"Новый летописец" как памятник литературы первой трети ХVII века тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.01.01, кандидат филологических наук Зотов, Александр Михайлович

• Зотов, Александр Михайлович
• кандидат филологических наук
• 1999

Оглавление диссертации кандидат филологических наук Зотов, Александр Михайлович

Содержание

Введение

Глава I. Система литературных образов «Нового летописца»

1.1. Вступительные замечания

1.2. Образ Ивана Грозного

1.3. Образ Федора Ивановича

1.4. Образ Бориса Годунова

1.5. Образ Лжедмитрия 1

1.6. Образ Василия Шуйского

1.7. Правление Михаила Романова

1.8. Изображение деятелей церкви

1.9. Изображение полководцев и руководителей

Второго ополчения

1.10. Общая характеристика

Глава II. Проблемы стиля, жанра и атрибуции «Нового летописца»

2.1. О явлении стилистической дуальности текста

«Нового летописца»

2.2. Элементы агиографического стиля в повествовании

«Нового летописца»

2.3. Характеристика традиционных формул

воинского повествования

2.4. Художественные функции прямой и диалогической речи

в «Новом летописце»

2.5. О жанровом своеобразии «Нового летописца»

2.6. Кем мог быть составитель «Нового летописца»?

(К характеристике автора)

Заключение

Список использованных источников и литературы

Список сокращений

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «"Новый летописец" как памятник литературы первой трети ХVII века»

Введение

fM я зучение русского летописания отечественной филологической наукой ^ чУЩ^- было начато сравнительно недавно1. Одними из первых работ, посвященных историко-литературному изучению летописей, стали труды И.П. Еремина, В.П. Адриановой-Перетц, Д.С. Лихачева, О.В. Творогова, Я.С. Лурье и других крупнейших исследователей-медиевистов. Значительные достижения в плане историко-литературного изучения русских летописей оказались возможны благодаря появлению фундаментальных исторических трудов A.A. Шахматова, М.Д. Приселкова, В.М. Истрина, а в дальнейшем - М.Н. Тихомирова, А.Н. Насонова, Б.М. Клосса и ряда других выдающихся ученых.

Существенным вкладом в изучение процессов возникновения и развития в древнерусской литературе жанров художественной прозы стало появление коллективной монографии «Истоки русской беллетристики» [ИРБ, 1970], отдельная глава которой посвящена сюжетному повествованию в летописях XI - XIII вв. По наблюдениям О.В. Творогова, специфической особенностью древнерусского сюжетного повествования, наиболее ярко проявившейся в летописных рассказах, является «сложное взаимодействие в них традиционного, этикетного и жизненно наблюденного» [там же, с. 65]. При этом ответ на вопрос, можно ли считать летопись памятником литературы, как отмечает исследователь, достаточно сложен в силу особенностей жанра, специфики структуры летописи, в которой сочетаются «чисто хроникальные записи и литературное повествование» [там же, с. 32]2. Вместе с тем изучение летописей как литературных памятников чрезвычайно перспективная и столь же необходимая задача, поскольку целый ряд важнейших явлений, присущих древней русской литературе (абстрагирование и конкретизация, становление и разрушение литературных канонов, различные приемы

1 Как справедливо отмечает Я.С. Лурье, в единственном дореволюционном исследовании о летописи как литературном памятнике, принадлежащем М.И. Сухомлинову, вопрос этот трактовался весьма односторонне, поскольку «... основная часть его работы была посвящена вопросам истории древнейшего летописания, его источникам и т. д.» [Лурье, 1972, с. 76].

2 Сходная мысль была высказана Я.С. Лурье, отметившим, что «вопрос о летописании как о литературном жанре или системе жанров, весьма сложен», поскольку «... многие его (летописания - А.З.) особенности объясняются не особым «художественным мышлением» древнерусских людей, а конкретными политическими задачами, стоявшими перед летописцем» [Лурье, 1972, с. 92].

сюжетосложения отдельных рассказов), по замечанию Я.С. Лурье, могут быть изучены лучше всего именно на летописном материале.

Литературная специфика русских летописей, созданных в разное время, продолжает привлекать внимание многих современных исследователей [Шайкин, 1986, 1989; Пауткин, 1990; Бобров, 1996]. При этом предметом исследования литературоведов становятся, как правило, древнейшие летописные своды. Это обстоятельство объяснимо, поскольку относительно «свободное», по определению Я.С. Лурье, сюжетное повествование постепенно «ушло из летописи вместе с эпическими преданиями: уже в XV в. оно получило развитие в иных жанрах письменности - в хронографе и отдельных повестях» [Лурье, 1972, с. 92].

Однако изучение позднего русского летописания конца XVI- начала XVII в., как и древнейших летописных сводов, представляет несомненный научный интерес не только для отечественной историографии, но и для исследователей, занимающихся выяснением литературной специфики летописных сочинений рассматриваемого периода. В самом деле, построение вузовского курса «Истории русской литературы XI - XVII вв.» невозможно без рассмотрения путей эволюции форм исторического повествования, определения происхождения, источников, идейного и литературного своеобразия таких крупнейших памятников русского летописания, какими являются «Новый летописец», «История о разорении русском», Мазуринский, Московский, Вельский и Пискарёвский летописцы.

«Новый летописец» принадлежит к крупнейшим летописным сочинениям первой половины XVII века. Памятник был составлен в Москве около 1630 года при патриаршем дворе, возможно, при непосредственном участии самого Филарета, именно поэтому «Новый летописец» является официальным патриаршим летописцем XVII века. Об официальном характере «Нового летописца» свидетельствует огромное количество списков памятника XVII и большей частью XVIII в. Составитель «Нового летописца» начинает своё повествование с описания последних лет правления Ивана Грозного, покорения Ермаком Сибирского царства и доводит его до 1630 года, сообщая «о рожеми царевны Анны Михаиловны», причём на этом его текст неожиданно обрывается во всех известных списках различных редакций. В центральной части своего сочинения автор детально воссоздаёт все перипетии «Смутной» эпохи, связанные с напряжённой

политической борьбой за царский престол, польско-литовской, шведской интервенцией, осложнённой к тому же многочисленными, большими и малыми, антифеодальными движениями. Текст «Нового летописца», как неоднократно отмечалось в работах по источниковедению отечественной истории, содержит некоторые уникальные известия, позволяющие рассматривать памятник как ценный исторический источник [Любомиров, 1939; Назаров, 1974; Смирнов, 1951].

Изучение «Нового летописца» было положено обстоятельным исследованием С.Ф. Платонова, посвящённым рассмотрению повестей и сказаний XVII века о «Смутном времени». В дальнейшем к тексту памятника обращались Л.В. Черепнин, E.H. Кушева, М.Н. Тихомиров, Б.М. Клосс, В.И. Корецкий, И.А. Жарков, В.Д. Назаров, Я.Г. Солодкин, Р.Г. Скрынников, И.С. Ломоновский, В.Г. Бовина и некоторые другие исследователи в связи с изучением важнейших исторических процессов конца XVI - начала XVII вв. и официальной концепции «Смуты», складывающейся в это время в ряде исторических повествований. В работах современных исследователей рассматривается целый комплекс проблем, связанных с изучением различных редакций «Нового летописца». Одним из дискуссионных в настоящее время оказывается вопрос об атрибуции текста официального «Летописца» первоначального состава и последующих его редакций, о степени причастности патриарха Филарета к составлению рассматриваемого сочинения. В научной литературе, посвященной изучению текста «Нового летописца», наблюдаются, кроме того, существенные расхождения и по вопросу о повествовательных источниках памятника, соотношении его различных списков и редакций, происхождении и времени их составления.

При изучении позднего русского летописания необходимо учитывать два важнейших обстоятельства. Во-первых, как отмечал Л.В. Черепнин, «эти летописные своды интересны как историографические опыты, представляющие собой переходную ступень в развитии русской исторической науки от «Степенной Книги» XVI в. к трудам первых представителей дворянской историографии XVIII в. (Татищев и его школа)» [Черепнин, 1945, с. 81]. Во-вторых, русское летописание XVII в., как отмечают многие современные исследователи (В.Г. Бовина, Я.Г. Солодкин), еще недостаточно изучено как особое историческое и культурное явление. Однако гораздо в меньшей степени Летописцы XVII века изучались с точки зрения литературной. Поздние летописные своды отличаются от

древних летописей целым рядом особенностей. Уже С.Ф. Платонов отмечал, что «Новый летописец» создавался трудом одного автора, тогда как традиционная летопись, представлявшая собой свод, слагалась усилиями нескольких поколений летописцев. В «Новом летописце» уже невозможно выделить древнейшее летописное «ядро» от позднейших напластований. Памятник был составлен в сравнительно небольшой промежуток времени и по преимуществу использовал современные ему документальные и литературные источники. По мнению В.Г. Вовиной, «для Нового летописца и других позднейших летописных сочинений характерно пренебрежение к точности фактической стороны повествования» [Бовина, 1990, с. 37], так как для авторов важен уже не сам исторический факт, а некая основная идея, которую составитель или составители летописи стараются выразить в своем сочинении.

Центральной основополагающей идеей «Нового летописца» является идея божественного промысла в выборе государя. При этом сама идея проводится лишь в некоторых (чаще всего довольно пространных) главах, тогда как остальной материал остается как бы беспризорным [там же, с. 38]. Тем не менее «Новый летописец» (и ряд других летописных сводов преимущественно неофициального характера, созданных в первой половине XVII в.) является уникальным источником по истории «Смуты»: в нем встречаются такие факты, которые неизвестны авторам других сочинений этого времени.

С.Ф. Платонов первым обратил внимание на известное единство выраженных в «Новом летописце» взглядов на события и лица «Смуты». Это обстоятельство, по его мнению, свидетельствует о том, что рассматриваемое сочинение представляет собой труд одного автора [Платонов, 1913, с. 321, 338]. Несмотря на всю весомость и обстоятельность аргументов известного историка, позднейшие исследователи «Нового летописца» все же склонны считать, что официальный «Летописец» 1630 года был составлен не одним человеком, а скорее группой лиц [Ломоновский, 1988, с. 104; Жарков, 1975, с. 18]. При этом, как полагает И.А. Жарков, составители «Нового летописца» «обладали различной степенью литературного дарования», поскольку многие статьи памятника «напоминают трафаретную погодную форму изложения событий» [Жарков, 1975, с. 18], в то время как другие содержат развернутые описания некоторых событий времени

правления Федора Ивановича и последовавшей за смертью последнего представителя династии Калиты «Смуты».

Сам С.Ф. Платонов объяснял стилевую неоднородность «Нового летописца» (при строгой идеологической выдержанности сочинения) зависимостью его составителя от источников, которыми ему пришлось воспользоваться в процессе работы над своим историческим трудом. «Только этою зависимостью, - писал историк, - можем мы объяснить, во-первых, некоторые противоречия автора, а во-вторых, двойственность его литературных приёмов» [Платонов, 1913, с. 330]. В суждениях С.Ф. Платонова составитель «Нового летописца», однако, предстаёт всего лишь простым компилятором, притом весьма неискушённым, поскольку, по мнению историка, не смог справиться с задачей объединения разнородного материала в единое связное и стилистически однородное повествование.

В.Г. Бовина, взявшая на себя труд фундаментального источниковедческого исследования памятника, базирующегося на сличении более 80 списков «Нового летописца», сделала предположение, что «составителем памятника явилось, очевидно, духовное лицо, близкое к Филарету и, возможно, находившееся вместе с ним в польском плену» [Бовина, 1988, с. 16]. Это предположение также впервые было выдвинуто С.Ф. Платоновым. Однако в другой более поздней своей работе современный исследователь пишет о «составителях памятника» [Бовина, 1990, с. 38]. В первом своём утверждении В.Г. Бовина определенно следует за С.Ф. Платоновым, который, в частности, писал, что «Новый <...> летописец легко мог быть написан каким-нибудь священником или монахом из патриаршего штата» [Платонов, 1913, с. 340]. В последующем же - определенно сходится с мнением И.С. Ломоновского, И.А. Жаркова и некоторых других современных исследователей. Однако В.Г. Бовина вместе с тем считает необоснованным ставшее уже общим местом в работах, посвященных изучению текста «Нового летописца», положение о стилевой неоднородности текста памятника, полагая, что некоторые легендарные подробности и риторические фразы, которыми открываются отдельные главы рассматриваемого сочинения, не оказывают существенного влияния на самый характер повествования.

Отмеченная особенность была обстоятельно рассмотрена С.Ф. Платоновым, согласно мнению которого, в «Новом летописце» представлены «два ясно очерченных типа повествования»: «повествования литературно обработанные» и

«записи летописного характера». В этой связи «Новый летописец», - как полагает исследователь, - может быть назван сводом разнохарактерного литературно-исторического материала» [Платонов, 1913, с. 334]. Соображения известного историка на самом деле выглядят не вполне убедительными. Если допустить, что составитель или составители сочинения использовали в своем официальном и достаточно объемном труде о «Смуте» различные источники и оказались не в силах слить их в единое связное и стилистически однородное повествование, то нужно, во всяком случае, указать хотя бы на наиболее важные и значительные из них. Между тем С.Ф. Платонов специально не остановился на проблеме источников «Нового летописца», заметив лишь, что это были «очень хорошие и очень разнообразные» источники [там же, с. 327]. Правда, исследователь всё же отметил, что составитель рассматриваемого сочинения пользовался официальными документами, при этом весьма кратко их охарактеризовав. Высказывая вероятное предположение о знакомстве автора «Нового летописца» с официальными грамотами центрального правительства и местных властей, дипломатической перепиской, разрядными записями, историк отмечал, что «автор знал и литературу своего времени» [там же, с. 329]. С.Ф. Платонов здесь имеет в виду знакомство составителя «Нового летописца» с «Повестью» нижегородца Григория о чудесном видении 1611 г. Кроме того, ему были известны обстоятельства смерти Андрея Боголюбского, поскольку он сравнивает предателя Романовых Второго Бартенева с убийцею кн. Андрея Якимом Кучковичем, а это указывает, по мнению исследователя, на знакомство составителя с древними летописями [там же].

Здесь можно также привести используемое автором «Нового летописца» хотя и достаточно традиционное, но тем не менее последовательное сравнение Бориса Годунова с «окаянным» Святополком. Причем автор, стремясь к полноте и последовательности подобной аналогии, допускает противоречие с тем своим известием, которое приводит несколько ранее. С.Ф. Платонов так комментирует отмеченную неточность соответствующего известия «Нового летописца»: «...повествуя о посылке царевича Димитрия в Углич, автор заявляет, что с ним ехали и убийцы его Д. Волохов и Н. Качалов. А ниже он говорит, что эти лица посланы в Углич перед самым убиением царевича» [там же, с. 323]. Историк здесь же замечает, что это «грубое противоречие» было отмечено впервые в статье Е.А. Белова «О смерти царевича Димитрия» [Белов, 1873, с. 286 - 287]. По-

добное противоречие, как и ряд других [Платонов, 1913, с. 323, 330 - 332], служат, по Платонову, во-первых, доказательством того, что официальный «Летописец» составлялся «не при Годунове и не при Иове», так как современник описанных событий мог бы избежать тех противоречий и неточностей, которые допускает автор. И, во-вторых, свидетельствует о том, что составитель памятника использовал в тексте своего сочинения разнообразные источники, которые нередко содержали различные оценки и характеристики одних и тех же лиц и событий времени «Смуты» [там же]3.

