Образная система и жанровая сущность "Сказания о Еруслане Лазаревиче" тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.01.01, кандидат филологических наук Стёпина, Наталья Викторовна

• Стёпина, Наталья Викторовна
• кандидат филологических наук
• 2000

Оглавление диссертации кандидат филологических наук Стёпина, Наталья Викторовна

ВВЕДЕНИЕ.

ГЛАВА I. Образная система «Сказания о Еруслане Лазаревиче» в свете топики русской культуры.

§ 1. К вопросу о причинах популярности списка Погодина №

§ 2. Пространство культуры в художественном мире

Сказания о Еруслане Лазаревиче».

§ 3. Духовная жизнь героев «Сказания о Еруслане Лазаревиче».

ГЛАВА П. Образы пространства и времени в «Сказании о Еруслане Лазаревиче».

§ 1 .Образы географического пространства в списке Погодина №

§ 2. Художественное время «Сказания о Еруслане Лазаревиче».

ГЛАВА Ш. Особенности создания образов-персонажей в «Сказании о Еруслане Лазаревиче».

§ 1. Специфика индивидуализации образов богатырей и правителей в списке Погодина №

1.1. Образы богатырей

1.2. Образы правителей.

§ 2. Образ Еруслана Лазаревича.

ГЛАВА IV. Проблема определения жанровой сущности

Сказания о Еруслане Лазаревиче».

§1. Жанровое своеобразие «Сказания о Еруслане Лазаревиче».

§ 2. К вопросу о зарождении романного жанра в русской литературе.

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Образная система и жанровая сущность "Сказания о Еруслане Лазаревиче"»

Сказание о Еруслане Лазаревиче» имеет удивительную судьбу. Удивительную и в плане бытования произведения, и в плане его научного изучения.

Русский читатель познакомился с «Ерусланом» примерно в середине XVII века (именно этим временем датируют старейшие списки). Популярность росла с годами и достигла пика в XIX веке, когда широкое распространение получили лубочные картинки и печатные книги о Еруслане. Параллельно этот сюжет закреплялся в народном сознании и фольклорной традицией, о чем свидетельствуют записи XIX - XX веков.

По заключению Л.Н. Пушкарева, в настоящее время известно о 21 рукописном списке повести. Все рукописные списки «Еруслана» традиционно делят на три редакции, отражающие различные стадии бытования памятника: «восточную», «краткую сказочную» и «полную сказочную». В разное время научно издавались два полных рукописных текста и один - в отрывке, лубочная картина на 32-х листах, 5 лубочных картин и 15 устных вариантов сказки о Еруслане, а также три былины о нем (Пушкарев 1980, 25, 165).

В истории изучения «Еруслана Лазаревича» Л.Н. Пушкарев выделил три периода. Первый период (XVIII в. - первая половина XIX в.) характеризуется подготовительными работами в области изучения сюжета, были высказаны первые предположения о происхождении «Еруслана». Во второй период (вторая половина XIX - начало XX века) были высказаны основные гипотезы, касающиеся времени возникновения и происхождения истории Еруслана, ее связи с восточным фольклором. Третий период («советский») выделяется, по мнению Л.Н. Пушкарева, качественно иным разрешением вопросов генезиса сюжета, принципиальностью в постановке вопросов стилистического и литературного анализа повести и сказки, интересом к устным вариантам «Еруслана», рассмотрением повести под социально- историческим углом зрения. Ф.С. Капица обоснованно видит в истории изучения повести о Еруслане Лазаревиче в XIX -начале XX в. отражение всех важнейших этапов развития науки о литературе.

В целом история изучения «Еруслана Лазаревича» - «это попытка установить происхождение и самого героя, и сказания о нем» (Пушкарев 1980, 9). Подробности, связанные со степенью изученности памятника, своеобразием его интерпретации в трудах историков литературы и фольклора, достаточно основательно рассмотрены в исследованиях последних десятилетий (Пушкарев 1980; Капица 1987). Поэтому мы перелистаем лишь наиболее яркие страницы ерус лановедения.

До середины XIX в. научным изучением «Еруслана» не занимались, хотя впервые о Еруслане Лазаревиче заговорили еще поэты и писатели XVIII века (И.А. Крылов, В.А. Левшин, М.М. Херасков, М.Д. Чулков и др.)-1 К образу главного героя обращались в начале XIX века В.А. Жуковский и молодой A.C. Пушкин.

Следует отметить, что в сознании читателей, писателей и публицистов того времени Еруслан неизменно ассоциировался с Бовою-Королевичем. В начале XIX в., когда было раскрыто иноземное происхождение Бовы (Кузьмина 1964), встал вопрос и о происхождении Еруслана. Обоснованные предположения пока отсутствовали, но общий тон воззрений был таков: «фольклористы первой половины XIX века сказку о Еруслане народной не считали, а причисляли ее к сказкам книжным» (Пушкарев 1980, 11). Однако, по свидетельству того же ученого, сам Еруслан «воспринимался как русский национальный богатырь, чуть ли не как исторический герой» (Пушкарев 1980, 73). Данное противоречие в восприятии произведения и образа его главного героя представляется очень знаменательным. Можно дополнить выводы Л.Н. Пушкарева, касающиеся первого периода в изучении «Сказания о Еруслане Лазаревиче». Уже на первом этапе наметились тенденции к дифференцированному подходу при изучении самого произведения и образа главного героя.

В 1859 году во втором томе «Летописей руссской литературы и древности», издаваемых Н.Тихонравовым, была помещена «Сказка об Уруслане Зала См. об этом: Пушкарев 1967, 94-114; Пушкарев 1980, 55-76. заревиче» («Сказание о некоем славном богатыре Уруслане Залазоревиче»). В примечании редактора говорилось: «Рукопись, по которой напечатана предлагаемая сказка об Уруслане Залазаревиче, сообщена нам известным знатоком нашей древней письменности и собирателем ее памятников В.М. Ундольским. Она значится в его библиотеке под № 930 и составляла прежде часть большого сборника повестей Немногие рукописи XVII века сохранили нам в такой свежести полноту эпического рассказа и чистоту народного языка.» (Тихонра-вов 1859, 100).

Через год, в 1860 г., под редакцией Н. Костомарова в Петербурге издаются «Памятники старинной русской литературы», где публикуется еще одна версия «Еруслана» — «Сказка о Еруслане Лазаревиче» («Сказание и похождение о храбрости, о младости и до старости его бытия, младаго юноши и прекраснаго русского богатыря, зело послушати дивно, Еруслона Лазаревича»). Текст печатался по списку XVII века Императорской Публичной Библиотеки рукописи собрания Погодина № 1773.2

Таким образом, ученая публика теперь могла «с пристрастием» читать любимую книгу простонародья. Хотя оба текста были заявлены как «сказка», уже самоназвания памятников («Сказание о .») должны были вызвать сомнения относительно «чистокровности» их фольклорного происхождения. Но на пороге стояла эпоха расцвета компаративистики и фольклористистики. Естественно, передовая научная мысль работала в свете идей сравнительно-исторического метода, мифологической школы и других новшеств филологической науки. Ученые искали заимствования, общие индоевропейские корни, единство мифологической основы фольклора разных народов и находили их.3

Работа В.В. Стасова «Происхождение русских былин» (1868 г.) открыла

1 Далее в своей работе мы будем именовать этот текст как список Ундолъского 930. 2

Далее в своей работе мы будем именовать этот текст как список Погодина 1773.

3 Крайности и преувеличения в выискивании литературных заимствований ученые обнаруживали уже в XIX в. Современные оппоненты компаративистов справедливо утверждают, что «некритическое усвоение идеи заимствования нередко приводило к принижению национальной культуры» (Баландин 1975, 45). собою — наряду с книгой А.Н. Пыпина «Очерк литературной истории старинных повестей и сказок русских» (1857 г.) — новый период русской филологической науки. Приведем в пояснение некоторые высказывания В.В. Стасова: «Мудрено было бы в настоящее время иметь иной взгляд в виду всего, что сделано на Западе для изучения народных сказок и песен. Для того чтобы наконец оставить навсегда прежние слишком наивные понятия, нам достаточно было хотя бы узнать те результаты, к которым пришли путем долгого изучения западные исследователи. И это скоро принесло свои плоды. Наши ученые не только взглянули серьезными глазами на создания древнего нашего поэтического творчества, но стали изучать их до самого основания, сравнивали их с другими, сравнивали их с подобными же произведениями у других славянских и европейских народов. Жатва вышла обильная и плодотворная . Мне казалось, что нельзя признавать чисто русским, совершенно самостоятельным многое из того, что у нас признается за таковое (выделено мною —• Н.С.): у меня были под руками памятники иных народов, забытые или еще неузнанные, с которыми необходимо ставить эти произведения древней русской поэзии .» (Стасов 1868, 170).1

Итог был закономерен. В статье В.В. Стасова «Происхождение русских былин» впервые в науке была отчетливо сформулирована идея связи русского памятника с «Шах-наме»: «Наш Еру слан Лазаревич есть не кто иной, как знаменитый Рустем персидской поэмы "Шах-наме"».

Аргументация критика сводилась к указанию на сходство событийных планов «Сказания» и персидской поэмы: «Конечно, похождения Еру слана составляют . лишь небольшую часть всего того, что в персидской поэме рассказывается о Рустеме;. но тем не менее нельзя не заметить, пропуская целую груду других эпизодов, что события, совершающиеся с Ерусланом, представляются в нашей сказке точно в том самом порядке, как в «Шах-наме» с Русте

1 Следует согласиться с оценкой А.И. Баландина, который считает, что работа В.В. Стасова «Происхождение русских былин» лишала русский эпос национальной основы, вела к отрицанию его оригинальности и самобытности (Баландин 1975, 45). мом, и вся разница между ними состоит лишь в некоторых более или менее важных подробностях» (Стасов 1868, 175).

