Аристократия в составе раннестюартовской титулованной знати: 1603-1629 тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 07.00.03, доктор исторических наук Федоров, Сергей Егорович

• Федоров, Сергей Егорович
• доктор исторических наук
• 2005

Оглавление диссертации доктор исторических наук Федоров, Сергей Егорович

Введение.

Часть I.

Аристократия и титулованная знать в дискурсах конца

XVI -XVII веков.

1.1. «Aristocratia» в лексическом дискурсе конца XVI -XVII веков.

I. II. Знать в антикварном дискурсе конца XVI —XVII веков.

I. III. Титулованная знать в дискурсе официальных протоколов и регламентов.

I. IV. Титулованная знать в дискурсе пэрского права.

Часть П. //

Накануне смены династий.

II.I. Английская титулованная знать между 24 марта и 21 июля 1603 года.

H.I.I. Групповая и внутригрупповая структура.

II.I.II. Политические карьеры титулованной знати: позднетюдоровская аристократия.

II.II. Ирландская титулованная знать между 24 марта и 21 июля 1603 года.

II.II.I. Групповая и внутригрупповая структура.

II.II.II. Титулованные ирландцы и формирование ирландской аристократии.

II.III. Шотландская титулованная знать между 24 марта и 21 июля 1603 года.

П.Ш.1. Групповая и внутригрупповая структура.

ПЛП.П. Шотландская титулованная знать и формирование аристократии.

Часть Ш.

Раннестюартовская титулованная знать и аристократия: Английский порядок (1603-1615).

III.I. Знать династии.

III.I.II. Номинанты: индивидуальные судьбы и мотивы.

III.I.IU. Креации.

III.I.II.II. Продвижения.

III.I.II ЛП.Реабилитации.

III.I.II.IV. Структура подгруппы.

III.II. Титулованная знать: групповая и внутригрупповая структура.

III.III. Политические карьеры титулованной знати: структура аристократии.

Часть IV.

Раннестюартовская титулованная знать и аристократия: Английский порядок (1616-1629).

IV.I. Знать династии.

IV.I.II. Номинанты: индивидуальные судьбы и мотивы.

IV.I.II.I. Родственники.

IV.I.II.II. Клиенты. rV.IJI.III. «Покупатели».

IV. 1.П1. Структура подгруппы.

IV Л. Титулованная знать в 1616-1629 годах: групповая и структура.

IV.Неполитические карьеры раннестюартовской титулованной знати: структура раннестюартовкой аристократии.

Часть V.

Британская периферия.

V .1. Шотландская титулованная знать и аристократия

1603-1629).

V.II. Ирландская титулованная знать и аристократия

1603-1629).

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Аристократия в составе раннестюартовской титулованной знати: 1603-1629»

Даже на фоне масштабных трансформаций, изменивших социальную организацию английского общества со времен Реформации, раннестюартовская эпоха занимает исключительное место. Именно при Якове I и Карле I Стюартах интенсивность этих процессов достигла своей кульминации, определив содержание одного из ведущих конфликтов в ходе Великого мятежа.

Целостное осмысление структурных сдвигов в английском обществе, предшествовавших событиям середины XVII века, должно базироваться не только на определении форм и направлений социальной мобильности, изучении структуры различного рода новообразований и институтов, но и на исследовании традиционных групп, представлявших общество старого порядка.

Важность и перспективность изучения социальных сдвигов, происходивших в коллективном портрете раннестюартовской знати1 (от ее титулованных представителей до эсквайров), были осознаны британской историографией еще в ходе знаменитой дискуссии о природе английского джентри, но и за прошедшие с того времени десятилетия тема не потеряла своей актуальности. С одной стороны, полемика о «тюдоровской революции» и ее последствиях не только открыла новые горизонты в изучении внутренней организации «политического класса», переключив внимание историков на исследование титулованной знати, но и продемонстрировала условность ее отождествления с наиболее привилегированной частью английского общества - аристократией. С другой стороны, локальные исследования, а также работы, обобщающие накопленные при анализе провинциальных сообществ материалы, продемонстрировали необходимость переосмыслить тезис о «кризисе аристократии». При этом актуальной становилась не столько задача, ориентирующая историков на изучение углублявшегося в середине XVI - первой половине XVII веков процесса политической консолидации титулованной знати, сколько перспектива, связанная сисследованием форм и механизмов распределения властных полномочий внутри самого «политического класса». Очевидно, что под влиянием наметившейся за последние два десятилетия тенденции рассматривать предреволюционные события в рамках единого британского контекста такая перспектива могла бы открыть ранее не известные аспекты.

Аналитические подходы и практики, закрепившиеся в историографии за последние два десятилетия, не только способствовали моделированию исторических процессов первой половины XVII века, но и раскрыли в социальной истории Англии раннего нового времени аспекты, требующие дополнительного изучения. В частности, перспективы культурно-антропологического метода, продемонстрированные при изучении движений городской бедноты, деревенских пауперов, протопролетарских новообразований, народной культуры в целом, остаются пока не реализованными в рамках исследований как по истории раннестюартовской аристократии, так и титулованной знати в целом. Тем не менее, использование этого метода может способствовать более точному внесению корректив в устоявшиеся концепции и при этом исключить возможную при «ревизиях» такого рода упрощенную интерпретацию изучаемого материала.

Предметом данного исследования является раннесттоартовская аристократия в составе английского, ирландского и шотландского порядков титулованной знати.

Хронологические рамки работы формально ограничены 1603-1629 годами. Нижняя граница определяется кончиной Елизаветы Тюдор и воцарением Якова I Стюарта на английском троне; верхняя - роспуском последнего предреволюционного парламента Стюартов и началом «персонального правления» Карла I, с одной стороны, затяжной паузой в креациях и продвижениях знати - с другой. С точки зрения исследуемой проблематики это был период наиболее интенсивных и значительных за всю историю британской титулованной знати изменений в составе английского, ирландского и шотландского порядков, отражавших основное содержание династической программы первых Стюартов. Динамика развития пэрской политики Якова I и Карла I позволила выделить врамках рассматриваемого периода основной водораздел - 1615 год, который был связан с началом возвышения всесильного фаворита двух первых Стюартов Джорджа Вилльерса, будущего герцога Бекингема, активно влиявшего - в отличие от своих предшественников (Филипп Герберт, граф Монтгомери и Роберт Карр, граф Сомерсет) - на персональный состав креаций и продвижений.

Цель исследования состоит в том, чтобы на основе методов культурно-антропологического и социологического анализа определить состав и групповую динамику раннестюартовской аристократии и титулованной знати в указанный период.

Историография, связанная с изучением раннестюартовской аристократии и более широко - титулованной знати, обладает рядом особенностей системно-методического (позднее - методологического) и концептуального характера, позволяющих видеть в ее развитии то ослабевающую, то усиливающуюся преемственность. Уже в первой половине XVII века формируются основы двух активно используемых и впоследствии развиваемых подходов, определяющих рамки соответствующих объектов исследования.

В первом случае речь идет об отдельных представителях английской титулованной знати и аристократии, индивидуальные портреты которых тщательно создаются в соответствии с возможностями историко-биографического метода. Второй подход предусматривает анализ этих двух социальных феноменов с точки зрения их групповой целостности; при этом независимо от объема воссоздаваемого материала исходным для историков служит варьируемый в различных пределах просопографический материал (сначала данные генеалогии, затем по мере совершенствования самого исследовательского приема -ономастики, сфрагистики, нумизматики, демографии и т.д.).

Со второй половины XVIII и по сей день каждый из указанных подходов начинает испытывать на себе влияние сначала различных философских, а позднее - социологических, антропологических и культурологических теорий,tопределявших дискурс методологических исканий самих исследователей, но при этом сохраняет общие рамки «ремесленной» технологии.

В 20- 30-е годы XX века концептуальная сторона таких исследований значительно обогащается, проявляясь в стремлении рассматривать раннестюартовскую аристократию либо как одну из составляющих последовательного развития тюдоровской знати, либо как самостоятельный феномен, отражающий качественно новую фазу изменений в правящей элите, знаменовавшую собой начало длительного поступательного процесса, приведшего Англию к становлению одного из вариантов социальной структуры индустриального типа.

В послевоенное время в связи с дебатами относительно методов социальной истории2 феномены раннестюартовской аристократии и титулованной знати за редкими исключениями теряют в работах исследователей самодостаточный характер. Оба явления не только активно включаются в масштабные схемы «национальных» и «локальных» стратификаций, но и постепенно становятся частью не менее впечатляющей по своим последствиям дискуссии о социальных предпосылках английской революции середины XVII века.

Интерес к целостной трактовке феномена раннестюартовской титулованной знати был до известной степени характерен уже для ее современников. В рамках так называемого антикварного движения предпринимаются первые попытки реконструировать историко-генетический аспект этого социального явления главным образом через призму его понятийно-терминологических соответствий. Технология, характерная для «исследовательского» почерка антиквариев, позволяла устанавливать необходимую логическую связь понятий и их смысловых предикатов, с легкостью преобразуемую в структуру изучаемого явления (У. Кэмден, Д. Гвиллим, У. Сегар, Дж. Селден и др.). Именно тогда, в первой половине XVII века, антиквариями воссоздается тот начальный источниковый массив, часть из которого и по сей день составляет исследовательскую базу для историков.

В конце XVII - XVIII века «научная» традиция постепенно обогащается новыми материалами, появление которых было связано с активизировавшейся в те годы практикой издания исторических памятников, относящихся к истории отдельных знатных семей и родов. Развитие исследований в этот период в значительной степени подкрепляется совершенствующимися приемами антикварной деятельности (Д. Николе) и новыми веяниями европейского энциклопедизма (А. Коллинз). В работах возрастает роль описательных приемов в изучении не только отдельных персоналий, но и в реконструкции коллективных портретов знати3.

В XIX веке на общем фоне публикаций историко-биографического плана4 расширяются возможности просопографических исследований. Создаются первые своды истории родов британской титулованной знати,5 в которых точность реконструкции индивидуальных биографий знати определяет основные черты коллективного образа реконструируемой таким образом группы. При этом работающие в таком ключе историки впервые выделяют в качестве своей особой задачи историю различных групп знати (пэрство, собственно титулованная знать, выморочные или угасшие титулы и семейства). Именно в этот период такие группы начинают осознаваться в качестве элементов политической истории, а характерные для них признаки рассматриваются в качестве основы для первичной групповой классификации6. Однако подобные примеры системного исследования оставались единичными: число публикаций, ориентированных на воссоздание отдельных биографий знати значительно перекрывает количество просопографических исследований8.

Появление фундированных сводов, объединявших историю многих знатных родов, способствовало оживлению интереса к проблематике со стороны представителей историко-правовой школы. Значительным вкладом в изучение вопроса была серия работ Г. Раунда. Ему принадлежит заслуга первого обобщения по проблемам так называемого пэрского права9. Опираясь на отчеты Королевской комиссии по привилегиям, и в первую очередь на опубликованныеРидесдейловским комитетом материалы, Раунд не только систематизировалсредневековые источники по пэрскому праву, но и предпринял попыткурассмотреть титулованную знать в контексте споров английских судей и юристово статусе британских пэров. Он был близок к тому, чтобы видеть враннестюартовских лордах особый сословно-правовой институт - аристократию,сохранивший в себе многовековую преемственность. Раунд, таким образом, первымсреди британских исследователей попытался снять царившую в их работахтерминологическую путаницу, отождествив групповые рамки английскойаристократии с наследственным пэрством и исключив тем самым синонимическоеупотребление обоих понятий. Подход Раунда получил дальнейшее развитие вработах его последователей Дж. Эллиса и Ф. Палмера уже в послевоенное время юВариант концептуального осмысления накопленного материала индивидуальных и коллективных биографий титулованной знати, представленный работами Раунда, оставался длительное время единственной в своем роде попыткой. Только в 1930-е годы в исследованиях американского историка Д. Уилсона, заслуги которого в изучении данной проблематики несправедливо замалчиваются современными историографами, обозначаются контуры еще одного, ставшего впоследствии общепринятым подхода. В его работах проблематика, связанная с изучением раннестюартовсой титулованной знати, обретает совершенно новые черты, теряя прежнюю характерную для работ его предшественников самодостаточность. Английские лорды и титулованные особы впервые начинают рассматриваться как неотъемлемая часть крупномасштабной проблемы - двух гражданских войн или революции середины XVII столетия. Было бы ошибочным утверждать, что до Уилсона титулованная знать не фигурировала в исследованиях по истории гражданских войн, но ее присутствие в работах такого рода носило скорее вспомогательный, в некоторых случаях иллюстративный характер. Это были упоминания об отдельных представителях знати, проявивших себя главным образом на административном, военном или религиозном поприще. Никто из егопредшественников не ставил перед собой задачи осмыслить роль титулованной знати в событиях середины XVII столетия.

Уилсон впервые исследовал механизмы политической активности титулованной знати в первой половине XVII века, полагая, что именно в этот период она начинает оформляться в подобие политического класса, посредством патроната завоевавшего государственный аппарат и укрепившего авторитет со стороны короны. Уилсон был первым среди американских исследователей прошлого столетия, обратившим внимание на определенный разрыв в процессах формирования тюдоровской и стюартовской титулованной знати. Он полагал, что в XVI и XVII веках, несмотря на известную схожесть внутригрупповой динамики, складываются независимые друг от друга условия для политической консолидации знати и джентри. Отмечаемые Уилсоном процессы отличались тем, что только при Стюартах прежние, основанные на принципах социально-имущественного единства групповые признаки знати окончательно вытесняются, и она безвозвратно становится «политическим классом». В этом тезисе усматривается влияние его университетского коллеги Д. Нотестейна, активно в те годы выступавшего с позиций функционализма и.

Уилсон, как известно, не принадлежал к плеяде социальных историков, и его выводы о природе изменений в коллективном портрете титулованной знати вытекали из метких наблюдений над политической и административной историей предреволюционной Англии. Тем не менее его выводы во многом предвосхитили тот интеллектуальный подъем, который определил более конструктивный интерес к проблеме титулованной знати среди американских историков конца 1950-1960-х годов. Этот подъем был связан с попыткой уточнить возможности социального анализа в интерпретации событий первой половины XVII века.

11Д. Хекстер, а затем П. Загорин, упоминавшие в своих работах заслуги Уилсона, сформулировали ряд положений, предопределивших дальнейшую исследовательскую перспективу. Речь шла о системе тезисов, тогда еще не во всем доказанных, рассчитанных главным образом на углубление научного представленияо социальных факторах революции. Позиция Хекстера и Загорина определялась их тесными контактами с британскими историками, в то время активно спорившими о джентри и одновременно пытавшимися сформулировать очередную программу13исследований в области социальной истории.

К моменту выхода в свет работ Хекстера и Загорина знаменитый спор о джентри вступил в новую фазу. Сторонники Р. Тоуни, с одной стороны, и X. Тревор-Роупера - с другой, продолжили дальнейшее размежевание, обнаружив необходимость дополнительных аргументов в предлагаемых ими интерпретациях. Часть из них видели дальнейшую перспективу в «переписывании» социальной истории Англии «снизу» и предлагали создать схемы социальной структуры в национальном масштабе; другие усматривали выход из сложившейся ситуации в исследовании локальных или провинциальных сообществ с характерной для них стратификацией.

Интеллектуальные споры поражали своей остротой, но ситуация с созданием масштабных схем «национальной» стратификации складывалась далеко не в пользу участников спора о джентри. Дело в том, что, по справедливому наблюдению Л.П. Репиной, первенство в подобного рода построениях принадлежало марксистским историкам,14 среди которых лидировали Э. Хобсбоум и К. Хилл.15 В этом смысле активно сотрудничавшие с британскими историками Хекстер и Загорин, заинтересованные в создании своей собственной модели национальной стратификации, не могли не осознавать, на каком направлении будут сосредоточены усилия их английских коллег-марксистов. Предложенная ими схема, должно быть, уже тогда подавалась как альтернатива той, что разрабатывали единомышленники Хобсбоума и Хилла.

Хекстер и Загорин ориентировали историков на известный пересмотр традиционного представления о расстановке сил в подготовке гражданских войн середины XVII столетия. «Переписывая» заново известные события, эти историки предложили рассматривать основное содержание периода как реализацию готовившейся на протяжении предшествующих десятилетий «великойконституционной революции», главными антагонистами в которой выступали представители различных подгрупп «политического класса».

Использование понятия «политический класс» в качестве исходного для последующего анализа облегчало идентификацию основного конфликта эпохи в среде правящего класса. Пришедшая на смену «умеренной» революции «демократическая волна» была лишь временным успехом тех групп, которые по традиции были исключены из так называемой «политической» нации, в то время активно группировавшейся и тем самым испытывавшей текущие сложности.

Отрицание позитивных сдвигов в расстановке политических сил в ходе гражданских войн середины XVII столетия во многом способствовало выдвижению на первый план тезиса о несущественном характере социальных последствий революции, так и не затронувших принципиальных моментов в организационном устройстве общества. На практике это означало, что события середины века рассматривались Хекстером и Загориным как результат политической консолидации правящей элиты и титулованной знати в целом, начавшейся еще при последних Тюдорах.

Д. Эймлер, начинавший в те годы свои исследования по истории предреволюционной Англии, ученик Хилла, но при этом идейный сторонник Тоуни, опубликовал в 1963 году свой первый капитальный труд, посвященный борьбе за конституцию.16 В целом далекая от сюжетов, разрабатываемых Хекстером и Загориным, эта книга, тем не менее, своими отдельными сюжетами касалась поднятой ими проблематики. Оставаясь на протяжении всей своей жизни весьма далеким от того, чтобы вслед за свои учителем признать в событиях середины XVII века революцию, он все-таки не разделял убежденности своих американских коллег относительно ее итогов. Полагая, что ограниченные сдвиги имели место практически во всех сферах английской жизни того времени, он затронул важнейший момент, связанный с интересующей меня тематикой. Выйдя за рамки собственно конституционных и религиозных проблем середины столетия, он указал на значение, которое имели социальные и экономические различия для поляризациисил в ходе гражданских войн. В частности, он оставался убежденным сторонником включения геоэкономических компонентов в создание любых стратификационных схем, описывающих состояние английского общества той поры. Он был далек от категоричности Загорина, однозначно разделявшего политические силы на «двор» и «страну», и полагал, что экономические различия между отдельными английскими графствами и регионами имели куда более важное значение для политической ориентации обитавшего на их территориях населения, чем это было принято считать. Предвосхитивший во многом подходы, характерные для представителей локальной истории, он предложил рассматривать национальную стратификацию как сочетание, возникающее из сложного переплетения локальных стратификаций, подчеркнув при этом, что один человек, будучи составным элементом различных по своему значению иерархий, мог обладать различными статусами и выдвигать, следовательно, неоднозначные требования. Тем не менее при наличии всех этих различий он допускал возможным выделять два основных фактора, определявших размежевание сил в ходе гражданских войн. Восточные и юго-восточные, густо населенные и экономически развитые графства давали один наиболее распространенный тип стратификации и способствовали ориентации элементов и групп такой структуры на интересы «парламента». Менее населенные и отсталые в экономическом отношении северные графства были на стороне короля и представляли собой иной тип стратификации. Знать, руководившая такими локальными сообществами, обретала в его исследовании соответствующие отличные друг от друга черты, определявшиеся геоэкономическими характеристиками таких территорий.

После выхода в свет монографии Эйлмера интерес к созданию масштабных стратификаций заметно ослабевает, и затем эта тема на продолжительное время перестает волновать британских историков, занятых изучением XVII века. На этом фоне марксистская историография весьма активно продолжает осваивать предложенную Томпсоном тематику, и число работ, посвященных «обездоленным» классам и массам, резко возрастает. При этом ощутимой становится известнаядиспропорция тематических исканий британских историков, указавших в свое время на необходимость исследований групповых размежеваний в среде «политического» или господствующего класса. Вплоть до появления фундаментального труда JI. Стоуна эта диспропорция оставалась непреодолимой.

В 1948 году JI. Стоун опубликовал статью, в которой выступал за обновление исследовательской практики специалистов по истории XVI-XVII веков при17помощи так называемой «социально-научной истории». Статья была вкладом ученого в так называемый спор о джентри и известным подспорьем к тезису его университетского наставника Р. Тоуни.

Как известно, в 1941 году Тоуни опубликовал свою программную работу, в которой выдвинул тезис о «возвышении джентри» во второй половине XVI —1 Япервой половине XVII веков. Обобщив в этой работе итоги своих многолетних исследований в области экономической истории19, Тоуни попытался показать, каким образом на протяжении почти ста лет в Англии совершался переход от старой феодальной собственности к собственности буржуазной. При этом, следуя логике манориальных подсчетов, он полагал, что накануне революции соотношение этих видов собственности складывается в пользу последней. В социальном плане это означало упадок старой аристократии и возвышение новой, групповая композиция которой оказывалась разнородной. Называя сложившуюся ситуацию «новым земельным балансом», Тоуни отождествлял владельцев рентабельных в экономическом отношении хозяйств-маноров (новая/ое знать/дворянство в его прочтении) с купечеством и прочими городскими предпринимательскими элементами, объединяя их в единый по своей природе класс.

Именно тогда, в 1940-е годы, Стоун, следуя логике благодарного ученика, активно поддерживал своего учителя, пытаясь на примере елизаветинской аристократии найти не столько известные доказательства правоты тезиса о подъеме джентри, сколько развить одно из выдвинутых в рамках этого тезиса положения. Речь идет о высказанном Тоуни предположении об упадке аристократии. Стоун, основываясь на принципах анализа своего учителя, попытался вскрыть причиныэтого упадка, связав их не столько с нерентабельными методами управления экономикой манора, сколько с расточительностью знати. Снабдив свои рассуждения извлеченными из архивных материалов доказательствами, он подсчитал, что две трети здравствующих в конце елизаветинского правления графов и баронов испытывали серьезные финансовые трудности и были близки к экономическому краху.

Вариант интерпретации одного из положений Тоуни, предложенный Стоуном,20вызвал критику со стороны X. Тревор-Роупера, указавшего на серьезные ошибки в определении размеров задолженности знати. Стоун, опубликовавший ответ, согласился с рядом выдвинутых замечаний, но остался верен предложенной в предыдущей статье концепции, усилив ее отдельные положения новыми статистическими данными.21Тревор-Роупер, не удовлетворенный результатами полемики с учеником00Тоуни, выступил с разгромной статьей, детально разбиравшей ошибки университетского наставника Стоуна. Он считал, что отмеченная Тоуни динамика является не более чем «оптическим обманом». Джентри, столь высоко возносимое Тоуни, оставалось даже перед революцией весьма раздробленным в политическом отношении образованием. Часть джентри, должно быть, наиболее преуспевающая, была задействована в управлении страной еще со времен Генриха VIII, часть же оставалась у себя в провинции, жила на доходы со ставших уже нерентабельными хозяйств и, естественно, была недовольна успехами своих прежних соседей, имевших доходные места при дворе. Разразившийся в середине XVII века конфликт, по мнению Тревор-Роупера, был инициирован именно той частью джентри, которая была лишена доступа к институтам власти. Склонная к религиозному радикализму, она поддержала индепендентов и, по существу, была ответственна за казнь короля.

Полемика между Стоуном и Тоуни с одной стороны, и Тревор-Роупером - с другой, помимо основного сюжета затронула еще один важный момент, который касался структуры «политического класса». Предлагаемая Тоуни комбинацияобъединяла в единое целое представителей старой феодальной знати и тех земельных собственников, которые управляли своими манорами, используя новые рентабельные технологии: первые, очевидно, составляли ядро имущего класса, вторые образовывали его интенсивно развивающуюся периферию. Основной конфликт эпохи, таким образом, по меньшей мере раздваивался, образуя клубок противоречий как в среде земельных собственников, так и за ее пределами. Тревор-Роупер, напротив, заметно упрощал схему, ограничивая сам конфликт рамками «основного земельного класса». Именно этот аспект полемики стал решающим для многих отечественных историков, касавшихся в своих работах самой дискуссии о джентри, и, естественно, критиковавших если не реакционность, то ограниченность взглядов Тревор-Роупера и поддерживавших, хотя не без оговорок, позицию Тоуни24.

Дальнейшее развитие полемики было связано с участием историковэкономического направления, переместивших акценты в критике позиции Тоуниисключительно на использованный им статистический материал. Недостатки«языка цифр», положенного в основу доказательств тезиса «о подъеме джентри»,стали предметом пристального внимания со стороны Д. Купера,25 позициякоторого во многом способствовала росту популярности концепции, предложенной 26Тревор-Роупером. Только в конце 1950-х годов благодаря усилиям К. Хилла и П. Загорина27 авторитетность тезиса «об упадке джентри» значительно пошатнулась. Оба ученых выступили против упрощения ряда социальных терминов в интерпретации Тревор-Роупера. Они считали неоправданным объединение в единое целое среднего и мелкого джентри, отождествление последнего с испытывавшей финансовые сложности категорией; им виделось преждевременным утверждение как об обязательной нерентабельности аграрного сектора экономики, так и прибыльности придворных должностей; религиозный радикализм был обязан своему распространению не только факторам экономического упадка, но был порождением более сложных перемен, произошедших в английском обществе;индепендентская «партия» выражала не только интересы среднего джентри, но и более зажиточных слоев и т.д.

Сложившаяся вокруг спора о джентри ситуация убеждала в наличии слабыхсторон в обеих интерпретациях причин и событий середины XVII века.

28Выступивший с обширной статьей Д. Хекстер постарался расставить необходимые акценты, упрекнув Тоуни в излишней увлеченности марксизмом, Тревор-Роупера в некритичном отношении к школе Л. Нэмира, а Стоуна в неверной интерпретации финансовой задолженности аристократии. Считая, что Стоун, завышая размеры долгов елизаветинских пэров, неверно трактовал причины «кризиса аристократии», он выдвинул положение, согласно которому основной причиной упадка аристократии в XVI веке была потеря военного контроля над крупным джентри. При этом ослабление былого могущества аристократии привело к тому, что инициатива в стране постепенно перешла от палаты лордов к общинам, собственно, повинным в эскалации конституционного и религиозного конфликта.

90В 1965 году почти сразу же после выхода его капитального исследования Стоун публикует упоминавшуюся хрестоматию «Социальные сдвиги и революция в Англии. 1540-1640», где в историографическом введении уточняет контуры своей новой концепции, ориентируя специалистов не на прежний тезис «о подъеме джентри», а на новый тезис «кризиса аристократии».

В самом общем виде предложенная ученым интерпретация «кризиса» выводила науку на признание трудностей, которые тюдоро-стюартовская аристократия испытывала в связи с необходимостью адаптироваться в условия постреформационного общества. Болезненный переход сказался на всех сферах жизнедеятельности последней, затронув как сферу экономических и финансовых интересов аристократии, так и область ее этических и религиозных представлений.«Панорама» кризиса разворачивалась Стоуном с учетом прежних критических замечаний, полученных от Тревор-Роупера и Хекстера в ходе полемики о джентри, но при этом сохраняла общую логику, намеченную исследователем в статье о елизаветинской аристократии. Стоун, соглашаясь с Хекстером, утверждал, что вовторой половине XVI века аристократия теряет свое прежнее военное могущество, но при этом, следуя логике своего учителя, указывал на оскудение ее богатства и сокращение территориальных владений. Новым аспектом кризиса, ранее не присутствовавшим в его статьях, оказывалось падение престижа и общественного положения.

Доходы аристократии заметно таяли уже при Генрихе VIII (утверждение, кстати, вызвавшее впоследствии заслуженные нарекания медиевистов), достигнув критической отметки в годы правления Елизаветы. Причиной оскудения аристократии при последних Тюдорах были, по мнению Стоуна, завышенные расходы, вызванные возросшей пышностью двора. Ситуация заметно изменяется с приходом к власти первых Стюартов, активно жаловавших фаворитам и новой аристократии земли и щедро расточавших всевозможные денежные дары, гранты и пенсии. Лишь незначительная часть старой аристократии смогла воспользоваться королевскими пожалованиями: на общем фоне подъема титулованной знати при Стюартах традиционное пэрство продолжало клониться к упадку. Назревавшая дисфункция раннестюартовсой аристократии усугублялась факторами политического и религиозного характера. Монархия под влиянием новой титулованной знати стала поддерживать непопулярные в обществе конституционные и религиозные преобразования, которые в конечном счете привели страну в состояние гражданской войны. Все составляющие кризиса умело подкреплялись статистическими выкладками, новыми архивными материалами и, как полагал сам Стоун, скорректированной методикой подсчета маноров.

Закрепившийся благодаря фундаментальному труду Стоуна подход к исследованию социальной элиты второй половины XVI - начала XVII веков оформил на долгие годы своеобразную систему представлений о тюдоро-стюартовской аристократии. Лежавшая в ее основе исследовательская модель и интерпретаторские приемы утверждали, по существу, конец традиционного группового единства, акцентируя внимание на кризисных, негативных тенденциях ее дальнейшего развития. В его концепции общество и элита поляризовались помере того, как на смену старым приоритетам и ценностям приходили новые, до той поры неизвестные. Трансформация социальных отношений в позднетюдоровской Англии привела к возникновению нового типа экономического и социокультурного единства, в рамках которого «традиционному» аристократу не оставалось места.

Усилившая доминировавший аспект позиции Тоуни в дискуссии о джентри с X. Тревор-Роупером, концепция Стоуна модернизировала смысл социальной дихотомии английского общества конца XVI - первой половины XVII веков и в этом смысле упрощала исходную задачу исторической реконструкции. Отождествив аристократию с пэрством, Стоун открыл для себя возможность воссоздать коллективный портрет анализируемой группы, расписав его характеристики в соответствии с принятой в те годы практикой малых социологических анкет. После знаменитого свода Кокейна это была вторая значительная попытка реконструкции персонального состава английской титулованной знати.

Можно спорить о точности осуществленной Стоуном выборки, упрекать его за излишний англоцентризм, определивший диспропорцию собственно английского, ирландского и шотландского материалов, но тем не менее его труд и по сей день остается непревзойденным ни по объему, ни по качеству использованного массива источников. Остается сожалеть, что критики, обрушившие свои замечания сразу после выхода книги в свет, обстоятельно разбирали в основном всю ту же манориальную статистику и препарировали опубликованный материал исключительно в русле полемики о джентри, оставляя за кадром исключительно важные вопросы30.

Помимо ключевой темы исследования, которая, как явствует из его заметок, опубликованных в том же 1965 году31, воспринималась им как перспективная и открытая для дальнейших изысканий историков и представителей смежных областей гуманитарного знания, монография о кризисе аристократии ставила массу проблем, решить которые в рамках одной, пусть даже такой фундаментальной публикации, было невозможно. Неясным оставалось, является лирост джентри синонимом численного возрастания группы, как считал Тоуни, или же речь должна идти о росте реального могущества его отдельных представителей, вливавшихся в состав титулованной знати. Каковы были политические и экономические причины несомненного упадка или кризиса определенной части джентри и отдельных представителей пэрства? Что по тем временам было более перспективным и прибыльным занятием: эффективное, с привлечением новых технологий ведение хозяйства или доходное место при дворе? Чьи интересы представляли парламентские лидеры в 1642 году, или какие силы реально стояли за их плечами? И многое другое. Тогда в полемике вокруг книги Стоуна эти вопросы остались незамеченными, но ответы на них последовали потом.

Прежде чем анализировать дальнейшее развитии историографии, хотел бы отметить существенные черты в эволюции представлений самого Стоуна. На протяжении 70-х - начала 90-х годов взгляды Стоуна не без влияния развернувшейся вокруг книги полемики претерпевают известную эволюцию, содержательные моменты которой были сформулированы в монографии об английской элите XVI-XIX веков, естественно, выходящей за рамки раннестюартовской тематики. В общем виде суть этих изменений сводится к следующему.

Социальные приоритеты, действовавшие в Англии со времен последних Тюдоров, обеспечивали достаточно свободный доступ нетитулованных особ к системе властных институтов и с легкостью определяли перспективу аноблирования. Лидирующее положение Англии во всевозможного рода технологических новациях и повсеместной индустриализации создавало достаточно терпимое отношение земельной элиты к адаптации в составе социальной верхушки преуспевающих предпринимателей и бизнесменов и их последующему «оземеливанию». Англия всегда отличалась наличием стабильной и достаточно гибкой политической системы, обеспечивавшей действия механизмов социальной адаптации и манипулирования традиционными привилегиями знати и расширявшей традиционное представление об аристократии как титулованномпэрстве до границ, открывавших доступ практически всем представителям крупной земельной собственности. Относительный промышленный и экономический упадок Великобритании за последние сто лет активно способствовал закреплению вышеназванных тенденций в целях сохранения политических интересов общества.

Нетрудно заметить, что коррективы, которые Стоун внес в концепцию «аристократии», во многом определялись тем влиянием, которое на него оказали работы X. Хабаккука33. Идея «кризиса» уступает место стадиальным обновлениям, носящим более или менее регулярный характер и организующим пэрство в подобие открытого класса.

При этом Стоун сохраняет известный интерес к проблематике своей знаменитой книги на протяжении всей оставшейся жизни. Дело было даже не в том, что, следуя традициям британской университетской практики, он издает в 1967 году сокращенный, рассчитанный на студенческую аудиторию вариант монографии о кризисе аристократии34, а затем в начале 1970-х заново возвращается к основным моментам предреволюционной ситуации, пытаясь осмыслить ее с точки зрения популярной в те годы теории структурно-функционального равновесия и дисфункции.35Как представляется, Стоун, продолжая разделять во многом программные задачи своего исследования, избирает объектом изучения ту часть общей «панорамы» кризиса, которая, по справедливому замечанию Д. Эйлмера, оказалась в его исследовании так и непревзойденной36. В общем виде эту тему можно определить как «мир английского аристократа». Стоун очень успешно занимался образовательными симпатиями знати37, ее досугом и увлечениями38, охотно разбирал типы загородных жилищ аристократии наконец, весьма обстоятельно исследовал социально-демографические проблемы благородного сообщества.

Брак и семья в жизни аристократа - проблематика, которая волновала Стоуна до самого последнего времени, оказалась не самой удачной в его научном наследии40. Оппоненты заслуженно критиковали историка не только за достаточно вольное обращение с соответствующими свидетельствами источников, но и за излишнююкатегоричность, приводившую, по их мнению, к «педалированию» сроков распространения нуклеарной семьи среди аристократов41. Его отказ следовать в русле «эмансипаторских» тенденций современной «женской» историографии нередко служил поводом для нападок со стороны феминистски ориентированных историков.42Научное наследие JI. Стоуна и по сей день остается одним из наиболее цельных явлений современной британской историографии43, занятой изучением различных аспектов раннестюартовской аристократии. Тем не менее с момента ожесточенной полемики специалистов относительно природы английского джентри британская историческая наука, в центре внимания которой оставалась предреволюционная эпоха, проделала свой самостоятельный путь, дав по интересующей меня теме ряд ценных наблюдений.

Вопросы, поставленные Стоуном в его монографии о кризисе аристократии, во многом, тогда, в середине 1960-х годов, остались без ответа, поскольку историки, занятые изучением социальной динамики тех лет, предпочли заниматься локальной историей, отказавшись от исследования этого явления на национальном уровне. Тому было несколько причин, но главной оставалась открывшаяся в начале 5060-е годы возможность исследовать семейные архивы. Правительство Великобритании, заинтересованное в привлечении частных коллекций для изучения специалистами, активно поощряло их владельцев сдавать веками накопленные материалы в архивы по графствам или же предоставляло квалифицированных служащих для описи их на местах.

Открывшиеся возможности были использованы впоследствии известными специалистами для защиты основанных на локальных архивных материалах диссертации по истории отдельных семей имущественному положению аристократических кланов45 и финансовым проблемам самого джентри.46 Среди первых работ47, выполненных в рамках этого направления, безусловный интерес представляют исследования Э. Эверитга, сформулировавшего концепцию так называемой локальной автономии.48Эверитг исходил из широко распространенного в те годы тезиса о преобладании вертикальных связей внутри локального сообщества над горизонтальными, полагая при этом, что представители низших слоев не представляли в такой стратификации самостоятельной силы. Реальное «лицо» такого сообщества представляли имущие группы, объединявшиеся в английском варианте в различные категории провинциальной знати и джентри. Связанные между собой «локальным патриотизмом», они ощущали самодостаточность не только своих социальных ниш, но и представлявшего эти ниши провинциального сообщества. Особое, неповторявшееся на уровне отдельного графства сплетение таких ниш поддерживалось специфической по своей сути культурой, распространявшей свое влияние на все сферы жизнедеятельности объединявшейся ее авторитетом округи и дававшей каждому провинциальному миру устойчивый тип местной централизации.

Анализируя проявление этих особенностей на примере Саффолка, Кента, Нортгемптоншира и других графств, Эверитт пришел к выводу об источниках противостояния функционировавших на их территории провинциальных миров централизаторской политике Долгого парламента и до этого - самого Карла I. Подчеркивая консерватизм местной знати, Эверитт считал недопустимым отождествление этого явления с пережитками прошлого, полагая, что подобного рода настрой провинциальной знати формировался под влиянием и во многом зависел от экономических успехов самой территории графства. Недооценивая социальной динамики английского общества первой половины XVII века, он, по существу, отрицал возможность создания каких-либо стратификационных схем, объединявших английскую знать в единое целое.

Концепция локальной автономии Эверитта нашла поддержку со стороны Р. Хоуэлла, А. Рутса, Э. Хасселл-Смита.49 Д. Андердаун и затем К. Холмс, разделяя общий план исследований Эверитта, попытались восполнить недостающие звенья в его концепции, исследуя механизмы обратной связи, формируемой за счет влияния, которое представители столичной аристократии пытались оказать на провинциальное сообщество.50 Э. Флетчер уточнил ряд механизмов, определявших«корпоративность» провинциального сознания знати, указав на более сложную структуру «локального патриотизма» и полагая, что для определенной части провинциального сообщества он определялся общим индифферентным настроем в отношении высокой политики; для другой - решающее значение имели родственные связи и клановые интересы. Религиозные и экономические проблемы образовывали, по мнению Флетчера, второй уровень мотивации, но оказывались для большинства представителей знати лишь дополнительными аргументами, редко влиявшими на конечную позицию аристократа, джентри или прочего провинциального обывателя.51Только в работах П. Кларка и Д. Моррилла влияние концепции Эверитга значительно ослабевает. Кларк по счастливому стечению обстоятельств исследовал социальные процессы в Кенте, т.е. в том же графстве, материал которого лег в основу первичных выводов Эверитта. Задействовав практически идентичный свод источников, он пришел если не к противоположным, то, во всяком случае, к весьма модифицированным заключениям. Отчасти поддерживая выдвинутый Флетчером тезис о многоуровневой организации «провинциального сознания», он указал на наличие более острых конфликтов между его отдельными напластованиями, усилившимися под влиянием радикальных пуританских идей. Помимо традиционного деления социальной структуры графства на известные составляющие, он предложил рассматривать ее в тесной связи с меняющейся политической обстановкой, которая могла вызывать образование так называемых субструктур типа «приходской олигархии», как правило, возглавляемой представителями знати и джентри, «новой деревенской верхушки-элиты», образуемой за счет преуспевающих арендаторов и йоменов. В сложной цепи взаимоотношений между этими субобразованиями не выдерживали традиционные семейные узы и принципы родства. Формировались конфликты, часть из которых сохраняла свою злободневность и после революционных событий.

Моррилл еще более усилил аспект политического размежевания в провинциальном сообществе, показав на примере Чешира, как менялась ситуация вэтом графстве на протяжении 30 лет (1630-1660). Предложив рассматривать политическую стратификацию провинциального общества как сочетание радикальных и умеренно настроенных групп, объединявших представителей различных социальных статусов, он только позднее53 укажет на ее характерную особенность. Политические и прочие интересы национального масштаба оставались не чуждыми английским провинциалам, в первую очередь джентри и знати, которые, однако, препарировали их «государственный» контекст через призму своих локальных интересов. Дисфункция провинционализма была возможна, но только тогда, когда религиозные разногласия достигали особого накала.

Локальные исследования внесли существенный вклад в понимание региональной специфики социальных процессов, протекавших в Англии в стюартовскую эпоху. Созданные представителями этого направления варианты провинциальных стратификационных схем продолжали и в 70-е годы прошлого века оставаться примером локальных моделей, так и не включенных в макроконтекст национальной истории. Только в 80-х годах последовали попытки осмыслить опыт таких исследований и представить обобщенный вариант стратификации54.