Существенным вкладом в изучение «Нового летописца» явилось значительное исследование Л.В. Черепнина, посвященное исключительно рассматриваемому сочинению. Историк сосредоточил свое внимание преимущественно на тех вопросах, которые остались неосвещенными в монографии С.Ф. Платонова, поскольку «Новый Летописец как памятник сравнительно поздний, относящийся уже ко времени царствования Михаила Федоровича, представлял для С.Ф. Платонова второстепенный интерес...» [Черепнин, 1945, с. 82]. По Л.В. Черепни-ну, составитель рассматриваемого сочинения не довольствуется ссылкой на грехи, объясняя причины событий конца XVI - начала XVII вв., а «выступает с целой исторической концепцией (разрядка Л.В. Черепнина - А.З.), в которой религиозное мировоззрение сочетается с определенной политической тенденцией» [там же, с. 83]. Суть этой концепции, по мысли исследователя, «заключается в апологии абсолютизма», при этом «теория самодержавия мотивируется прежде всего божественным предопределением» [там же]. Это обстоятельство и привело к достаточно определенной, идеологически четкой авторской позиции. В выработанной составителем «Нового летописца» концепции «Смуты» исследователь различает три периода: династический, социальный и национальный [там же, с. 84]. Заключительный этап «Смуты» завершается национальным движением за православие и феодально-абсолютистский режим, т. е., по мнению историка, «в конечном итоге, за возрождение «благочестивого праведного корени» [там же, с. 84 - 85].

3 O.A. Державина, позднее обратившая внимание на неточность известия «Нового летописца» об отправлении в Углич пособников Годунова, также заметила, что, «следуя в данном случае за известиями предыдущих сказаний, он (составитель «Нового летописца» - А.З.) забывает, что несколькими страницами ранее говорил иное ...» [Державина, 1953, с. 87].

С выводом Л.В. Черепнина, однако, не вполне согласна В.Г. Вовина, по мнению которой, в отношении «Нового летописца» нужно говорить не об «апологии абсолютизма», а «лишь об определенной политической тенденции в освещении событий недавнего прошлого» [Вовина, 1988, с. 21]. В.Г. Вовина к тому же не считает оправданным различение в «Новом летописце» трех отмеченных выше Л.В. Черепниным периодов в развитии событий «Смутного времени». «В Новом летописце, по её мнению, действительно выделяется несколько «этапов» «Смуты» в соответствии с новыми карами, возводимыми на людей «за грехи». Но в основе всей схемы «Смуты» по Новому летописцу, считает В.Г. Вовина, лежит теория «истинного» и «ложного» государя» [там же, с. 22].

В свете общей идеологической концепции составителя официального «Летописца» 1630 года, по мнению Л.В. Черепнина, становится понятным столь пристальный интерес автора к судьбе Федора Никитича Романова, впоследствии митрополита Ростовского, а затем и Московского патриарха с титулом «великого государя». Близость составителя «Нового летописца» к Филарету была отмечена уже С.Ф. Платоновым. Однако Л.В. Черепнин объясняет устойчивый авторский интерес к судьбе Федора Никитича не только соображениями личного характера, говоря о близости составителя летописи к патриаршему двору, - хотя в статье есть упоминание и об этом, - а тем, что «... Филарет выступает в качестве идеолога православия и народности именно потому, что его роду предназначена провиденциальная роль возродить угасшую династию» [Черепнин, 1945, с. 85]. Стремясь обосновать законность прав на престол царствующей династии, летописец в центральных главах своего труда проводит мысль о Божественном промысле в выборе государя. Именно таким Богом избранным и Богом соблюдаемым монархом явился, по убеждению составителя, Михаил Федорович Романов, который занял российский престол не своевольно, как его предшественники (Годунов, Отрепьев и даже Василий Шуйский), а склонившись на мольбы всего народа. Избранию на престол нового царя посвящена особая глава, в которой составитель «Нового летописца» в трафаретных выражениях изображает согласное торжество воли всего русского народа, явившееся выражением воли Божией, в момент избрания царя Михаила. Подобное изображение всеобщего единодушия, когда за избрание царем Михаила Федоровича «велегласно» ратовали не только «вельможи», «служивые люди» и «вей пра-

вославные крестьяне», но и «сущие младеньцы» [HJI, С. 129], по мысли JI.B. Черепнина, далеко не случайно, поскольку на самом деле избрание Михаила Романова «произошло далеко не в такой единодушной обстановке, как это рисует автор «Нового Летописца» [Черепнин, 1945, с. 85].

Существенным вкладом Л.В. Черепнина в изучение «Нового летописца» явился раздел статьи исследователя, посвященный источникам памятника. Подобная задача была для историка одной из важнейших и первоочередных, поскольку уделивший особое внимание «Новому летописцу» С.Ф. Платонов все же «...слишком бегло остановился на целом ряде тем» и прежде всего «на вопросе об источниках памятника» [там же, с. 82]. Л.В. Черепнин впервые обратил внимание на целый ряд текстуальных совпадений «Нового летописца» с текстом официальной «Утвержденной грамоты» 1613 года об избрании Михаила Федоровича [там же, с. 86 - 90]. Кроме того, по наблюдению Л.В. Черепнина, и в правительственной «Утвержденной грамоте», и в тексте «Нового летописца» была использована грамота Московского боярского правительства, посланная 10 марта 1613 года польскому королю Сигизмунду III Августу с гонцом Денисом Оладьиным, наказ князю Ивану Михайловичу Воротынскому, отправленному послом под Смоленск в 1615 году, а также ряд других дипломатических документов [там же].

Упоминание об официальных дипломатических документах, использованных составителем «Нового летописца», встречаем, однако, уже в исследовании С.Ф. Платонова, правда, без необходимых текстуальных сопоставлений. «Можно даже категорически утверждать, - отмечал ученый, - что автор знал, например, много официальных грамот и центрального правительства, и местных властей. Часто находим у него упоминания о грамотах времени Шуйского <...> Очень обстоятельно излагает наш автор и дипломатическую переписку со шведами и с Новгородом властей нижегородского ополчения. Упоминает он и о грамотах времени царя Михаила» [Платонов, 1913, с. 328 - 329]. Историк указывал и на разрядные записи как на источник некоторых документальных статей составителя «Нового летописца» [там же, с. 329], что было впоследствии подтверждено исследованиями Л.В. Черепнина, П.Г. Любомирова и В.Г. Вовиной.

В свою очередь Л.В. Черепнин, подвергнув тщательному рассмотрению ряд официальных правительственных грамот и текст «Утвержденной грамоты» и

сопоставив некоторые их сообщения с текстом официального «Нового летописца», пришел к важному заключению о полном согласии «Нового летописца» и официальных грамот «в их оценке поведения польских интервентов» [Черепнин, 1945, с. 90]. Именно благодаря использованию официальных дипломатических документов составителю «Нового летописца», по мнению исследователя, удалось нарисовать «яркую картину польского засилья, пригодную для демонстрации на международной арене» [там же, с. 91]. Сделанные наблюдения привели историка к выводу, что составитель «Нового летописца», создавая свой фундаментальный труд, выполнял официальное поручение и для этой цели был допущен «к пользованию архивными материалами Посольского приказа» [там же].

Составление же официального летописного сочинения о событиях конца XVI - начала XVII в., каким явился «Новый летописец», стало возможным, по Л.В. Черепнину, благодаря интенсивной историографической деятельности Посольского приказа, который уже с XVI века «делается причастным к официальной историографии, обслуживавшей интересы русского царизма» [там же]. Причем в масштабах более значительных историографическая деятельность Посольского приказа была возобновлена уже в конце 20-х годов XVII века. При этом работе по составлению официального «Летописца» 1630 года предшествовало описание архива Посольского приказа специально созданной для этой цели правительственной комиссией, выполненное в конце 1626 года. К этому времени в нем уже содержался обширный материал времени правления Федора Ивановича, Бориса Годунова, Лжедмитрия I и Василия Шуйского. В архиве Посольского приказа хранились также подлинные «государевы дела» конца XVI- начала XVII в. и, в частности, дело о ссылке Романовых. Внимательно сравнив с описью архива Посольского приказа 1626 года текст «Нового летописца», Л.В. Черепнин сделал важный вывод о том, что наш составитель «получил правительственное задание использовать богатый конкретный материал политических процессов времени «Смуты» в целях дискредитации политической системы царствования Годунова» [там же, с. 94]. По мнению автора статьи, в распоряжении составителя «Нового летописца» была числившаяся в архиве Посольского приказа по описи 1626 года «связка сыскных доводных старых дел при царе Федоре Ивановиче и при царе Борисе ...». При составлении своего сочинения он использовал, как полагает исследователь, также архивную «связку» документов «про вора Гришку

Ростригу», чем и объясняется то обстоятельство, что рассматриваемый памятник «является одним из наиболее полных источников наших сведений о времени Лжедимитрия» [Черепнин, 1945, с. 95].

Л.В. Черепнин, кроме того, считает вполне вероятным предположение, что помимо этих документов составитель «Нового летописца» располагал архивом Семибоярской думы и архивами обоих ополчений, с чем, однако, не согласен современный исследователь Я.Г. Солодкин. Последнее обстоятельство представляется Я.Г. Солодкину маловероятным, как и предположение Л.В. Черепни-на об использовании в «Новом летописце» материалов политического сыска кануна «Смуты». Исследователь полагает, что автор, вероятно, «пользовался справками приказных, тем более что в описи посольского архива материалы сыскного делопроизводства названы ветхими, погнившими, «разбитыми» и «распавшимися» [Солодкин, 1993, с. 259].

Простое использование разнообразного документального материла, однако, не могло, по мнению Л.В. Черепнина, привести к созданию «одного из наиболее интересных литературных памятников первой половины XVII в.» [Черепнин, 1945, с. 81], поэтому «литературная обработка сырого архивного материала была поручена кому-нибудь из близких к патриарху Филарету лиц, причем окончательный текст, - как думает Л.В. Черепнин, - получил санкцию самого патриарха» [там же, с. 96]. С последним утверждением, впрочем, не вполне согласен Я.Г. Солодкин, полагающий, что текст «Нового летописца» хотя и составлялся под наблюдением самого патриарха, но санкции его не получил. Доказывая свою точку зрения, Я.Г. Солодкин обращает внимание на то, что согласно «Новому летописцу», обороной Троице-Сергиева монастыря в 1618 году руководили архимандрит Дионисий и келарь Авраамий Палицын, тогда как в действительности Дионисия тогда не было в монастыре: «... по обвинению в еретичестве он томился в Новоспасском монастыре. Дело Дионисия, - отмечает исследователь, - решилось в его пользу сразу после поставления Филарета на патриаршество, и <...> Филарет едва ли бы оставил без внимания эту ошибку ...» [Солодкин, 1993, с. 258 - 259]. Кроме того, Я.Г. Солодкин указывает и еще на одну неточность, на которую не мог не обратить внимания патриарх, если бы редактировал текст «Нового летописца». Речь идет об осуждении в тексте разби-

раемого сочинения дьяка С. Васильева, «к которому особо благоволил Филарет» [Солодкин, 1993, с. 259]4.

И.А. Жарков, обративший внимание на то обстоятельство, что автор с неприязнью упоминает о зяте Филарета князе И.М. Катыреве-Ростовском и боярине A.B. Хилкове, пришел, в конечном счете, к выводу, что «Новый летописец» составлялся не на патриаршем дворе. Однако Я.Г. Солодкин все же полагает, что отмеченные факты свидетельствуют скорее не о составлении «Летописца» вне патриаршего двора, а лишь о том, что он не получил окончательной санкции Филарета [там же, с. 258]. Думается, составитель рассматриваемого сочинения был на самом деле лицом относительно независимым от патриаршей опеки, имеющим на некоторые события свой взгляд, допустимо в чем-то даже отличный от официального. Приведенные выше факты заслуживают, впрочем, специального тщательного изучения.

Тем не менее, не вызывает сомнения, что составителем «Нового летописца» был человек из патриаршего штата5. Именно такому лицу или группе лиц и была поручена, согласно концепции Л.В. Черепнина, литературная обработка сырого архивного документального материала. Подобный подход Л.В. Черепнина к изучению позднего летописного сочинения, предполагающий заимствование его составителем основного корпуса известий не из предшествующих летописей, а из приказного делопроизводства, явился совершенно новым и нетрадиционным. Так, С.Ф. Платонов хотя и писал об использовании составителем «Нового летописца» официального документального материала и данных разрядов (вероятно, частного происхождения), однако считал, что в тексте разби-

4 Разделяя позицию Я.Г. Солодкина, в свою очередь отметим, что в «Новом летописце» отсутствует упоминание о Ростовском митрополите Филарете в сообщении о посылке за мощами царевича Дмитрия в Углич. Учитывая важное государственное значение этого события, кажется странной подобная небрежность составителя, тогда как в остальных случаях он не упускает из виду своего героя, стараясь подчеркнуть выдающуюся роль будущего патриарха и «великого государя» в целом ряде важнейших событий времени «Смуты». Более того, упоминание о Филарете, посланном в числе других лиц в Углич, мы встречаем в целом ряде других сочинений рассматриваемого периода и в официальных документах [ААЭ, т. II, № 48, с. 110; ср. также Бовина 1991, с. 60].

5 В тексте самого памятника сохранилось авторское свидетельство: «ВсЬхъ убо крестяху (Филарет - А.3.), и подъ началомъ вс& быша у него государя на патр1арнгЬ двор'к» [НЛ, с. 149].

раемого им сочинения непременно должны быть обнаружены следы утраченной гермогеновской летописи. Историк не отказался от своего предположения даже после того, как убедился в отсутствии в тексте «Нового летописца» упоминания о том чуде, о котором сообщает патриарх Гермоген, рассказывая о скорой смерти изменников, отъехавших в Тушино6. С.Ф. Платонов лишь заметил, что «на этом основании еще нельзя заключать, что Гермогеновская летопись исчезла дня нас совершенно бесследно <...> легко может быть, что материал, собранный Гермогеном для истории смуты, не пропал, а был сведен и переработан позднее, уже по смерти Гермогена» [Платонов, 1913, с. 316].

Л.В. Черепнин же, обратившись в свою очередь к тексту «Нового летописца», отказался от поисков древнейшего летописного ядра, положенного, как думал С.Ф. Платонов, в основу патриаршего «Летописца» 1630 года. Высказав предположение о существовании двух центров по составлению текста официального летописного труда о «Смуте», Л.В. Черепнин этим обстоятельством объяснял также «двойственность литературных приемов» автора «Нового летописца», отмеченную С.Ф. Платоновым и оставшуюся им необъясненной [Черепнин, 1945, с. 96]. По мнению Л.В. Черепнина, «редакторская рука почти не затронула подобранный дьяками Посольского приказа материал, имеющий исключительно справочное значение, статьям же принципиального характера было уделено особое внимание» [там же, с. 97]. Именно эти обработанные опытной рукой человека из патриаршего штата главы представляют собой отдельные очерки, отмеченные «литературным пафосом, налетом риторики и наличием определенной политической тенденции» [там же].