Надо отдать должное профессионализму Стасова, который все-таки заметил существенное различие в «общем тоне» двух памятников и справедливо усомнился в том, что «наша сказка есть не что иное, как перевод известных частей персидской поэмы, в несколько сокращенном и измененном виде». Но в целом установка на заимствование осталась неизменной, и окончательный вывод достаточно конкретен: «Наша богатырская сказка об Еруслане Лазаревиче происхождения нерусского; она ведет свое начало с Востока, но вышла не из сказок, а из поэм, легенд, песен и сказаний древнейшего Востока. Нельзя указать, по крайней мере теперь, одного отдельного произведения, откуда она была бы переведена или заимствована: она имеет многочисленные пункты ближайшего сходства с весьма разнообразными произведениями восточной литературы, и представляется всего скорее как бы народной компиляцией, в продолжение долгого времени сложившейся мозаикой из разнородных древних мотивов.» (Стасов 1868, 207).

Статья В.В. Стасова вызвала дискусссию, но основное ее положение было принято практически сразу. О связях «Еруслана» с «Шах-наме» и другими возможными восточными истоками после Стасова писали многие.1 Важно, что новаторская работа Стасова, написанная в пылу борьбы за внедрение передовых (для своего времени!) методов анализа текста, стала первым звеном научной интерпретации «Сказания» и на долгие годы предопределила направление поисков. Во-первых, взоры ученых обратились на Восток. Во-вторых, отсутствие источника перевода или заимствования, как правило, никого не смущало и не являлось существенным аргументом против теории заимствования. В-третьих, См.: Миллер 1869, 43-49; Веселовский 1878, 237; Веселовский 1879, 47; Веселовский 1880, 431; Ро-винский 1881, 114; Миллер 1882; Миллер 1892, 152-171; Миллер 1892а, 123-124; Миллер 1897; Потанин 1896, 340; Потанин 1899, 287; Потанин 1900, 29; Владимиров 1896, 152-153; Крымский 1902,34; Халанский 1908, 146; Елеонская 1908, 373-374; Сиповский 1905, XIII; Сиповский 1909, 171-174; Сиповский 1910, 73; Архангельский 1913, 447; Перетц 1922, 78-79; Орлов 1916, 367-372; Орлов 1934, 84-85; Орлов 1948, 113-117; Гудзий 1966, 389 и др. произведение стало восприниматься не как целостное повествование, имеющее самостоятельный сюжет, а как «народная компиляция», «мозаика из разнородных мотивов». В-четвертых, статья побудила не ко всестороннему изучению самого произведения, а как бы показала пример использования материалов «Еруслана» в качестве иллюстраций при рассмотрении общих вопросов истории литературы и фольклористики.

И еще одно последствие имела эта публикация. Предметом сопоставления с «Шах-наме» В.В. Стасов избрал список У идольского 930: «Теперь мы имеем текст вполне превосходный, такой, который дает русским исследователям подвергнуть сказку о Еруслане самому основательному рассмотрению. Мы разумеем напечатанное в «Летописях русской литературы и древности» 1859 года «Сказание о некоем славном богатыре Уруслане Залазоревиче»». По мнению критика, все известные прежде в печати и в рукописях пересказы этой сказки «были до крайности неудовлетворительны и представляли сказку в каком-то очень странном и искаженном виде». Между тем, «текст, который мы теперь узнаем из рукописи Ундольского, содержит неожиданное богатство деталей, новый, ясный и твердый план сказки, определительно обозначившиеся формы, и все это вместе ведет к таким соображениям и выводам, которые прежде навряд ли были возможны» (Стасов 1868, 171-172).

Как видим, выбор был отнюдь не случайным. По заключению авторитетного ученого, «список Ундольского № 930 стоит особняком среди всех других рукописных вариантов повести. Он не имеет продолжения в рукописной, лубочной и устной традиции. Такое своеобразие дает право на выделение его в самостоятельную «восточную» редакцию рукописной повести, для нее характерны восточные мотивы в сюжете и языке, не распространяющиеся, однако, на идейную оценку образов» (Пушкарев 1980, 32).

Именно «восточная» редакция, нетипичная для бытовавшего в народной среде «Еруслана», стала предметом повышенного внимания ученых и фактически единственнным исследуемым текстом «Сказания».1 Список Погодина 1773 оказался вне сферы научных интересов, его художественное своеобразие, к сожалению, до сих пор специально не рассматривалось.

Создалась парадоксальная ситуация: научная мысль целенаправленно искала иноземные корни одного Еруслана, а в русской культуре и народном сознании жил в это время другой Еруслан. «Заимствования» обнаруживали в тексте списка Ундольского 930, а «народным любимцем» стал Еруслан, берущий начало в тексте списка Погодина 1773. Этот «феномен Еруслана», пожалуй, и стал причиной несоответствия между «заимствованным» характером произведения и народностью образа его главного героя.

Скорее всего, ученые подсознательно ощущали указанное несоответствие. Наиболее отчетливо это проявилось в работах Л.Н. Пушкарева, в частности в его монографии «Сказка о Еруслане Лазаревиче» (1980 г.), которая является на сегодняшний день самым полным и «всеохватывающим» исследованием различных традиций «Еруслана», истории их бытования и научного изучения (эта работа может с полным правом называться «Еруслановской энциклопедией»).2 Автор выдвинул свою гипотезу о происхождении произведения и самого Еруслана. Но прежде чем изложить основы гипотезы Л.Н. Пушкарева, необходимо кратко осветить вопрос о сюжете «Сказания».

Л.Н. Пушкарев считает, что проблему появления сюжета о Еруслане на Руси следует расчленить по крайней мере на три самостоятельных вопроса: время появления сказочно-былевого прасказания о герое-змееборце, время по

1 Кроме монографии Л.Н. Пушкарева «Сказка о Еруслане Лазаревиче» нам не встретилось примеров непосредственного обращения к анализу других редакций и списков. В большинстве случаев при упоминании «Еруслана» рассматриваемый список либо вообще не оговаривается, либо указывается список Ундольского 930. Ср., например: «Из обеих редакций, издаваемых по рукописям XVII в., редакция списка Ундольского представляется более ценной: она отличается большею логическою связностью между отдельными приключениями Уруслана, сохранила в большей чистоте некоторые имена (Залазарь, вместо Лазарь), которыми изобилует список Погодинский . Мы будем держаться списка Ундольского.» (Миллер 1892, 152-153). Наиболее обстоятельные работы последних лет (Капица 1987; Капица 19876; Капица 1992; Топоров 1995) также основаны на анализе списка Ундольского 930.

Ранее Л.Н. Пушкарев на основе своей кандидатской диссертации (1948 г.) опубликовал ряд статей, рассматривающих судьбу сюжета о Еруслане в различных традициях. См.: Пушкарев 1967; Пушкарев 1969; Пушкарев 1971; Пушкарев 1978. явления устной повести, послужившей источником для записи, и время появления рукописных вариантов повести» (Пушкарев 1980, 44).

Но как определяется сюжет «Еруслана»? Мы помним, что у Стасова речь идет о «народной компиляции», «мозаике из разнородных древних мотивов». Это мнение поддержали все последователи, и, если судить по историографическому обзору Пушкарева, проблема сюжета (т.е. собственно сюжетной семантики) «Сказания о Еруслане Лазаревиче» в науке вообще не ставилась. Среди ученых и XIX и XX вв. царит редкое единодушие в понимании под сюжетом мотива боя отца с сыном 1 и мотива змееборчества, который позднее стали называть в качестве центрального.

Не меняя устоявшейся традиции в определениии сюжета (змееборство и бой отца с сыном), Л.Н. Пушкарев предлагает рассматривать генезис сюжета о Еруслане в связи с этногенезом славян. Предложенная гипотеза вроде бы снимает вопрос о заимствованном произведении, в центре которого мы видим типичный для русской традиции образ: «Зародившись еще у роксоланов, народа, жившего на территории будущих скифов и сарматов, прасказание о герое-змееборце сражающемся со своим сыном, стало по-разному развиваться у народов Востока и Запада. На Востоке оно оказалось прикрепленным к имени Рустема, на Руси оно было связано с именами Ильи Муромца и Еруслана. В дальнейшем эти устные сказания о Еруслане и Рустеме взаимовлияли друг на друга в процессе культурного взаимообщения России с Востоком. Устное сказание о Еруслане в начале XVII в. было литературно обработано и дошло до наших дней в виде рукописной повести» (Пушкарев 1980, 55). Таким образом, произведение и его герой оказываются «дважды рожденными», причем оба являются «полукровками», так как одновременно несут в себе и оригинальные (русские) и заимствованные (восточные) гены.

1 Корни такой трактовки сюжета, по всей вероятности, надо искать в книге О. Миллера "Илья Муромец и богатырство киевское", написанной с позиции сравнительно-исторического метода. Автор этой первой крупной работы, вышедшей после статьи В.В. Стасова, проанализировал тему "бой отца с сыном", проследил ее воплощение в сказаниях и песнях разных народов. Для сравнения он привлек и сказание о Еруслане. См.: Миллер 1869, 43-49.

Безусловно, гипотеза Л.Н. Пушкарева оригинальна и позитивна, поскольку автор стремится разрешить главную проблему восприятия «Сказания о Еруслане Лазаревиче». Однако строится она на другой гипотезе («роксоланов-ской теории» С.П. Толстого '), и уже поэтому приходится признать ее зыбкость. Возникает и ряд вопросов. Почему, например, имя Ильи Муромца известно из былин, а имя Еруслана Лазаревича ассоциируется прежде всего с литературной (ХУП-ХУШ вв.) и лубочной (XIX в.) традициями?2 Зачем потребовалось заимствовать то, что уже было? Ведь относительно образа Ильи Муромца не возникает сомнений в исконно русском происхождении? Так отчего же Еруслану понадобилось влияние Рустема?

