Творчество Георгия Иванова в контексте русской поэзии первой трети ХХ века тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.01.01, кандидат филологических наук Кузнецова, Наталья Анатольевна

• Кузнецова, Наталья Анатольевна
• кандидат филологических наук
• 1999

Оглавление диссертации кандидат филологических наук Кузнецова, Наталья Анатольевна

ВВЕДЕНИЕ.

ГЛАВА 1 Концепция жизни и смерти в поэзии

Георгия Иванова.

1.1. Раннее творчество Георгия Иванова.

1.2. От «Роз» к «Отплытию на остров Цитеру».

1.3. «1943 - 1958. Стихи».

ГЛАВА 2 Творчество Георгия Иванова в контексте поэзии рубежа

XIX - XX веков.

2.1. Георгий Иванов и акмеизм.

2.2. Георгий Иванов и Иннокентий Анненский.

2.3. Георгий Иванов и Александр Блок.

ГЛАВА 3. Творчество Георгия Иванова в контексте поэзии первой волны русской эмиграции.

3.1. Проблема «Георгий Иванов и «парижская нота».

3.2. Георгий Иванов и Георгий Адамович.

3.3. Георгий Иванов и Борис Поплавский.

3.4. Георгий Иванов и Владислав Ходасевич.

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Творчество Георгия Иванова в контексте русской поэзии первой трети ХХ века»

Последние полтора десятилетия в корне изменили представления об истории литературы XX века: открылись новые имена и целые эстетические пласты, в самой основе изменились акценты и оценки. Складывается новая концепция литературного развития завершающегося столетия, в которой каждое явление может и должно занять соответствующее место.

Георгием Ивановым собственный «сюжет возвращения» предсказан задолго до 80-х годов, когда его имя было возвращено русскому читателю: «Но я не забыл, что обещано мне / Воскреснуть. Вернуться в Россию - стихами» (68, 573). Пророческая фраза поэта с тех пор неустанно обыгрывает-ся критикой многочисленными упоминаниями в аннотациях, статьях и даже в кандидатских диссертациях (например, Е. Алековой). При этом часто именно ею начинается и заканчивается процесс возвращения Г. Иванова в историю русской литературы: провидческий дар поэта (как и сам его «странный» образ) как будто предрасполагает к излишне обиходному разговору о нем, к более внимательному «прочтению» биографических, бытовых подробностей, нежели к серьезной аналитической интерпретации его творчества.

И здесь нам видится первое условие адекватного истолкования и объективной оценки творчества Г. Иванова: от биографической призмы, сквозь которую критика традиционно воспринимала поэзию Г.Иванова, следует обратиться к «поэзии как таковой» - явлению оригинальному, самоценному и вполне самодостаточному для того, чтобы стать самостоятельным предметом исследования.

Второе условие подлинного возвращения «первого поэта русского зарубежья» (каковым он достаточно единодушно считался в среде русской эмиграции) - необходимость вписать его имя в общий контекст русской литературы: масштаб любого культурного феномена выявляется лишь в системе, точек соприкосновения и точек отталкивания, лишь в системе взаимоотражений открывается его суть, его неповторимый лик. А потому уникальный мир Г. Иванова не только должен тщательно изучаться как самоценная величина, но и обязательно должен быть помещен в историю русской поэзии. Для этого его следует соотнести по крайней мере с двумя ближайшими и наиболее органичными контекстами - с русской поэзией рубежа XIX - XX веков, из которой «происходит» поэт Г. Иванов, и с поэзией русского зарубежья, в пространстве которой он ощутил себя большим поэтом.

Таким образом, цель нашей диссертации состоит в том, чтобы включить имя Г. Иванова в контекст русской поэзии первой трети XX века и сквозь призму этого контекста предложить обновленную интерпретацию творчества поэта.

Применительно к Г. Иванову подобные исследования не предпринимались. Для более пространного обоснования новизны и актуальности предлагаемой работы нам предстоит обратиться к «истории вопроса»: как «сюжет возвращения» Г. Иванова в историю русской литературы развивался в критике и литературоведении?

Его называли «первым поэтом эмиграции» (Р.Гуль) и даже «первым поэтом мира». Однако к систематическому изучению творчества Георгия Иванова российское, да и зарубежное литературоведение приступило лишь в последнее десятилетие. Ещё несколько лет назад Е.В. Витковский, составитель самого обширного и авторитетного на сегодняшний день собрания сочинений поэта, констатировал: «Серьёзные статьи о его творчестве и по сей день можно пересчитать по пальцам» (39, 7). Ю. Кублановский выразился еще определенней -«непаханая целина» (90,230).

За прошедшие годы ситуация несколько изменилась. Рецензий, отзывов, статей опубликовано было немало. Задача - представить Г.Иванова российскому читателю - как будто была решена. Но даже статьи монографического плана почти не обращались к выявлению художественных особенностей лирики Г.Иванова, ибо ставили своей целью дать общий обзор творчества поэта (Е. Витковский, Н. Богомолов, М. Стахова, А. Захаров), либо сосредоточивали внимание на философско-эстетическом аспекте поэзии Г. Иванова (Арьев А.). Случилось, к сожалению, так, что «анализ» иногда осуществлялся на основе личного неприятия авторами творчества поэта: «миру Г.Иванова свойственен определенный перманентный распад, его духовность двусмысленна» (90, 230), «талант двойного зрения» . обусловлен его врождённым, близоруко-дальнозорким взглядом на мир, отсутствием нормального зрения» (10, 178, здесь и далее в работе выделено мною - Н.К.). Мир поэта потрясал, раздражал, шокировал. Понадобилось несколько лет, чтобы от первых потрясений перейти к исследованию феномена Г.Иванова.

По-видимому, непрочитанностью его творчества можно объяснить то, что столь устойчивыми для сознания наших дней оказались штампы, сложившиеся ещё в эмигрантской критике в 30 - 50-е годы. Именно оттуда перекочевала устойчивая тенденция осмыслять творчество поэта как некое противостояние двух периодов - петербургского и эмигрантского. Характеризуя первый период творчества Г. Иванова, исследователи почти дословно повторяли то, что писалось о нем в России до революции и в начале 20-х годов: «брезгливое дитя петербургской культуры»(10, 174), «самый правоверный стихотворец акмеистической школы» (134, 140), «создавший весьма обаятельную поэзию» (70, 227), которого «даже революция не разбудила от общеэстетической спячки» (70, 228). Через многие статьи, рецензии, отзывы проходит весьма значимая антитеза: стихотворец Петербурга и поэт эмиграции. Возникновение её, по-видимому, можно отнести к моменту публикации «Роз» (1931) - первой книги эмигрантского периода. Небезынтересно сопоставить два высказывания, первое из которых принадлежит К.Мочульскому и датируется 1931 годом, второе через полвека прозвучало во вступительной заметке, предваряющей одну из первых подборок стихотворений Г.Иванова:

- «до «Роз» Г. Иванов был тонким мастером, писавшим «прелестные», «очаровательные стихи». В «Розах» он стал поэтом. И это стал - совсем не завершение прошлого, не предел какого-то развития, а просто новый факт» (107, 502).

- «И вдруг (начало 30-х) - таинственное преображение блистательного стихотворца в большого русского поэта» (134,140).

До недавнего времени «миф о двух Георгиях Ивановых» настойчиво опровергал лишь американский исследователь В. Крейд. (Заметим, что автор книги «Петербургский период Георгия Иванова» - единственный, кто всерьёз занимался исследованием раннего творчества поэта). По его мнению, «усилиями критиков был создан двоякий образ Г. Иванова: эклектик-эстет до эмиграции и нашедший свой почерк, стиль, голос, лицо принц-королевич поэзии диаспоры. .Может быть, эта схема и удобна благодаря своей мистической дихотомии. Но ничего такого, никакого особенного водораздела между Г.Ивановым петербургским и Г.Ивановым парижским не было» (87, 9).

Данное утверждение об отсутствии водораздела стало возможным только после того, как были пересмотрены оценки раннего творчества Г.Иванова, были сняты обвинения в «образцовости», «правоверности», «отсутствии глубины», «описательности». Еще в предисловии В. Завалишина к «Петербургским зимам» (издание 1952 г.) прозвучало замечание о раннем творчестве Г. Иванова, далекое от привычных оценок: «Но уже тогда Иванову удается быть самим собой, неповторимым, непохожим на других. Эта неповторимость - в предчувствии небывалой грозы, которая сотрясает и колеблет всё, чем дышал и жил поэт. Георгий Иванов <.> предчувствует неизбежность и закономерность собственных поражений» (57,8).

По-видимому, пятидесятые годы и были тем рубежом, с которого началось переосмысление раннего творчества поэта. В 1958 г. в статье «Наши поэты.1. Георгий Иванов» Г. Адамович отозвался о его петербургских стихах как об «одном из украшений новой русской поэзии». Он отметил «безошибочность напева, возникновение поэзии именно из напева, независимо от логического содержания фразы.» (3, 332). Именно Г. Адамович объяснил причину несовременности языка Г.Иванова в первые послереволюционные годы: «Он говорил тем языком, теми словами, которые были для него человечески естественны» (3, 332). Это утверждение Г.Адамовича ещё в 50-е годы снимает все упреки в «красивости» (по мнению, Т.Ю. Хмельницкой, ранний Г. Иванов был «изысканным и изобретательным аранжировщиком», «блестящим дизайнером собственных стихов» (151,. 46 - 47), в натурализме и грубой порнографии (с такой позиции подходил к «Распаду атома» Р.Гуль).