Должно быть, под влиянием осмысляемого материала К. Райтсон и Ч. Фитиян-Эдамс во многом сохраняют принятую в локальных исследованиях фразеологию, лишь только в некоторых случаях вводят новые термины. Исходным в построениях этих ученых являются три ключевых понятия, которые представляют собой «стыковые» элементы в осуществляемой ими реконструкции. «Семья « - понятие, позволяющее определить многообразие стратификационных связей низового уровня: это наиболее устойчивый концепт, позволяющий осуществлять исходную верификацию индивидов. «Локальное сообщество» организует возникшие на низовом (исходном) уровне связи и преобразует их собственно в региональную систему. «Стратификация национального масштаба» - категория, указывающая на границы, в рамках которых происходит преобразование последнего уровня: миррегиональных систем объединяется в новую организацию, подчиняющуюся системе «макро-принципов», конституирующих собственно национальное.

Поясняя систему макропринципов («национальных нормативов»), Райтсон значительно четче, чем Фитиян-Эдамс указывает на необходимость исследования их консолидирующей функции, считая, что при этом традиционное внимание к таким понятиям, как «государственный интерес» и «общее благо», явно недостаточно. Райтсон предлагает и частично реализует программу такого исследования, в рамках которого все - от норм обыденного поведения до системы коммуникаций и торговли - должно быть расставлено в соответствии со своими «организующими» и «консолидирующими» функциями.

Оба исследователя обращают внимание на переходный характер английского общества конца XVI - XVII века, сочетавшего в своей стратификации («социально-пространственных структурах») элементы сословной и протоклассовой организации. Момент чрезвычайно важный, перекликающийся по форме с идеями, отстаиваемыми в работах К. Хилла и других марксистски ориентированных историков.55 Предлагаемая модель национальной структуры определяла сложную комбинацию «исходных» объединений (семей), социальных пространств среднего уровня (локальных сообществ), образующих многопорядковые соединения уже на последнем уровне. Очевидно, что преобладавшие на двух первых уровнях вертикальные связи должны были модифицироваться, и возможный вариант «национального» синтеза преобразовывал их параметры в соответствии с традиционной системой неравенства и власти. На деле это означало, что провинциальные общества, продолжая сохранять определенную специфику, интегрируются в национальную структуру и, должно быть, при этом утрачивают часть своего своеобразия. При этом структура или комбинация «политического класса» должна была включать в себя не только наиболее устойчивые в социально-экономическом и политическом отношении элементы локальной стратификации, но и, очевидно, тех, кто имел реальные способности выжить в условиях нарастающего конфликта.

Предложенный Райтсоном и Фнтнян-Эдамсом вариант объединения провинциальных обществ в единую национальную структуру заставляет меня вернуться к той ситуации, которая складывалась в британской историографии в 50 - начале 60-х годов прошлого века, и вспомнить историю еще одного начинания. Именно тогда в Оксфорде уже упоминавшимся Д. Эйлмером была защищена диссертация, посвященная персональному составу центральной администрации Карла I,56 которая впоследствии была опубликована в виде отдельной монографии.57 Увлеченный в те годы идеями Г. Моски, Г. Михельса, он активно конструировал английский вариант «бюрократического государства», детально воссоздавая его организационную структуру и персонал. Именно в части реконструированного состава среднего и низшего звена королевских слуг того времени работа Эйлмера остается непревзойденной и по сей день.

Составляя исходный материал для просопографии, он много и упорно работал в региональных и столичных архивах, проделав работу, практически равную той, что и его коллеги по локальной истории. Относясь с известным вниманием к58концепции «локальной автономии» он тем не менее предпочитал видеть в ней лишь один из вариантов проявления специфики английского общества той поры. Отдавая должное региональным структурам власти, он все-таки видел в центральной администрации определенный залог стабильности английского государства и общества в целом. Следуя известной со времен Т. Таута59 схеме, он рассматривал местную систему власти как одну из модификаций общенациональной (т.н. «делегированный вариант») и в этом смысле не видел сложностей для их цельного рассмотрения.

Коллективный портрет королевских слуг, воссозданный в его исследовании, был, таким образом, с известными допущениями уже готовым вариантом структуры «политического класса», о котором писали участники спора о джентри и к реконструкции которого как одной из задач синтеза призывали Райтсон и Фитиян-Эдамс.

Продолжив серию своих работ, Эйлмер опубликовал аналогичные исследования, посвященные сначала республике и протекторату, а затем периоду Реставрации,60 решив тем самым задачи напрашивавшейся перспективы. Эпохой Якова I Эйлмер предпочитал по вполне понятным причинам не заниматься, ссылаясь при этом на известную историю с появлением знаменитого труда Д. Юма.

Работы Райтсона и Фитиян-Эдамса оказали стимулирующее воздействие и побудили многих ученых выступить с аналогичными обобщающими схемами, «переосмысливающими» социальные процессы XVII века61. Однако уже в исследованиях Д. Эйлмера, Д. Шарпа и Т. Когсуэлла масштаб и логика «обновления» социологических интерпретаций уступает место более последовательному объяснению политических (отчасти конституционных) и религиозных обоснований характерных для этой динамики составляющих, весьма категорично отождествлявших начальный этап революции с конфликтом в среде «политического класса».

Снижение общего интереса к проблематике, поднятой в свое время в дискуссии о джентри, интерпретированной в новом ключе представителями локальной истории, было связано с развитием одной тенденции, набиравшей силу в 1970-х годах в историографии по обе стороны Атлантического океана. К. Расселл (Великобритания), Д. Фарнелл (США) и П. Кристиансон (Канада) выдвинули почти одновременно программу «обновления» политической истории событий середины XVII века. Помимо общего стимулирующего воздействия на изучение истории английской политической системы, «пересмотр» роли нижней палаты парламента в подготовке и в ходе революции 63, возглавленное впоследствии Расселлом направление предопределило интерес сначала к феномену королевского двора, а затем к проблемам так называемой «композитарной» монархии.

Ключевым моментом в развитии западной историографии по проблемам королевского двора стала дискуссия между Дж. Элтоном и Д. Старки о сущности и характере административно-политических преобразований первой трети XVI века и месте двора в государственной системе Англии раннего нового времени.

Основной тезис Элтона сводился к утверждению, что в 30-е годы XVI века вАнглии происходит так называемая «тюдоровская революция в управлении»,которая означала переход от методов «хаусхолд-управления» (термин,предложенный в свое время Таутом) к долгосрочным стратегиямбюрократического администрирования. На смену королевскому двору,выполнявшему роль своеобразного центра административной деятельности,приходит система органов управления, относительно независимых от прямогокоролевского вмешательства и контроля со стороны двора.

Системообразующими элементами новой организации управления становятся нетолько Тайный совет, но и финансовые структуры во главе с Казначейством, гдеконцентрируются лучшие силы английской «бюрократии». Двор сохраняет засобой функции по обслуживанию личных потребностей монарха, и уже припоследних Тюдорах превращается в место сосредоточения знати и интриг.64Концепция Дж. Элтона была принята большинством историков и сталаопределяющей на протяжении последующих двадцати лет, поскольку позволялапридать административной истории XVI-XVII веков не только целостный вид, нои большую осмысленность в контексте революционных событий.

В конце 1970-х годов с критикой концепции Элтона выступила группа ученых воглаве с его учеником Д. Старки, пытавшихся в своих работах оспорить основныеположения концепции «тюдоровской революции».65 Дискуссия велась в достаточно 66жестких тонах. Старки и его единомышленники на основе изучения архивных материалов пришли к выводу об отсутствии каких-либо серьезных «революционных» изменений в управлении, связанных с деятельностью Т. Кромвеля. Они полагали, что многое из того, что по мнению Элтона, определяло содержание «реформ», было внедрено задолго до его прихода и явилось результатом длительной эволюции в системе управления. При этом королевский двор по-прежнему сохранял за собой основные «административные» функции и являлся центром принятия политических решении.

Тайный совет возникает как часть королевского хаусхолда и остается таковым на протяжении XVI и первой половины XVII вв. Снижение влияния Королевской Палаты при Генрихе VIII за счет передачи контрольных функций над финансовой системой Казначейству, не означало, по мнению Старки, что доминирующими становятся методы административного управления. Активно формирующаяся в этот период Ближняя палата, помимо функций по организации ближайшего окружения монарха, приобретает статус основной административно-хозяйственной доминанты в управлении государственными финансами. Реальными носителями власти, таким образом, становится не бюрократия, как полагал Элтон, а лидеры придворных фракций и высшие королевские слуги. Степень их влияния зависела от допустимых пределов близости к монарху, которая, в свою очередь, определялась господствующим «стилем» королевского управления. Генрих VIII и Яков I, по мнению Старки, относились к типу правителей, которые культивировали так называемые «приватные» принципы в отношениях со своим ближайшим окружением; Генрих VII и Карл I, напротив, предпочитали дистанцироваться. Несмотря на различия в стиле и принципах государственной политики XVI-первая половина XVII веков были периодом абсолютного господства «придворного управления».

Стимулирующий эффект дискуссии Элтона и Старки был многозначен, но в интересующем меня аспекте он во многом способствовал закреплению концепции постепенной аристократизации основных государственных структур позднетюдоровского и раннеспоартовского обществ. Появление работ Л. Пэк о яковитском дворе достаточно убедительно продемонстрировало, каким образом вытеснявшая джентри из придворных структур титулованная знать, решала свои финансовые проблемы, обострившиеся, как известно, при последних Тюдорах68 Опубликованная под ее редакцией коллективная монография значительно расширила представление об аристократизации придворной культуры при Якове I.69В русле предложенного Старки и его единомышленников подхода ко двору как к государственному институту выполнена работа Ч. Гивен-Уилсона, проследившего эволюцию придворных институтов и социальный состав королевского хаусхолда на протяжении XIV - XV вв.70 Исследование Д. Лоудза71 представляет тюдоровский двор в качестве инструмента утверждения королевского авторитета, центра управления, патронажа и культуры. Персональный состав и карьеры королевскихТУслуг и придворных изучают М. Прествич, Л.Л. Пек, Р. Шрайбер и К. Браун.

Работы американского историка М. Сматса и немецкого исследователя Р. Аша ставят вопрос о необходимости интеграции придворных исследований сТХкомплексом проблем, связанных с изучением английской революции. М. Сматс предлагает обратить более пристальное внимание на те институты, которыми пренебрегали последователи К. Расселла. Королевский двор в силу своей специфики обладает космополитическими ориентациями и поэтому является общенациональным и интернациональным центром всего общества. Р. Аш, рассматривая двор Карла I, подчеркивает его роль как центра интеграции ведущих социальных и политических сил общества, форума для принятия политических решений, «рынком» патроната, места единения правителя с политической и социальной элитой.

Термин «композитарная монархия» был впервые использован Д. Расселлом для обозначения особенностей политического ландшафта ряда европейских государств, объединенных усилиями испанских Габсбургов74. Настаивавший на существенных различиях «континентального» и «островного» (в данном случае британского) вариантов, Эллиотт не допускал его использования для анализа раннестюартовской модели государственности, считая ее «составной монархией». Очевидно, выдвигая свою гипотезу, Эллиотт опирался на традицию, берущую свое начало с опубликованной в 1985 году статьи Д. Стивенсона75, в которой британский вариант политического режима Стюартов 1603-1707 годов был назван «составной монархией» (multiple kingdom). Известно, что предложенный Стивенсоном вариант был в свое время поддержан К. Расселлом76, авторитеткоторого способствовал его последующей популяризации среди историков, изучающих XVII век77. Тем не менее разделение опыта европейских государств и стюартовской монархии представлялось некоторым исследователям искусственным, поскольку и в том и другом случае просматривалось определенное единство династических стратегий, ориентировавшихся не только на более полную централизацию, но и на схожие методы религиозной и культурной ассимиляции различных «частей» королевства. В этом смысле термин «композитарный» виделся более точным, устанавливающим акцент не на многоуровневом объединении (англичане, шотландцы и ирландцы), а на его желаемой британской78составляющей.

Исследования историков, разделявших эту точку зрения, привели к известному79 80пересмотру традиционных трактовок англо-шотландской унии с одной-81 - 82 стороны, и противоречии в англо-ирландских отношениях - с другой.

Определенным итогом обозначившихся таким образом перспектив стало известноеобновление подходов в изучении социальных процессов в шотландском иирландском обществе второй половины XVI- XVII веков и рост интереса ктитулованной знати. Наряду с признанием характерной для этих двух регионовспецифики такие исследователи, как К. Браун, М. Мейкле и Д. Гудэе (Шотландия)и Д. Бекетг К. Брэди, Ф. Джеймс, В. Тридуэлл (Ирландия) рассматриваютструктуру благородного сообщества в едином британском контексте.

Современная западная историография, таким образом, пришла к необходимости объединения усилий специалистов, изучающих титулованную знать и аристократию Англии, Шотландии и Ирландии конца XVI -XVII веков. Пока в этом направлении предприняты лишь самые общие усилия, далекие от того, чтобы вылиться в обобщающий труд. Интеграция, к которой в свое время призывали Райтсон и Фитиян-Эдамс, должна осуществляться не только и не столько на уровне «национально» ориентированных исследований, а с учетом теперь уже очевидного британского контекста.

Методологическая сторона таких масштабных проектов, без сомнения, будет сопровождаться повышением роли просопографических методик, о которых в свое время писал Стоун, акцентируя внимание на необходимости исследования не только индивидуальных биографий, истории отдельных семей, но и более широко 84социально-этнических моделей.

Отечественная (главным образом, марксистская) историография проделала немалый путь в изучении причин и хода английской революции. От первыхOfконкретных исследований в данной области до обобщающих работ историко-теоретического плана86 были вскрыты особенности развития аграрных отношений в конце XVI - XVII веков,87 народных и крестьянских движений,88 левеллерства и индепендентства;89 активно изучалась политическая борьба в период Второй республики90 и Реставрации,91 колониальная политика английской короны.92 Многое было сделано для понимания природы английского абсолютизма и его специфики93. При этом тематика, связанная с английской титулованной знатью и аристократией, затрагивалась в силу определенных причин лишь в рамках общих схем, констатирующих те или иные взаимоотношения «классов-союзников» (буржуазии и нового дворянства) в ходе нарастания революционного кризиса.

В 1990-е годы в связи с новыми методологическими исканиями отечественных историков интерес к событиям в Англии середины XVII века и социальным революциям вообще заметно ослабевает. Тем не менее именно в этой области продолжают успешно работать исследователи, постепенно осваивающие новые для нашей историографии аспекты, связанные с изучением истории английской аристократии. М.В. Винокурова уже многие годы плодотворно работает над выявлением владельческой структуры территориальных владений графов Пемброков.94 О.В. Дмитриева, автор единственного обобщающего очерка об английском дворянстве,95 успешно изучает политическую культуру елизаветинского двора.96 С.В. Кондратьев, занимаясь историко-правовой проблематикой, 97 внес существенный вклад в понимание профессиональных98ориентации знати.B.C. Ковин, H.A. Журавель и М.А. Буланакова защитили кандидатские диссертации, связанные с различными аспектами жизнедеятельности позднетюдоровской и раннестюартовской знати." Рубежи антикварного сознания успешно осваивает А.А. Паламарчук.100Степень изученности темы определила постановку задач исследования:1. реконструировать взгляды современников на аристократию и титулованную знать как систему дискурсов;2. изучить возможности использования содержательных компонентов данных дискурсов для разработки основной проблематики исследования;3. восстановить персональный состав раннестюартовской титулованной знати; и с этой целью исследовать:a. состав позднетюдоровской титулованной знати на момент смерти Елизаветы Тюдор (английский и ирландский порядок) и раскрыть при этом ее основные групповые характеристики;b. состав шотландской титулованной знати накануне Унии корон и ее основные социометрические характеристики;c. изменения в составе английской, ирландской и шотландской титулованной знати в 1603-1629 годах;4. обосновать преимущества использования династического критерия при анализе групповой структуры каждого из порядков;5. на основе анализа политических карьер позднетюдоровской и яковитской (доуниатской) знати проследить механизмы формирования английской, ирландской и шотландской аристократии, показав специфику ее региональных вариантов до 1603 года;6. продолжив анализ политических карьер титулованной знати всех трех порядков в 1603-1629 годах, выяснить изменения в региональных вариантах аристократии.

7. сконструировать общую рабочую модель феномена раннестюартовской аристократии.

Выбор источников определялся основными задачами исследования. Организация всего массива источников осуществлена в работе в соответствии с основными рубриками исследования.

Взгляды современников на титулованную знать и аристократию. Отбор источников, связанных с реконструкцией взглядов современников на те или иные социальные явления конца XVI-XVII веков, сопряжен с необходимостью выявления устойчивого ряда высказываний, образующих не только подобие концепции, но и цельную с точки зрения внутренней структуры рефлексию современников на подобные явления. Помимо этого, при отборе материала учитывались исключительно те памятники, которые напрямую отражали взгляды современников на структуру и границы благородного сообщества. При этом из массива анализируемых источников были исключены литературные произведения и ряд других памятников, которые не дают, как правило, подобного рода развернутых свидетельств.

Исходный понятийный словарь позднетюдоровских и раннестюартовских авторов был восстановлен по бинарным англо-латинским и латино-английским словарям Джона Райдера, Френсиса Холи-Оука, Эдварда Филипса Элайши Колза, Кристофера Вайса и Уильяма Янга, представлявших разновидность современных тезаурусов и, следовательно, вбиравших в себя смысловые оттенки используемых понятий.101Наиболее репрезентативным с точки зрения выбранного ракурса исследования оказался комплекс трактатов представителей так называемого антикварного движения, включавший в себя произведения У. Кэмдена, У. Сегара, Т. Миллза, Д.

1 ллГвиллима, Г. Спелмана, Э. Эшмола и М. Картера. С целью выяснить специфику антикварного сознания в работе были привлечены трактаты предшественников1 ЛЧантиквариев (Д. Фортескью, Э. Дадли, Т. Старки и Т. Смита,) а также некоторыхсовременников (У. Уорнера, Т. Уилсона, Э. Кока, М. Колемана и Д. Слатайера и др.)104, касавшихся в своих сочинениях сходных тем.

Официальные протоколы и регламенты составляют вторую по репрезентативности группу источников. Работу с этими видами источников облегчает наличие уже систематизированных и введенных в научный оборот материалов. Обширный по своему объему комплекс регламентов и официальных протоколов собран в публикациях Кристофера Янга105, А. Коллинза и Н. Николаса106, а также Т. Уиллимента107. Отсутствующий в собрании Янга коронационный регламент Генриха VI был восполнен по копии, хранящейся в рукописном собрании Бодлеанской библиотеки (Оксфорд).108Особенности так называемого пэрского права в раннестюартовский период были восстановлены благодаря обширным публикациям Ридесдейловского комитета. Учрежденный в 1820 году, он опубликовал четыре отчета (First Report [25 мая 1820 г.] Second Report [26 июля 1820 г]., Third Report [29 июля 1822 г.], Fourth Report [4 июля 1825 г.] соответственно), содержавшие беспрецедентную по тем временам выборку архивных документов, среди которых тяжбы, приходившиеся на первую половину XVII века, занимали видное место.

Персональный состав был восстановлен по своду британского пэрства, опубликованному Д. Кокейном, а затем значительно расширенному В. Гиббсом109. Отдельные исходные позиции для шотландской и ирландской титулованной знати уточнялись по изданиям Д. Пола и Д. Лоджа соответственно.110 Преемственность титулов британской знати выверялась по генеалогиям.111 Для внесения известных корректив в исходный список персоналий ирландской знати были использованы издания Берка, обновленные и заново отредактированные в 70-х годах прошлого века.112Структура креаций, продвижений и реституций реконструировалась с использованием известной публикации Р. Триммера, 113 в которой помимо дат этих событий указаны точные сведения о сроках выдачи патентов. Полученная информация сопоставлялась со свидетельствами, содержащимися в упомянутыхсводах пэрства и генеалогиях. В тех случаях, когда полученные сведения расходились, в качестве дополнительного источника привлекались парламентские журналы и акты Тайного совета114, включавшие в себя, как известно, списки всех номинантов с точным указанием дат возведений, продвижений и реституций.115 Мотивы креаций, продвижений и реституций восстанавливались с известными трудностями, поскольку упоминаемые в патентах причины выдвижения номинантов в большинстве случаев оставались весьма формальными и интереса для анализа практически не представляли. Исходя из этого обстоятельства, в работе возможный ход событий реконструируется с опорой на весь оказавшийся доступным материал. Помимо документальных источников с этой целью привлекались в первую очередь свидетельства самих патронов и их агентов, так или иначе ответственных за подвижки в составе английского пэрства. В работе были использованы архивные материалы, хранящиеся в Государственном архиве Великобритании (Фонд государственных бумаг)116, Британской национальной117 11 йбиблиотеки а также в Бодлеанской библиотеке (Оксфорд) отражающиеименно эту сторону протекавших «переговоров» по поводу получения того илииного титула. Значение имели свидетельства очевидцев происходившего, людей,близких к кругу самих номинантов, зафиксированные в переписке119 и мемуарной 120литературеСоциально-демографические характеристики титулованной знати выявлялись в основном с опорой на материал сводов, опубликованных Кокейном, Лоджем и Полом.

Индивидуальные карьеры восстанавливались с учетом свидетельств,содержащихся в Календарях государственных бумаг121, парламентских журналах и актах Тайного совета и шотландского парламента и Конвента сословий122, а также частных коллекциях, опубликованных Королевской комиссией по манускриптам.123 Образовательные симпатии знати выявлялись с учетом анализа университетских матрикулов и книг судейских корпораций124. Работу с ирландским материалом значительно облегчало наличие просопографии Д. Хагса. 125Там, где это быловозможно, использовались сведения, приводимые в словаре Национальных биографий.126Научная новизна исследования определяется прежде всего тем, что в нем впервые целостно рассмотрены английский, ирландский и шотландский порядки титулованной знати 1603-1629 годов и характерную для каждого из них региональную модель аристократии; внесены коррективы в представления о феномене раннестюартовской аристократии; обоснованы преимущества использования династического критерия при анализе основной проблематики исследования; уточнена и частично обновлена научная терминология.

Практическая значимость исследования заключается в том, что его выводы и материалы могут привлекаться при подготовке лекционных курсов как на исторических, так и факультетах смежных специальностей, а включенный в работу обширный просопографический материал открывает возможности для его последующего использования при написании трудов, посвященных социальной структуре раннестюартовского общества;Работа состоит из введения, пяти частей, поделенных на разделы и подразделы, заюпочения, примечаний и списка использованных источников и литературы.

Здесь и далее по нескольким соображениям используется термин «знать» взамен устоявшегося в отечественной историографии термина «дворянство». Во-первых, рыцарское держание в Англии было отменено только в 1646 году, и, следовательно, две известные к тому времени формы владения землей были в начале XVII века еще не уравнены по статусу. Во-вторых, социальная организация «политического класса» в Англии мутировала значительно медленнее, чем ее континентальные аналоги, и, следовательно, сам термин «nobilitas» сохранял и по форме, и по смыслу средневековую коннотацию.2Более подробно об этом: Репина Л.П. «Новая историческая наука» и социальная история. М., 1998. С. 8-73. Эта работа остается по сей день непревзойденной как в плане оценки основных тенденций развития социальной истории в Великобританиии, отчасти в США, так и с точки зрения анализа отдельных концепций современных авторов. Выстраивая основную линию исследования, Л.П. Репина высказывает также ряд ценных наблюдений по поводу намечавшихся в 1980 - начале 1990-х годов тенденций, теперь превратившихся в самостоятельные направления. Приводимые ниже оценки школы локальных исследований, работ К.Райтсона и Э. Фитиян-Эдамса во многом созвучны оценкам, данным в свое время Л.П. Репиной.3Collins А. 1) Historical Collection of the Noble Families of Cavendishe, Holies, Vere, Harley, and Ogle. London, 1752; 2) Peerage of England. Augmented and continued by Samuel Egerton Brydges. 9vols. London, 1812; Nichols J. The Progresses, Processions, and Magnificient Festiv'es, of King James the First. Society of Antiquares. 4vols. London, 1822 (первое издание 1789).

10Ellis G. Earldoms in Fee. A Study in Peerage Law and History. London, 1963; Palmer F. The Peerage Law. London, 1976.uWilson D. 1) The Earl of Salisbury and the «Court» Party in Parliament, 1604-1610 // American Historical Review. XXXVI. 1931. P. 274-294; 2) The Privy Councilors in the House of Commons. 1604-1629. Minneapolis, 1940. Notestein W. The Winning of the Initiative by the House of Commons // Proceedings of the British Academy. 1924-1925.Vol. XI.

12Hexter J. New Framework for Social History // Hexter J. Reappraisals in History. Aberdeen, 1962. P. 14-15 (эта статья была опубликована впервые в середине пятидесятых годов); Zagorin Р. 1) The Social Interpretation of the English Revolution // Journal of Economic History. 1959. Vol. 19. P. 376-401; 2) The Court and the Country. The Beginning of the English Revolution. London, 1969.

13Свидетельством определенной методологической близости Хекстера и Загорина с их британскими коллегами является хрестоматия, опубликованная JI. Стоуном в 1965 году, где фрагменты из работ этих историков включены наряду с английскими: Stone L. Social Change and Revolution in England, 1540-1640.London, 1965.

14Репина Л.П. «Новая историческая наука» и социальная история. М., 1998. С.56. Известно, что первой крупной работой такого плана была монография Э. Томпсона о становлении английского рабочего класса: Thompson Е. The Making of the English Working Class. London, 1963.

15Позднее оба историка опубликуют свои программные проекты, тогда в начале 1960-х годов звучавшие в их устных выступлениях: Hobsbawm Е. From Social History tothe History of Society//Daedalus. 1971. Vol. 100. P. 20-4516Aylmer G. The Struggle for the Constitution, 1603-1689: England in the 17th Century. London, 1963. Более детальный анализ концепции Д. Эйлмера: Репина Л.П. «Новая историческая наука».С.77-78.

17Stone L. The Anatomy of Elizabethan Aristocracy // Economic History Review. Vol. 18.

1948. No. 1-2.

18Tawney R. The Rise of the Gentry. 1558-1640 // Economic History Review. 2nd ser. Vol. XI. 1941. P. 45-83.

19Tawney R. 1) The Agrarian Problems in the Sixteenth Century. London, 1912; 2)Religion and the Rise of Capitalism. Murray, 192620Trevor-Roper H. The Elizabethan Aristocracy: an Anatomy Anatomized // EconomicHistory Review. 2nd ser. Vol. III. 1951.

21Stone L. The Elizabethan Aristocracy. A Restatement // Economic History Review. Vol. 4.1952.No.3.

22Trevor-Roper H. The Gentry. 1540-1640 // The Economic History Review Supplement. London, 195323Ответ на критические выступления Тревор-Роупера был опубликова: Tawney R. The Rise of the Gentry: A Postscript // Economic History Review. 1954. Vol. VII. No. 1.

24Шарифжанов И.И. Современная английская историография буржуазной революции XVII века: Основные идейно-методологические тенденции и направления. М., 198225Cooper J. The Counting of Manors // Economic History Review. 1956. Vol. VIII. No. 3.

26Тревор-Роупер, заметно воодушевленный поддержкой Купера, опубликовал свой знаменитый памфлет, где еще раз обстоятельно изложил свою точку зрения на динамику социальных сил накануне революции: Trevor-Roper Н. The Social Origins of the Great Rebellion // History Today. 1955. June.

27Hill C. Recent Interpretations of the Civil War // Puritanism and Revolution. London, 1958; Zagorin P. The Social Interpretations of the English Revolution // Journal ofEconomic History. Vol. XIX. 1959.

28Hexter J. Storm over the Gentry // Encounter. Vol. X. 1958.

29Stone L. The Crisis of the Aristocracy, 1558-1640. Oxford, 1965.

Наиболее полно объем критических замечаний осмыслен и проанализирован: Bernard G. Introduction // The Tudor Nobility / Ed. by G. Bernard. Manchester, 1992. P. 1-49.Stone L. Introduction // Social Change and Revolution in England, 1540-1640. London, 1965. P.XIV.

32Stone L Fawtier- Stone J. An Open Elite? England 1540-1880. Oxford, 1984.Habukkuk J. Landowners and the Civil War // Economic History Review. V. 18. 1965.Stone L. The Crisis of the Aristocracy. Abridged Edition, Oxford, 1967.

35Stone L. The Causes of the English Revolution. London, 1972.

36Aylmer G. The Crisis of Aristocracy. 1558-1641 // Past and Present. Vol. 32. P. 113-125.

37A Stone L. The Size and Composition of the Student Body // The University in Society /Ed.by L. Stone. Princeton, 1974. См. Также его более ранние статьи: The Original Endowment of Wadham College // Wadham College Gazette. CXLVI. 1959.

38Stone L. Cole Green Park, Herts. // The Country Seat / Ed/ by H. Colvin. London, 197039Stone L. The Residential Development of the West End of London in the Seventeenth Century // After Reformation / Ed. by B. Malament. Philadelphia, 1980; Stone L.& Fawtier-Stone J. County Houses and Their Owners in Hertfordshire, 1540-1879 // Dimensions of Quantative Research in History/ Ed. by W. Aydelotte et al. Princeton, 1972. См. также его более раннюю статью: Stone L. The Building of Hatfield House // Archaeological Journal. Vol. CXII. 1956.

40Stone L. 1) Family and Fortune: Studies in Aristocratic Finance in the 16th and 17th Centuries. Oxford, 1973; 2) Patriarchy and Paternalism in Tudor England // Journal of w British Studies. V. 13. 1974; 3) The Family, Sex and Marriage in England, 1500-1800.New York, 1977; 4) Road to Divorce: England 1530-1937. Oxford, 1990; 5) Uncertain Unions. Oxford, 1992; 6)Uncertain Unions and Broken Lives. Oxford, 1995.

41Bonfield L. Marriage Settlements, 1601-1740. Cambridge, 1984;Brundage J. Law, Sex, and Christian Society in Medieval Europe. Chicago, 1987; Cressey D. Birth, Marriage and Death, Ritual, Religion, and Life-Cyrcle in Tudor and Stuart England. Oxford, 1997; Houlbrooke R. Death, Religion, and the Family in England, 1480-1750. Oxford, 1998.

42Lewalski B. The Writing Jacobean Women. London, 1997; Harris B. English Aristocratic Women. Oxford, 2002.

43Репина Л.П. «Новая историческая наука».С.79-81 и др.

44Cross М. The Career of Henry Hastings 3rd Earl of Huntingdon, 1536-1595 (Unpublished Cambridge Ph. D. thesis, 1959); Spence R. The Cliffords Earls of Cumberland, 15791646 (Unpublished London PH.D. thesis, 1958)45tilBatho G. The Household Accounts of Henry Percy, 9 Earl of Northumberland (Unpublished London M.A. thesis, 1953); Finch M. The Wealth of Five Northamptonshire Families, 1540-1640 (Unpublished Oxford Ph.D. thesis, 1952) -позднее опубликована под тем же названием отдельным изданием: Northamptonshire Record Society Publications. Vol. XIX. 1955.

46Cliffe J. The Yorkshire Gentry on the Eve of the Civil War (Unpublished London Ph.D. thesis, 1960); Simpson A. The Wealth of the Gentry, 1540-1640 (Unpublished London Ph.D., 1959) - позднее опубликована под тем же названием в качестве отдельной монографии в издательстве Чикагского университета (Chicago University Press, 1961).

47До этого времени опубликованные на локальную тему исследования затрагивали в основном проблемы местной администрации и управления: Willcox W. Gloucestershire: A Study in Local Government, 1540-1640. New Haven, 1940; Hursfield J. County Government, 1530-1660. London, 1657.

48Репина Л.П. «Новая историческая наука». С.86-88. Everitt А. 1) The Community of Kent and the Great Rebellion, 1600-1660. Leicester, 1966; 2) The Local Community and the Great Rebellion. London, 1969. Концентрированное изложении самой концепции см.: Everitt A. The County Community // The English Revolution, 1600-1660 / Ed. by E. Ives. London, 1968. Любопытной в плане намечающихся подходов является его более ранняя работа, посвященная Саффолку (Everitt A. Suffolk and the Great Rebellion, 1640-1660. Ipswich, 1960) и представлявшая собой печатный вариант его докторской диссертации (Leicester, 1958)Howell R. Newcastle-upon-Tyne and the Puritan Revolution. Oxford, 1967; Roots I. The Central Government and the Local Community // English Revolution / Ed. by E. Ives. London, 1968; Hassell-Smith A. County and Court: Government and Politics in Norfolk, 1558-1603. Oxford, 1974.

50Underdown D. Somerset in Civil War and Interregnum. Newton Abbot, 1973; Holmes C. The Eastern Association in the English Civil War. Cambridge, 1974.Fletcher A. County Community in Peace and War: Sussex, 1600-1660. London, New York, 1975.

52Morrill J. Cheshire, 1630-166-: County Government and Sociey during the English Revolution. Oxford, 1974. Я обращаю внимание лишь на наиболее характерные и в первую очередь связанные с моей темой исследования положения концепции Д. Моррилла. Л.П. Репина дает более обстоятельный анализ его взглядов, обращая внимание, в частности, на их эволюцию. Репина Л.П. «Новая историческая наука».С.92-94.

53Morrill J. The Revolt of the Provinces: Conservatives and Radicals in the English Civil War, 1630-1650. London, 197654Любопытно, но британская историография не всегда правильно оценивает вклад К. Райтсона в развитие социальных исследований середины 1980-х годов. В отечественной науке заслуги Райтсона были впервые верно оценены Л.П. Репиной ( Репина Л.П. «Новая историческая наука».С.66-68). Wrightson К. English Society. 1580-1680. London, 1982; Phythian-Adams С. 1) Re-thinking English Local History. Leicester, 1987. Позднее Фитиян-Эдамс представит более сжатый вариант своей концепции, уточнив ряд используемых понятий: Local History and National History//Rural History. 1991. Vol. 2. No. 1. P. 1-23.

55Hill C. A Bourgeois Revolution? // Three British Revolutions: 1641, 1688, 1776 / Ed. by J. Pocock. Princeton, 1980. P. 109-139; Hobsbawm E. The Seventeenth Century in the Development of Capitalism // Science and Society. 1960. Vol. 24. No. 2. P. 97-112.Aylmer G. Studies in the Institutions and Personnel of English Central Administration (University of Oxford, Ph.D. thesis, 1954)57Aylmer G. The King's Servants. The Civil Service of Charles I. 1625-1642. London, 1961. (второе издание: London, 1974).

58Aylmer G. Rebellion or Revolution? England 1640-1660.0xford, 1986. (Д. Эйлмер. Восстание или революция? Англия 1640-1660 гг / Перевод с англ А.А. Паламарчук и С.Е. Федорова. СПб., 2004).

59Tout Т. Chapters in the Administrative History of Medieval England. 6Vols. Manchester,1920-1933.

60Aylmer G. 1) The State's Servants. The Civil Service of the English Republic, 1649-1660. London, 1973; 2) State's Servants. 1661-1685. Oxford, 2002.

Об этом влиянии см.: Репина Л.П. «Новая историческая наука».С. 69. Помимо упоминавшейся работы Д. Эйлмера (Oxford, 1986) следует назвать работы Д. Шарпа и Т. Когсуэлла: Sharpe J. Early Modern England: F Social History. Oxford,1987; Cogswell T. The Blessed Revolution. Cambridge, 1989.

62Russell C. The Crisis of Parliament: English History 1509-1660. Oxford, 1971; Farnell J. The Aristocracy and Leadership of Parliament in the English Civil War // Journal of Modern History: 1972. Vol. 44. No. 1. P. 79-86; Christianson P. The Causes of the English Revolution: A Reappraisal // Journal of British Studies. 1976. Vol. XV. No. 2. P. 40-75.

63Thompson C. Parliamentary History in 1620s: In or Out of Perspective. Wivenhoe, 1986; Cope E. Politics Without Parliaments, 1620-1620. London, 1987; Reeve L. Charles I and the Road to Personal Rule. Cambridge, 1989; Sharpe K. The Personal Rule of Charles I. New Haven, 1992.tf 64Elton G.R. 1) The Tudor Revolution in Government. Cambridge, 1953; 2) England under Tudors. London, 1958; 3) Reform and Renewal: Thomas Cromvell and Common Wealth. Cambridge, 1973; 4) Reform and Reformation in England, 1509-1558. London, 1977; 5) Studies in Tudor and Stuart Politics and Government. 2 vols.London, 1987; 6) «Tudor government». The Points of Contract III: The Court // Transactions of the Royal Historical Society. 1976. 5th ser. Vol.26. P. 211-228.

65Revolution Reassessed: Revisions in the History of Tudor Government and Administration. / Ed. by C. Coleman and D. Starkey. Oxford, 1986.; The English Court:from the Wars of the Roses to the Civil War / Ed. by D. Starkey. London, 1987.

66Elton G. R. Reform and Reformation in England, 1509-1558. London, 1977. P. 219-220. Starkey D. 1) From Feud to Faction // History Today. 1982. Vol. 32. P. 16-22.; 2) Tudor * Government: The Facts? // The Historical Journal. 1988. Vol.31. No.4. P. 921-923.

67Starkey D. 1) Court and Government // Revolution Reassessed. P.29-58.; 2) Which Ageof Reform?// Revolution Reassessed. P.l 3-28.

68Peck L. Court Patronage and Corruption in Early Stuart England. London, 1990 (второе издание: London, 1993)69The Mental World of Jacobean Court / Ed. by L. Peck. Cambridge, 1991.70Given-Wilson Ch. The Royal Household and the King's Affinity: Service, Politics and Finance in England, 1360-1461. New Haven, 1986.

71Loades D. The Tudor Court. London, New Jersey, 1986.

72Prestwich M. Cranfield: Politics and Profits under the Early Stuarts. Oxford, 1966.; Peck L.L. Northampton: Patronage and Policy at the Court of James I. London, 1982.; Schreiber R.E. The First Carlisle: Sir James Hay, First Earl of Carlisle as Courtier, Diplomat and Entrepreneur, 1580-1636 // Transactions of the American Philosophical Society. 1984. Philadelphia. V.74. No.7; Brown K. Courtiers and Cavaliers: Service, Anglicanization and Loyalty among Royalist Nobility //The Scottish National Covenant in Its British Context / Ed. by J. Morrill. Edinburgh, 1990. P. 193-212.

73Smuts M. Introduction // The Stuarts Court and Europe. Essays in Politics and Political Culture / Ed. by M. Smuts. Cambridge, 1996 P.l-20; AschR.G. 1) Introduction: Court and Household from Fifteenth to the Seventeenth Centuries // Princes, Patronage and the Nobility: The Court at the Beginning of the Modern Age, c. 1450-1650/ Ed. by R.G. Asch and A.M.Birke. Oxford, 1991. P.l-40; 2) Der Hof Karls I von England: Politik, Provinz und Patronage, 1625-1640. Koln, 1994.

74Elliott J.H. A Europe of Composite Monarchies // Past & Present. Vol.137.1992. P. 48-71.

75Stevenson D. Scotland Revisited: the Century of the Three Kingdoms // History Today. March. 1985. P. 28-3376Russell C. The Causes of the English Civil War. Oxford, 1990. P.5177Morrill J. The National Covenant in its British Context // The Scottish National Covenant in Its British Context / Ed. by J. Morrill. Edinburgh, 1990. P. 1-30; Perceval-Maxwell M. Ireland and the Monarchy in the Early Stuart Multiple Kingdoms // Historical Journal. Vol. 34. 1991. P. 279-295.

78Lee M. The Road to Revolution: Scotland Under Charles I. Urbana, 1986; Kishlansky M. A Monarchy Transformed. Britain, 1603-1714. London, 1996.

79Levack B.P. Towards a more Perfect Union: England, Scotland and the Constitution // After the Reformation/ Ed. by D. Malament. Manchester, 1980; Grant A. Independence and Nationhood: Scotland, 1306-1469. Edinburgh, 1984.

80Cuddy N. l)Anglo-Scottish Union and the Court of James I, 1603-1625 // Transactions of Royal Historical Society. 5th ser. Vol. 39. 1989. P. 107-124; 2)The Revival of the Entourage: The Bedchamber of James I, 1603-1625 // The English Court from the War ofRoses to the Civil War / Ed. by D. Starkey. London, 1987. Scots and Britons: ScottishPolitical Thought and the Union of 1603/ Ed. by R. Mason. Cambridge, 1994. 81Bagwell R. Ireland under the Stuarts. 3Vols. London, 1953 (first ed. 1909-1916); Clarke A. Old English in Ireland, 1625-1642. London, 1966; Duffy P. The Territorial Organization of Gaelic Landownership and its Transformation in County Monaghan,1591-1640 //Irish Geography. Vol. XIV. 1981. P. 1-26.