Впрочем, здесь не место подробно рассматривать характер «взаимовлияния» «устных сказаний» о Еруслане и Рустеме. Мы не отрицаем теоретической возможности «взаимовлияния», но, как нам представляется, в данном случае связь между двумя произведениями была в большей степени типологической, нежели генетической.

Думается, что вопрос о происхождении любого произведения не может быть решен в пользу заимствования, пока окончательно не отпадут сомнения в обратном, т.е. до тех пор, пока не будет оснований считать данное произведение национально самобытным. Попытки причислить «Еруслана» к корпусу оригинальной русской словесности, конечно же, были. Еще в конце XIX века Г.Н. Потанин высказывал вполне резонное замечание: «Сказка о Еруслане не может считаться литературным заимствованием. Если бы мы получили Еруслана из Ирана в виде книги или если б народ-посредник между нами и Ираном, передавший нам Еруслана устно, сам все-таки получил его в виде книги - сказка была бы у нас одиноким явлением» (Потанин 1900, 29). К сожалению, Потанин рассматривал «Еруслана» в рамках фольклора, как сказку, и фольклористы не поддержали эту мысль.

1 См.: Толстов С.П. Из предыстории Руси (палеоэтнографические этюды) // Советская этнография. -М.-Л., 1947. Т.УГАШ. - С.51.

Былины о Еруслане Лазаревиче вторичны и немногочисленны, их датируют XIX - началом XX вв.

Н.К.Гудзий тоже допускал возможность русского происхождения повести о Еруслане, причисляя ее к оригинальным произведениям с заимствованным сюжетом (Гудзий 1966, 389).

Современные исследователи «Еруслана» все чаще стали рассматривать его в рамках литературы, что позволило увидеть больше общих черт с национальной традицией. Список Ундольского 930 основательно и плодотворно изучался Ф.С. Капицей, опубликовавшим несколько статей на основе своей кандидатской диссертации «Повесть о Еруслане Лазаревиче» как образец жанра сказочной повести XVII века» (1987 г.).1

В диссертации Ф.С. Капицы не только раскрывается роль и место фольклорной традиции в формировании идейно-стилистических особенностей «Повести о Еруслане Лазаревиче», но и подчеркивается принципиальное сходство этого памятника с известными русскими повестями XVII века. Автор текстуально исследует связи списка Ундольского 930 с воинскими повестями и переводными произведениями XVI - XVII веков. Ф.С. Капица справедливо заметил, что в отличие от произведений, где фольклорный материал не претерпевал больших изменений, «составители повести прибегли к глубокой переработке популярных эпических мотивов». «Наиболее известные мотивы: борьба со змеем, бой отца с неузнанным сыном, добывание богатырского коня - были использованы как исходный материал, помогающий создать занимательный рассказ. Они служат как бы кирпичиками постройки, но не определяют полностью ее структуры, в основе которой - последовательное и разностороннее раскрытие характера Еруслана, близкое к литературным традициям XVII века» (Капица 1987а, 45). Целостный анализ памятника в качестве литературного произведения, интерес к его структуре,2 к образу главного героя - все это, а так же сопоставление с современными произведениями «воинского» жанра (на

1 См.: Фольклорные мотивы в сказочной повести XVII века (на примере «Повести о Еруслане Лазаревиче» (Капица 19876); Восточная редакция «Повести о Еруслане Лазаревиче» (Капица 1992).

Под «структурой» Ф.И. Капица разумеет «композиционную структуру» повести. Основой развития действия, по его мнению, стала история поисков сыном своего отца, рассказ о взаимоотношениях Еруслана с сыном он считает структурным центром повести (Капица 1987а, 8). пример, с циклом повестей о завоевании казаками Азова в 1637 году) позволило автору сделать общий вывод об оригинальном характере исследуемого произведения.

Большой заслугой Ф.И. Капицы является осуществленная в 1992 году повторная публикация «восточной» редакции «Сказания о Еруслане Лазаревиче» (текст списка У идольского 930 цитируется в нашей работе по этому изданию 1992 г.). Из комментария к публикации мы узнаем, что автор считает «восточную» редакцию наиболее интересной и приходит к выводу, что «именно восточная редакция отражает начальный этап бытования памятника на Руси и является самой ранней по времени составления» (Капица 1992, 30).

Не так давно к проблеме соотношения «своего» и «чужого» в «Еруслане» обратился В.Н. Топоров.1 Цель автора в том, «чтобы на материале конкретного и долгое время пользовавшегося исключительным успехом текста «Повести о Еруслане Лазаревиче»2 более точно очертить круг иранских ассоциаций, в частности, и тех, которые могут иметь своим источником в своей сумме образующих законченный сюжет, и специально, в языковых, «ономастических» индексах, отсылающих к иранскому миру в его «персидской» части» (Топоров 1995, 171). Выделейность в читательском сознании «Бовы-королевича» и «Еруслана Лазаревича», «дальних отсветов двух «чужих» - западной и восточной - культур, упавших на пространство русской культуры, осветивших его темные, непроявленные участки и способствовавших уяснению «своего» в призме «чужого», дает В.Н.Топорову основания говорить «еще об одном шаге в освоении «чужого», причем - разного «чужого», более того, о плодотворном синтезировании и «своего» и «чужого» заемного в некое целое, которое и составляет и тело, и душу, и дух русской культуры (выделено мною - Н.С.). На этом пути было много недоделок, упущений, изъянов, но, тем не менее, именно на нем создавались русские образы Запада и Востока, то, что можно было бы

См.: Топоров 1995, 142-200. 2

Трудно согласиться с В.Н. Топоровым в том, что избранный им для анализа конкретный текст списка У идольского 930 «долгое время пользовался исключительным успехом» в русской культуре. назвать русским «Западно-восточным диваном» (Топоров 1995, 174).

В недавно изданной монографии A.C. Демина «О художественности древнерусской литературы» «Повесть о Еруслане Лазаревиче» упоминается неоднократно: небольшая статья посвящена здесь «восточной редакции», несколько раз автор использовал и примеры из текста списка Погодина 1773. В целом ученый рассматривает «Еруслана» как равноправного представителя древнерусской демократической книжности: «В XVII в. западноевропейские сюжеты перерабатывались так основательно и без оглядки на источники, что составляли, в сущности, уже оригинальные. В их числе были «Повесть о Бове», «Повесть о Еруслане Лазаревиче», «Повесть о Василии Златовласом», «Повесть об Иване Пономаревиче», многочисленные повести о купцах» (Демин 1998, 185).

Подводя итоги критико-библиографического обзора, следует отметить, что в современном литературоведении сложился определенный стереотип восприятия интересующего нас памятника. В качестве примера можно привести статью из новейшего словаря-справочника «Литература и культура Древней Руси»:

Повесть о Еруслане Лазаревиче - переводная повесть; ранние списки датированы 1640-ми годами. Происхождение повести вызывает споры: источником называли «Шах-наме» (X в.); восточные сказания, основанные на том же древнейшем предании о богатыре Рустеме, что и поэма Фирдоуси; русскую сказку, усвоившую «бродячий сюжет» в результате длительных контактов славян с Востоком. Промежуточной средой, благодаря которой повесть попала в отечественную книжность, считали славянский Юго-Восток и Грецию, Кавказ, Орду, казачество, русский фольклор. Будучи христианизирована и оформлена как сказочно-авантюрное произведение, повесть о Еруслане Лазаревиче пользовалась широкой популярностью, все более сближаясь с богатырской сказкой. Активно переписывалась в XVII - начале XX в., послужила основой для лубочных картинок XVIII - XX в., народных книг XIX - XX вв., фольклоризованных сочинений М.Д. Чулкова, В.А. Левшина, А.С.Пушкина».1

Суммируя приведенные выше факты, можно сделать следующие выводы.

К настоящему времени главенствующее место в науке занимает мнение о переводном характере «Сказания о Еруслане Лазаревиче». Массовым научным сознанием «Повесть о Еруслане Лазаревиче» и по сей день воспринимается как яркий образец восточного влияния в русской литературе. Однако достаточно убедительных свидетельств восточного происхождения «Еруслана» нет, ибо документального подтверждения ни одна теория не имеет - оригинал не обнаружен.

В научном обороте находится два десятка рукописных списков повести о Еруслане, относящихся к 40-м годам XVII - началу XIX в. «Все известные нам списки повести уже носят на себе следы книжной рукописной традиции, язык этих списков при всей его близости к фольклору не может быть сочтен за язык народных сказок» (Пушкарев 1980, 39). Доказано, что уже в XVII веке в рукописной традиции бытовали три редакции одного сказания, из которых лишь одна стала популярной и получила распространение в XVIII веке.

Главным объектом научного интереса является преимущественно сюжет. Исследователи обычно останавливаются на утверждении, что произведение не имеет единого сюжета, вместо него - «компиляция различных сказочных мотивов». Подмена сюжета «компиляцией мотивов» и разбивка единого повествовательного потока на части мешает целостному анализу текста.

Монопольное» положение в научном обороте «восточной» редакции, представленной единственным списком (список Ундольского 930), оставляет без должного литературоведческого анализа популярную в народе «полную сказочную редакцию», ведущую свое начало от списка Погодина 1773/Несомненно права Н.С. Демкова, указавшая на то, что решение кардинальной про

1 См.: Литература и культура Древней Руси 1994, 128. 2

Сравнительный анализ списков Ундольского 930 и Погодина 1773 привел Л.Н. Пушкарева к выводу, что «при единстве общей линии событий списки различаются друг от друга и новыми мотивами, и порядком их изложения. (.) близость сюжетов еще не означает зависимости одного списка от другого, так как текстуальной близости между обоими списками нет» (Пушкарев 1980, 33). блемы оригинальности «Повести о Еруслане Лазаревиче» «упирается именно в отсутствие текстологического исследования» (Демкова, Дмитриева, Салмина 1964, 171).