Только в статье В.Блинова «Проклятый поэт Петербурга» (1981) появляется значимое для нас утверждение: «В поздних стихах Иванова мы обнаруживаем лишь необычайное углубление - ранних его свойств» (18, 67). Однако, по мнению В.Блинова, этими свойствами являются «устремление в сомнительности» и «тяга к запретному» (примечательно само представление о Георгии Иванове как о «проклятом поэте»).

Следующим шагом к «реабилитации» раннего творчества поэта стало обстоятельное исследование В.Крейда «Петербургский период Георгия Иванова» (Нью-Йорк, 1989) - единственная на сегодняшний день биография поэта. В. Крейд обращает внимание на такие черты мира Г.Иванова как ретро-спективизм (причем, согласно мнению автора, предрасположенность к нему «имелась биографически и как результат особого темперамента» (88, 9), «уподобление мира произведению искусства» (88, 58). Однако В. Крейд не объясняет, в чем же состоит особый поэтический темперамент Г. Иванова и каково то начало, которое стало объединяющим и предопределяющим все творчество поэта. Так, по утверждению исследователя, уподобление мира произведению искусства обусловлено «общим для всех акмеистов стремлением свести стихию к культуре» (88, 60). Работа в целом носит описательный характер, но именно это позволяет В.Крейду сделать ряд интереснейших замечаний о единстве петербургского и эмигрантского периодов Г. Иванова: он отмечает организующую роль мотива сияния в лирике Г. Иванова.

Выявленные нами доминантные образы, лейтмотивы в поэзии двух периодов позволяют говорить не о перерождении, а об изменении. В.Крейд писал, акцентируя внимание на художественной стороне поэзии Г.Иванова: «Его отличала от многих стихотворцев счастливая способность - постоянно меняться. Каждый сборник был ступенью, новым уровнем художественного развития» (13, 115). По-видимому, наличие этих «ступеней» и «уровней» было причиной недоуменного, отнюдь не риторического вопроса, прозвучавшего в статье Н.А.Богомолова, подметившего, что «образ автора двоится или троится, не совпадает сам с собой»: «Как совместить эти разные портреты, как создать из них одну стереоскопическую картину, чтобы можно было увидеть и даль, и глубины, и перспективу?» (28,118).

Следует признать, что определенные шаги в этом направлении уже сделаны (в основном, на материале эмигрантского творчества ). Укажем на работу Е.А.Алековой «Поэзия Г. Иванова периода эмиграции (проблема творческой эволюции.)»(5). По мнению автора, все эмигрантское творчество Г. Иванова подчиняется так называемой «тенденции аскезы». Слово берется автором «в качестве эстетической категории» (как совокупность самых разнообразных методов и приемов, способствующих формированию нового отношения к искусству и постижению новых эстетических ценностей)» (5, 36). Тенденция аскезы мыслится прежде всего как отказ от многообразия ранней лирики и подчинение «единой эмоционально-психологической доминанте - отчаянию» (5, 37). Творчество Г. Иванова может быть представлено как «движение из условного, «классического реализма» к подлинному реализму переживания» (5, 39). С точки зрения «художественноэстетической ориентации» Е. Алековой выделяются три периода в динамизме ивановского творчества: период классицизма, романтизма, реализма.

Иной подход к творчеству поэта определен в работе В.В. Заманской «Русская литература первой трети" XX века: проблемы экзистенциального сознания» (60). Во-первых, имя Г. Иванова впервые вписано в парадигму русского (и мирового) экзистенциального сознания: А.Камю, Ж-П. Сартр, Ф. Кафка, Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой, Л. Андреев, А.Белый, А. Платонов). По мнению В.В. Заманской, опыт Г. Иванова уникален: он договаривает невысказанное русским экзистенциальным сознанием, ибо воплощает «сюжет» собственного Я как экзистенции человека» (60, 361).

Во-вторых, автор, впервые включая Г. Иванова в общий контекст экзистенциального сознания XX века, в данной перспективе выстраивает модель его мира, выделяя своего рода уровни становления ивановского экзистенциализма. В свою очередь, «развертка» экзистенциального сознания, воплотившегося в творчестве Г. Иванова, связана с категориями жизни и смерти, их извечной антитезой, которая и становится концептообразующей величиной при анализе поэзии Г. Иванова. В рассматриваемой работе впервые заявлена графическая формула ивановской поэзии 30 - 50-х годов: «она уподобится концентрическим и спиралевидным кругам - образов, тем, эмоций, цвета и звука; они отражают поиск поэтом той «спирали», что «закинута глубоко в вечность» <.> - спирали жизни, бытия» (60, 351).

С точки зрения «мифа о перерождении» особо значимо для нас утверждение В.В. Заманской: «В первой части («Садов» - Н.К.) появляются экзистенциальные «выходы», которые указывают на предрасположенность художника к экзистенциальному мировидению» (60, 347). По мнению автора, уже в «Садах» появляется «тема конечности любви, обреченность любви смертью» (60,348).

Подчеркнем то обстоятельство, что «обостренное чувство смерти» (И.Бунин), которым, по-видимому, был наделен Г.Иванов, неоднократно отмечалось критикой. Так, в одной из работ В.Крейда появилось весьма примечательное сравнение: говоря о мифическом «перерождении» Г. Иванова, автор замечал, что «легенда эта настойчиво повторялась, словно в 1922 году поэт из Питера отплыл не в Штетин, а на другой берег Стикса.» (87, 9). Почти подсознательно (!) устанавливалась доминанта мирочувствия Г.Иванова - изначальная «взволнованность» смертью. Однако впервые сформулировал эту мысль В.Блинов: «Страх смерти всегда подспудная, а часто явная доминанта его поэзии» (18, 81). Подтвердила это Т.Ю. Хмельницкая: «Читая подряд эти такие единые и в то же время непрерывно противоречивые стихи, мы не выходим из круга неотвязных мыслей о жизни и смерти» (151, 50). Таким образом, концепция жизни и смерти далеко не случайно становится центральной в нашей интерпретации поэзии Г. Иванова.

Именно концепция жизни и смерти позволяет установить связь между петербургским и эмигрантским творчеством Г.Иванова, взглянуть на его творчество как на «судьбу» (А.Камю), а на все написанное им - как на некую «поэму», где «каждое стихотворение - звено или глава» (слова Г. Иванова об А. Блоке). Строгий отбор, выверенность, верность общему замыслу - основные критерии, которыми руководствовался поэт при построении своих сборников. Но слово «поэма» применимо не столько к композиционному совершенству отдельных книг, сколько ко всей лирике Г.Иванова. Более того, в «поэму», на наш взгляд, должны быть включены и его прозаические произведения. Дело не только в том, что при сопоставлении стихотворных и прозаических текстов Г.Иванова выявляется множество общих мотивов и образов, но и в совершенно особом качестве прозы Г.Иванова. Еще в 1958 году В.Злобин заметил, говоря о романе Г.Иванова «Третий мир»: «Но, несмотря на мастерство и тонкость, с которыми написаны эти главы, чего-то в них не хватает и чего-то очень существенного, что сделало бы из них именно беллетристическое произведение, а не поэму в прозе» (64,120). Действительно, в прозе Г. Иванова «чего-то не хватает» (или, наоборот, что-то присутствует), что не позволяет подходить к ней с традиционными характеристиками. Исследования в этой области пока не проводились. Исключение составляет лишь «Распад атома» (работы И. Прохоровой, Н. Мельникова, В. Заманской, М.Костовой).

Итак, первый исходный тезис, предваряющий наш взгляд на творчество Г. Иванова, может быть определен следующим образом: мир Георгия Иванова един как хронологически, так и в его составляющих, говорить о перерождении поэта нам не представляется возможным.

Справедливости ради стоит отметить, что в своем исследовании мы не раз будем оперировать условными определениями «раннего» и «позднего» Г. Иванова. Однако для нас это временные (и концептуальные) характеристики, своеобразные «уровни» и «ступени» винтовой лестницы, ведущей от первой книги поэта «Отплытье на о. Цитеру» к «Посмертному дневнику». Потому столь важна для нашего видения Г. Иванова исходная позиция работы В. Крейда «Петербургский период Георгия Иванова»: все состоявшееся в раннем творчестве поэта не результат заимствований и влияний, а реализация изначального темперамента. В таком контексте особое значение приобретает и известнейшее высказывание Р.Гуля «экзистенциализм Г. Иванова много старше сан-жерменского экзистенциализма Сартра» (43, 6). Здесь предчувствована (но еще никак не обоснована) отправная точка будущих работ, говорящих и о единстве мира Г.Иванова, и об ивановском экзистенциализме. Речь идет об из-начальности особого мироощущения поэта: «двойное зренье» Г.Иванова уходит « в гранит императорского Петербурга» (43,6).

Тезис об единстве мира Г.Иванова заставляет нас тщательно исследовать образное воплощение концепции жизни и смерти. Е.А.Алекова отмечает у Г.Иванова обилие «бродячих слов», «бродячих рифм», «бродячих мотивов» (5, 127). Ей же принадлежит и весьма любопытное замечание: «Тропы и другие словесно-образные фигуры, которые Г.Иванов использует, подобны отношению катахрезы к метафоре - то есть слишком привычны, чтобы их принимать за такие (символы «льда», «вьюги», «ветра», например, или символика красочных эпитетов)» (5, 129). По мнению автора, они, отказываясь «вносить в поэзию оригинальность и неведомые доселе смыслы, подчиняются тенденции аскезы» (5, 129). В нашей работе мы попытались взглянуть на изобразительные средства в поэзии Г. Иванова с иной точки зрения: нас интересовало, как соотносится почти нарочитое нагнетание традиционных образов (звезда, роза, снег и т. д.) с концепцией жизни и смерти. На экзистенциальную природу ивановского слова указала В.В.Заманская: «Оно сверхконтекстно - бесчисленностью метафорических, ассоциативных рядов и пластов: автономные мотивы, взаимодействующие и плетущие кружево <. > делают зрелые циклы Г.Иванова «бездонными» - почти до кафкианской сверхперспективы слова» (60, 359). Анализ поэтики Г.Иванова, исследование связи доминантных образов, мотивов, ритмической и интонационной палитры стиха с «уровнями» концепции жизни и смерти и является задачей нашего исследования в 1 главе.