82Natives and Newcomers: Essays on Making of Irish colonial Society, 1534-1641 / Ed. by C. Brady and R. Gillespie. Dublin, 1986; Arnold L J. The Restoration Land Settlement in County Dublin, 1660-1688. Dublin, 1993; Carty A. Was Ireland Conquered? International Law and the Irish Question. London, 1996; Ford A. The Protestant Reformation in Ireland, 1590-1641. Dublin, 1997; Treadwell V. Buckingham and Ireland, 1616-1628. A Study in Anglo-Irish Politics. Four Court Press, 1998.

83Brown К. 1) Bloodfeud in Scotland, 1573-1625. Edinburgh, 1986; 2) Noble Society in * Scotland. Wealth, Family and Culture from Reformation to Revolution. Edinburgh, 2000;Meikle M. The Invisible Divide: The Greater Lairds and the Nobility of Jacobean Scotland // The Scottish Historical Review. Vol. LXXI. 1992. P. 70-87.Goodare J. The Nobility and the Absolutist State in Scotland, 1584-1638 // History. Vol. 78. 1993. P. 160182; Beckett J. The Cavalier Duke: A Life of James Butler, First Duke of Ormond, 16101688. Belfast, 1990; Brady C. The Chief Governors: The Rise and Fall of Reform Government in Tudor Ireland. Cambridge, 1994; James J. Lords of Ascendancy: The Irish House of Lords and its Members. 1600-1800. Washington, 1995; Treadwell V. Buckingham and Ireland, 1616-1628. A Study in Anglo-Irish Politics. Four Court Press, 1998.

84Stone L. 1) Prosopography // Historical Studies / Ed. by F. Gilbert & S. Graubard. New York, 1972. P. 107-140; 2) Family History in the 1980s // The New History: the 1980s and Beyond. Studies in the Interdisciplinary History/ Ed. by L. Stone. Princeton, 1982. P. 51-87.•Г 85Кудрявцев A.E. Великая английская революция. Д., 1927.

86Барг М.А., Черняк Е.Б. Великие социальные революции XVII-XVIII веков. М., 1989.

87Архангельский С.И. Аграрное законодательство Великой английской революции. М., 1935; Семенов В.Ф. Огораживания и крестьянские движения в Англии XVI века. М., 1949; Лавровский В.М. 1) Проблемы исследования земельной собственности в Англии XVII-XVIII вв. М., 1957; 2) Исследования по аграрной истории Англии XVII-XIX вв. М., 1966.

88Архангельский С.И. Крестьянские движения в Англии в 40-50-х годах XVII века. М., 1960; Сапрыкин Ю.М. 1) Народные движения в Англии и Ирландии в XVI в. М., 1963; 2) Социально-политические взгляды английского крестьянства XIV-XVTI вв. М., 1972; Барг М.А. Народные низы в Английской буржуазной революции середины XVII в. М., 1967.

89Левин Г. Р. Демократическое движение в Английской буржуазной революции Л., 1973.

90Павлова Т.А. Вторая английская республика М., 197491Лабутина Т.Л. Политическая борьба в Англии в период Реставрации Стюартов. М., 198292Сапрыкин Ю.М. Английская колонизация Ирландии в XVI - начале XVII в. М., 1959; Т.С. Осипова. Освободительная борьба ирландского народа против английской колонизации М., 1962.

93Штокмар В. В. 1) Очерки по истории Англии XVI в. Л., 1957; 2) Экономическая политика английского абсолютизма в эпоху его расцвета. Л., 1962.

94Винокурова М.В. 1) Английское крестьянство в канун буржуазной революции середины XVII в. М., 1992; 2) Мир английского манора. М., 2004.

95Дмитриева О.В. Английское дворянство в XVI- начале XVII в.: границы сословия // Европейское дворянство XVI-XVII вв.: границы сословия / Под ред. В.А. Ведюшкина. М., 1997.

96Дмитриева О.В. 1) «Новая бюрократия» при дворе Елизаветы Тюдор // Двор монарха в средневековой Европе / Под ред. Н.А. Хачатурян. М., 2001. 2) «Древняя и достойнейшая процессия»: репрезентация королевской власти в парламентских церемониях второй половины XVI- начала XVII веков // Королевский двор в политической культуре средневековой Европы / Под ред. Н.А. Хачатурян. М., 2004.

Кондратьев С.В. Идея права в предреволюционной Англию Тюмень, 1987.

98Кондратьев С.В. Юристы общего права в елизаветинской и раннестюартовской Англии // Федоров С.Е., Кондратьев С.В., Питулько Г.Н. Англия XVII века: Социопрофессиональные группы и общество. СПб., 1997.

99Ковин B.C. Королевские слуги и яковитский двор в раннестюартовской Англии. СПб., 1999; Журавель Н.А. Католическая оппозиция при дворе Елизаветы Тюдор. СПб., 2001; Буланакова М.А. Знатная женщина и стюартовское общество в Англии XVII века. СПб., 2002.

Паламарчук А.А. Английская Nobilitas на рубеже XVI-XVII веков и королевская власть: особенности восприятия современников // Человек. Природа. Общество.

Актуальные проблемы. СПб., 2001.

101Rider John. Bibliotheca Scholastica: A Double Dictionarie, Penned for All Those that Would Have with in Short Space the Use of Latine Tongue, either to Speak, or Write. Oxford, 1589 (первое издание); Holy-Oke Francis. Rider's Dictionary Corrected and Augmented. London, 1649; Phillips Edward. A New World of English Words or, A General Dictionary. London, 1658; Coles Elisha. A Dictionary, English-Latine, and Latine-English. 3rd. ed. London, 1693; Wase Christopher. Dictionarium Minus: A Compendious Dictionary: English-Latine, and Latine-English. London, 1662; Young William. A New Latine-English Dictionatiy: Containing all the Words Proper for Reading the Classic Writers. to which is Prefixed; a New English-Latine Dictionary. London,1664.

102^ Camdeno G. Britannia sive Florentissimorum Regnorum, Angliae, Scotiae, Hiberniae etInsularum. Londini, 1590; Segar W. Honor Military and Civil. London, 1602; Milles T. Nobilitas Politica vel Civil. London, 1608; Gwyllim J. A Display of Heraldy. London, 1611; Selden J. Titles of Honor. London, 1672. Spellman H. Glossarium Archaiologicum. London, 1664; Ashmole E. The Institutions, Laws and Ceremonies of the Most Noble Order of Garter. London, 1672. Ashmole E. The History of the Most Noble Order of Garter. London, 1734; Carter M. Honor Redivivus, or an Analysis of Honor and Armory. London, 1673.

103Fortescue J. De Laudibus Legum Angliae / Ed. by S.B. Crimes. Cambridge, 1942; Smith T. De Republica Anglorum. Cambridge, 1906; Dudley E. The Tree of Commonwealth. Cambridge, 1948; Starkey T. A Dialogue between Cardinal Reginald Pole and Thomas Lupet. London, 1871.

104Warner W. Albion's England. A Continued Histoiye of the Same Kingdome from the Originals of the First Inhabitants thereof. London, 1586; Wilson T. The State of England. A.D. 1600 // Camden Miscellany. 3rd ser. London, 1936; Coleman M. The Genealogies of King James I and Queen Anne his Wife, from the Conquest. London, 1608; Slatyer W. The History of Great Britain from the First Peopling. London, 1621; Coke E. The Reports of Sir Edward Coke, Knight / Ed. by H. Thomas, Y. Eraser. 6Vols. London, 1826. Vol. 1.

105Young Ch. 1) Order of Precedence. London, 1851; 2) Privy Councillors and Their Precedence. London, 1860; 3) Ancient Tables of Precedency (n.p; n.d.).Collins A. Proceedings, Precedents and Arguments on Claims and Conclussions concerning Baronies by Writ and other Baronies. London, 1735; Nicolas N.H. Observations on the Clauses containing Grants of Precedency in Patents of Peerage. London, 1831.

107Willement T. Facsimile of a Contemprorary Roll of the Spiritual and Temporal Peers. London, 1829.

108Bodleian Library. Ashmolean MS. 857. Fols. 142-4.

109Cokayne, G. 1) The Complete Peerage of England, Scotland and Ireland. 8 Vols. London, 1887-1898; 2) Complete Peerage of England, Scotland, Ireland, Great Britain and theUnited Kingdom / Rev ed. by V. Gibbs et al. 14 Vols London, 1910-1959110Lodge J. The Peerage of Ireland, or a Genealogical History of the Present Nobility of that Kingdom / Rev ed. by M. Archdall. 7Vols. Dublin, 1789; Paul J. The Scots Peerage Containing a Historical and Genealogical Account of the Nobility of that Kingdom. 9Vols. Edinburgh, 1904-1914.inMiscellanea Genealogica et Geraldica. 31Vols. London, 1868-1938; The Genealogist.

45Vols. London, 1877-1922.

112Burke's Landed Gentry of Ireland / Ed. by L. Pyne. London, 1978; Burke's Irish Family Records / Ed. by H. Montgomery-Massingberg. London, 1976; Burke's Peerage and Baronetage / Ed. by. R. Townend. London, 1970.Trimmer, R. Douglas. Lists of Creations of Peers and Baronets, Compiled from Original Documents in the Public Record Office. Richard III to Charles I (1483-1646) // 47th Annual Report of the Deputy Keeper of the Public Records. Appendix 6. London, 1886. P. 78-138.Acts of the Privy Council (1613-1627). 10 vols. London, 1921-1938; Acts of the Privy Council of England, 1613-1631. 15Vols. London, 1921-1964.Journals of the House of Lords [1509-1847]. Vol. II - VI; Acts of the Privy Council (1613-1627). 10 vols. London, 1921-1938.неPublic Record Office. State Papers. 14/9a/8; 14/9a/9; 14/19/18; 14/19/178; 14/28/63; 14/ 34/41; 14/ 86/16; 14/87/24; 14/ 88/9; 14/ 88/55; 14/90/24; 14/93/28; 14/ 94/11; 14/ 97/126; 14/98/ 78; 14/109/59; 14/ 110/69; 14/124/75; 14/138/5; 14/142/8. 16/ 1/67; 16/ 6/35; 16/ 21/2; 16/ 29/22; 16/ 29/82; 16/ 29/31; 16/ 38/10; 16/ 55/26; 16/ 55/27; 16/ 67/40; 16/75/83; 16/ 84/93; 16/ 84/94;16/ 96/36 ; 16/ 108/72 16/145/7. 81/ 19/178.

117Additional Manuscripts. 27962A; 32464; 34727; Cotton Manuscripts. Titus. B.VII; Harleian Manuscripts. 383. Fol. 61; 383. Fol. 62; 1581. Fol. 328 ; 4304. Fol. 18; 4304. Fol. 19; 7002. Fol. 476 (verso); 7002. Fol. 477; 7006. Fol. 4; 7006. Fol. 17; Lansdowne Manuscripts. LXXIX; Stowe Manuscripts. 150.

121Calendar of the Carew Manuscripts Preserved in the Archiepiscopal Library at Lambeth / Ed. by J.S.Brewer and William Bullen. 6 vols. London, 1867-1873; Calendar of State Papers. Domestic Series. 1603-1625 / Ed. by Robert Lemon et al. 5Vols. London, 18571872; Calender of State Papers. Domestic Series. 1625-1641/ Ed. by John Bruce et al. 17Vols. London, 1858-1882; Calendar of State Papers and Manuscripts Relating to English Affairs Existing in the Archives and Collections of Venice / Ed. by Horatio F.Brown and Allen Hinds. Vol.X-XXVII. London, 1900-1924; Calender of State Papers: Ireland, 1603-1625 / Ed. by Chrostopher Russell et al. 5Vols. London, 1872-1880; Calendar of State Papers Relating to Ireland 1625-1660 / Ed. by Robert P.Mahaffy.4Vols. London, 1900-1904; Calendar of State Papers Relating to Scotland / Ed. by J. Bain et. al. 13 vols. Edinburgh, 1898-1969.

122Acts of the Parliaments of Scotland / Ed. by N. Thomson et al. lOvols. Edinburgh, 18141844; Records of the Convention of Royal Burghs of Scotland/ Ed. by J. Marwick et al. 7 Vols. Edinburgh, 1866-1918.

124Venn J. & J.A. University of Cambridge, Matriculations and Degrees, 1544-1659. Cambridge, 1913; Clark A. Register of the University of Oxford. Oxford, 1887. Vol. 2; Records of Lincoln Inn. London, 1896. Vol. 2; Sturges H. Register of Admissions to the Middle Temple. London, 1949. Vol. 1; Foster J. Register of Admissions to Grey's Inn. London, 1889; Members of Inner Temple, 1547-1660. London, 1877.

125Patentee Officers in Ireland, 1173-1826, Including High Sheriffs, 1661, 1761-1816 / Ed. by J. Hughes. Dublin, 1960.

126Dictionary of National Biography / Ed. by Leslie Stephen and Sidney Lee. 22 Vols. New York, 1908-1964.

Часть I.

Аристократия и титулованная знать в дискурсах конца XVIXVII веков.

Предпринимая анализ различных дискурсов, организующих не только суждения современников на поставленную тему, но и, несомненно, создающих подобие аргументированной системы, я исходил из предложенного в свое время М. Фуко определения1. Исключая фантастические и надуманные конструкции, он полагал, что пишущие или говорящие об определенном, скажем, значительном сюжете люди, очевидно, не могут не распознавать в его структуре черты реальности. Называя это явление «материальностью» дискурса, он тем самым подчеркивал возможность использования дискурсивных практик для исследования не только форм человеческого сознания и языка, но и явлений социальной реальности.

Было бы неверным утверждать, что современники не рассуждали о титулованной знати или не использовали понятие «аристократия»: рассматриваемый период был временем терминологических исканий, всяческого рода систематизаций и классификаций. Но были ли эти суждения цельными, угадывалась ли в них некая повторяемость, позволяющая говорить об известной закономерности, - должно быть, так можно определить содержание предпринимаемого ниже исследования. В том случае, если анализируемые дискурсы окажутся таковыми, то, очевидно, представится возможность их использования для последующего анализа.I.I. «Aristocratia» в лексическом дискурсе конца XVI-XVII века:семантика значения.

Область терминологических обобщений обладает завидной притягательной силой для историка, занятого реконструкцией социальных явлений прошлого. Связанная с необходимостью выравнивания по меньшей мере двух культурно-исторических контекстов - собственно реконструируемого и современного авторского, - онасоставляет исходную часть научных теорий и гипотез, но оказывается при этом наиболее уязвимой и открытой для последующей критики сферой исследовательского опыта. >Историк, вынужденный оперировать понятной для его времени и окружения терминологией, подчас «приподнимает» анализируемые явления над хронологической нишей, в рамках которой они функционировали. Так произошло в свое время со средневековым нобилитетом, который под влиянием определенных словообразовательных процессов постпетровской России был уподоблен русскоязычной аналогии «дворянство», лишь только в общих чертах отражавшей специфику западноевропейского материала.

История с использованием понятия «аристократия» для идентификации W соответствующих реалий средневекового общества начинается, очевидно, на рубежеXVII- XVIII веков с постепенного отказа от значения, закрепленного за ним ещеАристотелем, как известно, связывавшим его смысловые границы скорее с формой•jгосударственного правления, нежели со сферой социальных институтов общества. На смену отходящему в прошлое значению пришло сформулированное Ш. Монтескье определение с его главным акцентом на признаках социальной4солидарности и группового иммунитета.

Усвоенное западными историками XIX в., это значение легко адаптировалось в научном языке индустриального общества и затем весьма успешно интерполировалось для характеристики социальных процессов прошлого. Так аристократия стала неотъемлемым элементом социальной системы западноевропейского общества как «старого порядка», так и того, что приходит ему на смену. Смысловой континуитет был в этом плане очевидным и бесспорным условием.

Русскоговорящий историк, пишущий о социальных реалиях европейского общества средних веков и раннего нового времени, ориентируясь на опыт своих западных коллег, попадал под влияние характерных для их языковой практики смысловых параллелей. Он также отталкивался от значений термина, смысловые границы которого закрепились в конце XVIII в., и затем конструировал желаемыесоответствия для более отдаленных эпох. Получаемая аналогия оказывалась близкой в общих чертах реалиям и понятной языку и культуре позапрошлого века, но, как представляется, не обязательно соответствовала значению, которые вкладывали в это понятие очевидцы реконструируемых реалий.

Помимо влияния, которое отечественная историческая наука испытывает, обобщая опыт западной историографии, определенную роль играют независимые по сути словообразовательные процессы, происходящие в русском языке. Активная «интернационализация» повседневной лексики, усилившаяся в первой половине XIX в., способствовала не только переносу, но и закреплению иноязычной практики. Так, уже в словаре В. И. Даля у термина «аристократия» значительно ослаблен античный контекст; при этом внутренняя структура новообразованного значения по аналогии с романскими и германскими параллелями существенно расширена.

Как следует из современных работ по истории аристократии дореформенной России, его содержание вобрало в себя как традицию первой половины XVIII в., подразумевавшую под этой социальной группой «вельмож, знать, высших бояр, окольничих, высшее сословие по праву рождения, родовую знать», так и, по всей видимости, опыт конца XVIII - начала XIX вв., когда понятие «аристократия» уже включало в себя «все дворянство вообще» или как минимум «дворянство титулованное (князья, графы) и знатнейшие столбовые роды». Тогда же выделяются дополнительные значения - «аристократия богатства» и «аристократия учености»: оказалось, что «во всяком сословии и звании могут быть своего рода аристократы, считающие себя от природы и без заслуг выше других». «Аристократы династии» утратили к этому времени свои позиции и влияние; к противоречиям потомков боярской знати в последнюю треть XVIII в., видимо, добавилось осознание собственной значимости «аристократов образованности и духа»5. Общую схему описания аристократии настойчиво повторяют и современные словари русского языка, выделяя в качестве двух главных показателей «аристократизма» родовитость, а затем привилегированность.

Англоязычная традиция использования термина «аристократия» в основных чертах соответствует общей логике развития нашей - отечественной. ОпределениеААристотеля постепенно утрачивает доминирующее значение в начале XIX в., уступая место толкованиям, связанным с представлениями Монтескье. Уже в словаре Д. Вуда6 наблюдается четкая тенденция видеть в аристократии особым образом оформленную группу, по определенным признакам допускавшую ее отождествление со знатью или, во всяком случае, с ее титулованной частью; наметившиеся особенности в интерпретации основного значения понятия «аристократия» закрепляются и в наиболее авторитетном издании - Большом Оксфордском словаре английского языка.

Означает ли это, что современная историография настойчиво использует термин «аристократия», смысловой контур которого оформился уже в новое время, но отсутствовал как в пределах, очерченных античной греко-латиноязычной средой, так и в рамках, характерных для ученой культуры латинского средневековья?Отсутствие в словарном запасе англичан первой половины XVII в. эквивалента французского «aristocrate»7, введенного Монтескье и производного от него или собирательного «aristocratie», казалось, не смущало специалистов, вводивших такие научные определения аристократии, которые, по существу, «реанимировали» явление через ретроспективный и гипотетически заданный набор признаков. Таковыми оказывались либо сумма критериев, соответствовавших реалиям начала позапрошлого столетия, либо параметры, бывшие результатом искусственного научного моделирования.

Предпочтение критериев, характерных для социального опыта XIX столетия, приводило к смещению необходимых акцентов, а попытки раскрыть смысл понятия «аристократия» через определенную синонимию с понятием «дворянство» естественным образом искажало факты.

Остальные закрепляемые за термином «аристократия» значения обычно зависели от специфики тех областей, на которых сосредоточивался научный интерес создававших эти значения историков. Многое определялось также группами источников, которыми оперировали ученые. Ряд отечественных специалистов (частично А.Н. Савин, более определенно - Е.А. Косминский, В.Ф. Семенов, С.И. Архангельский, В.М. Лавровский, М.А. Барг, Ю.М. Сапрыкин)8, равно как представители западной историографии (Р. Тоуни, Л. Стоун, Д. Кэрридж, Д.

Хаббакук, Д. Буш)9, известные своими изысканиями в социально-экономической истории, видели в аристократии прежде всего крупных земельных собственников, располагавших иммунитетными привилегиями, достаточным материальным благополучием для поддержания соответствующего их статусу образа жизни. X. Тревор-Ропер, Д. Повис10 расширяли состав аристократии за счет преуспевающего джентри, по экономическим показателям сопоставимого со знатью. Последователи историко-правовой школы (Д. Эллис, Р. Палмер)11 усматривали в аристократии главным образом титулованную знать, обладавшую в Англии известными сословными привилегиями.

Ученые, занятые изучением властных или более широко - административногосударственных институтов, предпочитали рассматривать аристократию какполитическую элиту, обладавшую преимуществом на осуществление в обществе12особых полномочий господства. В том или ином варианте предлагаемые специалистами определения акцентировали существование особого рода признаков (крупная земельная собственность, пэрское право, доступ к властным полномочиям), сам факт присутствия которых мыслился решающим для выделения внутригрупповой связи.

Таким образом, каждая группа исследователей стремилась обосновать свое понимание аристократии, исходя при этом из специфической группы источников. Общим недостатком социально-экономического направления (за исключением работ Р. Тоуни) было пренебрежение или же выборочное (иногда просто тенденциозное) использование материалов культурно-исторического порядка, в том числе свидетельств самих современников. Можно говорить даже об определенной логике препарирования и последовательности приводимых иллюстраций. Для периода, предшествующего стюартовскому правлению, использовались классические трактаты Т. Старки, Т. Смита и Т. Уилсона, связанные между собой определенными концептуальными заимствованиями и характерной компилятивностью. Из авторов XVII века доверием пользовались Т. Гоббс, Д. Гаррингтон, реже Д. Селден. Различия культурно-исторического плана, характерные для названных авторов, в этом случае не учитывались13.

Условность воссозданной таким образом системы «коллективных» представлений обеспечивала необходимую преемственность, облегчавшую < «привязывание» основной модели социальной мобильности, в рамках которой кризис или упадок старой столичной тюдоровской аристократии был уравновешен притоком стремящегося к аноблированию провинциального джентри. Социальный баланс подкреплялся соответствующим анализом земельных институтов отмиравшей знати и скрупулезным исследованием владельческих приобретений теснивших ее деревенских джентльменов. Общий комплекс гарантий, позволявших отождествлять конкретных персонажей с аристократией, оставался незыблемым, а крупная земельная собственность была в этом случае решающим критерием для искомого соотнесения.

Сторонники историко-правового направления использовали для своих построений юридические трактаты, сборники судебных решений, желая тем самым обосновать известное представление об аристократии как юридически оформленной группе. Наиболее ценным в такой интерпретации оказывалось положение, в рамках которого отчетливо высвечивался правовой барьер, разделявший английскую знать на две категории.

Пэрство, действительно, представляло собой в юридическом отношении более или менее независимую группу, положение которой отличалось от оставшейся части знати привилегиями, оформленными в виде норм пэрского права. Теоретическая часть этой концепции была отработана без видимых изъянов. Вместе с тем хорошо известно, что к началу стюартовского правления определенная часть этих привилегий стала простой формальностью и на практике просто не соблюдалась. Ряд пэрских иммунитетов действовал исключительно в период парламентской сессии. Условность использования юридических критериев, таким образом, также очевидна.

Функционалисты, или сторонники властного подхода, оказывались значительно ближе к истине, поскольку их выводы основывались на анализе источников, позволявших реконструировать культурно-исторический фон, в рамках которого функционировала раннестюартовская монархия, а их определение аристократии оказывалось созвучным тому смыслу, которые вкладывали в это понятие Аристотельи вся следовавшая за ним традиция. Особенностью такого подхода оказывалось то, что ни предшествующая, ни собственно раннестюартовская традиция употребления самого понятия их попросту не интересовала: кажущийся внешне объективным вывод был результатом применения современных функционалистских методик.

Применим ли термин «аристократия» для социальных реалий первой половины XVII века, существовала ли группа, за которой может быть закреплено то значение, которое видел в нем Монтескье и вся вторившая ему современная традиция, - это вопрос, ответ на который теряется в смысловом поле современных исследований. Если согласиться с Д. Повисом, полагавшим, что каждая эпоха создает свою аристократию, то поиск ответа оказывается еще более значимым14.

Раннестюартовская Англия была, несомненно, уникальным периодом в английской истории - в этом единодушны практически все занимавшиеся этой эпохой ученые. Неповторимость была порождением двух векторов исторической эволюции. С одной стороны, при Якове I и Карле I завершалась длительная эволюция средневековых социальных институтов, с другой - начиналось движение к групповым отношениям индустриального общества.

Социальные реалии, какими сложными они бы ни казались, обязательно утверждаются в терминах, при помощи которых современники обозначали характерное для эпохи видение предмета. Парадокс состоит в том, что лексикографическая традиция XVI - XVII вв., обобщенная и систематизированная ею сумма значений, за редким исключением продолжают оставаться уделом филологов и лингвистов. Современные методики препарирования обильного и разнообразного материала опубликованных источников, доступность архивных коллекций освобождают историков раннего нового времени от необходимости общения со словарным материалом. Между тем именно в лексикографической традиции тех лет содержится полноценный информационный пласт, способный во многом пролить свет на любые явления социального порядка15. В особенности это касается тех лексиконов-словарей, которые содержат латинские термины и их английские эквиваленты. Именно эта группа источников, как представляется, отражает характерный для конца XVI - XVII вв. диапазон терминологическихисканий составлявших их авторов и как нельзя лучше профилирует активный понятийный словарь эпохи. Англичанин, живший в этот период, был вынужден сопоставлять интересовавшие его значения с теми, которые носили нормативный характер для латинского средневековья.

Выделенные для анализа словари представлены двумя группами16. С одной стороны, это издания так называемого традиционного плана, включавшие в себя лексические единицы и их значения в общепринятом смысле. Опиравшиеся на длительную традицию использования тех или иных терминов, они фиксировали классическую норму, лексические корни которой уходили в латинскую культуру поздней античности и, в известной степени, раннего средневековья. С другой - это издания, целью которых, согласно предисловиям самих составителей, было отслеживание не только новых слов, но и ранее неизвестных значений, закрепившихся за старыми терминами в языковой практике XVI - XVII вв., т.е. образовывающих так называемую неоклассическую норму. При отборе соответствующих словарей предпочтение отдавалась бинарным, содержащим как англо-латинские, так и латино-английские параллели. При таком подходе помимо решения основной задачи открывается дополнительная возможность зафиксировать вероятные разночтения, как известно, нередкие при односторонней передаче значений.

Следовало бы ожидать, что статьи, устанавливающие англо-латинские соответствия, будут идентичны латино-английским. Между тем в словарях Янга (1664) и Кола (1693) наряду с ожидаемым латинским значением «aristocratia» присутствует формула «optimatum principalis», и хотя соответствующее латинскому «optimates» английское значение передается все тем же «nobles», подобным разночтением вряд ли следует пренебрегать.

Обнаруженное расхождение получает объяснение при рассмотрении: во-первых, степени соответствия английского понятия «nobles» значениям, характерным для классической и неоклассической латыни; во-вторых, многообразия их обратных (английских) аналогов, приводимых в анализируемых словарях; в-третьих, точности передачи в английских эквивалентах смысла аристотелевского понимания аристократии.

Словарные статьи, воспроизводящие классическую норму, отражены в таблице I. Лексический аппарат, представленный составителями, содержит указание на источник толкования. Все авторы воспроизводят соответствие английского «noble» (благородный) четырем латинским значениям: nobilis - generosus - insignis — magnificus. Они обозначены в таблицах латинскими буквами a-b-c-d. В свою очередь каждое из представленных значений имеет свои обратные (английские) аналогии, которые по смыслу поясняют, характерные для основного значения оттенки (арабские цифры). В комплексе представленные в таблицах соответствия отражают синонимический запас англичанина конца XVI -XVII вв., ориентированный на использование как старых, так и новых эквивалентов.

Попытаемся выделить основные подгруппы представленных в таблицах определений. В первую подгруппу вошли синонимы с наиболее устойчивым значением. Noble (а1; Ь4; с8 и d5); superior (a6; b3; d 6); distinguished (a7; b2; d7); outstanding (a5; b1; d8). Вторая группа представлена словом glorious (a2; d2). Все остальные определения встречаются однократно и могут быть отнесены к разряду специфических значений, при помощи которых англичане, должно быть, стремились разнообразить смысл анализируемого понятия. В общем виде эти значения представлены в таблице:Таблица II.nobilis generosus insignis magnificusnotorious magnanimious remarkable magnificentillustrious great famous prominent highly elevated exceptional brilliant uncommon unprecedented Все устойчивые значения (noble, superior, distinguished, outstanding, glorious) подчеркивают инаковость, если не исключительность nobles, профилируют их происхождение (noble, glorious) и занимаемое в обществе положение (superior, distinguished, outstanding).

Специфические значения относятся к характеристике качеств, главный смысл которых связан с оценкой различных форм общественно-полезных деяний и поступков. Палитра значений здесь особенно разнообразна и отражает положительную реакцию на оцениваемое действие - восхищение, преклонение и как результат - сосредоточение на природе добродетели и объединение совершившего поступок с идеальными, достойными подражания личностями.

Представленные в таблицах I—II аналогии значений четко профилируют средневековую концепцию знатности, в рамках которой смысловыми доминантами оказывались благородное происхождение, в обязательном порядке обрекавшееnobles на доблестные и в этом смысле добродетельные поступки. Господствовавшее представление о «профессии» знатного человека напрямую связывало их природу с несением военной службы.

Среди классических авторов, на которых при иллюстрации значений более всего1 7опираются составители словарей, несомненное первенство принадлежит Цицерону. Достаточно сложно судить о том, на какие конкретные сочинения Цицерона опирались составители словарей, поскольку в анализируемых текстах нет привычного ссылочного аппарата. Очевидно, что они были в целом знакомы с его взглядами на римскую знать: общий смысл и историко-культурный контекст характерных для него высказываний о римском нобилитете демонстрируют приводимые в статьях значения. По всей видимости, древний оратор почитался в качестве неоспоримого авторитета в этом вопросе.

Цицерон действительно оставил после себя многое из того, что проливает свет на проблему римского нобилитета. Ему принадлежит единственный сохранившийся фрагмент (Миг. 15-16), по которому уже современные исследователи реконструируют общее представление о социально-должностных границах римской знати18.

Комментировавший этот фрагмент А. Афелиус отмечал, что точка зрения Цицерона отразила результат длительной эволюции римского общества, выразившийся в постепенном повышении рубежа знатности. Известно, что в Ш-П вв. до н.э. он начинался с курульного эдилитета, а в I в. до н.э. установился на уровне консулата.19. П. Брант пишет о преобладании консуляров в кругу курульной знати, и хотя особые права знати на консулат не были легализованы, право потомственных полководцев на первенство признавалась без особых формальностей.20Очевидно, что у английских авторов, писавших на эту тему в конце XVI- XVII веков, высказывания Цицерона о римском нобилитете согласовывались с историко-культурным контекстом, в котором конструировались характерные для позднетюдоровской и стюартовской эпох значения, в особенности та их часть, которая касалась вопросов благородного происхождения и функций, которые знать могла исполнять в обществе.

Должно быть, в римском нобилитете угадывалась не только группа черт, наделявших его высочайшим престижем. Безусловно, близким оказывалось положение знати, обеспечивавшее ей политическое доминирование, границы которого широко выходили за пределы консулата и не ограничивались полномочиями этой высшей магистратуры. Схожим виделись и мощные рычаги неформального влияния, обеспечивающегося хорошо организованными клиентеллами и связями гостеприимства. Складывалось впечатление, что оба историко-культурных варианта знатности имели общие формы. При этом происхождение служило и в том и другом случае гарантией для доступа к принятию политических решений, обеспечивая тем самым необходимые условия для господства.

Неоклассические понятия выделены в тексте статей либо курсивом (Холи-Оук, Филлипс, Кол), либо их значения указаны сразу же за классическими формами, рядом с которыми, как отмечалось, присутствует указание на соответствующие источники. Для английского noble по-прежнему характерны четыре основных аналога - nobilis — generosus - insignis - magnificus. Соответствующие им в свою очередь обратные синонимы выглядят более скудными по сравнению с теми, которые устанавливались для классической традиции.

Таблица III.nobilis3 generosusb insignisc magnificusdnoble1 gentile1 noble1 noblehigh-born2 outstanding2 superior2outstanding3 pure-bred3 distinguished3superior4 superior4 distinguished5 noble5 Совпадения значений, встречающихся в колонках, относятся к английским noble (a1; b 5; с d '); superior (а 4; b 4; d 2); outstanding ( а 3; b2); distinguished ( а 5; d 3). Остальные образуют ряд специфических значений (high-born; gentile; pure-bred).

Совпадающие определения (noble, superior, outstanding, distinguished) повторяют схему, характерную для уже рассмотренных классических аналогий. Это, несомненно, активная часть словаря XVII века, в котором наиболее характерные значения свидетельствуют о преемственности в восприятии определения nobles. Однако спектр специфических значений, которые углубляют или профилируют указанные понятия, отвечает другим целям. Если в рамках классических аналогий наблюдалось большее разнообразие в акцентировке различных свойств и добродетелей адресатов, то неоклассическая аналогия заостряет те моменты, которые характерным образом выделяют свойства, связанные со статусным положением человека и его происхождением.

Как представляется, подобное несоответствие классических и неоклассических понятий было связано с изменениями, которые уже произошли в знатной среде на протяжении XVI века или все еще набирали силу в XVII в. как в самой Англии, так и на континенте. По мнению большинства ученых, процесс, связанный с инфляцией средневековых ценностей, привел, как известно, к потере интереса благородного сословия к военной «профессии». Сохранявшаяся традиция придворных рыцарских турниров лишь еще больше углубляла несоответствие между отживавшими свой век ценностями и новыми веяниями. Несмотря на то, что знать активно включалась в перипетии придворной жизни, ее вербально-ментальный комплекс в целом оставался консервативным. Старые общепринятые понятия продолжали функционировать, но уже в рамках иного смыслового пространства, предполагавшего, как известно, другую иерархию приоритетов.

Это был сдвиг, который смещал принципиальные моменты в традиционной схеме понятий, применявшихся к знати. Подобные изменения и были отмечены составителями анализируемых словарей, не избежавшими в стремлении к точности известной разбалансировки характерного для средневековья соотношения понятий, связанных с доблестями и происхождением.

Смещению основной нагрузки на принцип родовитости способствовали настроения внутри благородного сословия. Знать, которая имела далеко не равные возможности вести придворный образ жизни, предпочитала отстаивать те ценности,внутренний смысл которых оказывался независимым и неизменным. В этом значении идея благородного происхождения по-прежнему оставалась, как писал М. Картер, «цитаделью знати». Все понятия, связанные с качеством и протяженностью родословной, сохраняли особый смысл и важнейшую социальную функцию, которые всегда могли стать неоспоримым аргументом и превратиться в почти непреодолимый барьер, разделявший общество на благородных и неблагородных, знатных и незнатных.

В этой связи я бы хотел вернуться к отмеченному несоответствию, которое было обнаружено в словарях Кола и Янга при передаче бинарной транскрипции «aristocratia». Известно, что «optimates» представляли собой наиболее влиятельную, консервативно настроенную часть римских сенаторов, которая вела затяжную борьбу за власть с «populares», отстаивавшими демократические интересы. В этой связи становится понятным, почему Кол и Янг, выпустившие свои словари во второй половине XVII в., сохранив общую схему передачи латино-английских значений, предпочли уточнить обратную передачу перевода, дав наряду с ожидаемым «aristocratia» второе значение - «optimatum pricipatus». Никто другой, а именно оптиматы еще в римской традиции ассоциировались с наилучшими. Именно они были отпрысками древних родов и на том основании противопоставляли себя неродовитым соотечественникам - популяриям. Возникающая аналогия выглядела по меньшей мере привлекательной для любого лексикографа, тем более, что связываемые с нею ассоциации могли быть напрямую связаны с оценкой опыта минувших для англичан гражданских войн середины столетия.

Ассоциации оказывались не единственным аргументом, допускавшим подобное уточнение. Значения, поясняющие классическое и неоклассическое содержание термина «аристократия», как было отмечено выше, отличались в расстановке соответствующих акцентов, выделяя ту или иную из двух характеристик английского «nobles» - происхождения и добродетелей. Классическая модель содержала необходимый, если не минимальный набор емких определений, профилировавших представление о родословной «nobles». Палитра терминов, дававших оценку их «профессиональной» активности, была значительно болеекрасочной. Неоклассическая модель оказывалась близкой по насыщенности связанных с нею значений с тем, что вкладывалось Колом и Янгом в понятие «optimates» и подспудно предполагало наличие «populares». В этом смысле формула «optimatum pricipatus» содержала необходимый акцент, смысловые границы которого позволяли зафиксировать формальные признаки тех изменений, которые произошли в коллективных представлениях самой английской знати и писавших на эту тему авторов в XVI - первой половине XVII веков.

Нет оснований сомневаться, что составители словарей исходили в определении основного смысла понятия «aristocracy» из предложенной в свое время Аристотелем формулы, в соответствии с которой аристократия — это форма государственного устройства, где власть осуществляется «наилучшими» людьми. Таковыми, по определению лексикографов, оказывались те, кто фигурирует в анализируемых словарях под понятием «nobles». Значительно менее определенным кажется соответствие между второй частью аристотелевской формулы, где расшифровывается смысл того, что он вкладывал в понятие наилучших.

Известно, что чаще всего Аристотель склонялся к тому, чтобы говорить о них как о наиболее добродетельных, отдавая, таким образом, предпочтение деятельному началу. Однако, как следует из предлагаемых словарями значений, объем определений, характеризовавших социальную активность «nobles», - значительный в классических формулах, сокращался в заменивших их неоклассических конструкциях. На первом плане оказывалась сумма значений, обозначавших собственно статический элемент - происхождение.

Наследие Аристотеля даже сейчас не всегда оценивается однозначно. Можно ли рассчитывать на то, что в конце XVI - XVII вв. ряд предложенных философом формулировок мог истолковываться по-разному? Скорее всего, следует дать положительный ответ. Даже в группе анализируемых словарей дается несколько, хотя и в главном схожих, но все-таки в частностях различающихся определений «аристократии». По-разному воспринимали Аристотеля и те англичане, которые жили и творили раньше или почти одновременно с составителями словарных статей.

Так, Т. Элиот (1531) полагал, что «аристократией.в английском переводе. следует считать правление мужей высочайшего нрава и намерений». Т. Нортон (1561) констатировал, что аристократия — это «правление наилучших и вместе с тем избранных мужей»; Г. Булингер (1571) считал, что в таковой следует видеть «высочайшую власть немногих, умудренных опытом мужей»; Ф. Холланд (1603) подчеркивал, «аристократиями называются те государства, которыми управляют. сенат или другой совет, состоящий из наилучших мужей»; Т. Корьят (1611) видел в ней «форму правления благородных»; Т. Гоббс (1651) писал об аристократии как о государственном строе, «где верховная власть принадлежит собранию определенных лиц, назначенных либо так или иначе выделенных из остальной массы»21.

Отечественный антиковед А. И. Доватур22 пишет, что Аристотель не скрывал своей симпатии к такому строю, где полнота гражданских прав принадлежит людям, способным вооружиться за свой счет. Воины и земледельцы были для него полярными элементами того государственного строя, который считался аристократическим. Первые имели возможность совершенствовать добродетель, поскольку земледельцы, организуя производство, обеспечивали им необходимый для этих целей досуг. Состарившись, т.е. потеряв физические способности активно заниматься и совершенствоваться в военном искусстве, эти воины становились мудрецами, которые формировали аристократические советы. Именно поэтому для Аристотеля аристократия функционирует за счет группы добродетельных людей, подобно тому как существование монархической формы правления определяет один добродетельный муж. При аристократии почетные должности распределялись в соответствии с добродетелью и достоинством. Аристократический строй если не назван лучшим, то оказывается близким политическому идеалу Аристотеля.«Наилучшие» и то представление о них, которое было заложено аристотелевской формулой, оказывалось даже в условиях греко-римской культурной общности все-таки достаточно условным понятием. Если идея господства независимо от исторического контекста имела вполне определенный смысл, т.е. была своеобразной константой, то социальный портрет носителей властных полномочий обладал свойствами переменной. Следует сказать, что и сам Аристотель допускал подобныесвойства «аристократов», характеризуя различные историко-локальные варианты этой формы государственного устройства. «Наилучшими», следовательно, оказывались те, кто считался таковыми в различные исторические эпохи. Столь подвижное, если не динамичное ощущение реальности обладало конструктивностью.