На протяжении всей истории изучения «Еруслана» главной, хотя и не выраженной материально, была и остается проблема соотношения характера самого произведения (по преимуществу «чужой», заимствованный) и образа главного героя (однозначно «свой», русский). Удовлетворительного объяснения причин такого противоречия до сих пор не предложено.

Сложность вопроса о происхождении «Сказания о Еруслане Лазаревиче» заставляет искать новые пути объяснения необыкновенной популярности «восточной переделки» в русской низовой культуре XVII - начала XX вв. Анализ произведенных ранее исследований показал недостаточность одностороннего подхода к «Еруслану Лазаревичу» в различных аспектах его поэтики. Думается, здесь имеет место проблема «герменевтического круга». Тесная взаимосвязь «целого» и «части» (всего произведения как многоуровневой подвижной структуры и отдельных компонентов этой структуры) требует постоянной многоплановости изучения самого произведения и его художественных образов. При этом необходима тщательная взаимокорректировка наблюдений над языковыми и жанровыми особенностями конкретного текста, а также сопоставление схожих элементов архитектоники разных текстов.

Наше внимание привлекает сам факт популярности «Еруслана» в народной среде и вопрос о причинах этой популярности.

Предполагаем, что «ключ» к пониманию причин популярности «Еруслана» - восприятие произведения.

Проблема рецепции (т.е. восприятия) литературных произведений является основным предметом изучения рецептивной эстетики. Это направление литературоведения вводит в сферу исследования читателя и общество, представляя литературный текст как продукт исторической ситуации, зависящей от позиции интерпретирующего читателя. Отсюда - особый интерес к явлениям массовой культуры, в частности к развлекательно-тривиальной литературе (СЗЛ 1996, 127).

Учитывая, что в дореволюционной России характерными представителями массовой культуры были народные книги и лубочные картинки, «Еруслана» с полным правом можно признать одним из наиболее ярких образцов русской массовой культуры XVIII - начала XX веков.1

Именно в этом качестве (как явление массовой культуры) нас и будет интересовать «Сказание о Еруслане Лазаревиче». Такой подход к произведению позволяет исследователю:

• сконцентрировать внимание на тексте списка Погодина 1773, считая его исходным вариантом народного (массового) «Еруслана»;

• избежать прямой полемики с предшественниками, оставляя в стороне вопросы, связанные с «восточными корнями» «Еруслана»;

• отдать предпочтение «презумпции оригинальности» произведения, рассматривая его как продукт русской культуры.

Предмет настоящего исследования - наиболее популярный в народе вариант «Сказания о Еруслане Лазаревиче» {список Погодина 1773). К этому источнику, главным образом в целях дополнительной иллюстрации, присоединены выдержки из списка Ундольского 930, древнерусских текстов и примеры русской фольклорной традиции.

В настоящей работе ставится задача проанализировать текст списка Погодина 1773 с целью выявления национальной специфики его образной системы и определения:

• причин популярности «Еруслана» в русской низовой культуре второй половины XVII - начала XX вв.;

• культурной среды, в рамках которой формировалось мировосприятие автора текста;

1 Заметим, что «научной проблемой культура простого народа впервые сделалась лишь в последние годы, и пока в историографии скорее обсуждаются возможные подходы к ее изучению, чем выявляются конкретные ее черты» (Гуревич 1987, 25).

• архетипических истоков образного арсенала «Сказания о Еруслане Лазаревиче»;

• жанровой сущности памятника.

Научная новизна диссертации заключается в том, что избранный для анализа список Погодина 1773 текстуально ранее не изучался. «Сказание о Еруслане Лазаревиче» впервые рассматривается одновременно в литературоведческом и культурологическом аспектах, как факт русской литературы XVII века и как явление массовой культуры XVIII - XIX веков. Исследуется образная система произведения и связь его жанра с начальным этапом становления оригинального русского романа.

Актуальность работы определяется не только все возрастающим интересом современной науки к изучению проблем народной культуры. По-прежнему остро ощущается необходимость исследования проблемы системного изучения художественных образов древнерусской литературы и топики русской культуры в целом, национального образа мира. Недостаточно пока изучена медиевистами роль самоназвания древнерусского памятника в формировании литературных жанров Древней Руси. Нуждается в постановке новых вопросов проблема генезиса русского романа.

Теоретическое и практическое значение исследования состоит в том, что оно позволяет уточнить представления о комплексе проблем «Сказания о Еруслане Лазаревиче», выявляет связи «Еруслана» с русской культурой, разрабатывает приемы анализа образной системы древнерусского литературного памятника.

Материал диссертации может быть использован в спецкурсах и спецсеминарах, а также при проведении занятий по теории литературы и по истории древнерусской литературы.

Апробация работы проведена в форме выступлений на конференции молодых ученых Орловского госпедуниверситета (1996), на межвузовской областной конференции молодых ученых (Орел, 1996), а также на заседании аспирантского объединения, действующего при кафедре истории русской литературы XI - XIX вв. ОГУ.

Методика и методология исследования

Интерес к образной системе «Сказания о Еруслане Лазаревиче» связан, прежде всего, с разнообразием источников, повествующих о жизни и приключениях доблестного Еруслана. Существование в различных традициях (рукописной, печатной, устной, лубочной) привело к тому, что популярен был не герой конкретного произведения, а его образ, созданный и книгой, и сказкой, и лубочной картинкой. Кроме того, образ Еруслана Лазаревича воспринимался на фоне комплекса других художественных образов, в той или иной степени узнаваемых и стабильных. В сложившейся ситуации необходимо иметь некий «общий знаменатель», который помог бы установить среди частных наблюдений наиболее универсальные элементы.

Образная система «Сказания о Еруслане Лазаревиче» понимается нами как многослойная динамическая совокупность художественных образов, формирующая целостное восприятие текста.

При написании настоящей работы автор не стремился, да и не мог бы при всем желании, дать исчерпывающую картину образной системы «Сказания о Еруслане Лазаревиче». Слишком нова сама тема и черезвычайно велик связанный с ней фактический материал. Особенность интересующих нас проблем такова, что для их точного уяснения и оценки нередко необходим чуть ли не подробнейший лингвистический разбор текста и сравнительный анализ рукописных редакций (хотя бы представленных списками У идольского 930 и Погодина 1773). А это, конечно, совершенно невозможно в рамках одной диссертации.

Трудность также заключается в недостаточной теоретической разработке проблемы системного изучения художественных образов древнерусской литературы и топики русской культуры в целом.

Мы избираем синтезирующий путь исследования. В данной работе предпринимается попытка сочетать историко-культурный и поэтико-теоре-тический подход к художественному тексту.

Чтобы как-то прояснить свою позицию, считаем необходимым в общих чертах охарактеризовать некоторые опорные понятия - «топика», «концепт», «горизонт ожидания». Но предварительно скажем о теоретических истоках нашего понимания «образной системы».

В качестве примера базовой модели системы художественных образов литературного произведения можно рассматривать предложенную М.Н. Эпштейном классификацию художественных образов (Эпштейн 1987, 253). На основе вычленения двух основных компонентов образа - предметного и смыслового, сказанного и подразумеваемого, Эпштейн предлагает трехстороннюю классификацию образов: предметную, обобщенно-смысловую и структурную.

Для целостного анализа произведения, с нашей точки зрения, применима иерархическая предметная классификация. Вот как эта структура осмысливается М.Н. Эпштейном: «Предметность образа разделяется на ряд слоев, проступающих один в другом, как большое сквозь малое.

К первому можно отнести образы-детали, мельчайшие единицы эстетического видения . Из них вырастает второй образный слой произведения -фабульный, насквозь проникнутый целенаправленным действием, связующий воедино все предметные подробности . Он состоит из образов внешнего и внутреннего движений: событий, поступков, настроений, расчетов и т.д. - всех динамических моментов, развернутых во времени художественного произведения.

Третий слой - стоящие за действием и обуславливающие его импульсы -образы характеров и обстоятельств, единичные и собирательные герои произведения, обладающие энергией саморазвития и обнаруживающие себя во всей совокупности фабульных действий . Наконец, из образов характеров и обстоятельств в итогах их взаимодействия складываются целостные образы судьбы и мира (четвертый слой); это бытие вообще, каким его видит и понимает художник, - и за этим глобальным образом встают уже внепредметные, концептуальные слои произведения» (Эпштейн 1987, 253).

Особенности русского мировосприятия нашли свое отражение в мотивах, топосах и архетипах национальной культуры. Эти три разновидности художественного образа являются обобщенными по своей условной, культурно выработанной и закрепленной форме. Они характеризуются устойчивостью своего собственного употребления, выходящего за рамки одного произведения (Эпштейн 1987, 254).

A.M. Панченко видит в топике воплощение единства культуры: «Культура располагает запасом устойчивых форм, которые актуальны на всем ее протяжении» (Панченко 1984, 193). В существовании топики древнерусской культуры ученый не сомневается «Нравственно-художественная топика, общая для Древней Руси и для России нового и новейшего времени, проявляется не только в принципах и оценках, но также в художественных деталях, а совпадение деталей всегда красноречиво, особенно если исключено прямое заимствование» (Панченко 1984, 202).

B.Г. Щукин расширяет сферу образности и называет топикой совокупность любимых народом, повторяющихся из века в век идей и образов, сквозных мотивов и типов поведения, устойчивых комплексов представлений, переживаний и умозаключений (Щукин 1995, 55). Этих же взглядов будем придерживаться и мы, используя при анализе «Сказания о Еруслане Лазаревиче» доступные теоретико-практические выводы и наблюдения специалистов.