Однако концепция жизни и смерти не только помогает нам реконструировать единый мир Г. Иванова, выявить доминанты художественного мышления поэта - она определяет и отбор «контекстов» во 2 и 3 главах. Во-первых, основным критерием при отборе контекстов для нас становится близость поэтических миров художников как вариантов воплощения особого типа сознания (своеобразная родственность мироощущения), а не общность художественного метода, формы произведений и, тем более, не литературные и человеческие взаимоотношения поэтов (этой теме посвящены статьи М. Шаповалова (159, 164) и Н. Богомолова (25, 48 - 57). Во-вторых, на разных «ступенях» и «уровнях» концепции жизни и смерти происходила встреча его с весьма разнородными поэтическими мирами; их взаимопересечение в пространстве единого художественного сознания открывают, как мы убедимся, принципиально новые грани в творчестве Г. Иванова и соотносимых с ним «контекстах».

Определяя контекст творчества Г. Иванова, говоря о сопоставлении и встречах, мы неизбежно сталкиваемся с проблемой цитатности. О цитатности поэзии Г.Иванова упоминали неоднократно. Например, по мнению Т.Ю. Хмельницкой, «в осознании своей причастности к русской поэзии <.> Иванов чувствует опору для собственного самостояния, для существования во все более безжалостном мире (151,48).Ав статье А.Арьевачитаем: «Чужая речь служит у Георгия Иванова для наполнения оскудевающего источника: в каждом художественном выражении можно указать на неиспользованный смысл» (9, 131). По-видимому, цитатность Г.Иванова родственна акмеистическому представлению о своем и чужом тексте. По мнению Р.Д. Тименчи-ка, «текст у акмеистов апеллирует не столько к другому тексту, сколько к процедуре перехода от текста к тексту, к некому межтекстовому пространству.» (141, 73). Д. Ораич в статье «Цитатность» определяет это явление как «открытый диалог текста и подтекста, который ведется через деконтексти-рование цитаты» (113, 118). Однако ближе всего к сущности ивановского приема и природе творчества подошел В. Марков: произведения Г. Иванова являются редчайшим примером, когда «цитата становится ведущим приемом, почти субстратом, на котором растет поэзия» (100, 1275). Более того, согласимся, «цитата становится плотью и кровью поэзии цитирующего» (100, 1287). Данные положения статьи В.Маркова оказываются определяющими в нашем отношении к цитатности Г Иванова: они снимают вопрос о заимствованиях, они обосновывают актуальное для нас пространство для «диалога» поэтов.

Критика (особенно эмигрантская) не раз говорила о сопоставлении Г. Иванова и И.Анненского (Г. Струве, Р. Гуль); Г. Иванова и А. Блока (Ю. Иваск, А. Арьев, Г. Струве); о противопоставлении Г. Иванова и В. Ходасевича (В. Вейдле, Г. Струве, Е. Ермилова). Однако до сих пор исследователи не шли дальше заявки на возможность сопоставления. Ярчайший пример - высказывание Ю. Иваска: в стихах Г. Иванова «будто блоковский ветер пронесся» (72, 137), «зазвучали <.> «анненские прозаизмы» (72, 140). Он же указал на то, что у Г. Иванова «блоковские образы, в особенности из циклов

Страшный мир», «Возмездие», и цвета у него блоковские - синий, черный» (72, 140). Но далее подобных замечаний исследователи не шли, независимо от того, был ли для них Г. Иванов - «анти-Блок, анти-тезис к его тезису» (72, 140) или Блок - «сверх-я» Георгия Иванова (9, 129). Первую попытку рассказать о роли А. Блока в творчестве Г. Иванова находим в статье Т.Ю. Хмельницкой «Вернулся в Россию стихами». О зарубежной лирике Г.Иванова». Автор отмечает, что «Блок постоянно живет в поэтическом сознании Г.Иванова и не раз становится источником его зарубежных стихов» (151, 51).

Т.Ю. Хмельницкая указывает на близость стихов «Страшного мира» лирике Г. Иванова. Ей же принадлежит утверждение: «строки Блока постоянно всплывают в стихах Иванова, даже не совпадающих со стихами Блока ни по сюжету, ни по материалу» (151, 51). В качестве примера приводятся стихотворения «Холодно бродить по свету.» (цитата из «Шагов командора») и «Свободен путь под Фермопилами.» (цитата из «Незнакомки»), Характерен сам тон замечания: «Строки из «Незнакомки» Блока попадают в стихи Г.Иванова на совершенно другую тему» (151,51).

За подобные констатации исследователи еще не выходили. В нашей работе сделана попытка объяснить саму природу взаимоотношения миров А.Блока и Г. Иванова, реконструировать сюжет их «диалога» на всех уровнях -науровне цитат, образов, мотивов, идейного содержания.

Еще менее освещен вопрос о взаимоотношениях миров Г.Иванова и И.Анненского. Существуют отдельные замечания, касающиеся цитирования или заимствований (например, В.Крейд о «Синеватом облаке.» - « весь строй этого стихотворения навеян поэзией Анненского» 88, 9), общие рассуждения о роли И.Анненского в «парижской поэзии» (Г.Федотов «О парижской поэзии», Ю.Иваск «О послевоенной эмигрантской поэзии»). Ближе всего к сущности вопроса, как представляется, подошел Р. Гуль. В статье «Георгий Иванов» он сделал заключение: «в шепоте голоса у Иванова есть только два предшественника в русской литературе: в прозе Розанов и в поэзии Анненский. Я сказал бы, что оба они обладали даром гениальной интимности» (43, 16).

К сопоставлению миров Г.Иванова и В.Ходасевича исследователи чаще всего подходили с «этических» позиций. Так, Г.П. Струве писал: «у Ходасевича был «утешный ключ от бытия иного» - у Иванова его нет» (137, 324). Эту фразу почти дословно повторяет Ермилова Е.В. (51, 239). Проблема «Г.Иванов и В. Ходасевич» иначе освещается в статье В Вейдле «Георгий Иванов»: поэт «дальше, чем Ходасевич, пошел по пути Ходасевича, да и не по прямой линии его продолжил» (33, 365), он стал писать стихи так, «как если бы Ходасевич передал ему свое перо» (33, 364). Но в чем именно это выразилось - на этот вопрос критик не ответил. В нашей работе мы реконструируем «диалог» Г. Иванова и В. Ходасевича «сквозь время».

Таким образом, серьезные исследования в области взаимодействия поэзии Иванова с другими поэтическими мирами пока не проводились. Более того, в некоторых случаях сам характер замечаний говорил о нецелесообразности подобной работы: «кто его этим прозаизмам научил? Нет сомнения: Ходасевич» (137, 364). Цепочка рассуждений предельно проста: если «научил», значит, вторично. Согласно мнению Г.П. Струве, родословная Г. Иванова выглядит еще обширнее: «Он многое воспринял от Блока, от Анненского, от Штейгера, от Одарченко <.> и от Ходасевича» (137, 324). Создается впечатление, что свершилось то, о чем с таким апломбом в начале 20-х заявлял П. Потемкин: «Этому поэту бог судил быть тенью. Тенью больших» (128, 55) Как мы убедимся, это предвидение оказалось, к счастью, самым «несбыточным».

Еще не было работ, которые ставили бы своей задачей вписать имя Г. Иванова в общий контекст поэзии XX века, рассматривали бы проблему не на уровне отдельных параллелей, а шире - на уровне взаимодействия поэтических миров в едином пространстве художественного сознания века. Подчеркиваем: взаимодействия на равных, без рассуждения о влиянии, праве первенства и вторичности, ибо «устанавливать родословные - занятие бесполезное» (99, 83). Этим и определяется актуальность нашего исследования: сделана попытка вписать имя Г.Иванова в историю русской литературы.

Контекстный» подход к творчеству Г. Иванова дает нам возможность не только уйти от рассуждений о вторичности его роли в истории поэзии и реконструировать сюжет «диалогов», которые были интуитивно почувствованы эмигрантской критикой в 30 - 50-е годы, но выявить новые линии сопоставления. Изначальная близость мироощущения - основной критерий при установлении контекста - заставляет нас обратиться не только к именам А. Блока, А. Анненского, В.Ходасевича, но и Г. Адамовича и Б. Поплавского. По сути дела, до сих пор не было даже указания на возможность такого исследования. Однако имена Г. Иванова и Г. Адамовича постоянно упоминались рядом в контексте «парижской ноты», а еще раньше - акмеизма и «Цеха поэтов». Приведем одно высказывание, весьма примечательное даже с поправкой на неизбежную идеологическую и эстетическую предвзятость: «Стихи обоих Жоржиков были настолько похожи, что кажется, будто их написало одно лицо» (158, 35).

Возможность сопоставления миров Г.Иванова и Б. Поплавского также никем не рассматривалась, кроме . самого Г. Иванова. Он писал о «чуде поэтической вспышки» при встрече с книгой Б.Поплавского «Флаги» и о «слепом» ощущении любви» к стихам младшего современника (70, 531 - 534).