Выше было подчеркнуто, что каждый, считавшийся наилучшим, т.е. благородным, обозначался при помощи английского эквивалента «noble», которому, в свою очередь, соответствовали латинские «nobilis - generosus - insignis -magnificus». Означает ли это, что носителями данных качеств оказывались последовательно римские нобили, средневековая знать и затем нобилитет раннего нового времени? Иными словами, закреплялось ли за этими терминами значения, связанные с конкретной групповой идентификацией?Римские авторы, на которых ссылаются английские лексикографы, использовали два взаимосвязанных понятия: они писали о нобилях и о нобилитете, т.е. о «nobiles» и «nobilitas». Понятие знатности в римском обществе этимологически соответствовало тому, что связывалось по смыслу с известностью. Знатным был тот, кого хорошо знали и на этом основании выделяли из общей массы. Знатность была наследственной и поэтому не ставилась в зависимость от личных заслуг. Нобилями считались отпрыски знатных родов, еще не исполнявшие каких-либо должностей: они были узнаваемы благодаря известности их именитых предшественников. Внешним атрибутом знатности служили маски курульных предков23Знатность оказывалась, таким образом, не только ценностью, признаваемой обществом, но и определенной характеристикой, обозначавшей социальное пространство. Оставив в стороне сложности, связанные с идентификацией римского нобилитета и нижнего предела знатности, отметим, что его границы оставались подвижными. Можно ли упрекнуть английских лексикографов в том, что, воспроизводя классические определения, они перенесли римскую практику, сделав ее достоянием британского средневековья? Была ли выведенная ими синонимия значений «noble» всего лишь римской калькой?Английское значение «noble», как следует из текстов словарных статей, конституировало собирательный смысл понятия «nobility», которомусоответствовало добавочное отмеченное Вайсом значение «lords». В свою очередь два последних понятия транскрибировались латинским эквивалентом «nobilitas» и «domini» соответственно. Значение «nobilitas», как следует из рассматриваемых словарей, было представлено двумя смысловыми кальками римского происхождения - «nobilitas» и «nobilitas nova». В структуре «domini» словари выделяют три категории: «domini titularii», «domini honorarii» и просто «domini». Соответствия, устанавливаемые в рамках бинарных статей, раскрывают состав каждой из указанных категорий. «Domini titularii» образуются за счет владельцев традиционных титулов, таких как герцог (dux), маркиз (marchio), граф (comes), виконт (vicecomes), барон (baro). «Domini honorarii» включают в себя обладателей почетных титулов, среди которых - баронет (baruncullus [baronettus]), рыцарь ордена Подвязки (eques auratae periscelidis), рыцарь ордена Бани (eques balnei), очевидно, рыцарь, облаченный в золотые доспехи (eques auratus) и просто рыцарь (eques); особ, занимавших высшие государственные должности, среди которых фигурируют сенешаль (seneschallus), лорд-казначей (quaestorum fiscalium primaries), вице-казначей (quaestor fiscalis), лорд-камергер (cubicullarius); «domini» - только эсквайров (armigeros).

Между «nobilitas», включая ее подгруппы (nobilitas, nobilitas nova), и установленными в словарях категориями «domini» существуют определенные соответствия. Целиком по горизонтали совпадают значения nobilitas - domini titularii -domini honorarii - domini. К nobilitas nova составители словарей относят исключительно почетный титул баронета (baruncullus или baronettus), как известно, учрежденный Яковом I Стюартом.

Означало ли это, что, обособляя учрежденное в 1611 году24 новое достоинство, англичане и вслед за ними составители словарей, тяготели к воспроизведению старой уходящей своими корнями в классическое средневековье формулы благородного сообщества? Было ли в этом смысле их сознание консервативно?Действительно, устанавливаемые в словарях соответствия на первый взгляд отражают наиболее традиционное представление о групповом срезе английской знати, подразумевавшее акцент на ее границах. Очевидно, что в общественномсознании англичан того времени по-прежнему важным оставалось не столько верное и исчерпывающее представление о внутреннем составе группы, сколько правильное распознание образующих ее конфигурацию конечных элементов. В этом смысле герцоги и эсквайры, издавна занимая полярные позиции во внутригрупповой вертикали, обозначали контуры этих границ. Социальный статус каждого из них отвечал декларируемым обществом критериям знатности и воспроизводил, таким образом, типичную для средневековья схему благородного сообщества.

Однако кажущаяся консервативность на деле оборачивалась скрытой игрой. Внутригрупповая вертикаль, обрисованная составителями словарей, содержит несколько непривычную для ученой лексики тех лет категорию «eques». Известно, что этот термин, означавший буквально «всадник», применялся для характеристики очень узкой прослойки средневекового рыцарства, но вышел из употребления нал ерубеже XI- XII веков, уступив по популярности более гибкому «miles».

В возрождении этого архаичного по своей сути понятия можно усмотреть помимо стилизации, характерной для лексикографической традиции тех лет, определенный концептуальный смысл. Знакомство составителей словарей с текстами Цицерона и других латинских авторов могло, как представляется, порождать ассоциации, стимулировавшие не только прямые заимствования (вроде уже отмеченного противостояния оптиматов и популяриев), но и смысловые параллели типа «senatores - equites», обусловленные ощущением зыбкости нижней границы благородного сообщества. В этом смысле используемая в словарях категория «eques» приобретала вполне определенный смысл и могла выполнять конструктивную системообразующую функцию, а самое главное - переставала быть непривычной. Ее использование было рассчитано на то, чтобы оправдать возникающий при описании структуры почетных титулов смысловой оборот, обозначавший смещение традиционных акцентов в чисто средневековом отношении к знатности и видоизменявший нижний контур благородного сообщества.

Верхний предел знатности оставался незыблемым, зато нижний несколько поднимался. Игра слов оказывалась преднамеренной, а искажение прежней картины -очевидным. Появление «всадника», потенциально восседавшего на коне,подразумевало не только оруженосца, потенциально шедшего рядом, но и контраст между ними26. Римская по форме, но средневековая по своей сути ассоциация оказывалась не только зримой, но и концептуально важной.

Эсквайры, прежде разделявшие с рыцарями единый пакет привилегий, обособлялись таким образом в самостоятельную категорию. Грань между ними, прежде условная, акцентировалась теперь в, казалось бы, формальном разведении тех, кто носил почетные титулы и тех, кто таковых не имел. Не теряя своей связи с «nobilitas», оруженосцы - «armigeri», очевидно, обретали менее значимое положение. Если учесть, что с конца XVI века напряжение в определении статуса рыцарства и эсквайров было максимальным, то мое предположение может оказаться вполне оправданным.

Определенная дисквалификация прежнего статуса эсквайров усиливалась при помощи двух незамысловатых приемов, которые лексикографы использовали при дальнейшем описании структуры почетных достоинств и должностей. Расписывая структуру английского рыцарства, лексикографы следуют уже отмеченным принципам. Противопоставляя по-прежнему метафоры конного и пешего строя, они отказываются от употребления понятий «рыцарь-знаменосец» и «рыцарь-бакалавр», имевших, как известно, двойную коннотацию. Тем не менее, стремясь сохранить традиционные пропорции, они переименовывают позиции, отводившиеся прежде бакалавру и знаменосцу, на «eques»H «eques auratus» соответственно. Очевидно, что в реальной жизни знаменосец вряд ли мог позволить себе украшенные золотом доспехи, но акцентированный дорогостоящий атрибут27 был, пожалуй, единственным средством, позволявшим лексикографам сохранить известную каждому иерархичность и, что было не менее важным, удержаться в рамках доступных латинских аналогий.

Если понятие «eques auratus» могло быть воспринято как слишком архаичное и отчасти искусственное, то две следующие друг за другом позиции, обозначенные как «eques balnei» и «eques auratae periscelidis» были исключительно нововведением. Известно, что рыцарские ордена Бани и Подвязки появились тогда, когда латинская транскрипция перестала быть общеобязательной нормой, и новые явленияименовались с использованием ресурсов национальных языков. Насколько мне известно, латинские аналоги, приводимые в словарях, на практике никогда не озвучивались и не использовались: вариант архаизированной транскрипции мог нести в этой связи лишь сугубо концептуальное значение.

Очевидно, последовательное использование понятия «eques» для обозначения различных категорий английского рыцарства означало попытку уточнить аморфную с точки зрения границ категорию «miles» и, должно быть, окончательно развести ее и еще более размытую в социальном плане «armiger». Определенное значение также могла иметь функция, связанная с потребностью усилить акцент на групповой консолидации, характерный для разобранных выше оттенков самой «nobilitas».

Стремление к актуализации консолидирующих благородное сообщество начал типично и для структуры должностей, вошедших в состав категории «domini honorarii». Если приводимые составителями словарей разряды английского рыцарства выглядят более или менее исчерпывающе, то список должностей оказывается далеко неполным. Три из них, а именно должность лорда-камергера, лорда-казначея, вице-казначея приведены в точном соответствии с римскими кальками.

28Должность сенешаля не имея прямых римских аналогий, тем не менее с легкостью вписывается в определяемый контекст. На протяжении всего средневековья эти посты занимали исключительно представители титулованной знати и выходцы из рыцарской среды, противостоявшие более многочисленным эсквайрам. Судя по всему, отбор должностей, указанных в словарных статьях, был осуществлен с учетом тех же соображений, которыми руководствовались составители словарей, заменяя традиционное понятие «miles» на архаичное «eques».

Означало ли это, что обосабливаемая таким образом группа знати наделялась в сознании современников условными групповыми признаками? Угадывался ли в ней аналог аристократии нового времени, иными словами, осуществлялся ли в связи с этим переход к формуле, предложенной Монтескье?Античная формула аристократии в ее оригинальном варианте, как уже отмечалось, допускала незначительные вариации со вторым элементом самогоft4определения. Даже Аристотель не исключал известные расхождения в толковании этого феномена. Очевидно, содержащиеся в словарях уточнения не меняли общего смысла предложенного им определения, но обозначившиеся на рубеже XVI-XVII веков, они означали конкретизацию смысла аристотелевского определения аристократии с учетом специфического историко-культурного контекста. В этом смысле англичане, а вслед за ними и обобщавшие ситуацию лексикографы, очевидно, стремились распознать или уже распознавали контуры этого явления, выделяя его на фоне социальных институтов позднетюдоровского - раннестюартовского общества.

Частично видоизмененная структура второго элемента аристотелевского определения - собственно «наилучших», должно быть, отражала вполне распространившееся к концу XVI - XVII веков убеждение, что далеко не вся знать * наделялась властными полномочиями29. Возможно, правомочия эсквайров ужесерьезным образом оспаривались, а прежняя общая функция знати в обществе дифференцировалась.I.II. Знать в антикварном дискурсе конца XVI - XVII века.

До второй половины XVI века исходной в суждениях англичан о собственной знати была традиция, развившаяся вокруг так называемого артуровского мифа. Она определяла объем содержательного дискурса с характерным преобладанием темы групповых достоинств и добродетелей; благодаря своей гибкости достаточно легко сохраняла авторитет в изменяющихся условиях.

В границах, очерченных культурным ареалом западноевропейского средневековья, король Артур был социально значимым идеалом: он объединял мир рыцарства, архетипом которого был Круглый стол. Позиция, занимаемая каждым рыцарем во время трапезы, была не столько символом равенства, сколько моделью основанного на этом принципе братства. Помыслы сидеть рядом с другими за этим столом,приключения в поисках рыцаря, не явившегося на общую трапезу, и многое другое, - суть структурные элементы, определяющие ранние и более поздние прочтения30темы.

Представления, основанные на мифологической интерпретации рыцарских идеалов, описании сообщества верных этим идеалам мужей, в целом отвечали определенной этико-социальной ориентации английского средневекового общества. Характерная уверенность в том, что доблестный Артур не погиб, а лишь уснул, создавала среди современников необходимый фон для тревожного, но вместе с тем ко многому обязывающего ожидания возможного пробуждения героя. Перспектива последующей расплаты за попранные идеалы заставляла общество требовать их исполнения или в случае нарушения прибегать к нравоучительству31.

Критический настрой в отношении исторической достоверности артуровских героев стал частью оживленных споров уже в первые годы правления Елизаветы Тюдор. После создания знаменитого Лондонского Антикварного общества уверенность в правдоподобности артуровской легенды стала постепенно ослабевать. Вера в нее не исчезла вообще. Миф по-прежнему был общим местом в полемике для занявших английский трон Стюартов, упорствовавших в стремлении доказать древность своего рода и возвести его через шотландскую и валлийскую ветви к легендарному королю бриттов32.

Доблесть и добродетели короля Артура и его воинства также не утратили своего функционального значения. Рыцарская культура, столь длительное время ориентировавшаяся на миф, не смогла утратить прежнего пристрастия к легендарно-героическому. Но потускневший в ходе оживленных дебатов идеал должен был обновиться.

Ряд исследователей, занимавшихся рыцарской культурой рубежа XVI - XVII столетий, отмечали, что под общей рационализацией общественного сознания, спровоцированного, с одной стороны, гуманистическим движением, а - с другой -реформацией, тяга к мифу должна была ослабнуть, если вовсе не исчезнуть33. Вместе с тем миф и рациональность, как представляется, не обязательно противоречат друг другу. В рамках рационального миф по-прежнему способен выполнять не толькохарактерную для него назидательную функцию, но и играть в новой схеме пусть34менее значительную, но все-таки достаточно конструктивную роль.

Рационализация общественных представлений о знати коснулась прежде всего той роли, которую прежний миф, связанный с артуровской легендой, играл в качестве концепта, определяющего общий настрой рассуждений. Дидактизм значительно ослаб, а самой легенде было суждено стать частью более масштабной конструкции, при помощи которой современники пытались осмыслить не столько стабильность общего свода рыцарских ценностей, сколько линию преемственности в рамках самого благородного сообщества35.

Определивший эти изменения импульс был, действительно, во многом связан с различными проявлениями гуманистических и реформационных настроений в Англии. Однако главная, созидающая эти перемены закономерность обнаруживается там, где проступают границы наиболее грандиозного порождения этой эпохи -тюдоровской монархии. Созданный в годы правления Генриха VII и значительно укрепленный его наследниками политический режим обеспечил стремительную трансформацию культурно-нормативной стратификации в этакратическую.

Процессы, связанные с этой трансформацией, еще сравнительно плохо разработаны в современной, историографии. Исследователи, изучавшие королевский церемониал и официальные процессии как один из примеров, иллюстрирующих смену социо-культурных моделей, отмечают, что в XIV - XV вв. положение монарха в подобных случаях уподоблялось «верховному землевладельцу»; при Генрихе VIII набирает силу иная тенденция, представляющая короля как главу достаточно сложной служебной иерархии, т.е. как «главного чиновника»36.

В рамках культурно-нормативной модели дифференциация между группами построена на различных уровнях уважения и престижа, возникающих из сравнения образов жизни и норм поведения, которым следует человек или группа. Отношение к ТРУДУ» общественным обязанностям, потребительские вкусы и привычки, манеры общения и этикет, особый язык (сословно-профессиональная терминология) - все это ложится в основу социального деления. При этом происходит не толькоразграничение на «своих» и «чужих», но и ранжирование групп (например, «благородные - неблагородные»).

В рамках этакратической системы дифференциация между группами происходит в первую очередь по их положению во властных иерархиях, по возможностям мобилизации и распределения общественных ресурсов, а также по тем привилегиям, которые эти группы способны извлекать из своих властных позиций. Степень материального благополучия, стиль жизни социальных групп, как и ощущаемый ими престиж, связаны здесь с формальными рангами, которые эти группы занимают в соответствующих властных иерархиях; все прочие различия — демографические, религиозно-этнические и культурные - играют производную роль.

Систематизация представлений о знати, предпринятая на рубеже XVI - XVII столетий, была закономерным результатом такой трансформации. Исследовавшие взгляды антикваров специалисты предпочитали видеть в них лишь модификацию представлений предшествующего периода. Они почти всегда отмечают связь предпринятых в этом направлении усилий с потребностями тюдоровского режима или с общей тенденцией развития английской государственности конца XV-XVI веков. При этом наиболее существенным моментом оказывается линия преемственности, установившаяся в идейно-политических дискуссиях после появления знаменитых трактатов Джона Фортескью и развитая в дальнейшем группой его единомышленников. Среди последователей Фортескью обычно фигурируют имена Эдмунда Дадли, Томаса Старки, Томаса Смита; реже - Томаса Уилсона, а также некоторых членов Антикварного общества.

Было бы ошибочным отрицать наличие тематического единообразия среди этой группы английских интеллектуалов: каждого из них, по меньшей мере, интересовали два вопроса: структура благородного сообщества и роль, сыгранная им в развитии английской монархии. Общность тематического диапазона не исключала, однако, серьезных различий как в принципиальных решениях, так и в объеме воспроизводимого материала. При этом отличным почти всегда оказывался свод документов, на котором строили свои умозаключения последователи Фортескью и антикварии, занимавшие, как представляется, самостоятельную позицию. Думается,что различия в объеме и характере использованной информации также были далеки от простой формальности.

Последователи Фортескью, как следует из их собственных признаний, опирались в основном на сведения, добытые из документов, хранившихся в архивах Канцелярии и Казначейства; античные памятники использовались в основном иллюстративно. Антикварии наряду с государственными бумагами и фискально-финансовыми документами активно опирались на сочинения средневековых историков; греко-римские авторы, прочитанные в подлиннике, привлекались ими в концептуальных целях.

Сумма представлений, определявшая позицию антикваров, была с легкостью воспринята английскими интеллектуалами-эрудитами XVIII века. Взгляды Фортескью и его последователей оказались менее популярны и прекратили свое существование на рубеже XVI -XVII веков; лишь незначительные отголоски их концепции можно обнаружить у Д. Гаррингтона и то в весьма трансформированном состоянии37.тоФортескью и его последователи, рассуждая об английской знати, опирались на уходящую своими корнями еще в XI - XII века традицию, согласно которой знать (nobility или nobilitas) была едина по своему происхождению, но делилась в соответствии с ее земельным благополучием на крупных и мелких баронов. Социальными индикаторами, отделявшими высшую знать - крупное баронство (great baronage) от мелкого (lesser baronage) являлись земля, полученная непосредственно от короны, общественный вес, подкрепленный объемом территориального владения и величина дохода, извлекаемая из наследуемой земли.

Смит39, сохранив нетронутой упомянутую схему, заострил ряд характерных для нее моментов. Он первым полностью заменил представлявшуюся ему архаичной терминологию. Снял характерное для Фортескью противоречие между собирательным понятием «nobility/nobilitas» - знать и терминами, использованными для обозначения внутренней структуры благородного сообщества («great baronage» и «lesser baronage»), заменив их на «great nobility» и «lesser nobility» (знать высшая и низшая соответственно). Он также первым уподобил высшую знать римскомусенаторскому сословию, что впоследствии позволило Р. Тоуни, JI. Стоуну и Ю.М. Сапрыкину видеть в ней аналог аристократии и связывать ассоциации Смита с нехарактерной для того времени групповой идентификацией40.

Уилсон, скомпилировавший по многим позициям теоретическую часть трактата Смита, развил представление о решающей роли доходов в определении социального статуса знати, дав великолепную в своем роде статистику совокупных доходов ее представителей от маркизов до эсквайров; уточнил введенную предшественником терминологию, указав на ее латинские эквиваленты. Так, появились широко употреблявшиеся в XVII веке понятия «nobilitas major» и «nobilitas minor»41.

Антиквары также использовали введенные предшественниками понятия, отдавая предпочтение подходу, обозначенному в трактатах Смита и Уилсона, но не более. Их взгляды на природу английской знати были с содержательной и концептуальной точки зрения оригинальнее, чем взгляды их предшественников и многих современников. При этом историография, вплоть до начала 80-х годов прошлого столетия лишенная конкретных исследований, была неспособна должным образом оценить их новаторский характер. В лучшем случае своеобразие этой части антикварной теории либо удостаивалось общих замечаний, либо исследователи цитировали, ссылаясь подчас друг на друга, далеко не самые лучшие отрывки из сохранившегося антикварного наследия42.

Только благодаря усилиям Д. Покока и Д. Соммервилла, их последователей и критиков в западной, а в отечественной историографии - С.В. Кондратьева, разделившего один из вариантов предложенного англо-американскими коллегами подхода, стало складываться весьма продуктивное направление, изучающее «идиоматический словарь» политико-правовых и историко-правовых построений эпохи, включавших наряду с другими и антикварную составляющую43.

Каждый из этих исследователей подчеркивает непреходящий характер английского права на рубеже XVI-XVII веков. Тем не менее, раскрывая смысл подобных построений, ограничивая свои выводы исключительно юридической и судебной проблематикой, последователи Покока упускают, как представляется, весьма существенное своеобразие антикварного движения. Усилия таких его представителей,как Д. Селден и Г. Спелман, были не в меньшей степени сосредоточены на систематизации концептов из смежных, а в некоторых случаях далеких от праваобластей. Антикварные классификации оказывались куда более всеобъемлющими.***Думаю, что, осознавая связующую роль самого права между двумя сферами человеческого существования — государственной и общественной, стремясь к обозначению значимых конструкций, антикварии акгуализовали собственно социальное. Обозначая континуитет или дисконтинуитет английского права и государства, они подчеркивали специфику современной им монархии. Видя в ней индикатор социальной мобильности общества, они подспудно писали о своеобразии современного им общества. Поскольку сфера их интересов в этой области ограничивалась значимыми в политико-правовом отношении группами, они опредмечивали круг вопросов, связанных главным образом со знатью.

Знать титулованная и нетитулованная обретала в трактатах антикваров особые смысловые контуры. Устремленные к необходимости систематизировать употребляемые понятия, они избегали исторической конкретики и предпочитали максимально абстрагировать свои определения. Вместе с тем, занятые анализом эволюции самих понятий и их содержания, они так или иначе привносили в собственный анализ элементы действительности, превращая выдвигаемые определения в современные их обществу категории.

Такая «модернизация» понятий не была у антикваров буквальной: отличаясь специфичностью и самим методом презентации, она не всегда оказывалась легко распознаваемой. Как следует из предисловий к трактатам антикваров, каждый из них сочинялся или составлялся по просьбе высокопоставленных особ, отличавшихся знатностью и родовитостью. Нередко в качестве заказчика выступал сам монарх. Адресация была не только подтверждением известного заказа, но и отражала ориентацию самого патрона и составителя на определенные и, должно быть, злободневные потребности.

Современные исследователи сделали достаточно много для иллюстрации того явления социальной жизни Англии второй половины XVT-XVII веков, которое считали существенным признаком кризиса ценностей благородного сообщества. Сравнивая общественные реалии позднетюдоровского и раннестюартовского обществ с более ранними, они обнаруживали естественные отличия44.

Характер этих отличий, однако, вряд ли мог играть решающую роль в доказательстве кризисных явлений. Нравы и поведение менялись всегда, и известное всем противостояние поколений уже давно стало трюизмом. Старики были не довольны молодежью, а та, следуя известному примеру, критиковала их излишнюю требовательность. Так или иначе, опиравшиеся на суждения авторов различных поколений и даже эпох, историки заведомо вторгались в область неразрешимых противоречий.

С конца XV века авторы, писавшие на «благородную» тему, соглашались в одном - в решающем характере королевской воли в производстве новых титулов и достоинств. Элементы противостояния в этом смысле обнаруживали черты, характерные для внутригруппового противоборства. При этом логика авторов, отражавшая интересы двух основных категорий знати (для большинства современных исследователей «старой» и «новой»), была вполне объяснимой. Сталкивание мнений оказывалось по существу следствием закономерного противостояния «социальных программ» сменявших друг друга династий. Часть («старая») знати, как представляется, отстаивала правомерность собственного возведения и, следовательно, универсальный характер социальной политики не только своего монарха, но и его династии. Другая («новая»), как водится, стремилась к противоположному.

Историк, опирающийся на авторитеты, принадлежавшие не столько к различным поколениям, сколько ко времени правления различных династий, заведомо обнаруживал разительные контрасты, но при этом попадал под влияние различных по своему характеру и несопоставимых по значению схем, каящая из которых приобретала особый смысл в рамках определявшего его периода. Выдвигаемые в пределах такой схемы положения становились самодостаточными, если основанная на них конструкция соответствовала тому, что можно было назвать династическойпрограммой. Соответствие могло быть полным и частичным. В том случае, если выдвигаемая схема значительно отличалась от той, которую представляла и отстаивала монархия, могли возникать «кризисы» восприятия.

Исторические экскурсы служили для антиквариев не только ключом к распознаванию контуров политических и правовых институтов сначала тюдоровского, а затем и раннестюартовского государства. Не менее значимой оказывалась их функция в распознавании социальных институтов английского общества второй половины XVI - первой половины XVII веков45.

Выработанные антиквариями основные методы анализа исторического материала диктовались спецификой излагаемого материала и в конечном счете составляли своеобразную систему анализа. При наличии других подходов, она, как представляется, все-таки доминировала в подходе современников к понятию «знать».

Анализ социальных институтов раннестюартовского общества сопряжен с определенными сложностями. Очевидно, что приемы, используемые при рассмотрении аналогичных явлений индустриальной эпохи, привычные и популярные среди современных историков, нуждаются в известном уточнении. Речь идет о том, что позитивистская социология, которой мы во многом обязаны появлению методик социального анализа, ориентировалась на ситуацию, когда сфера политического (собственно государственного) и социального (собственно общественного) были окончательно разведены, и гуманитарные науки в целом и по отдельности могли рассчитывать на известную автономию своего предмета.

Коллективные представления англичан в раннестюартовскую эпоху оставались на той стадии исторической эволюции, когда взгляды на общество и государство тяготели к воспроизводству средневековых схем, и современники продолжали воспринимать оба феномена, если не как тождественные, то, как во многом подобные явления. Метод препарирования социальных реалий обнаруживал определенные черты, объединяющие их смысл со сферой политического, а выделение и использование специфической терминологии почти всегда содержало двойные коннотации.

Антикварный дискурс представлял собой один из вариантов такого еще нерасчлененного сознания. Лондонские антиквары рассматривали общество и государство как явления не столько взаимосвязанные, сколько однопорядковые, и использовали при их анализе весьма схожие приемы, отдавая предпочтение тем методикам интерпретации, которые позволяли обнаруживать принципиальные аналогии и соответствия.

Многие интеллектуалы, жившие на рубеже XVI-XVII веков, занятые антикварными изысканиями, были уверены в том, что существует подобие культурно-исторической доминанты, определявшей «национальную» конфигурацию социальных и политических институтов Англии того времени. Любые варианты общественной практики англичан, формы, в которые она облекалась, упирались в сознании антиквариев в правовые реалии и представления об их временных концептах. История английской государственности, а также характерной для нее системы социальных институтов, таким образом, либо напрямую, либо опосредованно связывались с эволюцией английского права и его преемственностью. Спецификой права определялись условия для возникновения как собственно государственного, так и социального.

Подобный правовой детерминизм означал важнейший сдвиг в историческом мышлении англичан, завершивший длительную эволюцию в переходе от штудирования и создания преимущественно экуменических экскурсов в историю народа к описанию собственно национального. Право воспринималось, с одной стороны, как активный элемент исторического развития. С другой - каждый обращавшийся к правовой проблематике современник оценивал через его смысл, направление и объем исторического развития. Любой правовой анализ приобретал статус факторного и высвечивал субъективно-объективный контекст поступательного процесса.

В той или иной степени подобный дискурс обеспечивал концептуализацию исторического взгляда на мир и структуру разросшегося в его рамках социума. Для большинства антиквариев конца XVI - начала XVII века течение английской истории напрямую зависело от континуитета в области права. Чем устойчивеестановилась преемственность связанных с этой областью институтов, тем выше оказывались шансы рассматривать «национальную» историю как непрерывную, и наоборот, дисконтинуитет в области права грозил разрастись катаклизмами и прервать собственно «национальное». В этом смысле историческая мифологема, возникавшая взамен старой, становилась менее трансцендентной, более постижимой и, следовательно, достоверной. Она с легкостью редуцировалась в46раннестюартовскии контекст.

В начале XVII века существовали три точки зрения, обсуждавшие и объединявшие «национальную» и правовую проблематику в единое целое, две из которых были почти противоположны. Первая была представлена Эдуардом Коком, а вторая -Генри Спелманом. Каждая из них актуализировала один из трех известных к тому времени подтипов исторического, или «антикварного», сознания.

Кок полагал, что ни одно из иноземных вторжений, имевших место в английской истории, не было способно повлиять на природу общего права и повернуть вспять эволюционное развитие английского государства и общества. Вильгельм Завоеватель, инициировавший так называемое нормандское право, предопределил только то, что собственно английское право после него стало существовать как бы в двух плоскостях. Его фундаментальные основы остались неизменными, как это и было на протяжении всего предшествующего исторического развития. Создаваемые и в этом смысле «рукотворные» нормы позитивного (статутного) права учитывали незыблемость традиций и лишь их конкретизировали 41. Очевидно, что с учетом этих обстоятельств английская государственность сохраняла свою изначальную специфику, а общество воспроизводило заведомо консервативные устои.

Считается, что Генри Спелман критиковал и оспаривал теорию континуитета, представленную в работах своего выдающегося современника. Подобно европейским гуманистам, развивавших теорию динамической смены исторических событий, он использовал свои выкладки, доказывая, что выводы Кока основаны на примитивном анализе исторических источников. Препарированные с филологической точностью, они подтверждали, что нормандское завоевание в действительности изменило или, во всяком случае, повлияло на фундаментальные принципы английского права и,следовательно, в той или иной степени воздействовало на ход исторического развития британского общества и государства, аккумулировавших общеевропейскую специфику48.

Известно, что Спелман опирался в своих доводах на традицию, которая восходила к сочинениям Полидора Виргилия. Кок также не был оригинален в своих взглядах. Он заимствовал многое у Фортескью, который, как известно, посвятил свои работы изучению особенностей английской монархии.

Для Фортескью политическое тело английского государства, где король олицетворяло голову, народ - сердце, а закон - кровеносные сосуды, оставалось неизменным с момента основания самим Брутом. Проблема дисконтинуитета и всевозможных потрясений была настолько далекой для него, что он охотно описывал многочисленные завоевания, желая подчеркнуть тем самым «триумф» английской государственности. Римляне, саксы, даны и нормандцы, - все они были вынуждены сложить свое оружие перед алтарем английских законов, неизменно остававшимися лучшими из лучших.

Фортескью предпочитал выделять, пожалуй, только одну особенность. Он стремился доказать специфику английского права как права обычного и показать, как его устойчивая к изменениям структура обеспечивала веками длящуюся преемственность в развитии политико-административных и социальных институтов. По аристотелевской аналогии он представлял себе английскую государственность как естественный организм, способный плодоносить. Вместе с тем его сопоставления не шли дальше, чем того требовала задача обеспечить зримый и вместе с тем достаточно весомый фундамент для определения контраста между английским вариантом королевской власти и менее привлекательной, на его взгляд, французской моделью. Это превосходство обеспечивалось, по мнению Фортескью, позитивной зависимостью между объемом и структурой законодательных полномочий английской монархии и дозволяющими эту деятельность предписаниями, которые вытекали из норм общего права, т.е. практики, которая,49как ему представлялось, укоренилась еще при англосаксонских королях.

Английская государственность, регулируя уже сложившуюся социальную практику, создавала тем самым своеобразную параллель - статутное право, содержание которого, однако, обнаруживало черты, соответствующие обычноправовой традиции и могло там, где это было необходимо, с нею соединяться 50. В этом смысле нормандское завоевание и законодательные инициативы Вильгельма I, направленные, как полагал Полидор Вергилий, на укрепление позиций прибывшей с ним знати, на деле лишь укрепляли веками складывавшиеся институты, ускоряя темпы желаемой адаптации и укрупняя в том числе и масштаб прежних направлений социального развития.

Общеизвестно, что учение Фортескью обеспечило прекрасный фундамент для развития и становления в Англии постреформационного института юристов общего права. При этом не менее важным оказывался его вклад в формирование рафинированной школы теоретиков тюдоровского государственного управления, акцентировавшего отсутствие противоречий между обычаем и разрастающимся объемом монарших прерогатив, опиравшихся, как известно, на авторитет правового прецедента.

Кок, ссылавшийся на наследие Фортескью, как известно, не был антикварием, но его позиция могла вдохновлять и побуждать последних, что удачно продемонстрировал С.В. Кондратьев, к построениям определенного рода51. Любопытно, но противостояние позиций Кока и Спелмана, закрепленное в трудах их современников, сыграло значительную роль в формировании третьей, основополагающей тенденции антикварного движения, у истоков которой стояли Уильям Сегар, Томас Миллз и Джон Селден. Развитая впоследствии Элиасом Эшмолом и Мэтью Картером, она сказалась на поиске конструктивного компромисса, который допускал известный релятивизм концепции правового континуитета, но при этом не оставлял сомнений относительно строгой преемственности в развитии политических и, что самое главное, социальных институтов британского общества.

Селден, как известно, хотя и воспринимал критически легенду о Бруте как основателе английского государства, в то же время настаивал на том, что многочисленные завоевания все-таки вносили новые порядки, которые, однако,смешивались со старыми. Он не соглашался с выводом Фортескью об исключительном характере английского законодательства и тем более с идеей о его превосходстве над французскими законами. Но для Селдена не в меньшей степени, чем для Фортескью, исходная природа общества и государства закладывалась при их основании и уже никогда более не менялась.

Такой подход означал, что все последующие нововведения должны были лишь развивать, не изменяя, изначальную природу политико-административных и социальных институтов. Селден, однако, признавая, что разные государства обладают разными законами и, следовательно, отличными по своей структуре методами социального регулирования, пытался в отличие от Фортескью осуществить сопоставительный анализ конституционных основ всех известных ему типов государственности. Отдав должное аналогиям, он добился искомого результата, выделив неповторимый исконно британский субстрат, отличительные черты которого с эволюционной точки зрения представлялись ему весьма значительными52. Поскольку предпринятый анализ допускал известные параллели не только с «современными», но и ушедшими в далекое прошлое примерами, экскурсы в историю приобретали особое значение. Умение оперировать опытом минувших веков и тысячелетий оказывалось в таком случае не только перспективным и востребованным приемом, но и позволяло ликвидировать определенную ограниченность схемы, разработанной в свое время Фортескью 53.

Подобный общественный настрой должен был вести к возрастанию критических настроений. Однако на деле апелляция к точности исторических формулировок оказывалась в большинстве случаев не более чем словесной игрой. Исторический подход, провозглашенный многими антиквариями, приводил к квазиисторическим или псевдоисторическим заключениям, которые, однако, играли вполне определенную востребованную обществом роль.

Вариации исторических экскурсов позволяли сторонникам нового метода не только относить истоки английского общества и государства к определенным историческим эпохам, но и выстраивать идею преемственности, оперируя достаточно обширнымкомплексом архаичной терминологии. В таком прочтении новый метод оказывалсяне только историческим, но и филологическим приемом.***«Знать» и «знатность» продолжали восприниматься англичанами в конце XVI — начале XVII веков как неразрывные понятия. Современники, описывая эти явления, выделяли три категории или состояния, при помощи которых передавалась вся палитра возможных значений. Различали «nobilitas theologica seu supernaturalis» -знатность, смысл и границы которой были непостижимы для обыкновенного человека. «Nobilitas naturalis» - присущую всему тварному миру, и «nobilitas politica», различаемую исключительно среди людей.54При всем живом интересе антиквариев ко всем трем проявлениям знатности, их более всего привлекал последний тип, имевший непосредственное отношение к тому, что определяло присущий только человеческому общежитию образ мыслей и поведения. Значение имел также и тот факт, что «nobilitas politica» была порождением английской монархии, а ее существование всецело зависело от воли правящего государя 55«Nobilitas politica» - образование достаточно однородное. Так, во всяком случае, полагали антиквары. Ее состав был хорошо известен: нобилями могли называться только те, за кем общество закрепляло статус джентльмена. Таковыми могли считаться все, кто был известен или попросту знаменит благодаря титулу, полученному за различные общественные добродетели: их знали, поскольку каждый представлял себе общественный резонанс совершаемых ими деяний.

Титулованные особы хотя и составляли лучшую часть этого сообщества, но не исчерпывали списка знатных, поскольку бытовавшие тогда представления относили к их числу и тех, кто отличался благородным происхождением, но был не отмечен титулом. Наконец, границы знати расширялись за счет отдельных профессий (юристов, судей и университетских профессоров), а также «государственных должностей», сообщавших человеку определенные качества, отличавшие его от прочих невежд56.

Три категории джентльменов неслучайно выстраивались в определенной последовательности. Каждая из них обладала своим запасом устойчивости и в этом смысле значимости. Судя по всему, титулованные особы были наиболее стабильным в социальном отношении образованием. Титул, сообщавший джентльмену внешние признаки знатности, считался, должно быть, наиболее совершенным изобретением монархии.«Nobilitas nominata» - так предпочитают именовать титулованную знать большинство авторов - состояла из джентльменов, владеющих как наследственными, так и свежеобретенными титулами. Разница между ними была формальной и заключалась в том, что благородный, только что получивший титул, оставался некоторое время под контролем государя и продолжал зависеть от его милости. * Очевидно, что при последующем наследовании нового титула формальнаязависимость от государя ослабевала, но не исчезала окончательно. При этом статус преемника приравнивался к полноценному.«Nobilitas innominata», или нетитулованная знать, обладала меньшим запасом устойчивости. Во всяком случае, обходя молчанием нетитулованных особ благородного происхождения, многие авторы детализируют представления о тех, кто обретал знатное состояние благодаря профессии или должности. Они указывают на то, что за их потерей следовала последующая дисквалификация такого джентльмена.

Схема, развертывавшая состав английской знати, была в целом типична для «социологических» конструкций конца XVI - первой половины XVII века: ^ стабильный верх, отличавшийся строгостью границ и выверенными механизмамипополнения, контрастировал с размытым низом с характерной для него зыбкой границей и неустойчивыми источниками социального воспроизводства57. При этом, как представляется, в деталях, поясняющих ее конфигурацию, просматривалась сугубо английская специфика.

Уильям Сегар, составивший подобие джентльменского кодекса, помимо типичного для позднетюдоровских и раннестюартовских авторов утверждения о том, что исключительно джентльменское должно быть всегда строго английским исопротестантским настаивает на рыцарском звании как обязательном качествекаждого благородного человека. Именно рыцарское достоинство сообщает каждому дополнительное благородство59. Рыцарь всегда «хорошо сложен и обладает силой, способной облегчить ему тягости войны». Ему сопутствует удача; он обязательно красив, поскольку именно красота является качеством, предназначеннымбожественным промыслом и самой природой для тех, кому суждено повелевать и60властвовать.

Рыцарь-джентльмен всегда «предпочитает честь другим земным благам»61. Средидвух главнейших целей человеческого существования - выгоды и чести он выбираетименно последнюю, поскольку «первая цель свойственна простолюдинам, вторая же- людям родовитым и высокопоставленным». Он заботится о ней и постоянно ее62поддерживает, осознавая, что может ее утратить или растерять.

Честь - одна из наиболее сквозных тем в наследии антиквариев: каждый из них писал о ней либо очень обстоятельно, либо упоминал вскользь, констатируя ее общественную функцию, но обойти эту тему не мог. Считая честь внешним атрибутом благородства, антиквары акцентировали ее социальную природу. В их сознании честь была связана с общественным мнением и с оценкой окружающих. Только в человеческих отношениях честь приобретала значимые черты, только в межличностном диалоге перед рыцарем-джентльменом могла возникнуть угроза ее потери.

Помимо этого, честь и благородство, являясь отличительными характеристиками рыцаря-джентльмена, представляют собой производные добродетели, основу которых определяют более устойчивые качества, к поддержанию которых он должен стремиться. Описывая эти качества, тот же Сегар, заимствует широко распространенную в то время цицероновскую классификацию, лишь несколько ее видоизменяя. Он пишет о справедливости, умеренности, мужестве, скрепленных силой благочестия.

Рыцарские ценности, выделявшиеся антиквариями на фоне остальных джентльменских добродетелей, обладали в их сознании известной самостоятельностью, указывающей на то, что их происхождение генетически предшествовало тому, что затем стало определять культурный универсумблагородного сообщества. Ниша, занимаемая рыцарством в иерархической системе английского общества конца XVI - XVII веков, очевидно, отличалась от той, которая была характерна для XI-XII веков, когда такой универсум стал оформляться64.