Исследователь, на наш взгляд, здесь не совсем прав. С.Ф. Платонов на самом деле не только указал на «двойственность литературной манеры» составителя «Нового летописца», но и связал ее с различным характером тех источников, которыми воспользовался безымянный книжник в процессе работы над текстом официального летописного труда. Правда, его предположение не было в достаточной степени аргументировано. Именно доказательству этой зависимости составителя «Нового летописца» от документальных материалов Посоль-

6 Хотя «... естественно было бы ожидать, - замечает С.Ф. Платонов, - что в Новом Летописце (если он действительно был составлен при Гермогене) мы встретим рассказ об этом чуде, на которое

ского приказа и было уделено преимущественное внимание Л.В. Черепнина. При этом из концепции ученого следует, что архив Посольского приказа был основным источником, откуда черпались сведения за конец XVI - начало XVII вв. В числе же повествовательных источников памятника исследователь называет лишь «Повесть о честном житии <...> царя и великого князя Феодора Ивановича всеа Русии ...», но при этом говорит о сходстве двух сочинений лишь «в описании кончины Федора Ивановича» [Черепнин, 1945, с. 97]. «Сказание ...» А. Палицына, по мнению Л.В. Черепнина, также «было известно автору «Нового Летописца» и до известной степени определило его взгляды на «Смуту», хотя в данном случае «вряд ли можно говорить о чисто текстуальных совпадениях» [там же, с. 98 - 99].

Л.В. Черепнин, что особенно важно, рассматривал работу по составлению «Нового летописца» прежде всего как заключительный этап в выработке общей идеологически отстоявшейся концепции «Смуты», складывающейся в это время в официальных кругах Московского государства. При этом «Новому летописцу» предшествовало, как считает историк, создание целого ряда произведений, свидетельствующее о том, что официальная точка зрения на события этого времени была выработана не сразу, а сложилась постепенно, после дискуссии в правительственных кругах. Доказательством того, что официальная концепция событий недавнего времени вырабатывалась постепенно, служит, по Л.В. Черепнину, «Рукопись» патриарха Филарета, представляющая собой литературный памятник, созданный в конце 20-х - начале 30-х годов XVII в., и «Иное Сказание», составленное также в 20-е годы столетия. В противоположность С.Ф. Платонову, считавшему «Рукопись» Филарета официальным произведением, получившим, как и «Новый летописец», одновременную санкцию самого патриарха, Л.В. Черепнин высказал предположение, что это произведение, сохранившееся в единственном списке, представляет собой как раз один «из черновых проектов (разрядка Л.В. Черепнина - А.З.) задуманного в конце 20-х годов XVII в. при патриаршем дворе официального «Летописца» [там же, с. 101].

Исследователь полагает, что патриарх Филарет, задумав создание пространного летописного сочинения о «Смуте», предложил выделенному им штату

патриарх только намекаете своей грамоте» [Платонов, 1913, с. 315].

переработать е дополнениями созданный к этому времени труд своего родственника князя И.М. Катырева-Ростовского. Переделка «Повести» в официальный «Летописец», по мнению Л.В. Черепнина, была предпринята вскоре после 1626 года, т. е. уже после того, как была поднесена патриарху, но не удовлетворила его даже после новых поправок. Результатом подобной переработки и явилась, как полагает исследователь, «Рукопись» Филарета, которая также не отвечала запросам новой власти, поскольку представляла собой настоящий панегирик В. Шуйскому и, видимо, из-за бедности исторического материала, использованного в ней. Поэтому в официальных московских кругах было принято решение о составлении «Летописца» уже непосредственно по первоисточникам вскоре после описи архива Посольского приказа в 1626 году [Черепнин, 1945, с. 102]. Итогом такой работы и явилось, по Л.В. Черепнину, появление «Нового летописца».

Концепция Л.В. Черепнина, безусловно, заслуживает самого пристального внимания и действительно многое объясняет. Однако Л.Е. Морозова, исследовавшая с использованием количественных методов текст «Рукописи» Филарета в сравнении с «Повестью» И.М. Катырева, которую считает источником «Рукописи» не только Л.В. Черепнин, но и E.H. Кушева (а ранее об этом писал и сам С.Ф. Платонов), пришла к совершенно неожиданному выводу, опровергающему все аргументированные построения Л.В. Черепнина. По наблюдениям Л.Е. Морозовой, «Рукопись», представляющая собой, видимо, сочинение летописного характера, была составлена приблизительно в 1619 году и, следовательно, быть источником «Повести» Катырева, созданной позднее, не могла. Более того, Л.Е. Морозова полагает, что именно «Рукопись» Филарета послужила источником «Повести», а не наоборот. Доказательством этому служит, по Л.Е. Морозовой, наличие в составе рассматриваемого ею сочинения такой информации, которая отсутствует не только в «Повести», но и в остальных известных памятниках о «Смуте» [Морозова, 1985, с. 196]. Более полная в своих известиях «Рукопись» была, по мнению исследователя, подвергнута сокращению в «Повести», текст которой содержит гораздо меньше исторических сведений по сравнению с патриаршей «Рукописью». Л.Е. Морозова заключает, в конечном счете, что «сырость», необработанность материала «Рукописи» и свидетельствует о ее более раннем происхождении [там же, с. 200].

Однако многое остается неясным и в построениях самой JI.E. Морозовой. Так совершенно непонятна исходная задача, которую ставит перед собой автор статьи: «выявить источники сведений, сообщенных в ней («Рукописи» Филарета - А.З.), определяя, все ли они восходят к Повести Катырева, Новому летописцу или какому-либо другому известному памятнику «Смуты» ...» [Морозова, 1985, с. 185]. Совершенно неясно, каким образом одним из источников патриаршей «Рукописи» мог явиться названный Л.Е. Морозовой «Новый летописец», составленный приблизительно около 1630 года. Можно предположить, что автор здесь разумеет какую-нибудь из ранних редакций нашего памятника, но об этом нигде не говорится. Любопытно, что ранее всех С.Ф. Платонов задавался вопросом о том, могли ли отдельные части «Нового летописца» создаваться в самую «Смуту», и пришел к отрицательному заключению, обстоятельно аргументировав свои выводы. В дальнейшем этот вопрос, как, очевидно, не требующий дополнительных доказательств, не поднимался. Единственное допущение известного историка свелось к тому, что по причине довольно значительного объема текста официального «Летописца» работа по его созданию могла быть начата в 20- е годы, но никак не раньше. Правда, И.А. Жарков высказал однажды предположение, что «рассказ о нижегородском ополчении, а возможно, и часть «Нового летописца» были написаны уже к 1616 году» [Жарков, 1974, с. 270]. Однако и сам исследователь отметил вероятностный характер своих выводов. По наблюдениям же В.Г. Вовиной, «составление памятника не могло быть начато до 1626 г., так как этим временем датируется в документах опала и ссылка Ивана Грамотина, могущественного судьи Посольского приказа, о котором, однако, в Новом летописце уже содержатся компрометирующие его сведения» [Бовина, 1988, с. 93].

Суждение Л.Е. Морозовой о вторичности «Рукописи» Филарета сравнительно с текстом «Нового летописца» тем более странно, что в другой более поздней статье Л.Е. Морозова совершенно справедливо замечает, что «Новый летописец» «...появился в 1630 г.» [Морозова, Фоменко, 1987, с. 173]. Доказывая в статье 1985 года положение о том, что «Новый летописец» не был источником для составителей патриаршей «Рукописи», как и «Повесть» И.М. Катырева-Ростовского, Л.Е. Морозова совершает напрасный труд, поскольку иначе и быть не могло. Становится, впрочем, понятным, что послужило источником отмечен-

ного заблуждения. Кратко остановившись на истории вопроса изучения «Рукописи» Филарета, Л.Е. Морозова не совсем верно изложила суть предшествующих источниковедческих концепций, сделав неточный вывод о том, что «памятник (т. е. «Рукопись Филарета» - А.З.) возник в канцелярии патриарха Филарета, вторичен, так как является переделкой одного из первых сводных трудов о «Смуте» - Повести Катырева. При ее создании были использованы дополнительные источники, одним из них был Новый летописец» (выделено нами -А.З.) [Морозова, 1985, с. 184]7.

Л.Е. Морозова предположила, что при составлении «Рукописи» была использована и несохранившаяся гермогеновская летопись, ссылаясь на то, что в ней содержались описания «чудес» от мощей царевича Дмитрия и «чуда» с наказанием изменников, использованные и авторами рассматриваемого ею сочинения. Кроме того, в «Рукописи» уделено достаточно много внимания и самому патриарху. Следы не дошедшей до нас патриаршей летописи времени В.И. Шуйского уже пытался, как было отмечено выше, обнаружить С.Ф. Платонов, правда, в тексте другого сочинения, именно «Нового летописца». В действительности это сделать чрезвычайно трудно уже потому, что мы имеем указание лишь на несколько известий, которые были записаны, по словам самого патриарха, «в д'Ьтописц^х»- Пристальное внимание к личности патриарха в «Рукописи» также не может служить достаточным аргументом в пользу того, что это следствие влияния гермогеновской летописи, в которой, можно догадываться (!), Гермоге-ну было уделено преимущественное внимание и подчеркнута его выдающаяся роль в наиболее значительных событиях этого времени. Конечно, о Гермогене говорится немало и в тексте «Рукописи», и в «Новом летописце», но было бы странным, если бы ему, одному из центральных героев времени «Смуты», не было бы уделено достаточного внимания в сочинениях, посвященных этой эпохе.

7 В последнее время в исследовании И.Ю. Серовой, посвященном изучению «Летописной книги», было убедительно доказано, что первоначальным является текст именно «Летописной книги» (или «Повести»), тогда как «Рукопись» Филарета, как справедливо считали, по её мнению, А. Кондратьев, С.Ф. Платонов и Л.В. Черепнин, действительно возникла на ее основе. В тексте «Рукописи» встречается целый ряд неточностей и «темных мест», которые могут быть объяснены только текстом «Летописной книги», не содержащим этих чтений и ошибок [Серова, 1992, с. 106 - 114].

По мнению Л.В. Черепнина, составление официального летописца о «Смуте» отвечало прежде всего все возрастающим запросам на учебную книгу по русской истории. Другим не менее важным обстоятельством, послужившим непосредственной причиной создания официального произведения о «Смутном времени», явились, как считает исследователь, известия о подготовке в Литве нового самозванца и устойчивые досужие толки о царской семье среди представителей различных сословий и социальных групп [Черепнин, 1945, с. 103 - 107]. В этой связи, по мнению историка, первоочередной задачей составителя «Нового летописца» было изображение бесчинств польско-литовского гарнизона, подробное и обстоятельное описание «всеконечного разорения», вызванного внутренними мятежами и внешней интервенцией. Эти картины должны были наглядно убедить читателей в том, что династический переворот неизбежно влечет за собой ужасные гибельные последствия: кровавые внутренние мятежи и грабительскую внешнюю интервенцию, от которых страдают прежде всего простые люди, а не «царский синклит» [там же, с. 107].

Говоря о другой не менее важной для составителя официального «Летописца» 1630 года задаче, заключающейся в доказательстве законности и богоизбранности воцарившейся династии, представители которой не пользовались безусловными симпатиями некоторой части населения, Л.В. Черепнин отмечает, что особенно непопулярны в глазах простых людей были отец Михаила Федоровича патриарх Филарет, носивший титул «великого государя» и старица Марфа, которой приписывалось исключительное влияние на безвольного государя. О супруге Московского патриарха, разделившей с мужем его нелегкую участь и вынужденной, как и Федор Никитич, принять постриг, в «Новом летописце» нет сколько-нибудь пространных сообщений, за исключением краткой летописной заметки о ее пострижении. В то время как судьбе Ростовского митрополита, впоследствии патриарха Московского и всея Руси в рассматриваемом сочинении действительно уделяется значительное внимание. Автор, по выражению Л.В. Черепнина, «не жалел красок», повествуя о деятельности «крепкого адаманта» и «непоколебимого столпа», будущего всероссийского патриарха и «великого государя» Федора Никитича Романова, разделившего с сыном всю полноту царской власти.

Исследователь, таким образом, связал появление официального «Летописца» о «Смуте» с конкретной политической ситуацией конца 20-х годов XVII столетия, подтвердив тем самым выводы С.Ф. Платонова о времени создания памятника. Кроме того, привлечение богатого документального «доводного» материала времени правления Михаила Романова позволило Л.В. Черепнину показать актуальность создания «Нового летописца» и обнаружить те действительные цели, которые ставило перед составителями официального сочинения московское правительство. Хотя в настоящее время все еще остается неясным, от кого могло исходить непосредственное поручение по составлению официального труда о «Смуте» [Солодкин, 1993, с. 259], не приходится сомневаться в том, что труд этот имел очень важное значение и, как нам представляется, был призван возродить угасшее летописание в государственных масштабах, о чем свидетельствует само название сочинения - «Книга глаголемая Новой Л'Ьтописецъ».

Таким образом, труд Л.В. Черепнина, посвященный решению целого комплекса проблем, связанных с текстом «Нового летописца» первоначального состава и его позднейших редакций, явился существенным вкладом в изучение официального «Летописца» 1630 года. Исследователь подробно остановился на вопросе об источниках памятника, отметил наличие общей идеологической тенденции в «Новом летописце» и «Сказании» Авраамия Палицына. Это в свою очередь позволило ему сделать вывод о том, что Палицын, как и составитель нашего сочинения, был допущен к пользованию архивными материалами Посольского приказа и тем самым отчасти оказался причастен к выработке официальной концепции «Смуты», реализовавшейся в конечном итоге в «Новом летописце». Л.В. Черепнин, убедительно показал, что составление рассматриваемого сочинения было вызвано конкретной исторической ситуацией конца 20-х гг. XVII столетия.

Однако литературная сторона этого памятника, за исключением отдельных замечаний частного характера, осталась практически не освещенной в работе историка, поскольку Л.В. Черепнина, как и С. Ф. Платонова, интересовали в первую очередь вопросы сугубо историографические. При этом вне поля зрения исследователя оказался и целый ряд повествовательных источников «Нового летописца», что объясняется почти исключительной сосредоточенностью учено-

го на доказательстве связи текста изучаемого им сочинения с документальными материалами Посольского приказа, разрядными записями, официальными правительственными грамотами и посольскими наказами.

Большая источниковедческая работа по выявлению многочисленных списков «Нового летописца», хранящихся в рукописных собраниях Москвы и Санкт-Петербурга, была проделана В.Г. Вовиной [Бовина, 1988]. На этот колоссальный труд в свое время не отважился С.Ф. Платонов, заметив, между прочим: «Трудно перечислить все списки этого памятника: они находятся во всех наших древлехранилищах. Мы лично не могли принять на себя громадный труд их сличения и ограничили свои занятия одними напечатанными текстами ...» [Платонов, 1913, с. 310 - 311]. В.Г. Бовина поставила под сомнение утверждение Л.В. Черепнина об активной историографической деятельности Посольского приказа в первой половине XVII столетия, поскольку, по ее мнению, сам по себе факт наличия в архиве Посольского приказа выписок из летописных сводов и самих сводов еще не может свидетельствовать о большой историографической работе, ведшейся в стенах этого приказа при непосредственном участии его дьяков и подьячих, как то полагает Л.В. Черепнин. Эти документальные материалы, считает В.Г. Бовина, могли храниться и для сугубо дипломатических целей [Бовина, 1988, с. 24 - 25].

