В.Платонова, Г.Рейхенбаха, Л.И.Рудакова, А.В.Рыжкова, Г.Г.Сучковой, Н.Н.Трубникова, Дж.Дж.Уитроу, ВА.Фаворского, И.И.Фельдмана, АА.Фридмана.

Несмотря на огромное количество исследований, проблема соотношения времени и памяти в истории нуждается в дальнейшем осмыслении. Данное диссертационное исследование вносит свой вклад в разработку этой проблемы.

Методологические основы диссертационного исследования. Историческое исследование имеет богатейшие традиции. Применительно к области философии истории и социальной философии вообще вопрос о методологических основах исследования ставится таким образом, что в основу полагаются принципы философско-исторического познания и конкретного историзма. В то же время тема предполагает применение принципов и методов эпистемологического анализа, причем вся предшествующая теория познания выступает как методологическая база исследования. Все то гносеологически ценное, что виртуально может быть использовано для разработки актуалитетов теории познания - все это составляет методологическую базу диссертационного исследования. Ограничения касаются здесь лишь

индивидуальных возможностей автора в осмыслении всего пути философско-исторических ориентации поскольку эти последние по большей части носят чаще всего взаимоисключающий характер и предполагают выбор.

Цели и задачи диссертационного исследования. Проблема соотношения истории и памяти существует давно, однако разнообразие аспектов и оснований рассмотрения оставляют необозримый простор для изучения данной проблемы. Учитывая весь предшествующий опыт и определив предмет изучения, можно наметить некоторые будущие выводы, одновременно формулируя теоретические задачи диссертационного исследования соответственно трем его теоретическим целям.

Первая цель - рассмотрение восприятия истории с теоретической точки зрения - конкретно выражается в трех следующих задачах:

1. Любое восприятие чего-либо всеща зависит от множества факторов, но в первую очередь от воспринимаемого объекта, воспринимающего субъекта и от состояния того и другого в момент восприятия. Необходимо выявить степень зависимости результатов восприятия от воздействия объекта на субъект, в данном случае -событий на сознание человека. В результате этого воздействия событий на сознание "история-процесс" превращается в "историю-науку". В чем состоит история истории? Каково соотношение истории и историософии?

2. Так называемое "состояние" субъекта и объекта имеет вполне конкретное воплощение, формируемое условиями, в которых тот и другой находятся. Существование и развитие, а значит, и восприятие действительности субъектом, детерминируется окружающей средой, локальной культурой и всей человеческой культурой, действующими на каждый конкретный субъект. Стало быть, необходимо знать, какова эта

зависимость и как она влияет на адекватность восприятия. Можно ли решить знаменитый, десятилетия не дающий покоя вопрос "как было на самом деле"?

3. Воспринимаемый объект только на первый взгляд представляет собой самостоятельную единицу. В действительности, как правило, он -микроскопическая частица большого скопления явлений, опосредующих его восприятие. Это может быть как хаотичное нагромождение, создаваемое временем и напоминающее накопление отложений на морском дне, так и упорядоченное и тщательно продуманное, то есть обработанное человеческим сознанием, а значит, измененное, как, например, музейная экспозиция или дворцово-парковый ансамбль. Даже если воспринимаемый изобразительный ряд состоит сплошь из подлинных памятников прошлого, но расположенных в строго продуманном порядке, их уже нельзя воспринимать только как памятники той эпохи, которой они принадлежат. Но при всех обстоятельствах важно выяснить меру относительности наших исторических знаний и место, которое занимает историческая память в сознании народа.

Вторая цель - изучение методологии философии истории как одного из продолжений восприятия, служащего основой для последующего создания теории:

1. Богатый западноевропейский опыт изучения работы памяти над результатами восприятия вполне достаточен для первоначального исследования. Методологические разработки, например, школы Анналов, в частности, метод "тотальной истории", - весомый вклад в философию истории. Диссертанту представляется плодотворным применение этой прогрессивной западной методологии при изучении русской исторической мысли, представленной не столько

историософами и софиологами, сколько практическими историками, de facto формировавшими историческую память.

2. Конкретное применение данной методологии целесообразно осуществлять на материале таких светил отечественной исторической мысли, как В.Н.Татищев, Н.М.Карамзин и С.М.Соловьев. От Татищева к Карамзину и от Карамзина к Соловьеву четко прослеживается изменение подхода к историческому процессу и трансформация методологии построения философско-исторических концепций: от фактического заполнения всех нишь на координатной прямой истории к первичному анализу и критическому отбору тех или иных фактов, подходящих для востребованной исторической ситуацией концепции, и далее - к полной свободе владения материалом и уже не только "критическому отбору", но и интерпретации исторических фактов в полном смысле слова.

3. Необходимо выявить степень и механизм влияния исторической ситуации на процесс создания той или иной концепции.

Третья цель - изучение проблемы и построение теории соотношения исторической памяти и исторической истины, а также памяти, забвения и социальной "амнезии".

1. Отражение событий в массовом сознании происходит либо через непосредственное восприятие действительности, либо через литературу - художественную или научную. Выявление особенностей отражения через ту и другую необходимо для решения второй задачи.

2. Существуют ли законы исторического запоминания? Так звучит один из главных вопросов диссертации, который позволит, по-видимому, решить вопрос о том, справедливо ли мнение, будто бы история всех рассудит и все расставит по местам.

Етита диссертационного шеяеётжш заключается в

следующем:

- осуществлен философский анализ соотношения исторического процесса и исторической памяти на основе метаисторической методологии, суть которой состоит в эпистемологическом анализе методологических концепций историков прошлого и современности;

выявлен реальный социально-философский смысл относительности исторической памяти на материале русской исторической мысли и его влиянии на создание письменной истории. Показано, что для создания исторической картины событий то, что вытесняется из социальной памяти, провоцирует социальную "амнезию" и приводит в действие "механизм умолчаний", составляет едва ли не столь же ценную часть исторического познания, чем адекватные действительности образы прошлого;

- на основе теоретико-познавательного учения об истине как соответствии действительности и наших представлений о ней доказана иллюзорность мнения о существовании некой "подлинной истории", "истории без пробелов" до возникновения современной научной теории исторического развития;

- продемонстрирована неразрешимость проблемы соотношения памяти и истины без открытия и формулирования социальной философией объективных законов исторического развития;

- построена типология видов памяти и разработана типология исторической памяти. Анализ памяти в истории человечества позволяет выделить ряд видов исторической памяти, которая функционирует как историческое время, выполняя своего рода роль биогенетического закона, выражающего всеобщую историческую закономерность социальной памяти: суд истории не скор и не абсолютен; историческая

истина, воссоздаваемая исторической памятью, существует, хота и всегда в форме относительной истины.

Теоретическая и практическая значимость диссертационной работы заключается, прежде всего, в возможности использования ее результатов как в дальнейшей разработке проблемы исторической памяти на материале русской исторической мысли, так и в исследовании общих проблем теории памяти. Несомненно то, что, являясь одной из первых попыток исследования "русской" исторической памяти, диссертация содержит в основном положения, нуждающиеся в дальнейшем обсуждении и, бьггь может, дополнительном обосновании. Тем не менее, данное диссертационное исследование вносит свой вклад в будущее развитие теории исторической памяти. Следовательно, часть теоретических результатов может стать основанием, до известной степени облегчающим последующую работу исследователей.

Целый ряд выводов может быть использован в процессе изучения курсов философии истории и истории России. Непосредственно практическую направленность имеет та часть работы, которая связана с изучением методологии исторического исследования, изменявшейся от эпохи к эпохе.

Теоретические и практические результаты, полученные диссертантом, были использованы им в практике преподавания курса истории России и факультативного курса философии истории в средней школе.

Ащюбамфт. Результаты диссертационного исследования нашли отражение в публикациях автора, в докладах и выступлениях на региональных и российских конференциях и симпозиумах, в частности, в выступлениях на Научных сессиях в МПГУ по итогам научно-исследовательской работы за 1996, 1997 годы (Москва) и на Первом

Российском философском конгрессе "Человек. Философия. Гуманизм." (С.-Петербург. 1997). Основные положения работы были отражены в тезисах и научных статьях диссертанта» использовались при проведении занятий по философии в МПГУ.

Диссертация обсуждалась на заседании кафедры философии Московского педагогического государственного университета и была рекомендована к защите.

Структура диссертщшг определена целями и задачами диссертационного исследования. Оно состоит из введения, двух глав, заключения и библиографии.

Глава первая ИСТОРИЯ ИСТОРИИ

1. Восприятие истории как теоретическая проблема.

С тех пор, как история перестала быть собранием занимательных рассказов об историческом прошлом, о битвах, царях, королях, полководцах и государственных деятелях, со времен, когда возникли первые сомнения в подлинности этих занимательных рассказов, - с этого момента и возникли, как принято считать, предпосылки для возникновения истории как науки.

Обсуждаемая в работе проблема дисциплинарно должна была бы бьггь по справедливости отнесена не просто к истории, а к сфере философии истории. Но и здесь не все так просто. Авторитетнейший знаток этой области - признанный историк и методолог исторического познания проф. Ю.И.Семенов, проясняя эти столь важные в контексте моей темы сложности, когда субъект истории есть одновременно объект исследования для историка, писал: "Область знания, которую традиционно принято именовать философией истории, в настоящее время довольно отчетливо подразделяется на две дисциплины. Первая из них занимается самим историческим процессом. Она стремится выявить его общую природу, его основные закономерности и движущие силы. Иначе говоря, она является самой общей теорией исторического процесса. Для обозначения этой самой общей теории истории нередко применяется слово "историософия" (Термин введен А.Цешковским. Об истории понятия напомнил А.Ракитов.)* (Прим. диссертанта - Л.З.).

Вторая философско-историческая дисциплина исследует не историю саму по себе, а процесс ее познания. Она стремится выявить

1 РшиттЛ.И. Историческое познание: еиетешо-гаоееологичесшй подход. - М.: Политиздат, 1982. С. 145.

специфику исторического познания. Это - теория исторического познания, историческая гносеология или историческая эпистемология...

Обращаясь к истории, мы неизбежно сталкиваемся с массой проблем. Многие из них связаны с теми или иными конкретными историческими событиями, а также с теми или иными историческими личностями. Но самыми сложными и интересными являются те, что относятся к истории в целом. Ответы на эти вопросы имеют важнейшее значение для всех историков. Но дать решение проблем, относящихся к истории в целом, может только философия истории.

История есть процесс. С этим сейчас согласны большинство историков и историософов. Но понимают они этот процесс по-разному. Для одних история - поступательное, восходящее развитие, т.е. прогресс. Для других - просто развитие. Есть люди еще более осторожные: для них история - только изменение. Последние не всегда понимают историю как процесс. Для некоторых из них она - беспорядочное нагромождение различного рода не связанных друг с другом изменений.

Но если мы трактуем историю как прогресс или даже как просто развитие - перед нами неизбежно встает вопрос что же при этом развивается, что же является субстратом исторического процесса, его субъектом. Без решения этой проблемы невозможно понимание сущности исторического процесса. Нельзя понять историю, не выявив ее субъекта. Помимо всего прочего, важность этого вопроса заключается в том, что он одновременно является вопросом об объекте исторического исследования. Именно субъект исторического процесса и представляет собой тот самый объект, который изучают историки... Без этого не мог обойтись ни один историк... Решение этой проблемы с неизбежностью предполагает ответ на вопросы о содержании понятий общества, человечества, государства, страны, народа, этноса, нации,

кулыуры, цивилизаций, расы, а также выявление отношения между всеми этими понятиями"2.

Эта длинная цитата необходима для того, чтобы сохранить важную здесь для меня логику авторского рассуждения: она ведет от предметного к концептуальному подразделению исторического знания. Конечно, значение всех этих понятий для историка чрезвычайно велико. Однако все они - лишь обозначения векторов разнообразных сил, равнодействующая которых - исторический процесс как таковой. Так что выявление субъекта исторического процесса - стадия в исследовании самого исторического процесса. Это подчеркивает и наш автор. "...Выявление субъекта исторического процесса, пишет далее Ю.И .Семенов, - открывает путь к пониманию самого этого процесса. Здесь проблем еще больше"3. По крайней мере некоторыми из этих проблем - в первую очередь именно проблемой, как раз и определяющей смысл исторического процесса, - проблемой исторического времени - я и должен здесь в первую очередь озаботиться, коль скоро время и память в истории становятся предметом исследования.

В связи с этим еще одно понятийное уточнение. Строго говоря, термин "историческая эпистемология", используемый А.И .Ракитовым и Ю.И .Семеновым, неудачен, ибо содержит в себе двусмысленность. Сообразно с точным значением термина "историческая эпистемология" речь может идти только об историческом пути, пройденном эпистемологией, то есть об истории эпистемологии в качестве части истории философии. Следовательно, в данном случае можно было бы говорить лишь о такого рода эпистемологии, которая строится на основе учета исторического пути, пройденного этой философской

2 Сетное Ю.И. Секреты Клио; Сжатое введение в философию истории, -

3 Там же

М„ 1996,С. 8

дисциплиной. Напротив, когда мы говорим об исторической эпистемологии в нашем случае, мы имеем в виду эпистемологию истории. Двусмысленность, таким образом, возникает из-за неясности того, идет ли речь об истории эпистемологии или об эпистемологии истории. Несмотря на то, что на практике различить эти значения нетрудно в соответствующем контексте, все-таки требуется для этого особая оговорка относительно словоупотребления, что, безусловно, создает известные неудобства: нельзя признать удачным термин, использование которого всякий раз требует особого разъяснения | Аналогичные трудности возникают применительно ко всем романским языкам в силу лингвистических особенностей выражения объектных и атрибутивных отношений. Лишь германским языкам удается избежать в данном случае этой трудности уже в силу того, что в рамках развитых германских языков, как это происходит, скажем, с немецким языком, имеется возможность различения двух главных значений слова "история" с помощью исконного "Gescîiichte" и заимствованного "Historié". Во французском языке явно различие èpistèmologie de l'histoire и èpistèmologie histoirique, которые, в свою очередь, невозможно спутать с histoire de V èpistèmologie и histoire épisiémologiqw. Аналогичным образом дело обстоит и с английскими history's epistemology и historic epistemology или epistemology of history, хотя по-английски это и звучит несколько неуклюже.!.

Становление истории (в одном из этих двух значений слова) неразрывно связано с попытками усовершенствовать средства отделения подлинного от мнимого в рассказах об исторических событиях. Даже первые историки не могли обойтись без критики источников. Передавая сведения о мифических причинах того, почему эллины и варвары "вели войны друг с другом", Геродот сопоставляет

мнения персов с мнением эллинов уже в самом начале своей "Истории" (Геродот. I, 2).4

В наши дни история самой философии истории (историософия) в подробностях прослеживает за тем, как складывалась судьбы тех или иных представлений о ходе исторических событий, о наличии или отсутствии в историческом знании смысла и закономерностей. Так или иначе, с известной долей условности можно, пожалуй, признать, что вся историческая мысль всегда была озабочена двумя вещами -познанием того, как осуществляются, протекают события в мире (как бы при этом ни понимались и сами события, и сам мир) и того, какие уроки могут извлечь для себя люди из прежних дел и событий (как бы при этом ни понималась возможная польза от этих уроков).

В самом деле, даже если принимать во внимание лишь сугубо методологическую проблематику в области исторического познания, то и тогда трудно не заметить членение всего массива методологических проблем истории на две группы: проблемы концептуального аппарата, предназначенного для наиболее точного и тонкого познания самой исторической реальности, и проблемы восприятия исторического знания (или вообще истории) разными людьми, народами, эпохами и ... историками.

Несмотря на то, что между этими двумя большими проблемными областями нет абсолютной грани, тем не менее, путаница здесь опасна. Да она и возможна-то лишь до той поры, пока не только методологам науки, но и рядовому исследователю не станет очевидно, что как в быту, так и в науке, реальные события и восприятие их людьми -далеко не одно и то же, к анализу материала которых я еще вернусь, поскольку идеи, не развернутые здесь автором, требуют пояснений и

4 Геродот. История: в девяти книгах. - Л.; Наука, 1972, - С, 11,

развития. Развитие историографии и критики исторических источников способствовало осознанию рефлексивного характера проблемы, логическая суть которой, в сущности, проста. Исторический факт и его фиксация в источнике нуждаются в рефлексивном сопоставлении на предмет выяснения (степени) их взаимного соответствия. Именно в такой форме методология исторического познания первоначально ставит вопрос об истожовании, интерпретации и герменевтическом понимании исторического материала с целью познания исторической истины. Вот почему на этом проблемном поле с самого начала укоренилась философия - и притом не в качестве философии истории только: вопрос о специфике исторического познания выходит далеко за рамки собственно исторического и даже метаисторического познания и приобретает черты традиционно эпистемологического сюжета.5

Оказывается, однако, что одной традиционной эпистемологией здесь не обойтись, что эпистемологическое исследовательское поле должно быть в данном случае возделано вполне современными методами: речь идет о том, что с недавних пор получило название социальной эпистемологии. { В нашей литературе это название обычно связывается с социологическим поворотом в философии науки и рассматривается как номинация современной стадии в эпистемологическом анализе истории науки. Так, в частности, социальная эпистемология понимается в работах И.Т.Касавинаб. В дальнейшем я намерен показать, что это удачное, с моей точки зрения, название может быть использовано в гораздо более широком контексте - социальная эпистемология может рассматриваться и как результат воздействия социологического знания на исследование

5 Философия и методология истории, М., 197?,

6 Костин И. Т. Познание в мире традиций. - М,; На ука, 1990,

познавательного процесса, и как модус вопроса о трансцендентальном субъекте.