Тогда оно было пограничным, отделявшим благородное от неблагородного образованием. Думаю, что антикварии, осведомленные об этом периоде английской и более широко - европейской истории, не могли не распознавать подобных различий и тем более были далеки от того, чтобы их не использовать для определенных концептуальных целей. Складывается впечатление, что они вообще не желали признавать произошедшие перемены и продолжали отводить рыцарству роль пограничного образования, отделявшего традиционную знать от неустойчивой периферии. Знатность, приносимая профессиями, хотя и признавалась, но, должно быть, почиталась уступающей в качестве всем предшествующим вариантам.

Сегар, пытавшийся унифицировать представление о благородных, писал: «Если простому человеку благодаря его личным дарованиям и удаче посчастливится обрести титул герцога, графа или любое другое достоинство, он становится джентльменом»65. Таковыми, по его мнению, следует считать также всех тех, кто занимает ответственные государственные посты: «Благородными следует называть тех, кто занимает должности в суде: каждый судья имеет право именоваться джентльменом.кроме того, каждое должностное лицо, состоящее на королевской службе,. становится джентльменом»66. При этом только рыцарское звание делает это состояние необратимым.

Элиас Эшмол, суммируя высказывания авторитетов начала XVII столетия, как бы продолжая мысль Сегара, утверждает, что « из всех благородных достоинств -рыцарское звание. следует считать особым и наиболее принципиальным, связанным с природой военной службы» - и далее: «их имена и звание само по себе, как представляется, подразумевают нечто величественное, помимо того, что они в состоянии выразить, нечто большее и совершенное, нежели знатность сама по себе; то, что в состоянии воздвигнуть королевский трон, неминуемо становится основой знатности и обладает подобно судье способностью определять всеобщую67справедливость».

Известно, что формирование ценностных ориентаций благородного сообщества происходило в результате приобщения рыцарей к королевской службе. Очевидно, такое приобщение сопровождалось оформлением аксиологически важного концепта, возвышавшего этот вид служения общему благу до ранга наивысшего: «рыцарское звание столь величественно и прекрасно, что способно сообщить благородство не только наделенному им человеку, но и всем его потомкам.рыцарское звание аноблирует настолько, что, кто бы ни был этот человек, за ним закрепляется то, что он джентльмен. такое утверждение в равной мере подтверждается общим правом Англии, которое научает, что, если даже виллан будет произведен в рыцари, он будет/отем самым возвышен и в обязательном порядке станет благородным». «Наш ученый Кэмден уточняет на основе судебных свитков, что рыцарь - это синоним благородного достоинства, барон же не вправе считаться таковым, и там же поясняет, что в том случае, если барон не получит рыцарского звания, о нем следует писать просто и незамысловато, указывая его собственное имя и то, каким именовалась его семья, без каких бы то ни было дополнений. только в том случае, если короли, герцоги, маркизы, графы и бароны являются посвященными, благородное достоинство способно украсить их имя» 69.

Нетрудно заметить, что подобные рассуждения в известной степени вступали в противоречие, с одной стороны, со сложившимся к середине XVI века представлением о знати, с другой — явным оказывалось несоответствие с ценностным делением благородного этоса на две составляющие - «nobilitas major» и «nobilitas minor». Последнее, как известно, предполагало отнесение рыцарства к верхушке нетитулованной знати.

Думается, что антиквары, писавшие о функции рыцарского звания, в какой-то мере ощущали недостатки своих рассуждений и стремились к их исправлению. Однако отказаться от соединения рыцарской массы с «наилучшими», они все-таки не решались. Как представляется, оценивая подобные рассуждения, историк должен не столько оценивать их правомерность, сколько видеть в них необходимый по тем временам акцент на сугубо милитарном аспекте вассально-ленных отношений. Такой подход позволял антиквариям выделять первый, наиболее существенныймомент в «разделении» социопрофессиональных ориентаций самой знати и оставшейся «неблагородной» частью общества. Акцентируя особую природу рыцарского достоинства, они указывали на известную последовательность в приобщении знати к выполнению задач английской монархии, но при этом не исключали иные возможные формы такого сотрудничества, в том числе и сугубо гражданского. В этом смысле перспектива уравновешивания двух вариантов служения монарху - военного и гражданского, т.е. первого исторически значимого и второго, очевидно, приобретавшего вес в новых условиях, была вполне допустимой. Противоречие в дискурсе если не снималось совсем, то значительно ослабевало, а сама ситуация позволяла «развести» при известных допущениях определенные части рыцарства между титулованной и нетитулованной знатью. Такое «разнесение» не было механическим и достигалось путем небезынтересных рассуждений.

Начну с того, что в начале стюартовского правления, как, впрочем, и прежде, отсутствовал взгляд на рыцарство как на единое целое. Его исторические формы и последующие варианты указывали на допустимость межгрупповых передвижек. Такие перемещения, пусть только теоретические, создавали иллюзию, выгодную, как представляется, обеим подгруппам. При таком подходе рыцарство начинало играть роль образования, с легкостью отождествляемого как с одной, так и с другой подгруппами 70.

Зыбкость границ такой периферии обеспечивала необходимую подвижность уже чисто социальных критериев, оставляя за рассуждавшими право не утруждать себя более строгими дефинициями. При этом очень важным оказывалось то, что рыцарство, чье присутствие обнаруживалось по обе стороны барьера, лишалось права претендовать на равное с титулованной знатью положение. Вместе с тем характерные для рыцарской среды компоненты беспрепятственно включались в состав культурных ценностей знати и мыслились как однородные.

Эшмол, много писавший о статусе рыцарского достоинства, рассуждал: «Относительно качеств, которые делают человека пригодным к рыцарскому званию, полагают, что наиболее принципиальными и значительными из них являются три:происхождение, доблесть и состояние». Поясняя далее смысл каждого из них, он замечал: «происхождение — о нем обычно проявляют много заботы с тем, чтобы исключить проникновение в это достоинство для тех, кто не является знатным и благородным; в ордонансе, касающемся порядка возведения в это достоинство, первая статья гласит, что «лица, входящие в него, должны быть джентльменами в трех поколениях, а герб, который они носят, должен принадлежать их отцу, деду и прадеду» - и далее: «известны императорские законы, утверждавшие, что никто, кроме человека, произведенного на свет рыцарем, не может претендовать на это звание». «Состояние же или имущество служат только тому, чтобы поддерживать достоинство рыцаря». Ссылаясь на авторитет Генри Спелмана, Эшмол не забывает указать на древность этой традиции: «еще римские императоры отличали рыцарское достоинство от других воинских званий, поскольку оно являлось наиболее почетным71среди них».

Обнаруживаемая в рассуждениях Эшмола перекличка с универсальными для всех категорий знати качествами не мешала ему видеть границы внутри благородного сообщества. Выявляя в составе рыцарства исторические общности, отличавшиеся друг от друга статусными и функциональными характеристиками, он с легкостью осуществлял необходимые соотнесения.

Подобно Селдену и Сегару, он считал, что рыцари-бакалавры (французский аналог - шевалье) являются «первым из всех достоинств», и соотносил их с «основой и фундаментом всех титулов нашего народа»72. Ссылаясь на авторитет А. Тираке73, он полагал, что с введением этого достоинства, внутри рыцарства стали различать три категории. При этом входящих в их состав «доблестных войнов» стали именовать по отдельности «equites aurati» и просто «milites». Последних он, судя по всему, относил к той категории рыцарства, которая граничила или даже сливалась с «armigeris», или эсквайрами. Развивая свою мысль далее, он рассуждал: «С этой целью следует отметить, что те, кого мы именуем на французский манер «шевалье» обретают знатность, как только получают это достоинство; после возведения их уже не называют «milites» вопреки тому, как полагают многие толкователи права, а считают. «equites auratos»»74.

Достоинство рыцаря-знаменосца было следующим, отмеченным Эшмолом отличием. Изначально «титул предназначался для тех, кто должным образом проявил себя в войнах; им разрешалось использовать квадратное знамя (vexillum quadratum), поэтому их совершенно справедливо именовали «equites vexillari», или «chevalier а baniere», что означало - господин, владелец знамени». Ссылаясь на своих именитых предшественников А. Тираке и У. Кэмдена, Эшмол утверждает, что «это званиеп споявилось не ранее правления Эдуарда III». Им вознаграждали баронов и рыцарей, прежде получивших звание рыцаря-бакалавра, и поэтому «eques vexillarius»7 f\оказывался «ближе всего по статусу к титулованной знати». Стремясь разъяснить свою точку зрения, он писал: «существуют некоторые существенные различия между этими рыцарями и рыцарями-бакалаврами, о которых необходимо помнить: знаменосца возводят исключительно в то время, когда королевский штандарт поднят и развивается; помимо того, он сам несет свое знамя на поле сражения, в то время как рыцарь-бакалавр следует за ним, что, безусловно, выдает в нем достоинство по природе более высокое». Ссылаясь на авторитет своих современников, он замечает: «как бы то ни было, но сэр Генри Спелман отмечает, что. император Максимилиан был рад служить под знаменем нашего короля Генриха VIII в достоинстве его солдата, неся высоко поднятым крест Святого Георгия и получая за это жалованье в размере ста крон»; и далее: «рыцарь-знаменосец был тем, кто располагал многими джентльменами, бывшими у него в услужении и под его командованием»; «он был в состоянии не только поднять знамя, но и кормить целый отряд воинов за своим столом, а также платить им жалование из своего кошелька». Сопоставляя знаменосца и бакалавра, Спелман заключал: «рыцарь-бакалавр не располагал достаточным количеством подчиненных, поскольку был не в состоянии содержать их в ходе войны на свои собственные деньги, и выступал под знаменем другого; эти два достоинства. различались также по размеру жалованья: рыцари-знаменосцы получали двадцать монет за день, рыцари-бакалавры - по десять, а эсквайры -только пять».77Выделение в составе рыцарей, находящихся на военной службе у короля, трех категорий наряду с указанием на их статусные различия открывало путь длясохранения необходимого разграничения знати на высшую и низшую. Граница соответствовала делению рыцарства на знаменосцев и бакалавров. Приближенный к монарху, посвященный в банереты, формально не покидал общности - «equitum auratorum», но как бы «творил» основу титулованной знати. Возведенный в бакалавры такого права не получал. Вместе с тем объединение рыцарей, перешедших на службу к королю, под одним термином - «equites aurati» - создавало необходимую иллюзию единства самого сословия. Одновременно поиск терминологических соответствий был подчинен доказательству двух основных линий генетического и эволюционного развития знати. Значительной в этом плане оказывалась связь, с одной стороны, со структурой определенных должностей, формирующихся вокруг особы монарха, с другой — достаточно весомым аргументом становилась система земельных держаний, подразумевавшая не только различия в объеме земельной собственности, но и характер связи, устанавливаемой между сюзереном и его непосредственными вассалами.

Выделение рыцарства в качестве образования, сообщавшего знати «истинное достоинство», было, однако, недостаточным условием, позволявшим структурировать состав ее титулованной части. С точки зрения формальных признаков благородства эта часть знати выглядела однородной массой, основу которой определяла унифицированная процедура возведения рыцаря-знаменосца,78впоследствии значительно видоизмененная и переработанная.

Стремление раннестюартовских авторов во что бы то ни стало связать изначальную природу знати с рыцарской средой заставляло их искать дополнительные приемы и исторические обобщения, оправдывавшие введение дополнительных градаций в составе титулованной знати. Логика рассуждений оказывалась весьма симптоматичной и, как представляется, выстраивалась в трех основных плоскостях.

Во-первых, важным осознавалось предметное выявление должностной структуры ближайшего окружения монарха. Соотношение «государственных» постов должно было быть таким, чтобы их общая масса включала бы как этимологически, так и семантически известный к концу средневековья объем титулярных названий наряду стеми, которые закреплялись за должностями, сообщавшими благородный статус. Во-вторых, необходимым виделся прием, позволявший уравновесить значение военной (рыцарской) и гражданской (чиновничье-должностной) службы монарху. Наконец, в-третьих, немаловажным был отбор «реальных» критериев, позволявших замкнуть выстроенную таким образом иерархию на важнейшую составляющую социальных отношений тех лет - земельную собственность.

Должностная структура ближайшего окружения монарха в общем виде соответствовала определениям, полученным в результате терминологических обобщений (изысканий), сделанных в ходе поиска историко-генетических аналогий стюартовской знати. В том виде, в котором современники выстраивали ряды замещений, отсутствовал важнейший элемент, способный превратить эти построения в безусловный аналог знати начала XVII столетия, - иерархичность.

Терминологические изыскания, по всей видимости, не требовали его присутствия. Определение внутренней структуры титулованной знати делало его наличие не только желательным, но и концептуально важным. Современники и сама яковитская знать, очевидно, прекрасно осознавали это: оставленные ими свидетельства не вызывают в этом сомнения.

Вместе с тем аргументированные схемы, используемые в начале XVII века для доказательств иерархичности должностных структур, было затруднительно рассматривать как единые. Знать ссылалась в основном на уже отработанные и законодательно закрепленные прецеденты, известные более как порядок или право предпочтения. Рассуждавшие о градациях правоведы и антикварии были склонны к более аргументированным построениям, одной из модификаций которых, должно быть, являлся используемый самой знатью порядок предпочтения79.

В целом система доказательств вытекала из представления о превосходстве знати над оставшейся частью общества. Это было превосходство не столько благородных над неблагородными или знатных над незнатными, имевшее в начале стюартовского правления хотя и достаточный, но уже в какой-то мере смазанный оттенок, сколько превосходство, проистекавшее из особой функции, выполняемой знатью в обществе.

Рассуждения о функции или миссии благородного сообщества были традиционны для того времени. Они начинались с пространной констатации исходной идеи. Обычно утверждения общего характера сопровождались ссылкой на авторитетыолвроде Джона Ферна который, как известно, полагал, что благородным человеком следует считать того, «кто известен своими. доблестными добродетелями».

Еще средневековые авторы, описывая различные варианты знатности, опирались на приемы, отработанные в свое время Аристотелем. В 4-ой книге «Политики» он выделяет четыре уровня благородства: первый произволен от богатства, второй обеспечивается достоинством и авторитетом предков, третий -собственно добродетелью и, наконец, четвертый - образованием. Эти уровни в свою очередь определяли «внешние» признаки знатности: известность, славу,О 1гражданское превосходство и родовитость. На этом фоне возникали устойчивые для средневековой традиции ассоциации и определения гражданской знати82.

Универсальный характер предложенной Аристотелем классификации не должен был вызывать видимых возражений у раннестюартовских авторов. Однако по известным причинам они предпочитали относить аристотелевскую модель к разряду классических, но не исчерпывающих возможную аргументацию схем и стремились следовать логике рассуждений Цицерона83.

Предлагаемая Аристотелем классификация при всей ее широте оказывалась «неудобной», поскольку заранее оговаривала социальные рамки рассматриваемого таким образом сообщества. Цицерон в этом плане выходил за пределы выбираемого Аристотелем контекста, стремясь обозначить ориентиры, работающие скорее на широкую общественную практику. Предложенная им схема раскрывала более четко смыс/л «гражданской знати», нежели смысл знатного состояния вообще. Привлекательным оказывалась и предлагаемая им морально-нравственная заостренность «философии основного сюжета».

Известно, что Цицерон склонялся к мысли о существовании четырех источников, или «частей», того, что считал нравственно-прекрасным (Cic. De off. I, 15). В его интерпретации эти составляющие выглядели следующим образом: на первом месте стояло познание истины (cognitio), затем следовала «двуединая добродетель» справедливость и благодеяние (iustitia, beneficentia), затем - величие духа (magnitudo animi) и, наконец, благопристойность (decorum). Каждая основная добродетель (часть) соответствовала определенным обязанностям.«Двуединая добродетель» была одной из самых важных у Цицерона. Из нее вытекали обязанности гражданина: он неоднократно подчеркивал общественный характер этой добродетели. Обязанности, вытекавшие из нее, он также считал обязанностями общественными, социальными.

Образ идеального гражданина в интерпретации Цицерона, - это образ земледельца-собственника, воина, человека, соблюдающего pietas по отношению к отечеству, фамилии и друзьям. Образ этот усложнялся тем, что в его основу закладывалось стремление к высокой нравственности, в частности, к тому из ее аспектов, который определяется как «двуединая добродетель». Именно этот момент, как представляется, более всего импонировал антиквариям конца XVI - XVII веков. Средневековые авторы, обращавшие внимание на личный аспект цицероновской концепции, избегали по понятным причинам пространных ссылок на ее авторитет.

Для позднесредневековых интеллектуалов рассуждения Цицерона имели совершенно иной смыл. Цицероновский «vir bonus» был подобием универсальным определением, использование которого могло не ограничиваться историческими рамками. По существу, все построения Цицерона давали прекрасную возможность обосновать новый гражданский идеал, используя достижения как античной, так и средневековой политической теории, приспособленной к английским условиям и особенно той обстановке, которая была характерна для начала стюартовского правления.

Цицероновское представление о справедливости сопрягалось во многих аспектах и с представлением о военной морали, связанной с нею почетной обязанностью гражданина служить мечом своему отечеству, и возможностью, позволявшей при всем при этом превозносить мирную жизнь, которая по естественным причинам считалась наиболее приятным и достойным занятием для свободного человека.

Благодеяние (beneficentia) воспринималось Цицероном как работа на благо государства: «следуя природе, необходимо трудиться для общего блага, употребляявсе силы и способности на то, чтобы теснее связать людей в единое общество» (Cic. De Off. I, 22). При этом совершенно стиралась грань, определявшая, каким образом подобные устремления должны достичь реализации: весьма важное в этой связи формальное равенство меча и орала обеспечивалось задачей, ориентированной на общественное благо. Цицероновский идеал облегчал поиск соответствующих обоснований для структурных звеньев самой знати и указывал путь для вычленения наиболее универсальных концептов.

Обращение правоведов и антиквариев к истории английской государственности обеспечивало сведение всего многообразия структурных определений к тем концептам или качествам, которые по традиции приписывались носителям публично-правовых полномочий как в военной, так и в гражданской сферах. Наличие определенного объема властных полномочий было необходимым условием для выстраивания непрерывности в эволюции значимых понятий, обозначавших групповую принадлежность к английскому варианту знати и особенно ее84титулованной части.

Раннее средневековье скептически относилось к возможным вариантам аноблирования по должности. Однако бытовавшая в те времена практика свидетельствовала о допустимом привнесении в характеристику должностных лиц определенных оттенков, закрепившихся впоследствии за знатью. Именно этот момент, как представляется, помогал раннестюартовским авторам выстраивать определенную линию преемственности и уравнивать генетическое происхождение обеих составляющих титулованной знати и благородного сообщества в целом.

Анализу в этой связи подвергались далеко не все известные к тому времени должности. Просматривается вполне определенное отношение к исходному списку административных инстанций и институтов. Во-первых, в поле зрения попадали те должности, которые в последующем дали названия для традиционных титулов. Во-вторых, внимание обращалось на те государственные посты, которые уже в тюдоровское и тем более в споартовское правление приобрели статус пэрских. Каждая из должностей классифицировалась. Выделение отдельной служебной единицы сопровождалось присоединением к ней традиционных смысловыхпредикатов типа: «illustris», «honorabilis», «spectabilis», «insignis» и прочих. Там, где это было возможно, добавлялись римские аналогии 85.

Так, префект претория был наиболее четкой и параллельно идентифицируемой должностью и оказывался равнозначным английскому сенешалу времен Вильгельма Завоевателя. Наличие римской аналогии позволяло применять к королевскому подданному подобного ранга эквивалент латинского «illustrissimus», означавший полное превосходство носителя этих должностных полномочий над всеми другими цивильными магистратами, к которым в соответствии с устанавливаемой градацией применялся синонимичный ряд: «illustres (другие варианты: splendidi - honesti -dignissimi) - spectabiles - clari (administrantes) - insignes» 86.

К категории «illustres» относились в первую очередь должности лорда-канцлера; за ним - лорда-констебля и лорда-маршала, лорда-адмирала Англии, лорда-чемберлена, других членов Тайного совета. За этими магистратами следовали те, кого по традиции именовали «spectabiles». Это - высшие военные чины (за исключением титулярных - о них ниже), судьи, генерал-лейтенанты провинций или наместники. Предпоследнее место занимали те, кого было принято именовать «clari». К ним относились мировые судьи, священники, полковники, капитаны и подобные им чиновники. В заключение выделялась категория «insignes», к которой в первую очередь причислялись капитаны замков.

Набор титулонесущих должностей, упоминавшихся антиквариями, как уже отмечалось, не отличался от известного ряда достоинств, характерных для более поздней иерархии титулованной знати. Рассмотрению подлежали титулы от герцога до барона, причем при всех вариантах историко-генетического анализа подчеркивалось именно должностное происхождение каждого достоинства 87. Это обстоятельство, как мне кажется, открывало реальную возможность для однородной классификации титулов и должностей знати, а самое главное — расчищало путь для их объединения в единый порядок.

Исторические корни титула «герцог» преподносились как произраставшие из традиций имперского войска. Так, по мнению антиквариев, именовали командующего императорской или королевской армией. По традиции, он избирался на поле боя либопутем жеребьевки, либо всеобщим голосованием. Саксы (до нормандскогозавоевания) использовали для его обозначения термин «hertzog». Интересно, чтонекоторые авторы указывают на то, что позиция «герцог» в традиционномбританском варианте обычно соответствовала констеблю Англии. По традицииположение герцогского достоинства отличалось не только специфическойпроцедурой посвящения, но и особыми атрибутами, которые тот получал во времявозведения. Речь идет о плаще, наброшенном поверх доспехов, меховой накидке ишлеме. После возведения они носили герцогскую горностаевую шапку с диадемой,золотую цепь и имели право предпочтения перед всеми лордами. Начиная с Ричарда88II, право на герцогский титул закреплялось королевской хартией.

Титул маркиза воспринимался по аналогии с саксонской традицией, которая произносила его как «marken гепе», что буквально означало лидер или предводитель пограничья. Полагалось, что он был в ранге главного капитана конного войска и следующим по должностному списку после герцога или констебля ответственным лицом. По своему статусу он, таким образом, приближался к графу-маршалу Англии. Атрибутами достоинства маркиза служили плащ, накидка, шлем и коронетка, украшенная королевскими лилиями. Титул маркиза, как и герцогскийOQтитул начиная с Ричарда II в основном даровался королевской хартией.

Графский титул комментировался в соответствии с той же саксонской традицией, именовавшей его как «elderman». За принадлежавшее ему право сидеть в королевском совете его именовали «comes illustris». Графы, исполнявшие должностные поручения при королевском или имперском дворах, именовались в зависимости от занимаемых постов: comes thesaurorum, comes stabuli, comes palatii, comes consistorianus,. Comes palatii пользовался правом юрисдикции и имели право возводить баронов. Граф-маршал Англии (comes marescallus Angliae) был также графом по занимаемой ими должности. Он выполнял обязанности констебля Англии, когда тот отсутствовал. Атрибутами графа считались плащ, накидка, шлем, золотая коронетка без лилий. Графский титул даровался королевской хартией или патентом, которые инициировали также право на получение каждого третьего пенни от всех судебных тяжб графства90.

Виконт воспринимался как следующее за графом должностное лицо. С незапамятных времен - это чиновник в подчинении у графа; его называли vicecomes или subcomes. Полагали, что он был ответственным лицом, вершившим правосудие в графстве и выполнявшим ряд фискально-административных обязанностей. Саксы называли виконтов - «shyre-rene»; «на нормандском диалекте их именовали viscount». Обладатель данных должностных полномочий был значительно выше по статусу следующего за ним барона. Атрибутами статуса виконта являлись плащ, накидка, шлем и простая коронетка. Виконтское достоинство присуждалось исключительно королевским патентом.

Барон в соответствии с кельтским наречием именовался как «dynast», по-саксонски - «thyan», по-латински - «Ьаго» что означало «vir gravis»91. В древностиQ '■убароны являлись компаньонами или служащими графов. До Эдуарда I титул не был наследственными93.

Соединение в одно целое титулонесущих и не имевших подобных особенностей должностей было подчинено еще одной задаче - связать природу титулованной знати с механизмом несения королевской службы. Естественно, что структура подобного синтетического образования не во всем соответствовала реальности. Однако в свете стоявшей перед стюартовскими авторами задачи подобные искажения оказывались вполне допустимыми, так как позволяли в достаточной мере акцентировать преемственность.

Наиболее слабой, отчасти в силу объективных обстоятельств, линией рассуждений стюартовских авторов о внутренней структуре титулованной знати оказывается та часть построений, в рамках которой предпринимаются попытки установить связь с традиционной феодальной ценностью - землей. Практически никто из рассматриваемых авторов не интересовался этим вопросом специально. Во всем объеме анализируемых источников можно найти лишь фрагментарные сведения о размерах земельного богатства титулованной знати94.

Указания на различные размеры годового дохода, очевидно, уже не несли за собой никаких концептуально заостренных выводов: авторы очень часто признаются в том, что «не желают утруждать читателя многочисленными подсчетами». Часто, как этоделал в свое время Уилсон, приводятся усредненные показатели, рассчитанные в отдельности на всю совокупность доходов баронов, графов и маркизов и реже — герцогов 95.

Вполне понятно, что изначальная природа английской знати была напрямую связана с земельными пожалованиями короны и установившейся вследствие этого вассально-ленной системы. Но даже тогда, когда распределение земли играло важную роль, ее «объем» в отличие от «качества» носил весьма условный характер. Как явствует из замечаний современников, объем земельного пожалования независимо от обстоятельств оценивался с вполне определенной позиции. Его качественной характеристикой оставалось наличие или отсутствие определенного соответствия, устанавливающего связь с традиционной баронией. Понятно, что изначально баронии могли отличаться по объему входящего в них земельного комплекса, но важным, должно быть, оставалось, что каждая из них оказывалась держанием первой руки. Это условие, выделявшее владельца среди остальных держателей королевской земли, очевидно, несло в себе определенную креативную функцию, активно формировавшую статус владельца.

Рассматривая разнообразие титулов и должностей, сообщавших благородное состояние, антикварии не могли не осознавать, что оно выходило далеко за рамки баронского достоинства. Предположение о том, что барония оказывалась обязательным элементом в различных по объему земельных пожалованиях, не исключало принципа иерархичности, несмотря на то, что раннестюартовские авторы в связи с этой тематикой его никак не аргументировали. Очевидно, знатность владельцев титулов зависела от иных, более важных на их взгляд обстоятельств.

Думается, что общая неразработанность этой части историко-генетических конструкций была обязана тем интерполяциям, о которых уже шла речь и которые, как известно, обеспечивали должный континуитет проблематики: «закрашивание» несоответствий между различными периодами национальной истории было вынужденным занятием, тем более, что в пользу такого объяснения говорят реальные факты.

Известно, что уже к концу XIV века «скрываемые» антиквариями несоответствия полностью исчезают, и поэтому теоретические построения начала XVII столетия могли рассматриваться как комплекс прецедентов, системность в подборе которых могла в полной мере рассматриваться как приемлемая. Современная историография полагает, что XIV век был отмечен значительными изменениями в получении высших титулов в Англии. Общим правилом постепенно становится их доступность для лиц некоролевской крови. Как следствие наблюдается рост состава английской титулованной знати. Уже при Эдуарде III ее состав увеличивается примерно в четыре раза.

Важнейшей особенностью этого периода становится рост привилегий и авторитета титулованных особ. На этом этапе важнейшим фактором выступает способность короны создавать титулы, происхождение и функции которых были не связаны с феодальными обязанностями или членством в королевской семье.

Насколько можно судить, в XIV-XV веках отмечается рост общего числа владельцев титулов, достоинства которых были подкреплены весьма условными по объему земельными комплексами. В этот период корона уже не нуждалась в поддержании прежнего механизма лояльности и, должно быть, стремилась найти иные средства, не будучи заинтересованной в создании «территориальных» вассалов, которых использовала ранее для организации того же вооруженного ополчения. Она избегала создания дополнительных социально-политических сил, склонных к извечному партикуляризму, и не жаловала титулы, скрепленные необходимым количеством земли.

Уже в середине XVI века только 16 титулов основывались исключительно на старых феодальных земельных пожалованиях. Исследователи, отмечавшие завершение указанной эволюции к началу XIX века, насчитывают к 1800 году - 2153 титулов против 277 формально сохранившихся территориально-земельных комплексов. Резко увеличивается количество «слабых» в земельном отношении96дворян, владевших одним или даже несколькими титулами.

Картер отмечает, что до середины XIV века вся знать в той или иной степени держала королевскую землю, но «уже к концу этого века титулы герцога и маркизастановятся наследственными»97, что свидетельствует о начале изменений, инициированных сверху. Этому сдвигу способствовали, по меньшей мере, два обстоятельства.

Во-первых, право на рыцарское звание и более широко - на титул вообще никогда не считалось в средние века как безусловно принадлежавшее человеку от рождения. Оно целиком зависело от воли короля и от прохождения через соответствующую процедуру возведения или вступления в наследственные права. Только со временем традиция креаций становится наследственной. Рыцарство как таковое изначально не было связано и не отождествлялось со знатью. Но начиная с XII века его уже считают одним из видов знатности и перестают воспринимать исключительно как знак, отличающий военную доблесть. * Во-вторых, титулы, отождествляемые с выполнением определенных королевскихпоручений, были связаны со своеобразным «огосударствлением» должностей типа графа, маркиза и герцога. Должности подобного рода также постепенно приобрели статус наследственных. Очевидно, способность подданных владеть титулами-должностями по наследственному праву продуцировала высшую или титулованную знать. На этом фоне земля хотя и продолжала играть роль одной из ведущих социальных ценностей, постепенно утрачивала прежнюю роль творца привилегий, а право на креации переходило исключительно в ведение короны.

Постепенный отказ от рассмотрения земельных дарений как источников для титулов приводил к значительной смене акцентов в имевшей место социальной ^ практике. Монархи продолжали дарить землю, но смысл дарения видоизменялся.

Сам факт территориального владения превращался в один из элементов обширной системы королевских пожалований.

Очевидно, последствия этого сдвига были реально ощутимы уже в конце XVI века. Рыцарство, формальный авторитет которого продолжал зиждиться исключительно на основе соответствующего держания, должно быть, превращалось в уязвимую с такой точки зрения категорию. Выделяемые антиквариями варианты этого достоинства подспудно отражали факт разраставшейся при Стюартах девальвации этого достоинства. Только известный консерватизм авторов заставлял их искать возможныепути компромисса, который лишь только усиливал «кризис» антикварного сознания. Попытка «развести» рыцарство по обе стороны членящего знать барьера не столько уменьшала его общественную роль, сколько поднимала авторитет того образования, которое выстраивалось за счет соединения титулов и должностей и которое, как представляется, приобретало более устойчивые черты, ассоциируемые в сознании современников с «наилучшими».I.III. Титулованная знать в дискурсе официальных протоколов ирегламентов.

Организующий характер так называемого права предпочтения (law of precedence) был общепризнанным в конце XVI- XVII веков: «философы говорят, что потеря мирского благосостояния менее мучительна для благородного человека,ОЙнежели потеря подобающего для него места и уважения». Остается только сожалеть, что с момента выхода капитальных исследований Кристофера Янга историография не придавала этому сюжету должного внимания, явно недооценивая его значение для анализа социальных явлений старого порядка. 99Тем не менее в трактатах, приходящихся на начальный период стюартовского правления, содержатся многочисленные упоминания и ссылки на историю становления порядка предпочтения, отдаваемого лицам благородного происхождения. К началу XVII века связанные с предпочтением моменты не раз поднимались в дискуссиях и фигурировали в судебных исках100. Тема была почтенной по своему характеру; ее охотно обсуждали не только официалы, но и обыватели.

Сталкиваясь со свидетельствами современников о бытовавших в раннестюартовской Англии принципах предпочтения, обнаруживаешь одну примечательную особенность. Большинство ссылок на сам порядок помимо общих указаний на известную последовательность титулов и государственных чинов не содержит развернутой информации собственно о становлении самого порядка и темболее о положенных в его основу многочисленных регламентов. Обстоятельство несколько необычное и на первый взгляд необъяснимое, если учитывать популярность самой темы и связанных с нею сюжетов.

Тем не менее именно в самой «злободневности» темы следует искать ответа на вопрос, поскольку она способна хотя бы отчасти объяснить неразвернутый характер информации о соответствующих регламентах, на которые опиралось большинство авторов при выстраивании той или иной последовательности титулов и должностей. Они предпочитали называть или приводить текст определенных документов, подчеркивая их значимость, однако детального анализа их содержания избегали, видимо, полагая, что состав материалов был всем хорошо известен. Более того своеобразное «сталкивание» различных источников позволяло им вместе с тем вести аргументированную полемику и высказываться в пользу той или иной структуры благородного сообщества.

Среди общей массы упоминаемых памятников можно выделить несколько групп. В первую объединялись англосаксонские регламенты, содержание которых не идентифицировалось, регламент 1399 года, известный как «Порядок всех состояний знати и джентри Англии», регламенты, составленные Джоном Типтофтом (1467), графом Риверзом (1479), герцогом Бедфордом (1487), графом Вустером (1520) и воспроизводивший анонимную ситуацию регламент Джона Расселла, коронационный регламент Генриха VI, материалы комиссии лордов Берли и Говарда по расследованию злоупотреблений в департаменте церемониймейстера. Во вторую входили парламентские статуты (5Ric. II; 12Ric.II), королевские ордонансы (1477 и 1478, 1595), многочисленные грамоты и патенты. Третью группу составляли так называемые парламентские регламенты (1439, 1523 и 1539). Четвертая объединяла решения Вселенских соборов (416, 563 и 633), церковные композиции (1353) и дипломы (1068 и 1069). Наконец, последняя группа была представлена Книгой Страшного суда, «Диалогами о Казначействе» Ричарда Фитц-Нигела и рядом других документов101.

Разнообразие ссылочного аппарата в трактатах и документах первой половины XVII века было неслучайным. Дело в том, что практика публичных собраний знати,на которые распространялось действие порядка следования, достаточно широковарьировалась. Даже при английском дворе допускались искажения, связанные сотсутствием тех или иных должностных лиц и титулованных особ. Идеальнойситуации, воспроизводящей весь объем требуемого порядка, видимо, никогда несуществовало. Возникавшие «неполноценные» процессии и присутствия требовалилибо обоснования через зафиксированные к этому моменту прецеденты, либоофициального одобрения с тем, чтобы стать очередной нормой. В этом смыслесовокупность бытовавших к тому времени регламентов позволяла каждый разобосновывать возникающую ситуацию: «наш опыт подсказывает соблюдать102бдительность и предпринимать усилия для того, чтобы не нарушить традицию».

Постоянное обращение к повторявшимся или уникальным ситуациям * объяснялось помимо прочего присутствием на подобных церемониях лиц незнатногопроисхождения, которые, согласно сложившимся взглядам, должны были подвергнуться отдельному или особому ранжированию. Именно на фоне «смешанных» присутствий единство благородного сообщества акцентировалось наиболее устойчиво.

Очевидно, ситуации, имевшие место в начале стюартовского правления и выдававшиеся в качестве нормы, были результатом тщательного изучения предшествующих регламентов и других документов, статус и авторитет которых обнаруживал незримое, но вместе с тем постоянное присутствие. Попытаемся восстановить возможную логику, согласно которой могли «всплывать» те или иные ^ документы, не забывая при этом указывать на значимые моменты, связанные с ихупоминанием в текстах источников. При этом традиция, сложившаяся в первой половине XVII века, будет выглядеть генетически оправданной.

Начну с того, что появление ссылок на англосаксонские регламенты было связано с тем, что порядок следования или так называемое право предпочтения начинает оформляться именно в этот период103. Сохранившиеся королевские хартии демонстрируют весьма устойчивую тенденцию к закреплению определенной градации внутри королевского окружения. Для большинства памятников того времени характерно стремление представить существующую иерархию, не расчленяя#клир и мирян на отдельные составляющие. Наиболее часто повторяющаяся схема рядополагает самого монарха, следующих за ним членов королевской семьи, архиепископов, епископов, аббатов, элдорменов и завершает принятый вариант104ранжирования королевскими тенами.

Смешение клира и мирских институтов уже в те времена, должно быть, считалось недопустимым и могло вызывать понятные возражения как со стороны церкви, так и светских особ, заинтересованных в соответствующем разделении. Вместе с тем описываемые в регламентах «события» настойчиво повторяли смешанную ситуацию, которая по тем временам могла быть выгодна только усиливавшейся королевской власти. Момент, очевидно, весьма симптоматичный, если учесть схожесть положения первых Стюартов и той ситуации, которая * существовала в англосаксонский период. Замечу, что желаемый для светских идуховных особ сдвиг к разграничению порядков обозначился только после того, как Вильгельм Завоеватель небезуспешно попытался внедрить куриальную модель нормандского двора и заменить ею старую англосаксонскую.

Вплоть до конца XI века особые упоминания о порядке предпочтения среди мирских чинов и титулов носили эпизодический характер, что, как представляется, было связано с отсутствием интереса английских юристов к данной проблеме в целом. Официальные памятники воспроизводили старую смешанную донормандскую модель. Исключением были лишь составлявшиеся королевскими чиновниками свидетельские списки, заносившиеся в соответствующие дипломы и в хартии, но воспроизводимые в этих документах композиции в целом былислучайными, а устанавливаемая в них схема все-таки неполной.

Составление Книги Страшного суда внесло ряд существенных изменений в дальнейшее представление о механизме создания новой модели предпочтения. Ричард Фитц-Нигел в своих «Диалогах о Казначействе» впервые попытался представить порядок следования, основываясь на принципе вассально-ленной зависимости. В его схеме король возглавлял составленный по нисходящей список непосредственных вассалов в соответствии с порядком принадлежащих им достоинств105. Поскольку каждый из приводимых им списков предшествовалсоответствующим реляциям по каждому графству или сотне, то связь устанавливаемой таким списком последовательности с практикой выездных сессий оказывалась вполне вероятной. Фиксируемая иерархия вассалов могла служить своего рода разъяснением или рекомендацией для столичных судебных служащих, вливавшихся в локальные сообщества: знание соответствующих регалий и достоинств королевских подданных было в этом случае не только желательным, но и в чем-то обязательным условием 106.

С конца XI века заметным становится стремление короны зафиксировать принятую схему предпочтения. Это сказывается в первую очередь в том, каким образом начинают оформляться формулы, отражающие варианты официального обращения монарха к своим подданным. Известная формула «король всех архиепископов, епископов, аббатов, графов баронов, судей, шерифов и других верных подданных приветствует» была тому веским подтверждением. Иногда подобного рода обращения могли варьироваться. В некоторых случаях в них включались приоры, следовавшие за аббатами, надсмотрщики (reeves) и управляющие за шерифами. В целом же схема оказывалась неизменной и воспроизводила иерархию следования церковных и мирских особ.

Перечисление духовных и светских лиц в едином списке не означало, однако, обязательного условия, при котором церковные иерархи непременно предшествовали мирским или же, скажем, сохранялся старый смешанный порядок. Судя по всему, структура церковных должностей воспринималась тогда как более выверенная и устойчивая. Помимо этого значение мог иметь и весьма распространенный взгляд на градацию духовных чинов как универсальную, требовавшую от мирского порядка определенного подражания. В этом смысле иерархия светских чинов и титулов могла считаться одной из возможных модификаций церковного порядка и, следовательно, быть более подвижной. Очевидно, корона, инициировавшая такие списки, была заинтересована в том, чтобы примирить эти два представления, сделав их компонентами одного целого, но в этом смысле амбиции королевской власти оказывались недостаточными, чтобы окончательно преодолеть существовавшие стереотипы. Вынужденная считаться с традицией, она объединяла две иерархии, но,следуя устоявшимся представлениям, отдавала при этом предпочтение универсальному. Порядок, бытовавший в те времена, был, таким образом, очень далек от принятой на закате средних веков схемы.

