Конфликт властных центров как проблема символической репрезентации географического пространства государства тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 09.00.11, кандидат философских наук Шубин, Владимир Юрьевич

  • Шубин, Владимир Юрьевич
  • кандидат философских науккандидат философских наук
  • 2009, Хабаровск
  • Специальность ВАК РФ09.00.11
  • Количество страниц 156
Шубин, Владимир Юрьевич. Конфликт властных центров как проблема символической репрезентации географического пространства государства: дис. кандидат философских наук: 09.00.11 - Социальная философия. Хабаровск. 2009. 156 с.

Оглавление диссертации кандидат философских наук Шубин, Владимир Юрьевич

Введение

Глава I Пространство власти: становление метафорики 14 властного пространства

1.1. Территория как метафора: географическое и 14 властное пространства

1.2. Ассимиляция государством локальных 34 социальных форм: формирование нового властного центра.

1.3. Соотнесение властных центров и уровней 53 социального бытия

Глава II Симулятивное социальное пространство и институт -симулякр: правовая рамка и социальный смысл

2.1. Генезис симуляционного социального 69 пространства

2.2. Конфликт властных центров в социальном 86 пространстве

2.3. Властные центры: возможность и 100 действительность

Глава III Иерархия социальных пространств: трансформация смыслов властных центров

3.1. «Ворота в глобальный мир», как социально- 124 философский феномен

3.2. «Глобальные ворота» в политическом и 136 социальном пространстве

Рекомендованный список диссертаций по специальности «Социальная философия», 09.00.11 шифр ВАК

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Конфликт властных центров как проблема символической репрезентации географического пространства государства»

Актуальность темы исследования. Проблема символической природы социального пространства, его отличия от пространства физического (географического) еще со времен феноменологического интеракционизма является одной из основных проблем социально-философской мысли. Из сложной и не вполне осознаваемой метафоры социальное пространство превращалось в концепциях мыслителей XX столетия во вполне операциональный конструкт, детерминирующий понимание социальной интеракции. Однако, несмотря на всю разработанность этого понятия, все более остро в социальной мысли последних десятилетий обозначался разрыв между исследованиями «высокого уровня» (философии, теоретической социологии) и прикладными социологическими исследованиями. Последние в минимальной степени использовали разработки философов, предпочитая без должной рефлексии заменять их «инструментами», заимствованными из области «здравого смысла», из повседневной практики. В результате целостность социального пространства и его отдельных локалов оставалась не концептуализированной.

Особенно остро и противоречиво это проявлялось в отечественной социологии и теории управления, в политической практике. Здесь опыт базовых «западных» теорий не рефлексировался и отбирался, а механически заимствовался, входил в мифологическое пространство повседневности, минуя уровень философского осмысления.

Не вдаваясь в причины этого явления, уже достаточно подробно описанного в специальной литературе, отметим его важнейшее следствие -заимствования последних лет, особенно в сфере политических институтов, осуществлялось путем воспроизведения «внешней формы» института при почти полном игнорировании его истории, функциональной нагруженности и культурной обусловленности. При перенесении на отечественную почву институт попадал в совершенно иные социально-культурные условия и, соответственно, получал иную смысловую нагруженность.

Плотное смысловое пространство теоретических концептов «западных» теорий не позволяло осмыслить эту инаковость. Она воспринималась только как «погрешность», «ошибка», «недостаточное развитие» данного института или иного социального феномена. Сами реальные практики, возникающие вокруг и по поводу этого института, вытеснялись в область «неформального», которая охватывала все большие пространства. В конечном итоге, реальность и ее социально-философская рефлексия все более расходились по разным, непересекающимся плоскостям. В результате сама реальность оставалась непоименованной, лишенной адекватных концептов. Последнее не только снижало качество философской рефлексии, но и обессмысливало, хаотизировало саму реальность, лишенную концептуальной нагруженности.

Одной из «жертв» такого отсутствия философской рефлексии наличной социальной реальности и стал институт местного самоуправления (властный центр, организующий межличностное взаимодействие) в его взаимодействии с государственными институтами (властным центром, организующим социальное пространство и социальную структуру).

Анализ самоорганизации общества, функционирования института местного самоуправления предпринимался в последние годы множество раз и в экономической, и в политологической и даже социологической плоскости. Отсутствовал только философский анализ места местного самоуправления, как автономного властного центра, онтологически равного властному центру государства в структуре социального пространства, роли власти, государства в процессе концептуализации самого социального пространства. В результате местное самоуправление в России принимало на себя самые различные политические, хозяйственные и иные функции, кроме одной - быть формой самоорганизации местного сообщества. Для того, чтобы такая возможность появилась и необходим социально-философский анализ института местного самоуправления в общей структуре социального пространства. Такой анализ и предпринимается в настоящей работе. Мы попытались в нашем исследовании соединить философские построения самого высокого уровня и конкретные повседневные практики муниципального строительства.

Концептуализировать непоименованное пространство российской политики в одном из наиболее «болезненных» ее узлов. Этим определяется актуальность избранной темы исследования.

Степень разработанности проблемы. Проблема, решение которой предполагается в настоящей диссертации по самой структуре ее постановки опирается на несколько достаточно разнородных корпусов текстов. Во-первых, это работы, направленные на исследование социального пространства как такового (Г. Зиммель, А. Щюц, Н. Луман, П. Бергер, А.Ф. Филиппов, С.И. Каспэ и некоторые другие). Именно из работ этих авторов мы эксплицируем собственное понимание социального пространства, роли власти и властного дискурса в его концептуализации. Не менее значимы для нашего анализа концептуальные работы Ч. Тилли, К. Скиннера, М. Кревельда, Ш. Айзенштадта, И. Валлерстайна, Э. Шилза, С. Каспэ и ряда других исследователей, посвященные генезису политических форм и интерпретации власти, как персонифицированного и центрированного понятия. Именно здесь было сформулировано качественное своеобразие государства как единственной территориальной (пространственной) политической формы (властного центра) и ее роли по отношению к социальному пространству. В этом плане наше исследование противопоставляет свое понимание власти и властного центра традиции, идущей от французского постмодернизма с его децентрированной трактовкой власти (Ж. Бодрийяр, М. Фуко, Ж. Делез и др.)

Определенную роль играет и блок работ, составляющий эмпирическое основание нашего философского акта. Это исследования местного самоуправления. Проблемы местного самоуправления уже более двух десятилетий вызывают живой интерес обществоведов. Наиболее значимыми для нашего исследования стали труды В.Ф. Аврамова, Г.В. Атаманчук, В.В. Бакушева, А.Г. Большакова, В.Я. Гельмана, В.В. Еремяна, A.B. Кынева, С.А. Левкова, С.И. Рыженкова, A.C. Сунгурова, Д.И. Саначева, и некоторых других1. Эти тексты позволили не только проследить становление содержания категории местного самоуправления и ее «национальные модусы», но и выявить его структурно-институциональные особенности, специфику социальных отношений, задаваемых данной институциональной системой.

Не менее значимы для нашего анализа работы, рассматривающие становление понятия «территориальное государство» в Новое Время, как особого способа организации социального пространства (нисходящая символизация). Здесь большое значение для нас имели работы выявляющие в качестве специфической, отличной от всех иных черты государства его территориальность как особое, субстанциональное качество данного властного центра. В рамках государства впервые в истории человечества понимание географического (физического) и социального пространства

1 Абрамов В.Ф. Российское земство: экономика, финансы, культура. М., 1996; Асеев Л.А. Муниципальные образования как субъекты системы политического управления: анализ регионального опыта. Докт. дисс. М., 1999; Атаманчук Г.В. Сущность и истоки местного самоуправления / /Муниципальный мир. 1999. N1; Саначев И.Д. Местное самоуправление в России, Владивосток, 2006; Бакушев В.В. Модели организации местного самоуправления. Актуальные проблемы реформы местного самоуправления в современной России. М., 1998; Государственное управление и самоуправление в России. Очерки истории. М., 1995; Емельянов H.A. Муниципальные системы зарубежных стран. М.-Тула, 1998; Курьянов И.И. Проблемы местного самоуправления. М., 2000; Наймушина С.Г. Конституционно-правовые основы организации и взаимодействия органов государственной власти и местного самоуправления. Докт. дисс. М., 1999; Пронина Л.П. Федеральный бюджет и местные финансы / / Финансы. 2000. N1; Реформы местного самоуправления в странах Западной Европы. Сб. статей и обзоров ИНИОН. М., 1993. жестко совмещаются. Вместо социальной организации людей в качестве базовой семантики категории возникает и в конце концов становится преобладающей социальная организация территории. Люди же превращаются в особый социальный объект - народ, населяющий данную территорию. Эту позицию проводят в своих работах Б. Бади, М. Ван Кревельд, С.И. Каспэ, Ч. Тилли, К. Скиннер, С. Розоу, О. Хинтце, О.В. Хархордин, А.Ф. Филиппов и ряд других отечественных и зарубежных авторов2.