Термин «концепт» трактуется в современных исследованиях двояко:

- «ключевое слово» духовной культуры, или «ключ» к пониманию духовной культуры (Культурные концепты 1991);

- первичное представление как психо-ментальное явление, стимулирующее порождение слова, или «ключ» ко всем значениям слова (Колесов 1982, Колесов 1992).

Концепт декодирует человеческое мышление, вскрывает психо-менталь

1 По мнению А.М.Панченко, топику древнерусской культуры, ее художественные и нравственные аксиомы реставрировали и A.C. Орлов («устойчивые формулы»), и В.П. Адрианова-Перетц, и Д.С. Лихачев («литературный этикет») (Панченко 1984, 197). ные процессы, обусловленные принадлежностью к той или иной национальной культуре (Лисицын 1994, 94).

Попытка систематизировать концепты русской культуры предпринята Ю.С. Степановым (Степанов 1997). Его определение концепта - «основная ячейка культуры в ментальном мире человека» - принимается нами в качестве рабочего.

Горизонт ожидания - термин рецептивной эстетики, обозначающий комплекс эстетических, социально-политических, психологических и прочих представлений, определяющих отношение автора и произведения к обществу, а также отношение читателя к произведению. Таким образом, горизонт ожидания обуславливает как характер воздействия произведения на общество, так и восприятие произведения обществом (СЗЛ 1996, 31).

Концепция горизонта ожидания разработана немецким теоретиком литературы Х.Р. Яуссом. Это центральное для теории Яусса понятие дифференцируется у него на горизонт ожидания, закодированный в произведении, и горизонт ожидания читателя, основанный на его представлениях об искусстве и обществе. В ходе взаимодействия этих двух горизонтов и осуществляется рецепция произведения и формирование эстетического опыта читателя.

Горизонт ожиданий существует, по мнению В.Г. Щукина, не только в литературе, но и в других сферах культурной деятельности. Так, описанное в начальной летописи знакомство русских с различными монотеистическими религиями свидетельствует о том, что культура Руси «ожидала» получить от них такие ценности, которые удовлетворили бы назревшие культурные потребности. При этом могли быть усвоены совершенно новые, дотоле неизвестные понятия, принципы и категории, но при одном условии - если их значение, интенция и функция не противоречили сложившейся национальной психологии и освященным традицией обычаям (Щукин 1995, 56).

Отмеченные здесь самостоятельные направления научных изысканий сами по себе не противоречат друг другу. Больше того, они взаимодополняемы. Стараясь обозначить методологическую базу избранного подхода к древнерус

23 скому материалу, мы реферативно уточнили семантику редко встречающихся пока в отечественном медиевистском литературоведении понятий и терминов. Безусловно, теоретические истоки применяемой нами методологии исследования поэтики «Сказания о Еруслане Лазаревиче» намного шире. Мы ориентировались не только на доступные филологические исследования, но и на философские, исторические, этнографические . Весь спектр теоретической базы работы станет очевидным в ходе анализа текста.

Добавим также, что, согласно избранной концепции образной системы, к первой главе диссертации тематически примыкают и две последующие, поскольку в этих трех главах отдельные составляющие единой образной системы произведения анализируются в свете топики русской культуры.

Заключение диссертации по теме «Русская литература», Стёпина, Наталья Викторовна

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Кажущаяся непринципиальность вопроса о конкретном списке XVII века - источнике «Еруслана» массовой культуры XIX столетия - негативно повлияла на судьбу «Сказания о Еруслане Лазаревиче» в научном мире. Интерес ► ученых вызывали прежде всего восточные элементы списка У идольского 930. При этом от взглядов исследователей ускользала нежизнеспособность «восточной» редакции. Искаженная картина «родства» действительно популярного в народе Еруслана лубочной книжки и литературного героя «восточной» редакции с тем же именем мешала объективному сопоставлению художественного потенциала различных традиций «Еруслана Лазаревича». Еру слан, образ которого был принят русской низовой культурой, ошибочно отождествлялся учеными с Ерусланом (Урусланом) «восточной» редакции.

Недооценка самобытности и многогранности признанного русским народом образа Еруслана Лазаревича, стремление ограничить этот образ чертами персонажа, вышедшего из-под пера автора списка Ундольского 930, позволили не только усмотреть близкое (практически кровное!) родство «прекрасного русского богатыря» с эпическими героями Востока, но и сделать вывод о переводном характере произведения в целом.

Существование «феномена Еруслана» и наши наблюдения над текстом списка Погодина 1773 заставляют усомниться в правомерности сложившегося стереотипа восприятия древнерусского памятника. Принципиальное разграничение «восточной» и «полной сказочной» редакций позволяет обособить оригинального русского «Еруслана Лазаревича» («Еруслана» массовой культуры) и считать список Погодина 1773 его родоначальником.

Вопрос о происхождении всенародного любимца Еруслана должен быть снят. Подобная постановка вопроса уместна только на уровне исследования пратекста, каковым по отношению к начальному тексту популярного на Руси «Сказания о Еруслане Лазаревиче» (список Погодина 1773), может равно являться и не дошедший до нас источник («оригинал»), и любой из сохранившихся ранних списков XVII века (список Погодина 1556 или список Ундольского 930).

Подход к «Еруслану» как явлению массовой культуры позволил по-новому взглянуть на многие проблемы изучения этого памятника.

Обратившись, с одной стороны, к современным теориям рецепции литературного произведения и национального мировосприятия, к проблемам жанра в древнерусской литературе и, с другой стороны, к анализу текста списка Погодина 1773, мы пришли к следующим предварительным заключениям.

Автор списка Погодина 1773, в отличие от создателей других списков «Еруслана» XVII века (списка Погодина 1556 и списка Ундольского 930), интуитивно уловил особенности формирующегося национального образа мира и процессы, происходившие в русской литературе того времени. Он сознательно стремился к удовлетворению запросов публики, к созданию произведения в духе народной культуры. Не случайно именно этот текст в XX веке обращал на себя внимание издателей «Еруслана» и помещался ими в один ряд с оригинальными древнерусскими памятниками.

Целостный анализ образной системы произведения помогает раскрыть его национальную самобытность.

При ближайшем рассмотрении гипотеза о прямом заимствовании текста «Сказания» из «иранских» источников выглядит не достаточно аргументированной. Вероятнее всего, «восточный» колорит «Сказания о Еруслане Лазаревиче» - заведомая стилизация. Ономастический слой произведения, в котором встречаются имена, стилизованные под восточные (Картаус, Далмат, Араш) или греческие (Кондурия, Прондора, Мендора, Легия) образцы, но все-таки преобладают имена христианские (Иван, Лазарь, Епистимия, Данила, Прохор, Варфоломей, Настасья), свидетельствует в пользу литературной природы «Еруслана Лазаревича». Ориентация древнерусского книжника на переводные источники в данном случае вполне согласуется с общими тенденциями развития отечественной литературы XVII века.

Культурное пространство текста, запечатлевшее этнические стереотипы поведения типизируется в соответствии с мировоззрением русского человека. В концептуальном плане здесь доминируют константы русской культуры. Так, культурная семантика привычных русскому слуху слов и выражений («хлеб», «человек», «веселье», «радость», «сыра земля» и др.) помогает за ярким орнаментом «чужой» лексики восточного происхождения увидеть «свое», сотканное из вековых традиций славянской культуры полотно текста. «Заемное», «чужое» служит здесь лишь дополнением к одежде, сам же костюм сшит из «своей» ткани и по «русским» меркам.

Уверенность художника слова в адекватном читательском восприятии его «Сказания» покоится на использовании образных универсалий, характерных для русского фольклора («чисто поле», «доброй конь», «бел шатер», «млад молодец», «■сабля булатная», «камень самоцветный» и др.). Наивное (не научное) сознание носителей языка идентифицирует специфические воззрения на природу и жизнь, которые складывались в родной культуре в течение веков. «Чистое поле» становится предельно емким авторским обозначением пространственных реалий окружающего мира. Огромная смысловая нагрузка ложится на образ дороги и мотив дороги. Все это, несомненно, свидетельствует о причастности образного арсенала «Еруслана Лазаревича» к топике русской культуры.

В поэтике «Еруслана» имеет место косвенное самообнаружение религиозной принадлежности автора. Православная вера предстает как бытийственная интуиция и духовная основа бытия. Мотив христианского религиозного служения является одним из сквозных в произведении.

Христианское пространство в «Сказании о Еруслане Лазаревиче» расширяется за счет «морально-религиозной трансформации пространства, отнятого у сил зла» (внешние резервы) и за счет духовного роста Еруслана (внутренние резервы). Преодоление языческой вольности чувств и поступков, с точки зрения автора, должно упрочить человеческую добродетель. Смирение Еруслано-вой гордыни перед богатырской головой становится кульминационной сценой произведения. Покаяние главного героя открывает ему путь к светлому началу в себе, к Божьей правде.

Вместе с тем религиозно-нравственная неуравновешенность Еруслана Лазаревича позволяет русскому читателю признать «своего».

В целом последовательно прослеживается ориентация образной системы «Еруслана Лазаревича» на топику русской культуры.

Пространственные и временные представления создателя списка Погодина 1773 согласуются прежде всего с хронотопическими образами, присущими русскому художественному сознанию XVII века.

Архетипические и художественные истоки образа Еруслана Лазаревича надо искать как в устной народной традиции, так и в книжной, испытавшей на себе большое влияние переводной литературы. Наиболее ярко в образе главного героя отразились архетипы богатыря (сказочного и былинного), Ивана-царевича, рыцаря и героя агиографической легенды. Мнение о непосредственной близости образов Ильи Муромца и Еруслана Лазаревича текстуальным анализом не подтверждается.

Еруслан Лазаревич - странствующий богатырь-рыцарь. В его бесконечном «похождении» доминирует отвлеченная, расплывчатая цель, которую можно определить как познание жизни. Стремясь найти применение своей физической силе, Еруслан может иногда забыть о христианских добродетелях (нарушает заповеди «не убий», «не прелюбодействуй», одержим гордыней), но он никогда не забывает о защите своей веры и своих собратьев по вере, всегда готов на время отречься от личных стремлений во имя защиты интересов государственных.