При контекстном подходе к творчеству Г. Иванова мы сталкиваемся с весьма сложной системой отражений: не только взаимодействуют поэтические миры, но порой творчество включаемых нами в «диалог» поэтов получает определенную трактовку (и определенную оценку!) в критических статьях самого Г. Иванова. Субъективность восприятия в данном случае становится предельно значимой: творчество поэта постигается в совершенно необычном ракурсе - «через» Г. Иванова. С другой стороны, избирательность прочтения отдельных имен из истории русской поэзии способна выявить доминанты сознания самого автора - Г. Иванова. Таким образом, творчество поэта как бы отражается в двойном зеркале.

Еще более плодотворным, на наш взгляд, оказывается обращение к «Петербургским зимам», которые, не претендуя ни на звание «документа», ни, тем более, на фактическую точность, открывают нам ивановское видение того или иного поэта. Образы поэтов серебряного века (в нашем случае - А. Блока и И.Анненского) получают в них особое, «ивановское» воплощение. Исследования в этой области еще не проводились, между тем, «именно Г. Иванов убеждал, что был серебряный век нашей литературы и жили такие живые и непохожие» (19, 84) поэты. Думается, что секрет убедительности и «жизненности» его героев - не только в изумительном, мастерском владении словом, в самом «ладном» строе «Петербургских зим», но и в «железной» концепции характера каждого персонажа, буквально оживающего под пером Г. Иванова. Может быть, тем объясняются и пресловутые «семьдесят пять процентов выдумки и двадцать пять правды», о которых поведала Н. Берберова (18, 547) и о которых постоянно вспоминают исследователи (Н. Богомолов (28, 131), Е. Витковский (39, 24). Характерен в этой связи сам тон «Примечаний» H.A. Богомолова, явно взыскующего исторической достоверности, которой, разумеется, нет и не могло быть: деятельность Кульбина «изображена в очерке предельно окарикатурено <.>, что явно не соответствует действительности» (27, 542). Во фрагменте о Лозина-Лозинском - «вероятно, в текст очерков вкралась неточность» (27, 551), духовный облик М. Кузмина «Ивановым решительно искажен» (27, 556) и т.д. Попытки же взглянуть на «Петербургские зимы» как на воплощение ивановского представления о поэтах серебряного века еще не было.

Однако «реконструкцией диалогов» возможности применения контекстного подхода к творчеству Г.Иванова не ограничиваются. XX век перестал быть эпохой литературных направлений, превратившись в эпоху литературных индивидуальностей. (М.М. Бахтин в «Эстетике творчества» напишет об индивидуальной каузальности» как важнейшем законе литературного процесса XX века). Между тем, в нашей работе мы так или иначе будем касаться проблемы взаимоотношения Г. Иванова с литературными объединениями. При решении этого вопроса основополагающий характер приобретает для нас замечание М. Кузмина: «Школа - всегда итог, вывод из произведений одинаково видевшего поколения» (29, 155). Именно общность видения заставляет нас обратиться к таким явлениям литературы XX века, как акмеизм и «парижская нота». Отношение к ним (и взаимоотношения с ними) Г.Иванова -один из самых неисследованных вопросов в современном литературоведении.

Ситуация, сложившаяся вокруг проблемы «Г. Иванов и акмеизм», парадоксальна: многие исследователи говорят о наличии акмеистического периода в творчестве Г.Иванова (эмигрантская критика 30 - 50-х - Г.П.Струве, В. Вейдле, современные зарубежные исследователи - В.Крейд, российские ученые - Е.Ермилова, О.Коростелев, О. Михайлов, Н.Богомолов), однако в одной из последних работ, посвященных акмеизму (И.В. Петров «Акмеизм как художественная система (к постановке проблемы)» (120), имя Г.Иванова даже не упоминается. Необходимо признать, что никто из исследователей всерьез не занимался «акмеизмом» Г. Иванова, а тезис о наличии этого периода во многом остается очередным общим местом в работах о поэте.

Утверждение эмигрантской критики об акмеистической «правоверности» Г.Иванова перекочевало в работы современных российских исследователей. Так, H.A. Богомолов писал: «Иванов же, со страстью неофита, строго придерживался канонов, и в результате получались произведения безупречно акмеистические, с точки зрения манифестов Гумилева и Городецкого, но одновременно безжизненные, лишенные внутренней свободы» (28, 509). С данной (и многими подобными) оценкой согласиться невозможно. Для нас акмеизм Г. Иванова не скрытое (и слепое) следование канонам, а воплощение особого мироощущения. Проблеме «творчество Г. Иванова и акмеизм» посвящен отдельный параграф 2 главы диссертации. Таким образом, ранние произведения поэта рассматриваются в нашей работе в двух ракурсах - через концепцию жизни и смерти и через проблему акмеизма. Однако ивановский «акмеизм», как будет показано далее, теснейшим образом связан с антитезой «жизнь - смерть», главнейшей в творчестве поэта и определяющей неповторимость всей его версии акмеизма в начале века. Еще более неисследованными являются взаимоотношения Г.Иванова и «парижской ноты». С одной стороны, всегда наготове категорическое высказывание В.Маркова: «Нота» может не существовать, если имеется Иванов» ( 99, 84). С другой - существует утверждение Е.А. Алековой: неопределенность и неоднородность этого явления «не дает нам достаточно оснований рассматривать отношения между ней и Г.Ивановым» (5, 46). По нашему мнению, «парижская нота» очень точно зафиксировала опыт поколения, воплотила так называемое «эмигрантское сознание». И даже если она всего лишь «примечание к Георгию Иванову» (99, 85), то вдвойне важно это примечание прочесть; такая попытка нами предпринята в 3-ей главе работы. Базой исследования стали не только статьи современных ученых о «парижской ноте» (например, Г.Мосешвили «Между человеком и звездным небом», О.Коростелев «Комментарии к «Комментариям»: эмигрантская молодежь») и высказывания эмигрантской критики (Г. П. Струве, Ю.Терапиано , особо - Б.Поплавский, но прежде всего статьи Г. Адамовича - «идеолога» и «создателя» «парижской ноты».

Обозначенные исходные позиции определяют задачи исследования:

1. Предложить на основе концепции жизни и смерти новое обоснование единства поэтического мира Г. Иванова.

2. Проследить в творчестве Г.Иванова развитие концепции жизни и смерти в ее экзистенциальном наполнении; установить особенности образного воплощения данной концепции, а также ее связь с другими темами и мотивами поэзии Г. Иванова.

3. Показать, как отражается творчество И.Анненского и А.Блока в произведениях Г. Иванова; реконструировать сюжет «диалогов» Г. Иванова и поэтов русского зарубежья (Г. Адамович, Б. Поплавский, В. Ходасевич).

4. Исследовать проблему взаимоотношений Г.Иванова с такими литературными объединениями XX века, как акмеизм и «парижская нота».

5. Определить, в чем заключается уникальность творчества Г.Иванова в контексте русской поэзии первой трети XX века и тем самым выявить значение его для истории русской культуры.

Методологическая база исследования служит решению поставленных задач. В диссертации сочетаются принципы сравнительно-исторического и системно-типологического подходов к анализу литературного процесса и отдельных его явлений, обоснованные в трудах А. Веселовского, Ю. Тынянова, Б. Эйхенбаума, В. Жирмунского, Ю. Лотмана, Л. Гинзбург. На них опирается и адаптирует их применительно к специфике литературного развития XX столетия основной для нас - «контекстный» («контекстно-герменевтический», В.Заманская) подход к исследованию литературного процесса XX века и его структурных составляющих. Важная для выявления особенностей художественного мышления Г.Иванова проблема экзистенциального сознания обусловила обращение к трудам С. Кьеркегора, Л. Шесто-ва, Н. Бердяева, А. Камю, Ж.-П. Сартра, современных исследователей европейского и русского экзистенциализма (С. Финкельстайн, С. Великовский, Л. Андреев, В. Заманская и др.). Максимально учтен методологический опыт исследования творчества Г. Иванова эмигрантской критикой 30 - 50-х годов, зарубежными и современными российскими учеными (В. Крейд, Л. Струве, В. Вейдле, Р. Гуль, В. Марков, Ю. Иваск, Е. Алекова, А. Арьев, Н. Богомолов и ДР-)

Новизна диссертации обусловлена тем, что заявленная тема никогда системно не исследовалась в литературе о Г. Иванове. Ее разработка дала возможность по-новому представить мир Г. Иванова, осознать его значение в истории русской литературы; применение контекстного подхода позволило по-новому интерпретировать не только произведения Г.Иванова, но и И. Анненского, А. Блока, Г. Адамовича, Б. Поплавского, В. Ходасевича. В работе с новых позиций исследована проблема взаимоотношений Г. Иванова с литературными объединениями первой трети XX века (акмеизм и «парижская нота»).

Теоретическая ценность работы состоит в апробации контекстного подхода применительно к русской поэзии первой трети XX века, что позволяет получить новые результаты как в характеристике литературного процесса данного периода, так и в интерпретации творчества ряда поэтов. Опыт выполненного исследования полезен при научной разработке концепции истории литературы XX века.

Практическая значимость работы заключается в том, что материалы исследования и его выводы могут быть использованы в курсе лекций по истории русской литературы (разделы «Русская литература конца XIX - начала XX веков», «Литература русского зарубежья»), а также в спецкурсах и семинарах по литературе русского зарубежья. Отдельные положения работы могут найти применение в школьном преподавании (раздел «Литература русского зарубежья», факультативные курсы).