Особенно отчетливой становится разница двух очерченных выше направлений философско-исторического познания, когда внимание переносится на содержательно-проблемные задачи, которые возникают в недрах каждой из этих методологических ориентаций. Очерчивая круг проблем, связанных с первым из названных выше двух направлений методологического анализа, прежде всего мы обратим внимание на особенности самой постановки проблем. Что такое общество, какие значения придаются этому понятию, выявление основных типов социально-исторических организмов и проблема установления их границ; этнические единицы исторического процесса; человеческая культура и локальные культуры; общество, этнос, нация; унитаристский и плюралистский подходы к историческому процессу; культура и история; движущие силы исторического процесса - таков далеко не полный перечень тем и проблем, которые возникают в рамках философии истории - в первом из двух главных направлений философско-исторического познания.7

Другое направление философско-исторических поисков определилось уже в первые десятилетия XIX века и имело в виду к разнообразные способы ответа на вопрос о "правдивости" тех сведений, которые рисуют как весь исторический процесс в целом, так и отдельные исторические события. Еще раз необходимо подчеркнуть, что данное направление поисков не было отделено от первого из рассмотренных и чаще всего даже не конституировалось в особой линии исторических поисков. Вопрос о том, что такое исторический факт и каким образом следует осуществлять его истолкование - все это

7 Семенов Ю.И. Секреты Клио; Сжатое введение в философию истории. - М.. 1996.

было до поры до времени скромной областью вспомогательных исторических дисциплин, разделом исторических методик работы с материалом. (Здесь не место описанию всего исторического пути историософских и историко-рефлексивных построений; естественно, я обращаю внимание на те концепции, которые так или иначе оказали влияние на формирование современных представлений об историческом времени и исторической памяти.!.

Французский позитивизм с его культом исторического факта и отказом от широких обобщений, с одной стороны, и романтическая германская реакция на эту позицию в лице Леопольда фон Ранке | О методе прославленного немецкого историка хорошее представление дают популярные еще в прошлом веке в России его труды.« Особого внимания в связи с нашей темой заслуживает специально посвященная теоретическим проблемам метрологии и методологии исторического познания вообще работа Ранке Л. фон. "Об эпохах новой истории"9 и его школы, с другой, определили общие параметры нового поля исследований, которые имели в виду особого рода человеческую размерность исторического знания. Здесь, на этой почве протекали впечатляющие события, которые поднимали скромную область исторической науки - учение о достоверности исторических данных -до масштабов общеметодологических и мировоззренческих, а тем самым - философских и идеологических.

Поначалу забота об историческом факте | Литература, посвященная проблеме факта, многочисленна и разнообразна10,

8 РвякеЛ. фан. Римские папы, их церковь и государство в ХУ1-ХУ11 столетии. Т. 1-2. СПб., 1869; он же. Римские папы в последние четыре столетия. Т. 1-2. СПб., 1874; онзхж. История Сербии по сербским источникам. - М., 1876.

9 Ранке Л. фон. Об эпохах новой истории. М., 1898.

10 Косолапое В. В. Факт как основание научного знания// Логика научного исследований. - М.: Наука, 1965; Мартынович С.Ф. Факт науки и его детерминация; Филос-сфясо-методологаческий аспект. - Саратов: Иэд-во Сарат. ун-та, 1983; Мфзон Л. С. Проблемы научного фаига } Курс-лекций. Л.; Ленингр. пед. ин-т, 1972; Вахт&мчн Н.К. Генезис научного знания: Факт, идея,

однако в этой литературе, как ни странно, обращается явно недостаточное внимание на проблему исторического факта - ту самую область, ще проблема научного факта оказывается особенно острой. Ср.: Ракитов А.И,п\ вылилась в простую попытку минимально обеспечить достоверность данных; пробивал себе дорогу культ исторического документа, подтверждающего любые исторические данные в соответствии с принципом: чего нет в документе, того не существует для историка. Но в дальнейшем этот путь привел к формулировке принципа, вокруг которого развернулись настоящие битвы - бои за право истории называться и быть наукой | Именно так -"Бои за историю" и была, как известно, названа одна из пионерских работ будущей школы "Анналов" - сборник блестящих статей Люсьена Февра.52| Ранкеанская формула, предписывающая историку решение единственной задачи - выяснения того, "как было на самом деле" ("Wie es eigentlich gewesen"), - не только поставила проблему исторической истины, объективности исторических данных, но и провоцировала серьезнейшие размышления на темы об этическом в истории, об ангажированности историка и о возможности воздействовать с помощью истории на общественное сознание для получения того или иного идеологического эффекта. Не потому ли школа Л .Ранке дважды переживала эпоху расцвета? Одна из таких эпох была связана с деятельностью самого Ранке, другая - со своеобразным возрождением Ранке (die Ranke-Renaissance) уже на рубеже XIX и XX столетий. "Как оно было на самом деле" - если сначала это просто забота о правде, то в дальнейшем - общая принципиальная - романтическая по самому

теория. - М.: Наука, 1973; ЕлсуковА.Н. Эмпирическое познание и проблема формирования научного факта //Природа научного познания: Логико-методологический ас-газет. - Минск: Изд-эо Белорусок, ун-та, 1979 и др

11 Ртж-пов А.И, Историческое познание; системно-гносеологический подход. -М.; 1982.

12 Фщ?Л. Бои за историю. М.: Наука, 1991.

духу - историческая установка. На смену ей вновь пришло позитивистское по духу убеждение в возможности достичь истины -простой кумуляцией фактов; наконец, позже наступила эра исторического скептицизма относительно самой возможности исторической истины.

В такой форме, как известно, в любую науку первоначально и проникает идея относительности знания. Методология истории здесь не исключение, а характерный пример и материал для своего рода сше И центральная проблема, которая при этом возникает, - вопрос вопросов всей методологической мысли, в том числе и далеко за пределами исторического познания в узком смысле слова. Ведь историческая школа в философии науки давно расширила рамки исторического анализа: ныне ни одна наука не мыслится без ее истории, а история науки выступает как последнее основание в ряду оснований науки. Центральный вопрос - это вопрос о существовании самих исторических законов.

Если методология исторического познания поставила вопрос о включении истории науки в состав самой науки и тем самым вскрыла роль исторической методологии в составе научного знания, то методология исторического познания пришла к необходимости учитывать не только объективные факты истории, но и характер их субъективного восприятия как современниками, так и реципиентами других эпох и свидетелями других исторических обстоятельств. Особая роль интер субъективно го в историческом познании не раз отмечалась с удивлением и самими историками, и теми мыслителями, которые были склонны рефлексивно-критически относиться к рассказам и ученых-историков, и свидетелей-очевидцев | И нтерсубъективность вообще стала одним из больных вопросов не только методологии истории, но и

вообще философии в XX веке. Одни из философов с самого начала аксиоматически вводили это понятие в качестве медиатора - среднего звена в отношение субъекта и объекта, другие наталкивались на необходимость его введения в ходе исследований - важно лишь, что философская мысль века не могла обойтись без этой категории, что предполагало крупные перестройки в исследовательском сознании: исееледователь вынужден был в той или иной мере отказываться от глобалистски-абсолютистских претензий и осознавать необходимость довольствоваться тем сдвигом в сторону субъекта, который неминуемо при этом осуществлялся. Отношение между объективной истиной и разновидностями конвенций и консенсуса тем самым становилось гадательным. Эта новая установка пронизывает собой всю философию столетия и непосредственно сказывается, как я теперь намерен показать, на историческом сознании.!.

Движение от исторического анализа к общей синтетически-еорасчлененной картине исторического процесса было процессом трудным, но естественным. С самого начала в этом пролиферирующем движении отмечаются две ветви - объективное видение истории марксизмом в связи с проблемой преодоления отчуждения и классового интереса, с одной стороны, и изучение интерсубьеюпивных образов истории, которые складываются так или иначе в социуме, осуществляя влияние на историков и историческую мысль в целом (как работы Н.П.Павлова-Сильванского, по-видимому, повлияли на молодого правоведа и экономиста В.И Ленина в его оценке русского исторического пути как издревле феодального), - с другой - обе эти ветви составили крону исторического древа, на котором произросла наука истории наших дней.

Именно в первой трети нашего века и именно Школа Анналов резко изменила общие ориентиры едва ли не каждого второго ученого-

историка, сосредоточив его внимание на исследовании не тождественных идеологиям "ментальностей". Словарь - или, точнее, тезавр - людей той или иной эпохи, а также максимально полный набор социально значимых символов - культурных значений изучаемой эпохи - все это не может не создавать соблазнов для историков, не привлекать их внимание, по мнению основоположников Новой исторической науки |13.

Взлет Новой исторической науки был настолько стремителен и безусловен, что временами, по свидетельству современников, создавалось впечатление, будто только так отныне и можно вести исторический рассказ, только так и представлять историю. | Нечего и говорить, что соответствующим был и рост числа публикаций в русле, по поводу и в соответствии с установками Школы "Анналов". Море литературы настолько необъятно, что лишь библиография библиографии составляет внушительную массу.

|Поэтому, кстати, прилагаемый список литературы не только не исчерпывает источниковедческую базу, но и не ставит целью перечислять даже основные работы: в данном случае приходилось поступаться включением в список литературы тех работ, которые лишь косвенно затрагивают проблему исторической памяти.|. Теперь, в наши дни у русскоязычного читателя имеется возможность не только познакомиться с вполне адекватными изложениями идей "Анналов" | Назову только самые важные и недавние публикации14, но и обратиться к переводам основных работ М.Блока, Л.Февра,

13 Le Goff et.NoraP. (Éds.). Faire de l'histoire, V. I-Ш P.: Gallimard, 1972-1974,

14 Споры о главном: дискуссии о настоящем и будущем исторической науки вокруг французской школы "Анналов", -М,, 1993; Бессмертный Ю.Л. "Анналы" ; Переломный этап'/Юдисс-ей-1991,/Человек в истории. Культурно-антропологическая история сегодня. -М.: Наука, 199Î; ГурвтчА.Я. Исторический синтез и Школа "Анналов". - М,; "Индрик", 1993 и др.

m 4

Ф.Броделя, ЖЛе Гоффа15. Во всяком случае, методология Школы "Анналов" обрела столь широкую популярность и столь высокий авторитет, что надолго отошли в тень те безусловные достижения, которыми ознаменованы исследования иных методологических установок, выглядящих гораздо более архаично по сравнению с революционарным напором идей "анналистов".

Если попытаться выявить основной инновационный вызов Школы "Анналов", можно было бы свести его к нескольким положениям, каждое из которых значимо в аспекте нашей темы. Целостность истории - важнейшая методологическая составляющая методологов Новой исторической школы - обеспечивается целостностью самого общества, взятого во временном аспекте, то есть единством экономических, социальных и культурных структур. Именно единство общества, на котором, как завзятые холисты, настаивают теоретики "Анналов", обусловливает необходимость не только дистанцирования по отношению к субъективному восприятию исторических событий их участниками, но и учета этого субъективного восприятия для получения объективных данных об эпохе. Словом, менталитет эпохи столь же важен для понимания эпохи, как и " факту алитет" - вся совокупность фактических данных о ней. Но из этого следует, что картину исторических событий и историческую науку как таковую не следует загонять в жесткие рамки монодисциплинарности, с одной стороны, и "объектиивизма", с другой. Вся совокупность научных дисциплин плюс исследовательская активность ученого, простирающаяся вплоть до "конструирования

13 Блок М. Апология истории или Ремесло историка. - М.; Наука, 1986; ФезрЛ. Бои за историю. -М.: Наука, 1991; Бродть Ф. Динамика капитализма. - Смоленск: Полиграмма, 1993; Бродепь Ф. Время мира. Т. 3. - М.; Прогресс, 1992; Бродепь Ф. История и общественные науки. Историческая длительность/философия и методология истории. - М.: 1977; Ле Гофф Ж Существовала ли французская историческая школа "Анналов11// французский ежегодник-68. М., 1970; Л в Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. -М.; Прогресс, 1992

фактов" действительности - таков теоретико-методологический арсенал Новой исторической школы, каким его застает последняя четверть нашего века. Преодолевшая искусы модернизации в духе поздних последователей Б.Кроче, "исторического креационизма" наподобие Ч.Бирда, и абсолютного исторического субъективизма по типу К.Беккера, Новая историческая школа выдвинула действительно новые способы познания исторической, объединенные одним общим представлением о возможности более глубокого проникновения в суть исторической реальности с помощью нового инструментария и на основе новой общей идеи. И все разнообразные аспекты "анналистической парадигмы" резюмируются в понятии, которое специфицирует историко-процессуальное видение Новой исторической школой своего предмета. Единство социально-исторического процесса, по убеждению этих ученых, можно постичь лишь через большие длительности, в которых перед исследователем предстают инварианты исторического процесса.

Учение о longue durée выглядит как проявление субъективизации исторического времени. Вот почему возникает напряжение между двумя тенденциями в историческом познании: субъективизации времени в категории "longue durée" противостоит ее объективация в категории "социальная структура". Одновременно возникает проблема контроверзы стабильности и процеесуальности: структура противостоит изменению, сама суть времени - в текучести, процеесуальности. На самом деле "лонг дюре" - средство не только субъективизации времени, но также и средство избежать крайностей субъективизации. Если кантианское понимание времени (наряду с пространством) как априорных форм созерцания субъективизирует время, - обращение к категории "лонг дюре" не может не иметь характера преодоления черт крайнего субъективизма и тяготеет к

29

интерсубъективности как "замены-дополнения" объективности. Восприятие истории как длящейся дополняется представлением о ее стабильности, поскольку в ее течении обнаруживаются инварианты.

Методологически перед нами в данном случае типичная для эпистемологических позиций в методологии конца века контроверза истории и структуры. Положенная и фиксированная структурность противостоит истории как текучести и развитию. Соссюровская лингвистическая антитеза синхронии и диахронии, чреватая столь многими последствиями для всей массы гуманитарных наук, не могла не сказаться на представлениях об историческом познании. Однако зерно осмысления истории, состоящее в прослеживании событий, располагающихся на нити времени, прорастает в XX веке таким образом, что историк перестает быть хронистом, одним из чреды добросовестно читающих хроники читателем. Смысл происходящих событий образует событийная структура, а ее прочтение мыслится как мгновенный или лишенной временной координаты акт.

На этом концептуально важном моменте скрещиваются теоретические интересы историков нескольких поколений, поскольку под их теоретическими построениями начинает колебаться почва методологии. Тектонические процессы в недрах исторического познания приводят к разломам с катастрофическими последствиями для тех исторических школ, которые не смогли отойти от аскетически строгой, но в то же время лишенной возможности подняться над очень узким горизонтом методологии, рассматривающей историка как всего лишь медиатора - посредника между нашим временем и хронистом, зафиксировавшим событие в документе. Перевод документа на язык

"нашего" времени (времени историка) - скромная задача, но и она

>

невыполнима, если отсутствует диалог историка с хронистом и с документом |Ср. с методологической установкой диалогизма в

гуманитарисгике у М.М.Бахтина. Огромной важности проблематика бахтинского хронотопа породила богатую литературу, и по сей день не исчерпавшую эту тему. Однако я в дальнейшем почти не касаюсь ее лишь потому, что рассматриваю историческое познание и проблематику исторического времени в ином, скорее, параллельном Бахтину плане, поскольку сопоставление рассматриваемого мной и других, не одного лишь бахтинского, подходов к ней не только увело бы в сторону, но и потребовало бы особого исследования.16 Продвижение вглубь есть одновременно археологическое обнажение глубинных структур - такая методология, по сути, родственная методологии М.Фуко17, составляет лишь часть методологии исторического синтеза. После этого надлежит еще вернуться назад, осуществив ту транспозицию, которую необходимо совершить, чтобы, по словам М.Блока, "докопаться до истины"18. Реконструктивная работа, которая, как я пытался показать, у историков Школы "Анналов" включает в себя движение различного порядка - к источнику и от источника, вглубь и вдоль - не может избежать и движения концентрического - к символам, ценностям и идеалам рассматриваемой социальной тотальности. А идеалы, в свою очередь, необъяснимы без обращения к фактам социально-экономической истории. Как бы в подтверждение этой мысли авторитетнейший исследователь методологии "Анналов" АЯ.Гуревич отмечал при рассмотрении исторического метода Марка Блока: "Культурные идеалы и ценности неразрывно слиты в представлении Блока с социально-экономическими институтами. Идеалы порождаются

16 Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле к народная культура средневековья и Ренессанса. -М.: Художеств. Литература, 1965; его же. Эстетика словесного творчества (любое издание), а также: е&о же. Философия поступка (любое издание).

п Фуко М. Слова и вещи: Археология гуманитарных наук (любое издание); esö&ee. Археология

знания, Киев; Ника-центр, 1996.

ls Bloch M. La société féodale. - P., 1968, P, 123.

общественной практикой, но одновременно они и оказывают на нее свое воздействие, тем самым включаясь в нее"19.

Это весьма многозначительное признание следует экстраполировать не только на всю Школу "Анналов" - на всю теоретико-методологическую мысль современности, поскольку на этой стержневой установке базируется, между прочим, и вся современная теория социального идеала в рамках теории культуры. Как минимум, следует отметить эту мысль именно потому, что, будучи явным эхом марксистской методологической "подготовки" у АЛ.Гуревича, много и охотно критикующего марксизм, - она свидетельствует как об объективности ее автора, так и о том, что эта мысль окончательно пробила себе дорогу в русле исторического познания, и игнорировать ее в дальнейшем будет все труднее.

Социальный идеал как целостный образ всеобщего счастья людей, не похожего на успокоенность, атараксию, нирвану, уход от действительности, в сущности, всегда был детерминантом духовной деятельности. Даже в те времена, когда идея прогресса еще и не брезжила в сознании людей. Этот образ всеобщего счастья возникал то в качестве прямого выражения неустранимого момента целесообразности в действии людей, то в качестве побочного продукта любой этической системы - моральных норм, установок и "философии поступка" на любом уровне поведения индивида или группы. Именно это обстоятельство делает столь несомненной и не нуждающейся в предварительном обосновании мысль о прирожденности идеи счастья человеку. Между тем такой целостный образ будущего всеобщего счастья, несомненно, был результатом ментальных усилий, смысл которых состоял первоначально в отрицании актуально сущего и

!9 Гуртт А. Я. Исторический синтез и Шюзла "Анналов". - М„; "Индрик", 1993. С. 99,

создании (творении!) на этой основе в дальнейшем внутренне нерасчленимого идеального образования» которому довлеют все грани человеческого существа. "... Идеал, - пишет современная французская исследовательница Мишель Бертран, вскрывая внутреннюю противоречивость идеала, - это... некий предельный образ невозможности воссоединиться с самим собой, образ, в котором напряжение между тем, что есть, и тем, что должно быть, достигает своей наивысшей точки и одновременно подвергается отрицанию, что обусловливает одновременно и абсолютную притягательность идеала, и порождаемое им абсолютное страдание. Этот парадокс почувствовал, вслед за Гегелем, и Маркс.."20.