В дальнейшем практика того или иного разделения светских и духовных особ в обращениях монарха развивалась далее по пути более четкой конкретизации титулов и достоинств, образовывавших светский порядок. При Эдуарде III к иерархии следования светских особ добавились герцоги, за этим Ричард II ввел маркизов, а Генрих VI - виконтов. Подобное «укрупнение» мирской иерархии привело к тому, что клерки, составлявшие первые журналы верхней палаты, стали перечислять духовных лордов на левой стороне листа, а светских - на правой соответственно. Должно быть, уже тогда такое разделение оказывалось идентичным распределению скамей и в самой палате107.«Укрупнение» светской титулатуры вызывало различные споры о значимости тех или иных достоинств. При этом характерные для этих споров сюжеты очень часто перекочевывали в соседнюю сферу, становясь предметом обсуждения и у духовных чинов. Речь идет о дискуссии о праве предпочтения в связи с двумя архиепископами, которые претендовали на особое положение в иерархии, выводя свои привилегии в соответствии с каноническим правом. Последнее, как известно, не попадало под компетенцию короны, которая была в состоянии лишь констатировать их главенство в ряду церковных чинов. Вопрос о предпочтении между обеими архиепископскими кафедрами нигде не оговаривался. Это было поводом для очень сложных по своему характеру дебатов, инициированных архиепископом Кентерберийским Лефранком и Йоркским архиепископом Томасом. Начало разногласий относится к 1072 году, когда архиепископ Томас формально признал подчинение Йоркской кафедры Лефранку и его последователям. Между тем уже в 1093 году он отказался признать преемника Лефранка Ансельма как примаса. Спор продолжался вплоть до 1126 года, когда предпочтение было отдано Йорку108. Вместе с тем папская курия оставила за Кентербери право требовать от Йорка особого подчинения. Последующие разногласия между двумя архиепископскими кафедрами всплыли заново на лондонском совете 1076 года. Они оказались настолько ожесточенными, что советбыл вынужден закрыть свою работу, так и не разу не приступив к обсуждению намеченного регламента109. В 1324 году Эдуард II объявил о том, что архиепископский крест был установлен в Кентербери ранее Йоркского. Превосходство кентерберийского престола было окончательно закреплено в композициях 1353 года110.

Развивавшийся спор между архиепископами привел в движение и епископскую среду. Право предпочтения было установлено между ними в соответствии с решениями Вселенских соборов (416; 563; 633 гг.), которые признавали в качестве исходного сроки посвящения в епископский сан. Исключения допускались для отдельных церквей, имеющих особые привилегии и традиции ш.

Градации в среде высшего клира были закреплены на лондонском совете 1075 года. Было решено, что по обеим сторонам от архиепископов будут сидеть слева -епископ Лондона, а справа - епископ Уинчестера. В случае отсутствия архиепископа Йоркского, оба епископа должны будут сесть в том же порядке по обе стороны от112 ъархиепископа Кентерберийского. Поскольку в этот период все епископства были диоцезными, то установленная советом 1075 года практика могла считаться всеобъемлющей вплоть до конца XIII века, когда папский престол стал дополнительно посвящать епископов по принципу in partibus infidelium, передавая при этом каждому новопосвященному титул его предшественника. Таких епископов называли титулярными (titular), или викарными (suffragan); их главная задача заключалась в оказании помощи диоцезному епископу113. С введением титулярных епископов был установлен порядок, согласно которому они следовали сразу же за диоцезными епископами.

Дальнейшие изменения в представлениях о порядке следования среди духовных лиц произошли в связи с учрежденным Эдуардом III орденом Подвязки в 1348 году. Согласно орденскому регламенту, епископ Уинчестера объявлялся прелатом Ордена, что привело к внесению изменений в сложившуюся до этого практику предпочтения. Во всех присутственных местах он должен был занимать следующее за114архиепископами место и, следовательно, предшествовал всем другим епископам. Несмотря на королевский ордонанс, епископ Лондона продолжал настаивать на своемправе предпочтения, дарованном его кафедре еще в 1075 году. Он настаивал на этом, ссылаясь на утвержденный статус его сана, в соответствии с которым он выступал как cancellaruius episcoporum115. Дарованные конституциями Ордена статусные полномочия епископа Уинчестера противоречили и не имели ничего общего с каноническим правом, нарушали папские полномочия в определении соответствующего предпочтения. Рассмотревший этот запрос парламент 1523 года удовлетворил тяжбу епископа с уинчестерской кафедрой и восстановил прежнее право следования116. Тогда же был окончательно решен вопрос о ранжировании аббатов и приоров: теперь в официальных процессиях они следовали за епископами соответственно117. Право предпочтения в рамках этой категории зависело от дат основания монастырей, во главе которых они стояли.

Действие права предпочтения среди светских особ длительное время опиралось на порядок следования, установленный для графов и баронов еще в донормандский период. Ситуация изменилась, когда Эдуард III возвел в 1337 году своего старшего сына, сделав его герцогом Корнуоллским. Хартия, даровавшая Черному Принцу герцогский титул, не уточняла изменений, внесенных в порядок следования, так как принц в силу своей королевской крови уже имел право сидеть впереди графов. Первым герцогом, не имевшим прямых родственных связей с королевской семьей, был Томас Говард, лорд Моубри, получивший титул герцога Норфолка в 1397 году. Он с легкостью мог отстоять свое право на предпочтение перед графами, поскольку в 1382 году королевский статут (5Ric.II.st.2,c.4) определил место для герцогов (тогда лишь потенциальных) при рассылке соответствующих приглашений на парламентскую сессию.

Несмотря на то что существовавшая практика тяготела к установлению общепринятых градаций в соответствии с правом следования, достаточно сложно утверждать, что она четко осознавала границы социальной группы, к которой этот порядок адресовался. Более того, составители регламентов, должно быть, не придерживались и разграничения ее внутригрупповых различий. Безусловно, этот подход уже тогда мог использоваться короной в качестве дополнительного аргумента в пользу создания различных прецедентов в этой области, но ясности этообстоятельство тем не менее не прибавляло. Отмеченные особенности можно с легкостью продемонстрировать на примере двух дипломов, составленных еще во времена Вильгельма Завоевателя. Первый из них был обнародован в Вестминстере на1 1 оТроицын день 1068 года для церкви Св. Мартина. В конце диплома приведены подписи следующих епископов: Уильма Лондонского, Одо, епископа Байе, Хью, епископа Лисо, Госфрида Котанского, Гермена Шерборнского, Леофрика Экзетерского и Гизо Уэльского по порядку. Если предположить, что к этому времени епископы воспринимались как единая группа, то последовательность в соответствии с порядком следования должна быть другой: Гермен Шернборнский (1045), Леофрик Экзетерский (1046), Уильям Лондонский (1051) и Гизо Уэльский (1061), Одо, епископ Байе (1063), Хью, епископ Лисо (1065).

Второй диплом был выдан епископу Гизо Уэльскому в этом же 1068 году.

Подписи епископов, содержащиеся в конце диплома представлены в следующемпорядке: Одо, епископ Байе, Госфрид Котанский Гермен Шернборнский, ЛеофрикЭкзетерский, Эгелмар Элмамский, Уильям Лондонский и Ремигий Дорчестерский 119.

С ним сопоставим диплом, выданный Леофрику Экзетерскому в 1069 году, в которомпоследовательность епископских подписей опять изменена: Одо, епископ Байе,Гермен Шернборнский, Госфрид Котанский, Гизо Уэльский и Уильям Лондонский 120Совершенно очевидно, что секретари или клерки, составлявшие тексты дипломов, были либо определенным образом «настроены» в вопросах предпочтения, либо не считали важными многие связанные с ним моменты. Даже то обстоятельство, что во всех трех приведенных дипломах имя епископа Одо выступает на первом плане, следует считать простой случайностью. В выданном в том же 1069 году дипломе его имя следует после перечисления имен его братьев из Лондона, Шернборна Уэльса и Экзетера соответственно 121.

Субординация графов (эрлов или контов) в этих документах выглядит также весьма условной. В первом дипломе графы перечислены в следующей последовательности: Герифорд, Мортейнский, Мерсийский, Эу, Нортумбрийский, Нортгемптон, Монтгомери, и Шрусбери; во втором: Герифорд, Нортгемптон,Мерсийский, Мортейн и Монтгомери; в третьем: Мортейнский, Герифорд, Мерсийский, Нортгемптон. То же самое можно сказать и о порядке следования среди баронов. При всем при том, что в нормандскую эпоху проявляется вполне определенная тенденция отнесения баронов к нижнему эшелону знатных достоинств, внутренняя градация носителей этого достоинства выглядит также весьма неопределенной. Подобная картина наблюдается и в списках, приводимых в Книге Страшного суда. Например, подобные перечисления для графства Дорсет представлены следующим образом: Эллан Британский, Роберт Мортенский и Хью Честерский. В визитационных списках для Уилтшира последовательность изменена: бароны Мортейнский, Честерский и Британский соответственно.

Первые шаги к упорядочиванию процедуры официальных записейпросматриваются на примере патента, дарованного Ричардом II герцогу 1 *)*)Глостерскому. Но только в конце XIV века появляется документ, фиксирующий официальный взгляд на порядок следования, где упоминаются исключительно миряне. Речь идет о «Порядке всех состояний знати и джентри Англии»,1 ллдатированном 1399 годом. Считается, что текст этого документа был полностью внесен и дополнен в регламенте, предназначавшемся для коронации Генриха IV, состоявшейся 14 октября 1399 года.

Отраженный в регламенте коронации порядок был результатом многократных попыток установить общепринятые стандарты на процедуру предпочтения. Два значительных обстоятельства свидетельствуют об имевших место усилиях. Во-первых, это единственный для того времени пример, включавший наследников титулов в регламент предпочтения. Во-вторых, наличие в иерархии титулов маркизов дает основание говорить об этом документе как промежуточном варианте, составление которого не могло быть осуществлено ранее 1 декабря 1385 года, когда Роберт де Вер, граф Оксфорд был возведен и стал маркизом Дублинским. Срок обладания титулом был краток, так как уже 13 октября 1386 года де Вер стал герцогом Ирландским и, согласно существовавшей процедуре, титул был поглощен более высоким124. Только 29 сентября 1397 года Англия узнала нового маркиза после того, как Джон Бедфорд стал маркизом Дорсетом. Бедфорд был единственнымздравствующим маркизом в тот момент, когда составлялся «Порядок» (8 октября 1399 года). Его первенец появился на свет только в начале 1401 года, следовательно, указания на старших и младших сыновей маркизов не могли относиться к первой редакции документа. Это указывает на то, что предпочтение среди сыновей герцогов, графов и баронов уже существовало до этого, и соответствующие комментарии относительно отпрысков маркизов были внесены уже в готовый текст и заняли там подобающее место.

Следующий заслуживающий внимания регламент был составлен по случаю коронацииГенриха VI В качестве составителей фигурируют лорд-протектор Ирландии - герцог Бедфорд и герцог Норфолк, занимавший пост графа-маршала. Представленный в регламенте как лорд-протектор, Бедфорд одновременно занимал должность констебля Англии. Судя по всему, констебль и граф-маршал фигурируют в документе вместе, так как эти должности во многом ассоциировались как равные, хотя бы для тех ситуаций, которые были характерны для рыцарских судов.«Порядок» содержит указание на 25 градаций, различаемых среди мирян. Это первый регламент, учитывающий наряду с достоинствами и титулами государственные и придворные должности. Первые представлены в виде композиции из двух групп. Первая включает в себя: лорда-канцлера, лорда-казначея, лорда-президента Совета, лорда-хранителя Большой королевской печати. Следующие в указанном порядке сразу же за королевскими детьми, дядьями и племянниками, они тем самым предваряют все другие должности и титулы. Судя по всему, эта часть регламента была заимствована из более раннего документа, поскольку на момент коронации у Генриха VI не было детей и племянников. Вторая группа включает в себя: лорда-чемберлена, констебля, маршала, адмирала, стюарда, чемберлена и государственного секретаря. Порядок их следования был утвержден в соответствии с их титулами и достоинствами.

Другой известный «Порядок достоинств» приписывается графу Риверзу. Он датируется 10 июня 1479 года126 и интересен как первый документ, упоминающий титул виконта, отнесенный к промежуточной между графом и бароном позиции127. Именно этот документ лег в основу известного отчета, составленного герцогомБедфордом с личными пометами Генриха VII в той его части, которая содержала текст частично видоизмененного регламента Риверза128.

Бедфорд возглавлял комиссию по проверке деятельности придворного департамента стюарда по случаю коронации королевы-консорты 10 ноября 1487 года. По всей видимости, составление отчета можно датировать периодом между коронацией и смертью самого герцога (21 декабря 1495 года). Известно, что впоследствии Э. Кок весьма одобрительно отзывался о проделанной составителем работе129. Между тем сам приложенный регламент был дополнительным аргументом, скреплявшим результаты расследования, и к числу официальных документов не относился. Эта была скорее всего адаптированная версия существовавшей к тому времени практики.

Самым интересным из предреформационных регламентов, описывающих правила следования среди мирян, был документ под названием «Порядок следования высших достоинств в соответствии с их статусом». Он был составлен в 1520 году лордом-чемберленом графом Вустером по случаю данного в честь французского и венецианского послов обеда в королевской резиденции в Ричмонде. Авторитетность этого документа была признана комиссией по расследованию деятельности департамента дворецкого, проведенного в 1595 году.«Порядок» был интересен тем, что он окончательно определил процедуру следования виконтов, что было, как известно, проблемой на протяжении более чем столетия. Первым виконтом был лорд Бомонт, возведенный в достоинство 12 февраля 1440 года. Согласно выданному ему патенту, он имел право сидеть впереди всех баронов королевства. Это означало, что он занимал позицию ниже старших сыновей графов и младших сыновей маркизов. Однако, согласно повторно выданному патенту от 12 марта 1445 года, Бомонт получил право на предпочтение перед старшими сыновьями графов, что даровало ему следующее за их отцами место. Несмотря на королевское распоряжение в регламенте 1479 года, виконты следовали в старом порядке. По случаю похорон Эдуарда IV, состоявшихся в 1483 году, вопрос о порядке следования виконтов встал заново, когда виконт Бэркли потребовал права на место, предназначавшееся для лорда Монтраверза - старшего сына графа Эрандела.

Разногласия были разрешены в пользу Монтраверза со ссылкой на регламент 1479года. То же самое место им отводил герцог Бедфорд. Право, дарованное в свое времяБомонту, было закреплено официально только в регламенте 1520 года.

Каждый из упомянутых документов касался в основном общепринятых титулов,а в некоторых случаях и должностей. Вопросы пэрства или пэрского достоинства вцелом также занимали в них немаловажное место. Градации и праве предпочтениясреди пэров обычно решался в связи с датами их возведения. При этом традицияставила знак равенства между титулом и соответствующим званием пэра. Посколькувыдача хартий и патентов на соответствующие пэрские достоинства отражалапрактику пожалований, то, подобно последней, она напрямую увязывалась скоролевской прерогативой. Наличие определенных постановлений относительно* порядка следования в таком случае воспринималось только как рекомендательное.

Так, например, новоиспеченный граф Сомерсет был представлен парламенту в 1397году с указанием на право, отводившее ему соответствующее место между графами110Ноттингемом и Уориком. Аналогичная ситуация повторилась и после возвышения Анны Болейн. Став маркизой Пемброк, она получила право сидеть впереди всех других маркиз 13Порядок предпочтения среди рыцарей был впервые зафиксирован в регламенте 1399 года. В этом документе рыцари следовали за старшими сыновьями баронов. Первыми следовали рыцари ордена Совета, то есть те, которые являлись членами королевского совета; далее следовали рыцари-знаменосцы и рыцари-бакалавры ^ вместе с младшими сыновьями баронов между ними. Тогда уже, судя по всему, несуществовало принципиальной разницы между различными категориями рыцарства. Рыцари-знаменосцы отличались от других только процедурой креации. Уточнение определенных позиций этой категории рыцарства было сделано только в 1612 году, когда возведенным под королевским штандартом отдавалось предпочтение над другими, просто возведенными во время военных действий132. В регламенте 1399 года старшие сыновья рыцарей следовали сразу же за рыцарями-бакалаврами. Младшие сыновья были отделены от старших эсквайрами королевской палаты.»Градация рыцарей, представленная регламентом 1429 года, идентична. Регламенты 1466-1467 годов изменяют процедуру следования благодаря введению в иерархию рыцарей орденов Подвязки и Бани. В этих документах кавалеры ордена Подвязки поставлены после младших сыновей баронов. За ними следовали рыцари-члены королевского совета и рыцари ордена Бани. Порядок продолжали судьи и судебные служащие, открывавшие доступ установленной ранее последовательности. Регламент 1479 года демонстрирует дальнейшее усложнение представлений о градациях в рыцарской среде. Так, в первом документе рыцари ордена Подвязки и рыцари-члены королевского совета предшествуют старшим сыновьям баронов, а в регламенте Бедфорда - младшим сыновьям графов. Окончательное решение вопроса о последовательности в рыцарской среде было найдено только в 1612 году.

Средневековые регламенты устанавливали скорее личное, нежели официальное следование чинов. Только в статуте 12 Ric.II, с.2 обозначается сдвиг в пользу должностного предпочтения, и закрепляется следующий порядок: канцлер, казначей, хранитель Большой королевской печати, стюард королевского хаузхолда, королевский чемберлен, клерк-хранитель свитков, судьи суда Королевской скамьи и Общих тяжб и бароны Казначейства.

Любопытно, что до появления этого статута судьи очень часто упоминались и в преамбулах королевских хартий, но их наличие в официальном списке особ ничего не проясняло и не давало, кроме как указания на их следование за баронами. Информация о порядке предпочтения среди королевских судебных служащих остается очень неполной вплоть до регламента, составленного графом Вустером в 1467 году. В этом регламенте судьи помещены впереди рыцарей-бакалавров, но ниже кавалеров ордена Бани.

Должно быть, порядок следования мирских титулов оставался предметом королевской прерогативы и базировался при этом на общем праве. Напротив, порядок предпочтения среди духовенства продолжал оставаться в ведении церкви и, следовательно, находился под юрисдикцией канонического права. Эти два обстоятельства закрепляли самостоятельное значение обоих порядков. В те времена было сложно определить соответствие, необходимое для совместногоранжирования церковных и мирских титулов даже в такие ответственные для«133страны моменты, как открытие парламентских сессии.

Только при открытии Генрихом VI парламента 12 ноября 1439 года, пожалуй, был установлен первый вариант сочетания двух порядков. Следовавшая за королем процессия открывалась архиепископами, далее по порядку следовали лорд-канцлер и лорд-казначей, герцоги королевской крови, маркизы, графы, епископы, бароны, приоры и аббаты, младшие сыновья герцогов134. Джон Расселл - дворецкий герцога Глостера приводит еще один любопытный вариант подобного сочетания. Источник построений Рассела остается неизвестным, но, думается, что речь идет все-таки о весьма представительном собрании. Процессия, предшествовавшая коллективному мероприятию, устанавливала следующий вариант предпочтения. Его возглавлял архиепископ, за ним следовали по порядку: герцог, епископ, маркиз, граф, виконт, легат, барон, саффриган, облаченный митрой аббат, трое мировых судей и мэр Лондона, аббат без мирты, рыцарь-бакалавр, приор, декан, архидиакон и просто рыцарь.

Более определенной, чем воссозданная Расселлом анонимная ситуация, была процедура, отработанная при дворе Эдуарда IV135. В одном из регламентов приводится наиболее часто встречающийся вариант: герцоги, маркизы, графы, королевский исповедник в статусе епископа, канцлер Англии, чемберлен Англии, два мировых судьи, виконты и бароны. Королевский ордонанс 1478 года содержит несколько измененный вариант: герцоги, графы, епископ, барон. Поскольку в 1478 году в Англии отсутствовал виконт, то остается неясным, должен ли был епископ следовать после или предшествовать виконту136.

Королевский акт о супрематии (1534) значительным образом изменил существовавшую до этого времени практику. Как уже отмечалось, средневековый взгляд на английскую государственность как политическое тело, вбиравшее в себя различные виды и достоинства людей, разделенных согласно мирским и духовным титулам, активно поддерживал идею относительной дихотомии двух порядков117следования. Разрыв с Римом, произошедший формально в 1532 году, привел к тому, что все виды правой юрисдикции - канонической и обычно-правовой - попали подкомпетенцию короны. Это обстоятельство стало естественным толчком к созданиюоднообразной системы и порядка предпочтения. Очевидно, что реальный шаг кокончательному соединению был сделан в парламентской декларации,провозгласившей в 1534 году Генриха VIII единственным верховным главой 11Йанглийской церкви. Разрыв отношений с Римом, однако, не означал, что существовавшие предписания канонического права отменялись. Они становились частью так называемого «церковного» права Англии139, что, как известно, отразилось уже в ранжировании духовных и светских лордов при открытии парламентской сессии 1539 года (House of Lords Precedence Act 1539).

Порядок следования, определяемый актом для лиц, находящихся в палате лордов, предусматривал в качестве отправной точки королевский трон, как известно, символизировавший постоянное, хотя и незримое присутствие короля на каждом заседании. С правой стороны от трона по порядку располагались места, предназначенные для наместника, двух архиепископов и следовавших за ними епископам. С левой стороны от трона располагались сиденья, отведенные длясветских лордов в уже известной ранее последовательности. При самом поверхностном знакомстве с содержащимися в акте рекомендациями нетрудно установить, что в целом он воспроизводил старую средневековую параллель мирских и духовных достоинств. Важным оказывался характер самого распределения, определявшегося теперь не двумя отдельными источниками, а одним - королевской юрисдикцией.

В годы правления Елизаветы Тюдор возник ряд сложностей, связанных с возрастанием общего числа судебных исков по поводу введенного актом порядка следования. С этой целью королева учинила разбирательство в одном из центральных придворных департаментов. Предметом ее пристального внимания стал церемониймейстер. Лорды Берли и Говард из Эффингема образовали специальную комиссию, которая должна была установить истину относительно наиболее древних предписаний о порядке предпочтения. Комиссия столкнулась с определенными трудностями, погрузившись в изучение многочисленных придворных регламентов. Окончательное решение было выработано ею только тогда, когда на глаза членов комиссии попал уже упоминавшийся, составленный в 1520 году регламент, определявший последовательность высокопоставленных чинов и особ, находившихся на приеме, устроенном лордом-чемберленом в честь прибывших в столицу французского посла и венецианского посланника. Текст регламента был взят за основу и претерпел лишь незначительные изменения относительно дочерей баронов и рыцарей-бакалавров. С внесенными уточнениями регламент был представлен в качестве проекта для ордонанса 16 января 1595 года. К. Янг считает, что регламент 1595 года представлял собой наиболее полную модель порядка следования, установленного к концу тюдоровского правления 141.

Принятие этого регламента в качестве основного повлекло за собою ряд существенных противоречий. Известно, что, согласно акту о порядке следования, принятого палатой лордов в 1539 году, отдельно оговаривалась ситуация с прибытием членов королевской семьи в верхнюю палату парламента. При этом акт констатировал (s.2), что никто, кроме королевских детей, не должен занимать место с обеих сторон от государственных штандартов, установленных в палате. При этомуточнялось (s.4), что лорд-канцлер, лорд-казначей, лорд-президент Совета и лорд-хранитель, являясь баронами парламента или более высокого достоинства, должны сидеть перед герцогами, если только последние не являются сыновьями короля, королевскими братьями или дядьями, королевскими племянниками или сыновьями брата или сестры короля 142.

Средневековые регламенты также определяли права сыновей короля, носивших титул герцогов. В этих памятниках старшие сыновья герцогов королевской крови помещались перед маркизами, но в них не содержалось четких определений относительно позиций, занимаемых младшими сыновьями. Не упомянутые в регламентах 1399 и 1429 годов, они появляются впервые в регламенте 1479 года с определением позиции, следующей за старшими сыновьями маркизов. В регламенте 1490 года, составленном герцогом Бедфордом, им, напротив, отдано предпочтение перед старшими сыновьями маркизов. Статус внуков короля всегда относился к числу менее всего вычлененных. Только в акте 1539 года их положение было уточнено и, согласно этому документу, им отводилось место сразу же за всеми оставшимися членами королевской семьи.

В эпоху Реформации не произошло существенных изменений в определении порядка предпочтения среди английских пэров и их сыновей. Согласно седьмой клаузе акта о предпочтении, принятого палатой лордов в 1539 году, герцоги, маркизы, графы, виконты и бароны имеют право на предпочтение с учетом древности носимого ими титула. Этот акт сыграл роль предписания для упорядочивания всей предшествовавшей практики. В отношении благородных особ, чье пэрство было учреждено по королевскому патенту, это предписание не создавало видимых трудностей. Однако разногласия, возникавшие по поводу дат, стоявших на самих патентах, и реальных сроков первого вызова на парламентскую сессию, не раз служили поводом для подчас небезобидных стычек.

Между тем этот же парламентский акт не создавал видимых препятствий в праве короны регулировать порядок следования внутри самой знати. Так, в 1553 году Эдвард Кортни стал графом Девоном. В выданном ему патенте содержались все необходимые по такому случаю разъяснения. Согласно тексту, он и его наследникиимели право занимать соответствующее место в парламенте и других присутственных местах, как будто бы все Девоны были его предками. В 1626 году виконт Уоллингфорд стал графом Бэнбури. При этом выданный ему патент ставил Бэнбури впереди всех шести произведенных с начала правления Карла I Стюарта графам так, как будто Уоллингфорд был первым графом, произведенным с конца марта 1625 года. Известно, что лорды пытались на основании акта 1539 года опротестовать решение короля. Однако, отказавшиеся от своих претензий, они согласились с тем, что данный порядок следования будет действовать до смерти Уоллингфорда, но не будет распространяться на его наследников.

Еще более интересен случай с баронским титулом Маунтджоя, учрежденным 5 июня 1627 года и даровавшим его обладателю право предшествовать всем баронским титулам, учрежденным после 20 мая 1620 года. Маунтджой, таким образом, получил право предпочтения над двумя баронами - Факонбергом и Ловлейсом. Известно, что «отодвинутые» бароны обратились с жалобой в комиссию по привилегиям, которая, как известно, приняла 14 октября 1628 года решение в их пользу. Король, не желавший конфронтации с членами комиссии, разрешил проблему просто: 5 августа 1628 года Маунтджой стал графом Ньюпортом 143.

Не вполне ясно, когда сыновья титулованных особ были учтены в регламентах, отражавших порядок следования. Первые упоминания о них относятся к 1399 году. Тогда старшие сыновья получили особую, отличную от младших сыновей позицию. Речь идет о том, что первые не только предшествовали вторым, но и между каждой из категорий устанавливался свой особый порядок. Так, старшие сыновья графов предшествовали младшим сыновьям маркизов, а младшие сыновья графов уступали место баронам. Порядок следования сыновей титулованных особ, установленный регламентом 1399 года с уточнениями, сделанными относительно сыновей виконтов в 1440 году, составлял основу для раннестюартовского порядка. Напомню, что учиненное Елизаветой расследование департамента церемониймейстера привело к некоторым изменениям относительно ранжирования младших сыновей герцогов и виконтов. Первые были вынуждены уступить виконтам и занять следующее за ними место.

После того, как Яков I учредил достоинство баронетов, возникли определенные трудности с включением их в порядок следования. Только в 1619 году проблема была урегулирована решением, согласно которому младшие сыновья баронов должны были предшествовать баронетам. Ровно через год Яков установил, что младшие сыновья графов должны предшествовать рыцарям ордена Подвязки144.

Внуки титулованных особ не фигурируют ни в одном из средневековых регламентов. В 1590 году Роберт Кук - королевский герольд утверждал, что «у них нет права претендовать на особое место в порядке следования». Его позиция оставалась общепринятой вплоть до 18 марта 1615 года, когда старшие сыновья младших сыновей пэров и их наследники получили отдельную позицию,«145предшествовавшую той, что отводилась старшим сыновьям рыцарей.

Выше уже отмечалось, что в 1611 году Яков учредил достоинство, которое по первоначальному замыслу должно было занимать позицию между баронами и рыцарями. Однако известно, что на первых порах королевское решение оставалось с формальной точки зрения незакрепленным. В каждом выдаваемом баронетам патенте содержалась фраза, указывающая на то, что титулодержатель и его наследники по мужской линии должны пользоваться правом предпочтения перед всеми рыцарями без исключения. Поскольку в патентах не содержалось фраз, поясняющих порядок следования ближайших родственников баронета (жены, сыновей и невесток, дочерей), то на этот счет были даны дополнительные разъяснения.146 Ближайшие родственники баронета должны были занимать соответствующие места, определяемые для них «общеизвестными традициями наследственных достоинств».

Первый патент, даровавший достоинство баронета, увидел свет 22 мая 1611 года и почти сразу обратил на себя внимание герольдов. Дело в том, что упоминавшаяся уже фраза о том, что держатель титула баронета получал право предшествовать рыцарям, ничего не поясняла относительно последующего предпочтения между учрежденным достоинством и баронами. Очень скоро формальные упущения стали поводом для дискуссии, коснувшейся в первую очередь вопросов предпочтения между самими баронетами и младшими сыновьями баронов 147.

Известно, что вопрос был вынесен на обсуждение Тайного совета, который принял решение в пользу баронов. Тогда баронеты обратились за разъяснением к королю. Яков вынес достаточно обтекаемое решение: он намеревался оговорить отдельную позицию для младших сыновей виконтов и баронов и поставить ее впереди той, что будет принадлежать баронетам. Тогда баронеты потребовали уточнения относительно их права следовать сразу же за младшими сыновьями баронов. Притязания баронетов оказались удовлетворенными: во всяком случае, в одном из патентов от 28 мая 1612 года уже содержалось желаемое разъяснение.

Вместе с тем появились параллельные разъяснения, отчасти изменяющие установившийся порядок следования. Согласно королевскому ордонансу, младшие сыновья виконтов и баронов должны были следовать после рыцарей ордена ^ Подвязки, членов Тайного совета, председателя суда по Опеке и Ливреям, канцлера ивице-казначея Казначейства, канцлера герцогства Ланкастерского, главного судьи суда Королевской скамьи, хранителя свитков, верховного судьи суда Общих тяжб, главного барона Казначейства и других судей и баронов перечисленных судов, имевших статус не ниже судебного исполнителя. Это перечисление показывало, что рыцари, над которыми баронеты получали предпочтение, не включали кавалеров148ордена ПодвязкиМежду самими баронетами порядок следования обычно устанавливался в соответствии с датами выдачи патентов, однако практика подсказывала, что корона часто' пользовалась правом самостоятельно устанавливать градации среди ^ возводимых особ. Так, в некоторых случаях корона отдавала предпочтение только чтовозведенному баронету перед уже существующими. Например, 22 июня 1631 года сэр Чарльз Вавасор был возведен в баронеты с правом быть следующим за Томасом Монсоном и таким образом предшествовать ранее возведенному сэру Джорджу Гризли. Оба баронета получили свои патенты 29 июня 1611 года 149. Учреждение баронетства в Англии стало примером для аналогичных достоинств в Ирландии и Шотландии. Относительно сыновей баронетов в патентах содержались пояснения, что они должны занимать соответствующие места перед теми достоинствами, которым баронеты по установлению предшествуют.

Известно, что до реформации в Англии существовали четыре вида рыцарских достоинств, а именно: рыцари ордена Подвязки, рыцари ордена Бани, рыцари-знаменосцы и рыцари-бакалавры. Порядок следования среди рыцарей был четко выверен. Однако существовал ряд разночтений относительно порядка следования возведенных в рыцари членов Тайного совета и кавалерами ордена Подвязки. Противоречие было разрешено только 28 мая 1612 года, когда Яков принял решение, что рыцари ордена Подвязки и возведенные члены Тайного совета (за исключением пэров) должны предшествовать младшим сыновьям виконтов. В 1626 году разрешилась судьба рыцарей ордена Бани, получивших предпочтение над рыцарями-бакалаврами150.

Последнее обстоятельство можно считать формальным завершением длительных дискуссий о порядке следования, начатых еще в англосаксонский период. Видимо, к 1626 году в Англии складывается определенная модель предпочтения, обладающая признаками логической завершенности. Это позволяет в какой-то мере вернуться к началу этого раздела, где я пытался разъяснить причины «немногословности» стюартовских авторов относительно порядка следования и выдвинуть еще одно дополнительное объяснение.

Сочинения большинства из них увидело свет ранее формального завершения дискуссии. Недосказанность сюжетов могла ощущаться авторами, и они, движимые объективностью, избегали окончательных суждений. Недостаток официального материала был тому известным объяснением. Так или иначе, но с учетом этих обстоятельств сложившаяся к тому времени схема предпочтения должна была выглядеть следующим образом:

Заключение диссертации по теме «Всеобщая история (соответствующего периода)», Федоров, Сергей Егорович

Заключение.

Напомню, что почти в самом начале этого исследования были сделаны несколько предположений. Первое из них касалось общей тенденции, наметившейся еще в первой половине XVI века и определившей этакратический характер раннестюартовского общества. Инициированные еще при первых Тюдорах изменения привели к складыванию иной системы ценностей, в рамках которой монарх воспринимался в качестве «верховного лица», завершавшего вереницу уже объединенных между собой в единое целое титулов и должностей.

В рамках отжившей свой век культурно-нормативной системы общества отношения между группами определялись различными уровнями уважения и престижа, возникавшими из сравнения образов жизни и норм поведения, которым следовали человек или группа. Отношение к общественным обязанностям, вкусы и привычки, манеры общения и этикет, особый язык (сословно-профессиональная терминология) - все это лежало в основе социального деления. При этом происходило не только разграничение на «своих» и «чужих», но и ранжирование групп (например, «благородные - неблагородные»).

В рамках новой системы отношения между группами выстраивались в зависимости от их положения во властных иерархиях, от возможностей мобилизации и распределения общественных ресурсов, а также от привилегий, которые эти группы были способны извлекать из своих властных позиций. Степень материального благополучия, стиль жизни социальных групп, как и ощущаемый ими престиж связаны здесь, прежде всего, с формальными рангами, которые эти группы занимают в соответствующих властных иерархиях; все прочие различия -демографические, религиозно-этнические и культурные - играют производную роль.

Второе предположение касалось природы титулованной знати и возможных принципов ее ранжирования. С одной стороны, мне представлялось преждевременным отождествление знати с дворянством. Будучи уверенным в том, что распространенные в современной отечественной историографии подходы не учитывают специфики английского и более широко - британского материала (рыцарское держание было отменено только в 1646 году и тогда существовавшие раздельно две формы владения землей были уравнены в статусе), я использовал термин «знать» взамен устоявшегося «дворянство». С другой стороны, опять-таки традиционное деление знати/ дворянства на новое и старое, также вызывавшее известное сомнение, было заменено другим членением «знать династии» и «додинастическая знать» (и «потомки додинастических креатур» как аналогичное ему понятие). Я исходил из вполне очевидных соображений, допуская, что у монархии, несомненно, было достаточно авторитета, чтобы осуществлять в отношении знати целенаправленную политику и, более того, рассчитывать на определенную ответную реакцию облагодетельствованных или ущемленных таким образом особ.

Наконец, третье предположение касалось собственно аристократии. Множественность рабочих формулировок, схем и гипотез, наличествующих в современных исследованиях, также требовало их критического переосмысления. Путь оказался сложным, и мне приходилось не раз менять свои формулировки, и, скорее всего, сейчас я близок к тому, чтобы признать мои рассуждения в ранних публикациях на эту тему ошибочными. Так или иначе, я все более склонялся к мысли, что аристократия представляла собой не более чем функцию титулованной знати, причем функцию, которую ей, очевидно, приходилось делить первоначально с рыцарством и эсквайрами. По мере работы над темой выдвинутые предположения, подкреплялись материалами источников и постепенно превращались в элементы рабочей гипотезы, повлиявшей финальные выводы этой работы и, должно быть, ее возможные перспективы.

Начну с того, что для доказательства правоты выдвинутого тезиса об этакратическом характере раннестюартовского общества следовало найти свидетельства о том, что элементы социального престижа напрямую связывались со сферой политического. Анализ трех различных по своему происхождению дискурсов, в рамках которых обсуждалась структура английской знати, показал, что такая связь осознавалась современниками. Наиболее показательным оказался материал, представленный суждениями английских антиквариев и тот, который удалось получить при анализе официальных протоколов и регламентов. И в том и другом случае с различных позиций описывалась структура благородного сообщества, где наряду с традиционными титулами присутствовали должности. Используемые современниками смысловые предикаты демонстрировали, что в их сознании такие элементы воспринимались как однопорядковые.

Если антикварная традиция, сложившаяся в конце XVI - начале XVII века, должно быть, ориентировалась на уже сложившуюся ситуацию, то обнаруженные в языке регламентов формулировки показывали как подобная ситуация формировалась. Очевидное желание антиквариев и составителей регламентов ограничить предлагаемые схемы более устойчивыми в социальном плане категориями свидетельствовали не только об изменениях, произошедших в восприятии известного тогда общества, но и о существовании целостного взгляда на структуру благородного сообщества.

На фоне антикварной традиции и материалов, почерпнутых из официальных протоколов и регламентов, пэрское право представляло наиболее консервативный вариант, тем не менее, и в этом случае меняющегося сознания. Желание стоявших на этих позициях авторитетов сделать рамки такой корпорации непроницаемыми было реакцией на процессы, происходившие в составе знати вообще. Очевидно, стремление к замкнутости лишь подчеркивало интенсивность разрушительной в этом смысле тенденции, столь метко подмеченной антиквариями и составителями регламентов.

Титулованная знать делила социальный престиж, некогда безраздельно ей принадлежавший, с теми, кто занимал государственные должности и посты. Если следовать в русле рассуждений Д. Старки и его последователей, то станет понятным, почему она стремилась к должностям, почему имела место перегруппировка властных структур и, очевидно, почему, в конечном счете, происходила аристократизация государственного управления. Титулованная знать попросту стремилась вытеснить нетитулованных особ, превратив систему судебно-административных учреждений в сферу своих исключительных интересов и тем самым восстановить былой престиж.

Изучать этот процесс, вытеснявший рыцарей и эсквайров из системы государственного управления, можно пойти двумя путями. В первом случае, интерпретировав его как одну из форм политического соперничества между старым и новым дворянством, связать исключительно с социальной динамикой первой половины XVII века, отказавшись при этом от анализа предшествующих периодов и поиска всякой преемственности между ними. Во втором, напротив, акцентировать наличие подобной преемственности и рассматривать природу раннестюартовской знати как результат более длительной эволюции.

Выбирая второй путь исследования, я учитывал несколько важных, на мой взгляд, соображений. Во-первых, мне представлялся принципиальным вопрос о том, кого считать новым дворянством / знатью, и с какими социальными силами первой половины XVII века следует отождествлять этот феномен. Современники, как известно, не злоупотребляли этим термином, называя новой знатью только баронетов, подчеркивая при этом, что такое достоинство было учреждено Яковом I и, очевидно, что это был титул, предназначавшийся исключительно для продажи. В остальном, различия между «новым» и «старым» были очень условными. Социальные границы «благородного» были не только достаточно широки; эсквайр или рыцарь-джентльмен, получавшие титул были уже по определению «своими», но и различия между «старыми» и «новыми» титулами были весьма условными. Номинант, обретший титул, мог оказаться обладателем «старого» достоинства и в этом смысле в счете колен попросту выделялась новая генерация, а личные качества ее представителя становились частью корпоративного достояния. Когда же титул оказывался действительно новым, то различия, весьма незначительные, снимались после осуществленной креации и, в дополнение, могли нивелироваться уже собственно в тексте патента.

Выбирая династический критерий для демонстрации внутреннего состава знати, я руководствовался неоспоримыми, на мой взгляд, соображениями. В любом школьном учебнике по истории средних веков можно прочитать о том, что монархия традиционно стремилась к опоре на знать или ее отдельные категории. В этом смысле англосаксонские монархи, короли Нормандской династии, Плантагенеты, Йорки и Ланкастеры, а также Тюдоры, несомненно, имели «своих» и «чужих» среди знати. Такое размежевание могло порождать противоречия, которые усиливались при смене династий, и тому история средневековой Англии знает не мало примеров. Стюарты не были исключением: их воцарение неминуемо должно было породить серию традиционных конфликтов, внешние формы которых могли модифицироваться в зависимости от ситуации, но, тем не менее, наблюдаемые разногласия оставались по сути результатом известного соперничества между знатью династии и додинастическими креатурами и их потомками.