Однако нас интересовало не происхождение государственной формы как таковой, а взаимодействие ее с институциональными формами городов, как образца (институциональной матрицы) самоуправляющейся системы. Здесь корпус используемых источников распадается на три блока. В первый входят работы, связанные с историческим становлением городского самоуправления. Это, прежде всего, труды Д. Андерсона, М. Блока, Ф. Броделя, С. Каспэ, и некоторых других авторов, относящихся к этой традиции3. Не менее значимы для нас работы напрямую посвященные городу как особому социальному феномену. Здесь необходимо указать исследования С.Ю. Барсуковой, Л.Е. Бляхера, В.В. Вагина, А.Е. Карпова, И.Д. Саначева, О.В. Трущенко и других4. Из этих работ мы почерпнули сам подход к анализу городского пространства, представления о функциях центра города, особенностях его пространственной организации, а также, что особенно важно, представления о специфике советских (российских) города XX столетия.

И, наконец, последний блок, связанный с проблемой концептуализации городов как самоуправляющихся внепространственных

2 Badie В. Inventions et reinventions de 1 Etat, P, 1987; Скиннер К. The State/ Понятие государства в четырех языках. - СПб, 2002; Каспэ С.И.Центры и иерархии: пространственные метафоры и политическая форма Запада. - М., 2008; Хархордин О.В. Что такое государство// Указ. Раб.

3 Бродель Ф. Средиземноморье и Средиземноморский мир в эпоху Филиппа II. - М., 2003.

4 Российское городское пространство: попытка осмысления. - М., 1998. сетевых) структур, представляют собой работы, написанные под влиянием концепции О. и Д. Андерсона («Ворота в глобальный мир»). Это Е.С. Алексеенкова, A.A. Казанцев, A.C. Кузьмин, В.М. Сергеев и некоторые другие5. Анализ этих работ позволил нам сформулировать собственную исследовательскую позицию и цель исследования.

Цель исследования - определить смысл конфликта властных центров в процессе оформления символической репрезентации географического пространства.

Объект исследования - символическая репрезентация географического пространства.

Предмет исследования - властные центры как источник символизации географического пространства.

Целью, предметом и объектом исследования определен круг задач, выступающих этапами нашей работы:

• Определение властных центров как источников конфликтующих социальных смыслов.

• Выявить и проследить генезис территориальных метафор и нового властного центра как их источника, выявить основания его противопоставления иным политическим формам.

• Определить особенности трансформации географического пространства в социальное за счет наделения его системой социальных символов.

• Определить условия, породившие «допущение» государством как основным источником социальных смыслов политического иного в социальном и политическом пространстве - местного самоуправления.

5 Андерссон О., Андерссон Д. (ред.) Ворота в глобальную экономику. М. - 2001.

• Определить смысл дискурсивного противоречия между властными центрами и концептуальные возможности его разрешения.

Методологической основой исследования выступает концепция Э. Шилза, выдвигающая в качестве основы социальности социальное воображаемое (символически нагруженный пласт реальности). Важным методологическим основанием работы является тезис К. Шмидта о политическом, как форме «завершения» социального. Дополнительным методологическим посылом нашей работы выступает положение Ч. Тилли о государстве как единственной политической сверхформе и С.И. Каспэ о пространственном центре, продуцирующем политический символизм, концептуализирующий и оформляющий социальное пространство. Новизна исследования заключается в том, что впервые:

• Показана и философски зафиксирована символико-конструирующая функция властного центра по концептуализации социального пространства.

• Установлено, что источником противоречия между властными центрами выступает их стремление распространить свои формы символической репрезентации на одно и то же социальное пространство в отсутствие иерархической соподчиненности центров.

На защиту выносятся следующие положения:

• В период Нового времени в Европе новый тип дискурса, порождающий новую систему социальных метафор, связанную с пространственностью. В рамках смыслового ряда государств эпохи модерна географическое пространство «захватывается» социальным и совмещается с ним. Внепространственные (персональные или вселенские) политические формы вытесняются на периферию социальной реальности. Политические смыслы, в рамках классической концептуализации власти, идущей от Т. Гоббса, исходя из властного центра «вниз», наполняют локал географического пространства, завершая его в качестве социального. Стремясь сконструировать гомогенное социальное пространство, властный центр (государство) был, тем не менее, вынужден обеспечить необходимый минимум личной свободы и инициативы социальным акторам. В рамках либеральной социально-философской традиции семантизация шла снизу вверх, «порождая и завершая» политическое.

Формой обеспечения такого минимума личной свободы и инициативы и стало местное самоуправление как качественно иной властный центр, в Европе, который в отличие от государства был не столько источником концептуализации территории, сколько межличностного взаимодействия.

В России имперская (Вселенская) политическая форма - «остров Русь» - не была вытеснена государством, но приобрела специфическую «двуслойность». Сохраняя символически слой вселенского проекта «святой Руси», страна, существуя как государство среди государств, обретает «защитный слой» из имитационных (симулякровых) институтов. Одним из них и стал институт местного самоуправления, превратившийся в особого рода симулякр.

Этот симулякр создавался за счет отрыва низового уровня управления территориального государства от основного массива государственного организма. В результате в одном социальном пространстве оказались два онтологически равных властных центра. В работе анализируются философские механизмы преодоления этого противоречия и воссоздания целостности социального пространства.

Теоретическая значимость исследования состоит в углублении наших представлений о видах властного взаимодействия в социальном пространстве как способе выработки форм символической репрезентации социального пространства, способах его конструирования и концептуализации. В работе эксплицируется связь между символическими и повседневными социальными структурами, определяющими социальные практики в ходе локальной самоорганизации социума. Разработанные в работе философские подходы могут стать основанием для организации исследования местного самоуправления в рамках позитивных наук (социологии, политологии, экономики).

Практическая значимость работы состоит возможности разрешения институционально заданного конфликта между властными центрами различного уровня за счет «разведения» их по разным уровням социального бытия (личностный, пространственный). Результаты исследования нашли отражение в практике работы ряда подразделений мэрии города Хабаровска, легли в основу спецкурса, прочитанного автором в 2007 году в Хабаровском филиале Санкт-петербургского института внешнеэкономических связей, экономики и права студентам специальности «экономика» и «юриспруденция».

Апробация. Основные результаты исследования отражены в монографии и двух научных статьях, в том числе в статье, опубликованной в журнале, входящем в список ВАК РФ. Положения диссертации доложены на одной Всероссийской и двух городских конференциях. Доклад на основе диссертационного исследования был заслушан на теоретическом семинаре кафедры философии и культурологии Тихоокеанского государственного университета. В основу диссертационного исследования легла магистерская диссертация, защищенная автором в Московской высшей школе социальных и экономических наук в 2005 году. На основе результатов исследования составлен проект (руководитель - Л.Е. Бляхер), получивший поддержку РГНФ. Диссертация обсуждена и рекомендована к защите на кафедре философии Дальневосточного государственного гуманитарного университета.

Структура диссертации. Диссертационное исследование состоит из введения, трех глав (восьми параграфов), заключения и списка использованной литературы.

Похожие диссертационные работы по специальности «Социальная философия», 09.00.11 шифр ВАК

Заключение диссертации по теме «Социальная философия», Шубин, Владимир Юрьевич

Выводы по II главе

Полицентрическая структура социального пространства Запада, являясь уникальным стечением условий, была концептуализирована и навязана миру в качестве Всеобщей и универсальной. Соответственно, в условиях моноцентрической властной структуры и властного поля она инициировала парадоксальность социального бытия. В качестве примера моноцентрической властной структуры в работе рассматривается властное пространство России и порождаемое им социальное пространство. Российское социальное пространство со времен становления Московского государства (концепции «Москва - третий Рим») обладало специфической формой бытия. В соответствие с господствующей концепцией «острова России» («святой Руси») оно одновременно было бытием вселенского проекта (остальной мир - морок) и ограниченным (государственным) пространством, как любой остров. Такая форма концептуализации давала достаточно парадоксальную структуру социального пространства, обозначенную в работе как «двуслойность». Для поддержания существования «вселенского проекта» он должен был принять форму пространственно ограниченного государства среди государств. С целью сохранения имперского ядра возникает «защитный слой» из государственных институтов. Вместе с этим слоем заимствуется и институт местного самоуправления.