Важное отличие Еруслана от сказочных персонажей состоит в том, что характер героя формируется под влиянием жизненных обстоятельств, тогда как волшебная сказка не знает развивающихся характеров. Читатель списка Погодина 1773 видит перед собой человека, взрослеющего не только физически, но и морально. С этой точки зрения, Еруслана Лазаревича можно считать полноправным представителем литературных героев популярных русских произведений второй половины XVII века.

Специфика изображения персонажей состоит в психологически углубленной трактовке образа человека, в акцентировке его сложной, подчас противоречивой духовной сферы, достаточно абстрагированной, но уже личностной, а не родовой, не коллективной. Пользуясь известными ему художественными средствами русского фольклора и средневековой литературы, автор индивидуализирует образы богатырей и правителей.

Повышенный интерес к личной жизни героев закрепляется и на уровне жанра произведения. Предметом изображения для автора «Сказания» становится индивидуальная судьба частного человека, что вполне соответствовало ожиданию русского читателя XVII века. Сюжет произведения может быть обозначен как жизненный путь Еруслана Лазаревича, дорога странствий главного героя.

Не последняя роль в понимании художественной задачи автора списка Погодина 1773 отводится самоназванию памятника. Представляя читателю свое сочинение как сказание, древнерусский книжник стремился к точности жанрового определения. Сказание может использовать достижения различных жанров фольклора и литературы, но принципиально отличается от сказки отсутствием установки на вымысел. Установка на достоверность в описании происходящего, условно исторический фон, на котором развертываются события «Сказания о Еруслане Лазаревиче», убеждают в том, что перед нами отнюдь не сказка.

Нет сомнений в демократической направленности «Еруслана Лазаревича». История «частной» человеческой жизни, снабженная экзотическими подробностями и фантастическими преувеличениями, вызывала неподдельный интерес широкого круга читателей. Похождения «прекрасного русского богатыря» не только развлекали народ, позволяя прикоснуться к тайнам чужой жизни, но попутно еще и воспитывали. Сама форма повествования близка народному мировосприятию.

Жанровая сущность произведения определяется также его структурной особенностью - сквозным синкретизмом - и типологически близка роману. «Горизонт ожидания» русского читателя ХУИ-ХУШ вв. включал и тягу к ро

169 манному жанру. Однако общепризнанная теория зарождения оригинального русского романа в данном случае нуждается в значительной корректировке.

Настоящее исследование позволяет обозначить проблему поэтапного становления русского романа. Для более убедительного обоснования постановки означенной проблемы необходимо сопоставить приведенные в работе факты с историей зарождения романного жанра во всемирной литературе, ибо « формирование и развитие романа в русской литературе опиралось на общие исторические закономерности развития жанра романа в литературе нового времени» (Фридлендер 1962, 6).

Сопоставление литературоведческих и культурологических наблюдений дает материал и для раздумий о творческом потенциале древнерусского книжника. Возможно, создателю текста списка Погодина 1773 хотелось выразить себя, во-первых, через национальное бытие, а во-вторых, через литературное инобытие. И первое, и второе желание есть попытка самореализации национального духа.

Список цитируемой и упоминаемой литературы

Анализируемые тексты и источники примеров

1. Сказание о Еруслане Лазаревиче // Русская бытовая повесть ХУ-ХУП веков / Сост., вступ. статья, коммент. А.Н. Ужанкова. - М.: Сов. Россия, 1991. - С. 256-278.

2. Сказание о некоем славном богатыре Уруслане Залазоревиче // Герменевтика древнерусской литературы: XVII - начало XVIII вв. Сб. 4, - М.: ИМЛИ РАН, 1992. - С. 32-64.

3. Еруслан Лазаревич // Сказки: Кн.2 / Сост., подгот. текстов и коммент.

Ю.Г. Круглова. - М.: Сов. Россия, 1989. - С. 516-524.

4. Афанасьев - Афанасьев А.Н. Народные русские сказки в трех томах. Т.З.

М.: Худож. лит-ра, 1957. - 572 с.

5. БВЛ - «Изборник»: Сборник произведений литературы Древней Руси. - М.:

Худож. лит., 1969. - 800 с.

6. Новгородские былины - Новгородские былины / Изд. подг. Ю.И. Смирнов и В.Г. Смолицкий. - М.: Наука, 1978. - 456 с.

7. Онежские былины - Онежские былины, записанные А.Ф. Гильфердингом летом 1871 года. Изд. 4-е. -Т.2. - М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1950. - 810 с.

8. ПЛДР - Памятники литературы древней Руси. Середина XVI в. - М.: Худож. лит., 1985. - 638 с.

Список литературы диссертационного исследования кандидат филологических наук Стёпина, Наталья Викторовна, 2000 год

1. Алпатов М.В. Образ Георгия-воина в искусстве Византии и Древней Руси

2. ТОДРЛ М.-Л., 1956-Т. 12.-С. 292-310. Ю.Андреев М.Л. Рыцарский роман в эпоху Возрождения. - М.: Наследие, 1993.-256 с.

3. П.Аникин В.П. Русская народная сказка. М.: Учпедгиз, 1959. - 246 с.

4. Антонова М.В. Древнерусское переводное послание Х1-ХШ веков: формальные модели. Орел, 1998. - 124 с.

5. Архангельский A.C. Из лекций по истории русской литературы. Литература Московского государства (кон. XV-XVII вв.) Казань, 1913.- 526 с.

6. Астахова A.M. К вопросу об отражении в русском былинном эпосе сказания о Еруслане // ТОДРЛ. Т. 14. - М.-Л, 1958. - С.504-509.

7. Афанасьев А.Н. Заметка Афанасьева о сказке «Еруслан Лазаревич» // Афанасьев А.Н. Народные русские сказки в трех томах. Т.З. М.: Худож. литра, 1957. - С. 402-409.

8. Баландин А.И. Мифологическая школа // Академические школы в русском литературоведении. М.: Наука. 1975. - С. 15-99.

9. Бараг Л.Г. «Асиш» белорусских сказок и преданий. (К вопросу о формировании восточнославянского эпоса). // Русский фольклор. Т.8. Народная поэзия славян. М.-Л., 1963. - С. 29-40.

10. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М.: Худож. лит., 1975. -504 с.

11. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса 2-е изд. - М.: Художественная литература, 1990. - 543 с.

12. Богданов В.А. Роман // Литературный энциклопедический словарь. М., 1987.-С. 329-333.

13. Буслаев Ф.И. Народная поэзия. Исторические очерки. СПб., 1887.- 472 с.

14. Вагнер Г.К. От символа к реальности. Развитие пластического образа в русском искусстве XIV-XV веков. М.: Искусство, 1980. - 268 с.

15. Вагнер Г.К. Канон и стиль в древнерусском искусстве. М.: Искусство, 1987.-285 с.

16. Ведерникова Н.М. Эпитет в волшебной сказке. // Эпитет в русском народном творчестве. М.: Изд. МГУ, 1980. - С. 120-133.

17. Веселовский А.Н. Сказание о красавице и тереме и русская былина о подсолнечном царстве // ЖМНП. 1878. - № 4. - С. 237-251.

18. Веселовский А.Н. Слово о 12 снах Шахаиши по рукописи XVI в. // Сб. ОРЯС. СПб, 1879. - Т.20.- № 2. - С. 47-59.

19. Веселовский А.Н. Памятники литературы повествовательной // Галахов А.Д. История русской словесности древней и новой. СПб, 1880. - С. 431.

20. Веселовский А.Н. Из истории романа и повести: материалы и исследования. Греко-византийский период // Сб. ОРЯС. СПб, 1886. - Т.40.- № 2. -С. 30-45.

21. Вилинбахов Г.В., Вилинбахова Т.Б. Святой Георгий Победоносец. (Образ святого Георгия Победоносца в России). СПб.: Искусство-СПБ, 1995.159 с.

22. Виноградова JI.H., Толстой Н.И. Древнейшие черты славянской народной традиции // Очерки истории культуры славян. М.: Индрик, 1996. - С. 196.222.

23. Владимиров П.В. Введение в историю русской словесности. Киев, 1896. -367 с.

24. Гацак В.М. Устная эпическая традиция во времени. Историческое исследование поэтики. М.:Наука, 1989. - 256 с.

25. Горский A.A. Представления о защите отечества в средневековой Руси (XI-XV вв.) // Мировосприятие и самосознание русского общества (XI XX вв.): Сб. статей. - М., 1994. - С. 7- 12.

26. Громыко М.М. Обычай побратимства в былинах // Фольклор и этнография. У этнографических истоков фольклорных сюжетов и образов / Сб. науч. тр. Под. ред. Б.Н. Путилова. Л.: Наука, 1984. - С. 116-125.

27. Гринцер П.А. Две эпохи романа // Генезис романа в литературах Азии и Африки.: Национальные истоки жанра. М.: Наука, 1980. - С. 3-44.

28. Грунченко О.М. Фразеологические единицы, структурно подобные односоставному предложению. Дисс. . канд. филол. наук. Орел, 1999. - 332 с.

29. Гудзий Н.К. История древней русской литературы. Изд. 7-е, испр.и доп. -М.: Просвещение, 1966. 544 с.

30. Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. М.: Искусство, 1972. -320 с.

31. Гуревич А.Я. Ведьма в деревне и пред судом (народная и ученая традиции в понимании магии) // Языки культуры и проблемы переводимости. М.: Наука, 1987. - С. 12-46.

32. Гусев В.Е. О жанре Жития протопопа Аввакума. // ТОДРЛ. М.-Л., 1958. Т.15.-С. 192-202.

