Пушкин и европейская традиция: Писатель-классик как фактор самоопределения национальной литературы тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.01.08, доктор филологических наук Небольсин, Сергей Андреевич

• Небольсин, Сергей Андреевич
• доктор филологических наук
• 2002

Оглавление диссертации доктор филологических наук Небольсин, Сергей Андреевич

Введение .Стр. 3

Глава I. Проблема авторитетности поэтического слова. Пушкин и традиция «Памятника» между древним и Дальним Востоком. Стр. 32-

Глава П Восток-Запад. Пушкин и европейский миф о России как

Скифии».Стр. 103

Глава Ш Европейская традиция, Пушкин и «Тихий Дон» Шолохова.Стр. 171

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Пушкин и европейская традиция: Писатель-классик как фактор самоопределения национальной литературы»

Предлагаемая работа исходит из широкой совокупности уже сложившихся в опыте науки представлений о Пушкине как факторе роста русской литературы XIX и XX столетий. Общественная роль писателя-классика осознана в целом ряде авторитетных исследований даже как более нежели историко-литературная, а его воздействие на собственно литературное развитие все более планомерно и широко соотносится с пушкинским восприятием и переосмыслением того, что на начало XIX века предлагала России литература зарубежная. Пушкин-классик способствует продвижению наследующей ему литературы по направлениям, не освоенным вне России (Палиевский, «Пушкин и выбор русской литературой новой мировой дороги», 1974); Пушкин дает развитию родной ему литературы существенное для нее направление (Г.Лесскис, «Пушкинский путь в русской литературе», 1993); Пушкин представительствует - на наивысшем уровне и с собирательной до универсальности полнотой - за русский художественный мир вообще и за русское мировидение в целом (Н.Скатов, «Пушкин. Русский гений», 1999; В.Непомнящий, «Пушкин. Русская картина мира», 1999).

Являя собою столь важный ориентир для России, Пушкин предстаёт и как носитель универсально-мирового начала, усвоенного из многонациональной художественной традиции. Наличие в опыте русской науки богатых сопоставлений пушкинского наследия с зарубежной классикой (М.Алексеев, «Пушкин и мировая литература», 1987; В.Жирмунский, «Байрон и Пушкин. Пушкин и западные литературы», 1978; коллективный труд, подготовленный в ИМЛИ РАН, «Пушкин и античность», 2001; работа Т.Мальчуковой «Античные и христианские традиции в поэзии А.С.Пушкина» в двух книгах - 1997 и

1998, Петрозаводск) способствует дальнейшему осознанию того, что издавно понималось как пушкинская «всемирная отзывчивость». Настоящее исследование, нацеленное на то, чтобы предложить, в одном из ведущих для него аспектов, развернутое теоретическое осмысление понятия «национальный классик», принимает только что обозначенные измерения феномена Пушкина и его значения для России. Считая залогом освещаемой в науке с разных сторон пушкинской полноты и всеполноты высшую художественность пушкинского мира - и полагая именно всеполноту содержательности, а не специфику средства (поэтического языка) основным качеством и критерием художественности, - автор работы видит универсально-координирующие, для России, способности Пушкина как способности художественные. Пушкин-художник осознается как общенациональный собиратель, как целеполагатель и как теоретик общенационального развития-роста именно в меру его непосредственной художественности (а не изобилия точных обобщающе-теоретических высказываний в жанре «Пушкин о литературе»).

В сравнении с направленностью ряда названных выше исследований автор профилирует свою задачу и свою работу и в иных важных отношениях. Художественные идеи, решения и открытия Пушкина, обеспечившие ему общенародный авторитет, рассматриваются в данном труде не только через сопоставление с отдельными классическими фигурами либо с отдельными национальными художественными стихиями (в упомянутой работе П.Палиевского - французская интеллектуальная «ясность», германская «метафизичность», британский положительный «эмпиризм»). Опыт Пушкина сопоставляется с тем, что к его времени сложилось как явления порядка и более чем именного, и более чем сугубо национального. Под определённым проблемно-теоретическим углом зрения, Пушкин соотнесён с общезападноевропейским целым. Само же это целое, как исторически становящееся, осознаётся в его принадлежности к мировой традиции и мировой общности литератур.

Сознательная профилированность настоящего исследования относительно того, что уже выработано пушкинистикой, состоит также в сопоставлении пушкинского идейно-эстетического мира не только с отдаленными и отдельными «точечными» или узловыми моментами в наследии древней Европы, но и с весьма протяженной и связной историей позднейшего бытования художественных идей античного либо христианского и иного происхождения. Исследуется их сверхэпохально-длительная судьба на том пространстве, где между Пушкиным и общеевропейскими истоками лежат Средневековье, Возрождение, культура и идеология Нового Времени. Работа, далее, сосредоточена на выяснении того, как через усвоение и преобразование силами Пушкина-классика русская литература соотносит себя более чем с «точками» либо безвозрастно-древними истоками - но именно с изменчивой, и закономерно подлежавшей и подвергавшей себя самое переосмыслению, связной традицией.

Диалектика традиционно-канонического и преобразовательного начал в преемственно-связном развитии литературы, а также индивидуального и общенационального в развитии литературы, наследующей её ведущему классику, составляет основной предмет теоретического осмысления в данной работе. ххх

Европейская художественная традиция представляет собою сложную совокупность длинных линий преемственности: предшествований и наследования, усвоения, упрочения, прироста и преобразования.

Автору предлагаемой работы особенно важна именно сверх длительность таких связей, при которых сочетается опыт не просто отдельных фигур или смежных периодов, но подчас тысячелетий, а тысячелетия в долгом взаимодействии разных национальных культур обнаруживают и чрезвычайную прочность традиции, и возможность эпохально-крупных обновлений.

Попробуем показать на некоторых вводного значения примерах, насколько это может быть значительно для русиста, рассматривающего родную литературу как часть мировой.

Если Базаров в «Отцах и детях» Тургенева говорит о природе, что она не храм, а мастерская (и человек в ней работник), это всего лишь одна точка в русской мысли середины девятнадцатого века. Если же учесть, что за несколько лет до «Отцов и детей» слова «природа-храм» произнес Шарль Бодлер

Природа - храм, где ряд живых колонн О чем-то шепчут нам невнятными словами, -то даже утилитарист Базаров, при всей его чуждости искусствам, становится участником общеевропейского размышления о прекрасном (впервые мы отметили это в нашей работе «Поэзия прошлого века» -предисловии к тому «Европейская поэзия XIX века» в серии «Библиотека всемирной литературы». М., 1977).

Линия, соединяющая героя Тургенева с французской поэзией, при всей своей напряженной выразительности коротка. Однако к ней возможны пространные приращения. За полвека до «Отцов и детей» и задолго же до знаменитого Бодлеровского сонета «Соответствия» («Correspondances»)

La nature est un temple où des vivants piliers laissent parfois sortir des confuses paroles etc. -о человеке-работнике в лоне природы писал автор театрального вступления-пролога к «Фаусту».

Когда природа крутит жизни пряжу

И вертится времен веретено,

Ей все равно, идет ли нитка глаже

Или с задоринками волокно.

Кто придает, выравнивая прялку,

Тогда разгон и плавность колесу?

Кто вносит в шум разрозненности жалкой

Аккорда благозвучье и красу?

Кто с бурею сближает чувств смятенье?

Кто грусть роднит с закатом у реки?

Чьей волею цветущее растенье

На любящих роняет лепестки?