В более поздней, чем у М.Блока и Л.Февра, идеологии "Анналов" еще ярче звучит мотив личностного аспекта человеческой истории. Слитость воедино процесса порождения социального идеала и духовной жизни эпохи, его породившей, становится очевидной до тривиальности: это отныне уже неявное знание, из которого исходит как из предпосылки исследователь-историк. Реально существующие настроения, переживания, предчувствия, эмоции не получают выражения, пока некто один не приходит, чтобы выразить их. Бели эти настроения, переживания, эмоции разделяют те или иные социальные группы, не будучи в состоянии их выразить, - их выразитель поневоле становится идеологом в широком смысле слова. Важно понять при этом, что он налагает отпечаток своей личности на все главные проявления духовной жизни: система его идей, образов, нравственных максим объективируется вместе с субъективными моментами, содержащимися там. Становясь идеологемами, эти субъективные моменты приобретают видимость объективности, и, таким образом,

20 Bertrand M. La pensée et trauma: Entre psychanalyse et philosophie. - P. : L'Harmattan, 1 S'S'O. - P. 96.

становится похожими на истину, будучи типичным образцом ложного сознания. В этом тайна и объективный смысл существования особого рода - как бы неустранимых из сознания - заблуждений, получивших несколько неточное (суженное) название идеологических иллюзий.

Живой образ воображаемой реальности структурно определен -иначе его структурирующая исторический процесс роль будет невыполнимой. Каковы же моменты, стороны, части и элементы этой структурной определенности? Отвечая на этот вопрос, следует иметь в виду, что речь идет не вообще обо всех, но о необходимых и достаточных моментах соответствующего духовного образования. Ныне можно считать доказанным, что социальный идеал с точки зрения его структурной определенности в рамках общественного сознания включает в себя необходимо:

- знания (обыденные, научно-теоретические, философские);

- моральные учения (обыденные, социально санкционированные,

теоретические);

- художественные образы (фольклорные, безымянные, авторские).

Строго говоря, без любой другой составляющей общественного

сознания идеал может "обойтись". Доказательством этого всякий раз оказывается несомненность присутствия в обществе определенного социального идеала в условиях, когда в структуре общественного сознания нет той или иной из этих составляющих, кроме перечисленных. Так, реально существовали общества, социальный идеал которых не включал религии в качестве необходимого момента, а между тем само существование социального идеала в духовной жизни этих обществ трудно подвергнуть сомнению. Это, конечно, не означает, что в таком обществе не существовало тех или иных светских вариантов религиозного сознания. Однако нельзя здесь допускать смешение религии в роли религиозной идеологии, с одной стороны, и

разного рода верований, убеждений и религиозной веры - е другой. Точно так же социальный идеал не всегда включает в себя политические представления. Несомненным для сегодняшнего состояния науки фактом является существование в прошлом таких стадий в развитии уже готового, сложившегося общества, когда отсутствовало государство, а тем самым и политические отношения. В то же время трудно подвергнуть сомнению существование высших социальных целей у представителей этих обществ. Об этом, в частности, свидетельствуют мифы о погоне за счастьем, представления о золотом веке и т.д. В той мере, в какой социальный идеал возвышается до представления о счастье не одного только человека, а о благе многих или даже всех людей, и политическое устройство, и законы общества подлежат оценке с позиций этих человеческих представлений, и в этом смысле в структуру идеала эти представления включаются именно в той мере, в какой они причастны идее блага. Право, правосознание, представление о гражданском обществе как гаранте справедливости -все это, в сущности, как показал еще Платон, своего рода модусы блага.

Существовал, правда, в истории человечества период - и весьма значительный по протяженности, - когда все эти формы ментальности, составляющие необходимые моменты идеала, как бы отсутствовали, будучи слиты до нерасчленимости в одном-единственном духовном образовании - мифе. Мифологическое сознание, однако, представляет собой такую ступень в развитии человечества, когда обряд, образ и идея слиты в синкретическом единстве, и последующее развитие, разрушая этот первобытный синкретизм, уничтожает главное в мифе -возможность бытия в нем. Человек, живший в мифе - особое явление, которое эмпирически нам не доступно: этнологи здесь вынуждены пользоваться исключительно методом анализа пережитков. Поскольку

35

жизнь в мифе - атрибут не одного отдельного индивида, а лишь сообщества, никакой психоанализ здесь помочь не в силах. Нерасчлененность мифологического сознания - препятствие для познания ранних стадий становления идеалов. Однако нет сомнения в том, что в мифе проявлялась и концентрировалась познавательная и поведенческая установки, направленные на то, чтобы канализировать социальные проявления активности. Более того, если мы не можем реконструировать главное в рассматриваемой структуре - жизнь в мифе, то максимально доступное для нас приближение к ней можно обнаружить именно в сфере идеологичного и идеального (как ideale, так и ideelle): поскольку самим исходным определением социального идеала предполагается его внутренняя нерасчлененность - аналог той еинкретичности, которая, бесспорно, была присуща мифологическим образованиям, постольку мы, располагая набором ментальных аналогов жизни в мифе, можем постигать соответствующие единства, тотальности.

Философское, научное и обыденное сознание Нового времени, введя четкие, резкие границы между различными проявлениями ментальности, обнажив их взаимонетождественность, одновременно гипертрофировало значение познавательного отношения в его систематизированных формах. Сделав явной разницу трех сторон духовного - разума, чувства и воли, просветительское сознание превратило аналитическую способность - анализ вообще - в единственный инструмент постижения вещи, так что познание подчинило себе в аналитической деятельности и чувство, и волю. Когда же у Канта оно направило себя на самое себя, обнаружились недостатки аналитического метода, антиномии сознания и... необходимость для синтеза - категорического императива и способности суждения. На почве практики или реализуемого

целеполагания - пробрасывания мысли в сферу идеального и последующей практической реализации, материализации мысли в деятельности - Гегель нашел способ снятия (АиШеЬип§ в гегелевском смысле) Кантова трансцендентального идеализма и его следствия -методологизма, который переносит свойства познавательного инструмента на предмет, объект познания. При этом, однако, тоже не обошлось без потерь: роль познавательного отношения была прояснена, выявлена в его подлинном величайшем значении - но.., тем не менее, гипертрофирована по обычной, можно сказать, стандартной логике абсолютизации. Гегелевское понятие как демиург действительности предвосхищает будущие сциентистские картины реальности, но одновременно гиперболизирует роль познания, возводит познание в абсолют. У Гегеля и этические принципы, и прекрасное в его живых проявлениях подчинены понятию, а не стоят с ним на одной ступени.

В отличие от этой аналитической установки, школа "Анналов", тяготея к изучению социальной тотальности, тем самым обращает особое внимание на синкретические формы, ремифологизацнонные процессы в тех обществах, которые покинули стадию первобытного ментального синкретизма, но сохранили с ними глубинную связь, чуть ли не на уровне "коллективного бессознательного". Затрагивая здесь все эти аспекты процессов трансформации в восприятии истории, я ничуть не сомневаюсь, что мне удалось доказать с определенностью, что восприятие истории - не само собой разумеющаяся вещь, что восприятие истории проблематизировано всей современной гуманитаристикой, социально-философскими построениями, а не только методологией исторического познания. Однако, будучи в этом убежден, я сохраняю гораздо более скромные притязания на то, что мне удастся раскрыть механизмы восприятия истории как массовым

сознанием, так и сознанием историка-профессионала. Однако лишь при этом условии можно говорить об историческом времени как проблеме и о роли исторической памяти в процессе его осмысления.

Социальный идеал - образ будущей реальности - в главных чертах определяет то, что современнику, разделяющему этот идеал, видится как несомненная и безусловная составляющая действительности. Вот почему картина исторических событий была бы неполна, если бы историки не научились учитывать эту составляющую в построении исторического нарратива | О понятии "нарратив" см.21 Критику такого подхода см.22 Призма ментальности делает явным спектр составляющих реальности, куда с полным правом включена воображаемая, идеальная и идеализированная картина времени, лишь в головах современников сущая - и в этом один из важнейших мотивов для исследования восприятия истории. Именно этим должен быть дополнен любой портрет любой эпохи. И поскольку такая работа все еще только начата, открывается широкое поле деятельности для историка новой формации. Однако на этом пути его подстерегает множество опасностей, которые раскрываются в ходе попыток построить, применить и испробовать, верифицировать общий метод осмысления исторической реальности. На первый взгляд, это задача, которая стоит по-настоящему лишь перед современным, искушенным в философско-исторических, историософских построениях ученым-исследователем. В следующем разделе диссертационной работы я как раз и попытаюсь показать, что такого рода рефлексия была присуща историкам разных эпох и разных ориентаций, что историки разных

21 Парк А. А. Три уровня понятия нарратива// Ученые записки Тартуеюопэ ун-та. Вып. 404. -Тарту, 1977.

22 Лоте Э.Н, Философские проблемы исторической науки// Философские проблемы исторической науки/Ученые записки Тартуотата государственного университета. Вып. 599. Труды по философии. - Тарту, 1982. - С. 3-26.

эпох и разных научных интересов строили (сознательно или бессознательно) определенную методологию, которую использовали при построении своих концепций исторической реальности -методологию, которая сама была порождением не только исторической реальности, "вскормившей и взлелеявшей" историка, но также и современной историку памяти с ее причудами и парадоксами, ее правдой и иллюзиями.

§ 2. К методологии построения философеко-иеторических концепций и ее трансформации (В.Н.Татищев, Н.М.Карамзин, С.М.Соловьев).

Методология вообще и методология исторического познания, в частности, в последние десятилетия была сильно дискредитирована и переживает еще и в наши дни не лучшие времена. Постмодернистские изыски повергли в тоффлеровский^щок от будущего" всю гуманитарную общественность предшествующих пдк<шений и вызвали резкую реакцию отторжения. Однако в полном соответствии с логикой смены парадигм представители нового духовного течения не очень внимали критике суровой: они ее просто не замечали. Воинствующий антиметодологизм вскорости привел к закономерному результату: оказалось, что отсутствие методологии - это тоже методология, только очень бедная, то есть такая, которая не гарантирует значимых научных результатов.

Останется ли постмодернистский вызов эпизодом идейной жизни конца века, или он оставит живое наследие двадцать первому веку - это зависит от того, в какой мере окажутся востребованными новым веком те новации, которые, безусловно, содержит постмодернизм при всей его скандальной антиметодологичности. Эти черты новизны выступают на первый план, если изменить угол зрения и последовать призыву постмодернистов обозреть панораму гуманитарного универсума. Тогда выяснится, что время постмодернизма характеризуется противоречивыми тенденциями. С одной стороны, размывается грань науки (в том числе исторической) и всех других форм духовной деятельности, общественного сознания - морали, религии, искусства. Как во времена Ницше, ровно столетие назад, вопрос об истине приобретает этико-эстетические измерения, то есть на первый план

выдвигается ценностный аспект познания. Для "ценностной парадигмы" в культуре характерна субъективизация результатов познания, если говорить без экивоков, умолчаний и не особенно заботясь о научной респектабельности в способах выражения, руководствуются принципом: на кой мне черт твоя истина, если мне от нее плохо. И далее весь вопрос только в размещении логического ударения. Если ударение на "мне", то субъективизация оказывается крайней, неустранимой; если ударение на "от нее", на повестку дня ставится, во-первых, вопрос о согласовании интересов людей с интересами истины, а во-вторых, постмодернистская парадигма сближается вплоть до отождествления с новым вариантом прагматизма - неопрагматизмом Р.Рорти.

В действительности легко усмотреть в современном антиметодологизме лишь своего рода частичное диалектическое отрицание дометодологической стадии науки и исторического познания в особенности. В самом деле, если обратить внимание на общую логику смены методологических ориентации, выяснится, что восприятие истории далеко не сразу стало проблемой, оно проблематизировалось как раз тогда, когда в историческом познании четко сформировалось представление об истории как вполне закономерном процессе, а это произошло с проникновением гегелевских идей в толщу гуманитарного познания, одновременно с процессом экстраполяции гегелевских диалектических представлений на реальный исторический процесс. Обычно в нашей литературе обращали внимание на генеалогическое древо марксизма, говоря о гегелевской диалектике как об одном из источников марксизма. Между тем влияние гегелевской мысли простиралось на все без исключения сферы социального и гуманитарного познания. Велико оно было даже

и т-ч и и

в теологии, из которой отчасти и вырос I егель, прошедшии долгии

путь преодоления христианской схоластики; что же касается исторического познания, то здесь Гегель произвел настоящий переворот, навсегда укрепив в сознании историков идею исторической закономерности, после чего даже отрицать наличие исторической закономерности можно было лишь в условиях "негативной зависимости" от гегелевской мысли.

Одновременно с этим сложилась и мысль о необходимости определенного метода в постижении исторических закономерностей, и, как следствие, представление о том, что чем тоньше, глубже и адекватнее реальному историческому процессу будет метод, тем доступнее исследователю будет и историческая истина. И если в общей форме этой мысли и до сих пор мало что можно противопоставить, то реальная методологическая работа, деятельность по разработке подлинно научного метода в историософии, давая поначалу блестящие исторические результаты, мало-помалу начинала исчерпывать свой эвристический потенциал, в творчестве баденских неокантианцев окончательно укрепив мысль о специфике исторического познания, в котором неприменима номотетическая методология.

Но тем острее стала потребность исторического познания в самоосмыслении, в рефлексии по поводу самой возможности исторического познания за пределами фактологии, простого описания фактов. Выход из методологического тупика был найден на пути применения новой философской парадигмы, вызвавшей к жизни методологию понимания. Идеи В.Дильтея, Э.Гуссерля, А.Шюца привели к развитию новой ступени в историческом познании, новому подходу к "смысловому строению социального мира" (название пионерской книги Альфреда Шюца) и, особенно важному в аспекте моей темы, специфическому для каждого когнитивного стиля переживанию времени.

Отношение к методологии исторического познания обусловливает особую черту историко-исследовательского текста, которую можно было бы назвать его методологичноетью. Методологичность того или иного текста обусловливается, как минимум, двумя качествами этого текста - во-первых, наличием выраженного использования той или иной научной методологии; во-вторых, степенью осознанности в применении этой методологии. Это положение не требует, как представляется, особого обоснования. Иное дело - вытекающая из этого положения мысль о том, что применение той или иной методологии может быть неосознанным. Само по себе наличие неосознаваемой деятельности и неосознаваемых предпосылок научной деятельности не только не подвергается ныне сомнению, но, в свою очередь стало, выражаясь рискованно парадоксально, неосознаваемой предпосылкой метанаучной рефлексии (или эпистемологического исследования). Это попросту фоновое, неявное знание применительно к историческому познанию24. Можно было бы без особенных натяжек счесть также историческую память тем фактором, который составляет момент неосознаваемой методологии, то есть тем, что обусловливает методологичность любого исторического исследования, в том числе того, принципы которого стихийно исторически сложились еще до возникновения какого бы то ни было представления о существовании методологии исторического исследования.

В самом общем плане мысль о существовании неосознаваемых предпосылок научного познания столь же неоспорима, сколь и утверждение существования бессознательного,

24 Пешни М, Личностное знание; На пути кпосткритичесюэй философии. - М.; Прогресс, ¡985.

Применительно к другой ситуации именно об этом напомнил Ю.И.Семенов, говоря о том, что ту или иную проблему как историки, так и неискушенные дилетанты не могли решить теоретически, и подчеркивая, что "..люди решали эту проблему практически, часто совершенно не отдавая себе отчета в том, что они решают именно эту, а не иную проблему. По этому поводу можно вспомнить известного мольеровского героя, который говорил прозой, совершенно не подозревая об этом. Именно потому, что историки в большинстве случаев решали... проблему совершенно бессознательно, пред лагаемые ответы на этот вопрос зачастую были далеко не лучшими".25 В этом высказывании содержится также и указание на то, что бессознательное присутствие той или иной установки - источник возможных противоречий и неувязок как в самом тексте исторического исследования, так и в способах его создания и верификации - проверки на истинность.

Таким образом, существуют все основания для того, чтобы при рассмотрении проблем метаисторического или историософского плана исходить из идеи наличия неосознаваемой методологичности в процессе создания и функционирования исторического знания. Вопрос только в том, как именно следует действовать, пытаясь вскрыть, обнажить неосознаваемые методологические установки историка. Если в общенаучном плане этот вопрос можно было бы счесть по крайней мере в самом общем плане решенным - в том смысле, что метод легко признать просто теорией в действии, - то применительно к историческому исследованию, где само существование теории иной раз выглядит как вполне гадательное, этот метод обнаружения

25 Семенов ЮМ. Секреты Клио; Сжатое введение в философию истории, -М,, 1996, С, 8.

методологии, конечно, предполагает соответствующие рефлексивные процедуры.

Для того, чтобы въявь увидеть, какими осознанными установками руководствовался исследователь, и что в качестве неосознаваемых предпосылок лежало в основе выбора методологических решений историка, необходимо, по-видимому, располагать некоторым эмпирическим или квазиэмпирическим материалом, который мог бы выступить в качестве реструктурируемого анализом текста.

С целью подготовки такой квазиэмпирической базы следовало бы в первую очередь выдвинуть некоторого рода рабочие гипотезы относительно того, что в принципе могло бы влиять на неосознаваемые методологические установки - на их бессознательный выбор и последующее имплицитное участие в процессе исследования.