Особая глава в исследовании В.Г. Вовиной посвящена истории текста «Нового летописца». В результате тщательного сличения списка памятника, обнаруженного Б.М. Клоссом и находящегося в составе рукописи, которая датируется 40-ми гг. XVII века (та ее часть, куда входит «Новый летописец»), со списками Никоновской редакции, положенными в основу текста памятника, опубликованного в XIV томе ПСРЛ, В.Г. Бовина пришла к выводу, что список Б.М. Клоеса «является более исправным, чем текст, опубликованный в ПСРЛ» [там же, с. 56]. Однако, по наблюдениям исследователя, список Б.М. Клосса сам изобилует ошибками, хотя и несколько другого рода, следовательно, его также «нельзя признать наиболее близким к протографу первоначальной редакции Нового летописца» [там же, с. 58]. Вместе с тем, несмотря на некоторые неточности и искажения текста протографа, текст «Нового летописца» в списке Б.М. Клосса, делает вывод В.Г. Бовина, «мы можем считать принадлежащим к Основной редакции памятника, но отошедшим в ряде мест от первоначальных чте-

ний» [Бовина, 1988, с. 58 - 59]. Однако хотя Никоновская редакция «Нового летописца» и содержит ряд ошибочных чтений, она наиболее близка Основной редакции по времени составления.

Подробное и обстоятельное описание огромного количества списков «Нового летописца» является безусловным достоинством диссертационного исследования В.Г. Бовиной8. Основная редакция памятника распадается, по мнению Б.Г. Бовиной, на группы списков. При этом ею выделено две группы списков, представляющие Основную редакцию рассматриваемого сочинения. Эти списки «содержат первоначальный текст памятника, без позднейших наслоений, вставок, продолжений и т. д.» [там же, с. 62]. В первую группу входят списки: ГПБ, Погод., № 2010; ЦГАДА, ф. 188, № 2; ГИМ, Увар., № 519. Все они составлены во второй половине - конце XVII века. Их объединяет встречающееся только здесь сообщение о зимовке Заруцкого «в Астрахани».

Ко второй группе списков Основной редакции памятника В.Г. Бовина относит следующие: ГПБ, СПб ДА, № 311, относящийся к 40-м годам XVII века, ЦГАДА, ф. 181, № 61/84, составленный в середине XVII века; БАН, 17. 2. 10, так же, как и предыдущий, составленный в середине столетия; ЦГАДА, ф. 181, № 18/19; ЦГАДА, ф. 181, № 28/36, относящийся к концу XVII века, и, наконец, ГПБ, Р. IV. 213 (вторая половина XVII века) [там же, с. 63]. В.Г. Бовина объединяет эти списки в отдельную группу, восходящую к тексту Основной редакции, на том основании, что в них содержится иное чтение выделенного исследователем фрагмента главы «О посылке под Астрахань», а именно говорится о зимовке Заруцкого «в Казани», а это указание «противоречит находящемуся выше в тексте утверждению о том, что в Казани зимовали царские воеводы, посланные для поимки Заруцкого» [там же]. Остальные многочисленные списки «Нового летописца», по наблюдению В.Г. Вовиной, непосредственно или опосредованно восходят к выделенным группам списков Основной редакции памятника.

Значительно большее внимание в работе В.Г. Вовиной, чем в статье Л.В. Черепнина, уделено отдельной редакции «Нового летописца», известной как редакция Оболенского. Особенностью редакции «Нового летописца», опублико-

8 Списки «Нового летописца» находятся, как отмечает современный исследователь «и в других хранилищах, в частности, в собраниях Киева и Ульяновска» [Солодаин, 19997, с. 68].

ванной М.А. Оболенским, является, как отмечает исследователь, значительная стилистическая правка, которой был подвергнут первоначальный текст памятника неизвестным переписчиком. Об этом в свое время писал и С.Ф. Платонов, обративший внимание на отсутствие в «Новом летописце» по списку М.А. Оболенского обычных для текста Никоновской редакции риторических вступлений. В тексте «Нового летописца», опубликованного М.А. Оболенским (список ЦГАДА, ф. 201, № 57), между тем «содержится ряд фактических дополнений к тексту Основной редакции» [Бовина, 1988, с. 69]. Так, В.Г. Бовина отмечает, что в главе о походе Ермака наряду с некоторыми искажениями географических названий и имен присутствуют оригинальные сведения о посылке Данилой Чулко-вым и Иваном Самоедовым из Тобольска в Москву с донесением Ивана Онучи-на, не встречающиеся в других известных нам сибирских летописях. Кроме того, в главе «Паки о послами противъ вора» «Нового летописца» по списку М.А. Оболенского содержится и сообщение о том, что изменивших царю Василию Шуйскому «Нижегородцевъ, хгктей боярскихъ, Федку Вазлова, Ивашку Анурина и иныхъ на Москв'Ь по темницамъ посади (Василий Шуйский -А.З.), и тако жъ блюдоша твердо» [НЛ., Об., 91], «хотя в тексте Основной редакции отмечено, что изменников казнили» [Бовина, 1988, с. 70]. В.Г. Бовина также обратила внимание на то, что в «Новом летописце» по списку М.А. Оболенского в главе «о Богдан^ Б'Ьльскомъ» нет указания на Кикиных как подстрекателей московского волнения 1584 г., последовавшего сразу же после смерти Ивана Грозного и вызванного слухами об отравлении царя; в другом случае имя Кикина, наоборот, оставлено [там же]. Встречаются в редакции Оболенского и другие фактические неточности и искажения первоначального текста. В ряде случаев дается пространное толкование того факта, который лишь упомянут в тексте Основной редакции [там же, с. 71 - 76], Ввиду того, что редакция М.А. Оболенского содержит особое осуждение мятежей и междоусобных столкновений, В.Г. Бовина пришла к выводу, который «подтверждает правильность гипотезы И.А. Жаркова о создании этой редакции под впечатлением восстания 1682 г.» [там же, с. 76]. Подобные наблюдения современного исследователя позволили существенно расширить наши представления о редакции М.А. Оболенского, поскольку в исследовании Л.В. Черепнина проблема датировки текста рассматриваемой редакции по существу осталась нерешенной.

Значительным достижением исследования В.Г. Вовиной явился раздел, посвященный источникам памятника. В.Г. Бовина вслед за Л.В. Черепниным провела тщательный сравнительный анализ текста «Нового летописца» с материалами архива Посольского приказа по описи 1626 года и данными разрядов. В результате В.Г. Бовина пришла к выводу, который существенно ограничивает показания Л.В. Черепнина. Согласно её подсчетам, «из 422 глав Нового летописца 85 имеют соответствия в материалах описи архива Посольского приказа 1626 г., т. е. 20 %» [Бовина, 1988, с. 106]. Подсчет же по количеству печатных знаков дал более точный результат: в итоге оказалось, что «сообщения, имеющие аналогии в материалах архива Посольского приказа, составляют примерно 19 % от текста памятника» [там же]. Тем самым при составлении «Нового летописца», как свидетельствуют наблюдения исследователя, материалы архива Посольского приказа могли быть использованы только для 85 глав памятника, тогда как центральная часть «Летописца» 1630 года, представленная 252 главами из 422, по мнению В.Г. Вовиной, «не могла основываться на этих материалах» [там же, с. 107].

В.Г. Бовина указала особо в своем исследовании и на те главы памятника, источниками которых явились нарративные сочинения уже известные науке. Глава «Нового летописца» «о посту» сопоставлена ею с текстом «Повести о видении нижегородца Григория». На «Повесть» нижегородца Григория как на один из возможных литературных источников «Нового летописца» обратил внимание С.Ф. Платонов, правда, историк не привел в своем исследовании необходимых текстуальных сопоставлений. В.Г. Вовиной же, в частности, отмечено, что «Повесть» значительно больше по объему, содержит ряд деталей и подробностей, отсутствующих в «Новом летописце», хотя в обоих текстах есть и целый ряд интересных совпадений [там же, с. 127 - 128]. В результате сравнения текстов «Нового летописца» и «Повести» В.Г. Бовина сделала предположение, что составитель «Летописца» 1630 года использовал в своем сочинении какой-то более ранний текст, вероятно, «протограф Повести или же близкое к нему произведение ...» [там же, с. 128].

Глава «Нового летописца» «О принесенл-и срачицы Господни въ цар-ствующл-й градъ Москву и многоразличномъ исцтЬлен1и къ болящимъ» сопоставлена В.Г. Вовиной с «Документальным сказанием о даре шаха Аббаса»,

опубликованным и обстоятельно изученным в настоящее время С.Н. Гухман [Гухман, 1973; 1974; 1974а]. Сделанные наблюдения привели исследователя к выводу, что «в основу главы Нового летописца <...> был положен один из списков Основной редакции Документального сказания» [Бовина, 1988, с. 132].

Сопоставляя сходные сообщения «Нового летописца» и «Краткого описания о Сибирской земле ...», В.Г. Бовина заметила, что составитель «Летописца» 1630 года, безусловно, имел в своем распоряжении текст «Краткого описания...», но в некоторых случаях неудачно сокращал текст источника, порой вставляя в свое сочинение сообщения о некоторых событиях не к месту [там же, с. 138 - 141]. По наблюдениям В.Г. Вовиной, в «Новом летописце» и «Кратком описании ...» может быть отмечен целый ряд сходных известий, не встречающихся в других сибирских летописях [там же, с. 141 - 142]. В итоге исследователь делает вывод об общем происхождении сибирских статей «Нового летописца» и соответствующих известий «Краткого описания ...», а также о зависимости текста Нового летописца от протографа «Краткого описания» [там же, с. 142].

В.Г. Бовина также остановилась, хотя, на наш взгляд, и весьма кратко, на связях «Нового летописца» с некоторыми современными ему сочинениями о «Смуте». Исследователем отмечено сходство в трактовке многих событий официального «Летописца» 1630 года и «Временника» Ивана Тимофеева при отсутствии прямых текстуальных совпадений, что, возможно, «свидетельствует о знакомстве составителей памятника с произведением дьяка» [там же, с. 151]. Более пристальное внимание уделено связям «Нового летописца» с так называемой «Рукописью Филарета». При этом отмечен ряд параллелей между текстами рассматриваемых произведений: при описании мощей царевича Дмитрия; гибели вместе с Прокофием Ляпуновым еще одного человека, вступившегося за военачальника, сходство при описании бедствий, испытываемых поляками в осажденном Кремле, и ряд других [там же, с. 152 - 154].

Еще более «обширные параллели» выявлены В.Г. Вовиной при сравнении «Нового летописца» и Пискаревского летописца. Остановившись подробно на рассмотрении последней компилятивной части Пискаревского летописца, которая, по ее мнению, «целиком распадается на ряд слоев», В.Г. Бовина пришла к заключению, что эта часть памятника, если исключить из нее некоторые вставки, представляет собой «не совсем гладкий, но довольно связный текст, повеет-

вующий о событиях царствования Федора Ивановича, Бориса Годунова, Лжедмитрия I, Василия Шуйского и воцарения Михаила Романова» [Бовина, 1988, с. 160]. Именно в такой последовательности, отмечает исследователь, эти сообщения читаются и в «Новом летописце»9. Помимо этого, В.Г. Бовина выявила целый ряд текстуальных совпадений и сходных известий сравниваемых ею сочинений Исследователь полагает в этой связи, что составители «Нового летописца» и Пискаревского летописца использовали в числе других один и тот же источник, а возможно, и целый комплекс материалов. В данном случае сказать более определенно не представляется возможным [там же, с. 170].

Считая недостаточно убедительной точку зрения В.И. Корецкого о том, что именно «История о разорении русском» послужила источником для целого ряда сочинений начала XVII века («Новый летописец», Пискаревский летописец, Мазуринский летописец, «Временник» Ивана Тимофеева, Латухинская степенная книга), В.Г. Бовина вместе с тем выдвигает свою гипотезу, согласно которой основой для ряда сообщений «Нового летописца», Пискаревского летописца, а также «Рукописи Филарета» является некий общий и, по-видимому, летописный источник [там же, с. 170 - 171]. При этом исследователь не делает конкретных предположений, был ли это летописец Гермогена или какой-то неофициальный летописный свод.

Следует сказать, что в настоящее время в обобщающих отечественных источниковедческих исследованиях, посвящённых изучению истории русского летописания конца XVI - начала XVII в., гораздо больше гипотез и догадок, чем подтвержденных конкретным фактическим материалом выводов. Одним из дискуссионных является, в частности, вопрос о митрополичьем и патриаршем летописании времени Ивана Грозного, правления Бориса Годунова и царствования

9 Хотя, на наш взгляд, отмеченное В.Г. Вовиной сходство, заключающееся в одинаковой последовательности изложения исторического материала в сравниваемых исследователем сочинениях, является само собой разумеющимся, поскольку было бы странным, если бы летописец выстраивал свой рассказ не в хронологической последовательности. Примечательно, что, полемизируя с мнением В.И. Корецкого, подчеркивающим «близость НЛ и «Временника» Ивана Тимофеева по содержанию, объему и композиции материала, построению отдельных фрагментов текста», исследователь отмечает, что сходство «в композиции и последовательности изложения событий неизбежно, поскольку в обоих произведениях повествуется об одних и тех же событиях (выделено нами - А.З.)» [Бовина, 1992, с. 119].

Василия Шуйского10. Так С.Ф. Платонов в свое время ошибочно отождествлял «Новый летописец» с сочинением Иова-Иосифа, а М.Н. Тихомиров сближал его с «Временником» Ивана Тимофеева. А.Н. Насонов полагает, что Летописец патриарха Гермогена сохранился лишь в виде отдельных статей, вошедших в состав Хронографа второй редакции. При этом историк замечает: «Разыскать этот летописец, существование которого засвидетельствовано самим патриархом, пока не удалось» [Насонов, 1969, с. 482]11. Обращение к тексту «Нового летописца», который не только сохранился, но и известен во множестве списков, особенно важно, так как до недавнего времени патриаршие летописцы известны не были, а об их существовании высказывали только предположения [там же, с. 479].

По наблюдениям В.Г. Вовиной, составитель «Нового летописца» в ряде приводимых им сообщений обнаруживает знание некоторых частных сторон жизни князя Д.М. Пожарского, достаточно подробно описано в нем и покушение на жизнь князя. Рассказ о покушении на Пожарского содержится, кроме «Нового летописца», только лишь в тексте Пискаревского летописца. В.Г. Бовина проследила текстуальную связь главы «Нового летописца» «о походгЬ изъ Троицково монастыря подъ Москву и о чюдес'Ьхъ чюдотворца Серг1я» и соответствующего эпизода «Жития Дионисия», принадлежащего перу троицкого келаря Симона Азарьина и ключаря московского Успенского собора Ивана Наседки. На это сходство обратил в свое время внимание С.Ф. Платонов, правда,

10 Действительно, так называемая «История о разорении русском (российском)», текст которой частично реконструируется исследователями (В.И. Корецкий, Я.Г. Солодкин) по ссылкам на нее В.Н. Татищева в «Истории российской», а также на основании сравнения с другими летописцами, утрачена и, вероятно, безвозвратно. Составление же сочинения «о разорении русском», которое «может считаться первым патриаршим летописным сводом» [Солодкин, 1991, с. 12], было связано, как отмечают исследователи, с деятельностью патриарха Иова и его келейника Иосифа. В последнем Я.Г. Солодкин видит Иосифа Траханиотова, известного в миру под именем Ивана Васильева сына [там же, с. 13 - 15]. Однако все же совершенно не ясно, каков конкретный вклад каждого из вышеназванных лиц в дело составления легендарной летописи. Остается по-прежнему непонятным, составлялась ли летопись «о разорении русском» только келейником Иосифом или же в ее составлении принимал участие и сам патриарх Иов. Столь же сложен и запутан вопрос о летописании в патриаршество Гермогена [Черепнин, 1945, с. 98; Солодкин, 1991, с. 15; Бовина, 1992, с. 130].