Апробация работы. Отдельные положения работы были апробированы на аспирантском семинаре, в докладах теоретического семинара, на заседаниях кафедры русской литературы XX века МГПИ, на конференциях (научные конференции преподавателей МГПИ, 1996, 1997, 1998, 1999; межвузовские конференции IV Ручьевские чтения, 1995, V Ручьевские чтения: Русская литература XX века: типы художественного сознания, Магнитогорск, 1998; международная научная конференция Дергачевские чтения - 98, Екатеринбург, 1998; научно-практическая конференция «Современный урок литературы: диалог «ученик - писатель - учитель», Магнитогорск, 1999). Материалы исследования отражены в 6 публикациях автора.

22

Структура работы подчиняется поставленным задачам. Работа состоит из введения, трех глав, заключения и библиографии.

Во Введении обосновывается актуальность темы и ее научная новизна, очерчивается основной круг проблем исследования, определяются его задачи.

Первая глава выявляет доминанты, доказывающие единство поэтического мира Г. Иванова, предлагает исследование концепции жизни и смерти с точки зрения ее образного воплощения.

Во второй главе исследуется связь раннего Г. Иванова с акмеизмом, определяется роль И. Анненского и А. Блока в поэтической судьбе Г. Иванова.

Третья глава реконструирует ближайший контекст творчества Г. Иванова в поэзии русского зарубежья. Делается попытка выявить сущность «парижской ноты», анализируется взаимосвязь поэтических миров Г. Иванова и Г. Адамовича, Б. Поплавского, В. Ходасевича.

В Заключении подведены итоги исследования и намечены перспективы его продолжения.

Заключение диссертации по теме «Русская литература», Кузнецова, Наталья Анатольевна

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

По мысли А.Камю, у человека нет судьбы, творчество - лишь попытка эту судьбу создать. («Творить - значит придавать форму судьбе» (75, 304). Слова французского философа применимы к творческому пути Г.Иванова, ибо все написанное им составляет некую «поэму» (куда включается и прозаическое творчество поэта) - не просто «автобиографическую», но творимую вместе с жизнью и вместе с жизнью оборвавшуюся («Посмертный дневник»).

Реконструируя мир Г.Иванова, прочитывая «поэму» глава за главой, убеждаемся в ее удивительной целостности. Путь поэта может быть уподоблен винтовой лестнице (спирали) со своими «ступенями» и «уровнями». Концепция жизни и смерти (в ее экзистенциальном наполнении) позволяет нам увидеть неразрывную связь между петербургским и эмигрантским периодами творчества Г.Иванова, а также между стихами 30-х и 50-х годов. Единство поэтического мира, в первую очередь, обусловливается наличием сквозных образов (роза, музыка, сияние, черные ветки, лодка, свеча, звезда, снег и т.д.) и сквозных мотивов (счастье, одиночество, смерть, воскресение, сгорание, таяние, утопание, «мировая сущность»). Г.Иванов создает свой мир, пользуясь привычными и традиционными для русской поэзии образами. Однако именно их узнаваемость приобретает особое значение: Г.Иванов творит новый миф -«миф развоплощения» (Н.Берберова). В колдовском «круженьи и пеньи» ивановского стиха они превращаются в своеобразные знаки (оформляется некий «смертный пейзаж»), призванные воплотить тему смерти - главную тему всей поэзии Г.Иванова.

Именно изначальное «влечение к смерти», свойственное уже раннему Г.Иванову (осень, закат, взволнованность тлением), предопределяет все дальнейшее творчество поэта. В таком контексте даже «акмеизм» Г.Иванова менее всего является «тоской по мировой культуре» (Мандельштам) как таковой.

Акмеистические «вещественность», «тяга к милым мелочам» и ретроспекти-визм - это способы преодоления небытия, своего рода борьба со смертью. Стремление найти хоть какую-то опору для хрупкого человеческого существования заставляет поэта сосредоточиваться на «старом», «старинном» (читаем - вневременном) или уподоблять действительность произведению искусства.

Акмеизм» стал для Г.Иванова своеобразной защитой от страха небытия. Но эта защита не могла действовать слишком долго: эмиграция заставила «раскачнуться сильнее на качелях жизни» (А.Блок), и человек остался без привычных «костылей» (Г.Адамович). Опыт Г.Адамовича подтверждает данные предположения: «После того, как были ясными / И обманулись. дрожь и тьма» («Вспоминая акмеизм»).

Уже в середине 20-х годов в лирику Г.Иванова на смену «обезличенному «Я» лирического героя приходит «Я» Георгия Иванова». Свершается это в тот момент, когда поэт задумывается о собственной смерти, которая для каждого всегда одна и всегда единственная в истории человечества. Так начинается путь к «Посмертному дневнику», где отсутствует всякая граница между поэтом и человеком, между личностью и экзистенцией человека в самом Г. Иванове.

В извечном противостоянии «поэт - человек», обозначенном еще в начале века в лирике А.Блока и И.Анненского («Но в самом Я от глаз Не Я / Ты никуда уйти не можешь» («Поэту»), Г. Иванов безоговорочно встает на сторону человека. Для него «правда - этот день, этот час, это ускользающее мгновение» («Распад атома»), которые выше всех вместе взятых стихов. У черты «поэт - человек» останавливались А.Блок и И.Анненский; Г.Адамович до последних лет жизни был убежден, что задача поэзии - в преодолении смерти. В данном контексте произведения Г.Иванова уникальны: они говорят о бессмысленности поэзии перед ликом смерти. И, может быть, никто так, как этот художник русского зарубежья, не воплотил представления А.Камю об абсурдном творчестве, вскрыв последнюю правду о человеке, пребывающем на границе бытия и небытия и, кстати, так и не уловив эту границу.

В ходе нашего исследования мы убедились, что Г.Иванов идет «дальше» А.Блока, И.Анненского, В Ходасевича, открывая перед читателем все бездны экзистенциального сознания.

Предчувствия» Блока воскресают в мире Г.Иванова, но как свершившееся и пережитое. «Холод и мрак грядущих дней» довелось пережить (в полном соответствии с предсказаниями А.Блока!) именно «детям» - поколению Г.Иванова.

Опыт поколения» мы попытались осмыслить в начале второй главы. По-видимому, так называемая «парижская нота» (как и в свое время акмеизм) не была чисто литературным объединением. Она воплотила эмигрантское сознание - с его ностальгией, острым чувством потери России, ощущением одиночества во враждебном мире. «Парижская нота» звучит «внутренней музыкой» (Ю.Терапиано) в произведениях Б. Поплавского и В.Ходасевича, Г.Адамовича и Г.Иванова. Поэты по-разному воплощали «холод и мрак» настоящего. По-разному складывались сюжеты их «диалогов». И вновь - опыт Г. Иванова в постижении и воплощении «мировой чепухи» не знает себе равных. В его мире невозможны никакие надежды, вылившиеся в бесконечные «если» Адамовича (сама поэзия - единое упование Адамовича - для Г. Иванова оборачивается бессмыслицей). Наслаждение собственным отчаянием и смирение (своего рода «защита» от мира у Б.Поплавского) «первому поэту эмиграции» совершенно не свойственны. Отчаяние «несмирившееся» буквально взрывает в начале 30-х годов сладостную музыкальность его стихов. Нагнетание «отталкивающих» образов, само деформированное отражение действительности заставляет читателя вспомнить о мире В.Ходасевича периода «Европейской ночи». Однако стихотворения В.Ходасевича воплощают то чувство абсурда, которым, не задумываясь об его природе и не умея его назвать, мучаются герои А.Камю («Посторонний»). Из этого чувства и у Ходасевича, и у Г.Адамовича, и у А.Блока был один выход - молчание: в безвоздушье писать не о чем. Поэта, по признанию А.Блока, убивает «отсутствие воздуха». У Г.Иванова для всех «бессмыслиц» есть точное обозначение - «скука мирового безобразья». Он находит слова, чтобы рассказать о состояниях и чувствах, по мысли предшественников, запредельных, возводит абсурд в ранг мирового порядка, фиксирует собственное развоплощение.

Однако нам открылась не только «полнота» прочтения Г.Ивановым «холода и мрака» (А.Блок). Способность Г.Иванова договорить, «досказать» лишь предчувствованное предшественниками очевидна при сопоставлении Г.Иванова и А.Блока. Данный пример как нельзя лучше иллюстрирует «выборность прочтения», свойственную XX веку (еще один пример - русская эмиграция о А.С.Пушкине). В орбиту Г.Иванова попадают «несколько десятков стихотворений», говорящих о скуке, одиночестве, безнадежности, страхе. Мир великого поэта серебряного века, открывшийся нам «через Г.Иванова», далек от привычных оценок. Такие доминанты сознания Блока, как всепоглощающая власть смерти, ощущение бессмысленности человеческого существования (образ «мировой чепухи»), подсказанные нам в Блоке Г. Ивановым, подводят к мысли об определенной близости поэзии А.Блока к экзистенциальной линии русской и мировой литературы.

Экзистенциальное сознание было «наиболее адекватным личному и массовому сознанию XX века» (61, 5). Не был ли Г.Иванов по этой линии прямым наследником Блока? Не стал ли он тем, кем был Блок, воплотивший предчувствия и зори начала XX столетия, - «вседержителем дум» (Г.Адамович), зафиксировавшим в своем творчестве все бездны экзистенциального сознания. «Все мы Ивановы», - это утверждал еще В.Марков(99, 85). И, как знать, если человечество не захлебнется в собственном безумии, не будет ли когда-нибудь творчество Г.Иванова памятником - нет, не «началу века», - но XX веку с его «прозрениями» и «срывами»?