Априорно как не вызывающие особых споров можно было бы указать следующие "локусы" влияния: эпоха историка, его личность, состояние науки, повседневность, дух эпохи, но главное - историческая память. Если все первые "локусы" - места исторической "почвы", то последнее "место" - место исторической памяти - наиболее эфемерно, трудно уловимо (даже по отношению к тому, что также заслуживает серьезного внимания, хотя им и не пользуется: "дух эпохи" все-таки по большей части упоминается ради красного словца, как риторическое обеспечение рассуждения, а не в качестве строгого понятия), но, как я вскоре попытаюсь показать, в наибольшей степени влиятельно по отношению к позиции историка.

И все-таки, что это, собственно, такое - историческая память? Неопределенность этого понятия применительно не к индивиду, а к истории, породила и до сих пор порождает массу недоразумений. Чтобы использовать это понятие не метафорически только, а строго концептуально, следует, по-видимому, обратиться к понятию

"кулыура", поскольку именно кулыура выступает как средоточие памяти, если говорить о ней не как о психическом процессе и соответствующем психическом явлении.

Культура - это социально значимый опыт, невозможный за

пределами некоего коллективного интеллекта, стороны деятельности

/

трансцендентального субъекта, если воспользоваться отнюдь не бесполезной здесь терминологией Канта. В коллективном интеллекте содержатся наиболее важные стороны социально значимого опыта, хотя последний, этим, безусловно, не исчерпывается. Коллективный интеллект предполагает некоторый надындивидуальный механизм хранения и передачи сообщений (текстов) и выработки новых. Конечно, этот коллективный интеллект состоит из отдельных интеллектов отдельных людей, воспринимающих историю, и, в то же время, он - надындивидуален. Коллективная память состоит из отдельных запоминающих голов и, в то же время, это - память Человечества. Каждый человеческий индивид сознает, что он причастен к запоминанию всей этой "мировой" информации, но в то же время он осознает, что выработка критериев отбора запоминаемой информации происходит помимо него, за пределами его индивидуальной воли и сознания. Однако образуемое этой памятью культурное пространство нельзя назвать мировым: каждая определенная культура имеет свое пространство - пространство некоторой общей памяти, то есть пространство, в пределах которого некоторые общие тексты могут сохраняться и быть актуализированы. При попадании текстов в другое культурное пространство, не обладающее необходимыми для понимания их "культурными кодами", по выражению Ю.МЛотмана, тексты теряют (а вернее - не обнаруживают) свою ценность и подвергаются забвению.

В этом случае мы впервые сталкиваемся с особого рода законами поведения социально значимого опыта, примерами действия культурных кодов, что ставит в тупик семиотика культуры. В самом деле, наблюдая лишь функционирование и смену культурных кодов, невозможно объяснить и можно только фиксировать характерное явление - забывание и появление из культурного небытия тех или иных культурных феноменов. "Здесь, - пишет Ю.МЛотман, в уже цитированных тезисах "Память в культурологическом освещении55, -активной оказывается потенциально вся толща текстов. Актуализация тех или иных текстов подчиняется сложным законам общего культурного движения... Синусоидный характер... - наиболее простой вид смены культурного "забывания*'' и "припоминания"... Каждая культура определяет свою парадигму того, что следует помнить (то есть хранить), а что подлежит забвению. Последнее вычеркивается из памяти коллектива и "как бы перестает существовать". Но сменяется время, система культурных кодов, и меняется парадигма памяти-забвения. То, что объявлялось истинно-существующим, может оказаться "как бы не существующим" и подлежащим забвению, а ^существовавшее - сделаться существующим и значимым"26.

С некоторыми натяжками предвосхищением этих идей можно, пожалуй, было бы считать ряд высказываний Шиллера, в которых проводится мысль о единстве человеческой истории. В этом Шиллер намного опередил Россию: у нас единство всемирно-исторического процесса было осмыслено только Н .М.Карамзиным.

Шиллер был, по сути, убеждён в невозможности существования достоверной истории. Здесь уже он затрагивает цепь наиболее интересных для нас понятий, за каждым из которых своя цепь проблем:

Лотман Ю,М. Избранные статьи; В 3-х тт. ТЛ.- Таллин; Александра. 1992.= С. 201.

восприятие - память - истина. Полагая, что всё, происходившее до возникновения языка и письменности, безвозвратно потеряно для человечества, Шиллер считает, что "... из того немногого, что пощадило время, большая часть искажена до неузнаваемости под влиянием пристрастия, недомыслия, а нередко и благодаря своеобычности того, кто описывал события"27. Столь же интересны соображения Шиллера о самом процессе изучения прошлого: "Всеобщая история исходит ... из принципа, прямо противоположного фактической последовательности событий. Подлинная последовательность событий идёт от возникновения вещи к её теперешнему состоянию. Историк же отправляется от теперешнего положения вещей и идёт назад к их генезису.28

Сходные мысли высказываются и в наши дни, хотя касаются остро актуального материала. Вот, например, Борис Парамонов, обозреватель радио "Свобода" недавно, отмечая юбилей НЛ.Бердяева, писал о том, что в истории наблюдается "постоянное отклонение стрелки русского исторического компаса на Запад. А уже внутри этого движения растет, не может не расти и будет расти сознание свободы. Вестернизация - подлинный вектор русской истории". Отметив это, автор предпринимает "попытку увязать с этим феноменом тот период русской истории, который страна только недавно изжила, -представить коммунизм как еще один (конечно же, неадекватный) опыт вестернизации. Бели это так, тогда мы сможем увидеть в едином ключе по крайней мере три этапа русской истории - петровский, советский и нынешний, постсоветский, посткоммунистический". Историческое чутье Б.Парамонова не подвело: именно вестернизация была магистральным путем развития России на протяжении этих последних веков; можно

27 Шиллер Ф. Собр. соч. в 7-ми тт. Т. 4,- М.: Худож. лит., !956,- С. 23.

28 *т*>

1амже

было бы только добавить, что не только России - процессы модернизации, вестернизации так или иначе приобретают ныне глобальное значение. Как сказывается это на осмыслении исторического пути, как действуют при этом механизмы исторической памяти?

Российская история и ее историософское осмысление дает для этого огромный, но еще - как ни парадоксально - малоизученный материал.

На протяжении длительного времени наблюдается любопытная, но до сих пор не подвергнутая анализу закономерность: научное историческое сознание "не поспевает" за художественным. Жившие почти одновременно, Пушкин и Карамзин - совершенно несопоставимы. Пушкину не нужно было задумываться о методологии изучения материала, он не был скован этой стороной научного познания. И всё же пушкинское историческое сознание - отдельная эпоха и для научного мира. "История Петра" и особенно "Медный всадник", на который поэтический гений наложил особый отпечаток, дают нам почувствовать осознание Пушкиным того, что История - это ещё и история человека. Более того, Пушкин уже осознавал, что История творится только тогда, когда эти две вещи совпадают.

Эти мысли относятся уже к очень недалёкому от нас времени: только XX век по-настоящему задумался о восприятии в смысле сопоставления его результатов с действительностью, если это возможно. В ходе многочисленных споров, пока структурализм отрицал историзм и превращал историю в структуру, лишая её центра, а ЖДеррида доказывал, что ни один текст в мире не является самостоятельным и обязательно имеет первоисточник, с которого он как бы "списан",- в это время в головах отдельных людей, а вместе с тем - в сознании человечества в целом, появилось некое понятие о прошлом, которое

своей новизной и неотразимой, на мой взгляд, правильностью могло шокировать кого угодно, шокировать и - завоевать. Я имею в виду "новое историческое мышление" уже не в "старом", анналовском смысле, а так, как оно ныне существует у группы историков под руководством Пьера Нора. Своё "новое историческое мышление" глава издательства "Галимар" и члены его группы изложили в изданном в 1984 году четырёхтомнике "Места памяти"29.

История, считают авторы труда, к которому в дальнейшем я еще не раз буду обращаться, существует не в форме целостностей» а в форме отдельных мест, поскольку историческая память не сохранила нам общей непрерывной картины истории, и отдельные её места - всё, чем мы располагаем. Эта мысль лишь внешне выглядит тривиальной. Я уже предшествующим изложением пытался показать, что перед нами результат закономерного движения исторической мысли в рамках школы Анналов. Это теперь, когда мысль сформулирована, легко говорить, что всё это очевидно, а при возникновении она воспринималась как подлинное открытие.

Акцент на изучении менталитетов позволил понять, что по продукту сознания можно реконструировать само сознание, так же, как анатомию обезьяны по анатомии человека. Кроме того, крайне полезным оказывается опыт применения метода "тотальной истории", который представляет собой не то, что многие думают - историю без пробелов, создание которой осуждается Пьером Нора как изначально невозможное, - а историю, взятую с максимально возможного количества точек рассмотрения. Это непросто, и порой, некоторые вещи, на первый взгляд, даже в голову не могут прийти, как в поэзии: обычный человек проходит мимо, а поэт - видит.

® Ьей Неих ёев тётмгеЛЗош 1а сНг. Йа Р1еггв Ыога. V. I - IV. Р.: ОаЦшаагсЗ, 1984.

Итак, восприятие изучается по его результатам. Результаты восприятия хранятся в памяти человека и Человечества. Память же Человечества сохранила нам историю не в виде целостностей, а в виде отдельных "мест". Что же П.Нора считает "местами памяти", и можно ли согласиться с его точкой зрения? По его мнению, это самые конкретные места - национальный архив, памятники людям или событиям, и самые абстрактные создания человека - язык, поколение, регион, и даже отдельные люди - символы, носители, воплощения исторической памяти.

Пьер Нора считает историю "историей историков", которая формирует особую среду памяти. Этому способствует историографическое сознание, в результате появления которого произошёл окончательный отрыв истории от памяти. Пьер Нора различает "историю-память" и "историю-критику", как он называет историю "изучающую" в отличие от истории "хранящей", - это разные вещи, и "изучающая" разрушает "хранящую". Конечно, у Пьера Нора изучение самого исторического процесса получается несколько раз опосредованным: сначала изучается результат восприятия, затем на его основе реконструируется сознание и лишь потом на этих "двух китах" воссоздаются исторические события - связи между этими "китами", если это нужно. Результат получается тот же, что и у историка - не хранение, а изучение информации, не история-память, а история-критика, которую так не любит Пьер Нора. Выходит, что он изучает историю, хотя её изучать нельзя, ибо "изучение" равносильно разрушению.

Мысль, которой я руководствовался, описывая методологию "Мест памяти", проста. Моя гипотеза состоит в том, чтобы "опрокинуть" на российскую историческую науку те познавательные схемы, которые были выработаны в материалах "Мест памяти" и тем

решить две задачи: во-первых, выявить эвристическую ценность этой методологии путем применения к изначально чуждому ей материалу -русской историографии; во-вторых, выявить доселе неведомые черты, неосознаваемые предпосылки самой этой историографической мысли, чему может способствовать свет "экзотической" методологии "Мест памяти".

Российские историографические "места памяти" - это, конечно, не летописное "собирательство", а первая систематизация имеющихся исторических знаний, без дополнительного разыскания чего-либо неизвестного. Такова, например, "История Российская" В.Н.Татищева. Мало отличаясь от летописи, она, тем не менее, имеет самостоятельное значение, и, несомненно, большее, чем летописный свод.

При рассмотрении произведений историков (а здесь речь пойдет о В.Н.Татищеве, Н.М.Карамзине и С.М.Соловьеве) основной моей задачей будет изучение исторической памяти эпох, современных этим историкам. Здесь необходимо выяснить, что сохраняет память, по каким причинам сохраняет так, а не иначе, и, наконец, как содержание памяти соотносится с исторической истиной, говоря проще - истинно ли то, что хранит историческая память, и если нет, - то почему.

Материал, на котором нам предстоит разрешать поставленные проблемы, будет и "событийный" и "бумажный". Одним словом, обратимся к тому, как изучали историки, во-первых, проблему происхождения славян и во-вторых, договор Руси с греками времен великого князя Олега.

Важно здесь следующее: что нам преподносит в своем труде тот или иной историк, как это соотносится с истиной и по каким причинам о чем-то допускается умолчание, и, наконец, что-то просто искажается.

Обратимся к Татищеву. Во-первых, способ исследования у него ещё поистине примитивен. В промежутках между летописными

повествованиями о давно минувших событиях, Татищев просто, не мудрствуя лукаво, приводит чужие мнения и такие же обоснования. В результате ему трудно делать хоть какие-то выводы, да он ими себя особенно и не утруждает. Однако необходимо заметить, что относительно некоторых отдельных проблем Татищев всё же высказывается сам, знакомя со своим собственным мнением.

Главная проблема Татищева применительно к вопросу о происхождении славян в том, что изначально историк решил объять необъятное и объединить в рамках своего труда неимоверное количество разных гипотез о происхождении славянского народа. Из них просто выбрать наиболее приемлемую трудно, а уж доказать -вообще ничего нельзя. Повествуя о происхождении славян, Татищев опирается не только на исторические произведения и мнения древних историков, но и на библейские легенды. Например, отрицательное отношение его к легенде о распре между пятью братьями: Словеном, Русом, Болгором, Команом и Истером, в результате которого Словен и Рус отделились и положили начало Словенску (Новгород Великий) и славянам, - говорит о том, что Татищев уже в те далёкие от научности наших дней времена понимал всю нелепость подобного обоснования происхождения народов и основания городов.

Временами, осторожно высказывая своё мнение по поводу чьих-нибудь слов, Татищев всё же не смеет вести повествование от себя лично, он считает безусловной необходимость опираться на авторитеты - авторитеты, порой непререкаемые по тем временам - такие, как Прокопий Кесарийский ("Война готическая"), Иорнанд ("Гистория готов"), папа Григорий I. Перечисленные авторы либо упоминают в каких-то документах славян, либо напрямую распространяются о том, кто они такие и откуда взялись. Но Татищев резко отрицательно отзывается обо всех этих упоминаниях: он считает все эти материалы

подложными (даже наименование славян в грамоте с вольностями от Александра Македонского), так как Ариан, Квинтус, Курций, Плутарх и Страбон имени славян не упоминают, а они для Татищева - главные авторитеты.

То же у Татищева происходит с конкретными "концепциями" происхождения славян. Например, так называемый польский вариант: славяне произошли от Мосоха, внука Афета, и от него произошли мосхи, моши, мадоки, амаксоби и Московия. Стрыковский пишет: "Мосох, шестый сын Афетов, по толкованию расширяюсчий или распространяюсчий, есть отец и патриарх Москвы или Руси, всех народов, словенский язык употребляюсчих".30 Татищев, похоже, не имеет своего мнения относительно этого "польского вопроса", лишь беспокоится, как бы не было туг "... от любви к отечеству какого самомнения".31

Пока что мы видим очень скупые высказывания, сплошные цитаты, ссылки, за которыми не видно самого Татищева, и кажется, что так будет продолжаться до самого окончания этого объемистого труда: Татищев - "комментирующий летописец". Но вот мы перевертываем очередную страницу - и видим повергающее в шок рассуждение, к которому нас не подготовил общий отрицательный подход к легенде о распре между пятью братьями: сомнению подвергается святая святых -Библия! Татищев рассуждает о том, что совершенно невозможно точно определить, кто от которого сына Ноя пошел (какой народ) : за 1000 лет народы много раз сильно "мешались", порой вынужденно. Более того, есть основания полагать, что у Татищева была мысль о полном отвержении этого родословного древа как полной и абсолютной ахинеи, так как в его работе есть такие слова: "... я не для опровержения

36 Цнтир. по; Татищев В.Н. Собр. соч. в 8-ми тт. Т.!.- М,; Дадомир, 1994.- С. 312.

31 Цитир. по; Татищев В.Н. Собр. соч. в 8-ми тт. Т. 1,- М.: Ладомир, 1994.- С. 312.

того родословия, но для дальнейшего испытания и объявления любопытнейшим в главе 30 показал"32 ( курсив мой - П.З.). За этим стоит, казалось бы, невозможное: Татищев критически относится к Библии как к историческому источнику, считает, что основываться на ней нельзя, и необходимо использовать ещё что-то для уточнения спорных моментов- Здесь мы уже по-настоящему чувствуем, что Татищев - это не конец летописания, а начало отечественной исторической науки. Это - более чем смелое суждение: о книге, пользовавшейся в тех условиях непререкаемым авторитетом. Но самое главное - итог рассмотрения проблемы происхождения славян. Цитируя и осторожно подвергая сомнению один источник за другим, Татищев приходит к выводу, что ответить на вопрос - "где и когда" -невозможно, несмотря на обилие упоминаний. И более того, он формулирует свой вывод: "... и есть ли который народ сам истореи не писал, то их собственное имя забвению ... предалось. Что видится и с нашими славянами приключилось, яко они сами не писав историй, не токмо о делах, но и о имени сусчем нам известия не оставили, а у посторонних как выше показано, под влиянием скифов и сарматов со оными инородными через долгое время заключились."33 Получается так: раз Татищев делает вьюод о невозможности определить происхождение славян из-за отсутствия их собственной летописи, значит, главное для него - летопись. Однако, где гарантия, что к летописи у Татищева нет такого же отношения, как к Библии? Посредством своего последнего вывода Татищев, как мне кажется, теряет все свои позиции, завоеванные столь смелыми суждениями о легендарных и библейских источниках. Выводы таковы. Татищев столкнулся с великим множеством версий происхождения славян.

32 Цитир. по; Татищев В.Н. Собр. соч.; В 8-ми тт. Т. 1,- М.; Ладомир, 1994.- С. 313.

33 Татищев В.Н. Собр. соч.: В 8-ми тт. Т.1.- М.: Ладомир. 1994,- С. 315.