11 С мнением А.Н. Насонова, однако, не вполне согласен Я.Г. Солодкин, полагающий, что в статьях Хронографа второй редакции «едва ли можно усмотреть следы летописца Гермогена, ибо помещенный здесь рассказ о «волнении на царя Василия» в феврале 1609 г. заметно отличается от версии патриаршего послания, посвященного тому же событию» [Солодкин, 1991, с. 15 - 16].

ограничившись лишь самым общим замечанием [Платонов, 1913, с. 374 - 376]. По мнению же В.Г. Вовиной, в основе обоих текстов лежит какой-то общий источник и, возможно, Д.М. Пожарский «имел некоторое косвенное отношение к Новому летописцу или к одному из его источников (в данном случае это трудно разделить)» [Бовина, 1988, с. 180], поскольку наблюдается целый ряд текстуальных совпадений рассматриваемых сочинений, однако в деталях есть и некоторое различие. В.Г. Бовина на основании сделанных наблюдений считает «вполне вероятным существование комплекса материалов, связанных с Пожарским, которые могли быть использованы при составлении Нового летописца» [там же, с. 181]. К сожалению, в настоящее время в распоряжении исследователей нет достаточных данных, которые могут подтвердить выводы исследователя.

Изучая текст «Нового летописца», В.Г. Бовина пришла к важному выводу, имеющему общее методологическое значение, о том, что этот летописный памятник отразил многие характерные для позднего летописания черты. По мнению исследователя, составителя официального «Летописца» 1630 года в отличие от его предшественников уже не интересует факт как таковой, поскольку он стремится провести в своем сочинении единую основополагающую идею - идею истинного и ложного государя. При этом отмеченная идея, как считает В.Г. Бовина, проводится автором лишь в некоторых центральных главах памятника, остальной же фактический материал нужен летописцу исключительно «для придания весомости заключенной в рассказе основной идеи», и в связи с этим «точность всех его деталей не так уж важна ...» [Бовина, 1992, с. 128]. Тем самым в «Новом летописце» «факт и идея оказываются <...> как бы разделенными, и факт сам по себе уже не имеет самостоятельной ценности» [там же]. Данная особенность, присущая «Новому летописцу», относится, по мнению исследователя, «к новым явлениям, характеризующим позднюю стадию бытования сочинений летописного жанра» [там же]. Кроме того, в «Новом летописце», полагает В.Г. Бовина, уже невозможно выделить предшествующие летописные слои или другие источники, поскольку составителя «Летописца» 1630 года отличает совершенно иной, по сравнению с его предшественниками, принцип работы с источниками, в процессе которой они полностью «переплавлялись», растворяясь в повествовательной ткани данного летописного сочинения [там же, с. 128 - 129].

A.B. Лаврентьев, посвятивший монографическое исследование Своду 1652 года, обратился к тексту «Нового летописца» и поздним его редакциям в связи с проблемой источников Свода за период «Смуты». Очевидную зависимость Свода от «Нового летописца» исследователь объясняет тем, что в Своде была использована некая «дофиларетовская» редакция общего источника для самого Свода и «Нового летописца», датируя этот источник о «Смуте» «рубежом 10-х -20-х гг. XVII в.» [Лаврентьев, 1984, с. 109]. Эта «дофиларетовская» редакция, по мнению ученого, была не только хронологически ранней, но и обладала определенной идейной независимостью, которую сохранил и восходящий к ней Свод 1652 г. [там же]. Однако выводы исследователя вызвали справедливую критику со стороны В.Г. Вовиной, отметившей, что часть выявленных A.B. Лаврентьевым оригинальных чтений Свода содержится в тексте близком Основной редакции «Нового летописца», в то время как A.B. Лаврентьев использовал для сравнения только Никоновскую редакцию памятника, содержащую целый ряд ошибок и искаженных чтений по сравнению с текстом протографа.

Я.Г. Солодкин, занимающийся проблемами атрибуции, происхождения и источников крупнейших летописных и историко-публицистических сочинений последней трети XVI - XVII в., в целом ряде работ также особо касался вопросов, связанных с изучением «Нового летописца». Не ставя под сомнение связь составителя «Летописца» 1630 года с патриаршим двором, исследователь полагает тем не менее, что в настоящее время не представляется возможным решить вопрос, от кого исходила инициатива составления этого официального летописного свода [Солодкин, 1993, с. 259]. По мнению ученого, «Летописец» назван «новым» по сравнению с «Летописной книгой» Семена Шаховского, оспаривая точку зрения Л.В. Черепнина, согласно которой составитель «Нового летописца» в своем названии ориентировался на «Историю» Авраамия Палицына.

Рассмотрев основные положения работ, созданных по преимуществу учеными-историками, следует отметить, что в изучении «Нового летописца» в настоящее время достигнут существенный успех. В значительной степени это стало возможным благодаря работам современных исследователей В.Г. Вовиной, Я.Г Солодкина и других, основательно уточнивших и дополнивших положения ставших классическими исследований С.Ф. Платонова и Л.В. Черепнина. Всестороннему изучению подверглись все известные науке редакции памятника, вы-

явлено и описано большое количество списков рассматриваемого сочинения. Немалая заслуга принадлежит в этом деле Б.М. Клоссу, И.А. Жаркову и В.Г. Вовиной. Последняя проделала колоссальную работу, изучив более восьмидесяти списков «Нового летописца», хранящихся в рукописных собраниях гг. Москвы и Санкт-Петербурга.

В исследованиях, связанных с изучением текста официального «Летописца» 1630 года, рассматривались проблемы атрибуции текста «Нового летописца» первоначального состава, вопросы датировки отдельных редакций памятника, изучались его источники, анализу подвергались политические взгляду самого составителя летописи. Идеологические воззрения безымянного книжника, вероятно, лица духовного, сопоставлялись с историософскими концепциями таких выдающихся его современников, как Авраамий Палицын и Иван Тимофеев. Все это вопросы, большей частью представляющие интерес для исторической науки, хотя, безусловно, важные и для истории литературы.

Однако с известной долей сожаления приходится констатировать, что вне поля зрения многочисленных исследователей «Нового летописца» - «одного из наиболее интересных литературных памятников первой половины XVII в.» [Черепнин, 1945, с. 81] остались как раз вопросы, связанные с литературной спецификой рассматриваемого сочинения. Не изучены сколько-нибудь основательно, - за исключением замечаний самого общего характера, - стилистические особенности «Нового летописца», его композиция, система литературных образов. Исключением в последнем случае следует признать некоторые ценные наблюдения современного исследователя В.Г. Вовиной. Однако по понятным причинам в своем фундаментальном источниковедческом труде В.Г. Бовина не смогла подробно остановиться на характеристике всей системы литературных образов «Нового летописца», обратив внимание лишь на отдельные личности царей и выдающихся деятелей нижегородского ополчения. При этом исследователем не были изучены литературные приемы и образные средства, использованные составителем «Нового летописца» при изображении того или иного исторического деятеля «Смуты».

Значительный пробел в изучении текста памятника вызван отсутствием исследований, в которых бы всестороннему сравнительному анализу подверглись сочинения, связанные с «Новым летописцем» как общностью идеологических

построений, так и собственно литературных приемов. Осознавая всю сложность существующей в настоящее время проблемы источников «Нового летописца» и его литературных связей, мы, тем не менее, считаем одной из первоочередных задачу выявления литературной специфики памятника, не претендуя на решение целого комплекса проблем, связанных с поиском и выявлением непосредственных нарративных источников официального «Летописца» 1630 года.

Изучение «Нового летописца» как памятника литературы в единстве его идейно-художественных и стилевых компонентов является, таким образом, основной целью настоящей работы. Эта общая цель в свою очередь связана с необходимым решением ряда конкретных задач и предполагает: анализ системы литературных образов «Нового летописца», изучение особенностей стиля и языка памятника, характеристику образа автора «Нового летописца». Особое внимание необходимо уделить и жанровому своеобразию рассматриваемого сочинения. Вместе с тем «Новый летописец» не может рассматриваться совершенно изолированно, вне связи с произведениями, которые составляют его непосредственное литературное окружение12. Среди таких произведений, вызывающих непреходящий интерес исследователей, необходимо отметить «Сказание» Авраамия Палицына, «Временник» Ивана Тимофеева, «Повесть како отомсти...», Хронограф второй редакции и ряд других сочинений, в частности летописного характера. Тем самым в настоящем исследовании впервые предпринята попытка рассмотрения «Нового летописца» в литературной ситуации первой трети XVII столетия, что имеет немаловажное значение для выяснения литературной специфики данного летописного сочинения. Кроме того, такой подход к изучению «Нового летописца» дает представление о дальнейшей эволюции форм исторического повествования, происходящей в это время, позволяет сделать заключение о стилистическом расслоении традиционной летописи, испытывающей значительное влияние иных жанровых образований и стилей.

12 Говоря о непосредственном литературном окружении «Нового летописца», мы имеем в виду прежде всего «официальные» произведения, санкционированные, как и «Новый летописец», правящей династией («Сказание» Авраамия Палицына, «Рукопись Филарета»), а также сочинения, идеологически близкие составителю официального летописного труда о «Смуте», но созданные ранее («Повесть како отомсти...», «Сказание о Гришке Отрепьеве (краткая редакция)» и ряд др.).

Поставленные в исследовании цели и задачи определяют, таким образом, актуальность представляемой работы и её научную новизну.

Основные положения, выносимые на защиту, могут быть сведены к следующим:

1. HJ1, составленный, вероятно, в патриаршей канцелярии с целью укрепления юридических и моральных прав на престол династии Романовых, представляет собой значительное литературное явление первой трети XVII в. (наличие в тексте авторской интенции, сквозных мотивов, определяющих движение сюжета, «сильных» деталей, драматизирующих повествование, и т. д. и т. п.).

2. Наряду с новыми процессами и тенденциями, связанными прежде всего с открытием ценности отдельной личности, которая начинает рассматриваться вне корпоративных, сословных, иерархических связей и интересов, и осознанием в «Смуту» сложной природы человеческого характера (O.A. Державина, Д.С. Лихачев), в литературе первой трети XVII в. появляются обобщающие летописные предприятия (НЛ), сохраняющие прежнюю систему оценок и характеристик, восходящих к агиографической традиции (злодей - праведник; убийца - жертва), что может быть объяснимо экстралитературными факторами.

3. В литературе первой трети XVII в. происходит постепенное разрушение стереотипной фразеологии, объяснимое, наряду с действием собственно языковых законов, меняющимися эстетическими представлениями писателей, не скованных уже безусловной властью традиции, осознанием ими условности традиционных стилистических штампов и, как следствие, отражение этой условности в языке путем использования авторами специальных лексико-грамматических средств.

4. Попытки возродить летописание в государственных масштабах (НЛ) не приводят, однако, к возрождению свойственной летописям предшествующего периода манеры изложения событий (стремление к внешней объективности, беспристрастности, погодный принцип изложения событий). Налицо существенное изменение присущего древней летописи повествовательного ритма, происходящее из стремления летописца провести в своем повествовании центральную идею праведного и неправедного царя, в результате чего риторическому распространению подвергается лишь фактический материал, имеющий для составителя принципиальное значение с точки зрения выраженной в нем генеральной идеи,

отсутствие последовательно проведенного погодного принципа изложения событий.

При работе с текстом «Нового летописца» методологической основой послужили принципы историко-литературного и историко-функционального анализа, связанные с изучением летописного текста как факта экстралитературного и явления литературы одновременно. При исследовании «Нового летописца» как памятника литературы использовался также широко распространенный сопоставительный метод, предполагающий изучение литературных приемов составителя «Нового летописца» в сравнении с литературными приемами его современников.

Практическая значимость работы заключается в возможности использования ее результатов в общих курсах истории древнерусской литературы, при чтении спецкурсов, посвященных изучению художественных особенностей русских летописей.

Материалом исследования послужили опубликованные тексты «Нового летописца». Во всех случаях учитывались те разночтения, содержащиеся в рукописных списках памятника, которые были выявлены и обстоятельно прокомментированы В.Г. Вовиной. В работе в качестве основного используется текст «Нового летописца» в Никоновской редакции (опубликован в составе Никоновской летописи) как наиболее близкий к тексту протографа по времени составления. Кроме того, в ряде случаев мы обращались и к более поздним редакциям памятника, известным как «Летопись о многих мятежах» и редакция М.А. Оболенского, поскольку в части сообщений они точнее передают текст Основной редакции. «Летопись о многих мятежах» была опубликована М.М. Щербатовым в XVIII в. Редакция Оболенского, как и «Летопись о многих мятежах», является более поздней, чем Никоновская редакция «Нового летописца», хотя сам кн. Оболенский, обнаруживший и опубликовавший в 1853 г. текст данной редакции, считал её первоначальной, восходящей непосредственно к тексту протографа. Никоновская редакция «Нового летописца» впервые была издана в 1792 г. Впоследствии данная редакция была опубликована в 1910 г. по трём спискам С.Ф. Платоновым и П.Г. Васенко в XIV томе Полного собрания русских летописей. В предлагаемой работе используется фототипическое издание указанного тома, вышедшее в 1965 г.

Заключение диссертации по теме «Русская литература», Зотов, Александр Михайлович

Заключение ы рассмотрели памятник официального московского летописания «Новый летописец» как литературное произведение первой трети XVII века. Основная задача, которую мы себе ставили - выявление литературной специфики сочинения путем анализа его литературной - в широком смысле - формы, включая жанровую, стилевую, идейную и проч. Не менее важной представлялась и другая задача - определить место «Нового летописца» в литературной ситуации начала XVII столетия. С этой целью для анализа были привлечены некоторые крупнейшие нарративные сочинения рассматриваемого периода, такие как «Сказание» Авраамия Палицына, «Временник» Ивана Тимофеева, Хронограф второй редакции, «Сказание о Гришке Отрепьеве» и ряд других, а также памятники неофициального летописания первой половины XVII в. (Пискаревский, Московский, Вельский летописцы). Однако, принимая во внимание разносторонний и необычайно широкий характер подобных связей и аналогий, мы останавливались лишь на тех из них, которые позволяли нам судить о тех или иных отличительных признаках рассматриваемого здесь сочинения. В противном случае задачи исследователя существенно усложнились бы, а объем работы необычайно увеличился.