Становление институтов местного самоуправления в России процесс сложный и противоречивый. Реальные формы самоуправления были в ходе развития вытеснены имитационными формами - земствами. Реальную роль земства приобретали лишь в условиях нескольких губерний, включенных в «ядерную» территорию страны, и активности местного дворянства. Но даже здесь земства не имели территориального принципа управления. Они объединяли определенную группу населения, но не территорию. На территории продолжали осуществлять свои полномочия государственные служащие.

В советские годы в основу конструирования местного самоуправления был положен территориальный принцип (район, город, область и т.д.), что неизбежно породило скрытый конфликт между советскими и партийно-хозяйственными органами и, соответственно, деградацию последних. Однако, несмотря на их явную недееспособность, именно они выступили «матрицей» для построения местного самоуправления в России. Местное самоуправление в России стало территориальным институтом. Тем самым, в рамках одного социального пространства оказывались два противоположных по направлению источника символизации.

Более того, нижний уровень управления был выведен из под контроля государственной власти. Таким образом, на одной территории оказались два онтологически равных властных центров, не находящихся в отношении соподчинения. Государство (иерархический властный центр) задает, точнее, пытается задать некоторую гомогенную метафорику политического и социального пространства. Проводником его интересов на территории (во всяком случае, в идеале) служит региональная власть. Основным ресурсом низового уровня территориальной власти выступает «столичный город». Именно здесь сосредоточены основные финансовые, транспортные и людские ресурсы. Но город обладает собственной управленческой структурой. Его территория, практически, выведена из-под контроля государства. В то же время, инаковость муниципалитета как Другого центра оказалась не осмыслена и не воплощена в систему иных концептов. Он оказывался не иным, а еще одним властным центром. Отсутствие концептуального философского оформления его социальной природы, как Другого, качественно отличного властного центра и не дает возможности решить задачу на уровне позитивной науки и управленческих решений.

Глава III

Иерархия социальных пространств трансформация смыслов властных центров

3.1. «Ворота в глобальный мир» как социально-философский феномен

Выход из описанной выше ситуации (отнюдь не простой и не очевидный, но возможный) заключается, на наш взгляд в необычайно сложной организации глобального социального пространства. Современное социальное пространство и формы его концептуализации представляют, своего рода, «матрешку», встроены друг в друга. На низовом (первоначальном) уровне расположено пространство повседневности, основанное на коммуникации «глаза» в глаза». Здесь момент «социального воображаемого» сведен к минимуму. Наиболее яркий образец концептуализации этого пространства представлен в трудах М. Бубера, экзистенциалистов /82а/. Другой уровень - это уровень гомогенного пространства государства, отграниченного от окружающего мира границами (квазифизическим объектом). Географическое пространство здесь наделяется набором социальных смыслов, задающих его гомогенность, концептуализирующих его выделение из «географии». Сам символизм, как показал С.И. Каспэ, «заимствуется» из трансценденции» /38/. Под «социальной трансценденцией» в данном случае понимается нерефлексивная система представлений о высшем смысле существования территории и населения, его миссии. Само наличие такой миссии (Свобода, Спасение, Правда и др.) сливает воедино территорию и население в концепте «страна». Она же задает и наиболее существенные характеристики «воображаемых» социальных объектов - народ, нация и т.д. Концептуализация этого уровня осуществляется в пространстве политической философии /57, 63, 91/. Гомогенное политически заданное социальное пространство постепенно символически захватывает (осваивает) локальные анклавы, созданные системой межличностных, сетевых контактов. Социальное воображаемое навязывает себя повседневности. Как ярко демонстрируют П. Бергер и Т. Лукман /9а/, контрагент воспринимается уже не как «просто» другой, но как представитель некоторого воображаемого сообщества, черты которого накладываются на него. Тем самым, локальное пространство приобретает статус случайного, акцидентного. Только мощнейшая традиция либерализма, заданная Д. Локком и Ж.-Ж. Руссо /53а/, позволила это, в целом, случайной форме, модусу господствующего символизма получить собственное автономное бытие.

Над территориальным уровнем и надстраивается его более общий уровень - уровень «глобального мира».

Если в XV - XVI столетиях, государства, конструируя территорию, отгораживались от всего внешнего, то уже в XVII столетии ситуация начинает меняться. Возникает Вестфальская система, как некое протоглобальное пространство. Возникает возможность проникновения «за границу», правила этого проникновения. Характерно, что в рамках первых теорий глобализации и способов осмысления глобального мира «героями дня», по-прежнему, оставались государства. Их характеристики экстраполировались на глобальное пространство и на пространство повседневного общения.

Однако, подлинная глобализация, жертвой которой и стала социалистическая система, возникает лишь в послевоенные годы в XX столетии. Ее участниками оказывались не государства с их территориями, но социальные сети, организуемые поверх государственных границ. В результате социальные пространства оказывалось «встроенными» друг в друга. Сетевое «глобальное пространство», в котором существуют автономные и замкнутые на себя государства со сконструированными ими социальными пространствами своих стран. В этих пространствах существуют сети локальных сообществ. В результате возникает уникальная ситуация. Минимальный и максимальный уровни социального пространства организуются межличностными контактами, тогда как государства организуются территориально. Соответственно, для государств «открыться» глобальному миру, значит лишиться существенной части своих прерогатив. Тогда как местные сообщества входят в глобальные сети легко, поскольку организованны на том же сетевом принципе. Соответственно, в условиях моноцентрического пространства функция властного центра, источника социального символизма полностью отходит к государству. Местное самоуправление же организует принципиально иное взаимодействие. Наиболее явно это проявляется при опоре на концепцию «ворот в глобальный мир» и «воображаемых сообществ» Д. Андерсона/2/. О ней и пойдет речь в данном параграфе.

Итак, местное самоуправление на Дальнем Востоке России, как, впрочем, и в России в целом, не получило должного развития. Более того, во многих случаях сам факт его введения существенно осложняет становление и структурирование социального пространства. Казалось бы, есть все резоны, чтобы отказаться от этого не вполне логичного нововведения. В то же время, все более понятно, что именно МСУ позволяет включить территорию в сеть глобальных обменов. Через ее, отличную от государственной, метафорику вся территория получает возможность найти наиболее адекватного покупателя для своей продукции, наиболее адекватного поставщика. Термин «глобализация», используемый сегодня предельно широко и не всегда конкретно ,требует серьезного уточнения. Что это за «глобальный мир», в который стремятся попасть или стараются не попасть? Ниже мы рассмотрим концепцию глобализации, непосредственно связанную с нашей проблемой - концепцию «ворот в глобальный мир», предлагаемую группой В.М. Сергеева.

На сегодняшний день существуют три базовые модели глобализации. Согласно первой из них, глобальная экономика есть своего рода равномерно распределенная по планете сеть экономических и политических взаимосвязей, обеспечивающих всем участникам мирового экономического процесса "равные возможности" и (в идеале) устойчивое развитие. К числу сторонников данной модели относятся, как правило, ученые и публицисты, придерживающиеся монетаристского взгляда на мировую экономику (М.Фридман и др.).

Вторая модель, видящая в глобализации новый механизм господства "золотого миллиарда" над большинством населения планеты, в теоретическом плане тесно связана с концепцией мир-системы И. Валлерстайна. Такая трактовка характерна прежде всего для национально ориентированных интеллектуальных и политических кругов стран, не входящих в ОЭСР (А.Зиновьев, У.Чавес и др.), а также для левой интеллигенции стран ОЭСР.

В рамках третьей модели, основанной на активно развивающейся в последние два десятилетия теории социальных сетей, мировая экономика рассматривается как многоуровневая система, верхний уровень которой составляет сеть так наз. "ворот в глобальных мир" - компактных территорий мегаполисов, соединяющих в себе функции транспортных узлов, финансовых центров, а также центров образования, науки и политического влияния /3/. Эти "ворота в глобальный мир" обеспечивают доступ к глобальной экономике обширным территориям, входящим в сферу их экономического и политического притяжения ("хоре"). Следует отметить, что далеко не у каждой страны есть такие "ворота", а следовательно, "хора" может охватывать территорию не одного, а нескольких государств, часть которых может, в свою очередь, обладать, так сказать, региональными "воротами" ("воротами" второго порядка). Наряду с этими "адекватно глобализованными" территориями существуют и территории "дальней периферии", не получающие от глобальной экономики никаких преимуществ, но несущие, наряду со всеми остальными, бремя ее поддержания (что дает определенные основания для теории "золотого миллиарда"). Наличие у государства собственных "ворот в глобальный мир" позволяет национальным политическим, экономическим, научно-образовательным и культурным элитам войти в узкий клуб лиц, участвующих в принятии ключевых решений на глобальном уровне в каждой из этих сфер. Данная модель кажется нам наиболее адекватной существующей реальности в силу нескольких соображений.