Кто подвиги венчает? Кто защита

Богам под сенью олимпийских рощ?

Кто это? Человеческая мощь,

В поэте выступившая открыто.

При всей общей достоверности использованного здесь перевода, который принадлежит Борису Леонидовичу Пастернаку, поэту XX века, приведем слова Гете в подлиннике. Там природа крутит нить вечности именно равнодушно:

Wenn die Natur des Fadens ewge Länge Gleichgültig drehend, auf die Spindel zwingt Und aller Wesen unharmon'she Menge Verdriesslich durcheinander klingt,

Wer teilt die fließend immer gleiche Reihe Belebend ab, das sie sich rhytmisch regt? Wer ruft das Einzelne zur allgemeine Weihe, Wo es in herrlichen Akkorden schlägt? Wer lässt den Sturm zu Leidenschaften wüten? Das Abendrot im ernsten Sinne glühn? Wer schüttet alle schönen Frühlingsblüten Auf der Geliebten Pfade hin? Wer flicht die unbedeutend grünen Blätter Zum Ehrenkranz Verdiensten jeder Art? Wer sichert den Olymp? Vereinet Götter? Des Menschen Kraft, im Dichter offenbart.

Gleichgültig, unharmonisch: таково безразличие естества. Человек оживляет косное и даже выстраивает и оберегает сонм богов: belebend, vereinet Götter. Это декларация, которая представляет собою не что иное, как содержащуюся внутри литературы ее же философски обоснованную теорию.

Поставьте рядом с этим «и равнодушная природа» в «Брожу ли я вдоль улиц шумных .», а также «Не то, что мните вы, природа . в ней есть душа» Тютчева - последнее тоже из пушкинского времени. А рядом с Базаровым и Тургеневым - размышления Гончарова из сибирских страниц «Фрегата Паллады» (с вопросами: кто этот титан, преобразующий суровое бытие, возделывающий естество? и т.п.). Налицо уже довольно протяженная линия межнациональных перекличек, и их общая картина имеет достаточно сложные очертания. Ибо названные «переклички» бывают то согласием и созвучием, то противостоянием, что тоже есть свойство саморазвивающейся, в истории литературы, ее живой теории.

Однако и за пределы XIX века с вниманием к тому же соотношению можно выйти весьма далеко. И тогда с одной стороны, в веке двадцатом, будут природа-мастерская и «природы вековечная давильня» у Николая Заболоцкого, а также природа как храм молитвы и труда одновременно - у Есенина и Клюева, как и мотив «ремонтирования» природы человеком у Андрея Платонова. (Не говорим уже о принципе «преодоления природы» у Николая Федорова рубежа веков и учении В.И.Вернадского о человечестве как геологической силе бытия.) А с другой стороны, далеким и чуть ли не исходным предшествованием будет библейская мысль о «поврежденности» богосотворенного естества и ее богатая разработка в христианском учении многих догетевских веков - продолженная, конечно, и вплоть до нашего времени, хотя русский космизм от Федорова до Платонова мог выглядеть революцией, отменяющей давние начала.

Сопоставляя себя с иными временами и культурами, национальная литература вырабатывает свои устойчивые устремления, обретает свое лицо и «самостоянье»: она самоопределяется в составе мировой, постоянно и её, и свой облик обновляя.

Таковы в истории литературы ее длинные смысловые линии, прослеживание и обдумывание которых составляет предмет и историографии в узком смысле, и сравнительного литературоведения, и «исторической поэтики», и собственно литературной теории.

Итогом подобной работы может быть сжатый академический комментарий к нашей классике, задача которого тоже нередко заключается в том, чтобы представить каждую значимую точку чьего-то наследия как узел на уводящей далеко линии. Так, рассуждение Ивана Карамазова о любимых им клейких листочках весны есть одна лишь точка в художественном мире Достоевского. То же самое можно сказать о словах Кириллова в «Бесах» о дорогом ему листе. И если соединить эти точки, даже подключая сюда иные параллели из Достоевского, линия за пределы одного индивидуального наследия не выводит. Знакомые нам научные комментарии к Достоевскому продлевают ее, соотнося «листочки» Карамазова с «Еще дуют холодные ветры.» у Пушкина:

Скоро ль у кудрявой у березы

Распустятся клейкие листочки.

Если же, при этом, обратить внимание на тему Богоявления в «листке» у Мартина Лютера (например, в его споре против Цвингли 1527 года - «die Göttliche Gewalt . muss an allen Orten . gegenwärtig sein, auch in dem geringsten Baumblatt»), то такое наращение способно придать эпизоду из русского романа ту наполненность, которую снова есть все основания считать общеевропейской. (По-русски мысль Лютера может быть передана так: могущество Божье явлено предметно и повсеместно, даже и в самом крошечном листочке дерева1.) Не исключено, что дальнейшее разыскание в области идей «Fioretti» у Св.Франциска Ассизского насытило бы эту тему еще полнее. Ибо у таких слов и единиц, как лист, листва, цветение весны, в художественной традиции есть особое свойство. Это способность становиться топосами, обращаться в общезначимую и общераспространенную символику. Топика «зеленых листочков» и «весны» есть и у Гете - в словах поэта из театрального вступления к «Фаусту», почему мы и привели вслед за переводом Б.Л.Пастернака сам подлинник. Соответствующее место в нем, оказавшееся по-русски несколько менее выразительным,

Wer schüttet alle schönen Frühlingsblüten Auf der Geliebten Pfade hin? Wer flicht die unbedeutend grünen Blätter Zum Ehrenkranz Verdiensten jeder Art? означает, если перевести его буквальней, вопрос о том, кто осыпает изобилием «прекрасных весенних цветов» возлюбленную и кто сплетает всевозможным высоких заслуг лицам из малозначащих, по их собственной сути, «зеленых листьев» венки. При этом у Гете «листья» и «боги» не просто созвучные друг другу слова, что обеспечено немецким языком как таковым, но они ещё и прямо зарифмованы на концах строк.

Этим, конечно, не лишено важности, что герой-декламатор у Гете, по сравнению с тем же Лютером, как раз отстраняется от одухотворения бытия именно богами, не сказать Богом. (А обратно, немаловажно и то, что революционариев Карамазова и Лютера сводит вместо не только мотив «листочков», но и общность у них такого собеседника, как «диавол».) Так или иначе, в длинных линиях и их многократных совмещениях интересно и то, что они вполне могут бывать и изломанными. От этого память разгружать свою возможную полноту не должна. Другое дело, что в каждой отдельной национальной традиции, при общности «линий», усиленный акцент на этих линиях получают какие-то особые точки.

Так, два символичных героя-образа Патрокл и Терсит выступают первоначально в общеевропейской (принятой к наследованию во всей Европе) «Илиаде». Но что значит прямое противопоставление величавого Патрокла жалко-дерзкому Терситу? Кто сделал символом не каждого героя по отдельности, а именно их двух несходство?

Тут важна уже не сама по себе античность, а брошенный на нее взгляд немца Шиллера в «Торжестве победителей». Для России же, в свою очередь, связать слова «нет великого Патрокла, жив презрительный Терсит» только с «Илиадой» и Шиллером - тоже будет мало. Тут заявляет свои права уже и переводчик Шиллера, наш Жуковский, причем особенно важно учесть, что у него и Шиллер дополнительно переосмыслен, не только переведен.