Основной целью создания «Нового летописца» явилась репрезентация официальной точки зрения на события «Смуты» с позиций воцарившейся династии Романовых. Близость безымянного составителя к патриаршему двору определила особое пристальное внимание к личности патриарха Филарета и всех представителей «праведного корени» (Иван Грозный, Федор Иванович, царевич Дмитрий), с которыми пытались связать себя родственными узами Романовы, воцарившись на Московском престоле. При этом центральная идея произведения, нашедшая непосредственное выражение в некоторых пространных главах «Нового летописца», - идея «праведного» и «неправедного» царя, соответствующим образом организует нарративный материал памятника в связное историческое повествование. Отмеченная идея нашла выражение как в виде традиционных риторических сентенций, так и в умелом использовании автором отдельных деталей и подробностей, призванных служить ее выражению (убийство царевича Дмитрия в Угличе, «случайная» кончина Бориса Годунова, убийство приспешниками Отрепьева царевича Федора и т. д. и т. п.).

Создавая свои исторические картины, ориентируясь на готовые литературные шаблоны (житийные, воинские), составитель «Нового летописца» вместе с тем был достаточно свободен от безусловной власти традиции. Эта «свобода» обнаруживает себя при обращении автора с традиционными воинскими формулами, некоторые из которых подвергаются в тексте памятника существенной трансформации в соответствии с эстетическими представлениями автора, его литературными вкусами и сложившимися к этому времени языковыми нормами.

В большей степени власть традиции ощутима при изображении составителем «Нового летописца» исторических деятелей «Смутного времени». Этикет преобладает, когда автор рисует образы Ивана Грозного, Федора Ивановича, царевича Дмитрия Угличского, патриарха Гермогена, Федора Никитича Романова, последовательно прослеживая этапы нелегкой судьбы будущего патриарха Московского и всея Руси с титулом «великого государя» и его сына Михаила Федоровича. Автор не склонен к оправданию Бориса Годунова, как это делают некоторые книжники, прямо обвиняя его в убийстве младшего сына Ивана Грозного, жениха своей дочери Ксении датского принца Иоганна, в поощрении практики всеобщего доносительства, приведшей к массовому пролитию крови ни в чем не повинных людей и т. д. И хотя в некоторых сценах, изображающих противостояние Годунова Лжедмитрию I, московский правитель ведет себя как глава христианского государства, выступая против еретика и самозванца, Борис Годунов, как и Отрепьев, гордый, не угодный Богу правитель, занявший царский престол самовольно, не по Божественному промыслу и произволению. Ни для Бориса Годунова, ни для Григория Отрепьева летописец, следовательно, не находит сколько-нибудь положительных характеристик, в отличие от автора статей, включенных в состав Хронографа второй редакции (Годунов), и составителя «Летописной книги» (Годунов, Отрепьев).

Двойственным оказывается отношение нашего автора лишь к личности Василия Шуйского, который также занял Московский престол не по Божественному произволению, а самовольно, как и его непосредственные предшественники Годунов и Отрепьев, в результате умелой и своевременно проведенной предвыборной агитации. Шуйского, как показывает составитель «Нового летописца», отличает такой нравственный недостаток, как лукавство, что обнаружилось во время Угличского следствия. Василий Шуйский, став Московским царем, нарушил к тому же данное им при избрании на престол обещание «никакъ никому не мститель», уподобившись совершенно «самоцарю» Годунову (по выражению И. Тимофеева), ссылавшему и преследовавшему своих политических противников. При этом летописец показывает, как мужественно ведет себя Шуйский, предательски плененный поляками и увезенный в Литву, делая низложенного царя героем житийного повествования. Эту двойственную оценку личности Василия Шуйского нельзя счесть, однако, проявлением сложности характера Московского правителя: составитель «Нового летописца» не показывает совмещения в его натуре равно хороших черт и тех, которые заслуживают осуждения, он вообще не стремится проникнуть в сложный строй человеческих чувств и переживаний своего героя.

Однако несмотря на отсутствие в «Новом летописце» «сложных» характеристик на фоне происходящих в это время в литературе процессов, связанных с осознанием сложной, подчас противоречивой природы человеческого характера (O.A. Державина, Д.С. Лихачев), составитель официального «Летописца» 1630 года находит оригинальные детали и использует ряд литературных приемов, приводящих к созданию литературных образов, не лишенных индивидуальности и психологической достоверности. К таким героям можно отнести патриарха Гермогена, князей М.В Скопина-Шуйского и Д.М. Пожарского.

Несомненное литературное мастерство составителя «Нового летописца» обнаруживается также при изображении гибели царевича Дмитрия в Угличе и смерти от рук убийц, подосланных Отрепьевым, царевича Федора Борисовича Годунова, сцене покушения на жизнь князя Д.М. Пожарского и т. д. и т. п. Сравнительная характеристика официального «Летописца» 1630 года с современными ему сочинениями различных жанров обнаруживает к тому же оригинальность слога и взглядов его составителя и позволяет признать «Новый летописец» замечательным литературным произведением, безусловно, талантливого автора.

Вместе с тем до сих пор не выявлены все возможные источники «Нового летописца», прежде всего нарративные, четко не определен и тот круг литературных памятников, которые были составлены при патриаршей канцелярии Филарета. Представляется в дальнейшем целесообразным выяснение не только роли патриаршего штата, но и самого Филарета в деле составления тех произведений («Новый летописец», «Документальное» сказание о даре шаха Аббаса России), которые несут на себе явную печать официальной доктрины.

Список литературы диссертационного исследования кандидат филологических наук Зотов, Александр Михайлович, 1999 год

Литература

1. Адрианова-Перетц, 1947 - Адрианова-Перетц В.П. Очерки поэтического стиля Древней Руси. - М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1947. - 188 с.

2. Адрианова-Перетц, 1953 - Адрианова-Перетц В.П. Исторические повести XVII века и устное народное творчество // ТОДРЛ. - М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1953. - Т. IX. - С. 67 - 96.

3. Адрианова-Перетц, 1964 - Адрианова-Перетц В.П. Задачи изучения агиографического стиля Древней Руси // ТОДРЛ. - Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1964.-Т. XX.-С. 41 -71.

4. Адрианова-Перетц, 1974 - Адрианова-Перетц В.П. Древнерусская литература и фольклор. - Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1974. - 171 с.

5. Алексеев, 1988 - Алексеев В.Н. «История сибирская» С.У. Ремезова в литературном процессе второй половины XVII века: Автореф. дис... канд. фи-лол. наук. - Свердловск, 1988. - 21 с.

6. Анашкина, 1989 - Анашкина Н.В. И.А. Хворостинин - писатель первой четверти XVII века: Автореф. дис... канд. филол. наук. - М., 1989. - 23 с.

7. Анашкина, 1991 - Анашкина H.B. Литератор - вольнодумец Иван Андреевич Хворостинин ¡XVII в.] // Русская речь. - М., 1991. - № 3. - С. 91 - 98.

8. Б-ский, 1994 - Б-ский Вл. Кто убил царевича Дмитрия?: Очерк написан в 1891 г. // Подъём. - 1994. - № 9/10. - С. 174 - 196.

9. Бахрушин, 1987 - Бахрушин C.B. Политические толки в царствование Михаила Федоровича // Бахрушин C.B. Труды по источниковедению, историографии и истории России эпохи феодализма (Научное наследие). - М.: Наука, 1987. - С. 87- 118.

10. Белоброва, 1970 - Белоброва O.A. К изучению «Повести о некоей брани» и ее автора Евстратия // ТОДРЛ. - М.; Л.: Наука, 1970. - T. XXV. - С. 150 - 162.

11. Бобров, 1996 - Бобров А.Г. Новгородские летописи XV века:(Исследование и тексты): Автореф. дис... д-ра филол. наук. - СПб., 1996. - 66 с.

12. Богданов, 1983 - Богданов А.П. Летописные и публицистические источники по политической истории России конца XVII века: Автореф. дис... канд. ист. наук. - М., 1983. - 21 с.

13. Богданов, 1993 - Богданов А.П. Страсти по Филарету // Наука и религия. -М., 1993. -№ 10. - С. 2-6;№ 11.-С. 6- 10; № 12.-С. 9- 12.

14. Богданов, 1994 - Богданов А.П. Страсти по Филарету // Наука и религия. -М., 1994. - № 1. - С. 4 - 8; № 2. - С. 4 - 8; № 4. - С. 6 - 10.

15. Буганов, Корецкий, 1971 - Буганов В.И., Корецкий В.И. Неизвестный Московский летописец XVII века из Музейного собрания ГБЛ // Записки Отдела рукописей ГБЛ. - М., 1971, вып. 32.

16. Буганов и др., 1974 - Буганов В.И., Корецкий В.И., Станиславский А.Л. «Повесть како отомсти» - памятник ранней публицистики Смутного времени // ТОДРЛ. - Л.: Наука. Ленигр. отд-ние, 1974. - T. XXVIII. - С. 231 - 254.

17. Буганов, 1978 - Буганов В.И. Предисловие // ПСРЛ. - М.: Наука, 1978. - Т. XXIV - С. 1 - 7.

18. Васенко, 1922 - Васенко Пл. Заметки к статьям о Смуте, включенным в Хронограф редакции 1617 года // Сб. статей по русской истории, посвященных С.Ф. Платонову. - Пб., 1922. - С. 248 - 269.

19. Бовина, 1987 - Бовина В.Г. Новый летописец. Итоги и проблемы изучения // Исследования по источниковедению истории СССР дооктябрьского периода: Сб. статей. - М., 1987. - С. 61 - 88.

20. Бовина, 1987 а - Бовина В.Г. К вопросу о сибирских статьях Нового летописца // Литература и классовая борьба эпохи позднего феодализма в России. - Новосибирск: Наука. Сиб. отд-ние, 1987. - С. 58 - 69.

21. Бовина, 1988 - Бовина В.Г. Новый летописец: Источниковедческое исследование: Дис... канд. ист. наук. - Л., 1988. - 238 с.

22. Бовина, 1988 а - Бовина В.Г. Новый летописец: Источниковедческое исследование: Автореф. дис... канд. ист. наук. - Л., 1988. - 16 с.

23. Бовина, 1990 - Бовина В.Г. Особенности позднего русского летописания // Спорные вопросы отечественной истории XI-XVII веков: Тезисы докладов и сообщений Первых чтений, посвящённых памяти A.A. Зимина. - М., 1990. -Вып. 1. - С. 35-38.

24. Бовина, 1991 - Бовина В.Г. Патриарх Филарет (Федор Никитич Романов) // ВИ. - М., 1991.- № 7 - 8. - С. 53 - 75.

25. Бовина, 1992 - Бовина В.Г. Новый летописец и спорные вопросы изучения позднего русского летописания // Отечественная история. - М., 1992. - № 5. -С. 117-130.

26. Бовина, 1995 - Бовина В. Г. К вопросу о методе составления поздних летописных сочинений // Россия в X - XVIII вв. Проблемы истории и источниковедения: Тезисы докладов и сообщений Вторых чтений, посвященных памяти A.A. Зимина. 26 - 28 января 1995 г. - Ч. I. - М., 1995. - С. 142 - 146.

27. Бовина-Лебедева, 1997 - Бовина-Лебедева В.Г. Новый летописец с продолжением до 1645 г. // In memoriam. - СПб., 1997. - С. 292 - 302.

28. Водовозов, 1958 - Водовозов Н.В. Русская воинская повесть XIII века // Учен. зап. МГПИ. Каф. русской литературы. - М., 1958. - Т. LXXXVII, вып. 7. - 181 с.

29. Гараева, 1997 - Гараева Л.А. Устойчивые словесные комплексы древнерусских воинских повестей XII - начала XVII веков (структурный и идеографический аспекты): Автореф. дис... канд. филол. наук. - Челябинск, 1997. - 19 с.

30. Греков, 1976 - Греков И.Б. Об идейно-политических тенденциях некоторых литературных памятников начала XVII в. (об авторе Пискаревского летописца) // Культурные связи народов Восточной Европы в XVI в.: Проблемы взаимоотношений Польши, России, Белоруссии и Литвы в эпоху Возрождения: Сб. статей / Под ред. Б.А. Рыбакова. - М.: Наука, 1976. - С. 329 - 358.

31. Гухман, 1973 - Гухман С.Н. Сказание о даре шаха Аббаса России: Автореф. дис... канд. филол. наук. - Д., 1973. - 18 с.

32. Гухман, 1974 - Гухман С.Н. «Документальное» сказание о даре шаха Аббаса России // ТОДРЛ. - Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1974. - T. XXVIII. - С. 255 - 270.

33.Гухман, 1974 а -Гухман С.Н. Соловецкая редакция «Документального» сказания о даре шаха Аббаса России // ТОДРЛ. - Л.: Наука. Ленингр. од-ние, 1974. - T. XXVIII. - С. 376 - 385.

34. Державина, 1946 - Державина O.A. Анализ образов повести XVII века о царевиче Димитрии Угличском // Учен. зап. МГПИ. Каф. русской литературы. - М., 1946. - Т. - VII, вып. I. - С. 21 - 34.

35. Державина, 1953 - Державина O.A. Рукописи, содержащие рассказ о смерти царевича Димитрия Угличского // Записки Отдела Рукописей ГБЛ. - М., 1953. - Вып. 15. - С. 78- 118.

36. Державина, 1955 - Державина O.A. «Сказание» Авраамия Палицына и его автор // Сказание Авраамия Палицына. - М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1955. -С. 16-64.

37. Державина, 1955 а - Державина O.A. К истории создания «Летописной книги», приписываемой кн. Катыреву-Ростовскому // Учен. зап. МГПИ. Каф. русской литературы. - М., 1955. - T. XLVIII, вып. 5. - С. 29 - 46.

38. Державина, 1957 - Державина O.A. К вопросу о художественном методе и поэтическом стиле русской исторической повести начала XVII // Учен, записки МГПИ. Каф. русской литературы. - М., 1957. - T. XLVII, вып. 6. - С. 77-91.

39. Державина, 1957 а - Державина O.A. Обзор работ по изучению литературных памятников первой трети XVII в. // ТОДРЛ. - М.; Л.: Изд-во АН СССР,

1957. - T. XIII.-С. 672-688.

40. Державина, 1958 - Державина O.A. Историческая повесть первой трети XVII века (опыт литературного анализа «Летописной книги», приписываемой кн. И.М. Катыреву-Ростовскому, «Временника» Ивана Тимофеева и «Сказания» Авраамия Палицына): Автореф. дис... д-ра филол. наук. - М.,

1958.- 30 с.

41. Державина, 1976 - Державина O.A. Метафоры и сравнения в исторической повести начала XVII в. // Культурное наследие Древней Руси. (Истоки. Становление. Традиции). - М.: Наука, 1976. - С. 179 - 183.

42. Дробленкова, 1960 - Дробленкова Н.Ф. «Новая повесть о преславном Ро-сийском царстве» и современная ей агитационная патриотическая письменность. - М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1960. - 238 с.

43. Еремин, 1946 - Еремин И.П. «Повесть временных лет». Проблемы ее историко-литературного изучения. - Л.: Изд-во ЛГУ, 1946. - 92 с.

44. Еремин, 1949 - Еремин И.П. Киевская летопись как памятник литературы // ТОДРЛ. - М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1949. - Т. VII. - С. 67 - 98.