Во-первых, крайне неравномерное распределение по поверхности нашей планеты экономической активности - неоспоримый факт. Даже в самых развитых странах имеются громадные территории, практически никак не включенные в глобализационный процесс (например, северная часть Швеции или обширные земледельческие районы южной Италии, Испании и США); более того, в результате коллапса ряда отраслей трансформационной экономики многие промышленные районы таких стран "деглобализируются" (достаточно посмотреть на Шеффилд, бывший в начале XX в. крупнейшим мировым центром сталелитейной индустрии и одним из самых благополучных городов Европы, или на Детройт - некогда столицу мирового автомобилестроения). Более того, «неравенство» территорий в рамках концептуализированного политически пространства вполне согласуется с прогрессистскими концепциями. Ведь постиндустриальное (глобальное) общество возможно, только, если рядом присутствует индустриальное /89/

Во-вторых, территории с высоким уровнем экономической активности все более интенсивно взаимодействуют поверх национальных границ, особенно в сфере финансов и экономики знаний, чему немало способствует развитие компьютерных технологий и технологий связи, также весьма неравномерное в географическом плане.

В-третьих, при сравнении территорий с аномально высоким уровнем экономической активности сразу же бросается в глаза, что профиль этой активности во всех случаях определяют трансакционная экономика (предоставление различного рода высокоспециализированных финансовых и менеджериальных услуг), экономика знаний (деятельность в области образования, науки и исследовательских разработок), а также транспортная инфраструктура и инфраструктура связи, обеспечивающие быструю передачу больших потоков информации и высокую способность к медиации человеческих контактов (вокзалы, аэропорты, гостиницы, конференц-залы и т.д.). Кроме того, именно на этих территориях сосредоточено производство смыслов и образцов текстов (в семиотическом смысле), тиражирующихся в глобальном масштабе (центры кинопромышленности, информационные агентства, редакции глобальных телекомпаний, высокая мода, издательская индустрия, глобальная реклама и глобальный пиар, шоу-бизнес).

На наш взгляд, модель "глобальных ворот" открывает важные инструментальные возможности для понимания того, каким образом национальные экономики интегрируются в глобальную экономическую систему. Она не только позволяет оценить актуальное положение дел в этой сфере, но и создает основу для обсуждения стратегии стран, чья интеграция в глобальную экономическую систему еще не завершена, в т.ч. и столь громадных по своей территории, ресурсам и населению, как Россия, Индия, Китай и Бразилия. Ни одна другая теория глобализации не дает ответа на вопрос, как могут быть включены в глобальную экономику переходные экономики такого масштаба. По своему устройству глобальная экономика очень напоминает позднесредневековую европейскую городскую сеть и сама является сетью мегаполисов - "ворот в глобальный мир", в которых, как в ганзейских и североитальянских городах средневековья, сосредоточены и богатство, и власть, и инновации. На наш взгляд, это связано с тем, что по мере роста транзакционной экономики и экономики знаний в узлах транспортной, финансовой, интеллектуально-инновационной инфраструктуры оказывается сконцентрирован важнейший ресурс - доверие. Дело в том, что доверие поддерживается не только и не столько институтами, сколько устойчивыми сетевыми взаимодействиями. Взаимопроникновение и постоянное взаимодействие сетей в узко локализованной зоне приводит к синергетическому эффекту: зона концентрации транзакционной экономики и экономики знаний аккумулирует все больше ресурсов, в значительной мере высасывая их из ближнего, а затем - и дальнего окружения.

В "воротах в глобальный мир" концентрируются трансакционная экономика и экономика знаний, обслуживающие целые субконтиненты, ибо самих "ворот" очень мало: в Северной Америке - оси Нью-Йорк - Бостон и Сан-Франциско - Лос-Анджелес, Сиэтл/Ванкувер и Майами; в Европе — Лондон, коридор Милан - Венеция, ось Роттердам - Амстердам и Франкфурт; в Азии - ось Токио - Осака, Шанхай, Гонконг и Сингапур. В Австралии и Океании на этот статус может претендовать Сидней, в Латинской Америке (по нашей оценке) - Сан-Паулу. В Африке "ворот" нет вообще.

Если мы хотим понять, какие факторы способствуют формированию "ворот в глобальный мир", нам нужно более детально проанализировать внутреннюю структуру последних. Наметив общие контуры проблемы и дав достаточно подробные технические описания примерно десятка "ворот" - от Нью-Йорка до Сингапура, создатели данной модели /5/ оставили непроясненными некоторые весьма существенные аспекты, в т.ч. касающиеся условий появления, функционирования и эффективного взаимодействия социальных сетей высокой плотности. Почему такие сети складываются и действуют на очень ограниченной по размеру территории? Что мешает более или менее равномерно "размазать" их по планете (создать "мировую деревню"), вовлекая в глобальную экономику значительные человеческие и экономические ресурсы неосвоенных территорий?

Ключ к ответу на эти вопросы, на наш взгляд, кроется в самой специфике процесса интеграции социальных сетей. Социальные сети интегрируются не только через формальные текстовые коммуникации. Важнейшим компонентом их интеграции выступает образная и неформальная коммуникация, возможности для осуществления которой по существующим каналам связи, в т.ч. основанным на современных компьютерных технологиях, весьма ограниченны. Несмотря на все успехи дистанционного обучения, теле- и интернет-конференций и т.п., личные контакты по-прежнему обеспечивают гораздо более высокий уровень доверия между коммуникантами, чем взаимодействие через технические каналы связи. Между тем именно доверие является наиболее значимым фактором создания социальных сетей, особенно если речь идет о социальных сетях с плотной структурой, предполагающих высокий уровень надежности. Институциональное доверие не заменяет доверия трансперсонального, формируемого через устойчиво повторяющиеся личные контакты. Как показывают многочисленные случаи нарушения имперсонального доверия в странах ОЭСР, широко распространенное представление, будто для эффективного функционирования общества и экономики достаточно имперсонального доверия, которое обеспечивается верховенством права", есть не более чем иллюзия. Осознание недостаточности институционального анализа для объяснения реальной работы важнейших экономических и политических механизмов и дало толчок исследованиям социальных сетей как необходимой "смазки" институционального механизма.

Едва ли приходится сомневаться в том, что проблема доверия играет ключевую роль в поиске ответа на поставленный еще Д.Нортом вопрос о соотношении формальных и неформальных институтов. Именно разработка концепта доверия позволила приблизиться к пониманию способности людей к эффективному взаимодействию. Так, по мнению Д.Гамбетты, доверие как ожидание благоприятного или, по крайней мере, не негативного поведения в условиях, когда это поведение неподконтрольно, позволяет преодолеть неуверенность, обусловленную нехваткой информации о партнере. Доверяя, индивид рискует, но этот риск доброволен и связан с процессом принятия решения/84/. Можно выделить два важных фактора: риск доверия, т.е. вероятность нежелательного поведения, и цену ставки (возможной потери в случае такого поведения). В условиях мегаполиса, вследствие интеграции в глобальную экономику, как правило, многонационального, что резко ограничивает возможность апелляции к общим культурным и социальным образцам, этот риск значительно возрастает, а, следовательно, повышается и роль межличностного доверия. Согласно заключению приверженцев когнитивного подхода /75/, при оценке ситуации экономические акторы анализируют внешние импульсы на основе уже существующих "ментальных карт". Иначе говоря, каждый из субъектов экономического взаимодействия руководствуется двумя представлениями о степени риска, которые влияют на принятие решений о том, взаимодействовать или не взаимодействовать.

Поскольку институциональное доверие не снимает риска быть "неправильно понятым", социальные сети "глобальных ворот" выступают своего рода площадкой для выработки общего видения ситуации и формирования общего образа будущего. В обществах же, где имеет место нехватка институционального доверия и нестабильность норм, межличностное доверие определяет саму возможность существования "глобальных ворот". Социальные контакты и индивидуальные сети, основанные на доверии, позволяют индивидам организовывать эффективную интеракцию.

Для эффективного взаимодействия в зоне «ворот» необходимы единые, эффективные и понятные для всех правила игры. Но в условиях становления рынка закон чаще всего не действует, и экономические акторы игнорируют создаваемые сетями власти правила игры (если, конечно, те не опираются на операциональный опыт этих акторов), воспринимая их как структурное насилие. Ситуация усугубляется тем, что в обществах с переходной экономикой остро стоит проблема неадекватной интерпретации, порождаемая расхождениями в восприятии ситуации разными социальными сетями. А это уже проблема когнитивных конструкций, сквозь призму которых идет восприятие реальности. Как известно, в институционализированных экономиках взаимодействие экономических акторов значительно облегчает наличие знания о стабильно функционирующих институтах, которые могут быть привлечены в качестве "третьей стороны". Однако зона "ворот" - это место соприкосновения множества национальных экономик, и действующие там акторы оказываются в двойном институциональном поле, будучи вынуждены подчиняться не только нормам, установленным на территории "ворот", но и правилам собственной "метрополии". Кроме того, поскольку скорость экономических, социально-политических и интеллектуальных трансформаций в зоне "ворот" обычно очень велика, институты зачастую просто не успевают закреплять выработанные в результате сетевого взаимодействия неформальные практики, тормозя дальнейшее развитие инноваций, новых форм взаимодействия и т.д.