Возвращаясь от этого пункта, тоже важного методологически, к топике «зеленого листа», - применительно к любому из рассмотренных выше на соответственной линии случаев можно заметить: Пушкин, даже при самых немногословных прикосновениях к тому или иному вопросу, представляет важный узел, через который русская художественная память присоединяется к давним культурным накоплениям и к весьма остродраматичным размышлениям всей Европы.

Точно так же важно, что через Пушкина проходят и пространнейшие всемирные линии художественной преемственности. В предлагаемых ниже разделах - о месте русского слова во всемирной традиции «Памятника» - Exegi шопишепШт - , о России как «Скифии» в художественном мифе Европы и Востока, об измерениях «Илиады» и «Одиссеи» как ключе к зрелому русскому историческому эпосу от «Капитанской дочки» до «Тихого Дона» - автор старался непременно привлекать внимание именно к пушкинским средостениям. Через Пушкина - его достижениями, влиянием и содействием - национальная русская литература прочно разместилась в составе мировой. Пушкин же показывает и обратное: какое место и мировая литература способна занимать в составе и кругозоре отдельно взятой национальной. Он дает меру для русского распоряжения всемирным опытом, подчас серьезно -и даже, мы бы сказали, поучительно и законодательно - преобразуя и перестраивая его.

Последнее заслуживает особенно внятного обозначения, тогда как пушкинская способность быть прилежным учеником и превосходить учителя общепризнана. Пушкин предшественник, Пушкин учитель и предсказатель - тоже притча во языцех. И при этом ощущенье, что уроков он дал больше, чем их восприняли, а предсказания только начали сбываться, не покидает. Это похоже на «Куда ж нам плыть?.» в незавершенной «Осени»: без готового путевого листа, но с предложением сообща и заранее задуматься. И вопрос Жуковского над телом усопшего

И спросить мне хотелось: ЧТО видишь? -требует работы от любого поколения после 1837 года.

Жуковский вопрошал Пушкина в его же духе. Кроме «Куда ж нам плыть?», такое в пушкинском наследии не редкость. «Куда ты скачешь, гордый конь?» («Медный Всадник»). Или «что чудится тебе?» -недосказанный, невыясненный до конца вопрос к няне в «Подруга дней моих суровых» (как в «Осени», это осталось без ответа; няня и сказала поэту, и еще могла сказать многое; стихи же не кончены). Пушкин же спрашивал и самого себя: что ищу я через «магический кристал»?

Держать эти вопросы в своем уме полезно. Ощущается, что пушкинский кристалл нужен не для фантастических визуальных чудес бесподобного артистизма, но для свободного и правильного дальновидения сообща. Что, иначе, развернуло бы «Онегина» в ту область, где заново - и подчиняясь Пушкину - будет думать над Анной Карениной романист Толстой? Что, как не этот дар зрения, могло поставить удалого русского юношу за игрой в свайку вровень с античной классикой - и как скульптуру, и как обещание нового шага в литературе? В стихотворении 1836 года это сделано:

Вот и товарищ тебе, дискобол! Он достоин, клянуся .

Для русского романа - вплоть до XX века с его народными уже предельно Илиадами и Одиссеями - такой ракурс оказался как раз нужным, он нужен и науке.

Правда, тут не народное «поднялось до»: классика до невероятности углубилась. Но все равно: «Тихий Дон» состоит в подлинном товариществе с великими мировыми началами, обозначившимися уже в эпоху «дискобола». Странно ли, что Пушкин, и не кто иной, навел зрение нашего эпоса на резкость или помог этому.

Работа над пушкинскими вопросами полезна и ныне. Если русское сознание отдается ей добровольно, она способна энергично настраивать умы. Однако поскольку это общепризнанно (если и не общеусвоено в его законодательном, как мы выразились, качестве), позволим себе сказать несколько слов и о другой магнетической способности Пушкина - преображать то, что было создано для него. ххх

Способность, о которой мы заговорили, возможно, менее бросается в глаза. Но со своей стороны и она показывает Пушкина хозяином и распорядителем в русской поэтической культуре.

Читаем оду к Мельпомене Горация. Ясно, что в этой оде римлянин не мог сказать всего, что потом, начав с опоры на предшественника - хотя опираясь и не только на «Ехе§1 шопитепШш» -высказал в «Я памятник себе воздвиг .» Пушкин. (С 1833 года такого нового христианского «Памятника», о чем речь еще предстоит позже, ждал Чаадаев.) И вот первый же знак из начальной строки. У Пушкина «нерукотворный» есть - у Горация нет. Не взялся и наш поэт каталогизировать всех образцов из латинского источника. Первое же по порядку укажем и здесь. Упомянуть вящую долговечность нерукотворного в сравнении с бронзою - а у Горация бронза названа сразу - Пушкин воздержался. Среди вещественно-измеримого пушкинское предпочтение, хотя бы ещё и не вполне понятное для нас, удостоило упоминания одну только гордую высоту. Для Горация это высота пирамид, а для Пушкина - «Александрийского столпа».

Однако, миновав в своем «Памятнике» бронзу, Пушкин еще до 1836 года предоставил нам возможность долго и постоянно убеждаться в превосходстве слова над стойким металлом.

Такова его петровская поэма - или петербургская повесть, где воспет памятник уже вполне рукотворный. И двадцатый век понял ее такую силу уж во всяком случае.

Памятник на Сенатской площади создан Пушкиным заново, и это памятник как историческому, так и художественному самоопределению России.

И таков, очевидно, навсегда тот вид, в котором памятник будут воспринимать и дальше. Над совершенными очертаниями и вещностью бронзы пушкинский голос господствует и главенствует. Возможны обстоятельства, когда с непреложностью этого бывает даже нужно как-то бороться. Что иное может позволить себе, например, профессиональный историк скульптуры, если петровское (более чем позапрошлое) столетие загорожено от него стольким позднейшим? Ведь ему надо описать памятник XVIII, а не XX или XIX века. И поэтому пушкинским внушениям он должен противостоять (как наслоениям, «затемнениям» и т.п.).

С этим же самым способна совсем по-другому обходиться в наше время его живая, не ученая культура, когда она выступает в своей общенациональной, не непрофессионализированной совокупности и именно такой своей целостности придерживается. Такая послепушкинская культура с указанной своею обреченностью на то, чтобы, все видеть непременно и именно через Пушкина, очевидно, согласится, и вполне смиренно. Мы приговорены принимать славный монумент в том его качестве, которое ему придано - и за ним удостоверено - не столько скульптором, сколько поэтом. Это качество тревожно-таинственно, обращено к каждому из нынешних малых сих и, можно сказать, повелительно как Божия гроза. И его трагизм, с которым трудно бороться и который, конечно, нельзя отменить, содержит душеустроительное начало.

Явления и закономерности общественной психологии, попадая на рассмотрение науки о литературе, получают такой довольно надежный измеритель, как текстология. Если в XX веке русский переводчик Малерба передаёт идею о превосходстве слова над иными памятниками человеческим деяниям как превосходство именно над СТОЛПАМИ древности - тогда как у самого Малерба «столпов» в подлиннике нет -то не силою ли пушкинского словаря преобразуется здесь прошлое поэтической Европы? (См. об этом далее в главе I.) И если в начале того же века, в обозначившуюся уже эпоху сотрясений России шквалами общественного бытия, читатель эллина Алкея слышит от древнего поэта

Пойми, кто может БУЙНУЮ ДУРЬ ветров! -способен ли он избежать подобного же ощущения? Едва ли можно усомниться: Алкеево античное восприятие бурь и плаваний в житейских, не только сугубо морских волнах (тоже теоретически значимый «топос») заострено переводчиком Вячеславом Ивановым снова же через известное подчинение пушкинскому слову, и слову о сходных бурях и плаваниях. Ведь исполненным буйной дури бунт стихий был как раз в «петербургской повести» Пушкина. Это преобразование мирового прошлого через опыт классика обеспечивает русской литературе и тесную связь с этим прошлым, и обогащение самой себя, и подчас самоопределение для своего отдельного нового писателя.