Выделив из них наиболее важные, по его мнению, он поступил следующим образом:

- отверг легендарное происхождение славян в результате распри между пятью братьями - Словеном, Русом, Болгором, Команом и Истером;

- объявил подложными сведения о славянах в произведениях Прокопия Кесарийского, Иорнанда, папы Григория I, Александра Македонского на основании того, что другие авторитеты - Ариан, Квинтус, Плутарх, Страбон - "... имени славян не упоминают";

- отрицательно отнесся к "польскому варианту" происхождения славян от Мосоха, внука Афета - как бы не было тут "... от любви к Отечеству какого самомнения";

- собственной концепции не выдвинул;

- пришел к выводу о невозможности решения вопроса о происхождении славян, поскольку славяне сами собственной истории не написали и "... их собственное имя забвению предалось".

Почему Татищев пришел именно к таким результатам?

Дело в том, что Татищев как историк, попал в незавидное положение, оказавшись перед необходимостью создавать собственную методологию. Он стоял у истоков русской исторической науки, а любое начало само по себе трудно. Не имея перед собой никакого предшествующего опыта исследования русской истории, Татищев должен был создать исторический труд, востребованный современной ему эпохой. Последние слова выделены не случайно: "требования эпохи" как раз и составляют одну из сторон "деятельности" исторической памяти. Эпоха диктовала ему, что и как нужно написать. Почему, например, он отверг легендарное происхождение славян? Легенда - удел священной истории, а она и так уже написана, другой - не нужно. К тому же этому нельзя верить так же, как нельзя

уже разобраться в том, какой народ от которого сына Ноя пошел. И, наконец, главное - этому нужно верить - и все. А как быть с подлинностью сведений о славянах у Прокопия Кесарийского, Иорнанда, Александра Македонского?... Чем они хуже Квинтуеа, Плутарха или Страбона? - Мысль такова: необходимо своего рода "доверие к классике". Плутарх прав так же, как и Летописец. Стереотип. К тому же - норманнская теория происхождения древнерусского государства, творение Готлиба Зигфрида Байера, немца по происхождению, - была не в чести, но ведь и "неклассические" авторы - тоже отнюдь не "русские патриоты", так почему им верить надо больше? Историческая обстановка, идеология диктовали критическое отношение к европейскому интеллектуальному продукту, потому что именно тут-то и могло быть "из любви к Отечеству" (каждого к своему) - "всякое самомнение".

Однако почему же все-таки Татищев ограничился только критикой чужих мнений? Отвечая на этот вопрос, не забудем, что он писал труд, востребованный эпохой. Идеологическое содержание времени, влияющее на формирование исторической памяти, повелевало ему сохранить историю (в данном случае, - происхождения славян) особым образом. Источники были только европейские, из русских -лишь летописи, и главным образом - Повесть Временных Лет. Но в ней о славянах написано такое!... Недаром все это очень нравилось продолжателю Байера АЛ.Шлецеру. "Конечно, люди тут были, - писал он, - бог знает, с которых пор и откуда, но люди без правления жившие подобно зверям и птицам, которые наполняли их леса" (курсив мой -П.З.). Вот об этом необходимо умотать, и историческая память делает свое дело. А что это значит? Значит, Летописью (по данному вопросу) пользоваться нельзя. Следовательно, остаются только европейские источники. Европейцы же, благодаря Байеру и его норманнской

57

теории, не ассоциируются ни с чем хорошим, следовательно, их произведения нужно использовать, конечно, - для информации, но использовать - поругивая, что и делает Татищев.

Нетрудно заметить, что в таком положении почва уходит у Татищева из-под ног, поэтому он и не смог создать собственную концепцию, и единственным выходом для него было - сделать вывод о невозможности решения проблемы происхождения славян.

Итак, концепции нет, поэтому пока рано вспоминать об истине. Вопрос об истине возникает лишь на следующем этапе формирования российской исторической науки - в произведениях Н.М.Карамзина.

Само собой ясно - "История государства Российского" сильно отличается от сочинения Татищева. Отличие сразу бросается в глаза: перед нами уже не летописный свод и даже не пересказ его, это - уже история. Карамзин сам разрабатывает "модель" истории и освещает её , а цитаты и ссылки делаются лишь тогда, когда ему это нужно, а не тогда, когда надо просто заполнить пробел.

Хотя Карамзин и имел основу - труд В.Н.Татищева, в остальном его положение ничуть не лучше: источники те же, что использовал Татищев. Другой была лишь историческая ситуация. С первых же слов Карамзин ссылается на Нестора, не углубляясь в прежние древние источники. Он упоминает о последних лишь тогда, когда чувствует необходимость показать основу летописи Нестора: ведь не с потолка же брал информацию главный авторитет Карамзина. Однако основа эта не просто воспроизводится Карамзиным, но подвергается анализу. "Нестор пишет, что славяне издревле обитали в странах Дунайских, и вытесняемые из Мизии Болгорами, а из Паннонии Волохами (доныне живущими в Венгрии) перешли в Россию, Польшу и другие земли. Сие известие о первобытном жилище наших предков взято кажется из Византийских Летописцев, которые в VI веке узнали их на берегах

Дуная; однако же Нестор в другом месте говорит, что Св. Апостол Андрей - проповедуя в Скифии имя Спасителя,..., доходил до Ильменя и нашел там славян: следственно они по собственному Нестерову сказанию жили в России уже в первом столетии, и гораздо прежде, нежели Болгоры утвердились в Мизии."34 Сразу ясно, что этот фрагмент очень важен. Но что именно мы можем почерпнуть из процитированного карамзинского текста? Во-первых, здесь явно наличествует анализ текста, который начисто отсутствует у Татищева. В чем проявляется это новаторство? Карамзин продумывает, перебирает возможные источники излагаемой Нестором информации. Налицо, следовательно, припоминание сходной информации в других произведениях. А это свидетельствует о том, что Карамзин ставил перед собой задачу не просто плоскостного изложения русской истории, а допускал возможность для себя (и для Нестора, в прошлом - тоже!) выбирать наиболее достоверные факты и гипотезы. А за этим стоит -впервые возникающее понятие о том, что заполнить все пробелы и документальные бреши - не самое главное: если нет этого самого "наиболее достоверного", лучше оставить "белое пятно", ибо отсутствие информации - та же информация. Здесь перед нами та самая неосознаваемая предпосылка, о которых выше говорилось.

Существует ли, однако, историческая истина для Карамзина? Не мог или не хотел Карамзин дойти до истины? Если не мог, то что помешало? Количество источников не уменьшилось - древние хроники, средневековые исторические сочинения, русские летописи - все это было, но все было - субъективно. Карамзин хорошо осознавал это, отсюда и эти неуместные в научном сочинении "кажется" и "может быть". Карамзин сомневается, но не все может отвергнуть: он -

34 Карамзин Н.М. История Государства Российского. Т. 1.-СП6.; 181б,-С.30»31.

официальный историограф, и его собственное мнение - конечно, не "десятое дело", но главная его задача - написать, как било на самом деле. А это-то и не получается у Карамзина, и зажатый между "как было" и "как надо" он оказывается гораздо чаще, чем между свободой и незнанием истины. В приведенном выше отрывке Карамзинского текста, автор анализирует летопись, ловит Нестора на противоречиях, но собственного вывода так и не делает.

Что касается других источников, которые были и в распоряжении В.Н.Татищева, то отношение к ним принципиально не меняется. Например, к легендарным повествованиям Карамзин тоже относится весьма критически - о легенде об основании Киева (о трёх братьях Кие, Щеке, Хориве и сестре их Лыбеди) он пишет: " ... во времена невежества и легковерия, из географических названий составляли целые Истории и Биографии".35 Но есть и неожиданные повороты в привлечении источников - говоря все о той же проблеме происхождения славян, Карамзин вдруг вспоминает... русскую сказку XII века: "Самые древние жители Дакии, Геты, покоренные Траяном, могли быть нашими предками: сие мнение тем вероятнее, что в русских сказках XII столетия упоминается о счастливых войнах Траяновых в Дакии, и что Славяне Российские начинали, кажется, свое летосчисление от времен сего мужественного императора."36 Правда, все это тоже "кажется" Карамзину, но по тону невозможно понять, в шутку или всерьез привлекает он эти сведения.

Главное, что для любого современного историка результат всех этих размышлений тот же, что и у Татищева: Карамзин не решает проблемы происхождения славян, не дает ответов на вопросы, где и когда они появились и откуда пришли на Русь. Но, похоже, он и не

35 Карамзин Н.М. История Государства Российского, Т. 1.- СПб.: 1816. - С. 34-35.

36 Карамзин Н.М. История Государства Российского. Т. 1,- СПб.; 1816,- С, 31-32.

считает нужным отвечать на них - с такой легкостью он переходит к описанию более глубокой древности: "Итак, оставляя без утвердительного решения вопрос, откуда и когда Славяне пришли в Россию, опишем как они жили в ней задолго до того времени, в которое образовалось наше Государство."37

Почему Карамзин не считает необходимым отвечать на этот вопрос? Чтобы понять это, обратимся к главному: что значит во времена Карамзина точно определить, где и когда возникли славяне, откуда и когда они пришли на Русь? В той исторической ситуации и при том состоянии умов и исторической памяти Карамзин мог задать себе весьма логичный вопрос: что толку от того, что мы будем возиться с проблемой происхождения славян и в конце концов найдем все равно сомнительной точности ответ, если Древнерусское государство создали не они! Ведь его история - "история государства Российского", а происхождение его четко расписывала норманнская теория Байера, которая оказалась в чести не только в те времена, но и даже много десятилетий спустя. При чем тут славяне? Ну, "произошли" они где-то и когда-то, ну пришли на Русь, - ну и что?! Они оставались по-прежнему такими неорганизованными, что вынуждены были призвать цивилизованных варягов, которые и создали государство. Установка на то, что при разговоре о "государстве Российском" совсем не в славянах дело, позволяет Карамзину не просто умалчивать о том, где и когда появились славяне, а попросту оставлять эту проблему без всякого внимания. Важнее не то, откуда славяне, а то, что они уже были на Руси к моменту создания Древнерусского государства. В карамзинские времена, когда процветал культ Франции, а вместе с ней - культ Европы, очень важно было показать, что русская

37 Карамзин Н.М, История Государства Российского, Т, 1.-СП6.; 1816,-С. 32,

безалаберность коренится в этой самой славянской неорганизованности, а европейское мышление так же приводит все в порядок, как некогда норманны навели порядок на Руси. Поэтому проблема происхождения славян отходит у Карамзина на второй план сама собой, здесь нет никакого преднамеренного, идеологического замалчивания, эта проблема - просто выпадает из исторической память

Наконец, совсем иной подход мы видим у С.М.Соловьева. Его "История России с древнейших времён" была последней попыткой создания одним автором полной русской истории. Творение Соловьева - это совершенно другой уровень во всех отношениях. Соловьев мыслит совсем иначе. Он создает в полном смысле слова свою историю, свободно обращаясь с материалом. Используя в целом опять-таки те же источники, он сознательно расставляет акценты на каких-то из них, обосновывает расстановку акцентов, и явно ведет повествование по четко заданному им самим руслу, то есть сознательно подвергает материал интерпретации и осознает на нее свое право.

От Карамзина к Соловьеву резко меняется и отношение к извечным проблемам: если проблема на данный момент не может быть решена, - и не нужно "высасывать из пальца" ответ, который все равно окажется неверным, надо максимально доступно изложить суть вопроса, и этого будет довольно. Например, у Соловьева присутствует положение о "беспамятстве" славянского племени, бывшее уже у Татищева, но у Соловьева это не вымученное решение, а нечто само собой разумеющееся, простой разговор: "Славянское племя не помнит о своем приходе из Азии, о вожде, который вывел его оттуда, но оно сохранило предание о своем первоначальном пребывании на берегах Дуная, о движении оттуда на север и потом о вторичном движении на

север и восток, вследствие натиска какого-то сильного врага.^8 Соловьев тоже пользуется Повестью Временных Лет и, например, сказ о том, как "сели" славяне: кто и где, - он считает точнейшим указанием. Видимо, это больше всего отвечает его концепции, раз вовсе не возникает мысли о возможной недостоверности сведений. ¡А с другой стороны, как тут не вспомнить славянофильство или знаменитую формулу: "Православие. Самодержавие. Народность"?! - в эту эпоху русский источник, пусть даже не очень точный, гораздо предпочтительнее любого точного иноземного.) А уж кто потеснил славян из подунайских жилищ - Соловьев вообще не считает нужным выяснять: точность точностью, но наступила другая эпоха, другое культурное время, - эта информация не актуальна и не подлежит выяснению. Точно так же легендарную информацию Соловьев просто списывает как ненужный расходный материал (та же легенда об основании Киева.}.

Итак, мы видим, что Соловьев использует уже совсем другой способ построения произведения: он исходит не из материала, который в итоге должен воссоздать, реконструировать картину прошлого, а из своей концепции развития исторических событий, в соответствии с которой он отбирает и анализирует материал.

Творчество С.М.Соловьева знаменует собой совершенно новую эпоху, - эпоху, в которой полностью в свои права вступает интерпретация исторической памяти, заменяя собой полное или частичное доверие ей. Как явление интерпретация существовала уже давно, сущностью исторического текста стала только теперь, с появлением такой неосознаваемой предпосылки, как принципиальное сомнение в памяти.

38 Соловьёв С.М. История России с древнейших времён. Т Л.«М.: Иэд-во соц. эк. лит., 1959.- С.91.

63

Проблему интерпретаций лучше всего рассматривать на примере каких-либо письменных источников, в данном случае на примере интерпретации Договора Руси с греками, заключенного великим князем Олегом. Как менялись подходы к нему от Татищева к Карамзину и от Карамзина к Соловьеву?

Желая показать важность итога всей деятельности великого князя Олега, В.Н.Татищев тщательно готовит читателя к рассмотрению Договора Руси с греками. Однако Татищев уже хорошо понимает, где надо "растекаться мыслию по древу", а где нет. Повесть об убийстве Олегом Оскольда и Дира в Киеве в 882 году изложена кратко, без всякой опоры на источники, - видимо, подразумевается, что источник один, и он известен - летопись. ("Ты не князь, ни роду княжа, а сей (Игорь - 11.3.] есть сын Рюриков."39). Перечисление завоеваний Олега тоже очень кратко, буквально в летописном порядке - под датами: информация о личных заслугах правителя могла быть неактуальна для исторической памяти эпохи, недалеко ушедшей от злополучной бироновщины. Уделив заметно большее внимание сказанию о призвании славянами учителей для просвещения и толкования священных книг, Татищев кратко повествует о браке Игоря и Ольги (903 г.), как о последнем значительном деянии Олега перед великим походом, и, живописно изобразив сам поход на греков 907 года, переходит к его результатам - знаменитому Договору Руси с греками 912 года. И после множества столь выразительных страниц мы видим всего лишь добросовестное цитирование договора слово в слово - 17 статей... и только... Получается, что глава "Великий князь Олег" татищевской "Истории Российской" - лишь хорошее пособие для ознакомления с этим, действительно, эпохальным договором: он

39 Татищев В.Н. История Российская. Т. 2.- М.; Ладоиир, 1994.- С. 34.

выделен из других событий и переведен со сложного летописного языка. Само по себе исследование договора у Татищева отсутствует полностью, нет никакого анализа. Ценность работы Татищева в данном случае заключается лишь в том, что он, приводя впервые в порядок хаос исторических знаний, нашел место и этого документа, вписал его в череду событий там, где он должен был находиться. ¡Правда, как станет ясно дальше, даже хорошим пособием это назвать нельзя: Татищев многое исказил в Договоре. В причинах же этого как раз и предстоит разобраться. |. Приводить текст договора нет смысла даже для того, чтобы знать, о чем идет речь. Приведу лишь те статьи, на примере изучения которых можно показать изменения методов работы с подобным материалом. А теперь - к Н.М.Карамзину.

Хоть и чувствуется и у Карамзина "летописный подход5', напоминающий татищевскую "Историю", все-таки нужды нет лишний раз говорить о том, что различий между этими работами гораздо больше, чем сходств. Во-первых, несмотря на то, что Карамзин не приводит так добросовестно, как Татищев, весь договор, его, Карамзина, подход гораздо обстоятельнее. Выражается это в том, что сразу ясно: такое событие - подписание договора - не могло произойти вдруг, "с наскоку", - а в нарративе Татищева совершенно отсутствует всякая подготовка этого важного документа. Татищев воспринимал в каждом событии только конечный результат и лишь по наличию или отсутствию его судил, достойно ли это событие своего места в его "Истории". К тому же, как мы помним, Татищев работал по принципу хронологического заполнения пробелов, а сам Договор Руси с греками есть вполне естественное и логичное завершение завоевательного похода. Стало быть, все остальное - лишняя информация. И, наконец, как мы знаем теперь, договор в таком виде был заключен не сразу

после похода, а лишь в 912 году, и создание его было далеко не легким. По результатам же поход Олега - великая победа, а поэтому о трудностях лучше умотать.

Карамзин работает принципиально иначе: для него важны не только цвета, но и оттенки. Солидное временное пространство между походом (907 г.) и заключением договора (912 г.) не дает покоя Карамзину. Обозначенные пять лет ушли на подготовку документа, значит, должны быть какие-то трудности. Карамзин обращает на них особое внимание и их приводит, рассматривая варианты событий как с русской, так и с греческой стороны. Сам же договор в нарративе Карамзина претерпел солидные сокращения по сравнению с татищевским текстом: ведь он уже опубликован Татищевым, а рациональное западное мышление Карамзина не могло пойти на лишние повторы. А вот по части достоверности сведений и добросовестности работы Татищева - тут Карамзин проверять не ленился. Разночтения видны сразу же. Обратим внимание на: пункт 3-й - об убийстве: если произойдет убийство, и убийца скроется, - у Татищева: "... то отдать исцу все его |убийцы - П.З.] имение и жену, и сие возьмет по закону ближайший убитого"40 , у Карамзина: "... но жена убийцы не лишается своей законной части."41 Поразительно то, что с Повестью Временных Лет совпадает второй, карамзинский вариант! Чем пользовался Татищев в данном случае и почему не проверил по летописи, если она для него всегда была главным авторитетом? Неясно... Может быть, не упоминая, но все же зная о различных вариантах, Татищев решил выбрать наиболее "выгодный" в его эпоху вариант этой статьи? Расправа без суда и следствия, без всяких прав побежденного легко практиковалась Бироном.