Приведенные аргументы позволяют утверждать, что межличностное доверие выступает решающим условием эффективного взаимодействия социальных сетей. Но необходимость систематических личных контактов в сочетании с ограниченностью временного ресурса, в свою очередь, делает практически неизбежной концентрацию социальных сетей на очень небольших пространствах. Социальные сети фактически функционируют как клубы, где интерперсональные контакты принимают форму не парных взаимодействий, но общего фонового взаимодействия. Существование подобных "клубов", естественно, требует регулярного пребывания их членов на некой общей территории, где имеются условия для осуществления успешных взаимодействий.

Иначе говоря, профиль профессиональной активности в зоне "ворот" связан с самой ролью этой зоны как узла текущих согласований повседневных решений в рамках глобальной экономики. Именно отсюда и вытекает набор функций, которые должна поддерживать экономическая структура "глобальных ворот". Транспортная инфраструктура и индустрия гостеприимства создают условия для приезда и комфортного проживания участников глобальных "клубов". Образовательные учреждения и высокостатусные инновационные и исследовательские сообщества обеспечивают необходимый уровень экспертизы. Развитая банковская сфера облегчает принятие финансовых решений, имеющих ключевое значение как для повседневной экономической деятельности, так и для инновационно-инвестиционной активности. То есть, мы видим, что с экономической и социальной точки зрения профиль "ворот" определяется потребностью в минимизации транзакционных издержек, как финансовых, так и временных.

Исходя из вышесказанного, можно утверждать, что территория, претендующая на роль "ворот в глобальный мир", должна удовлетворять следующим условиям: (а) она должна быть крупным транспортным узлом глобального или макрорегионального уровня; (б) на ней должны концентрироваться существенные по мировым масштабам финансовые ресурсы; (в) она должна быть оснащена адекватной инфраструктурой связи, выступая, как минимум, одним из региональных узлов мировой коммуникационной инфраструктуры; (г) на ней должны быть обеспечены условия для деятельности и воспроизводства квалифицированного экспертного сообщества (наличие научно-образовательных и научно-информационных центров мирового уровня, библиотек и т.п.); (д) на ней должны быть адекватно представлены индустрии комфорта и высоких технологий, в т.ч. гуманитарных: она должна быть макрорегиональным или глобальным центром искусства, высокой моды и шоу-бизнеса, а также обладать качественной и доступной рекреационной инфраструктурой; (е) она должна иметь относительно развитую индустрию гостеприимства. Переводя наше рассуждение на более высокий уровень абстракции, можно отметить, что в пространстве «глобальных ворот» происходит концентрация смыслов, их столкновение и, соответственно, возникновение новых способов мыслить социальное, экономическое и т.д., происходит рождение инноваций. В силу того, что глобальные ворота представляют собой специфический локал, выделенный из окружающего социального пространства, находящийся в «нигде», здесь такое рождение оказывается возможным, не наталкивается на ощутимое противодействия. Как эта модель может сработать по отношению к одному из вариантов организации социального пространства, мы и покажем далее.

3.2. «Глобальные ворота» в политическом и социальном пространстве

Итак, "ворота в глобальный мир" предоставляют собой естественную и комфортную среду для функционирования социальных сетей. Через посредство «ворот» локальные и территориальные пространства сливаются в глобальное. Тем самым, возникает возможность их неконфликтного существования. Эта среда обладает собственной динамикой развития. Производя не только экономический, но и политический продукт, "ворота в глобальный мир", по крайней мере - в странах с развитой демократией, парадоксальным образом мало нуждаются во взаимодействии с формальными политическими институтами. Эта особенность хорошо прослеживается на примере таких стран, как Соединенные Штаты, Канада и Австралия, где глобальные и региональные "ворота" (Нью-Йорк, Сан-Франциско - Лос-Анджелес, Монреаль, Сидней) не совпадают со столичными городами (Вашингтон, Оттава, Канберра). В странах с "традиционными" экономическими центрами, сложившимися еще до оформления зрелых демократических систем, а также в новых индустриальных странах, где формирование демократических институтов шло вслед за экономическим развитием или еще не завершилось, "воротами в глобальный мир" (глобального или регионального уровня) обычно выступают столичные мегаполисы. Этот факт наводит на весьма серьезные размышления.

Формальная институционализация демократических институтов нередко приводит к сознательному географическому дистанцированию политических институтов от мест сгущения экономических социальных сетей. Любопытно, что в средневековой Европе подобное дистанцирование имело противоположный смысл - экономические центры складывались вдали от центров политической власти и в борьбе с ними. Чтобы разобраться в истоках такой ситуации и тем самым приблизиться к пониманию влияния полицентрической модели организации социального пространства на соотношение пространственной локализации политических, экономических и интеллектуальных центров, целесообразно провести несколько концептуальных границ.

Попробуем определить власть как механизм легального и легитимного ограничения свободы (физической и ментальной) индивида, насилие - как нелегальное и нелегитимное ограничение свободы индивида, а структурное насилие - как ограничение легальное, но нелегитимное. Очевидно, что, квалифицируя тем или иным образом совершенные по отношению к нему действия, индивид исходит из собственной картины мира, т.е. из некоего набора образов и смыслов. Отсюда следует, что власть является "реальной" только тогда, когда опирается на поддерживающую ее когнитивную структуру, формирующую доверие объекта власти к субъекту таковой, и обеспечивает генерирование и трансляцию образов и смыслов. Это отличает власть от структурного и прямого насилия, которые не опираются непосредственно на когнитивные конструкции и не подкреплены доверием объекта воздействия к субъекту оного .

Приведенные выше рассуждения имеют прямой выход на проблему соотношения пространственной локализации политического, экономического и интеллектуального центров. Представляется, что возможны три базовых типа такого соотношения. К первому типу относятся ситуации, когда экономические и интеллектуальные центры формируются в отдалении от политического. Эмпирический опыт показывает, что, как правило, это происходит при наличии уже сложившейся недемократической (по критериям эпохи Модерна) политической системы.

Хорошим примером здесь могут служить государства средневековой Европы, политические системы которых были основаны на "реальной власти", опиравшейся, в свою очередь, на сакрализованную церковью монополию на генерирование и трансляцию образов и смыслов. В этих условиях экономические центры неизбежно оказывались объектами структурного насилия: открытость для торгового взаимодействия с окружающим миром влекла за собой размывание интегрирующих сообщество образов и смыслов, превращая эти центры в зоны плюрализма, в рамках которых действия власти лишались когнитивной легитимации. Отсутствие доверия к институтам власти приводило к тому, что главным механизмом интеграции экономических центров становилось формирование доверия внутри партикулярных социальных сетей в результате продолжительного личного взаимодействия. Отсюда -стремление как можно дальше дистанцироваться от политических центров. Отсутствие у социальных сетей экономического центра возможности влиять на социальные сети власти делало совмещение экономического центра с политическим нецелесообразным.

Второй тип соотношения пространственной локализации политического, экономического и интеллектуального центров - их географическое совпадение. Судя по всему, данный тип соотношения возникает с переходом к Модерну, в эпоху секуляризации и рационализации человеческого сознания, когда демократические институты формируются вслед за экономическим развитием. Рационализация человеческого сознания, приведшая к идейному оформлению плюрализма, негативно отразилась на функционировании "реальной власти": с превращением индивида в самостоятельного "носителя истины" правитель теряет монополию на генерирование и трансляцию образов и смыслов. По мере утверждения веры в то, что политические структуры могут быть устроены рационально и в соответствии с всеобщей выгодой, социальные сети экономических центров утрачивают заинтересованность в дистанцировании от центров власти. Они активно участвуют в формировании демократических институтов, пытаясь институционально закрепить онтологический плюрализм властных центров. Приобретение экономическими социальными сетями возможности оказывать влияние на процесс принятия властных решений находит отражение в территориальном совпадении социальных сетей власти и бизнеса.