Листая новейшее издание Горация («Оды. Эподы. Сатиры. Послания») в серии «Литературные памятники», 1971 года, приходишь к заключению, или к заманчивому предположению, что если случай не единствен, то перед нами закон. Ибо на этот раз по-своему пушкинизировать античность довелось самому пушкинскому «Памятнику», и в сугубо весомом отношении. Созданный по латинскому образцу, он, таким образом, словно вторично, ответным излучением, соотнес себя с римскими мотивами первого века до Рождества Христова.

К числу античных первоисточников Пушкина относится знаменитая «Юбилейная песнь», или же «Юбилейный гимн» Горация. Латинское название гимна - «Carmen saeculare». Не упуская общего вида и состава этого довольно широкого полотна, присмотримся пристальнее всего к тем строкам оригинала, где Гораций поет Августа, тонко соединяя хвалу с уроками властям.

Чуть ли не вся поднебесная, от покоренных Пиренеев до дерзкой Скифии, до кичливых парфян и до индов, влечется на поклон к Августу. (Это у Горация настолько общее место, что над его страницами не раз приходят на память и «греки и морава, немцы и венецианцы» из нашего «Слова о полку Игореве», и черновая часть продолжений «Осени» с перебором дальних краев и племен, и, наконец, «всяк сущий в ней язык», где «скифов» у Пушкина, в отличие от Державина или, скажем, Хераскова, примечательно не наблюдается.) Так властвует полумиром Август, полубожественный славный потомок Анхиза и Венеры. На священнодействии века - откуда и латинское saeculare - он приносит жертву богам. И Гораций взывает: так пусть же все, о чем он просит вас, боги, этою жертвой, - пусть все это получит он, первенствующий над врагом в бою и мягкий (кроткий) к нему, когда тот простерт на земле.

Самого чуткого внимания достойно то, как именно передает это на русском языке искушенный переводчик.

Ставим рядом оригинал и перевод, предложенный Н.Гинцбургом. Quaque vos bobus venerator albis, Clarus Anchisae Venerisque sanguis, Impetret, bellante prior, jacentem Lenis in hostem.

Русский перевод (об Анхизе, Венере и их сыне см. также песнь 2 «Илиады») таков:

Все, о чем, быков принося вам белых, Молит вас Анхиза, Венеры отпрыск, Да получит он, КО ВРАГАМ СМИРЕННЫМ МИЛОСТИ полный.

Не отзвук ли это чего-то пушкинского? Пушкинскую одержимость виденьями торжественных пиров Петра-триумфатора, и его на них великодушия, вспомнить тут же естественно. Едва ли не естественно мог и Пушкин, похваляя Петра, поминать и даже перепевать Горация.

Но только великодушного Петра здесь не достаточно; не ради Петра и Пушкин заговаривал о милости победителя.

А важно как раз соотношение по этому признаку. У самого Горация, в подлиннике, МИЛОСТИ нет. Мы видели его прилагательное lenis - это мягкость и кротость. Однако у предпринятого переводчиком хода, вводящего сюда слово «милость», - или за этим ходом - есть глубочайший резон. Поставить Горация с отчетливостью на пути, где прослушивается дыхание по-новому понятно надмирного Промысла, значило проявить чуткость, выходящую за рамки простого ремесла-мастерства. Здесь милость и без поминания «падших» красноречиво значительна.

Действительно: над знатоком предхристианской античности, ныне переводящим древних тень Пушкина и должна реять властно и с какой-то чрезвычайной взыскательностью. Можно взглянуть на дело и с обратной стороны. Ведь и над сознанием самой горациевой эпохи брезжила - трудно подобрать выражение - то ли заря, то ли упреждающая грядущее его тень, то ли это вперед Слову забегало эхо, но какого-то новообращения человечества. Выражения трудно подбирать для того, что, еще не узнав нового и не став им, было по нему томленьем, было предвосхищеньем нового как во сне. Однако если вторить острому парадоксу Тертуллиана, для которого всякая душа по своей природе христианка , то сходно можно выразиться и о Риме Августа, Риме того века вообще. Он-то как раз и накануне обращения, и пробуждается к нему, и ищет еще не явленного.

У этой границы античное мышление ловит звук из будущего и перед нею же, как античное, себя задерживает.

Однако это задерживание при полной изготовке к преображению. И едва ли можно было засвидетельствовать это более внятно, чем оказалось сделано в переводе, который вложил в русского Горация звук из глубоко содержательного пушкинского созвучия.

А что могло препятствовать обороту, скажем, «КРОТОСТИ полный»? Ведь лексика Горация как раз его, казалось бы, и предполагает.

Можно было бы засомневаться и в выборе слова «смиренный». Для усмирения у Горация обычны слова из другого гнезда - это слова скэткоБ, ёотаЬШБ. Может быть, поэтому врага, который по Горацию перед властителем распростерт или простерт (в подлиннике это будет Иоб^б ]асепБ), позволительно было бы назвать врагом сраженным. Но мелочное прение не слишком продвигает вопрос в целом. А именно в целом он уже нашел ясное решение и через словарь, и через ритм.

Тень Пушкина, у которого сказано и милость к падшим призывал, приблизилась к допушкинскому тексту именно там и так, где и как ей было предназначено, и учредила новейший вид горациева «Юбилейного гимна». Ученик усыновил учителя, задним числом распорядившись в его наследии и во всяком случае в нашем общедоступном достоянии. ххх

Рассмотренный только что последним эпизод из практики художественного перевода является показательным во многих отношениях.

Во-первых, он при всей своей, казалось бы, случайности убеждает в культурном авторитете Пушкина, важная для которого идея оказывается мерилом для дальнейшего освоения Россией допушкинского культурного прошлого. Гораций остался Горацием, однако культурно-историческая перспектива, в которой мы застаем его творчество, благодаря освещению со стороны Пушкина становится особенно ясной. Как предмет для русского восприятия, сколь угодно от нас далекий художественный опыт благодаря брошенному на него пушкинскому свету оказывается одновременно и равен, и неравен самому себе. В отвлеченных от русской проблематики размышлениях, на такую преобразующую способность новых величин в культуре менять соотношения не только современного или предстоящего, но и в созданном до них указывал Томас Элиот («Традиция и индивидуальный талант» в сборнике «Священный лес»; работа восходит к 1918 году).

Это указание представляется нам важным общетеоретически, и к роли Пушкина в русском самоопределительном, как мы уже говорили, взаимодействии с мировой культурой мысль Элиота вполне приложима3. Многое и уточняет, и подчас теряет свою ценность от сопоставления с Пушкиным - будь оно создано что до Пушкина, что после него. Пушкин, далее, помогает поднять значение того, что иначе могло казаться маловажным; и, наконец, ни в каких сравнениях он никогда не проигрывает сам.