45. Еремин, 1987 - Еремин И.П. Лекции и статьи по истории древней русской литературы. - 2- е изд., доп. - Л.: Изд-во ЛГУ, 1987. - 323, [5] с.

46. Жарков, 1967 - Жарков И.А. Из каких кругов вышла «Летопись о многих мятежах» // Новое о прошлом нашей страны: Памяти академика М.Н. Тихомирова. - М., 1967. - С. 232 - 243.

47. Жарков, 1967 а - Жарков И.А. Продолжения Нового летописца // Тезисы докладов на совещании молодых специалистов «Вопросы изучения средневекового славянского и греческого рукописного наследия в советских собраниях (текстология, палеография, кодикология, источниковедение и др.)». -Л., 1967. - С. 19.

48. Жарков, 1968 - Жарков И.А. «Новый летописец» // Тезисы докладов науч. конф. молодых учёных МГУ. - М., 1968. - С. 269 - 270.

49. Жарков, 1973 - Жарков И.А. «Новый летописец» по списку М.А. Оболенского // Летописи и хроники. 1973 г. - М., 1974. - С. 293 - 298.

50. Жарков, 1975 - Жарков И.А. «Новый летописец» как памятник литературы // Древнерусская книжность: Резюме докладов на конф. молодых специалистов. Июнь 1975. - Л., 1975. - С. 18 - 19.

51. Жарков, 1981 - Жарков И.А. Три продолжения «Нового летописца» // Летописи и хроники. 1980 г. -М.,1981. - С. 190 - 191.

52. Игнатов, 1959 - Игнатов В.И. Национально-освободительная борьба русского народа в песнях и былинах о М.В. Скопине-Шуйском // ФН. - М., 1959. -№ 2. - С. 56 - 69.

53. ИРБ, 1970 - Истоки русской беллетристики. Возникновение жанров сюжетного повествования в древнерусской литературе. - Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1970. - 592, [4] с.

54. ИРЛ, 1948 - История русской литературы. Т. II, ч. 2. Литература 1590-1690 гг. / Ред. тома A.C. Орлов, В.П. Адрианова-Перетц, Н.К. Гудзий. - М., Л.: Изд-во АН СССР, 1948. - 440 с.

55. ИРЛ, 1980 - История русской литературы: В 4 т. - Л.: Наука, Ленингр. отд-ние, 1980-1983. - Т. I. Древнерусская литература. Литература XVIII века. -812, [4] с.

56. Каргалов, 1997 - Каргалов В.В. Михаил Васильевич Скопин-Шуйский [1586 - 1610] // Московский журнал. - 1997. - № 3. - С. 54 - 59.

57. Кашкаров, 1964 - Кашкаров Ю. Кто был автором первых шести глав «Сказания» Авраамия Палицына? // ФН. - М, 1964. - № 4. - С. 109 - 117.

58. Ключевский, 1988 - Ключевский В.О. Древнерусские жития святых как исторический источник. - М.: Наука, 1988. - 512 с.

59. Колесов, 1989 - Колесов В.В. Древнерусский литературный язык. - Л. : Изд-во ЛГУ, 1989. - 295 с.

60. Колосова, 1950 - Колосова Е.В. Повесть о Федоре Ивановиче как литературный памятник московской публицистики конца XVI - начала XVII в.: Автореф. дис... канд. филол. наук. - М., 1950. - 15 с.

61. Кондратьев, 1878 - Кондратьев А. О так называемой Рукописи патриарха Филарета // ЖМНП - М., 1878. - Ч. CXCIX. - № 9, отд. 2. - С. 22 - 83.

62. Корецкий, 1971 - Корецкий В.И. Новое о крестьянском закрепощении и восстании И.И Болотникова // ВИ. - М., № 5. - С. 130 - 152.

63. Корецкий, 1986 - Корецкий В.И. История русского летописания второй половины XVI- начала XVII в. - М.: Наука, 1986. - 271 с.

64. Кутина, 1953 - Кутина Л.Л. Лексика исторических повестей о Смутном времени Московского государства: (Из истории русского литературного языка XVII века): Автореф. дис... канд. филол. наук. - Л., 1953. - 23 с.

65. Кушева, 1926 - Кушева E.H. Из истории публицистики Смутного времени // Учён. зап. / Саратовский гос. университет им. Н.Г. Чернышевского. - Саратов, 1926. - Т. V (XIV), вып. 2. - С. 21 - 97.

66. Лаврентьев, 1984 - Лаврентьев A.B. Свод 1652 г. - памятник русского летописания XVII века: Дис... канд. ист. наук. - М., 1984. - 230 с.

67. Лихачев, 1947 - Лихачёв Д.С. Русские летописи и их культурно - историческое значение. - М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1947. - 499 с.

68. Лихачев, 1952 - Лихачев Д.С. Возникновение русской литературы. - М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1952. - 239, [1] с.

69. Лихачев, 1987, т. I - Лихачев Д.С. Развитие русской литературы X - XVII веков. Эпохи и стили // Лихачёв Д.С. Избранные работы: В 3 т. - Л.: Худож. лит., 1987. - T. I. - С. 24-261.

70. Лихачев, 1987 а, т. I - Лихачев Д.С. Поэтика древнерусской литературы // Лихачёв Д.С. Избранные работы: В 3 т. - Л.: Худож. лит., 1987. - T. I. - С. 261 - 654.

71. Лихачев, 1987, т. III - Лихачев Д.С. Человек в литературе Древней Руси // Лихачёв Д.С. Избранные работы: В 3 т. - Л.: Худож. лит., 1987. - Т. III. - С. 3 - 165.

72. Лихачев, 1987 - Лихачёв Д.С. Подступы к решительным переменам в строении литературы // ПЛДР: Конец XVI - начало XVII веков. - М.: Худож. лит., 1987. - С. 5-24.

73. Лихачев, 1992 - Лихачев Д.С. Строение литературы. (К постановке вопроса) // Грузинская и русская средневековая литература. - Тбилиси: Изд-во Тбилисского ун-та, 1992. - С. 5 - 9.

74. Лихачев, 1994 - Лихачёв Д.С. От Иллариона и до Аввакума // ПЛДР: XVII век. Кн. 3. - М.: Худож. лит., 1994. - С. 620 - 631.

75. Лихолат, 1962 - Лихолат C.B. Литературные особенности «Жития» царевича Димитрия, внесенного в Минеи Милютина, как памятника начала XVII века // Зб1рник наукових праць асшранив з фшологи, № 17. Кшвський ушверситет: Видавництво Кшвського ушверситету, 1962. - С. 36 - 51.

76. Лихолат, 1962 а - Лихолат C.B. Место «Жития» царевича Димитрия, внесенного в Минеи Германа Тулупова, среди литературных памятников начала XVII века // В1сник Кшвського ушверситету, № 5. С ер ¡я фшологи та жур-налктики, вип. 1: Видавництво Кшвського ушверситету, 1962. - С. 46 - 54.

77. Лихолат, 1963 - Лихолат C.B. «Сказание о Гришке Отрепьеве» как истори-ко-публицистический памятник начала XVII века II Зб1рник наукових праць

acnipaHTÎB з фшологи, № 18. Кшвський ушверситет: Видавництво Кшвського ушверситету, 1963. - С. 46 - 53.

78. Лихолат, 1963 а - Лихолат C.B. Литературные особенности историко-публицистических произведений начала XVII века: Автореф. дис... канд. филол. наук. - Киев, 1963. - 20 с.

79. Ломоновский, 1988 - Ломоновский И.С. Из истории позднего русского летописания: (О повествовательных источниках «Нового летописца») // Всесоюзная студенческая науч. конф. по гуманитарным наукам. Актуальные проблемы исторических наук. 20 - 21 апреля 1988 г.: Тезисы докладов. - М., 1988. - С. 103 - 104.

80. Ломоновский, 1992 - Ломоновский И.С. Новый летописец о причинах и хронологии «Смутного времени» II Чтения памяти В.Б. Кобрина «Проблемы отечественной истории и культуры периода феодализма»: Тезисы докладов и сообщений. - М., 1992. - С. 110-112.

81. Лотман, 1993 - Лотман Ю.М. Механизм Смуты (К типологии русской истории культуры) // Новый круг - III. - Киев, 1993. - № 1. - С. 173- 186.

82. Лурье, 1972 - Лурье Я.С. К изучению летописного жанра // ТОДРЛ. - Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1972. - T. XXVII. - С. 76 - 94.

83. Лурье, 1976 - Лурье Я.С. Общерусские летописи XIV - XV вв. - Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1976. - 283 с.

84. Лурье, 1981 - Лурье Я.С. О возможности и необходимости при исследовании летописей // ТОДРЛ. - Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1981. - T. XXXVI. -13-37.

85. Любомиров, 1939 - Любомиров П.Г. Очерк истории Нижегородского ополчения 1611-1613 гг. - М.: Соцэкгиз, 1939. - 340 с.

86. Морозова, 1985 - Морозова Л.Е. Количественные методы в изучении так называемой Рукописи Филарета - памятника «Смутного времени» II Математические методы и ЭВМ в исторических исследованиях. - М., 1985. - С. 182- 202.

87. Морозова, 1987 - Морозова Л.Е. Количественные методы в изучении Нового летописца // Комплексные методы в исторических исследованиях: Тезисы докладов и сообщений научного совещания. - М., 1987. - С. 184 - 186.

88. Морозова, Фоменко, 1987 - Морозова JI.E., Фоменко А.Т. Количественные методы в «макротекстологии» (на примере памятников «смуты» конца XVI - начала XVII в.) // Комплексные методы в изучении исторических процессов: Сб. статей. - М., 1987. - С. 163 - 181.

89. Морозова, 1990 - Морозова JI.E. Смутное время в России (конец XVI - нач. XVII в.) - М.: Знание, 1990. - 63, [1] с.

90. Морозова, 1998 - Морозова JI.E. Борис Федорович Годунов // ВИ. - М., 1998. -№1.- С. 59 -82.

91. Назаров, 1974 - Назаров В.Д. «Новый летописец» как источник по истории царствования Лжедмитрия I //Летописи и хроники. 1973. - М., 1974. - С. 299 -311.

92. Насонов, 1969 - Насонов А.Н. История русского летописания XI- начала XVII века. Очерки и исследования. - М., 1969. - 555 с.

93. О начале войн и смут в Московии / Исаак Масса. Петр Петрей. - М.: Фонд Сергея Дубова. Рита-Принт, 1997. - 560 с. - (История России и Дома Романовых в мемуарах современников. XVII - XX вв.).

94. Орлов, 1902 - Орлов A.C. Об особенностях формы русских воинских повестей (кончая XVII в.). - М.: Изд. Императорского Общества Истории и Древностей Российских, 1902. - С. 1 - 50.

95. Орлов, 1908 - Орлов A.C. О некоторых особенностях стиля великорусской исторической беллетристики XVI - XVII в. // Известия Отделения русского языка и словесности императорской Академии наук. - 1908 . - Т. 13. - Кн. 4. -С. 344 - 379.

96. Орлов, 1945 - Орлов A.C. Сказания о Смутном времени XVII в. Научная сессия ЛГУ 16-30 ноября 1945 г.: Тезисы докладов по секции филологических наук. - Л., 1945. - С. 5 - 6.

97. Орлов, 1946 - Орлов A.C. Повесть 1606 года о восхищении российского престола Борисом Годуновым и Лжедимитрием и о воцарении Василия Шуйского // Известия АН СССР. - М., 1946. - Т. V, вып. 1. - С. 27 - 46.

98. Осипова, 1963 - Осипова К.С. Изображение человека в исторических повествованиях второй половины XVI века: Автореф. дис... канд. филол. наук. -Харьков, 1963. - 18 с.

99. Пауткин, 1990 - Пауткин A.A. Галицкая летопись как памятник литературы. - М.: Изд-во МГУ, 1990. - 76 с.

100. Платонов, 1906 - Платонов С.Ф. Московское правительство при первых Романовых. - СПб.: Сенатская типография, 1906. - 56 с.

101. Платонов, 1913 - Платонов С.Ф. Древнерусские сказания и повести о Смутном времени XYII века как исторический источник. - 2-е изд. - СПб.:, 1913.-474 с.

102. Платонов, 1994 - Платонов С.Ф. Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI - XVII вв. (Опыт изучения общественного строя и сословных отношений в Смутное время. -5-е изд. - М.: Памятники исторической мысли, 1994. - 470 с.

103. Поздеева, 1996 - Поздеева И.В. Первые Романовы и царистская идея (XVII век) // ВИ . - М., 1996. - № 1. - С. 41 - 52.

104. Попов, 1869 - Попов А. Изборник славянских и русских сочинений и статей, внесенных в хронографы русской редакции. - М., 1869.

105. Прокофьев, 1964 - Прокофьев Н.И. «Видение» как жанр в древнерусской литературе //Учен. зап. МГПИ. М., 1964. - Т. 231. - С. 35 - 56.

106. Прокофьев, 1967 - Прокофьев Н.И. Образ повествователя в жанре «видений» литературы Древней Руси // Учен. зап. МГПИ. Очерки по истории русской литературы. - М., 1967. - Т. 256. - Ч. I. - С. 36 - 53.

107. Прохазка, 1989 - Прохазка Е.А. О роли «общих мест» в определении жанра древнерусских воинских повестей // ТОДРЛ. - Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1989. - Т. XLII. - С. 228 - 241.

108. Ромодановская, 1973 - Ромодановская Е.К. Русская литература в Сибири первой половины XVII в.: (Истоки русской сибирской литературы). - Новосибирск: Наука. Сиб. отд-ние, 1973. - 172 с.

109. Ромодановская, 1985 - Ромодановская Е.К. Повести о гордом царе в рукописной традиции XVII - XIX веков . - Новосибирск: Наука. Сиб. отд-ние, 1985. - 381, [3] с.

110. Ромодановская, 1993 - Ромодановская Е. К. Киприан Старорусенков // СККДР. Вып. 3 (XVII в.). Ч. 2 (И - О). - СПб.: Изд-во Дмитрий Буланин, 1993.-С. 156 - 163.

111. Ромодановская, 1994 - Ромодановская E.K. Русская литература на пороге нового времени: Пути формирования русской беллетристики переходного периода. - Новосибирск: Наука. Сиб. отд-ние, 1994. - 232с.

112. Ромодановская, 1996 - Ромодановская Е. К. Рассказы сибирских крестьян о видениях (К вопросу о специфике жанра видений) // ТОДРЛ. - СПб.: Изд-во Дмитрий Буланин, 1996. - Т. XLIX. - С. 141 - 157.

113. Рубинштейн, 1945 - Рубинштейн Н.Л. Историческое знание феодальной Руси (XI - XVII вв.). II. Стенограмма лекции, читанной 6 января 1945 г. Курс лекций по истории СССР, лекция 18. - М., 1945. - 23 с.

114. Рудаков A.A. Развитие легенды о смерти царевича Димитрия в Угличе // ИЗ. - М.: Изд. АН СССР, 1941. - С. 254 - 283.

115. Семенова Е.П. И.А. Хворостинин и его «Словеса дней» // ТОДРЛ. - Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1979. - Т. XXXIV. - С. 286 - 297.

116. Семенова Е.П. Русская общественная мысль первой половины XVII века: (Творчество С.И. Шаховского и И.А. Хворостинина): Автореф. дис... канд. ист. наук. - Л., 1982. - 19 с.