33. Гусев В.Е. О фольклоризме русской литературы XVII в. // ТОДРЛ. Л.: Наука, 1969. - Т.24. - С. 280-283.

34. Даль В.И. Словарь живого великорусского языка. М.: Русский язык, 1980. -Т.3.- 555 с.

35. Деке Пьер Семь веков романа. М.: Изд. иностр. лит., 1962. - 482 с.

36. Демин A.C. Русская литература второй половины XVII начала XVIII века. -М.: Наука, 1977.-296 с.

37. Демин A.C. О художественности древнерусской литературы. М.: Языки русской культуры, 1998. - 848 с.

38. Демкова Н.С. К вопросу об истоках автобиографического повествования в Житии Аввакума // ТОДРЛ. Л.: Наука, 1969. - Т.24. - С. 228-232.

39. Демкова Н.С. Комментарии // Памятники литературы Древней Руси, 17 в.: Сб. текстов / Сост. и общ. ред. Л.А. Дмитриева, Д.С. Лихачева. М.: Художественная литература, 1988. - 704 с

40. Демкова Н.С., Дмитриева Р.П., Салмииа М.А. Основные пробелы в текстологическом изучении оригинальных древнерусских повестей. // ТОДРЛ. М.-Л.: Наука, 1964. - Т.20. - С. 139-179.

41. Дуиаев Б.И. Сказание о Еруслане Лазаревиче. М., 1917. Вып. 5. - 57 с.

42. Елеоиская E.H. Народная книга // История русской литературы / Под ред Е. Аничкова. Т. 2. М, 1908. - С. 373-374.

43. Еремин И.П. Лекции и статьи по истории древней русской литературы. 2-е изд, доп. Л.: Изд. ЛГУ, 1987. - 327 с.

44. Живов В.М., Успенский Б.А. Царь и Бог. Семиотические аспекты сакрализации монарха в России // Языки культуры и проблемы переводимости. -М.: Наука, 1987.-С. 47-153.

45. Ивин И. О народно-лубочной литературе. К вопросу о том, что читает народ. Из наблюдений крестьянина над чтением в деревне. // Русское обозрение.- М., 1893. № 9. - С. 247-251.

46. Ильин И. Сущность и своеобразие русской культуры // Москва. 1996. -№№ 1-12.

47. Истоки русской беллетристики. Л.: Наука, 1970. - 595 с.

48. Капица Ф.С. «Повесть о Еруслане Лазаревиче» как образец жанра сказочной повести XVII века. Дисс. на соиск. . канд. филол. наук. Спец. 10.01.01.-М., 1987.- 198 с.

49. Капица Ф.С. «Повесть о Еруслане Лазаревиче» как образец жанра сказочной повести XVII века: Автореф. дис. канд. филол. наук. М., 1987а. - 17 с.

50. Капица Ф.С. Фольклорные мотивы в сказочной повести XVII века (на примере «Повести о Еруслане Лазаревиче» // Фольклорные традиции в русской и советской литературе. Межвуз. сборник науч. трудов. М., 19876.-С. 44-51.

51. Капица Ф.С. Восточная редакция «Повести о Еруслане Лазаревиче» // Герменевтика древнерусской литературы XVII начало XVIII вв. Сб.4. -М., 1992.-С. 28-31.

52. Ключевский В.О. Терминология русской истории // Ключевский В.О. Соч. в 9-ти т. Т.6. М.: Мысль, 1989. - С. 94-224.

53. Кожинов В.В. Происхождение романа. М.: Сов. писатель, 1963. - 439 с.

54. Костомаров Н. Предисловие // Памятники старинной русской литературы, издаваемые графом Г. Кушелевым-Безбородко, под ред. Н. Костомарова. Сказания, легенды, повести, сказки и притчи. СПб., 1860. (Нумерация страниц на Предисловие не распространяется).

55. Костюхин Е.А. Древняя Русь в рыцарском ореоле //Приключения славянских витязей: Из русской беллетристики XVIII века /Сост., авт. вступ. статьи и примеч. Е.А. Костюхин. М.: Современник, 1988.- С.5-20.

56. Кочетков И.А. Категория времени в житии и житийной иконе. // «Слово о полку Игореве»: Памятники литературы и искусства XI XVII веков. М.: Наука, 1978. - С. 227- 237.

57. Кузьмина В.Д. Рыцарский роман на Руси (Бова, Петр Златых Ключей). -М.: Наука, 1964. 344 с.

58. Культурные концепты Логический анализ языка. Культурные концепты.

59. Под ред. Н.Д. Арутюновой. М., 1991. - 217 с.

60. Крымский A.A. Фирдоуси // Энциклопедический словарь./ Брокгауз и Эфрон. 1902. Т. 36. - С. 34.

61. Курилов A.C. Роман (1) // Русский и западноевропейский классицизм. М.: Наука, 1982. - С. 183-185.

62. Кусков В.В. Жанры и стили древнерусской литературы XI первой половины XIII вв.: Автореф. дис. докт. филол. наук. - М., 1980. - 36 с.

63. Лазарев В.Н. Новый памятник станковой живописи XII века и образ Георгия-воина в византийском и древнерусском искусстве // Лазарев В.Н. Русская средневековая живопись. Статьи и исследования. М.: Искусство, 1970.-С. 55-102.

64. Лелеков Л.А. Искусство Древней Руси и Восток. М.: Советский художник, 1978. - 158 с.

65. Лесков Н.С. Ерусланов конь спотыкается // Н.С. Лесков о литературе и искусстве. Л.: Изд-во ЛГУ, 1984. - С. 144-146.

66. Лисицын А.Г. К вопросу о концепте.// Семантика языковых единиц: Ч. 1. Памяти А.Ф. Лосева; Лексическая семантика: Доклады 4-й междунар. на-учн. конференции. М., 1994. - С. 91-94.

67. Литература и культура Древней Руси: Словарь-справочник / О.М. Ани-симова, В.В. Кусков, М.П. Одесский, П.В. Пятнов. Под. ред. В.В. Кускова. М.: Высш. шк., 1994. - 336 с.

68. Лобода A.M. Русские былины о сватовстве. Киев, 1904. - 147с.

69. Лосев А.Ф. Эстетика Возрождения. М.: Мысль, 1978. - 623 с.

70. Лотман Ю.М. О понятии географического пространства в русских средневековых текстах // Труды по знаковым системам, II. Тарту, 1965. - С. 210216.

71. Лотман Ю.М. Проблема византийского влияния на русскую культуру в типологическом освещении // Византия и Древняя Русь. М., 1989. -С. 227 - 235.

72. Лихачев Д.С. Предпосылки возникновения жанра романа в русской литературе // История русского романа. В 2-х т. Т.1. М.-Л., 1962. - С. 26-39.

73. Лихачев Д.С. XVII век в русской литературе // XVII век в мировом литературном развитии. М.: Наука, 1969. - С. 299-328.

74. Лихачев Д.С. Система литературных жанров Древней Руси // Лихачев Д.С. Исследования по древнерусской литературе. Л., 1986. - С. 57-78.

75. Лихачев Д.С. Историческая поэтика русской литературы. СПб.: Алетейя, 1997.- 508 с.

76. Медриш Д.Н. Литература и фольклорная традиция. Саратов: Изд. Сарат. ун-та, 1980. - 296 с.

77. Мелетинский Е.М. Герой волшебной сказки. Происхождение образа. М.: Изд-во восточной литературы, 1958. - 264 с.

78. Мелетинский Е.М. Средневековый роман. Происхождение и классические формы. М.: Наука, 1983.- 304 с.

79. Миллер В.Ф. Отголоски иранских сказаний на Кавказе. // Этнографическое обозрение. М., 1882. - Кн. II. - С. 51-79.

80. Миллер В.Ф. Экскурсы в область русского народного эпоса. М., 1892. -232 с.

81. Миллер В.Ф. Илья Муромец и Еруслан Лазаревич. // Этнографическое обозрение. М., 1892а. - Кн. XII. - С. 120-126.

82. Миллер В.Ф. Очерки русской народной словесности. М., 1897.- Т.1.-464 с.

83. Миллер О.Ф. Илья Муромец и богатырство киевское.- СПб., 1869.- 895 с.

84. МНМ Мифы народов мира. - М.: Советская энциклопедия, 1982.- Т.2. -720 с.

85. Михайлов А.Д. Французский рыцарский роман и вопросы типологии жанра в средневековой литературе. М.: Наука, 1976. - 351 с.

86. Неклюдов С.Ю. Время и пространство в былине // Славянский фольклор. -М.: Наука, 1972. С. 18-45.

87. Николаева Т.М. Человек и город (еще раз о «двоеверии» в «Слове о полку Игореве» // Человек в контексте культуры. Славянский мир / Отв. ред. И.И. Свирида. М.: Индрик, 1995. - С. 27 - 38.

88. Новиков Н.В. Образы восточнославянской волшебной сказки. Л.: Наука, 1974. - 255 с.

89. Орлов A.C. Переводные повести Древней Руси // История русской литературы до XIX в. / Под ред. А.Е. Грузинского. Т.1. М.: Мир, 1916.-376 с.

90. Орлов A.C. Переводные повести феодальной Руси и московского государства XII-XVII вв. Л.: Изд-во АН СССР, 1934. - 168 с.

91. Орлов A.C. Русские обработки западных и восточных повестей и переводы // История русской литературы. Т.2, ч. 2. - М.-Л., 1948. - С. 103-117.

92. Панченко A.M. Русская культура в канун петровских реформ. Л.: Наука, 1984.-205 с.

93. Пеньковский А. Б. Радость и удовольствие в представлении русского языка // Логический анализ языка. Культурные концепты / Под ред. Н.Д. Арутюновой. М., 1991. - С. 148-155.

94. Перетц В.Н. Краткий очерк методологии истории русской литературы. -Пг.: Academia, 1922. 164 с.