Во-вторых, в случае Горациева «Юбилейного гимна» мы наблюдали применение пушкинской меры к культуре того исторического перехода-рубежа, который и во всемирной своей содержательности капитален, а что до русской литературы, то он для нее буквально исходен. Если преобразуемые культурным восприятием через Пушкина монумент-Петр является тоже символом перелома, а Алкей с его «Бурей» рисует эпизод вечного скитальчества человека-пловца в лоне природных стихий и стихий общественного неустройства, - то рубеж, который застал Гораций на западе Европы, обозначил себя позже у нас уже как сугубое начало начал. «Для славян свет веры и свет книги, принятие христианства и обретение письменности совпали по времени»4, и чутко-историчное внимание Пушкина к любому отрезку ожидания перемены, приближения к ней всегда представляется заслуживающим особого осмысления. Его дальнейшие споспешествования проверке заново тех начал, на которых складывались и русская история, и самосознание человеческой личности в России, примечательны соотносимостью с давно размеченными измерениями и контекстами; как не менее значимо и то, что поздний Пушкин обрисовывает новое (или заново проверенное) с опорой на то, что сделано отнюдь не только христианизированным человечеством.

Разумеется, на этом начальном этапе предлагаемого исследования мы формулируем не его итоги, а лишь одну из его целеполагающих посылок. Однако отметить некоторую особенность отношения Пушкина к традиции литературной Европы можно и в этой сдержанной модальности. В лице Пушкина писатель, принадлежа к национальной литературе, изначально осененной христианством, вступает в живой обмен, идущий среди самых разных культур: и культуру европейской античности, дохристианской легенды, восточных корней он воспринимает и включает в свой арсенал столь же спокойно-распорядительно, сколь это привычно бывало делать художникам тех обществ, которые давно и прямо вырастали из самого по себе античного мира, из старого греко-римского присредиземноморья непосредственно, и из таких контактов со, скажем, мусульманским миром, которые были более долгими и культурно более глубокими, чем у нас. Так, включение у Пушкина «коранического», как он сам однажды указал, догмата «не спорь с глупцом» в ткань «Памятника» у него есть столь же естественно-европейский акт, сколь естественны тяготения к Востоку в странах и литературах, знакомых с мусульманским миром еще со времен Халифата, Конкисты и дальнейших тесных взаимодействий5.

Несколько выше мы говорили о европейской традиции как многомерном совмещении и сочленении длинных линий. Расширим и уточним свое понимание этого феномена, в котором важно наличие еще нескольких качественных измерений.

Преемственность как смежность и смена крупных эпох и стадий -и поступательно-неуклонна, и обнаруживает дробность. Если для Европы это прежде всего античность в духе и образцах ее художеств, ее человековедения и эстетики, чему хронологически наследует эпоха художественного развития в рамках христианской веры с ее новыми принципами, то внутри последней эпохи есть свои рубежи. Порог средневековья и Возрождения; трансформация религии, нарастание тенденций «антропоцентризма»; Новое время и его просвещённый гуманизм.

Далее, как раз в европейской традиции Нового времени (когда обозначился и сложился феномен мировой литературы) очевидно наращивание многонационально-совместной и согласной сосредоточенности литератур разных народов на проблематике общеконтинентальной и всемирной. На фоне широкой сопряженности разных национальных стихий здесь может быть усмотрена и межнациональная преемственность, - когда при той или иной судьбе общеевропейского начала на одном участке оно получает совершенно особое художественное внимание со стороны других культурных сил материка. (Порою наблюдается подобное и во взаимодействии разных материков, которому то же Новое время дало особый толчок.)

Наконец, внутриевропейская преемственность должна быть видима еще в одном аспекте. Широкое взаимодействие может оказываться внутри календарно-синхронных и компактных участков литературной истории противоречиво-контрастным столкновением и отталкиванием.

Все эти многообразные соприкосновения векторов, сил, идей и веяний происходят под воздействием различных исторических обстоятельств и с использованием образного арсенала, составляющего не европейскую только, но гораздо более широкую, в пределе мировую принадлежность.

Так, слово как средство взаимопонимания, как хранитель мысли и мудрости, как носитель идеи, идеала и вести, включая сюда и весть художественную, - это и всемирное достояние, и всемирно-признанная ценность; к тому же «старше» Европы, создана не только ею, и книга. Но сознание Европы, и сознание ее художественное, тоже по-своему объединялось вокруг идеала-образа книги и слова, их вечности в смысле их бессмертия. (Не только книги зависят в своей судьбе от разумения читателя, на что указал Теренциан Мавр; читатели и народы получают и познают свои судьбы в зависимости от своего внимания либо невнимания к книгам6.) В Европе осознание этого, или движение к нему, составило весьма устойчивую длинную линию; «я воздвиг памятник» оглашено исторически далеко от нас, но на этой линии. В эпоху, нередко понимаемую как кризис письменного, печатного, или же художественного вообще, слова, подобная линия (и укрепившаяся на ней ценность) не может оставаться вне дальнейшего внимания науки.

Примерно то же можно сказать и о категориях «Востока» и «Запада» (или почти то же, хотя и с известными оговорками). Нетрудно согласиться, что восток-запад, как восход и закат, наглядно явлены всему человечеству как бытийственная реальность физико-астрономически-географического рода. Эпитеты, использованные только что, звучат слишком рационалистически-интеллектуально для уровня первобытного человека, которому движение солнца по небу представало так же достоверно-очевидно и неотменимо, как человеку нынешнему, при всем гелиоцентризме его нового миропонимания. Но эти эпитеты помогают подчеркнуть доисторичность, и как бы внесоциальность, тех условий и опыта, которые однажды позволили сделать восход и закат символами, в своем парном единстве содержащими смысл концов и начал. (Ориентацию по частям света знают и растения.) Евразия уже вполне исторических времен, и особенно входящее в ее состав Средиземноморье, издавна и многократно знавала и такое драматичное противостояние Востока и Запада, которое было социально-политическим, культурным, мировоззренческим. Тем не менее лишь сравнительно свежий опыт поставил в положение тревожной расколотости на «восток» и «запад» саму Европу. Уже внутри себя самой и на довольно сжатом отрезке времени Европа обнаружила взаимно угрожающие (так, по меньшей мере, осознанные) силы, которые действовали под этими изначально сугубо «астрономическими» знаками. Каждая из этих сил видела себя в таком противостоянии по-своему. Но сама разность между тем, что обозначалось именами-метафорами, постоянно имела смысл крайнего контраста и предела: устойчивость - разрушение; свет (просвещение) -мрак (невежество); общее спасение (возрождение) - общий конец. Концом могла считаться лишь гибель «своей» части ойкумены, но это едва ли разгружало содержащийся в предельном контрасте драматизм.

Не менее чем с петровских времен это противостояние вовлекает в себя Русь (ставшую Россией и вступающую в общеевропейский мир по-новому) уже совершенно всесторонне. В сходных измерениях работает и государственное, и духовное, и широко-светское сознание общества. И именно в эту пору, обдумывая как место России в Европе, так и ее будущую задачу, пришлось жить и действовать Пушкину, который нащупал и внутри страны противостояние «восточного» и «западного» векторов, сохраняющее свои актуальнейшие напряжения и ныне, хотя бы и в контексте определенных мифологий.