Третий тип соотношения снова характеризуется дистанцированностью центров политического и экономического влияния. Причины такого поворота, по-видимому, кроются в постепенной институционализации и бюрократизации процесса принятия решений, что затрудняет влияние бизнес-сетей на сети власти. В поздних демократиях, где отношения между этими сетями строятся на институциональном, а не персонализированном доверии, приближенность экономического центра к политическому становится необязательным. Отсутствие "реальной власти", обусловленное институционально закрепленным плюрализмом, ведет к формированию установки на избежание структурного насилия (которое неизбежно сопутствует попыткам политических лидеров транслировать через социальные сети персонифицированную власть, санкционированную демократическими институтами), побуждая экономические сети держаться в отдалении от властного центра (Нью-Йорк и Сан-Франциско в начале XX в.). В свою очередь, политическая власть, испытывающая давление со стороны бизнес-сетей и/или связанных с ними политических кланов, пытается дистанцироваться от экономических центров (Казахстан).

В России на статус «ворот в глобальный мир» с большей или меньшей долей вероятности может претендовать только Москва, как обладатель и распределитель уникального сырьевого ресурса, совмещающий в себе функции властного центра, финансовой и образовательной площадки. Москва же выступает символическим центром территории, источником властного символизма. Однако протяженность территории страны и относительная слабость развития коммуникаций приводит к тому, что «хорой» московских ворот оказывается менее половины территории страны. Уже в районе Байкала сила символического воздействия существенно ослабевает. Еще более ослабевает возможность «ворот» включать и использовать ресурсы сибирской и дальневосточной «хоры». Локальное пространство социальных сетей, заданное коммуникативной структурой, выпадает за рамки политически концептуализированной «страны», оказывается лишенным символической нагруженности.

Решение этой проблемы возможно двумя путями. Первый -включение «выпадающих» территорий страны в «хору» других «ворот», лежащих за пределами государственной границы. Такая ситуация вполне возможна, поскольку «рядом» находятся сразу несколько «ворот», каждые из которых позволят включить дальневосточное пространство в сеть интенсивных обменов. Если бы речь шла только об экономическом взаимодействии, этот вариант мог бы оказаться оптимальным. Ведь только он позволяет глубоко дотационному региону перейти в режим самообеспечения и далее. Но воздействие «ворот» не ограничивается хозяйственными связями, а с необходимостью включает в себя переструктурирование социальных сетей, основанных на ином, отличном от общегосударственного, социальном символизме. Особенно в условиях, когда амии центры, которым необходимо быть «проводниками» властных интенций, превращаются в лакуны, заполняемые иным символизмом. Единственный способ избежать такого разрыва социального пространства -«искривить» его таким образом, чтобы «московские ворота» оказались ближайшими. Для этого нет необходимости поворачивать реки или развивать скорость, сравнимую со скоростью света. Здесь достаточно обеспечить интенсивность коммуникации между «глобальными (Москва) и региональными» воротами. Другим вариантом окажется «классическая» реакция моноцентричного пространства»: перекрыть границы и, соответственно, усилить внутреннюю гомогенность социального пространства. В этом варианте разрушения пространства симулякра, видимо, не избежать.

Вместе с тем, только через локальные сообщества, организованные через коммуникацию «Я - Другой» в систему социальных сетей возможно не только вхождение в глобальное пространство, задаваемое структурами того же уровня бытия и концептуализируемое личностно (либералистский дискурс, идущий от Ж.-Ж. Руссо), но и воссоздание целостности социального пространства «страны», географического пространства. Для этого достаточно организовать «плотную» коммуникацию, позволяющую распространить символизм государства на восприятие Другого, преобразовать географическое пространство в социальное. Наличие такой возможности и может быть усмотрено только философски. Однако, сам процесс такого преобразования - предмет не столько философии, сколько позитивных наук, соответственно, находится за рамками нашего исследования.

Заключение

Таким образом, социальное пространства создается путем символизации пространства географического, наделения его особой символической структурой, созданием системы квазифизических объектов (границ, центров, транспортных узлов и др.). В зависимости от типа философской концептуализации можно выделить два типа социального пространства - полицентрический и моноцентрический. В рамках полицентрической модели социальный сверхсмысл (трансценденция) порождает два направления распространения метафор - восходящий (либеральный дискурс) и нисходящий («государственный», идущий от «Левиафана»). В моноцентрическом дискурсе направление метафорики одно. В связи с распространением полицентрического (европейского) варианта дискурса о социальном пространстве складывается достаточно парадоксальная ситуация. С одной стороны, в моноцентрическом социальном пространстве, заданном, прежде всего, системой трансцендентальных смыслов заимствуется структура, созданная в рамках полицентрического социального пространства. В этих условиях она не может не быть симулякром, имитацией самой себя. В таком качестве и заимствуется местное самоуправление в России. Но, в силу того, что структура (формальный носитель смысла) создана и существует, она начинает наполняться смыслом. Она становится (может стать) проводником, формой соединения между социальным пространством государства и глобальным социальным пространством, которые не совмещаются непосредственно без уничтожения одного из них. Это позволяет решить и проблему вхождения в государство социальных локалов, выпадающих из его гомогенного пространства. Модусом (отчасти и модельной ситуацией) выступают здесь дальневосточные локалы.

Избежать постепенного хозяйственного и семантического отрыва региона от страны позволит особое образование - «региональные ворота в глобальный мир» или ворота второго порядка. Наличие таких ворот позволило бы решить две проблемы:

• интеграцию региона в мировое пространство;

• сохранение семантической целостности социального пространства страны.

Но для этого необходим ряд условий. Во-первых, для региональных ворот естественна интеграция с ближайшими воротами. Однако «ближайшие» здесь не географическая, а временная характеристика. Соответственно, необходимо, чтобы ближайшими воротами оказались московские. Это не пространственный парадокс, а лишь особенность организации перемещений и плотности коммуникаций. Во-вторых, необходимо разрешение противоречия между двумя онтологически равными властными структурами: МСУ и государством. Здесь возможность вытекает из опыта стран Европы, описанного в начальной главе. Местное самоуправление должно выполнять предназначение, определяемое его названием - быть формой самоорганизации людей. Оно регулирует формы социального взаимодействия, определяет особенности общежития, дает то самое ощущение «соразмерности» человека и коллектива, которое отсутствует в макросоциальных образованиях. В то же время коллектив существует в социальном пространстве. Последнее и выступает «предметом заботы» государственной власти. Именно власть восстанавливает (должна восстановить) взаимодействие между крупным городом и «хорой». Взаимодействие иерархическое, а не сетевое. В этом случае город окажется центром притяжения социальных сетей. Иными словами, необходимо разделение функций не на уровне «объектов ведения» или «владения», а качественно, разведение различных уровней власти на разные онтологические пласты. Лидер местного самоуправления, местного сообщества (мэр) организует его функционирование, обеспечивает комфорт и взаимоподдержку, создает основу для устойчивой коммуникации. Именно его забота — обеспечение горожанину необходимого минимума свободы и инициативы. Представитель государства (городской управляющий, градоначальник) организует городское хозяйство, управляет собственностью, ведет строительство и т.д. Конфликт мэра и губернатора здесь, если и возможен, то не является институционально заданным: они управляют качественно разными объектами. Градоначальник же является государственным служащим, встроенным в «вертикаль власти», что тоже позволяет избежать конфликтности. Но здесь возникает еще одно противоречие. Ведь территория, на которой расположен город, - это только часть территории, за которую ответственен губернатор. Соответственно, возникает искушение для решения краткосрочных задач изъять часть средств, необходимых для развития города ,и перераспределить их по территории губернии. При этом совершенно понятно, что такое решение будет обосновываться соображениями «выравнивания», «справедливости» и т.д. Но город-ворота, недополучив необходимый ресурс, лишается возможности выполнять свою интегрирующую функцию. Прилегающая «хора» лишается потребителей своей продукции, поставщиков. Ее доходы снижаются, что приводит к искушению продолжить изъятие. Для того, чтобы избежать такого варианта развития событий, необходимо развести понятие «справедливость» и «равенство».

В предыдущих параграфах работы отмечалось, что, несмотря на всю тенденцию к построению идеально гомогенного пространства, единства среди муниципальных образований не получается. Ведь муниципальными образованиями (номинально равными) оказывается любой населенный пункт. Это «неравенство» проявляется и в объеме распределяемых средств, и в статусе главы МСУ, и во многом-многом ином. Видимо, в такой ситуации содержится некоторая важная особенность. Перефразируя Оруэлла, можно сказать: что все муниципальные образования равны, но некоторые равны более, чем другие. Именно в двух крупнейших городах региона сегодня сосредоточены основные финансовые, интеллектуальные и людские ресурсы. Признание этого «неравенства» могло бы стать первым шагом по созданию «глобального города» на Дальнем Востоке.