Контекстный» подход оказывается удивительно плодотворным, ибо не только позволяет нам вписать имя художника в историю литературы начала XX века, а затем русского зарубежья, но и предоставляет возможность гипотетически реконструировать ещё одну линию русской литературы - линию срывов и бездн.

В поисках её истоков мы прежде всего придем к имени Лермонтова (его значение в творчестве А.Блока, Г.Иванова, Г.Адамовича может быть отдельной темой исследования). Об «отражении» Лермонтова в литературе XX века заговорили лишь в последние годы (Т.Уразаева). Между тем, еще Г.Адамович отмечал, что, в отличие от A.C. Пушкина, Лермонтов «срывается сразу» (2,46).

Видимо не было случайностью и то, что в 30-е годы русская эмиграция вновь принялась решать извечный русский «детский» вопрос - Пушкин или Лермонтов. Загадку пушкинской гармонии, «закругленности» из ретроспективы века катастроф разгадать было невозможно. «Парижской ноте» и открылось невозможное: Пушкин оказался чужд расколотому сознанию XX века! Может быть, именно это заставило Б. Поплавского недоумевать: «Как вообще можно говорить о пушкинской эпохе, существует только лермонтовское время» (127, 310). Время сорвавшееся, по-своему предугадавшее XX век. «Пушкинская Россия, зачем ты нас обманула?» - восклицает герой «Распада атома». И утверждалось ощущение: лермонтовская Россия не предаст, потому что она - воплощение того «зыбкого», «музыкального» сознания, которое вошло в мир А.Блока, а затем и Г. Иванова. О «родственной близости» Г. Иванова и М.Ю. Лермонтова писал Е.Яконовский: «Лермонтова он обожал. С ним его роднило общее ощущение мироздания, одинаковый вызов Богу, построившему такой жестокий, такой несправедливый и нелепый мир!» (168,124). Смоленскому в «Портрете без сходства» слышался «голос этой русской музы, отчаявшейся, несчастной, одинокой, что склонялась когда-то над Лермонтовым, Боратынским, Блоком» (135,139). И как знать, может быть, «из XX века» иным для нас предстанет Лермонтов - «не Байрон, но другой» - ибо сомнения его и его прозрения уже сейчас не вписываются в привычное понятие «романтизм». (А.П. Власкин видит в творчестве Лермонтова истоки художественного типа «экзистенциальных отношений» (40, 32).

Реконструируя данную линию "литературы, мы, возможно, придем и к имени Н.В.Гоголя (именно он, а не Лермонтов явится антиподом А.С.Пушкина в «Распаде атома»). Тайнопись Гоголя, не прочитанную современниками (а тем более советским литературоведением), приходится расшифровывать в конце XX столетия (см. работы С.АЛавлинова, 116,117, 118). По-видимому, дисгармоничный гоголевский мир, где все подчиняется законам сна и абсурда («Петербургские повести», «Записки сумасшедшего», «Ревизор», «Мертвые души», отчасти «Миргород»), надолго предопределил (и предугадал) развитие русской литературы. Характерно, что именно Розанов, не слишком принимающий творчество Гоголя, так определил его роль в сознании XIX века: «Дьявол вдруг помешал палочкой дно: и со дна пошли токи мути, болотных пузырьков.Это пришел Гоголь. За Гоголем все. Тоска. Недоумение» (131,183). По мнению Л.Р. Клягиной, именно «после откровений творческого сознания Гоголя невозможными и недосягаемыми становятся гармония и красота, созданные пушкинской эпохой» (76, 140). Произведения Гоголя, говорящие свою последнюю правду о человеке, воплощают кошмарные сны и бессмысленность существования. Одна фраза - «Скучно на этом свете, господа!», обрывающая повествование об Иване Никифоровиче и Иване Ивановиче, сразу «выбрасывает» читателя в мир экзистенциальных прозрений XX века, заставляет его вспомнить и о «мировой чепухе» (А.Блок), и о «скуке мирового безобразья» (Г.Иванов). И может быть, именно в «перспективе» экзистенциальной литературы откроются новые грани в творчестве Лермонтова и Гоголя, воплотивших сознание, если не «взвихренное», то сделавшее первый шаг к тем безднам, что разверзлись в середине XX столетия в произведениях Г. Иванова. Поиск ответа на этот вопрос обозначим как ближайшую перспективу нашей работы.

Список литературы диссертационного исследования кандидат филологических наук Кузнецова, Наталья Анатольевна, 1999 год

1. Адамович Г. Невыдуманный поэт Георгий Иванов // Независимая газета. -1994.-9 ноября, с. 5.

2. Адамович Г. Несобранное. (Из литературно-критического наследия)// Литературное обозрение. 1992. - № 5/6, с. 36 - 49.

3. Адамович Г. Одиночество и свобода / Сост., авт. предисл. и прим. В. Крейд. М.: Республика, 1996. - 447 с.

4. Аксёнова А. «Жуткий маэстро» //Даугава. 1995.- №3, с. 124 - 129.

5. Алекова Е.А. Поэзия Георгия Иванова периода эмиграции. (Проблема творческой эволюции): Дис. канд. фил. наук: 10.01.02. -М., 1994. 249 с.

6. Анненский И.Ф. Книги отражений. М.: Наука, 1979. - 679 с.

7. Анненский И.Ф. Стихотворения и трагедии. Д.: Сов. писатель, 1990. - 640 с.

8. Артюховская Н. И. Акмеизм и раннее творчество Анны Ахматовой (поэт и течение). Дис.канд. филол. наук. 10.01.02. -М.,1981. - 497q.

9. Арьев А. О красоте утрат: лирика Георгия Иванова //Звезда. 1994. - № 11, с. 125-132.

10. Арьев А. Сквозь мировое уродство (о лирике Георгия Иванова)//Звезда. -1991. № 9, с.174-179.

11. П.Ахматова А. К истории акмеизма // Литературное обозрение. 1989. - № 5, с. 7- 8.

12. Ахматова A.A. Листки из дневника (о Мандельштаме) //Ахматова A.A. Сочинения в 2-х т., Т. 2. М., 1990, с. 152 - 153; 170.

13. Барковская Н. Стилевой импульс «бестактности» в творчестве Б. Поплавского// XX век. Литература. Стиль: Стилевые закономерности русской литературы XX века (1900 1950) /Отв. ред. В.В. Эйдинова. - Екатеринбург: УрГУ, 1998. -Вып.З, с. 104-115.

14. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики: Исследования разных лет. -М.: Худ. лит.,1975. 502 с.

15. Бекетова М.А. Воспоминания об Александре Блоке. М.: Правда, 1990. -672с.

16. П.Берберова Н. Курсив мой. Мюнхен, 1972. -Т.2 - 709с.

17. Блинов В. Проклятый поэт Петербурга // Новый журнал. 1981,- № 142, с.65 -88.

18. Блок A.A. Сочинения. В 2-х т.: Т.1 - М., 1955. - 814с.

19. Блок А. А. Сочинения. В 2-х т.: Т.2. М., 1955. - 846 с.

20. Блок A.A. Собрание сочинений. В 6-ти т.: Т.4.- Л.: Худ. лит., 1980 - 1983. -462 с.

21. Блок А. А. Собрание сочинений. В 6-ти т.: Т.5 - Л.: Худ. лит.,1982. - 408 с.

22. Блок A.A. Стихотворения: В 3 кн.: Кн. 2: Вступление. Пузыри земли Ночная фиалка. Разные стихотворения. Город. Снежная маска. Фаина. Вольные мысли: СПб.: Северо-Запад, 1994. - 463 с.

23. Блок A.A. Стихотворения. В 3-х кн.: Кн. 3: Страшный мир. Возмездие. Ямбы. Итальянские стихи. Разные стихотворения. Арфы и скрипки. Кармен. Соловьиный сад. Родина. О чём поёт ветер. СПб.: Северо-Запад, 1994. - 511 с.

24. Богомолов Н. А. Георгий Иванов и Владислав Ходасевич (О литературном отношении поэтов)// Русская литература, 1990. - № 3, с. 48 - 57.

25. Богомолов H.A. В пропастях ледяного эфира (О творчестве Георгия Иванова) // Литературная газета. 1990. - 14 марта (№ 11), с. 5.

26. Богомолов H.A. Примечания// Иванов Г.В. Стихотворения. Третий Рим. Петербургские зимы. Китайские тени. М.: Книга, 1989, с.524 -574.

27. Богомолов H.A. Талант двойного зренья// Вопросы литературы. -1989. -№2, с.116 -142.

28. Богомолов H.A., Малмстад Джон Э. Михаил Кузмин: искусство, жизнь, эпоха. М.: «Новое литературное обозрение», 1996. - 319 с.

29. Борисов В. Потерянное отраженье. Портреты и автопортреты Георгия Иванова // Творчество. 1991. - №5, c.l 1 - 13.

30. Варшавский В. О Поплавском (Из книги «Незамеченное поколение»)// Борис Поплавский в оценках и воспоминаниях современников. СПб: Издательство «Logos»; Дюссельдорф: «Голубой всадник», 1993, с.ЗЗ - 53.

31. Ватто: Альбом /авт.-сост. М.Ю. Герман/. М.: Изобразительное искусство, 1984.-56 с.

32. Вейдле В. Георгий Иванов //Континент. -1977. № 11, с. 359 - 369.

33. Вейдле В. О тех, кого уже нет // Новый журнал. 1993. - № 192/193, с.313 -424.

34. Вейдле В. О поэтах и поэзии. Paris, YMCA PRESS, 1973. - 203 с.

35. Великовский С.И. Грани «несчастного сознания».Театр, проза, философская эссеистика А.Камю. М.: Искусство, 1973. - 239 с.