Наконец, всемирно значительным и авторитетнейшим для человечества образом-идеалом, ценностью-оплотом является дом (очаг, пенаты; разлад и мир внутри дома; распавшийся внутри себя дом (город, царство) не устоит - Матф.12, 24-27; и Алкей с его песнями «буре», не лишенными гражданской подоплеки, снова не может быть обойден вниманием). В этой области обнаруживаются те же качества «общеевропейского», что и в двух затронутых ранее. Гомер с «Одиссеей», как и Алкей, старше христианства. Однако Европа новой эры посвятила осмыслению гомеровской проблематики такие долговременные усилия, которые оправдали себя достижениями, вполне соотносимыми по своей основательности с античными. И снова на этой линии важную для себя задачу осознавал и Пушкин, вне художественного опыта которого современное бытование идей дома, мира, раскола и «одиссеевой» тяги к «родному пепелищу» (наличное в литературе XX века) не может получить как исторически, так и теоретически емкого объяснения.

Важность {актуальность) трех названных проблем, при неизменной и ныне нарастающей их значительности, говоря пушкинским же словом, для «самостоянья» и равновесия человечества в целом, человеческой личности, наций с их художественным сознанием, определила уже намеченное выше построение предлагаемого диссертационного исследования как последовательности и единства трех ракурсов и разделов:

Проблема авторитетности поэтического слова. Пушкин и традиция «Памятника» между древним и Дальним Востоком» (глава 1, в которой с широким многонациональным материалом и с опытом Пушкина соотнесено творческое самоопределение ряда русских писателей XIX и XX века, не подвергавшееся осмыслению в названном аспекте);

Восток-Запад. Пушкин и европейский миф о России как «Скифии»» (глава II, рассматривающая художественное самосознание Пушкина и его представления о русском «мы» в соотнесении с опытом его русских современников - либо, в хронологическом смысле, преемников - и на фоне зарубежного материала, от античности до Возрождения и Нового и новейшего времени);

Европейская традиция, Пушкин и «Тихий Дон» Шолохова» (глава III, где рассмотрены общеевропейские и русские преломления фундаментальной проблематики «Илиады» и «Одиссеи», которые через Пушкина обеспечили рождение наиболее значительной эпики XX века). ххх

Настоящая диссертация представляет собою дополнительно выверенную и пополненную библиографическим оснащением версию ряда основных положений и разделов двух более ранних книг автора: «Прошлое и настоящее» (Москва, «Современник», 1986) и «Пушкин и европейская традиция» (Москва, «Наследие» - издательство при ИМЛИ РАН, - 1999).

Направленность и содержание работы, которая освещает проблематику авторитетности национального классика для художественного самосознания его страны и ставит это художественное самосознание в связь с весьма долговременным развитием литературы всего континента, требуют дополнительного разъяснения методологических принципов предлагаемого исследования.

Первый из них - мера совмещения истории и теории. Обозрение европейской традиции как совокупной сверхдлительности, как континуума из нескольких эпох, из чего способны проистекать

-у сближения с далеким без указания посредствующих звеньев» , которые признавал для себя не столько привычными и излюбленными, сколько неизбежными только что процитированный нами М.Бахтин, - такого совмещения, и его характеристики, вполне требует.

Теория в историографически крупномасштабном изложении присутствует . как многонационально-содержательный кругозор, размеченный вехами для осознания рубежей, изломов и отталкиваний и, таким образом, наделенный особой структурой. Этот кругозор не обеспечивает прорисовывания полотен, растушеванных фактографически сплошь. На охваченном пространстве он позволяет, однако, обозначить такую сетчатую панораму, которая даже и при несплошной проработке имеет известный эвристический потенциал. В этом смысле научная новизна обеспечивается знанию именно теорией. Она намечает зоны и точки для дальнейших (подчас более частных) собственно историографических исследований; можно сказать, эта панорама вырисовывает и локализует внутри целого участки и «клетки» под новое знание о прошлом и будущем, что было всегда небезразлично и для высокой классики.

В связи с ориентированностью классики на будущее (Д.Лихачев8) методологически важно также всё более утверждающееся осознание: теоретичны не только собственно научная теория, и не только литературная наука писателя-книжника, обозначаемого латинским выражением «поэта доктус». Литература в принципе, и самая органичная, в своем самосознании содержит свою же теорию (А.Михайлов, Н.Гей9); Пушкин является как теоретик не только в «Опровержениях на критики», но и в наброске «Осени». (Об этом мы будем более пространно говорить в главе Ш данной работы.) Теория, для литературы «своя», способна насыщать и такое искусство слова, которое имеет совершенно «неотрефлектированный» вид. С убеждением в этом - и неоднократно проверяя его обоснованность - мы обращаемся по ходу работы к чисто художественному материалу нередко как к хранилищу сугубо теоретичной эстетической мысли. В трактовке же, добавим, еще и таких тем и проблем, которые особо заряжены и насыщены теоретическим началом - а тематика и проблематика «Слова», «Востока-Запада», да и «Дома», если на линии «Одиссея» - Пушкин - «Тихий Дон» взять одну только ее, как раз весьма теоретически емки, - планомерное усмотрение теоретичного внутри собственно художественного представляется вполне оправданным. Если учесть ещё, что именно живая культура является, и сознаёт себя, носителем прочной памяти наций и человечества, внимание к такому виду теории методологически важно тем более. Остановиться на объяснении такой памяти через стихию архетипически подсознательного (или досознательного) было бы недостаточно.

Объединительный для России авторитет Пушкина-классика (который, повторимся, можно было бы назвать и законодательно-распорядительным) тоже пытается уловить формула образного свойства, согласно которой Пушкин есть для нас «всё»10. Риторически-художественная, эта метафора представляется нам а) содержащей серьезный теоретический потенциал и б) подлежащей теоретическому осмыслению и даже теоретической проверке. И если удаётся ее признать не просто теоретично-содержательной, но и по существу истинной, то и предположение о том, что Пушкин должен (очевидно) давать русской литературе важнейшие двигательно-самоопределительные импульсы, необходимо оказывается оправданным. (Обозначенная П.Палиевским проблема «Пушкин и выбор русской литературой новой мировой дороги»11 близка и к общему пониманию Пушкина как русского «всего», и к задачам ныне предполагаемой работы, хотя - повторим - мы избрали для нее преимущественным предметом не межнациональные сопоставления, а «вертикальные», межэпохально-становящиеся соотношения и наращения.)

Далее, объектом теоретического осмысления является и сама категория идейно-художественного самоопределения национальной литературы. Разнообразие видов и аспектов осуществления литературой того, что можно назвать ее самоопределением (а также проблематика его ритма, его стадиальной специфики, его неравномерности по разным направлениям, степеней его решительности либо условности и проблематика его исторически оправданной повторности), тоже заведомо требуют от исследования теоретической оснащенности. Самоопределение русской литературы как проблема ее зарождения - не идентично ее самоопределительному же позднему взаимодействию со своим прошлым и с общеевропейской традицией, происходящему в иные эпохи; то, что можно назвать критерием либо принципом историзма, в названной области совершенно неотменимо. Не вызывает сомнения, что в нынешнюю эпоху распада, и складывания заново, национальных и межнациональных сообществ исторически выверенное общее знание в этой области актуально в высшей степени.

Наконец, особые методологические и профессиональные оттенки неизбежно придаются предлагаемому исследованию его сравнительными аспектами. Многоязычность использованного материала соответствует насыщенности понятия «европейская традиция». В пределах широкого европейского поля литературы сообщались одна с другой иногда прямо, но нередко через посредничество переводов, которые деятельно формировали как писателей (культурный кругозор, мировоззрение, мастерство), так и общественную среду: их соотечественников-читателей. Теоретическое осознание роли художественного перевода в процессах межнационального взаимодействия, национального самоопределения (и нарастания тесноты межнационального родства), как и осознание сугубой множественности ролей и функций перевода, является необходимой составной частью предпринимаемой работы. Опыт

Пушкина как переводчика, иных русских писателей как переводчиков привлекает наше внимание неоднократно и естественно; однако и обратное - а именно проблема переводимости самого Пушкина на иностранные языки, в языковую среду Европы и всего мира - получает в итоговой части нашего труда значительное место.