Столичные» города должны обладать закрепленным статусом. Ведь именно здесь находится «место встречи» региона с самим собой, страной и миром. Более сложные функции предполагают и больший объем привлекаемых ресурсов, защиту этих ресурсов. Программы развития этих городов (для Дальнего Востока - Владивостока и Хабаровска) должны включать в себя параметр «ворот». Это не только транспорт (хотя он наиболее важен), это складские помещения и финансовые операторы, индустрия гостеприимства и образовательные учреждения и многое другое. Их приоритетность по отношению к прилегающей позволит им не только фактически (это уже имеет место), но и на уровне правовой рамки сформировать «хору». За счет наличия «хоры» город получит возможность интенсифицировать обменные процессы, социальные контакты не только с хорой или внутри городского сообщества, но и со всем миром. Хора же «в ответ» получает поток инноваций, возможность увеличения товарности производства, выходы на отдаленные рынки сбыта. «Глобальные ворота» в регионе сегодня из возможности становятся насущной необходимостью. Отсутствие в регионе серьезной интеграции с соседями не только через границу, но и внутри страны все более снижает объем регионального производства, повышает депривацию населения усиливает отток. Только появление на Дальнем Востоке собственных «ворот» способно остановить сползание региона в режим деградации, упрощения социальных форм, сокращения социального пространства. Особенно остро это проявляется сегодня, в период кризиса, когда возможности просто «содержать» регион про запас уменьшаются. Но для того, чтобы эта возможность стала действительностью и необходимо философское усмотрение сходства «малого» властного центра и глобального пространства. Необходимо осознание и концептуализация невозможности «прямого» совмещения территориального и глобального пространства, и самоорганизации местного сообщества, как «ворот» территории в «глобальный мир».

Список литературы диссертационного исследования кандидат философских наук Шубин, Владимир Юрьевич, 2009 год

1. Абрамов В.Ф. Российское земство: экономика, финансы, культура. М, 1996;

2. Аристотель. Политика. Аристотель. Сочинения. (В 4-х томах.) Т. 4. М. 1984.

3. Андерссон О., Андерссон Д. (ред.) Ворота в глобальную экономику. М. 2001.

4. Андерсон Б. Воображаемые сообщества. М., 2001;

5. Асеев JI.A. Муниципальные образования как субъекты системы политического управления: анализ регионального опыта. Докт. дисс. М., 1999;

6. Атаманчук Г.В. Сущность и истоки местного самоуправления / / Муниципальный мир. 1999. N1;

7. Бакушев В.В. Модели организации местного самоуправления. Актуальные проблемы реформы местного самоуправления в современной России. М., 1998;

8. Бандман М.К., Есикова Т.Н., Малов В.Ю. Координация интересов в программе освоения региона // Регион: экономика и социология. -1994. .N4;

9. Белов В.Г., Смольков В.Г. Местное самоуправление. Социально-экономический анализ. М., 2001;9а. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности.

10. Трактат по социологии знания. М.: «Медиум», 1995.

11. Ю.Бляхер Л.Е. Потребность в национализме, или национальноесамосознание на Дальнем Востоке России. Полис, № 3. 2004. П.Бляхер Л.Е., Левков A.C. Концептуальные основания региональной социальной политики. - Хабаровск, 2005;

12. Болыпаков А.Г. Местное самоуправление в контексте федерализации российского государства: перспективы институционализации// Перспективы самоуправления и самоорганизации в России. М., 2000;

13. Бородкин Ф.М. Новая концепция территориального самоуправления // Регион: экономика и социология. 1994. - N 3;

14. Бродель Ф. Средиземноморье и Средиземноморский мир в эпоху Филиппа И.-М., 2003.

15. Бродель Ф. Время мира. М., 1992.

16. Бурдье П. Дух государства: генезис и структура бюрократического поля// Поэтика и политика. М., 1999;

17. Бурмистров A.C. Местное сообщество как субъект самоуправления // Известия вузов. Правоведение.- 2000 № 5;

18. Вагин В.В. Городская социология. М., 2000;

19. Валлерстайн И. Конец привычного мира. М. 2003;

20. Вебер М. Хозяйственная этика мировых религий. Вебер М. Работы по социологии, религии и культуре. Вып. 1. М., 1991.

21. Вебер М. Город. Вебер М. Избранное. Образ общества. М., 1994.

22. Воронин А.Г., Лапин В.А., Широков А.Н. Основы управления муниципальным хозяйством. М., 1997;

23. Гельман В. Федеральная политика и местное самоуправление: идеологии, интересы, практики. Местное самоуправление в современной России: политика, практика, право. М. 1998.

24. Грицай О.В., Иоффе Г.В., Трейвиш А.И. Центр и периферия в региональном развитии. М., 1991;

25. Гоббс Т. Левиафан. Гоббс Т. Избранные произведения. (В 2-х томах.) Т.2. М. 1964.

26. Говоренкова Т., Жуков А., Савин Д., Чуев А. «А» и «Б» сидели на трубе: Размышления по поводу очередной реформы местного самоуправления в России. // Муниципальная власть. 2004. - № 1;

27. Гольц А. Главное препятствие военной реформы российский милитаризм. - Pro et Contra, т. 8, № 3. 2004.

28. Государственное управление и самоуправление в России. Очерки истории. М., 1995;

29. Демьяненко А.Н. Исследование исторического опыта территориальной организации советского общества в 20-е гг. JL, 1991.

30. Емельянов H.A. Муниципальные системы зарубежных стран. М.Тула, 1998;31 .Ершов А.Н. Социальные ресурсы местного самоуправления. Казань, 2001;

31. Замятин Д.Н. Когнитивно-географическое изучение региональных процессов// Шестопал Е.Б. (ред.) Образы власти в политической культуре России, М. 2000;

32. ЗЗ.Зиммель Г. Экскурс по проблеме: как возможно общество?// Вопросы социологии, № 3, 1993;

33. Индинок И.И. Формирование экономической среды в городах // Жилищное и коммунальное хозяйство. 1993. - N 8;

34. История Дальнего Востока СССР: период феодализма и капитализма (XVII в. февраль 1917 г.). Владивосток. 1983.

35. Ишаев В.И. Особый район России. Хабаровск. 1998.

36. Кабузан В.М. Дальневосточный край в XVII начале XX века (1640 -1917). М. 1985.

37. Каспэ С.И. Центры и иерархии: пространственные метафоры и политическая форма Запада. М., 2008;

38. Коломийцев Ф.И. Стабильность населения как фактор устойчивого социально-экономического развития Камчатской области// Социологические исследования. 1994. №7;

39. Козыренко Н.Е. Динамика развития городов Дальнего Востока России. Хабаровск. 2002;

40. Комментарий к Федеральному закону «Об общих принципах организации местного самоуправления в РФ» (постатейный). М., 2004;

41. Краснов М.А. Самоуправление это механизм реальной ответственности // Ваш выбор. - 1994. - N 1(8);

42. Кревельд М. Расцвет и упадок государства. М., 2006;

43. Крушанов А.И. Октябрь на Дальнем Востоке России. Владивосток. 1968.

44. Кузьминов Я.И., Юдкевич М.М. Модель стационарного бандита // код доступа: http://www.elective.ru/arts/eko01-k0252-pl4706.phtml;

45. Куракин A.A. Анализ понятия социально-экономического уклада. // Экономическая социология. 2003. Том 4. №1;

46. Курьянов И.И. Проблемы местного самоуправления. М., 2000;

47. Лебедева М. Сергеев С. Мегаполис как актор мировой политики. -Космополис, № 4 (10). 2004.

48. Лексин В.Н., Швецов А.Н. Муниципальная Россия: Социально-экономическая ситуация, право, статистика. Т.5. М. 2000.

49. Левков С.А. Хабаровский край: парадоксы муниципальной реформы// Полис № 5, 2004;

50. Леонов С.Н. Региональная политика и формирование новой региональной политики в отношении депрессивных районов // Дальний Восток на рубеже веков: Мат-лы науч. практ. конф. (1-5 июня, 1998; Хабаровск). - Хабаровск, 1998;

51. Локк Дж. Сочинения, тт. 1-3. М, 1985;

52. Лиманский Г.С. Историко-иравовые и политико-правовые аспекты формирования системы местного самоуправления в Росси. Самара, 2000;53а. Локк Дж. Два трактата о правлении. СПб.: Алетейя, 2006.