36. Венок Пушкину. Из поэзии первой эмиграции. М.: Эллис Лак, 1994. - 288 с.

37. Веселовский А.Н. Историческая поэтика. М.: Высшая школа, 1989. - 406 с.

38. Витковский Е.В. «Жизнь, которая мне снилась» // Иванова Г.В. Собрание сочинений. В 3-х т.: Т.1. Стихотворения. - М.: Согласие, с. 5 - 40.

39. Власкин A.A. Экзистенциональный тип сознания как проблема русской классики// V ручьевские чтения: Русская литература XX века: типы художественного сознания: Материалы межвузовской научной конференции. Магнитогорск, 1998, с.31 - 34.

40. Волошин М. Лики творчества. Л.,1988. - 848 с.

41. Гинзбург Л .Я. О лирике. Л., 1974. - 407с.

42. Гуль Р. Георгий Иванов (вст. ст.) //Иванов Г.В. (1894-1958). 1943 1958: Стихи. - Нью-Йорк: Новый журнал, 1958, с.5 - 16.

43. Гумилёв Н.С. Наследие символизма и акмеизм // Гумилёв Н.С. В огненном столпе. М.: Сов. Россия, 1991. - 416"с. (Русские дневники).

44. Гумилёв Н.С. Письма о русской поэзии. М.: Современник, 1990. - 833 с.

45. Гурвич И. Георгий Иванов: восхождение поэта // Вопросы литературы. -1998. Июль-Август, с. 36 - 54.

46. Гусман Б. 100 поэтов: литературные портреты. Тверь: «Октябрь», 1922 (на тит. 1923)-290, XXX с.

47. Джамбин С.Б. Коэффициент искажения //Новый мир. 1992. № 9, с. 207 -221.

48. Долинин А. Акмеизм //Долинин А. Достоевский и другие. М., 1989, с. 411 - 418.

49. Елецкий А. Литературный гардероб Георгия Иванова //Волга. 1995.- №7, с.129- 131.

50. Ермилова Е.В. Георгий Иванов (1894 1958)// Литература русского зарубежья 1920-1940. - М.: Наследие: Наука, 1993, с.220 - 240.

51. Ермилова Е.В. Иванов Г.В. // Писатели русского зарубежья (1918 1940). Справочник. - М.: РАН, UNUON. - 1994, ч. I, с. 222 - 223.

52. Ерофеева H.H. Ладья // Мифы народов мира. Энциклопедия в 2-х томах. -М.: Советская энциклопедия. 1992. - Т. 2, с.ЗЗ.

53. Жирмунский В.М. Георгий Иванов. «Вереск». Вторая книга стихов. Альциона. Москва Петроград, 1916.//Русская воля, 1917.- № 15, с.7

54. Жирмунский В.М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. Л.: Наука, 1977. -407 с.

55. Жирмунский В.М. Теория стиха. Л.: Сов. писатель, 1975. - 664 с.

56. Завалишин Предисловие //Г. Иванов. Петербургские зимы. Нью-Йорк: Изд. им. Чехова, 1952, с. 7 -15. ,

57. Заманская В.В. Доминанты художественного сознания XX века//V ручьев-ские чтения. Русская литература XX века: типы художественного сознания: Материалы межвузовской научной конференции. Магнитогорск, 1998, с. 11 -16.

58. Заманская В.В. Русская литература первой трети XX века: проблема экзистенциального сознания: Автореф. дис. д-ра филол. наук. Екатеринбург, 1997.-34 с.

59. Захаров А. О раннем поэтическом мире Георгия Иванова. К столетию со дня рождения //Филологические науки. 1995. - № 1, с.З - 16.

60. Захаров А.Н. Поэтический мир Георгия Иванова 1930 1950-х годов // Филол. науки. - 1996. - № 1, с. 23 -34.

61. Злобин В. Памяти поэта. Георгий Иванов // Возрождение. 1958. - Тетр. 82, с. 119-122.

62. Злобин В. Человек и наши дни // Литературный смотр. Париж, 1939, с. 158-163.

63. Иванов Г. Предисловие// Н.С. Гумилёв. Письма о русской поэзии. Пг.: Мысль, 1923, с. 5 - 10.

64. Иванов Г.В. Блок //Иванов Г.В. Стихотворения. Третий Рим. Петербургские зимы. Китайские тени. М.: Книга, 1989, с. 423 - 433.

65. Иванов Г.В. Собрание сочинений. В 3-х т.: Т. 1. Стихотворения. - М.: Согласие, 1993. - 656 с.

66. Иванов Г.В. Собрание сочинений. В 3-х т.: Т.2. Проза. - М.: Согласие, 1993.-480 с.

67. Иванов Г.В. Собрание сочинений. В 3-х т.: Т.З. Мемуары. Литературная критика. - М.: Согласие, 1993. - 720 с.

68. Иваск Ю. Рифма (Новые сборники стихов) //Опыты. 1953,- № 1, с. 191 -199.

69. Иваск Ю. Русские поэты. Н.Гумилёв. Г.Иванов//Новый журнал. 1970. -Кн. 98, с. 131-143.

70. Иваск. Ю. О послевоенной эмигрантской поэзии. // Новый журнал. 1950. -№23, с.195-214.

71. Казак В. Энциклопедический словарь русской литературы с 1917 г. -ч.П. -Лондон, 1988, с. 316-317.

72. Камю А. Бунтующий человек. Философия. Политика. Искусство. М.: Политиздат, 1990. - 415 с. - (Мыслители XX века).

73. Коростелёв О. Комментарии к «Комментариям»: эмигрантская молодёжь // Литературное обозрение. -1996. № 2, с. 11 - 15.

74. Коростелёв O.A. Поэзия Георгия Адамовича: Дис. канд. фил. наук: 10.01.01.-М., 1994.-151 с.

75. Коростылёв О., Федякин С. <примечания> // Независимая газета. 1994. -9 ноября, с.5.

76. Костова М. Между играта и откровението: Прозата на Георгий Иванов. -София: Светра, 1995.

77. Крейд В. (вст. статья) //Звезда. 1993. -№ 1, с. 3-22.

78. Крейд В. Борис Поплавский и его проза // Юность. 1991. - № 1, с.29 - 42.

79. Крейд В. Георгий Иванов в литературной жизни. 1910 — 1913 г.//Новый журнал. 160, с. 162 - 175.

80. Крейд В. О Г.В. Адамовиче //Адамович Г. Одиночество и свобода. -М.:РеспубликаД996,с.5 -13.

81. Крейд В. Комментарии // Звезда. 1993. - № 1, с. 121.

82. Крейд В. Неизвестная заметка Георгия Иванова //Новый журнал. 1988. - № 172/173, С.331 -339.

83. Крейд В. Об авторе этой книги // Иванов Г. Мемуары и рассказы (Сост. В.Крейд). М.: Прогресс - Литера, 1992, с. 3 - 22.

84. Крейд В. Петербургский период Георгия Иванова. Menatly (N.Y.) - Эрмитаж, 1989. -190 с.

85. Крейд В. Поэзия первой эмиграции// Ковчег: поэзия первой эмиграции. -М.: Политиздат, 1991, с. 3 21.

86. Кублановский Ю. Голос, укреплённый отчаянием // Новый мир. 1994. - № 9, с. 227-231.

87. Кузмин М.А. О прекрасной ясности. Заметки о прозе //Поэтические течения в русской литературе конца XIX начала XX века: Литературные манифесты и художественная практика: Хрестоматия - М.: Высшая школа, 1988, с. 96 - 102.

88. Кьеркегор С. Страх и трепет. М.: Республика. 1993. - 383 с.

89. Лекманов O.A. Акмеисты: поэты круга Гумилёва: Статья первая// Новое литературное обозрение. М., 1996. - №17, с. 168 -184.

90. Лозинский М.Л. Георгий Иванов. Отплытие на о. Цитеру. Поэзы. Книга I. Издательство «Ego» СПб.,1912// Гиперборей. СПб.,1912. - Декабрь, 3, с. 30.

91. Лотман Ю. Чужое слово в поэтическом контексте // Лотман Ю. Анализ поэтического текста.-Л.: 1972, с.110 113.

92. Лунц Л.Н. Цех поэтов //Книжный угол. Пг., 1922. - №8, с.48 - 49.

93. Мандельштам О.Э. О собеседнике //Мандельштам О.Э. Сочинения. В 2-х т.:Т.2. - Тула: Филин, 1994, с.145 -151.

94. Мандельштам О.Э. Утро акмеизма// Мандельштам О.Э. Сочинения в 2-х т.: Т.2. Тула: Филин, 1994, с.257 - 261.

95. Марков В. О поэзии Г. Иванова //Опыты, 1957 - № 8, с. 83 - 92.

96. Марков В. Русские цитатные поэты: заметки о поэзии П.А. Вяземского и Георгия Иванова// То honor Roman Jakobson. The Hague - Paris, 1967. - Vol.2, C.1273 -1287.

97. Мельников H. Сквозь мировое уродство. О «Распаде атома» Георгия Иванова // Литературное обозрение. -1993 № 5, с. 46 - 49.

98. Менегальдо Е. Воображаемая вселенная Бориса Поплавского // Литературное обозрение. 1996 - № 2, с 16 -28.

99. Мережковский Д. Пушкин // Пушкин в русской философской критике, конец XIX первая половина XX века - М.: Книга,1990. - с.92 - 160.

100. Михайлов О.Н. Литература русского зарубежья. М.: Просвещение, 1995. -429 с.

101. Мосешвили Г. (комментарии)// Иванов Г.В. Собрание сочинение в 3-х т.: Т.1. Стихотворения. -М.: Согласие, 1993, с.595 632.