40 Татищев В.Н. История Российская. Т. 2,-М.: Ладомир, 1994.- С. 3?.

41 Карамзин Н.М. История Государства Российского. Т. 1.- Спб.; 1816.» С. 107.

Разночтения между татищевским и карамзинским текстами ставят больше вопросов, чем дают ответов, хотя по логике исторического развития должно было бы быть наоборот. Есть и такие различия, перед которыми в недоумении просто остается развести руками. Например, в пункте 5-м Договора у Татищева написано, что пойманный на воровстве должен быть предан суду, а у Карамзина - его сразу можно убить и не быть привлеченным к ответственности. (Здесь ситуация прямо противоположна предыдущей.) Взаимоисключающие вещи! А ведь это - не параграф в учебнике, а текст договора\ Но это еще не самое страшное. Далее у Карамзина есть предположение, которое вообще перечеркивает все эти рассуждения и ставит под сомнение полезность и целесообразность изучения нашего документа. Между прочим Карамзин предполагает: "Договор мог быть писан на греческом и славянском языке." (Курсив мой - П.З.) Что - существует только летописный вариант? Тогда откуда взялись разночтения? О существовании же оригинала по этим словам вообще не догадаешься. (Оригинал, конечно, был. В своих комментариях к "Повести Временных Лет" Д.СЛихачёв пишет, что договоры Византии составлялись в двух экземплярах: от лица Византийского императора и от лица правителя страны, с которой договаривались. "Именно эти-то вторые копии договоров русских с греками и получил, очевидно, летописец в своё распоряжение. Как доказал академик С.П.Обнорский, эти договоры достались летописцу в переводах, современных самим переговорам.'*421.

Однако в эпоху Карамзина не память только - сама историческая наука находилась еще на таком уровне, что ставить ему в вину отсутствие опоры на первоисточник было бы нелепо: слишком многое тогда пришлось бы вычеркнуть из истории по причине такой вот

42 Повесть Временных Лет/Под ред. В.П. Адриановой-Перетц.-Ч. II.-М.- Л.: Изд-во АН СССР, 1950.-С. 556.

необоснованности, известности "со слов". Но с другой стороны, эти чужие, необоснованные будто бы рассказы Карамзин не принимает на веру, а анализирует, и уже не только слова, но и сами события. Вот пример такого анализа - анализ заключения этого договора: "Сей договор представляет нам Россиян уже не дикими варварами, но людьми, которые знают святость чести и народных торжественных условий; имеют свои законы, утверждающие безопасность личную, собственность, силу завещаний."«3 Не камень ли это в огород норманистов?! И это не единственный фрагмент, вызывающий такие подозрения. Летопись для Карамзина - с одной стороны, один из главных авторитетов, а, с другой стороны, действия самого Нестора -тоже подвергаются анализу. Карамзин, например, пишет: "... мог ли он, живучи в XI веке, выдумать происшествия десятого столетия, еще свежего в народной памяти? мог ли с дерзостью уверять современников в истине оного, если бы общее предание не служило ей порукою.*'44

С течением времени историки все меньше придавали значения буквальному, точному воспроизведению всех пунктов: информативная функция текста труда была уже давно позади. Главное было уже в том, чтобы показать - не знание конкретного материала и добросовестность в изложении его, а способность с ним, с этим материалом, свободно обращаться, анализировать и исправлять, по возможности, ошибки, допущенные предшественниками. Поэтому, если мы прочтем соответствующую рассматриваемому времени гааву "Истории России с древнейших времен" С.М.Соловьева, - то, что мы там увидим, уже нельзя будет назвать изложением договора, даже конспективным: его там просто нет. Сам договор уже давно известен, и можно просто кратко изложить его суть, выделив какие-то основные моменты, или

Карамзин Н.М, История Государства Российского, Т, к - Спб,; 1816.-С. 109.

44 Карамзин Н.М. История Государства Российского. Т. 1.- Спб.; 1816.-С. 106.

вообще не делая ничего. Соловьев, конечно, понимает, что это, несомненно, важное событие в русской истории, но, с другой стороны, таких завоевательных мероприятий было великое множество. Во второй половине прошлого столетия, когда Соловьев создавал свою "Историю", военная тематика не была актуальна, до нового подъема общественного движения начала XX века было еще далеко. А вот интерес к проблеме роли личности в историческом процессе все возрастал. Поэтому Соловьев больше внимания уделяет великому князю Олегу и его образу, сложившемуся в народной памяти. Автор подчёркивает, что реальный образ и образ памяти - совершенно различны: "При разборе преданий об Олеге мы видим, что в народной памяти представлялся он не столько храбрым воителем, сколько вещим князем, мудрым или хитрым, что, по тогдашним понятиям значило одно и то же: хитростью Олег овладевает Киевом, ловкими переговорами подчиняет себе без насилий племена, жившие на восточной стороне Днепра; под Царырадом хитростью пугает греков, не дается в обман самому хитрому народу и прозывается от своего народа вещим".45 Что нового дает нам эта простая идея, проходящая через весь процитированный текст? Очень много! Читая Соловьёва, в частности, этот фрагмент, мы впервые видим мысли о восприятии истории кем-то другим, помимо самого историка! До сих пор, Татищева и Карамзина волновал только ход истории. По-разному эти "влияния" воплощались в жизнь, но цель была одна. Соловьёв же впервые в отечественной историографии задумывается о том, что продукт обработки восприятия человеческим сознанием исторических событий может отличаться от реальности. Пока ещё далеко до осознания неизбежности этого несоответствия, далеко до выяснения

45 Соловьёв С.М. История России с древнейших времён. Т. 1,- М.: Изд-во соц. эк. лит., 1959.- С. 145.

причин этого, но - сделан первый шаг | Напомню, что от других факторов, обусловивших эту стадию в осмыслении исторической памяти я абстрагируюсь здесь вполне намеренно.).

Итак, очевидно, что в России долго и тяжело создавалась "своя " методология философско-исторического исследования. Именно из-за этой "самости" и возникали все основные проблемы. Конечно, поучиться было у кого, почерпнуть некоторые методологические знания на Западе было можно. Но применить их - крайне трудно.

Рациональное европейское сознание совсем иначе строит свою работу. Это так же просто, как то, что европейцы никогда бы не стали строить наплавные мосты через реки и всякий раз разводить их, чтобы пропустить корабль, - лучше строить дольше, дороже, но на века. Мы же мыслили и мыслим совсем иначе. Мы строили и строим наплавные мосты и не из-за лени (каменный - дольше), а просто - другой менталитет. По иронии судьбы причину этих различий объясняет как раз слово менталитет... Разумеется, разговоры об "особом русском пути" и т.п. несостоятельны: русская история вписывается в мировой исторический процесс и развивается по тем же, всеобщим законам. Но ведь речь идет о другом - не об экономическом развитии и смене общественно-экономических формаций, а о мышлении, которое детерминировано не только мировой, но в первую очередь локальной культурой. Мышление - вещь особая. Прочитать, не значит - усвоить: именно поэтому лишь Н.М.Карамзин осознал единство мировой истории, а уж до несоответствия действительности и её образа в памяти - вообще дошел только С.М.Соловьев спустя еще долгое время.

Исходя из особенностей мышления, создавались и менялись методы, подходы к материалу. В.Н.Татищев был первопроходцем, его волновала только хронология, а главный авторитет - Летопись - даже

при таком подходе часто подводил его с погодными записями типа "И бысть тишина". Главная задача Татищева состояла в том» чтобы ликвидировать как можно большее число пробелов, а с такой информацией это сделать трудно. Причем - характерная особенность -заполняя пробелы, Татищев информацию проверял редко, только если то, с чем можно сопоставить, лежало на поверхности. В основу был положен принцип самодостаточности информации: если "координатная прямая" заполнена, - все в порядке.

Второй принцип Татищева - максимальная подробность изложения: ведь он знакомит читателя с этим впервые. Это касается и событий, и, тем более, таких документов, как рассмотренный выше - уж если это договор, наипаче - международный, должна быть подробно изложена каждая статья. Разночтения? Не беда: ведь они выявились, самое быстрое, спустя сто лет, а тогда Татищев опирался на самый авторитетный источник - Летопись, и не думал о том, что у летописца тоже может быть что-нибудь "не так".

Со временем на историю перестали смотреть как на "время", которое движется только вперед и в одном направлении. Наступило то самое время осознания единства мировой истории, время Н .М.Карамзина, который понял, что исторический процесс, развиваясь по всеобщим законам, порождает сходные ситуации, и события в одной стране, можно сравнить с похожими событиями в другой, а уж тем более, можно сравнить, как описывают эти события разные люди. Именно поэтому он и обнаруживал одну за другой неточности у Татищева, но без осуждения, хорошо понимая сложное положение своего предшественника. Иное, как мы видели, отношение и к подробностям, происходящее от другого отношения к читателю: во-первых, материал уже изложен, повторяться не стоит, а во-вторых, и от подробного изложения может быть мало толку, если в нем трудно

разобраться. Так, при Карамзине, то есть на достаточно разработанной профессиональной основе, возникает искусство пояснения, идущее бок о бок с анализом. Пока ещё трудно понять, анализирует Карамзин текст или просто беседует с собой, но главное - то, что текст поддается и подвергается рефлексивной обработке. Эти достижения Карамзина с лихвой окупают изъяны - то, что он еще не дошел до концептуального подхода к истории, он пока еще питает иллюзию, будто просто исправляет чужие ошибки, стремясь создать объективную картину русской истории. Преодолеть этот барьер удалось только С.М.Соловьеву. Соловьев считал, что создать объективную картину невозможно, и концептуальный подход историка, имеющего свою концепцию, - не изъян, а достоинство исследователя. Чтобы создать по-настоящему свою историю, недостаточно пояснять и анализировать текст, нужно его интерпретировать. Интерпретация выступает в работе Соловьева на первый план. И, наконец, в "Истории" Соловьева мы уже встречаем неслыханную дотоле в нашей исторической науке идею - идею исторической памяти как памяти народа.

"Работа" же самой исторической памяти совершенно четко видна на приведенных выше примерах: мы видим, как она незримо направляет работу историка в нужное русло, заставляя умалчивать или искажать некоторые факты в соответствии с необходимостью, созданной современной историку исторической ситуацией. Будь то идеология эпохи или просто "содержание памяти культуры" ("оперативной" памяти (см. гл. II, параграф 1.)) с соответствующим набором "культурных кодов", как пишет Ю.МЛотман, - все это незримо давит на сознание, заставляя действовать так, а не иначе.

Эта "незримая работа" исторической памяти принуждает отвлечься от частностей и задуматься о проблемах глобальных. Существует ли историческая истина? Она ли сохраняется исторической

72

памятью? Как истина преодолевает время? Этим вопросам будет посвящена следующая глава.

Главное же, что отделяет непреодолимой гранью историческую методологию Карамзина от принципов воссоздания прошлых событий у Соловьева связано с возникновением идеи исторической закономерности. Снова процитирую важную мысль Ю.МЛотмана "Действительно представление об истории как поле действия определенных закономерностей стало складываться в 1930-е гт. и было чуждо Карамзину. Идея исторической закономерности внесла подлинный переворот в науку, что дает известные основания относить все предшествующее в донаучный период. Однако где достижения, там и потери. Начиная с Полевого, Кавелина, С.Соловьева, историк не мог уже уклониться от создания организующей концепции. А это стало порождать стремление пренебречь фактами, в концепцию не укладывающимися " .46

* Лотман Ю.М, Колумб русской истории/Мзбр. статьи. Т. II. С. 225.

Заключение диссертации по теме «Социальная философия», Заклинский, Петр Александрович

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Подводя краткий итог диссертационному исследованию, коснусь не всех выводов, которые, как мне представляется, следуют из проделанной работы, а лишь тех, перспективность разработки которых не вызывают сомнения и тех, которые заслуживают внимания последующих поколений историков.

Подводя итоги данного диссертационного исследования, необходимо сказать следующее.

В диссертации рассмотрена проблема сосуществования двух важнейших процессов, двух важнейших явлений действительности -исторического времени и исторической памяти. Они существуют неразрывно, поскольку время присутствует в жизни общества как процесс памяти. Просто понятие о том, историческое время отличается от астрономического появилось довольно давно, но теперь ясно, что отличаются они в первую очередь тем, что историческое время наполнено содержанием, которое как раз и хранится исторической памятью. Последняя существует как надындивидуальный механизм хранения и передачи культурных текстов. В каждую определенную эпоху срабатывают свои критерии актуализации той или иной информации, то есть историческая память как бы сама "решает", что из прошлого в данный момент подлежит "припоминанию", а что - нет, что из ныне происходящего необходимо запомнить, а что подвергнуть забвению. Поэтому содержание исторической памяти представляет собой неиссякаемый источник открытий нового, как "хорошо забытого старого". Следовательно, историческая память - надындивидуальный механизм не только хранения, но и выработки новых текстов.

Может создаться впечатление, что, будучи надындивидуальной, историческая память, а также формирование ее содержания не зависят от человека. Однако это не совсем так. Длительное, с древнейших времен, развитие искусства памяти (в смысле способности человека запоминать что-либо) привело людей к осознанию того, что можно влиять на запоминание нужных событий через создание броских образов и правил запоминания, соответствующих наилучшей фиксации этих образов. Так идеология может влиять на формирование содержания исторической памяти через запоминание. Но она может влиять на этот процесс и через забвение. Достаточно вспомнить старательное вымарывание из памяти невыгодной информации в послереволюционные эпохи, это происходило всегда с неизменной стабильностью. Лишь сила и широта распространения были различны: где-то не брали с собой в будущее только плохое, а где-то переименовывали даже месяцы в году. Однако насильственное уничтожение памяти почти всегда ни к чему не приводило.

Содержание исторической памяти влияет не только на формирование сознания людей, оно влияет и на исследование того, что в ней, в памяти, находится. Историки, о которых шла речь в данной диссертации - В.Н.Татищев, Н.М.Карамзин и С.М.Соловьев - каждый знаменуют собой определенную эпоху в развитии русской исторической науки. Каждый из них жил в своей неповторимой исторической ситуации, породившей свою идеологию, которая в свою очередь формировала "свою" историческую память, актуализируя и предавая забвению нужные с ее точки зрения события. Соответственно каждая историческая ситуация по-своему воздействовала на сознание историка. Именно поэтому Татищев, Карамзин и соловьев по-разному излагали события: историческая память диктовала им, на чем сделать акцент, что исказить в той или иной степени, а о чем и вовсе умолчать. Как это происходило наглядно показано в данном исследовании.

Несмотря на достаточно подробное рассмотрение некоторых проблем, не все вопросы, поставленные в диссертационном исследовании могут получить сегодня окончательные ответы.

Проблемы исторического времени и исторической памяти требуют еще серьезного изучения.

Список литературы диссертационного исследования кандидат философских наук Заклинский, Петр Александрович, 1999 год

БИБЛИОГРАФИЯ

1 Аа-релайд-Тарт A.M. Детерминация отражения человеком

времени как историко-философская проблема // Тартусский ун-т. Ученые записки. Выпуск 542 - Тарту, 1980- С. 3-22.

2Абасов, Али Сендаббас оглы. Пространство. Время. Познание. -Баку: Эми, 1986.

ЪАвтономова Н.С., Караулов Ю.Н., Муравьев Ю.А. Культура, история, память: О некоторых тенденциях новейшей французской историко-методологической мысли //Вопросы философии.М., 1988. № 3.

4 Андреев А.Ю. "Клио на распутье": Развитие новых методологических подходов к изучению исторического процесса в трудах Ю.МЛотмана//История и компьютер.- М., 1997.- С. 99-116.

5Антеев A.A. О некоторых вопросах современной методологии истории // Новая и новейшая история, 1997, № 2.- С. 169-172.

в Аристотель. Соч.: В 4-х тт. Т. 1.- М.: Мысль, 1975.; Т. 2. -М.: Мысль, 1978.

1Арсеньев A.C., Библер B.C., Кедров Б.М. Анализ развивающего понятия. - М.: Наука, 1967.

8Аронов P.A. О некоторых свойствах пространства и времени. / Автореферат дисс. ...канд. филос. наук. - М., 1958.

9 А скин Я.Ф. Проблема времени. Ее философское истолкование. -М.: Мысль, 1966.

\0Асмус В.Ф. Маркс и буржуазный историзм. - М.-Л., 1933.

11 Аткинсон В. У. Культура памяти. - М.: Бутовг, 1908.

12Ахмедин, Джалиль Теймур оглы, Фельдман И.И. Пространство -время: гипотезы, парадоксы, факты. - Баку: Азернешр, 1991.

\Ъ Ахундов М.Д. Концепции пространства и времени: истоки, эволюция, перспективы. - М.: Наука, 1982.

14Ахундов М.Д. Пространство и время в мифологической картине мира. - В кн.: В.И. Ленин и некоторые вопросы развития научного знания. - Баку, 1980.

\5.Бабушкин С. А. Пространство и время художественного образа. / Автореферат дисс. ...канд. филос. наук. - Л., 1971.

\ 6Татищев Г. С. Противоречие как категория диалектической логики. - М.: Высш. шк., 1963.

11.Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. - М.: Худож. лит., 1965.

18.Безобразов П.В. С.М. Соловьев. - СПб., 1894.

19.Бергсон А. Время и свобода воли. - М.: Русская мысль, 1910.

20.Бергсон А. Материя и память. - СПб.: Изд-во Д.Б. Жуковского,

1911.

21 Леренштейн Е.П. Человек и время в художественном миропонимании О.Э. Мандельштама. // Человек и культурно-историческая традиция. - Тверь, 1991.

22.Бессмертный Ю.Л. "Анналы": Переломный этап?//Одиссей-1991/Человек в истории. Культурно-антропологическая история сегодня. - М.: Наука, 1991.

2Ъ£лонский П.П. Память и мышление. - М.-Л.: Соцэкгиз, 1935.