95. Петрухин В.Я. Начало этнокультурной истории Руси IX XI веков. -Смоленск: Русич; М.: Гнозис, 1995. - 320 с.

96. Потанин Г.Н. Восточные основы русского былинного эпоса // Вестник Европы. 1896. - № 3. - С. 310-340.

97. Потанин Г.Н. Восточные мотивы в средневековом европейском эпосе. -М., 1899.- 893 с.

98. Потанин Г.Н. Отголоски сказки о Еруслане Лазаревиче // Этнографическое обозрение. 1900. - № 3 (отд. оттиск - М., 1901). - 35 с.

99. Пушкарев Л.Н. Литературные обработки повести о Еруслане Лазаревиче в 18 веке // Древнерусская литература и ее связи с новым временем. -Вып. 2.-М.: Наука, 1967. С. 206-236.

100. Пушкарев Л.Н. «Восточная» редакция Повести о Еруслане Лазаревиче // ТОДРЛ. Л.: Наука, 1969. - Т.24. - С. 214-217.

101. Пушкарев Л.Н. Повесть о Еруслане Лазаревиче в русской анонимной лубочной книжке XIX начала XX в. // «Слово о полку Игореве»: Памятники литературы и искусства XI - XVII веков. - М.: Наука, 1978. - С. 258282.

102. Пушкарев Л.Н. Сказка о Еруслане Лазаревиче. М.: Наука, 1980.- 184 с.

103. Пропп В.Я. Русский героический эпос. Л.: Изд. Ленинград, ун-та, 1955. -552 с.

104. Пропп В.Я. Морфология сказки. Изд. 2-е. М.: Глав. ред. вост. лит. изд. «Наука», 1969. - 168 с.

105. Прохазка Е.А. О роли «общих мест» в определении жанра древнерусских воинских повестей // ТОДРЛ. Т.42. Л.: Наука, 1989. - С. 228-240.

106. Робинсон А.Н. К вопросу о народно-поэтических истоках стиля «воинских» повестей Древней Руси // Основные проблемы эпоса восточных славян М.: АН СССР, 1958. - 348 с.

107. Робинсон А.Н. О преобразовании традиционных жанров как фактора восточноевропейского литературного процесса в переходный период (XVI XVIII в.) // Изв. АН. СССР. Сер. Литературы и языка. - М., 1969. - Т.28. -Вып. 5. - С. 408-414.

108. Ровинский Д.Н. Русские народные картинки. T.I-V. СПб, 1881.- С 4074.

109. Розанов В.В. Возле «русской идеи» .II Розанов В.В. Мысли о литературе. М.: Современник, 1989. - С. 308-325.

110. Рымарь Н.Т. Введение в теорию романа. Воронеж: Изд Воронеж, унта, 1989.-268 с.

111. Рыстенко A.B. Легенда о св. Георгии и драконе в византийской иславя-норусской литературах. Одесса, 1909. - 684 с.

112. Самарин P.M., Михайлов А.Д. Рыцарский роман. // ИВЛ. В 9-ти т. Т.2. -М., 1984.-С. 548-570.

113. Селиванов Ф.М. К вопросу об изображении времени в былинах // Русский фольклор. Т. 16. Л.: Наука, 1976. - С. 68-81.

114. Селиванов Ф.М. Эпитет в былинах // Эпитет в русском народном творчестве. М.: Изд. МГУ, 1980. - С. 16-35.

115. Серман И.З. Зарождение романа в русской литературе XVIII века (§§2-6). // История русского романа. В 2-х т. Т.1. М.-Л., 1962. - С. 47-65.

116. Сетин Ф. Переводные произведения в древнерусской литературе для детей // Детская литература 1976: Сб. статей. М., 1976. - С. 65-81.

117. СЗЛ Современное зарубежное литературоведение (страны Западной Европы и США): концепции, школы, термины. Энциклопедический справочник. - М.: Интрада - ИНИОН, 1996. - 320 с.

118. Силантьев И.В. Сюжет как фактор жанрообразования в средневековой русской литературе. Новосибирск: Изд. НИИ МИОО НГУ, 1996. - 98 с.

119. Сиповский В.В. Русские повести XVII XVIII вв. - СПб., 1905.

120. Сиповский В.В. История русской словесности. 4.1. Вып. 2, СПб., 1909. -715 с.

121. Сиповский В.В. Очерки из истории романа и повести. Т.1. Вып. 2. -СПб., 1910.-951 с.

122. Славянские древности: этнолингвистический словарь. В 5-ти т. / Под ред. Н.И. Толстого. Т.1.: А-Г. - М.: Междунар. отнош., 1995. - 584 с.

123. Смирнов И.П. От сказки к роману // ТОДРЛ. Л., 1972. - Т.27. - С. 284295.

124. Смирнов Ю.И., Смолицкий В.Г. Новгород и русская эпическая традиция // Новгородские былины / Изд. подг. Ю.И. Смирнов и В.Г. Смолицкий. -М.: Наука, 1978. С. 314-335.

125. Софронова Л.А. Человек и картина мира в поэтике барокко и романтизма // Человек в контесте культуры. Славянский мир / Отв.ред. И.И. Свирида. М.: Индрик, 1995. - С. 83-92.

126. Сперанский М. Н. Эволюция русской повести в XVII в. // ТОДРЛ. Л., 1934. ТЛ. - С. 137-170.

127. СРЯ Словарь русского языка XI XVII вв. Выпуск 1 (А-Б). - М.: Наука, 1975.-371 с.

128. Стасов В.В. Происхождение русских былин // Вестник Европы. 1868. -Кн. 1.-С. 169-207.

129. Степанов Ю.С. Константы. Словарь русской культуры. Опыт исследования. М.: Школа «Языки русской культуры», 1997. - 824 с.

130. Степина Н.В. Педагогическая направленность «Сказания о Еруслане Лазаревиче» // Проблемы современной науки: Материалы областной межвузовской конференции молодых ученых. Орел, 1996. - С. 42-43.

131. Сытин И.Д. Жизнь для книги. М.: Госполитиздат, 1960. - 279 с.

132. Тарасов О.Ю. Сакрализация иконописца в русской традиции // Человек в контесте культуры. Славянский мир / Отв.ред. И.И. Свирида. М.: Индрик, 1995.-С. 53-64.

133. Тихонравов Н. Летописи русской литературы и древности. Т. 2. М., 1859.-С. 100- 128.

134. Толстой Н.И. Язык и народная культура. Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике. Изд. 2-е, испр. М.: Индрик, 1995. - 512 с.

135. Толстой Н.И. Язычество древних славян. // Очерки истории культуры славян. М.: Индрик, 1996. - С. 142-160.

136. Топоров В.Н. Из «русско-персидского» дивана. Русская сказка *301

137. A. В и «Повесть о Еруслане Лазаревиче» «Шах-наме» и авестийский «Зам-язат-яшт» (Этнокультурная и историческая перспективы) // Этноязыковая и этнокультурная история Восточной Европы / Под ред.

138. B.Н. Топорова. М.: Индрик, 1995. - С. 142-200.

139. Топоров В.Н. Об индивидуальных образах пространства: «феномен» Батенькова // Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического: Избранное. М.: Изд. группа «Прогресс» -«Культура», 1995а. - С. 466-475.

140. Топорова В.М. Семантика дороги в лексике и фразеологии европейских языков. // Семантика языковых единиц: ч. 1. Памяти А.Ф. Лосева. Лексическая семантика: Доклады 4-й межд. научн. конф. М., 1994. - С. 135-138.

141. Трубецкой E.H. Три очерка о русской иконе: Умозрение в красках. Два мира в древнерусской иконописи. Россия в ее иконе. М.: ИнфоАрт, 1991. -112 с.

142. Трубецкой E.H. «Иное царство» и его искатели в русской народной сказке. // Искусство кино. 1992. - № 1. - С. 89-102.

143. Ужанков А.Н. Комментарий // Русская бытовая повесть XV-XVII веков / Сост., вступ. статья, коммент. А.Н. Ужанкова. М.: Сов. Россия, 1991.1. C. 389-429.

144. Ужанков А.Н. Эволюция пейзажа в русской литературе XI первой трети XVIII вв. // Древнерусская литература: Изображение природы и человека. Коллективная монография. - М.: Наследие, 1995. - С. 19-88.

145. Успенский Б.А. Семиотика искусства. М.: Школа «Языки русской культуры», 1995. - 360 с.

146. Ухов П.Д. Постоянные эпитеты в былинах как средство типизации исоздания образа // Основные проблемы эпоса восточных славян. М.: АН СССР, 1958.-С. 161-165.

147. Флоренский П.А. Иконостас // Флоренский П.А., священник. Сочинения. В 4-х томах. Т.2. М.: Мысль, 1996, - 877 с.

148. Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. / Подг. текста, справочно-научный аппарат, предварение, послесловие Н.В. Брагинской. М.: Лабиринт, 1997.-448 с.

149. Фридлендер Г.М. Введение // История русского романа. В 2-х т. Т.1. -М.-Л., 1962.-С. 3-25.

150. Халанский М.Г. Сказка // История русской литературы./ Под ред. Е. Аничкова. Т.2. М, 1908. - С. 146.

151. Цивьян Т.В. Из восточнославянского пастушеского текста: пастух в русской сказке // Этноязыковая и этнокультурная история Восточной Европы / Под ред. В.Н. Топорова. М.: Индрик, 1995. - С. 336-367.

152. Черная Л.А. Становление нового героя // Русский и западноевропейский классицизм. М.: Наука, 1982. - С. 101-115.

153. Шайкин A.A. Художественное время волшебной сказки. (На материале казахских и русских сказок). // Известия АН КазССР, серия общественных наук. 1973. -№ 1,-С. 37-48. 61. Шайкин A.A. Авторское начало в летописной повести об ослеплении