53. Лысякова Л.М. Развитие самоуправления на низовом уровне: сравнительный анализ России и Китая// Перспективы самоуправления и самоорганизации в России. М., 2000;

54. Люхтерхандт Г. Ценности местного самоуправления в западных демократиях. // Местное самоуправление в современной России: политика, практика, право. М. 1998;

55. Макаркин А. Мэры: борьба за независимость. Pro & contra, № 1 (35), 2007;

56. Макиавелли Н. Государь. М. 1990;

57. Межуев Б. В. Моделирование понятия «национальный интерес». На примере дальневосточной политики России конца XIX начала XX в. //ПОЛИС. 1999. № 1;

58. Мерсиянова И.В., Якобсон Л.И. Общественная активность населения и восприятие гражданами условий развития гражданского общества. -М, 2007;

59. Местное самоуправление в современной России. Материалы к библиографии. Местное самоуправление в современной России: политика, практика, право. М. 2000;

60. Минакир П.А. Экономика в региональном контексте. Владивосток. 2001.

61. Михеева H.H. Макроэкономические проблемы развития третичного сектора // Экономика Дальнего Востока: пять лет реформ. -Хабаровск: ДВО РАН, 1998.

62. Монтескье Ш.Л. О духе законов. М. 1999.

63. Наймушина С.Г. Конституционно-правовые основы организации и взаимодействия органов государственной власти и местного самоуправления. Докт. дисс. М., 1999;

64. Панина Е. Возьмем лучшее из опыта земств. Российская Федерация, № 17. 1994;

65. Пивоваров Ю. Русская политическая культура и Political Culture. Pro et contra, т. 7, № 3. 2002;

66. Поздняков А., Курнышев В. Социально-экономическое положение российского Севера и меры по его стабилизации // Вопросы экономики. 1994. - N 5;

67. Прокапало О.М. Оценка социально-экономического потенциала субъектов Федерации Дальнего Востока // Экономическая политика на российском Дальнем Востоке: Мат-лы науч. практ. конф. (5 ноября, 1999; Хабаровск). - Хабаровск. - 1999;

68. Пронина Л.П. Федеральный бюджет и местные финансы / / Финансы. 2000. N1; Реформы местного самоуправления в странах Западной Европы. Сб. статей и обзоров ИНИОН. М., 1993;

69. Пузанов А., Рагозина Л. Отчуждение местной власти. Pro & contra, № 1 (35). 2007.

70. Рабинович Г.Х. Крупная буржуазия и монополистический капитал в экономике Сибири конца XIX начала XX в. Томск. 1975;

71. Рафиков С.А. Динамика территориальных систем: экономические и социальные аспекты СПб., 1993;

72. Ремнев А. В. Региональные параметры имперской «географии власти»77.(Сибирь и Дальний Восток) // Ab Imperio. 2000. № %;

73. Ремнев A.B. Охотско-Камчатский край и Сахалин в планах российского самодержавия (конец XIX начало XX вв.) // Проблемы социально-экономического развития и общественной жизни Сибири (XIX- начало XX вв.) - Омск, 1994;

74. Российское городское пространство: попытка осмысления/ ред. В.В. Вагин.-М., 1998;

75. Ринген С. Демократия: куда теперь? Логос, № 2. 2004.

76. Рыженков С. Перспективы развития политического анализа реформы местного самоуправления в России. Местное самоуправление в современной России: политика, практика, право. М. 1998;

77. Салов О. Местное самоуправление в современном мире // Федерализм 2000 - № 1.82а. Сартр Ж.-П. Проблемы метода. Статьи. М.: Академическийпроект, 2008.

78. Саначев И.Д. Местное самоуправление в России код доступа: http://www.koob.ru/sanachev/;

79. Саначев И.Д. Мэр Владивостока и губернатор Приморья будут воевать всегда. http://news.vl.ru/ggg/2007/03/02/voina ;

80. Саначев И.Д., Голодинкина С.О. Северо-восток Китая и российский Дальний Восток: «глобальные» последствия региональной интеграции// Китай в мировой политике. М., 2001;

81. Саначев И.Д. Местное самоуправление в России: шаг вперед или политическая игра? // Становление местного самоуправления в Российской Федерации.-М., 1999;

82. Сергеев A.A., Скрынников Б.М. Законы субъектов Российской Федерации в системе правовых основ местного самоуправления / / Журнал российского права. 1999. N9;

83. Стронгина М. Местное самоуправление и развитие территорий // Вопросы экономики. 1994;

84. Сергеев В.М., Казанцев A.A. Сетевая динамика глобализации и типология «глобальных ворот»// Полис, № 2, 2007;

85. Сергеев В.М., Кузьмин A.C., Нечаев В.Д., Алексеенкова Е.С. Доверие и пространственное взаимодействие социальных сетей// Полис, № 2, 2007;

86. Скиннер К. The State/ Понятие государства в четырех языках. СПб, 2002;

87. Смирнягин Л.В. Трудное будущее российских городов. Pro & contra, № 1 (35), 2007.

88. Смирнягин Л.В. Российский федерализм: парадоксы, противоречия, предрассудки. М., 1998;

89. Сытин А. Европейский опыт децентрализации, процессы децентрализации, идущие в России. // http://www.urbaneconomics.ru ;

90. Трущенко O.E. Престиж центра. Городская социальная сегрегация в Москве. М. 1995;

91. Фабричный С.Ю. Перспективы муниципальной службы. // Конституционное и муниципальное право. 2005. - № 1;

92. Филиппов А.Ф. Наблюдатель империи (Империя как социологическое понятие и политическая проблема)// Вопросы социологии., № 1, 1992;

93. Фитчерин В. Местное самоуправление в России. код доступа: http://msps.ru/news/news869.html.

94. Хаген М. История России как история империи: перспективы федералистского подхода// Миллер А.И. (ред.) Российская империя в зарубежной историографии. М.,2005;

95. Хархордин О.В. Что такое государство// Понятие государства в четырех языках. СПб, 2002;

96. Хачатурян Б.Г. Дискуссионные вопросы местного самоуправления. // Конституционное и муниципальное право. 2003. - № 2;

97. Цыбактов В., Дубошина М. Неравенство муниципальных образований: анализ и опыт преодоления в Самарской области // Федерализм 2001

98. Черный А.К. Остаюсь дальневосточником. Воспоминания. Хабаровск. 1998;

99. Шапсугов Д.Ю. Концепция местной власти / / Государственное управление: проблемы теории, истории, практики, преподавания. Ростов-на-Дону, 1993;

100. Шанин Т. (ред.). Неформальная экономика: Россия и мир. — М. 1999;

101. Шмит К. Эпоха деполитизации и нейтрализации// Социологическое обозрение. Т 1, № 2, 2001;

102. Элараз Д. Европейское сообщество: между государственным суверенитетом и субидиарностью// Казанский федералист, № 4, 2002;

103. Ясюнас В. А. Местное самоуправление: комментарии, разъяснения. М., 1997.

104. Anderson В. The Specter of Comparisons. N.Y., 1998;

105. Badie В. Inventions et reinventions de 1 Etat, P, 1987;

106. Bergess E. W. (ed.) The urban community, selected papers from the proceedings of the ASS, 1925. New-York: AMS press. 1971;

107. Hintze O. The State in Historical Perspective. P. 1973;

108. Ertman T. Birth of the Leviathan: Building States and Regimes in Medieval and Modern Europe. N.Y. 1997;

109. Castells M. The urban question. London, 1977;

110. Gottdiener M., Pickvance C.(eds.) Urban life in transition. Newbury park; London, 1991;

111. Lefebvre H. The production of space. Oxford, 1991

112. Opello W., Rosow J. The Nation-State and Global Order. Boulder, 1999;

113. Park R. E. The city. Chicago; London, 1967;

114. Rokkan S. Territories, Centers and Peripheries. Beverly -Hills, 1980;

115. Shils E. Center and Periphery: Essays in Macro sociology. -Chicago, 1975;

116. Tilly C. Reflections on the History of European State-making. -Princeton, 1975;

117. Abu-Lughod J.L. Before European Hegemony: The World System A.D. 1250- 1350. N.Y. 1989.

118. Dahl R. Polyarchy; participation and opposition. New Haven. 1971.

119. Lane F.C. Venice. A maritime Republic. Baltimore, L., 1973.

120. Levenson J.R. Modern China and its Confucian Past: the problem of intellectual continuity. N.Y. 1964.

121. Pirenne H. Medieval Cities. Their Origin and the Revival of Trade. Princeton. 1952.

122. Wallerstein I. The Modern World-System II: Mercantilism and the Consolidation ofth. 1980.

Обратите внимание, представленные выше научные тексты размещены для ознакомления и получены посредством распознавания оригинальных текстов диссертаций (OCR). В связи с чем, в них могут содержаться ошибки, связанные с несовершенством алгоритмов распознавания. В PDF файлах диссертаций и авторефератов, которые мы доставляем, подобных ошибок нет.