24.Блок М. Апология истории или Ремесло историка. - М.: Наука,

1986.

25.Бродель Ф. История и общественные науки. Историческая длительность// Философия и методология истории. - М., 1977.

26.Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм. ХУ-ХУШ вв. Т. 1. - Структуры повседневности: Возможное и невозможное. М.: Прогресс, 1986.

21.Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм. ХУ-ХУШ вв. Т. 2. - Игры обмена. - М.: Прогресс, 1988.

2$.Броделъ Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм. ХУ-ХУШ вв. Т. 3. - Время мира. - М.: Прогресс, 1992.

29.Бродепь Ф. Динамика капитализма. - Смоленск: Полиграмма,

1993.

30¿Быкова М.Ф. Гегелевское понимание мышления. - М.: Наука,

1990.

31 .Вайнштейн О.Л. Очерки развития буржуазной философии и методологии истории в XIX -XX вв. - Л.: Наука, 1979.

Ъ2.Вахтомин Н.К. Генезис научного знания: Факт, идея, теория. -М.: Наука, 1973.

ЪЪ.Виндельбанд В. История новой философии в ее связи с общей культурой и отдельными науками. Т. 1,2.- СПб., 1908.

34Виноградов В.Б. О формировании новой концепции всемирной истории II Рос. ист. журнал- 1996.- № 1С. 6-10.

Ъ5.Вииоградов К.Б. , Ефимов Г.В. Закат европоцентристской исторической концепции // Вопросы истории, 1964, № 3.- С. 114-125.

Ъв.Виппер Б.Р. Проблема времени в изобразительном искусстве. -В кн.: 50 лет ГМИИ им. А.С.Пушкина. - М., 1962.

37.5.0.Ключевский. Характеристики и воспоминания.- М., 1912.

38.Волкова И.В. "Новый период" истории России в трудах С.М.Соловьева (Из истории общественной мысли середины XIX в.): Автореф. дисс.... канд. ист. наук. - М., 1984.

39.Восприятие пространства и времени. Материалы симпозиума... -Л.: Наука, 1969.

40.Вопросы психологии памяти: Сб. статей. - М.: Изд-во Акад. пед. наук РСФСР, 1958.

41 .Время и бытие человека: Сб. статей. - М., 1991. 42.Время и преемственность в развитии культуры. - Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1991.

43.Время, истина, субстанция: от античной рациональности к

средневековой: Сб. ст. - М., 1994.

ААТ&дамер Х.-Г. Истина и метод: Основы философской герменевтики. - М.: Прогресс, 1988.

45.Л%йденко 77.77, Понятие времени в античной философии.- В кн.: Культура и искусство античного мира. Материалы научной конференции. - М., 1980. - С. 308 - 332.

4вТайденко 77.77. Эволюция понятия науки. - М.: Наука, 1980.

МТачев Г.Д. Европейские образы пространства и времени. -Культура, человек и картина мира. - М., 1987. -С. 198 - 227.

48.Геворкян Г. А. Вероятное и достоверное знание. - Ереван: Изд-во Акад. наук Арм. ССР, 1965.

49Гегель Г.-5.-Ф. Соч.: В 14-ти т. М.: Соцэкгиз, 1929-1959.

50Тегель Г.-В.-Ф. Энциклопедия философских наук: В 3-х тт. - М.: Мысль, 1974 - 1977.

51 Темпель К, Мотивы и "охватывающие" законы в историческом объяснении// Философия и методология истории/ Сб. статей. М.: Прогресс, 1977. С. 72-93.

52.Геродогп. История: в девяти книгах. - JL: Наука, 1972.

ЪЪТерье В,И. Сергей Михайлович Соловьев. - Сиб., 1880.

54.Глаголев B.C. Современные представления о социальном пространственно-временном континууме в анализе международных отношений// В.И.Ленин и диалектика современных международных отношений. - М., 1982.

55.Гобозов И. А. Введение в философию истории. - Мл Гуманитарное знание, 1993.

Ъ6.Горский Д.П. Проблемы общей методологии наук и диалектической логики. - М.: Мысль, 1966.

57 Тор фу нкель А.Х. Философия эпохи Возрождения. » М.: Высш. шк.} 1980.

58 Тромаков C.B. Историческое время и формационный подход к развитию общества.- В кн.: Философия и современность. Вып. 2.» Саратов: 1990.- С. 30-37.

59Трушин Б.А. Очерки логики исторического исследования. - М.,

1961.

60Трушин Б.А. Приемы и способы воспроизведения в мышлении исторических процессов развития. - М,, 1956.

61 Ту лига A.B. Эстетика истории. М., Наука, 1974. 62Туревич А.Я. Проблема ментальностей в современной историографии/УВсеобщая история: дискуссии, новые подходы. Вып. 1 .М., 1989.-С. 75-89.

бЗТуревич А.Я. Исторический синтез и Школа "Анналов". - М.: "Индрик", 1993.

64Туревич А.Я. "Путь прямой, как Невский проспект", или Исповедь историка//Одиесей-1992: Человек в истории. - М.: "Кругъ",

1994.

бЗТуревич А.Я. Историк конца XX века в поисках метода//Одиссей-1996. - M.: Coda, 1996. - С. 5-10.

ббТуревич А.Я., Вовель М., Рожанский М. Ментальность/750-50: Опыт словаря нового мышления. М., 1989.

61 Тушнова Е. Современные концепции западной историографии II Общественные науки, 1989, № 3.- С. 193-200.

6% Давыдов Ю.Н. Память и культура (О смыслообразующих началах человеческого действия) //Ежегодник Философского общества СССР (1987-1988). - М.: Наука, 1989. С. 70-87.

69Данилов A.M. Историческое событие и историческая наука.- В кн.: Средние века. Вып. 43.- М., 1980.- С. 13-31.

70.Державин и Карамзин в литературном движении XVIII начала XIX вв.: Сборник. - Л.: Наука, 1969.

71.Диалектика научного познания: Очерк диалектической логики. -М.: Наука, 1978.

72.Диалектическое противоречие. - Мл Политиздат, 1979. 1ЪДиденко В. А. О роли категории "социальное время" в

исследовании сущности социальных революций. - В кн.: Проблемы философии. - Киев, 1981. Вып. 51.

74Дюби, Жорж. Развитие исторических исследований во Франции после 1950 года//Одиесей-1991 /Человек в истории. Кулыурно-антропологическая история сегодня. - Мл Наука, 1991.

15.Епсуков А.Н. Эмпирическое познание и проблема формирования научного факта //Природа научного познания: Логико-методологический аспект. - Минск: Изд-во Белорусск. ун-та, 1979.- С. 149- 178.

16.Жариков У. С. Научная проблема.- В кн.: Логика научного исследования. - Мл Наука, 1965. - С. 19 - 44.

ИЖегин Л.Ф: Пространственно-временное единство живописного произведения. // Ученые записки Тартусского гос. ун-та. Вып. 181.- Тарту, 1965.

78Живкович Л. Теория социального отражения. - Мл Прогресс,

1969.

79Журавлев Л.А. Позитивизм и проблема исторических законов.

- Мл Изд-во Моск. ун-та, 1980.

80Заботим П. С. Преодоление заблуждений в научном познании.

- Мл Мысль, 1979.

81 Заклжский П. А., Струков В. А. Особенности генезиса философско-исторической проблематики в России во второй четверти XIX века. - М.: Материк, 1996.

ШЗйтжскиМ П.А. История и память. - Тезисы Первого российского философского конгресса "Человек. Философия. Гуманизм." T. VII.- Спб., 1997. - С. 61-62.

83ЗанковЛ.В. Память. - М.: Учпедгиз, 1949.

84Зарубин А.Т. Социальное развитие в теории времени в обществознании // Вестн. Моск. ун-та. Сер. философия. 1982, №6.

8ЪЗверева Г. И. Реальность и исторический нарратив: Проблемы саморефлексии новой интеллектуальной истории// Одиссей-1996. - М.: Coda, 1996.-С. 11-24.

8бЗитенко П.И. Hепроизвольное запоминание. - М., 1958.

El .Иванов В. В. К вопросу о методолгической сущности концепции "теоретизации истории"//Критика буржуазных концепций всеобщей истории. Вып. I.- Казань, 1972.- С. 21-36.

Ш.Иванов Г.М., Коршунов A.M., Петров Ю.В. Методологические проблемы исторического познания. - М., 1981.

89.Иванов М.В. Карамзин и проблемы русской сентиментальной прозы 1790 - 1800-х годов: Автореф. дисс. ... канд. филол. наук. - JL, 1976.

90.Идеалы и нормы научного исследования. - Минск: Изд-во Белорусск. ун-та, 1981.

9\ Иконников B.C. Карамзин - историк. - Спб., 1912.

92.Ильенков Э.В. Диалектика абстрактного и конкретного в "Капитале" Маркса. - М.: Изд-во Акад. наук СССР, 1960.

93.Ильенков Э.В. Диалектическая логика. Очерки истории и теории. - М.: Политиздат, 1974.

94.Ильенков Э.В. Философия и культура. - Мл Политиздат, 1991.

95.Ильюченок Р.Ю. Эмоции и память: реальность и мифы.- -Новосибирск: Кн. изд-во, 1988.

96.Ионов И.Н Судьба генерализирующего подхода к истории в эпоху постструктурализма (попытка осмысления опыта Мишеля Фуко)// Одиссей-1996. - M.: Coda, 1996. - С. 60-80.

91 Лорданский В.Б. Хаос и гармония. - М.: Наука, 1982.

98.История исторической науки в СССР. Дооктябрьский период ,/Библиография. - М., 1965.

99Жант И. Соч.: В 6-ти тт. - М.: Мысль, 1963 - 1965.

1 ООЖаримскийA.M. Антиисторизм "философии существования". -М., 1980.

Карпов С. П. "Белые пятна" и понятие актуальности исторических исследований.- В кн.: Всеобщая история: дискуссии, новые подходы. Вып 1.- М., 1989.- С. 41-52.

ХШЖасавш И. Т. Познание в мире традиций. - М., Наука, 1990.

1 ОЗЖедров Б.М. Единство диалектики, логики и теории познания.- М.: Политиздат, 1963.

104.Кете И.Ж., Ковальзон М.Я. Теория и история (Проблемы теории исторического процесса). - М.: Политиздат, 1981.

W5.Клине Ф. Пробуждающееся мышление. У истоков человеческого интеллекта. - М., 1983.

10бЖлючевский В. О. Соч.: в 8 т. M., 1956-1959.

107.Ключевекий В. О. Письма. Дневники. Афоризмы и мысли об истории. - М., 1968.

108.К новому пониманию человека в истории: Очерки развития современной западной исторической мысли. - Томск, 1994.

109Жойре А. Очерки истории философской мысли: о влиянии философских концепций на развитие научных теорий. - М.: Прогресс, 1985,

11О.Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография. - М.: Наука,

1980.

111 .Кон И. С. Философский идеализм и кризис буржуазной исторической мысли. - М., 1963.

I \2.Кондрашов H.A. Лингвистические взгляды В.Н. Татищева и язык его произведений. - М.: МОПИ, 1985.

11Ъ.Кожин П.В. Диалектика как логика и теория познания. -Киев: Наука, 1973.

II АЖопнш П.В. Введение в марксистскую гносеологию. - Киев: Наук, думка, 1966.

115.Корнфорт М. Диалектический материализм: Введение.- М.: Изд-во иностр. лит-ры, 1956.

116.Коршунов A.M. Теория отражения и творчество. - М.: Политиздат, 1971.

1 \1 .Коршунов A.M. Отражение, деятельность, познание. - М.: Политиздат, 1979.

1 Косолапое В.В. Факт как основание научного знания. -Логика научного исследования. - М.: Наука, 1965. - С. 45 - 67.

1 \ 9Хохановский В.П. Историзм как принцип диалектической логики. - Ростов н/Д.: Изд-во Рост, ун-та, 1978.

\20.Кошелев Б.А. Социально-политические корни "ренессанса Ранке" в немецкой буржуазной историографии конца XIX века.- В кн.: Вопросы историографии всеобщей истории.- Томск, 1986, - С. 90=100.

121 .Красильникова И.В. "Восточные" представления о времени и музыкальные ритмы//Культура в диалоге: Грани духовности. Ч. I. -Екатеринбург, 1994. - С. 84 - 98.

122.Критика современных немарксистских концепций философии науки. - М.: Наука, 1987.

12ЗЖругликов В. А. Пространство и время "человека культуры". -В кн.: Культура, человек и картина мира. - М., 1987. - С. 167 - 197.

124.Кузьмин А.Г. Татищев. - М.: Мол. гвардия, 1987.

125.Кун Т. Структура научных революций. - М.: Прогресс, 1975. 12бЖунтыш В.А. Исторический закон и теоретическая история

//Социальная динамика и духовная культура. - Тверь, 1991.- С. 116= 119.

121Жураев В.И., Лазарев Ф.В. Точность, истина и рост знания. -М.: Наука, 1988.

128 Жуттаева М.Д. Проблема исторического времени в современной философской антропологии.- В кн.: Харьковский гос. ун-т. Вестник, № 194, Вып. 14. Философия. - Харьков, 1980.- С. 169=172..

129 Л anno-Данилевский A.C. Методология истории. Вып. 1. - Пг., 1923. Вып. 2. 1914.

1 ЪОЛевада Ю.А. Историческое сознание и научный метод/'/Философские проблемы исторической науки. - М.: Наука, 1969.

\Ъ\Левин Г.Д. Теория соответствия и марксистская концепция истины // Практика и познание. - М.: Наука, 1973. - С. 180 - 196.

\Ъ2Левин Г Д. Категории "абсолютное" и "относительное" в современном научном познании // Филос. науки. - М. - 1980. 5. - С. 46-56.

\ЗЗЛе Гофф Ж. Существовала ли французская историческая школа "Анналов"// Французский ежегодник-68. М,, 1970.

\Ъ4Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. - М.: Прогресс, 1992.

135Лекторский В.А. Субъект - объект - познание. - М.: Наука,

1980.

136Лекторский В.А., Швырев B.C. Методологический анализ науки: Типы и уровни. - В кн.: Философия, методология, наука. - М.: Наука, 1972. - С. 7-44.

137Лемкова М.И. Исторический процесс и проблема времени.- В кн.: Некоторые методологические проблемы общественных наук.-Новосибирск, 1971.- С. 136-142.

138J7енин В.И. Полн. собр. соч.: В 55 т. - М.: Политиздат, 1958 -

1969.

\39Лжский Б.И. Практическая природа истины. - Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1988.

\ 40 Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. М.-СПб.: Алетейа,

1998.

141 Лифшиц M.Ä. В мире эстетики. - М.: Изобр. иск-во, 1985. 142Лихачев Д. С. Внутренний мир художественного произведения. // Вопросы литературы.- М., 1968. № 8.

143 Лихачев Д. С. Поэтика древнерусской литературы. - Л., 1967. 144Лицис H.A. О понятиях пространства и времени в свете основных положений диалектического материализма. - В кн.: Лиепайский педагогический институт. Ученые записки, вып. I. - Лиепая, 1958. - С. 229 - 256.

145Лой А.Н. Время и пространство как формы социального бытия и категории сознания. / Автореферат дисс. ...канд. филос. наук. -Киев, 1976.

\46Лой А.Н. Социально-историческое содержание категорий "время" и "пространство". - Киев: Наук, думка, 1988.

147Лончинов М. Николай Михайлович Карамзин. - М., 1866. 148 Лооне Э.Н. Философские проблемы исторической науки// Философские проблемы исторической науки/Ученые записки

Тартуского государственного университета. Вып. 599. Труды по философии. - Тарту, 1982. - С. 3-26.

\49Лотман Ю.М. Проблемы художественного пространства в прозе Гоголя. // Ученые записки Тартусского ун-та. Выпуск 209. Тарту, 1968.

150 Лотман Ю.М. Сотворение Карамзина. - М.: Книга, 1987.

151 Лотман Ю.М Память в культурологическом освещении/7 Ю.М Лотман. Избр. стаьи. Т. 1. С. 200-202.

152Любинская Л.Н. Категория времени и системный анализ. - М.: Знание, 1966.

15Ъ.Маклаков В. Т. Историческое сознание: природа, формы бытования, язык. - В кн.: Историческое знание и современность. -Свердловск, 1987.

154.Малинова И.П. Проблема времени в историческом материализие. / Автореферат дисс. ...канд. филос. наук. - Саратов, 1978.

\55.Мамчур Е.А. Проблемы социокультурной детерминации научного знания. - М.: Наука, 1987.

156.Маркс К., Энгельс Ф. Соч.: Изд. 2-е Тт. 1 - 46. - М.: Политиздат, 1955 - 1969.

\ 57.Мартынович С.Ф. Факт науки и его детерминация: Философско-методологический аспект. - Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1983.

158.Материалистическая диалектика как общая теория развития. -Т. 2 / Диалектика развития научного знания. - М.: Наука, 1982.

159.Материалистическая диалектика: Краткий очерк теории. - М.: Политиздат, 1980.

160.Маргвелашвили Г.П. Сюжетное время и время экзистенции. -Тбилиси: Мецниереба, 1976.

\ 61 .Мартен Ж. О человеческом знании // Вопросы философии. 1997, №5. - С. 106- 117.

162.Меткое НЮ. Марксистско-ленинское учение о пространстве и времени / Автореферат дисс. ...канд. филос. наук. - Баку, 1953.

163.Мерзон Л.С. Проблемы научного факта / Курс лекций. Л.: Ленингр. пед. ин-т, 1972.

164.Микешша Л. А. Ценностные предпосылки в структуре научного познания. - М.: Прометей, 1990.

165 Михайлов A.A. Современная философская герменевтика: Критический анализ. - Минск: Изд-во "Университетское", 1984.

I ббМолчанов В. И. Время и сознание. Критика феноменологической философии. - М.: Высш. шк., 1988.

161.Мост А.Г. Социальная природа письменного исторического источника. - В кн.: Историческое знание и современность. - Свердловск, 1987.