Это связано с теоретической весомостью не только проблемы перевода, но и проблемы мирового значения национального классика.

Фигура, поощрившая высокий взлёт родной литературы, признанной как одна из мировых вершин, не менее настоятельно требует осознания и её самой как высокой в мировом же смысле. (В последние годы вопрос о критериях этой высоты планомерно и неслучайно исследуется

12 в работах А.С.Курилова, и применительно именно к Пушкину .) Предлагаемая диссертация обращается к диалектике формирования отечественного и международного авторитета национального писателя-классика и со стороны принципиальных возможностей поэтического перевода, и со стороны того участия в этом процессе признания, которое пришлось на долю русского искусства в целом.

Заключение диссертации по теме «Теория литературы, текстология», Небольсин, Сергей Андреевич

Заключение

1. Достоевский Ф. Поли.собр.соч., т.26, Л., 1984, сЛ 14.

2. Палиевский П. Пушкин как человеческая задача русской литературы // День поэзии, М., 1969.

3. См.: Young A. The Great Divide. Redding, California, 1989; Бердяев H. Кризис искусства. M. 1918; Вейдле В. Умирание искусства. Париж, 1937; Степун Ф. Освальд Шпенглер и Закат Европы // Освальд Шпенглер и закат Европы. М., 1922; Струве Н. Православие и культура. М., 1992; Lipovetsky G. Le crepuscule du devoir: l'ethique indolore des nouveaux temps démocratiques. P. 1992.

4. Шевырёв С. Визит Бальзаку // Бальзак в воспоминаниях современников. М., 1986, с.314-315. (Статья рубежа 1830-40-х годов).

5. Курилов А. Гомеровский критерий в системе оценок А.С.Пушкина В.Г.Белинским // Пушкин и античность. М., 2001.

6. См.: Чаадаев П. Полн. собр. соч. и избранные письма, т.2, М., 1991, вклейка между с. 160 и 161.

7. Тургенев И. Полн. собр. соч. и писем. Соч., Т.12, М., 1986, с.342-343.

8. Платонов А. Собр.соч. в 3 тт., т.З, М., 1985, с.298.

9. См.: Непомнящий В. Пушкин. Русская картина мира. М., 1999, с.509; Земсков В. Литературный пантеон. Автор и произведение в межкультурной коммуникации // Литературный пантеон: национальный и зарубежный. М., 1999, с.15-16, 17.

10. Курилов А. Гомеровский критерий в системе оценок А.С.Пушкина В.Г.Белинским // Пушкин и античность. М., 2001.

11. Небольсин С. Пушкина подарил миру Большой театр // Большой театр. 224 сезон. N° 1(15), 1999. См. также: Бенуа А. Мои воспоминания. Кн. 1-3. М., 1980, с. 649; Хима Г. Пушкин как подтекст оперных либретто // Acta universitatis Debreceniensis. Slavica XXX. Debrecen. 2000.

12. См.: Самосознание европейской культуры XX века. М., 1991, с.60 (примеч. 41), 63 (примеч.71).

13. См.: Михайлов А. Историческая поэтика в контексте западного литературоведения // Историческая поэтика. Итоги и перспективы изучения. М., 1986, с.63-64;

Список литературы диссертационного исследования доктор филологических наук Небольсин, Сергей Андреевич, 2002 год

1. Аверинцев С. Древнегреческая поэтика и мировая литература // Поэтика древнегреческой литературы. М., 1981.

2. Агамбен, Дж. Apóstelos // Новое литературное обозрение, № 46 (2000).

3. Айтматов Ч. Белый пароход. М., 1980.

4. Александрова В. К 50-летию со дня рождения Есенина // Новое русское слово. 2.12.1945.

5. Алексеев М. Пушкин и мировая литература. Л., 1987.

6. Алексеев М. Русская культура и романский мир. Л., 1985.

7. Алексеев М. Сибирь в известиях западноевропейских путешественников и писателей. Иркутск, 1941.

8. Алексеев М.П. Стихотворение Пушкина «Я памятник себе воздвиг.». Проблемы его изучения. Л., 1967.9. АлкейиСафо. М., 1914.

9. Алпатов М. Русская историческая мысль и Западная Европа. XVIII первая половина XIX века. М., 1985.

10. Альтшулер А. Ненавидящая любовь (заметки о «Скифах» А.Блока) // Вопросы литературы. № 2, 19/2.

11. Английская поэзия в русских переводах (XIV XIX века). М., 1981.

12. Андрей Белый. О Блоке. М., 1997.

13. Андрей Белый. Мастерство Гоголя. М.-Л., 1934.

14. Античная лирика. М., 1968.

15. Аполло дор. Мифологическая библиотека. М., 1993.

16. Архив А.М.Горького (ИМЛИ РАН). Пг-рл 47-1-1.

17. А.С.Пушкин. К 200-летию со дня рождения. Статьи. Беседы.1. Библиография. М., 1999.

18. А.С.Пушкин в воспоминаниях современников. В 2 тт. М., 1985.

19. Ахматова А. О Пушкине. М., 1989.

20. Ашукин Н. Песни-стихи /7 Красная нива, т 35, 1926.

21. Байрон Д.Г. Полное собрание сочинений. В 3 тт. СПб, 1904-1905.

22. Бальмонт К. Избранное: Стихотворения. Переводы. Статьи. М.,1980.

23. Бар-Селла 3. Арафат и Шолохов // Окна. 2.06.1994.

24. Бар-Селла 3. Имя // Окна. 26.06.1997, 10.07.1997.

25. Батюшков К. Сочинения. Т.1, М., 1989.

26. Батюшков К. Полное собрание стихотворений. M.-JL, 1964.

27. Бахревский В. Виктор Васнецов. М., 1989.

28. Бахтин М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1979.

29. Бахтин М. Смелее пользоваться возможностями // Новый мир, 1970,11.

30. Бахтин М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.

31. Белкин И. О роли авторских примечаний в «Подражаниях Корану» Пушкина // Русско-зарубежные литературные связи. Уч. зап. Горьк. госуниверситета. Выпуск 145. Горький, 1971.

32. Белый А. Разговор о «Памятнике» // Московский пушкинист VII. М., 2000.

33. Бенуа А. Мои воспоминания. В 5 книгах. Кн. 1-3. М., 1980.

34. Бергман Ф.Г. Скифы, предки германских и славянских народов. Р/Д, 1914.

35. Берковский Н. О мировом значении русской литературы. Л., 1975.

36. Бердяев Н. Кризис искусства. М., 1918.

37. Бехер И. Любовь моя, поэзия. М., 1965.

38. Библия. Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета. М.,

39. Бирюков Ф. Художественные открытия Михаила Шолохова. М.,1980.

40. Бицилли П.М. Избранные труды по филологии. М., 1996.

41. Благой Д.Д. Душа в заветной лире. Очерки жизни и творчества Пушкина. М., 1977.

42. Благой Д. Мировое значение русской классической литературы. М.,1948.

43. Благой Д.Д. От Кантемира до наших дней. тт. I, И., М., 1972.