Отстаивая такой подход к раннестюартовской титулованной знати, я осознавал и предвидел возможные замечания коллег, что знать династии и есть новое дворянство. Помимо уже отмеченных, подвижных по своей сути критериев «новизны» такое отождествление не учитывает других важных моментов социальной динамики английского общества раннего нового времени и определявшей ее политики короны. Манипуляции, которые монархи осуществляли, воздействуя на состав титулованной знати, оказывались значительно сложнее, чем простое создание новых титулов. Если признать факт существования нового дворянства реальностью, то при этом неминуемо возникнут вопросы. Например, к какой категории следует относить ту титулованную знать, которую возвышала новая династия, даруя ей очередные более высокие по статусу титулы? Кем следует считать реституциированных или тех титулованных особ, которым возвращались ранее утраченные части корпоративных титулов? К какому разряду принадлежат натурализованные ирландцы и шотландцы, уже представлявшие титулованную знать своих регионов? Куда вливалась опальная знать? Как следует понимать действия короны, распространявшиеся на отпрысков знатных родов и тем более на совершеннолетних наследников, получавших титулы до смерти их родителя? Что означают досрочные эмансипации и титулы учтивости? Наконец, были ли женские позиции данью традиции, или же в их активизации следует видеть определенные интересы короны по сохранению необходимой преемственности?

Подход, при котором состав титулованной знати рассматривается как композиция династических и додинастических креатур, позволяет не только выделить новые элементы социальной динамики конца XVI - первой половины XVII века, но и осмыслить под иным углом зрения одну из важнейших сторон конфликта, определившего ведущий катаклизм середины столетия.

Рассматривая позднетюдоровскую титулованную знать (английский и ирландский порядки) как додинастическую для Стюартов, исследуя присущие ей групповые и внутригрупповые параметры, разделяя реконструированный таким образом материала на две этно-социальные модели - ирландскую и собственно английскую, я имел более или менее достаточные основания для характеристики «политического класса», с которым были вынуждены считаться Стюарты в начале своего правления.

Предпринятый таким образом анализ показал, что английская титулованная знать на момент смерти Елизаветы Тюдор представляла собой достаточно однородное по своей природе образование, отличавшееся рядом структурных особенностей, очевидно, являвших собой результат длительного династического «строительства». Елизавета и, должно быть, ее предшественники смогли сформировать и активно поддерживали равновесие внутри титулованной знати, проявлявшееся в сбалансированном сосуществовании тюдоровских и дотюдоровских креатур; оптимальным было также соотношение титулов, при котором бароны значительно превосходили графов, а виконтские титулы были малочисленными.

При этом ирландский порядок представлял собой достаточно специфическое явление, структура которого, как показывает собранный в работе материал, сознательно уподоблялась Тюдорами английскому образцу. Еще со времен классического средневековья среди титулованных ирландцев, имевших подчас английское или смешанное англо-ирландское происхождение, число фактических титулов всегда превышало легитимные, признаваемые английской короной. Только при последних Тюдорах формируется подобие устойчивой общности, собственно формализованный порядок, образованный на принципах лояльности к официальным властям. В ряде случаев Генрих VIII и Елизавета подтверждали прежние, инициированные самой ирландской знатью титулы, но чаще всего прибегали к созданию новых. В структуре легализованных титулов преобладали баронские достоинства, значительная часть из которых, должно быть, воспринималась короной в качестве противовеса более авторитетным графским достоинствам. Титулы виконтов, столь же малочисленные, как и английские, значительной роли не играли. При этом английский вариант внутригруппового равновесия между тюдоровскими и дотюдоровскими креатурами, очевидно, воспринимался Елизаветой и ее предшественниками в качестве желательного соотношения и для ирландского порядка.

Ирландской и собственно английской титулованной знати противостоял шотландский (доуниатский) порядок. В отличие от Тюдоров королевский род Стюартов, правивший с конца XIV века, имел большие возможности для формирования знати династии. Она значительно превышала по численности додинастические креатуры, и, следовательно, шотландский порядок демонстрировал иной вариант внутригруппового соотношения между титулованными особами, на поддержку которых монархия могла потенциально рассчитывать, и теми, кто мог ей реально противостоять.

Все три порядка после восшествия Якова VI (I) на английский трон влились в состав раннестюартовской титулованной знати и во многом определили ее первоначальную конфигурацию. При этом после неудавшейся попытки провести в английском парламенте первоначальный вариант Унии, планы Якова уравновесить статус титулованных англичан и шотландцев отошли на второй план. Очевидной становится концентрация усилий монархии на изменениях в составе английского порядка. Шотландия постепенно превращается в периферию британской государственности, а статус шотландской титулованной знати чем-то уравнивается с ирландской.

Акцент на структурных изменениях в составе английской титулованной знати в период с 1603-1628/29 годов был, таким образом, определен особенностями внутриполитического развития композитарной монархии начала XVII века. Форсируя темпы династического строительства, корона путем креаций, продвижений, кооптаций/натурализаций, а также акселераций старых достоинств добилась весьма значительных результатов. На момент первой сессии III парламента Стюартов численный состав династических креатур уже превышал достюартовскую знать, правда, всего на одного человека. К январю 1622 года прежнее равновесие между знатью династии и додинастическими креатурами окончательно исчезает. Создается предпосылка типичного для последующих парламентов Стюартов преобладания династических креатур над додинастическими. В марте 1629 года «реальные» сторонники короны, более чем в шесть раз превышают численный состав ее потенциальных противников.

Структура ирландской титулованной знати также претерпевает в исследуемый период значительные изменения. Креации англичан и шотландцев, превышавшие количественно возводимых ирландцев усиливали династический компонент в составе титулованной знати зеленого острова. Реализуя поставленные цели, Стюарты отчасти следовали начинаниям Тюдоров, но при этом, встречаясь с противодействием со стороны додинастических креатур, значительно настойчивее подавляли сопротивление крупнейших ирландских магнатов. Помимо более активных шагов по созданию знати династии, они ограничивали полномочия додинастических креатур, лишая их прежних свобод и привилегий, проводили политику инфильтрации англичан и шотландцев в состав ирландского порядка.

Англичане и шотландцы получали возможность скупать земельные участки в составе колоний-плантаций и присоединять их к своим собственным. Создававшиеся таким образом земельные комплексы служили «крепостью» для новых титулов. Ирландские достоинства, активировавшиеся после подобных земельных кумуляций, были не только важнейшим фактором укрепления политических интересов английской короны, но и средством пополнения казны.

Изменения в составе шотландской титулованной знати в 1603-1628/29 годах демонстрируют те же принципы предпочтения, которые удалось выявить при анализе английского и ирландского материалов. Но при этом ситуация, сложившаяся в начале XVII века, осложнялась отъездом короля в английскую столицу. Сторонники Якова в Эдинбурге нуждались в более существенной поддержке. В отличие от первых шагов, предпринятых Яковом VI по расширению состава шотландского пэрства в конце XVI века, в которых просматривалось явное предпочтение по конфессиональному признаку (все они без исключения были протестантами), последующие креации и продвижения были неоднородны в конфессиональном отношении. Стюарты по-прежнему выдвигали лэрдов, но основными критериями, которыми они руководствовались, была лояльность и «деловые» качества кандидатов. Яков I по-прежнему благоволит к своим теперь уже бывшим придворным, по тем или иным причинам оставшимся в Шотландии, лидерам локальных сообществ, коммендаторам, сторонникам Марии Шотландской или их потомкам (так называемым «марианцам»), но в меньшей степени -родственникам.

Структура раннестюартовских преобразований шотландской титулованной знати повторяла контуры аналогичных действий короны в отношении английского пэрства. Преобладали креации, инициировавшие новые титулы, причем по преимуществу баронские. Продвижения осуществлялись как в отношении представителей родовитых кланов и семейств, так и в отношении тех, кто обрел первые титулы в годы правления Якова в качестве короля Шотландии. Так или иначе, отмеченные за 1603-1628/29 годы изменения в составе шотландской титулованной знати, свидетельствуют о наличии определенной стратегии у первых Стюартов, предпочитавших не только выдвигать лэрдов, но и продвигать их к получению новых титулов и достоинств. Наряду с доминировавшей политикой, увязывавшей креацию и продвижение в единый мотивированный интересами короны процесс, в рассматриваемый период имели место также акции, укрепляющие основные титулы равнозначными достоинствами. Традиционная знать лишь только изредка попадая в поле зрения Стюартов, оставалась в этом отношении в меньшинстве.

Динамика структурных изменений в составе раннестюартовской знати оказала решающее влияние на процессы, связанные с формированием аристократии. Пытаясь выделить критерии для определения социальных границ этого феномена, столкнувшись с отсутствием в дискурсивных практиках конца XVI- XVII веков иных, чем определение Аристотеля, формулировок, я был вынужден использовать обозначенные в нем и, главным образом, в «антикварной» традиции подходов и использовать их для определения исходной схемы для исследования раннестюартовской аристократии.

Наследие Аристотеля, акцентировавшего внимание на этом феномене как форме правления «наилучших», убеждало меня в том, что аристократия - это функция. Суждения современников, пытавшихся в своем стремлении дисквалифицировать неустойчивые в социальном отношении категории «nobilitas» - в том, что эта функция - удел титулованной знати и, должно быть, рыцарства.

Следуя выбранным рамкам исследования, имея перед собой блестящий вариант анализа среднего и низшего звена администрации Карла I, предпринятого Д. Эйлмером, я отказался от того, чтобы рассматривать рыцарство как часть раннестюартовской аристократии - задачи невыполнимой без кропотливой работы в британских локальных архивах, и сосредоточился на титулованной знати. Намеченная схема дала определенные результаты.

Наиболее существенными являются полученные в ходе исследования основания, позволяющие говорить о несовпадении границ этого феномена с групповыми рамками титулованной знати: далеко не все пэры были, таким образом, аристократами. Отсутствуют также какие-либо доказательства наличия определенного соответствия между иерархией титулов знати и формированием аристократии. Несмотря на относительное преобладание графских достоинств в рамках как позднетюдоровской, так и раннестюартовской аристократии наблюдается более или менее равномерное распределение властных полномочий среди всех известных на то время достоинств.

Отмеченные для титулованной знати конца XVI -20-х годов XVII века особенности нашли известное подтверждение и на материале аристократических группировок указанного периода. Исключение составляет только ирландский вариант аристократии, который унаследовали Стюарты. Ограничения, налагавшиеся Тюдорами на всю властную вертикаль в Ирландии, таким образом, способствовали тому, что местные вожди и их ближайшее окружение ориентировались на возможности, которые предоставляла военная «профессия», и были достаточно далеки от перспектив, открывавшихся перед английской и шотландской титулованной знатью. Власть и военная сила были еще пока слиты воедино, а управленческая функция, ставшая к этому времени привычной для англичан и шотландцев, оставалась далекой для титулованных ирландцев. При Стюартах процесс формирования обновленной ирландской аристократии, пополнявшейся за счет англичан, шотландцев и теперь уже ирландцев, приблизится по форме к английскому варианту. Очевидно, ранние Стюарты, ориентируясь на политическую консолидацию лучшей части местного сообщества, рассчитывали облегчить его интеграцию в систему композитарной монархии, превратив администрацию Ирландии в один из составных элементов объединенного государственного механизма. Естественно, что для первой четверти XVII века такие действия должны восприниматься как подготовительные, но вырисовывающаяся перспектива выглядела вполне ясной. Если ирландская аристократия на протяжении всего исследуемого периода будет оставаться провинциальной, то шотландская, напротив, за исключением небольшой группы особ, совмещавших лондонские и эдинбургские назначения, изменит свой национальный статус и станет периферийным образованием, при этом количественно сократится. Английская аристократия будет численно расти, изменяя внутренние пропорции между династическими и додинастическими креатурами.

Отмеченные изменения будут способствовать росту противоречий в составе «политического класса» накануне Великого мятежа, но их дальнейшая динамика будет во многом зависеть от политики короны в отношении титулованной знати, приходящейся на период «персонального» правления Карла I. После непродолжительной паузы монархия возобновит в 1633 году креации и продвижения в составе английского порядка, продолжится численный рост ирландской и шотландской титулованной знати, будет изменяться состав раннестюартовской аристократии.

Ограничив хронологические рамки своего исследования 1603-1629 годами, я не ставил перед собой задачи критически оценить бытующие в современной историографии подходы к событиям английской истории середины XVII века. Тем не менее, наблюдения, сделанные в ходе этого исследования, убеждают в необходимости переосмыслить роль «политического класса» накануне и, должно быть, в ходе этих событий, поскольку от оценки этой роли будет зависеть, как представляется, ответ на основополагающей вопрос о том, чем собственно были эти события,- гражданской войной или революцией.

Список литературы диссертационного исследования доктор исторических наук Федоров, Сергей Егорович, 2005 год

1. Неопубликованные источники

2. Additional Manuscripts. British Library, London. 27962A; 32464; 34727.

3. Ashmole Manuscripts. Bodleian Library, Oxford 857. Fols. 142-4.

4. Cotton Manuscripts. British Library, London. Titus. B.VII.

5. Exchequer Receipts Books. Public Record Office, London. E 401. 1900. Easter 1618; E. 401. 1913 (Michaelmas 1626)

6. Harleian Manuscripts. British Library, London.

7. Fol. 61; 383. Fol. 62; 1581. Fol. 328 ; 4304. Fol. 18; 4304. Fol. 19; 7002. Fol. 476 (verso); 7002. Fol. 477; 7006. Fol. 4; 7006. Fol. 17.1.nsdowne Manuscripts. British Library, London. LXXIX.

8. Stowe Manuscripts. British Library, London. 150.

9. Tunner Manuscripts. Bodleian Library, Oxford. 290.1. Опубликованные источники:

10. Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. 4тт. М., 1981.

11. Монтескье. О духе законов. М.,1999.

12. Acts of the Parliaments of Scotland / Ed. by N. Thomson et al. lOvols. Edinburgh, 1814-1844.

13. Acts of the Privy Council (1613-1627). 10 vols. London, 1921-1938.

14. Acts of the Privy Council of England, 1613-1631. 15 Vols. London, 1921-1964.

15. A Breviate touching the Oder and Government of a Nobleman's House // ** Archaeologia. Vol.13. 1880. P. 337-338.

16. Aikin, Lucy. Memoirs of the Court of King Charles the First. 2 vols. London, 1833.

17. Aikin, Lucy. Memoirs of the Court of King James the First. 2 vols. London, 1822.

18. An Accompt of transaction managed by the Lords and Commons concerning the King, the Priviledges of Parliament, the Liberties of the Subjects, Reformation in Religion. London, 1648.

19. An Argument or Debate in Law. London, 1642.

20. Ashmole, Elias. History of the Most Noble Order of Garter. London, 1734.

21. Ashmole, Elias. The Institutions, Laws and Ceremonies of the Most Noble Order of Garter. London, 1672.

22. A Treatise of the Nobility of the Realm Collected out of the Body of the Common Law, with Mention of such Statutes as are Incident Hereunto, upon a Debate of the Barony of Aburgavenny. London, 1642 .

23. Bacon, Sir Francis. Bacon's Essays / Ed. by Guy Montgomery. New York, 1930.

24. Blundeville, Noah. The True Order and Methode of Writing and Reading Hystories. London, 1575 (rep. 1612).

25. Braithwait, Richard. The Schooler's Medley, or, an Intermixt Discourse upon Historical and Poetical Relations. London, 1614.

26. Breton, N. A Merry Dialogue betwixt the Taker and Mistaker. London, 1603

27. Bruce, John (ed.). Correspondence of King James VI of Scotland with Sir Robert Cecil and others in England during the Reign of Queen Elizabeth. The Camden Society. London, 1861.

28. Brydges, Sir Samuel Egerton. Memoirs of the Peers of England during the Reign of James the First. London, 1802.

29. Brydges, Sir Samuel Egerton. Reflections on the late Augmentations of the English Peerage. London, 1798.

30. Burke's Landed Gentry of Ireland / Ed. by L. Pyne. London, 1978.

31. Burke's Irish Family Records / Ed. by H. Montgomery-Massingberg. London, 1976.

32. Burke's Peerage and Baronetage / Ed. by R. Townend. London, 1970.

33. Cabala, Sive Scrinia Sacra: Mysteries of State and Government, in Letters of illustrious Persons. in the Reigns of King Henry the Eighth, Queen Elizabeth, King James, and King Charles. 2vols. London, 1691.

34. Calderwood D. History of the Kirk of Scotland. 7vols. Edinburgh, 1842-1849.

35. Calendar of the Carew Manuscripts Preserved in the Archiepiscopal Library at Lambeth / Ed. by J.S.Brewer and William Bullen. 6vols. London, 1867-1873.

36. Calendar of State Papers. Domestic Series. 1603-1625 / Ed. by Robert Lemon et al. 5vols. London, 1857-1872.

37. Calender of State Papers. Domestic Series. 1625-1641/ Ed. by John Bruce et al. 17vols. London, 1858-1882.

38. Calendar of State Papers and Manuscipts Relating to English Affairs Existing in the Archives and Collections of Venice / Ed. by Horatio F.Brown and Allen b.Hinds. Vol. X-XXVII. London, 1900-24.

39. Calender of State Papers: Ireland, 1603-1625 / Ed. by Chrostopher Russell et al. 5vols. London, 1872-1880.

40. Calendar of State Papers Relating to Ireland 1625-1660 / Ed. by Robert P.Mahaffy. 4vols. London, 1900-1904.

41. Calendar of State Papers Relating to Scotland / Ed. by J. Bain et. al. 13vols. Edinburgh, 1898-1969.

42. Camdem, William. Britania. London, 1586.

43. Camden, William. The Annals of King James I // Kennet, W. A Complete History of England: with the Lives of all the Kings and Queens thereof. London, 1706. Vol.II-III. 641-59.

44. Camden, William. The Visitation of the County of Leicester in the year 1619 / Ed. by John Fetherston. London, 1870.

45. Camdeno Guielmo. Britannia sive Florentissimorum Regnorum, Angliae, Scotiae, Hiberniae et Insularum. Londini, 1590.

46. Carey, Robert, Earl of Monmouth. Memoirs of the Life of Robert Cary, Baron of Leppington and Earl of Monmouth. Second edition. London, 1759.

47. Carter, Methew. Honor Redivivus, or an Analysis of Honor and Armory. London, 1673.

48. Cartularium Saxonicum. A Collection of Charters relating to Anglo-Saxon History- London, 1885.

49. Cavendish, Margaret, Dushess of Newcastle to which is Added the True Relation of my Birth Bredding and Life / Ed. by C.H.Firth. London, 1906.

50. Chamberlain, John. The Letters of John Chamberlain / Ed. by Norman Egbert McClure. 2vols. Philadelphia, 1939.

51. Clapham, John. Elizabeth of England. Certain Observations concerning the Life and Reign of Queen Elizabeth / Ed. By Evelyn Plummer Read and Conyers Read //University of Pennsylvania Translations and Reprints. Third series, Vol. VI. Philadelphia, 1951.

52. Clarendon's History of the Rebelion and Civil Wars in England /Ed. By W. Dunn Macray. 6 vols. Oxford, 1988.

53. Clifford, Arthur (ed.). Tixall Letters; or the Correspondence of the Aston Family, and their Friends, During the Seventeenth Century. 2 vols. London, 1815.

54. Coke, Edward. The Institutes of the Laws of England, concerning the Jurisdiction of Courts. London, 1644.

55. Coke, Edward. The Reports of Sir Edward Coke, Knight / Ed. by H. Thomas, Y. Eraser. London, 1826.

56. A Collection of Scarce and Valuable Tracts.selected from. public, as well as private, libraries; Particularly that of the Late Lord Somers /Ed. By Sir Walter Scott. (Second edition). 13 vols. London, 1809-15.

57. Coleman, Methew. The Genealogies of King James I and Queen Anne his Wife, from the Conquest. London, 1608.

58. Callier, J. Payne (ed.). The Egerton Papers. The Camden Society. London, 1840.

59. Clark, Andrew. Register of the University of Oxford. Oxford, 1887. Vol. 2.

60. Cokayne, George. E. Baronetage. 5 vols. Exeter, 1900-06.

61. Cokayne, George E. The Complete Peerage. 8 vols. London, 1887-1898.

62. Cokayne, George E. The Complete Peerage. New edition /Ed. by Vicary Gibbs and others. 14 vols. London, 1910-59.

63. Coles Elisha. A Dictionary, English-Latine, and Latine-English. 3rd. ed. London, 1693.

64. Collins, Arthur. Historical collections of the noble families of Cavendishe, Holies, Vere, Harley, and Ogle. London, 1752.

65. Collins, Arthur. Peerage of England. Augmented and continued by Sir Samuel Egerton Brydges. 9 vols. London, 1812.

66. Collins, Arthur. Proceedings, Precedents and Arguments on Claims and Conclussions concerning Baronies by Writ and other Baronies. London, 1735.

67. The Columbia Lippincott Gazetter of the World / Ed. by Leon E. Seltzer. New York, 1952.

68. Courthope, William. The Historic Peerage of England. Being a New Edition of the "Synopsis of the Peerage of England," by the Late Sir Harris Nicolas, G. C. M. G. London, 1857.

69. Craig, Thomas. Jus Feudale / Trans, by J. Clyde. 2vols. Edinburgh, 1934.

70. Dalrymple, David, Lord Hailes. Memorials and Letters Relating to the History of Britain in the Reign of Charles the First. Glasgow, 1766.

71. Dalrymple, David, Lord Hailes. Memorials and Letters Relating to the History of Britain in the Reign of James the First. Glasgow, 1766.

72. Dalrymple, John. Institutions of the Law of Scotland / Ed. by D. Walker. Edinburgh, 1981.

73. Davies John. Historical Tracts. London, 1612.

74. De Republica Anglorum by Sir Thomas Smith / Ed. by M. Dewar. Cambridge, 1982.

75. Devereux, Walter Bourchier. Lives and Letters of the Devereux, Earls of Essex. 2 vols. London, 1853.

76. Dialogus de Scaccario / Ed. by C. Johnson. London, 1950.

77. Dictionary of National Biography / Ed. by Leslie Stephen and Sidney Lee. 22vols. New York, 1908.

78. Devon Frederick (ed.). Issues of the Exchequer; Being Payments made out of His Majesty's Revenue during the Reign of King James I. London, 1836.

79. Doyle, James E. The Official Baronage of England. 3 vols. London, 1886.

80. D'Ewes, Sir Simonds. The Autobiography and Correspondence of Sir Simonds D'Ewes, Bart., during the Reigns of James I and Charles I. 2 vols. London, 1845.

81. Ellis, Sir Henry (ed.). Original Letters Illustrative of English History. 3 vols. London,1824.

82. English Metrical Homilies from MSS. of 14th Century / Ed. by J. Small. Edinburgh, 1862.

83. Feilding, Cecilia, Countess of Denbigh. Royalist Father and Roundhead Son. Being the Memoirs of the First and Second Earls of Denbigh 1600-1675. London, 1915.

84. Fenner, William. The King's David prayer. London, 1645

85. Firth, Charles. H. (ed.). Stuart Tracts 1603-1693. Westminster, 1903.

86. Fortescue, Sir John. De Laudibus Legum Angliae / Ed. by S.B. Crimes. Cambridge, 1942

87. Fortescue, Sir John. The governance of England / Ed. by C. Palmer. Oxford , 1926.

88. Foster, John. Register of Admissions to Grey's Inn. London, 1889.

89. Fuller, Thomas. The Holy State and the Profane State. Cambridge, 1642.

90. Gardiner, Dorothy (ed.). The Oxinden Letters 1607-1642. London, 1933.

91. Gardiner, Samuel Rawson (ed.). Documents Illustrating the Impeachment of the Duke of Buckingham, in 1626. The Camden Society. London, 1889.

92. Gardiner, Samuel Rawson (ed.). The Fortescue Papers. The Camden Society. London, 1871.

93. Gardiner, Samuel Rawson (ed.). Letters from Sir Henry Wotton to King James I and Others // Archaeologia. Vol.XL. (1886). P. 257-284.

94. Gardiner, Samuel Rawson (ed.). Notes of the Debates in the House of Lords, officially taken by Henry Elsing, clerk of the Parliaments, A. D. 1621. The Camden Society. London, 1870.

95. Gardiner, Samuel Rawson (ed.). Notes of the Debates in the House of Lords, officially taken by Henry Elsing, clerk of the Parliaments, A. D. 1624 and 1626. The Camden Society. London, 1879.

96. Gardiner, Samuel Rawson (ed.). On Certain Letters of Diego Sarmiento de Acuna, Count of Gondomar, giving an account of the affair of the Earl of Somerset. //Archaeologia. Vol. XLI. (1867). P. 151-186.

97. Gardiner, Samuel Rawson (ed.). On Four Letters from Load Bacon to Christian IV King of Denmark, together with Observations on the part taken by him in the Grants of Monopolies made by James I // Archaeologia. Vol.XLI. (1867). P. 219-269.

98. Gawdy, Philip. Letters of Philip Gawdy.to various Members of His Famaly 1579-1616 / Ed. By Isaac Herbert Jeayes. London, 1906.

99. The Genealogist. 45vols. London, 1877-1922.

100. Glanville, John. The Voyage to Cadiz in 1625. Being a Journal written by John Glanville / Ed. by A. B. Grosart. The Camden Society. Westminster, 1883.

101. Goldsmid, Edmund, (ed.) The Secret Correspondence of Sir Robert Cecil with James VI King of Scotland, Now First Published. 3 vols. Edinburgh, 1887.

102. Goodman, Godfrey. The Court of King James the First / Ed. by John S. Brewer. 2vols. London, 1839.

103. Grosart, Alexander B. (ed.). The Lismore Papers. 10 vols. London, 1886-1888.

104. Gwyllim, John. A Display of Heraldy. London, 1611.

105. Hackett, John. Scrinia Reserata: A Memorial Offer'd to the great deservings of John Williams. 2 Parts in one volume. London, 1693.

106. Halliwel, James Orchard (ed.). Letters of the Kings of England. Vol. II. London, 1848.

107. Harington, Sir John. Nugae Antiquae: Being a Miscellaneous Collection of Original Papers, in Prose and Verse; written during the Reigns of Henry VIII,

108. Edward VI, Queen Mary, Elizabeth, and King James / Ed. by Thomas Park. 2vols. London, 1804.

109. The Harleian Miscellany: A Collection of Scarce, Curious, and Entertaining Pamphlets and Tracts, as well in Manuscripts as in Print. Selected from the Library of Edward Harley, Second Earl of Oxford. / Ed. by Thomas Park. 10 vols. London, 1808-1813.

110. Hearle, A. A Full Answer to a Treatise writen by Dr. Feme. London, 1649.

111. Hearle, A. An Answer to mis-led Doctor Feme. London, 1649.

112. Historical Manuscripts Commission. Reports. 1874 -.

113. Appendix to the Second Report. London, 1874.

114. Appendix, Fourth Report. London, 1874.

115. Appendix to the Seventh Report. London, 1878.

116. Eighth Report of the Royal Commission on Historical Manuscripts. London, 1881.

117. Calendar of the Manuscripts of the Most Hon. The Marquess of Salisbury, preserved at Hatfield House, Hertfordshire. 18 vols. London, 1883-1940.

118. Tenth Report of the Royal Commission on Historical MSS. 6 parts in three volumes. London, 1885.111 .Manuscripts of the Earl of Westmoreland, Captain Stewart, Lord Muncaster and Others. Appendix. Tenth Report. Part IV. London, 1885.

119. Eleventh Report of the Royal Commission on Historical MSS. 7 parts in three volumes. London, 1887-88.

120. Manuscripts of the Earl Cowper Preserved at Melbourne Hall, Derbyshire. Appendix, Twelfth Report. 3 vols. London, 1888.

121. The Manuscripts of His Grace the Duke of Rutland Preserved at Belvoir Castle. Appendix. Twelfth Report. Part IV. 4 vols. London, 1888-1905.

122. The Manuscripts of the Duke of Beaufort, the Earl of Donoughmore, and Others. Appendix. Twelfth Report. Part IX. 4 vols. London, 1891.

123. Report on the Manuscripts of His Grace the Duke of Portland, preserved at Welbeck Abbey. 10 vols. London, 1891-1931.

124. The Manuscripts of the Earl of Lonsdale. Appendix. Thirteenth Report. Part VII. London, 1895.

125. Reports on the MSS of the Duke of Buccleuch and Queensberry. 3 vols. In four. London, 1889-1926.

126. Report on Manuscripts in Various Collections. 8 vols. London, 1901-1913.

127. Calendar of the Manuscripts of the Marquess of Ormonde, Preserved at Kilkenny Castle. 8 vols. London, 1902-20.121 .Report on the Manuscripts of the Earl or Mar and Kellie. London, 1903.

128. Calendar of the Manuscripts of the Marquis of Bath. Preserved at Longleat, Wiltshire. 3 vols. London, 1904-1908.

129. Report on the Manuscripts of the Earl of Ancaster Preserved at Grimsthorpe. Dublin, 1907.

130. Report on the Laing Manuscripts Preserved in the University of Edinburgh. 2 vols. London, 1914.

131. Report on the Manuscripts of the Marquess of Downshire Preserved at Easthampsted Park Berks. 4 vols. London, 1924-1940.

132. Supplementary Report on the Manuscripts of the Earl or Mar and Kellie. London, 1930.

133. Holles, Gervase. Memorials of the Manuscripts of the Holies Family 14931656 / Ed. by A. C. Wood. The Camden Society. London, 1937.

134. Holy-Oke Francis. Rider's Dictionary Corrected and Augmented. London, 1649.

135. Hunton, Philip. A Treatise of Monarchy. London, 1649.

136. Hunton, Philip. A Vindication of the Treatise of Monarchy. London, 1644.

137. James I. Poems / Ed. by J. Cragie . 2vols. Edinburgh, 1955.

138. Jenkyn, William. The Policy of Princes in subjections to their Sons. London, 1656133 .Johnson, George W. (ed.). The Fairfax Correspondence. Memoirs of the Reign of Charles the First. 2 vols. London, 1848.

139. Journals of the House of Commons 1547-1809. Vol. I II.13 5. Journals of the House of Lords 1509-1847. Vol. II VI.136.1nedited Tracts Illustrating the Manners of Englishmen during 16th and 17th Centuries / Ed. by W. Hazlitt. Roxburghe Club, 1868.

140. Irish Historical Documents, 1172-1922 / Ed. by E. Curtis & R. McDowell. London, 1943.

141. Kempe, Alfred John (ed.). The Loseley Manuscripts. London, 1835.

142. Knowler, William (ed.). The Earl of Strafforde's Letters and Despatches with an Essay Towards his Life by Sir George Radcliffe. 2 vols. London, 1739.

143. Langton, William. The Visitation of Lancashire and a part of Cheshire, 1533. The Chetham Society. Manchester, 1876.

144. Lee, Sidney L. The Autobiography of Edward, Lord Herbert of Chebury. London, 1886.

145. Letters and Papers, Foreign and Domestic, of the Reign of Henry VIII / Ed. by B. Brewer & al. 14Vols. London, 1862-1929.

146. LIoyd, David. State-Warthies, or the State-Men and Favorites of England Since the Reformation. Second edition. London, 1670.

147. Lodge, Edmund. Portraits of illustrious Personages of Great Britain. 4 vols. London,1821-1834.

148. Lodge, John. The Peerage of Ireland: or A Genealogical History of the Present Nobility of that Kingdom / Ed. by Mervyn Archdall. 7 vols. Dublin, 1789.

149. Lodge, Edmund (ed.). Illustrations of British History, Biography, and Manners, in the Reigns of Henry VIII, Edward VI, Mary, Elizabeth, and James I. Second edition. Vol. III. London, 1838.

150. McIlwain, Charles Howard (ed.). The Political Works of James I. Cambridge, Massachusetts, 1918.

151. Maclean, John (ed.). Letters from George Lord Carew to Sir Thomas Roe, Ambassador to the Court of the Great Mogul. 1615-1617. The Camden Society. London, 1860.

152. Malmsbury, William. De Gestis Pontificum Anglorum. London, 1870.

153. Members of Inner Temple, 1547-1660. London, 1877.

154. Milles, Thomas. Nobilitas Politica vel Civilis. Londini, 1608.

155. Miscellanea Genealogica et Geraldica. 31 Vols. London, 1868-1938

156. Nichols, John. The Progresses, Processions, and Magnificent Festivities, of King James the First, His Royal Consort, family, and Court. Society of Antiquaries. 4 vols. London, 1828.

157. Nicolas, Nathaniel. Observations on the Clauses containing Grants of Precedency in Patents of Peerage. London, 1831.

158. Naunton, Sir Robert. Fragmenta Regalia. Found in Carey, Robert, Earl of Monmouth, Memoirs of the life of Robert Cary, Baron of Leppington and Earl of Monmouth. Second edition. London, 1759.

159. Osborne, Francis. Some Traditionall Memorialls on the Reign of Queen Elisabeth // Scott, Sir Walter (ed.). Secret History of the Court of James the First. Vol. I. Edinburgh, 1811.

160. Osborne, Francis. Traditionall Memorialls // Scott, Sir Walter (ed.). Secret History of the Court of James the First. Vol. I. Edinburgh, 1811.

161. Parker, Henry. The True Portraiture of the Kings of England. London, 1650.

162. Patentee Officers in Ireland, 1173-1826, Including High Sheriffs, 1661, 1761-1816 / Ed. by J. Hughes. Dublin, 1960.

163. Paul, John. The Scots Peerage Containing a Historical and Genealogical Account of the Nobility of that Kingdom. 9Vols. Edinburgh, 1904-1914.

164. Pepys, Samuel. The Diary of Samuel Pepys / Ed. by Henry B. Wheatley. 9vols. Boston and New York, 1899.

165. Pett, Phineas. Extracts from a Manuscript intituled 'The Life of Phineas Pette, one of the Master Shipwrights to King James the First, drawn up by himself / Archaeologia. Vol.XII. (1796). P. 217-296.

166. Phillips Edward. A New World of English Words or, A General Dictionary. London, 1658.

167. Prynne, William. Brief Animadversions on the Forth Part of the Institutes by Sir Edward Coke. London, 1669.

168. Prynne, William. Soveraigne Power of Parliament and Kingdomes. London, 1643.

169. Pulman M.B. The Elizabethan Privy Council in Fifteen-Seventies. Los Angeles, Berkeley, 1971.

170. Raumer, Frederick von. History of the Sixteenth and Seventeenth Centuries, Illustrated by Original Documents. 2 vols. London, 1835

171. Records of the Convention of Royal Burghs of Scotland/ Ed. by J. Marwick et al. 7 vols. Edinburgh, 1866-1918.

172. Records of Lincoln Inn. London, 1896. Vol. 2.

173. Register of the Great Seal of Scotland. Edinburgh, 1882-1901.

174. Register of Privy Council of Scotland. IV Vols. Edinburgh, 1842-1856.

175. Relf, Frances Helen. Debates in the House of Lords, 1628 / Transactions of the Royal Historical Society, 4th series, Vol.VIII (1925).

176. Relf, Frances Helen. Notes of the Debates in the House of Lords officially taken by Robert Bowyer and Henry Elsing, clerks of the Parliament, 1621, 1625, 1628. Royal Historical Society. London, 1929.

177. Rider John. Bibliotheca Scholastica: A Double Dictionarie, Penned for All Those that Would Have with in Short Space the Use of Latine Tongue, either to Speak, or Write. Oxford, 1589.

178. Redesdale Committee. The First Report. London, 1821.

179. Redesdale Committee. The Third Report. London, 1822.

180. Rogers, James E. Thorold (ed.). A Complete Collection of the Protests of the Lords with Historical Introductions edited from the Journals of the Lords. Vol. I. Oxford, 1857.

181. Rushworth, John. Historical Collections. 8 vols. London, 1721-1722.

182. Rymer, Thomas. Foedera. Second edition. 20 vols. London, 1704 -1735.

183. Sawyer, Edmund (ed.). Memorials of Affairs of State in the Reigns of Q. Elizabeth and K. James I collected (chiefly) from the original papers of the Right Honourable Sir Ralph Winwood, Kt. 3 vols. London, 1725.

184. The Scots Peerage; founded on Wood's edition of Sir Robert Douglas's peerage of Scotland, containing an historical and genialogical account of the nobility of that kingdom / Ed. by Sir James Balfour Paul. 9 vols. Edinburgh, 1904 -1914.

185. Segar, William. Honor Military and Civil. London, 1602.

186. Selden, John. The Reverse or Back-face of the English Janus to wit, All that is met with in Story concerning the Common and State Law of English Britanny // Tracts written by J. Selden of the Inner Temple, Esq. London, 1683

187. Selden, John. Titles ofHonor. London, 1672.

188. Speed John. Theatrum Imperii Magnae Britanniae. London, 1616.

189. Spellman, Henry. Glossarium Archaeologicum. Londini, 1664.

190. Spelman, Henry. The Original of Four Terms of the Year // The English Works of Sir Henry Spelman, published in his lifetime. London, 1723.

191. Slatayer, William. The History of the Great Britain from First Peopling. London, 1621.

192. Spottiswood, John. The History of the Church of Scotland, Beginning the year of Our Lord 203, and continued to the end of the Reign of King James the VI. London, 1655.

193. The Spottiswoode Miscellany: A Collection of Original Papers and Tracts, Illustrative chiefly of the Civil and Ecclesiastical History of Scotland /Ed. By James Maidment. 2 vols. Edinburgh, 1844-1845.

194. Starkey, Thomas. A dialogue between Reginald Pole and Thomas Lupset / Ed. by K. Burton. London, 1948.

195. The Statutes of the Realm 1235-1713. / Ed. by Alexander Luders, Sir Т.Е. Tomlins, John France, W.E. Taunton, and John Raithby. 9 vols in ten. London, 1810-22.

196. Stubbs, William. Select Charters. Oxford, 1913.

197. Sturges, Henry. Register of Admissions to the Middle Temple. London, 1949. Vol. 1.

198. The Book named the Governor / Ed. by S. E. Lehmberg. London, 1975.

199. The Counties of Britain. A Tudor Atlas by John Speed / Ed. by N. Nicolson & A. Hawkyard. London, 1988.203 .The Folger Library edition of the works of Richard Hooker. 5 vols. Cambridge, 1977-1990.

200. The Melrose Papers / Ed. By J. Hope. 2vols. Edinburgh, 1837

201. The Scots Peerage; founded on Wood's edition of Sir Robert Douglas's peerage of Scotland, containing an historical and genialogical account of the nobility of that kingdom / Ed. by Sir James Balfour Paul. 9 vols. Edinburgh, 1904-14.

202. Truth Brought to Light: or, the History of the First 14 Years of King James I. 4 parts in one. London, 1692.

203. Venn J. & J.A. University of Cambridge, Matriculations and Degrees, 15441659. Cambridge, 1913.

204. Wake, Joan. (ed.). The Montagu Musters Book A. D. 1602-1623 // Northamptonshire Record Society Publications. Vol. VII. Peterborough, 1935.

205. Warburton, Eliot. Memoirs of Prince Ruper, and the Cavaliers. 3 vols. London, 1849.

206. Walker, Sir Edward. Historical Discourses, upon Several Occasions. London, 1705.

207. Warner, William. Albion's England. A Continued Historye of the Same Kingdome from the Originals of the First Inhabitants thereof. London, 1586

208. Warwick, Sir Philip. Memoirs of the Reign of King Charles the First. Edinburgh, 1813.

209. Wase Christopher. Dictionarium Minus: A Compendious Dictionary: English-Latine, and Latine-English. London, 1662.

210. Wedderburn R. The Complaynt of Scotland // Scottish Texts Society. 4th ser. Vol. XI. 1979.

211. Weldon, Anthony. The Court and Character of King James. Found in Scott, Sir Walter, ed. Secret History of the Court of James the First. 2 vols. Edinburgh, 1811.

212. Wheare, Degory. The Method and Order of Reading Both Civil and Ecclesiastical Histories / Trans, by E. Bohum. London, 1685.

213. Wheler, Gregory. The Protestant Monastery: Or Christian Oeconomics. London, 1698.

214. Whitelocke, Sir James. Liber Familicus of Sir James Whitelocke, a Judge of the Court of King's Bench in the Reigns of James I and Charles I / Ed. by Lohn Bruce. The Camden Society. London, 1858.

215. Whitelocke, Sir Bulstrode. Memorials of the English Affairs, from the Suppos'd Expedition of the Brute to this Island, to the End of the Reign of King Lames the First. London, 1709.

216. Whitelock, Douglas. English Historical Documents. C. 500-1042. London, 1979.

217. Wilbraham, Sir Roger. The Journal of Sir Roger Wilbraham for the years 1593-1616 / Ed. by Harold Spenser Scott. The Camden Miscellany. Vol. X. London, 1902.