102. Мосешвили Г. «Между человеком и звёздным небом» // Литературное обозрение. 1996. - №2, с. 4 - 7.

103. Мочульский К. «Розы». Стихи Георгия Иванова // Современные записки. -1931.-№46, с. 501-503.

104. Мочульский К. Классицизм в современной русской поэзии // Современные записки. -1922. T. XI, с.368 - 379.

105. Н.М.П. Георгий Иванов. «Петербургские зимы». Париж: Издательство «Родник», 1928 // Воля России. -1928. - №> 12, с. 121 - 122.

106. Набоков В. Б. Поплавский «Флаги»// Борис Поплавский в оценках и воспоминаниях современников. СПб.: Издательство «Logos»; Дюссельдорф: «Голубой всадник», 1993, с. 166 - 168.

107. Неклюдова М.Г. Традиции и новаторство в русском искусстве конца XIX начала XX века. - М.: Искусство, 1991. - 396 с.

108. Оксенов И. Георгий Иванов. Лампада. Собрание стихотворений. Книга первая. «Мысль» // Книга и революция. Пг.: Гос. Изд-во., 1922. - № 7 (19), с. 62-63.

109. Ораич Д. Цитатность //Russian literature. 1988. - ХХШ-И, февраль, сЛ 13 -132.

110. Отшельник (пс. М.Кузмина). Георгий Иванов «Горница». Книга стихов (СПб. Кн. Изд. Гиперборей. 1911. Ц.1 р.)// Петроградские вечера. Пг.,1914. -№3, с.233.

111. Офросимов Ю. Георгий Иванов. «Сады». Третья книга стихов. Петербург: Изд-во Петрополис, 1921// Новая русская книга. - 1922. - № 2, с. 21.

112. Павлинов С.А. История моей души: Поэма Н.Гоголя «Мертвые души». -М.: 1997. 80 с.

113. Павлинов С.А. Тайнопись Гоголя: «Ревизор». М., 1996. - 64 с.

114. Павлинов С.А. Философские притчи Гоголя: Петербургские повести. М., 1997.-80 с.

115. Переписка через океан Георгия Иванова и Романа Гуля // Новый журнал. -1980. №40, с. 182-210.

116. Петров И.В. Акмеизм как художественная система (к постановке пробле- -мы): Дис. канд. фил. наук: Екатеринбург, 1998. - 289 с.

117. Петров И.В. Проблемы акмеизма в журнале «Russian Literature» (Amsterdam) // Русская литература XX века: направления и течения. Екатеринбург, 1995-Вып. 2, с. 150-154.

118. Полянин А. (С.Парнок). Георгий Иванов. «Сады». 3-я книга стихов. Петербург: Изд-во Петрополис, 1921// Шиповник. - М., 1921. - № 1, с. 173.

119. Померанцев К. Оправдание поражения: Георгий Иванов, Владимир Смоленский, Юрий Одарченко //Литературное обозрение. 1990. - № 7, с. 15 - 32.

120. Померанцев К. Сквозь смерть. Главы из книги воспоминаний // Литературное обозрение. 1989. - № 11, с. 79 - 83.

121. Поплавский Б. Аполлон Безобразов // Юность. 1991. - №2, с.2 - 17.

122. Поплавский Б. Стихотворения. Томск: Издательство «Водолей», 1997. -192 с.

123. Поплавский Б.О мистической атмосфере молодой литературы в эмиграции // Числа Париж. - 1930. - №3, с.308 - 311.

124. Потёмкин П.П. Георгий Иванов. «Сады». Третья книга стихов. Петербург: Изд-во Петрополис, 1921// Новости литературы. - Берлин, 1922. - № 1, с.55-56.

125. Прохорова И. «Когда б вы знали из какого сора»: несколько общих наблюдений над «Распадом атома» Г. Иванова // Литературное обозрение. 1991. - № 2, с. 93 - 94.

126. Раев М.И. Россия за рубежом. История культуры русской эмиграции, 1919- 1939. М.: Прогресс - Академия, 1994. - 289 с.

127. Розанов В.В. Опавшие листья. М.: Современник, 1992. - 543 с.

128. Сартр Ж,- П. Тошнота //Иностранная литература. 1989. - №7, с. 5 - 133.

129. Слободнюк С.Л. «Дьяволы» «серебряного» века: (древний гностицизм и русская литература 1890 1930 гг.). СПб.:Алетейя, 1998.-427 с.

130. Смирнов В. Георгий Иванов // Знамя. 1987. - № 3, с. 140 - 141.

131. Смоленский В. А. «Портрет без сходства» Георгия Иванова // Возрождение.- 1954. № 32, с. 139 - 142.

132. Стахова М. Георгий Иванов // Бавин С., Семибратова И. Судьбы поэтов серебряного века: Библиографические очерки. М.: Книжная палата, 1993, с. 182 -187.

133. Струве Г.П. Русская литература в изгнании. Нью-Йорк: Изд. им. Чехова, 1956.-408 с.

134. Терапиано Ю. О зарубежной поэзии 1920 1960 годов // Муза диаспоры. -Франкфурт-на-Майне, 1960, с. 7 -25.

135. Терапиано Ю.К. Встречи. Нью-Йорк: Изд. им. Чехова, 1953. - 204 с.

136. Тименчик Р.Д. Заметки об акмеизме // Russian Literature. 1974. - № 7/8, с. 23-47.

137. Тименчик Р.Д. Текст в тексте у акмеистов // Учён. зап. тарт. университета.-Вып. 567.-1981, с. 65 75.

138. Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифо-поэтического: Избранное. М.: Издательская группа «Прогресс» - «Культура», 1995.-624 с.

139. Топоров В.Н. Роза// Мифы народов мира. Энциклопедия в 2-х томах. -Т.2 М., Советская энциклопедия, 1992, с. 386 - 387.

140. Тростников В. Сквозные мотивы лирики Анненского // Известия АН СССР. Сер. лит. и яз. Т.52. - 1991, с.328 - 337.

141. Уразаева Т.Т. Лермонтовские образы и мотивы в «Поэме без героя» А.Ахматовой // V ручьевские чтения. Русская литература XX века: типы художественного сознания: Материалы межвузовской научной конференции. -Магнитогорск, 1998, с. 50 52.

142. Федоров А. Иннокентий Анненский: Личность и творчество. Л.: Худ. лит., 1984. - 225 с.

143. Федотов Р.П. О парижской поэзии // Вопросы литературы. 1990. - № 2, с. 231 -238.

144. Филин М. Венок на далёкую могилу, или русский пароль в изгнании// Венок Пушкину. Из поэзии первой эмиграции. М.: Эллис Лак, 1994, с. 5 - 16.

145. Фролова Г. А. Художественный мир И. Анненского и проблемы русской литературы: Дис. канд. филол. наук: 10.01.01. Саратов, 1995. - 127с.

146. Херасков И. Певец эмигрантского безвременья // Возрождение. 1951 -Тетр. 13, с.146 - 178.

147. Хмельницкая Т.Ю. «Вернулся в Россию стихами» О зарубежной лирике Георгия Иванова //Литературное обозрение. 1994. - 11/12, с. 46 - 52.

148. Ходасевич В. «Отплытие на остров Цитеру» //Ходасевич В. Колеблемый треножник: Избранное. -М.: Сов. писатель, 1991, с. 603 607.

149. Ходасевич В.Ф. Собрание стихов. М.: Центурион, Интерпракс (серия «Серебряный век»), 1992. - 448 с.

150. Цветаева М.И. История одного посвящения // Собрание сочинений. В 7-ми т.: Т.4. Воспоминания о современниках. Дневниковая проза. - М.: Эллис Лак, 1994, С.149 - 158.

151. Цетлин М. Борис Поплавский. «Флаги» // Борис Поплавский в оценках и воспоминаниях современников. СПб.: Издательство «Logos»; Дюссельдорф: «Голубой всадник», 1993, с. 179 - 180.

152. Цит. по: Из воспоминаний Анны Ивановны Ходасевич, урождённой Чул-ковой //Ходасевич В.Ф. Собрание стихов. М.: Центурион, Интерпракс (Серия «Серебряный век»), 1992, с.413 - 433.15?. Чернышев А. Георгий Иванов // Дружба народов. 1989. - № 7, с. 108.

153. Чуковский Н.К. Литературные воспоминания. М.: Советский писатель, 1989 -329 с.

154. Шаповалов М. Георгий Иванов и Александр Блок // Нева. 1988. - № 10, с. 167.

155. Шаповалов М. Замело тебя, счастье, снегами.// Простор. 1988. - № 6, с. 170-172.

156. Шаповалов М. Мы жили тогда на планете другой // Волга. 1986 - № 6, с.111.

157. Шестов Л. A.C. Пушкин // Пушкин в русской философской критике, конец XIX первая половина XX века. - М.: Книга, 1990, с.194 - 206.

158. Шестов Л. Сочинения в 2-х т.: Т. 2 М.: Наука, 1993. 559 с.

159. Шульман Э. Работа над книгой. Георгий Иванов. Из литературного наследства // Литературное обозрение. -1994. № 11/12, с. 61 - 68.

160. Эйхенбаум Б.М. О поэзии. Л.: Советский писатель, 1969. - 551с.

161. Якобсон А.0 поэзии гармонической и трагической // Новый журнал. -1988, № 172/173, с. 340 356.16?.Яконовский Е. «Принц без короны»// Возрождение. 1958. - Тетр. 82, с. 122-126.16З.Яновский В. Поля Елисейские. Нью-Йорк, 1983. - 311 с.