117. Серебренников, 1997 - Серебренников С.А. Хроника одного покушения: [О попытке покушения на Д.М. Пожарского, 1612 г.: Очерк из «Ярославского литературного сборника» 1851 г.] // Русь. - 1997. - № 1. - С. 96 - 105.

118. Серова, 1992 - Серова И.Ю. «Летописная книга» (Из истории русской литературы первой трети XVII в.): Дис... канд. филол. наук. - Л., 1992. - 547 с.

119. Серова, 1992 а - Серова И.Ю. «Летописная книга» (Из истории русской литературы первой трети XVII в.): Автореф. дис... канд. филол. наук. - Л., 1992.-20 с.

120. Серова, 1992 б - Серова И.Ю. «Летописная книга» И.М. Катырева-Ростовского (Проблема изучения редакции) // Грузинская и русская средневековые литературы. - Тбилиси: Изд-во Тбилисского ун-та, 1992. - С. 173 -183.

121. Скрынников, 1983 - Скрынников Р.Г. Борис Годунов. - М.: Наука, 1983. -192 с.

122. Скрынников 1983 а - Скрынников Р.Г. Иван Грозный . - М.: Наука, 1983. -248 с.

123. Скрынников, 1988 - Скрынников Р.Г. Смута в России в начале XVII в. Иван Болотников. - Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1988. - 253 с.

124. Скрынников, 1990 - Скрынников Р.Г. Самозванцы в России в начале XVII века. Григорий Отрепьев. - Новосибирск: Наука. Сиб. отд-ние, 1990. - 238 с.

125. СМГ, 1989 - Смута в Московском государстве: Россия начала XVII столетия в записках современников / Сост. А.И. Плигузов, И.А. Тихонюк ... - М.: Современник, 1989. - 462 с.

126. Смирнов, 1951 - Смирнов И.И. Восстание Болотникова. - Л., 1951.

127. Солодкин, 1977 - Солодкин Я.Г. О датировке начальных глав «Истории» Авраамия Палицына // ТОДРЛ. - Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1977. - Т. XXXII. - С. 290 - 305.

128. Солодкин, 1978 - Солодкин Я.Г. Авраамий Палицын - русский политический деятель и публицист начала XVII в.: Автореф. дис... канд. ист. наук. -Воронеж, 1978. - 21 с.

129. Солодкин, 1979 - Солодкин Я.Г. По поводу «Истории» Иова-Иосифа «о разорении Русском» (Заметки о летописании) // ТОДРЛ. - Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1979. - Т. XXXIII. - С. 437 - 440.

130. Солодкин, 1981 - Солодкин Я.Г. К датировке и атрибуции «Новой повести о преславном Росийском царстве» // ТОДРЛ. - Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1981.-Т.-XXXVI.-С. 103- 114.

131. Солодкин, 1982 - Солодкин Я.Г. Об авторстве первой редакции начальных глав «Истории» Авраамия Палицына // ФН. - М., 1982. - № 3. - С. 68 -72.

132. Солодкин, 1984 - Солодкин Я.Г. «Временник» Ивана Тимофеева и «История» Авраамия Палицына (К вопросу об источниках произведений) // Исследования по истории общественного сознания эпохи феодализма в России. - Новосибирск: Наука. Сиб. отд-ние, 1984. - С. 12-23.

133. Солодкин, 1985 - Солодкин Я.Г. Филарет // ТОДРЛ. - Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1985. - Т. XXXIX. - С. 95 - 99.

134. Солодкин, 1988 - Солодкин Я.Г. [Рецензия] // ВИ. - М., 1988. - № 2. - С. 125 - 128. Рец. на кн.: Корецкий В.И. История русского летописания второй половины XVI - начала XVII в.

135. Солодкин, 1989 - Солодкин Я.Г. Кто он, летописец Иосиф? // Русская речь. - М., 1989. - № 6. - С. 66 - 70.

136. Солодкин, 1989 - Солодкин Я.Г. К вопросу об источниках «Временника» Ивана Тимофеева // ТОДРЛ. - Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1989. - Т. Х1Л1. -С. 115-127.

137. Солодкин, 1991 - Солодкин Я.Г. Русская публицистика начала XVII века. Проблемы происхождения крупнейших летописных памятников и «Временника» Ивана Тимофеева: Автореф. дис... д-ра ист. наук. - М., 1991. -48 с.

138. Солодкин, 1991 а - Солодкин Я.Г. О спорных вопросах происхождения Истории Авраамия Палицына // Источники по истории общественного сознания и литературы периода феодализма. - Новосибирск: Наука. Сиб. отд-ние, 1991. - С. 13-36.

139. Солодкин, 1993 - Солодкин Я.Г. Летописец Новый // СККДР. Вып. 3 (XVII в.). Ч. 2 (И - О). - СПб.: Изд-во Дмитрий Буланин, 1993. - С. 257 - 263.

140. Солодкин, 1993 а - Солодкин Я.Г. История о разорении русском (российском) // СККДР. Вып. 3 (XVII в.). Ч. 2 (И-О). - СПб.: Изд-во Дмитрий Буланин, 1993. - С. 131 - 135.

141. Солодкин, 1993 б - Солодкин Я.Г. Летописец Вельский // СККДР. Вып 3 (XVII в.). Ч 2 (И - О). - СПб.: Изд-во Дмитрий Буланин, 1993. - С. 234 - 236.

142. Солодкин, 1993 в - Солодкин Я.Г. Летописец Московский // СККДР. Вып. 3 (XVII в.). Ч 2 (И - О). - СПб.: Изд-во Дмитрий Буланин, 1993. - С. 250 - 252.

143. Солодкин, 1993 г - Солодкин Я. Г. «История» Авраамия Палицына в сочинениях В.Н. Татищева // XVIII век. - СПб.: Наука, 1993. - Сб. 18. - С. 376 -382.

144. Солодкин, 1997 - Солодкин Я.Г. История позднего русского летописания. Учеб. пос. - М., МАЛП, 1997. - 200 с.

145. Сухомлинов - Сухомлинов М.И. О древней русской летописи как памятнике литературном. - Б. м. и г.

146. Творогов, 1962 - Творогов О.В. Традиционные устойчивые словосочетания в «Повести временных лет» // ТОДРЛ. - М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1962. - Т. XVIII. - С. 277 - 285.

147. Творогов, 1964 - Творогов О.В. Задачи изучения устойчивых литературных формул древней Руси // ТОДРЛ. - М.; Л., 1964. - Т. XX. - С. 29 - 34.

148. Творогов, 1970 - Творогов О.В. О Хронографе редакции 1617 г. // ТОДРЛ. - Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1970. - Т. XXV. - С. 162 - 177.

149. Творогов, 1975 - Творогов О.В. Древнерусские Хронографы. - Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1975. - 320 с.

150. Трофимова, 1994 - Трофимова Н.В. «Воинские формулы» в «Казанской истории» // Русская речь. - М., 1994. - № 5. - С. 75 - 80.

151. Тюменцев, 1996 - Тюменцев И.О. Датировка и атрибуция первых шести глав «Сказания» Авраамия Палицына: [о работе «История в память предыдущим родам» XVII в.] // Вестн. Волгогр. ун-та. Сер. 4, История. Философия. - Волгоград, 1996. - Вып. 1. - С. 17 - 20.

152. Ульяновский, 1985 - Ульяновский В.И. Социальная и внутриполитическая борьба в русском государстве на первом этапе крестьянской войны (1603 -1606 гг.): Автореф. дис... канд. ист. наук. - Л., 1985. - 18 с.

153. Успенский, 1982 - Успенский Б.А. Царь и самозванец: самозванчество в России как культурно-исторический феномен // Художественный язык средневековья. - М.: Наука, 1982. - С. 201 - 236.

154. Успенский, 1997 - Успенский Б.А. Свадьба Лжедмитрия // ТОДРЛ.- СПб.: Изд-во Дмитрий Буланин, 1997. - Т. Ь. - С. 404 - 426.

155. Филатова, 1949 - Филатова А.И. Черты нового в исторической повести 20-х годов XVII в.: Автореф. дис... канд. филол. наук. - Л., 1949. - 16 с.

156. Фоменко, Морозова, 1986 - Фоменко А.Т., Морозова Л.Е. Некоторые вопросы методики статистической обработки источников с погодным изложением // Математика в изучении средневековых повествовательных источников: Сб. статей. - М.: Наука, 1986. - С. 107 - 130.

157. Черепнин, 1945 - Черепнин Л.В. «Смута» и историография XVII века: (Из истории древнерусского летописания) // ИЗ. - М.: Изд. АН СССР, 1945. - Т. 14. - С. 81 - 128.

158. Черепнин, 1955 - Черепнин Л.В. Общественно - политические взгляды Авраамия Палицына // Сказание Авраамия Палицына. - М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1955. - С. 1-15.

159. Черепнин, 1976 - Черепнин Л.В. Тема государства в русской публицистике начала XVII в. // Культурное наследие Древней Руси. (Истоки. Становление. Традиции). - М: Наука, 1976. - С. 175 - 179.

160. Чистов, 1967 - Чистов К.В. Русские народные социально-утопические легенды XVII - XIX вв. - М., 1967.

161. Шайкин, 1986 - Шайкин А.А. Авторское начало в летописной повести об ослеплении Василька Теребовльского // ФН. - М., 1986. - № 5. - С. 48 - 53.

162. Шайкин, 1989 - Шайкин А.А. «Се повести времяньных л*кт ...»: От Кия до Мономаха. - М.: Современник, 1989. - 253 с.

163. Шерман, 1959 - Шерман И.Л. Русские исторические источники X - XVII вв. - Харьков, 1959.

164. Шумаков, 1894 - Шумаков С. К вопросу о московском официальном летописании. (Несколько слов по поводу книги А.Е. Преснякова «Царственная книга, её состав и происхождение». - СПб., 1893 г.) // Книговедение. - М., 1894. - № 5 - 8. - С. 12 - 17.

165. Щербень, 1997 - Щербень Н.В. В.О. Ключевский о Смуте // Отечественная история. - М., 1997. - № 3. - С. 96 - 106.

166. Юстратова, 1949 - Юстратова Н.В. Язык «Сказания» Авраамия Палицына // Известия Одесского гос. ин-та. - Одесса, 1949. - T. II, вып. I. - С. 39 - 43.

167. Яковлев, 1909 - Яковлев А. «Безумное молчание». (Причины Смуты по взглядам русских современников её) // Сб. Статей, посвященных В.О. Ключевскому. - М., 1909. - С. 651 - 678.

168. Яковлев, 1938 - Яковлев М.А. «Иное Сказание» (Повесть о крестьянском движении начала XVII века) // Учен. зап. ЛГПИ им. М.Н. Покровского. Факультет языка и литературы. - Л., 1938 . - T. I, вып. 1. - С. 183 - 232.

169. Яковлева, 1955 - Яковлева О.А. Пискаревский летописец // Документы по истории СССР XV - XVII вв. - М., 1955. - Т. 2. - С. 7 - 144.

170. Янин В.Л. Некрополь Новгородского Софийского собора: Церковная традиция и историческая критика. - М.: Наука, 1988. - 240 с.

171. Perrie, 1994 - Perrie M. Christ or Devil? Images of the First Faise Dimitry in early seventeenth-century Russia // Structure and tradition in Russian society. - Helsinki, 1994. - P. 105-115.

Список принятых сокращений

***

* БЛ - Вельский летописец.

* ВТ - Временник Ивана Тимофеева.

* ГВЛ - Галицко-Волынская летопись.

* ЕЛ - Есиповская летопись.

* ЖА - Житие Аввакума.

* Ж Ал. - Житие и деяния человека Божия Алексия.

* ЖФ. - Житие Феодосия Печерского.

* КИ - Казанская история.

* ЛК - Летописная книга.

* ЛМ - Летопись о многих мятежах.

* ЛПКБ - Летописная повесть о Куликовской битве.

* МЛ - Московский летописец.

* НЛ - Новый летописец.

* НЛ, Об. - Новый летописец по списку князя М.А. Оболенского.

* НП - Новая повесть о преславном Российском царстве.

* ПВ - Повести о чудесных видениях в Нижнем Новгороде и Владимире.

* ПВЛ - Повесть временных лет.

* Пин. - Пинежский летописец.

* ПЛ - Пискаревский летописец.

* ППиП - Писание о преставлении и погребении князя Скопина-Шуйского.

* ППиР - Плач о пленении и о конечном разорении Московского государства.

* ПРР - Повесть о разорении Рязани Батыем.

* ПТ - Повесть о нашествии Тохтамыша.

* РФ - Рукопись Филарета.

* СМЧ - Сказание об убиении в Орде князя Михаила Черниговского и его боярина Феодора.

* СП - Сказание Авраамия Палицына.

***

* ААЭ - Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографическою экспедициею Академии наук. - СПб., 1836. - Т. 1 - 4.

* БАН - Библиотека Академии наук СССР (с 1992 г. - Российской академии Наук; Санкт-Петербург).

* ВИ - Вопросы истории.

* ВМЧ - Великие Минеи Четии, изд. Археографической комиссии.

* ГБЛ - Государственная библиотека СССР им. В. И. Ленина (с 1992 г. Российская государственная библиотека; Москва).

* ГИМ - Государственный исторический музей (Москва).

* ГПБ - Государственная Публичная библиотека им. М. Е. Салтыкова -Щедрина (с 1992 г. - Российская национальная библиотека; Санкт-Петербург).

* ЖМНП - Журнал Министерства народного просвещения. - СПб., 1834 -1917.

* ИЗ - Исторические записки.

* ИРБ - Истоки русской беллетристики.

* ИРЛ - История русской литературы: В 4 т. - Л.: Наука, Ленингр. отд-ние, 1980 - 1983. - Т. I; История русской литературы. Т. II, ч. 2. Литерату-

ра 1590-1690 гг. / Ред. тома A.C. Орлов, В.П. Адрианова-Перетц, Н.К. Гудзий. - М., Л.: Изд-во АН СССР, 1948.

* ЛГПИ - Ленинградский государственный педагогический институт.

* МГПИ - Московский государственный педагогический институт им. В.И. Ленина.

* ПЛДР - Памятники литературы Древней Руси.

* ПСРЛ - Полное собрание русских летописей.

* РИБ - Русская историческая библиотека, издаваемая Археографическою комиссиею.

* СККДР - Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 1 (XI -первая половина XIV в.). - Л., 1987. Вып. 2 (вторая половина XIV - XVI в.). Ч. 1. А - К. - Л., 1988. Вып. 2 (вторая половина XIV - XVI в.). Ч. 2. Л -Я. - Л., 1989. Вып. 3 (XVII в.). Ч 1. А - 3. - СПб., 1992. Вып. 3 (XVII в.). Ч. 2. И - О. - СПб., 1993. Вып. 3 (XVII в.). Ч. 3. П - С (в печати).

* СМГ - Смута в Московском государстве: Россия начала XVII столетия в записках современников.

* СРЯ - Словарь русского языка XI - XVII вв. - М., 1989.

* ТОДРЛ - Труды Отдела древнерусской литературы Института русской литературы (Пушкинский Дом) Российской Академии наук.

* ФН - Филологические науки.

* ЦГАДА - Центральный государственный архив древних актов (Москва).