168 Мостаяенко A.M., Мостапенко М.В. Четырехмерность пространства и времени.- М.-Л.: Наука, 1966.

169.Мотрошилова Н.В. Познание и общество. Из истории философии XVII - XVIII вв. - М.: Мысль, 1969.

ПО.Муравьев Ю.А. Истина и метод ¡10 специфике методов философского исследования.- М.: Ин-т философии АН СССР, 1987. С. 40-56.

II {.Муравьев Ю.А. Истина - культура - идеал. - М.: Изд-во МПГУ "Прометей", 1995.

172 .Немцова A.M. Проблема бесконечности пространства-времени. - В кн.: Научно-практическая конференция ученых и специалистов по проблемам общественных наук. - Тюмень, 1971. - С. 125- 133.

M Ъ.Никитин Е.П. Исторические судьбы гносеологии.- В кн.: Философские исследования. - М. - 1993. - № 1. - С. 61 - 70.

\74.Ойзерман Т.Н. Проблемы историко-философской науки. - М.: Мысль, 1969.

175.Орлова С. А. Неопозитивистская концепция исторического объяснения // Вестн. Моск. ун-та. Сер 7. Философия.- 1985, № 6.- С. 4857.

176.Осетров Е.И. Три жизни Карамзина: Роман-исследование. -М.: Моск. рабочий, 1989.

117.Осипов А.И. Взаимосвязь категорий пространства и времени в философском и научном познании. - В кн.: Философия и научный коммунизм. Выпуск 16. Минск, 1989. - С. 76 -84.

17% .Панкевич Г. И. Некоторые проблемы восприятия пространства и времени. - В кн.: Философские вопросы науки. - М., 1972.-С. 87- 101.

\19.Панцхава И.Д., Пахоте Б.Я. Диалектический материализм в свете современной науки. - М.: Мысль, 1971.

\%0Перевезенцев C.B. Идейные истоки историко-философских воззрений В.Н. Татищева: Автореф. дисс.... канд. ист. наук. - М., 1990.

Ш.Петров Л.А. Философские взгляды Прокопповича, Татищева и Кантемира. - Иркутск, 1957.

ХШЛештич СЛ. Русская историография XVIII в. Т. 1-2. Л., 19611965.

1 ЪЪЛлахова P.E. Ф.Бродель и современная историография.- В кн.: История и современная идейно-политическая борьба.- М., 1985.- С. 140-157.

1 %4Ллимак Е.Г. Общественная мысль как предмет исторического исследования//Философские проблемы исторической науки.- M., 1969.-С. 133-160.

\Е5.Погодин М.П. Николай Михайлович Карамзин, по его сочинениям... - М., 1866.

\%6.ПокровскийВ.И. Николай Михайлович Карамзин. Его жизнь и сочинения: Сб. историко-литературных статей. - М., 1912.

\Ю.Полани М. Личностное знание: На пути к посткритической философии. - М.: Прогресс, 1985.

Полякова H.H. Теории общества в современной теоретической социологии// Современные социологические теории общества. - М.: ИНИОН, 1996.-С. 3-23.

ХШЛопов H.A. В.Н. Татищев и его время. Эпизод из истории государственной, общественной и частной жизни в России первой половины прошедшего столетия. - М., 1861.

190.Попов H.A. Ученые и литературные труды В.Н. Татищева. -Спб.: 1886.

191 Лоппер К. Логика и рост научного знания / Избр. работы. -М.: Прогресс, 1983.

192.Поппер K.P. Нищета историцизма. - М.: Путь, 1993.

193.Порк A.A. Три уровня понятия нарратива// Ученые записки Тартуского ун-та. Вып. 404. - Тарту, 1977.

\9А.Пригожий И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. М., 1986.

195.Принцип соответствия: Историко-методологический анализ. -М., 1979.

196 .Природа научного познания: Л огико-методологический аспект. - Минск: Изд-во Белорусск. ун-та, 1979.

197.Проблемы философии истории: Традиция и новация в социокультурном процессе/Реферативный сб. М.: ИНИОН АН СССР, 1989.

î 98.Пружиним Б.И. Преемственность и диалектика исторической деятельности/ТПроблемы материалистической диалектики как теории познания. - М.: Наука, 1979.

199.Ранке Л. фон. Римские папы, их церковь и государство в XVI-XVII столетии. Т. 1-2. СПб., 1869.

200.Ранке Л. фон. Римские папы в последние четыре столетия. Т. 1-2. СПб., 1874.

201 Танке Л. фон. Об эпохах новой истории. М., 1898. 2Ш.Ранке Л. фон. История Сербии по сербским источникам. - М.,

1876.

203Тагожник A.A. Проблема познания и осознания истины / Автореферат дисс.... канд. филос. наук. - Киев, 1978.

204Такитов А.И. Историческое познание: системно-гносеологический подход. - М.: Политиздат, 1982.

205Тассеп Б. История западной философии: В 2-х тт. - М.: МИФ,

1993.

20вТаесем Б. Человеческое познание: Его сфера и границы. - М.: Изд-во иностр. лит-ры, 1957.

207.Pay И.А. Соотношение абсолютной и относительной истины в "Философии права" Гегеля и его собственноручных прибавлениях к ней//Филос. науки. - М. - 1980. - № 1.-С. 154- 161.

208 Ревуненков В.Г. О периодизации новой и новейшей истории. -В кн.: Методологические вопросы общественных наук. - М.: Изд-во Моск. ун-та, 1968.

209Тейхенбах Г. Философия пространства и времени. - М.: Прогресс, 1985.

210Тенина Л. П. Вызов постмодернизма и перспективы новой культурной и интеллектуальной истории// Одиссей-1996. - M.: Coda, 1996.-С. 25-38.

211 .Роговин A4.С. Философские проблемы теории памяти. - М.: Высшая школа, 1966.

212.Рудаков Л.И. Проблема времени в философии истории ПЛ.Чаадаева. - В кн.: Философские аспекты проблемы времени. - Л., 1980. - С. 130-152.

213.Рыжков A.B., Платонов A.B. Некоторые аспекты эволюции подхода к трактовке пространства и времени в науке нового времени //Метод научного познания в истории философии. - Ташкент, 1988. - С. 66 - 67.

214.Савчук В., Сумятин В. О роли мнения, убеждения, веры в процессе познания. - Сознание и знание. - М.: Ин-т философии АН СССР, 1984. - С. 21 - 34.

215.Садовский В.Н., Степин B.C., Сухотин А.К. Теоретические и исторические проблемы логики и методологии науки // Вопросы философии. М. - 1984. - № 1. С. 59 - 69.

21 б.Самосознание европейской кулыуры XX века. - М.: Изд-во полит, лит-ры, 1991.

217.Семенов Ю.М. Этнология и гносеология // Этнографическое обозрение. М. 1993. № 6. С. 3 - 20,

218.Семенов Ю.И. Идеализм, религия: сходство и различие // Наука и религия. - М. - 1976. - № 9. - С. 45 - 51.

219.Семенов Ю.И. Россия: Что с ней случилось в двадцатом веке / Российский этнограф: Этнологический альманах. Вып. 20. - М.: Институт этнологии и антропологии РАН, 1993. - С. 5 - 105.

220.Семенов Ю.И. Секреты Клио: Сжатое введение в философию истории. - М., 1996.

221 .Сергеев Б.Ф. Тайны памяти. - Мл Мол. гвардия, 1981.

222.Смоленский H.H. Возможна ли общеисторическая теория? // Новая и новейшая история, 1996, Ш 1.- С. 3-17.

223.Современные неторико-научные исследования (Франция). -М., 1982.

224.Современные социологические теории общества. - М.: ИНИОН, 1996.

225.Современные социологические теории социального времени.: Научно-аналитический обзор. - М.: ИНИОН, 1993.

226.Соловьев B.C. Идолы и идеалы// Смысл жизни в русской философии . - СПб.: Наука, 1995. С. 220-258.

221 .Соловьев СМ. История России с древнейших времен. Кн. 115. М., 1959-1966.

228.Соловьев С.М. Наблюдения над исторической жизнью народов// Соловьев С.М. Соч. Т.

229.Соловьев С.М. Н.М.Карамзин и его литературная деятельность. - СПб., 1853.

230.Соловьева М.А. С.М.Соловьев, как историк русской исторической мысли: Автореф. дисс.... канд. ист. наук. - М., 1984.

23¡.Соловьев Э.Ю. Прошлое толкует нас: (Очерки по истории философии и культуры). - М.: Политиздат, 1991.

232.Споры о главном: дискуссии о настоящем и будущем исторической науки вокруг французской школы "Анналов". - М., 1993.

2ЪЪ.Степин B.C. Становление научной теории: Содержательные аспекты строения и генезиса теоретических знаний физики. - Минск: Изд-во Белорусск. ун-та, 1976.

234.Сучтва F.F. Время как проблема гносеологии. - Ростов н/Д: Изд-во Ростовск. ун-та, 1988.

235.Таран Л. Теория "исторического синтеза" Анри Берра //Французский ежегодник. 1968.- М., 1970.- С. 364-376.

236.Татищев В.Н. История Российская Т. 1- 7. M.-JL: Ладомир, 1962-1968.

237.Теория познания. В 4-х т. Т. 1. Домарксистская теория познания. - М.: Мысль, 1991.

23%.Трепьч Э. Историзм и его проблемы. - М.: Юрист, 1994.

239.Трубников H.H. Время человеческого бытия. - М.: Наука,

1987.

240.Трубников H.H. О категории "цель", "средство", "результат". - М.: Высш. шк., 1967.

241 .Уваров А.И. Гносеологический анализ теории в исторической науке. - Калинин: 1973.

242.Уитроу Дж. Дж. Естественная философия времени. - М.: Прогресс, 1964.

243.Успенский Б.А. Из истории русского литературного языка XVIII - начала XIX века: Яз. прогр. Карамзина и ее ист. корни. - М: Изд=во Моск. ун-та, 1985.

244.Фаворский В.А. Время в искусстве. // Декоративное искусство СССР, 1965, №2.

24Ъ.Февр Л. Бои за историю. - М.: Наука, 1991.

246.Федожов Е.В. О понятии "историческая эпоха" (Краткий исторический обзор) // Вестн. Ленинг. ун-та, 1972, № 17. Экономика, философия, право. Вып. 3.- С. 80-87.

247.Фейерабенд П. Избр. труды по методологии науки. - М.: Прогресс, 1986.

24%.Ферро М. Как рассказывают историю детям в разных странах мира. - М.: Высш. шк., 1992.

249.Философия и методология истории/ Сб. статей. М.: Прогресс,

1977.

250.Филоеофия истории: Антология.- М.: Аспект-Пресс, 1994.

251 .Философские аспекты проблемы времени: Межвузовский сборник научных трудов. - Л.: ЛГПИ, 1980.

252.Философские аспекты учения о времени, пространстве, причинности и детерминизме. - М., 1985.

253.Философские проблемы исторической науки. - М., Наука,

1969.

254.Философские проблемы исторической науки//Ученые записки Тартуского государственного университета. Вып. 599. Труды по философии. - Тарту, 1982.

255.Фреге Г, Мысль: логическое исследование //Философия, логика, язык. - М.: Прогресс, 1987. - С. 18-47.

256.Фридман A.A. Мир как пространство и время. - Пб.: Академия, 1922.

251 .Фридрих И. История письма.- М., 1979.

258.Фу ко М. Слова и вещи: Археология гуманитарных наук. - М.: Прогресс, 1977.

259.Фу ко М Археология знания.- Киев: Ника=центр, 1996.

260.Фукуша Ф. Конец истории//Вопр. философии. 1990. № 3. С. 134-155.

26 \ .Хайдеггер М. О сущности истины//М.Хайдеггер. Разговор на проселочной дороге. - М.: Высш. шк., 1991.- С. 8 - 27.

262.Хит Т.И. Современные теории познания. - М.: Прогресс,

1965.

26Ъ.Цетщев В.В. Логическая истина и эмпиризм. - Новосибирск: Наука, 1974.

264.Чудинов Э.М. Природа научной истины. - М.: Политиздат,

1977.

265.Шиллер Ф. Собр. соч.: в 7-ми тт. М.: Худож. лит., 1956.

266.Шкловский В.Б. Конвенция времен /У Вопросы литературы,

1969, №3.

267.Эйд ельман H. Последний летописец. - М., 1983.

26%Янагида К, Философия истории. - М., 1969.

269Яковпева Е.С. Фрагменты русской языковой картины мира: модель пространства, времени и восприятия. - М., 1994.

270Ярошееекий Т.М. Размышления о практике: По поводу интерпретации философии К. Маркса. - М.: Прогресс, 1976.

271 .Ясперс К. Смысл и назначение истории. М.: Политиздат, 1991.

272Allen В. & MonUll W.L. From memory to history. Using oral sources in local historical research. Nashville, Tennessee: The American Association for State and Local History, 1981.

ИЪАтаШ С, Le 14-Juillet; Du Dies irae à Jour de fete// Les lieux des mémoire/Sous la dir. De Pierre Nora. P.: Gallimard, 1984. V. I. La République. P. 421-472.

274AyerAJ, The central questions of philosophy. - L.: Penguin Books, 1978. - 243 p.

215.Bertrand M, La pensée et trauma; Entre psychanalyse et philosophie. -P.; L'Harmattan, 1990.

27H.BrmachE. Historiography; Ancient, medieval & modem - Chicago; University of Chicago Press, 1994.

277.Burke P. (Ed.). New perspectives on historical writing. University Park, PA; Pennsylvania State University Press, 1991.

278.Chicago; The University of Chicago Press, 1981.

279.Christy Т.Е. The methodology of historical research/ZNursing Research. 1975.24(3). P. 189-192.

280.Criticism and the growth of knowledge / Ed. by I.Lakatos and A.Musgrave. - Cambridge: Cambr. Univ. Press, 1970. - 282 p.

281 Edward P. Cheney Lara in History and Other Essays. New Yark, 1927.

282.Faire de l'histoire. V. I—III. Eds. Le Goff J. et Nora P. (P.; Gallimard, 1972-1974.

Gutting G. (Ed.). Paradigms and revolutions; Appraisals and applications of Thomas Kuhn's philosophy of science. - L.: Notre Dame Univ. press, 1980. - 339 p.

284.Hacking I. Language, truth and reason // M.Hollis, S.Lukes (eds.). Rationality and Relativism. - Cambridge (Mass.); The MIT Press, 1986. Pp. 48 -66.

285.Hamtyn D. The theory of knowledge. - L.; Basingstoke, 1970. - 308 p.

286.ffassard, J. The Sociology of Time - L., 1993. 287.Ideologies and mentalities. Cambridge: Polity Press, 1990.

288Jggers G. Historiography in the Twentieth Century; From Scientific Objectivity to the Postmodern Challenge. - Wellington; Wesley an Univ Press, 1997.

289.King P, (Ed.).. The History of ideas. An introduction to method. London: Croom Hehn, 1983.

290.Laudan L. Progress and its Problems: Towards a theory of scientific growth. - Berkeley; Univ. of California press, 1977. - X, 257 p.

291. Leb lane H. Existence, truth, and probability. - Albany; State univ. of N.Y. press, 1982. - X, 466 p.

292.Le Goff et Nora P. (Eds.). Faire de l'histoire. V. I—III. P.: Gallimard, 1972-1974.).

293.Les lieux des memoire/Sous la dir. De Pierre Nora. V. I - IV. P.; Gallimard, 1984.

294.Lloyd C.. Explanation in social history, Oxford; Basil Blackwell, 1986.

295.Loraux P. Le Tempo de la pensee. - P.: Le Seuil, 1993.

296Mannheim K. Essays on the sociology of culture. - L.. Routledge & Kegan Paul, 1956. - VI, 253 p.

297.Manóte íbaum M. The Problem of Historical Knowledge. New York,

1938.

298.Marwkh Arthur. The nature of history. 3rd. ed. L: Macmillan, 1993.

299.Newton-Srnith W.H. The rationality of science. - Boston a.o.; Routletdge & Kegan Paul, 1981. - 294 p.

300.Nora, P. Entre Mémoire et Histoire: La problématique des lieux//Les lieux des mémoire/Sous la dir. De Pierre Nora. P.; Gallimard, 1984. V. L La République. P. XV-XLII.

301.Porter DM. The emergence of the past. A theory of historical explanation.

302.Prigogine I., Stengers /., Entre le temps et l'éternité. - P. Fayard,

1988.

303.Putnam H. Reason, truth, and history. - Cambridge etc.: Cambridge univ. press, 1981. - XII, 222 p.

304.Quim W.V. Two dogmas of empiricism // Human Knowledge: Classical and contemporary approaches. - N.Y., Oxford univ. press, 198?. - P. 241 - 253.

305.Rotenstreich N. Between Past and Present. The Concept of Relative Time. Jerusalim, 1957.

306.Rottgers K. Time as a basic Concept of the theory of histories // Tijdsehr voor fflosofie heuven - Utresht, 1977. Jg 39, N 2.

307.Sha/erR.J. A Guide to historical method, 3rd ed. Homewood, IL: Dorsey, 1980.

308.Spence D. Narrative Truth and Historical Truth. - N.Y.: Norton, 1982. 309.The Philosophy of History in Our Time. - N.Y., 1959.

310/The structure of scientific theories // Ed. by F.Suppe. - Urbana, Chicago, L.: Univ. of III. press, 1977. - 818 p.

311. Vovelle M idéologies et mentalités. - P.; Gallimard, 1982. (Англ. перев.)

312. Vovelk M, La Marseillaise; La guerre ou la paix// Les lieux des mémoire/Sous la dir. De Pierre Nora. P.: Gallimard, 1984. V. I. La République. P. 85-136.

313.Williams B.A.O. The truth in relativism // The proceedings of The Aristotelian Society, new series, vol. LXXV. - L.; Methuen & Co. Ltd., 1975. - P. 215 - 228,

314 .Woodbridge F. The purpose of History. - Kennikat press, 1965. 315. Yottshaîk 21 The Historian and the Historical Document. - N.Y., 1945.