218. Wilkins, Degory. Concilia Magnae Britanniae. London, 1737. Vol.3.

219. Willement, Thomas. Facsimile of a Contemprorary Roll of the Spiritual and Temporal Peers. London, 1829.

220. William of Newburgh. Historia Rerum Anglicarum. London, 1884.

221. Williams, Robert Folkestone (ed.). The Court and Times of Charles the First. 2vols. London, 1848.

222. Williams, Robert Folkestone (ed.). The Court and Times of James the First. 2vols. London, 1849.

223. Wilson, Arthur. The History of Great Britain, being the Life and Reign of King James the First. London, 1653.

224. Wilson, Thomas. The State of England Anno Dom. 1600 / Ed. by F.J. Fisher. The Camden Miscellany. Vol. XVI. London, 1936.

225. Young, Charles. Ancient Tables of Precedency, n.p; n.d.

226. Young, Charles. Privy Councillors and Their Precedence. London, 1860.

227. Yonge, Walter. Diary of Walter Yonge, Esq. Justice of the Peace, and M.P. for Honiton.from 1604 to 1628 /Ed. By George Roberts. The Camden Society. London, 1848.

228. Young William. A New Latine-English Dictionatiy: Containing all the Words Proper for Reading the Classic Writers. to which is Prefixed; a New English-Latine Dictionary. London, 1664.1. Исследования:

229. Ауэрбах Э. Мимесис. Изображение действительности в западноевропейской литературе. М., 1976.

230. Барг М. А. Исследования по истории английского феодализма в XI XIII вв. М.,1960.

231. Винокурова М.В. Английское крестьянство в канун буржуазной революции середины XVII в. М., 1992.

232. Винокурова М.В. Мир английского манора. М., 2004.

233. Дмитриева О. В. Английское дворянство в XVI начале XVII в.: границы сословия // Европейское дворянство XVI - XVII вв.: границы сословия / Под ред. В.А. Ведюшкина. М., 1997. С.11-35.

234. Дмитриева О.В. «Древняя и достойнейшая процессия»: репрезентация королевской власти в парламентских церемониях второй половины XVI начала XVII веков // Королевский двор в политической культуре средневековой Европы / Под ред. Н.А. Хачатурян. М., 2004.

235. Дмитриева О.В. «Новая бюрократия» при дворе Елизаветы Тюдор // Двор монарха в средневековой Европе / Под ред. Н.А. Хачатурян. М., 2001.

236. Дмитриева О.В. Социально-экономическое развитие Англии в XVI веке.М.,1990.

237. Доватур А.И. Политика и политии Аристотеля. M.-JL, 1965.

238. Ю.Кондратьев С. В. Идея права в предреволюционной Англии. Тюмень, 1996.

239. П.Кондратьев С.В. Юристы в предреволюционной Англии. Шадринск, 1993.

240. Лабутина Т.Д. Политическая борьба в Англии в период Реставрации Стюартов. М., 1982.

241. Левин Г. Р. Демократическое движение в годы английской буржуазной революции. Л., 1973

242. Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. М., 1996.

243. Марасинова Е.Н. Психология элиты российского дворянства последней трети XVIII в.М., 1999.

244. Михайлов А. Д. Французский рыцарский роман. М., 1976.17.0сипова Т.С. Освободительная борьба ирландского народа против английской колонизации М., 1962.

245. Павлова Т.А. Вторая английская республика М., 1974.

246. Проблемы литературной теории в Византии и латинском средневековье. М., 1986.

247. Репина Л.П. «Новая историческая наука» и социальная история. М., 1998.

248. Сапрыкин Ю.М. Английская колонизация Ирландии в XVI начале XVII в.М., 1959.

249. Радаев В.В., Шкаратан О.И. Социальная стратификация. М., 1996.

250. Сапрыкин Ю. М. От Чосера до Шекспира: этические и политические идеи в Англии. М., 1985.

251. Сапрыкин Ю.М. Политическое учение Гаррингтона. М., 1975.

252. Трухина Н.Н. Политика и политики «золотого века» Римской республики. М.,1986

253. Утченко С.Л. Политические учения Древнего Рима. М., 1977.

254. Федоров С.Е., Кондратьев С.В., Питулько Г.Н. Англия XVII века: Социопрофессиональные группы и общество. СПб., 1997.

255. Федоров С.Е. «Альтернативный двор» в раннестюартовской Англии: принц Уэльский и его окружение Проблемы социальной истории и культуры средневековья и раннего нового времени / Под ред. Г. Е. Лебедевой. СПБ., 1996. С. 160-179.

256. Федоров С.Е. Английская титулованная знать и аристократия к началу правления династии Стюартов. СПб., 2003.

257. Федоров С.Е. Бытовое поведение стюартовской аристократии // Кунсткамера. Этнографические тетради. Вып.10. СПб., 1996. С. 130-146.

258. Федоров C.E. Джеральд Эйлмер: штрихи к портрету историка // Англия XVII века: социальные группы и общество / Под ред. С.Е. Федорова. СПб., 1994. С. 87-92.

259. Федоров С.Е. Духовный мир знатной женщины к исходу Средних веков:леди Грейс Майлдмэй и ее медитации // Астарта / Под ред. М.Ф. Альбедиль. Вып. 1. СПб., 1999. С.293-312.

260. Федоров С.Е. Женский патронат при первых Стюартах: леди Мэри Бомонт, графиня Бекингем // Человек. Природа. Общество. Актуальные проблемы. СПб., 2001.С. 450-458.

261. Федоров С.Е. Знать династии при первых Стюартах: «Бекингемовская фракция», 1616-1628 // Актуальные проблемы всеобщей истории / Под ред. А.А. Егорова. Вып.З. Ростов-на-Дону, 2004. С.141-179.

262. Федоров С.Е. В поисках сценария: Анна Датская и ее последний путь // Адам и Ева. Альманах тендерной истории. 2000. №3. С. 43-68.

263. Федоров С.Е. Ирландская титулованная знать и аристократия накануне смены династий // Университетский историк. Альманах. Вып.2. СПб., 2003 С.61-85.

264. Федоров С.Е. Некоторые вопросы анализа массовых социокультурных явлений эпохи английской революции // Европа XVII в. М., 1997. С. 147162.

265. Федоров С.Е. Некоторые черты бытового поведения знатной женщины в стюартовскую эпоху: Элизабет Берти и Мэри Уддрингтон //Англия XVII века: социальные группы и общество / Под ред. С.Е. Федорова. СПб., 1994. С. 54-62.

266. Федоров С.Е. О некоторых особенностях представлений об аристократии в Англии раннего нового времени // Проблемы социальной истории и культуры средневековья и раннего нового времени / Под ред. Г. Е. Лебедевой. СПБ., 2000. С. 160-179.

267. Федоров С.Е. Персональный состав елизаветинской титулованной знати: материалы к групповой просопографии // Проблемы социальной истории и культуры средневековья и раннего нового времени / Под ред. Г. Е. Лебедевой. СПБ., 2003. С. 218-245.

268. Федоров С.Е. Политико-правовые споры вокруг идеи совета в тюдоро-стюартовский период// Правоведение. 1996. №4. С.100-108.

269. Федоров С.Е. Позднетюдоровская аристократия к началу стюартовского правления: проблема границ// Вестник С.-Петерб. Уни-та. Серия 2. Вып. !. 2002. С. 16-36.

270. Федоров С.Е. Порядок предпочтения титулованных особ и должностных лиц в раннестюартовской Англии: к истории становления // Проблемы социальной истории и культуры средневековья и раннего нового времени / Под ред. Г. Е. Лебедевой. СПБ., 2001. С. 250-270.

271. Федоров С.Е. Пуританизм и общество в стюартовской Англии.СПб., 1993.

272. Федоров С.Е. Пэрское право: особенности нормативной практики в Англии раннего нового времени // Правоведение. 1996. №2. С.124-131ю

273. Федоров С.Е. Раннестюартовская аристократия: проблема дефиниций // Человек. Природа. Общество. Актуальные проблемы. СПб., 1999. С. 199 204.

274. Федоров С.Е. Термин «аристократия» в толковании английских лексикографов конца XVI-XVII вв.: британский мир и греко-римская традиция // Человек. Природа. Общество. Актуальные проблемы. СПб.,2000. С. 346-350.

275. Федоров С.Е. Шотландская титулованная знать к моменту Унии корон // Актуальные проблемы всеобщей истории / Под ред. А.А. Егорова. Вып.2. Ростов-на-Дону, 2003. С.109-123.

276. Федоров С.Е. Honor Redivivus: Риторика представлений современников о стюартовской аристократии // Вестник С.-Петерб. Уни-та. Серия 2 Вып. 4. 1998. С. 16-25.

277. Федоров С.Е. In Dorso Recordi: или Еще раз о статистических моделях Лоуренса Стоуна // Человек. Природа. Общество. Актуальные проблемы. СПб., 2002. С. 409-418.

278. Федоров С.Е. Ius Hospitii при провинциальных дворах раннестюартовской аристократии // Средние века. Вып. 60. М., С. 399 408.

279. Федоров С.Е. «Making Her the Maire Wilful»: Анна Датская и ее придворное окружение (1590-1593) //Королевский двор в политической культуре средневековой Европы. Теория. Символика. Церемониал / Под ред. Н.А. Хачатурян. М., 2004. С. 114-133.

280. Федосов Д.Г. Лорды и лэрды: шотландское дворянство в XVI XVII вв. // Европейское дворянство XVI-XVII вв.: Границы сословия / Под ред. В.А. Ведюшкина. М., 1997. С.35-50.

281. Флори Ж. Идеология меча. СПб., 1999.

282. Шарифжанов И.И, Современная английская историография буржуазной революции XVII века: Основные идейно-методологические тенденции и направления. М., 1982.

283. Штокмар В В. Экономическая политика английского абсолютизма в эпоху его расцвета. Л., 1962.

284. Afzelius A. Zur definition der romischen Nobilitat vor der Zeit Ciceros // Classica et Medievalia. 1945. Vol.7.

285. Adamson, John. The Baronial Context of the English Civil War // Transactions of Royal Historical Society. 5 th ser. Vol. 40. 1990. P. 93-121.

286. Adamson, John. The English Nobility and the Projected Settlement of 1647 // Historical Journal. Vol. 30. No. 3. 1987. P. 567-603.

287. An Anglo-Saxon Dictionary / Ed by J. Bosworth. Oxford, 1954.

288. Anstis, John. Observations upon Knighthood of Bath. London, 1725.

289. Arnold L.J. The Restoration Land Settlement in County Dublin, 1660-1688. Dublin, 1993.

290. Asch, Ronald and Birke, Adolf (ed.). Princes, Patronage and the Nobility. Oxford, 1991.

291. Aylmer, Gerald. Collective Mentalities in Mid-Seventeenth-Century England: II. Royalist Attitudes // Transactions of Royal Historical Society. 5th ser. Vol. 37. 1987. P. 1-30.

292. Aylmer, Gerald. The King's Servants: The Civil Service of Charles I, 16251642. London, 1974.

293. Aylmer, Gerald. Office-Holding, Wealth, and Social Structure in England. C. 1580- c.1720 // Domanda e consumi. Florence, 1978. P. 247-259.

294. Aylmer, Gerald. The Crisis of the Aristocracy. 1558-1641 // Past & Present. Vol. 32. P. 113-125.

295. Aylmer, Gerald. The Struggle for the Constitution, 1603-1689: England in the 17th Century. London, 1963.

296. Ayton, Andrew. Knights and Warhorses. Military Service and the English Aristocracy under Edward III. The Boydell Press, 1994.

297. Bagwell, Richard. Ireland under the Stuarts and During the Interregnum. 3 vols. London, 1909-1916.

298. Batany J. Du bellator au chevalier dans le schema des trios orders // Actes du 100-e Congres national des societes savants. Paris, 1976. P. 24-36.

299. Beckett, John. The Cavalier Duke: A Life of James Butler, First Duke of Ormond, 1610-1688. Belfast, 1990.

300. Bernard, Gerald (ed.) The Tudor Nobility. Manchester, 1992.

301. Birch, Thomas. The Life of Henry Prince of Wales, Dublin and London, 1760.

302. BonfieldL. Marriage Settlements, 1601-1740. Cambridge, 1984.

303. Bonny R. European Dynastic States, 1494-1660. Oxford, 1992.

304. Bradddock, Ronald. The Rewards of Office-holding in Tudor England // the Journakl of British Studies. Vol. 14. 1975. P. 20-31.

305. Brady, Christopher. The Chief Governors: The Rise and Fall of Reform Government in Tudor Ireland. Cambridge, 1994.th

306. Brinkley, Roberta. Arthurian Legend in 17 Century England. London, 1953.

307. Brown, Andrew. The Status of the Norman Knight// War and Government in the Middle Ages / Ed. by J. Gillingham. Woodbridge, 1984.

308. Brown, Keith. Aristocratic Finances and the Origins of the Scottish Revolution // English Historical Review. Vol. CIV. 1989.

309. Brown, Keith. Bloodfeudin Scotland, 1573-1625. Edinburgh, 1986.

310. Brown, Keith. Courtiers and Cavaliers: Service, Anglicanization and Loyalty among Royalist Nobility //The Scottish National Covenant in Its British Context / Ed. by J. Morrill. Edinburgh, 1990. P. 193-212.

311. Brown, Keith. Noble Society in Scotland. Wealth, Family and Culture from Reformation to Revolution. Edinburgh, 2000;

312. Brown, Sir Richard. The Baronetage for 1844. London, 1844.

313. Brundage, John. Law, Sex, and Christian Society in Medieval Europe. Chicago, 1987.

314. Brunt, Peter. Nobilitas et novitas // Journal of Roman Studies. 1982. Vol. 72.

315. Burgess, Gerald. The Politics of the Ancient Constitution. An Introduction of English Political Thought, 1603-1642. London, 1992.

316. Burke, Sir Bernard. A Genealogical History of the Dormant, Abeyant, Forfeited, and Extinct Peerages of the British Empire. 3 vols. London, 1866.

317. Burnet, Gilbert. The Memoirs of the Lives and Actions of James and William Dukes of Hamilton and Castle-Herald. Oxford, 1852.

318. Bush, Michael. The English Aristocracy: A Comparative Synthesis. Manchester, 1984.

319. Bush, Michael. Noble Privilege. New York, 1983.

320. Bush, Michael (ed.) Social Orders and Social Classes in Europe since 1500: Studies in Social Stratification. London, 1992.

321. Butterfield, Herbert. The Englishman and his History. Cambridge, 1945.

322. Cameron, James. James V. The Personal Rule, 1528-1542. Edinburgh, 1998.

323. Cammell, Charles Richard. The Great Duke of Buckingham. London, 1939.

324. Campbell, John; lord. Lives of the Lord Chancellors and Keepers of the Great Seal of England, From the Earliest times till the Reign of King George IV. Vols. II and III. London, 1856.

325. Cannon, John. The British Nobility, 1660-1880 // The European Nobility / Ed. by H. Scott. 2vols. London, 1995. P.53-82.

326. Canny, Nicholas. The Upstart Earl. A Study of the Social and Mental World of Richard Boyle first Earl of Cork. Cambridge, 1982.

327. Carte, Thomas. The Life of James, Duke of Ormonde. New edition. 6 vols. Oxford, 1851.

328. Carty, Allan. Was Ireland Conquered? International Law and the Irish Question. London, 1996.

329. Cecil, Algernon. A Life of Robert Cecil first Earl of Salisbary. London, 1915.

330. Clarke, Alan. Old English in Ireland, 1625-1642. London, 1966.

331. Clough, Shepard Bancroft, and Cole, Charles Woolsey. Economic History of Europe. Boston, 1941.

332. Cobbett, William. Cobbett's Parliamentary History of England from the Norman Conquest, in 1066, to the year, 1803. Vols. I-III. London, 1806-20.

333. Conrad, Francis. The problem of counsel Reconsidered: the case of Sir Thomas Elyot // The Commonwealth of Tudor England / Ed. by T. Mayor and P. Fideler. London, 1992.

334. Craik, George Lillie. The Romance of the Peerage. 4 vols. In two. London, 1849.

335. Craven, Wesley F. The Earl of Warwick, A Speculator in Piracy //The Hispanic-American Historical Review. Vol. X. (1930). P. 457-479.

336. Cressey, David. Birth, Marriage and Death, Ritual, Religion, and Life-Circle in Tudor and Stuart England. Oxford, 1997.

337. Croft, Pauline. The Reputation of Robert Cecil // Transactions of Royal Historical Society. 6th ser. No. 1. 1991. P.43-69.

338. Crouch, Douglas. The Image of Aristocracy in Britain. 1000-1300. London, 1992.

339. Cuddy, Neil. Anglo-Scottish Union and the Court of James I // Transactions of Royal Historical Society. 5th ser. Vol. 39. 1989. P. 107-125.

340. Cuddy, Neil. The Revival of the Entourage: The Bedchamber of James I, 1603-1625 // The English Court from the War of Roses to the Civil War / Ed. by D. Starkey. London, 1987.

341. Curtis, Edmund. A Hisory of Ireland. Fifth edition. London, 1945.

342. Dalton, Charles. Life and Times of General Sir Edward Cecil, Viscount Wimbledon. 2 vols. London, 1885.

343. Dewald, Jonathan. The European Nobility, 1400-1800. Cambridge, 1990.

344. Diets, Frederick C. English Public Finance 1558-1641. New York, London, 1932.

345. Dixon, William Hepworth. Personal History of Lord Bacon. Boston, 1861.

346. Dodd, Alfred. The Martyrdom of Francis Bacon. London and New York, 1945.

347. Donati, Carlo. L'idea di nobilita in Italia : secoli XIY-XYIII. Bari, 1988.

348. Duby, Georges. The Chivalrous Society. Berkeley, Los Angeles, 1980.

349. Duffy, Peter. The Territorial Organization of Gaelic Landownership and its Transformation in County Monaghan, 1591-1640 // Irish Geography. Vol. XIV. 1981. P. 1-26.

350. Dunham, W.H. "The Members of Henry VIII's Whole Coucil." The English Historical Review. Vol. LIX (1944), 187-210.

351. Elliott, John. A Europe of Composite Monarchies // Past & Present. Vol. 137.1992. P. 48-71.

352. Ellis, sir Geoffrey. Earldoms in Fee. A Study of Peerage Law and History. London, 1963.

353. Evans, Florence M. The Principal Secretary of State. Manchester, 1923.

354. Everitt, Alan. The Community of Kent and the Great Rebellion, 1600-1660. Leicester, 1966.

355. Everitt, Allan. The Local Community and the Great Rebellion. London, 1969.

356. Falvo, G. The Rhetoric of Human Conduct in Castiglione's Libro del Cortegiano // Italiana. Proceedings of the 3d annual Conference of the American Association of Teachers of Italian. New. York, 1988 . P. 12-27.

357. Farnell, John. The Aristocracy and Leadership of Parliament in the English Civil War// Journal of Modern History. 1972. Vol. 44. No. 1.

358. Firth, Charles Harding. The House of Lords During the Civil War. London, 1910.

359. Fleming, David. Landholding by Milites in Domesday Book: A Reversion // Anglo-Norman Studies. Vol.13. 1991. P. 83-98.

360. Ford A. The Protestant Reformation in Ireland, 1590-1641. Dublin, 1997.

361. Forster, John. Sir John Eliot: a Biography 1590-1632. 2 vols. London, 1864.

362. Fuller, Thomas. The History of the Worthies of England /Ed. by P. Austin Nuttall. 3 vols. London, 1840.

363. Fyodorov, Sergei. The Early Stuart Patronage Network // Buckingham and His Connections // RuBriCa. Vol. I. 1996. P. 6-18.

364. Galloway B. The Union of England and Scotland, 1603-1608. Edinburgh, 1986.

365. Gardiner, Samuel Rawson. Facts and Fictions about the Duke of Buckingham's Mother // Notes and Queries. 4th series. VII. (1871).

366. Gardiner, Samuel Rawson. History of England from the Accession of James I to the Outbreak of the Civil War 1603-1642. 10 vols. London, 1888-1892.

367. Gelzer M. The Roman Nobility. Oxford, 1969.

368. Gibbs, Philip. The Romance of George Villiers First Duke of Buckingham and Some Men and Women of the Stuart Court. New York, 1908.

369. Gillingham, John. Crisis or Continuity? The Structure of Royal Authority in England, 1399-1422 // Das spatmittelalterliche Konigtum im europaischen Vergleich. Sigmaringen, 1987.

370. Given-Wilson, Cris. The English Nobility in the Late Middle Ages: Fourteenth-Century Community. London, 1987.

371. Given-Wilson, Cris. The Royal Household and the King's Affinity: Service, Politics and Finance in England, 1360-1413. New Haven, 1986.

372. Goodare, Julian. The Nobility and the Absolutist State in Scotland, 1584 1638 // History. Vol. 78. 1993.

373. Grant, Andrew. Independence and Nationhood: Scotland, 1306-1469. Edinburgh, 1984.

374. Grant, Andrew. The Development of the Scottish Peerage // Scottish Historical Review. Vol. LVII. 1978.

375. Grant, Ian. The Social and Economic Development of Scotland Before 1603. Edinburgh and London, 1930.

376. Green, Joan. The Aristocracy of Norman England. Cambridge, 2001.

377. Greenblatt, Samuel. Renaissance Self-Fashioning: From More to Shakespeare. Chicago, 1980.

378. Crouch, David. The Image of Aristocracy in Britain, 1000-1300. London, 1992.

379. Habukkuk, John. Landowners and the Civil War // Economic History Review. Vol. 18. 1965.

380. Hannay, Ronald. On the Church Lands at the Reformation //The Scottish Historical Review. Vol. XVI. (1918). P.52-72.

381. Harris, Barbara. English Aristocratic Women. Oxford, 2002.

382. Harriss, Gerald. Political Society and the Growth of Government in Late Medieval England // Past and Present. Vol. 132. 1993. P. 28-57.

383. Harris, William. An Historical and Critical Account of the Lives and Writings of James I and Charles I, and of the Lives of Oliver Cromwell and Charles II. New edition. 5 vols. London, 1814.

384. Heal, Felicity. Hospitality in Early Modern England. Oxford, 1990.

385. Herman, Peter. Rethinking the Henrican Era. Chicago, 1994.

386. Hibbard, Caroline. The Theatre of Dynasty // The Stuart Court and Europe. Essays in Politics and Political Culture / Ed. by M. Smuts. Cambridge, 1996. P. 156-177.

387. НШ, Christopher. Puritanism and Revolution. London, 1993.

388. Hill, Christopher. Recent Interpretations of the Civil War // Puritanism and Revolution. London, 1958.

389. Hutton, Ronald. The Rise and Fall of Merry England. Oxford, 1994.

390. Heaton, Herbert. Economic History of Europe. New York, 1936.

391. Hexter, John. New Framework for Social History // Hexter J. Reappraisals in History. Aberdeen, 1962.

392. Hobsbawm, Eric. From Social History to the History of Society // Daedalus. 1971. Vol. 100. P. 20-45.

393. HouIbrooke, Richard. Death, Religion, and the Family in England, 14801750. Oxford, 1998.

394. Hume, David. The History of England. 8 vols. London, 1822.

395. Hurstfield, J. Lord Burghley as Master of the Court of Wards, 1561-98 //Transactions of the Royal Historical Society. 4th series. Vol. XXXI. (1949). P. 95-114.

396. Hutchins, John. The History and Antiquities of the County of Dorset /Ed. by Richard Gough and John Bowyer Nichols. Second edition. Vol. IV. London, 1796-1815.

397. James, John. Lords of Ascendancy: The Irish House of Lords and its Members. 1600-1800. Washington, 1995.

398. Kaeuper R. War, Justice and Public Order: England and France in the Late Middle Ages. Oxford, 1988.

399. Kantorowicz, Ernst. The King's Two Bodies: a Study in Medieval Political Theology. Princepton, 1957.

400. Keen, Maurice. Chivalry. New Haven, London, 1984.

401. Kiernan, Vernon. The Duel in European History. Honour and the Reign of Aristocracy. Oxford, 1989.

402. Kishlansky, Mark. A Monarchy Transformed. Britain, 1603-1714. London, 1996.

403. Lee, Maurice. Government by Pen: Scotland under James VI and I. Illinois, 1980

404. Lee, Maurice. James Stewart, Earl of Moray. New York, 1953.

405. Lee, Maurice. John Meithland of Thirlestaine and the Foundation of the Stewart Despotism in Scotland. Priceton, 1959.

406. Lee, Maurice.-jun. Great Britains Solomon: James VI&I in His Three Kingdoms. Urbana, 1990.

407. Lee, Maurice. The Road to Revolution: Scotland under Charles I. Urbana, 1986.

408. Levack В. Towards a more Perfect Union: England, Scotland and the Constitution // After the Reformation/ Ed. by D. Malament. Manchester, 1980

409. Lewalski, Barbara. The Writing Jacobean Women. London, 1997.

410. Lingard, John. The History of England from the first Invasion by the Romans to the Accession of William and Mary in 1688. Vol. VII. London, 1854.

411. Little, Patrick. The Earl of Cork and the Fall of Earl of Stafford, 1638-1641 // Historical Journal. No. 3. 1996. P. 619-635.

412. Loach J. The Function of Ceremonial in Reign of Henry VIII // Past and Present. Vol. 142 . P. 43-68

413. Mackenzie, Kenneth R. The English Parliament. Harmondsworth, 1950.

414. MacLean, Gerald. Time's Witness. Historical Representation in English Poetry, 1603-1660. Madisson, 1990.

415. Marriott, John A. R. The Life and Times of Lucius Cary Viscount Falkland. Second edition. London, 1908.

416. Matchinson R. From Lordship to Patronage: Scotland, 1603-1745. London, 1983.

417. Mathew, David. The Age of Charles I. London, 1951.

418. Mathew, David. The Jacobean Age. London, New York, and Toronto, 1938.

419. May, Thomas Erskine. The Constitutional History of England. 1760-1860. With Supplement, 1861-71. 2 vols. New York, 1886.

420. McFarlane K., Bruce. Had Edward I a "policy" towards earls? // McFarlane K.B. The Nobility of Later Medieval England London, 1973. P. 248-267.

421. Miller, Hell en. Henry VIII and the English Nobility. Oxford, 1986

422. Myers, Arthur. The Household of Edward IV. Manchester, 1959.

423. Mayer, Thomas. Thomas Starkey and the Commonweal: Humanists politics and religion in the reign of Henry YIII. Cambridge, 1989.

424. Mayers C. The Early Stuart and Irish Peerage // English Historical Review. Vol. LXXII. 1958.

425. Mayes С. The Early Stuarts and the Irish Peerage // English Historical Review. Vol. LXXIII. 1958. P. 227-251.

426. McCoy, Roy. The Rites of Knighthood: The Literature and Politics of Elizabethan Chivalry. Berkeley, 1989.

427. Meikle, Maurine. The Invisible Divide: The Greater Lairds and the Nobility of Jacobean Scotland // The Scottish Historical Review. Vol. LXXI. 1992.

428. Mendelson, Sara. The Mental World of Stuart Women. Brighton, 1987.

429. Miller, Hellene. Henry VIII and the English Nobility. Oxford, 1986.

430. Moir, Thomas L. The Parliamentary Elections of 1614. // The Historian. Vol. XVI. (1954). P. 176-205.

431. Moody, Timothy. W. The Irish Parliament under Elizabeth and James I: a General Survey // Proceedings of the Royal Irish Academy. Vol. XLV. (1939). P. 41-81.

432. Morrill, John. Cheshire, 1630-1660: County Government and Society during the English Revolution. Oxford, 1974.

433. Morrill, John. The Revolt of the Provinces: Conservatives and Radicals in the English Civil War, 1630-1650. London, 1976.

434. Morillo S. Warfare under the Anglo-Norman Kings, 1066-1135. Woodbridge, 1994.

435. Natives and Newcomers: Essays on Making of Irish colonial Society, 15341641 / Ed. by C. Brady and R. Gillespie. Dublin, 1986.

436. Neale, John Ernest. The Elizabeth Age. Creighton in History, 1950. London, 1951.

437. Neale, John Ernest. The Elizabeth House of Commons. London, 1949.

438. Neale, John Ernest. The Elizabeth Political Scene. Raleigh Lecture on History, 1948. Proceedings of the British Academy, Vol. XXXIV. London, 1948.

439. Neuschel, Kristen. Word of Honor. Interpreting Noble Culture in 16th Century France. Ithaca, 1989.

440. Notestein, Wallace. The Winning of the Initiative by the House of Commons // Proceedings of the British Academy. 1924-1925. Vol. XI.214.01dcastle, Humphrey. Remarks on the History of England. London, 1743.

441. Palmer, Francis. Peerage Law in England. New York, London, 1978.

442. Peck, Linda. Court Patronage and Corruption in Early Stuart England. London, 1993.

443. Peck, Linda. Nothampton: Patronage and Policy at the Court of James I. London, 1982.

444. Peck, Linda, (ed.) The Mental World of the Jacobean Court. Cambridge, 1991.

445. Perceval-Maxwell M. Ireland and the Monarchy in the Early Stuart Multiple Kingdoms //Historical Journal. Vol. 34. 1991.

446. Perceval -Maxwell M. The Scottish Migration to Ulster in the Reign of James I. London, 1973.

447. Pike, Luke Owen. A Constitutional History of the House of Lords. London, and New York, 1894.

448. Pixley, Francis W. A History of the Baronetage. London, 1900.223 .Pocock, John. Robert Brady, 1627-1700. A Cambridge Historian of Restoration// Cambridge Historical Journal. 10 (1951).

449. Pocock, John. The Ancient Constitution and the Feudal Law. Cambridge, 1987.

450. Pocock, John. The Concept of a Language and the Metier d'historien: Some Consideration on Practice // The Language of Political Theory in Early Modern Europe / Ed. by A. Pagden. Cambridge, 1987 . P. 19-38.

451. Powell, John. & Wallis, Kevin. House of Lords in the Middle Ages. London, 1968

452. Power Elites and State Building / Ed. by Wolfgang Reinhard. Oxford, 1996.

453. Powicke, Ferdinand (ed.) Handbook of British Chronology. London, 1939.

454. Powis, Jonathan. Aristocracy. Oxford, 1984.

455. Prestwich M. Cranfield: Politics and Profits under the Early Stuarts. Oxford, 1966.

456. Public Duty and Private Conscience in 17th Century England / Ed. by John Morrill and al. Oxford, 1993.

457. Pugh, Timothy. Henry VII and the English Nobility // The Tudor Nobility / Ed. by G. Bernard. Manchester, 1992. P. 49-111.

458. Raeh T. The Administration of the Scottish Frontier, 1513-1603. Edinburgh, 1966.

459. Ф 234.Rait, Robert S. King James's Secret. London, 1927.

460. Reassessing the Henrican Age / Ed. by A. Fox and J. Guy. Oxford, 1986.

461. Reid R. R. The King's Council in the North. London, 1921.

462. Return of the names of every member returned to serve in Parliament usually referred to as "Official Returns of Memebers of Parliament". Vol. I. London, 1878.

463. Reynolds, Susan. Social Mentalities and the Case of Medieval Skepticism // Transactions of Royal Historical Society. 6th ser. No. 1. 1991. P.21-41.

464. Richards, Gerda C. The Creations of Peers Recommended by the Younger Pitt //The American Historical Review. Vol. XXXIV. (1928). P. 47-54.1. J>

465. Roebuck P. The Making of an Ulster Great Estate, The Chichesters, barons of Belfast and viscounts of Carrickfergus, 1599-1648 // Proceedings of the Royal Irish Academy. Vol. 79. 1979.

466. Rosenthal, Joel. Nobles and Noble Life. 1295-1500. London, 1968.

467. Round, J. Horace. Peerage and Pedigree. Studies in Peerage Law and Family History. 2 vols. London, 1910.

468. Round, J. Horace. Studies in Pedigree and Family History. Westminster, 1901.

469. Rowse, Allan. L. The England of Elizabeth. London, 1950.

470. Russell, Conrad. The Causes of the English Civil War. Oxford, 1990.

471. Russell, Conrad. The Crisis of Parliament. English History. 1509-1660. Oxford, 1974 (rev. ed. 1992).

472. Russell, Conrad. Unrevolutionary England, 1603-1642. London, 1990.

473. Sanderson M. Mary Stewart's People. Edinburgh, 1987.

474. Sanford, John Langton, and Townsend, Meredith. The Great Governing Families of England. 2 vols in one. Edinburgh and London, 1865.

475. Schalk, Ellery. From Valor to Pedigree. Ideas of Nobility in France in the 16th and 17th Centuries. Princeton, 1986.

476. Scots and Britons: Scottish Political Thought and the Union of 1603/ Ed. by R. Mason. Cambridge, 1994.

477. Sharpe, John. Early Modern England: F Social History. Oxford, 1987

478. Sharpe, Kevin. Criticism and Compliment. London, 1987.

479. Sharpe, Kevin. The Personal Rule of Charles I. New Haven, 1992.

480. Shaw, William A. The Knights of England. 2 vols. London, 1906.

481. Skeel, Caroline A. J. The Council in the Marches of Wales. // The Girton College Studies. Vol. II. London, 1904.

482. Smith, Douglas. Constitutional Royalism and the Search for Settlement, c. 1640-1649. Cambridge, 1994.

483. Smith, Logan Pearsall. The Life and Letters of Sir Henry Wotton. 2 vols. Oxford, 1907.

484. Smuts, R. Malcolm. Court Culture and the Origins of a Royalist Tradition in Early Stuart England. Philadelphia, 1987.

485. Smuts, R. Malcolm (ed.) The Stuart Court and Europe. Essays in Politics and Political Culture. Cambridge, 1996.

486. Smuts, Malcolm. Public Ceremony and Royal Charisma: the English Royal Entry in London, 1485-1642// The First Modern Society. Essays in English History in Honor of Lawrence Stone / Ed. by Arnold.L. Beier et al. Cambridge, 1989. P. 65-93.

487. Social Orders and Social Classes in Europe since 1500: Studies in Social Stratification / Ed. by Michael Bush. London, 1992.

488. Sommerville, Joan. History and Theory: the Norman Conquest in Early Stuart Political Thought // Political Studies . 1986. Vol. 34. No. 2. P. 249-261.

489. Sommerville, Joan. Politics and Ideology in England 1603-1640. London, 1995

490. Spedding, James. The Letters and The Life of Francis Bacon. 7 vols. London, 1861-74.

491. Spedding, James. Review of the evidence respecting the conduct of James I in the case of Sir Thomas Overbury // Archaeologia. Vol. XLI. (1867). P. 79-115.

492. Spring E. Land, Law and Family: Aristocratic Inheritance in England, 13001800. London, 1994.

493. Starkey D. The Age of the Household // The Background to English Literature : The Later Middle Ages / Ed . by S. Medcalf. London, 1981.

494. Stevenson, David. Scotland Revisited: the Century of the Three Kingdoms // History Today. March. 1985. P. 28-33.

495. Stone, Lawrece & Fawtier- Stone Jeanne. An Open Elite? England 1540-1880. Oxford, 1984.

496. Stone, Lawrence. Social Change and Revolution in England, 1540-1640.London, 1965.

497. Stone, Lawrence. Family and Fortune: Studies in Aristocratic Finance in the 16th and 17th Centuries. Oxford, 1973.

498. Stone, Lawrence. The Anatomy of Elizabethan Aristocracy // Economic History Review. Vol. 18. 1948. No. 1. P. 3-40.

499. Stone, Lawrence. The Crisis of the Aristocracy. Oxford, 1965.

500. Stone, Lawrence. The Elizabethan Aristocracy. A Restatement // Economic History Review. Vol. 4.1952.No.3.

501. Stone, Lawrence. Family History in the 1980s // The New History: the 1980s and Beyond. Studies in the Interdisciplinary History/ Ed. by L. Stone. Princeton, 1982.

502. Stone, Lawrence. Patriarchy and Paternalism in Tudor England // Journal of British Studies. Vol. 13. 1974.

503. Stone, Lawrence. The Family, Sex and Marriage in England, 1500-1800. New York, 1977.

504. Stone, Lawrence. Prosopography // Historical Studies / Ed. by F. Gilbert & S. Graubard. New York, 1972.

505. Stone, Lawrence. Road to Divorce: England 1530-1937. Oxford, 1990.

506. Stone, Lawrence. Uncertain Unions. Oxford, 1992.

507. Stone, Lawrence. Uncertain Unions and Broken Lives. Oxford, 1995.

508. Stopes, Charlotte Carmichael. The Life of Henry, Third Earl of Southampton, Shakespeare's Patron. Cambrige, 1922.

509. Tawney, R. H. The Rise of the Gentry, 1558-1640 // The Economic History Review. Vol. XI. (1941). P. 1-38.

510. Thirsk, John. The European Debate on Custom of Enheritance, 1500-1700 // Family and Inheritance / Ed. by J. Goody and al. Cambridge, 1976. P. 171-191

511. Thomson, Alexander. John Holies // The Journal of Modern History. Vol. VIII (1936). P. 145-172.

512. Thomson, Gladys Scott. Two Centuries of Family History. London, 1930.

513. Townshend, Dorothea. The Life and Letters of the Great Earl of Cork. London, 1904.

514. Townshend, Dorothea. Life and Letters of Mr. Endymion Porter: Sometime Gentleman of the Bedchamber to King Charles the First. London, 1897.

515. Treadwell, Victor. Buckingham and Ireland, 1616-1628. A Study in Anglo-Irish Politics. Four Court Press, 1998.

516. Trevelyan, George. M. England under the Stuarts. Revised edition. London, 1946.

517. Trevor-Roper, Henry. The Elizabethan Aristocracy: an Anatomy Anatomized // Economic History Review. 2nd ser. Vol. III. 1951.293 .Trevor-Roper, Henry. R. The Gentry 1540-1640 // The Economic History Review. Supplement. London, 1953.

518. Trevor-Roper, Henry. The Social Origins of the Great Rebellion // History Today. 1955. June.

519. Turberville, Allan. S. A History of Welbeck Abbey and its Owners. Vol. I. London, 1938.

520. Turberville, Allan. S. The House of Lords in the XVIIIth Century. Oxford, 1927.

521. Turner, E. Raymond. The Origin of the Cabinet Council // The English Historical Review. Vol. XXXVIII. (1923). P. 171-205.

522. Turner, E. Raymond. The Privy Council of England in the Seventeenth and Eighteenth Centuries 1603-1784. 2 vols. Baltimore, 1927.

523. Wake, Joan. The Brudenells of Deene. London, 1953.

524. Ward, Bernard M. The Seventeenth Earl of Oxford 1550-1604 From Contemporary Documents. London, 1928.

525. Ward, Ian. Rental Policy on the Estates of the English Peerage 1649-1660 // Agrarian History Review. Vol. 40. No. 1. 1992. P. 23-37.

526. Ward, Ian. Settlements, Mortgages and Aristocratic Estates 1649-1660 // The Journal of Legal History. Vol. 12. No. 1. 1991. P. 20-35.

527. Wayne, Derek. Penshurst. The Semiotics of Place and the Poetics of History. Madison, 1984.

528. Wedgwood, С. V. Strafford. London, 1935.

529. White, Albert Beebe. The Making of the English Constitution 449-1485. New York and London, 1908.

530. Williams, William R. The Parliamentary History of the Principality of Wales, 1541-1895. Brecknock, 1895.

531. Williamson, George. C. Third Earl of Cumberland (1558-1605). His Life and His Voyages. Cambridge, 1920.

532. Willson, David Harris. The Earl of Salisbury and the 'Court' Party in Parliament, 1604-1610 // The American Historical Review. Vol. XXXVI. (1931). P. 274-94.

533. Willson, David Harris. The Privy Councilors in the House of Commons 16041629. Minneapolis, 1940.

534. O.Wood, Andrew. C. A History of Nottinghamshire. The Thoroton Society. Nottingham, 1947.

535. Wormald, Jenny. Court, Kirk and Community: Scotland, 1470-1625. London, 1981.

536. Wormald, Jenny. Lords and Men in Scotland: Bonds of Manrent, 1442-1603. Edinburgh, 1985

537. Wright, Thomas. The History and Topography of the County of Essex. 2 vols. London, 1835.

538. Wrightson, Keith. English Society. 1580-1680. London, 1982.

539. Zagorin, Peretz. The Court and the Country. The Beginning of the English Revolution. London, 1969.

540. Zagorin, Peretz. The Social Interpretation of the English Revolution // Journal of Economic History. 1959. Vol. 19. P. 376-401.

541. Zulager R. Land, Blood and Ambition: the Administrative Lesser Nobility at the Court of James VI // Power, Property and Privilege. Association of Scottish Historical Studies. Scottish History Department. St. Andrews University, 1989.