44. Благой Д. Пушкин великий русский национальный поэт. М., 1947.

45. Благой Д. Творческий путь Пушкина. М., 1961.

46. Блок А. Дневник. М., 1989.

47. Блок А. Собр.соч. в 8 тт., М.-Л, 1960-1963.

48. Блок А. Записные книжки. М., 1965.

49. Блюм А. Лишь слову жизнь дана. // Альманах библиофила. Вып.УИ.М., 1979.

50. Богословский Н. Тургенев. М., 1959.

51. Бодлер Ш. Цветы зла. М., 1970.• 53. Болдинские чтения. Горький 1976-1987 (Вып. 1-12); Нижний Новгород, 1988, 1990, 1991, 1993, 1994, 1997, 1998.

52. Большая советская энциклопедия. Т. 16, М., 1974.

53. Бонди С. О Пушкине. Статьи и исследования. М., 1978.

54. Бочаров С. О художественных мирах. М., 1985.

55. Бочаров С. О чтении Пушкина // Новый мир. 1994, № 6.

56. Бочаров С. «Памятник» Ходасевича // Ходасевич В. Собр.соч. в 4 тт., т.1, М., 1996.

57. Бочаров С.Г. Поэтика Пушкина. Очерки. М., 1974.

58. Бочаров С.Г. Сюжеты русской литературы. М., 1999.

59. Брюсов В. Собр.соч. в 7 тт., т.1, 2, М., 1973.

60. Буланин Д. Переводы и послания Максима Грека. Л., 1984.

61. Булгаков М. Собр.соч. в 5 тт., т.З, М., 1990.

62. Бунин. И. Собр.соч. в 6 тт., т.1, М., 198 /.

63. Бунин. И. Собр.соч. в 6 тт., т.5, М., 1988.

64. Бурсов Б. Национальное своеобразие русской литературы. Л., 1967.

65. Васильев В. Михаил Шолохов. Очерк жизни и творчества // Молодая гвардия. 1998, № 8, 9, 10.

66. В.Э.Вацуро. Записки комментатора. СПб, 1994.

67. Вейдле В. Умирание искусства. Париж, 1937.

68. Великий романтик. Байрон и мировая литература. М., 1991.71. Венок Пушкину. М., 1987.

69. Вересаев В. Пушкин в жизни. В 2 тт., М., 2001.

70. Вересаев В. Спутники Пушкина. В 2 тт., М., 2001.

71. Вернадский В. Начало и вечность жизни. М., 1989.

72. Вернадский В. Размышления натуралиста. Научная мысль как планетарное явление. М., 1977.76. «Вечные» сюжеты русской литературы. «Блудный сын» и другие. Новосибирск, 1996.

73. Взаимодействия культур и литератур Востока и Запада. Вып.1, М.,1992.

74. Взаимосвязи русской и зарубежной литератур. Лг., 1983.

75. Виноградов В. Стиль Пушкина. М., 1941.

76. Волков Г. Мир Пушкина. Личность. Мировоззрение. Окружение. М„ 1989.

77. Волошин М. Поэзия и революция. Александр Блок и Илья Эренбурх // Камена (Харьков), 1919, кн. 2.

78. Ворожейкина 3. Исфаханская школа поэтов и литературная жизнь Ирана в предмонгольское время. М., 1984.

79. Восприятие русской культуры на Западе. Очерки. Л., 1973.

80. Восток-Запад: Взаимодействие цивилизаций. М., 1992.

81. Временник Пушкинской комиссии. 1962, М.-Л., 1963.

82. Временник Пушкинской комиссии. 1963, М.-Л., 1966.

83. Временник Пушкинской комиссии. 1964-1981, Л., 1967-1985.

84. Временник Пушкинской комиссии. Вып. 20-24, Л., 1986-1991. 91. Временник Пушкинской комиссии. Вып. 25-27, СПб., 1993-1996.

85. Высоцкий С. Кони. М., 1988.

86. Вяземский П. Старая записная книжка. Л., 1929.

87. Гарсия Маркес Г. Сто лет одиночества. Роман. Повести и рассказы. М., 1979.

88. Гаспаров М. Поэт и культура. Три поэтики Осипа Мандельштама // De visu. 1993, № 10.

89. Гаспаров М.Л. Т опика и композиция гимнов Горация /7 Поэтика древнеримской литературы. Жанры и стиль. М., 1989.

90. Гачев Г. Ускоренное развитие литературы (на материале болгарской литературы первой половины XIX века), М., 1964.

91. Гвардини Р. Конец Нового времени // Вопросы философии, 1990, №

92. Гей Н. Проза Пушкина: поэтика повествования. М., 1989.

93. Гельд Г. Пушкин и Сафо. Пушкин и Анакреонт // Пушкин и егосовременники. Вып. 28-29, Д., 1930.

94. Гердер И.Г. Идеи к философии истории человечества. М., 1977.

95. Гершензон М. Мудрость Пушкина. М., 1919.

96. Гёте И.В. Фауст. М., 1969.

97. Гётевские чтения. 1984-1986. М., 1986; 1991. М., 1991; 1993. М., 1994; 1997. М., 1997.

98. Гиндин А. Некоторые проблемы реконструкции славянской культуры по данным ранневизантийских источников // Славянские культуры и мировой культурный процесс. Минск, 1987.

99. Гиппократ. Избранные книги. М., 1936.

100. Гоголь Н. Полн.собр.соч. в 14 тт., Л., 1940-1952.

101. Гоголь Н. Собр.соч. в 9 тт., т. 1-2. М., 1994.

102. Голенищев-Кутузов И. Итальянское Возрождение и славянские литературы ХУ-ХУ1веков. М., 1963.111. Гомер. Илиада. М., 1984.

103. Гомер. Илиада. Одиссея. М., 1967.

104. Гончаров И. Фрегат «Паллада». Л., 1986.

105. Гораций. Оды. Эподы. Сатиры. Послания. М., 1971.

106. Горбачёв Г. Вступительная статья к письмам А.Блока А.Ремизову // Литературный современник, 1933, № 5.

107. Греческие эпиграммы. M.-J1., 1935.

108. Грибанов Ст. Аз воздам. М., 1998.

109. Григорьев А. Литературная критика. М., 1967.

110. Григорьев А. Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина// Григорьев А. Искусство и нравственность. М., 1986.

111. Григорьева А., Иванова Н. Поэтическая фразеология Пушкина. М.,

112. Гудзий Н. Мировое значение русской литературы. М., 1940.

113. Гуль Р. Ледовый поход. М-., 1992.

114. Гуль Р. Скиф в Европе. Нью-Йорк, 1958.

115. Гульельми А. Группа 63 // Называть вещи своими именами. М.,1986.

116. Гумилёв Л. Биография научной теории, или Автонекролог // Гумилёв Л. Конец и снова начало. М., 1997.

117. Гумилёв Н. Стихотворения и поэмы. Л., 1988.

118. Гуминский В., Палиевский П. Движение русской литературы. М.,1998.

119. Гусев В. Личное и народное // Московский литератор. 1997, № 1.

120. Гюго В. Собор Парижской Богоматери. М., 1984.

121. Д. Стремя «Тихого Дона». Париж, 1974.

122. Данилевский И. Древняя Русь глазами современников и потомков (1Х-ХП вв.). Курс лекций. М., 1999.

123. Данилевский Н. Россия и Европа. М., 1991.

124. Дар. Русские священники о Пушкине. М., 1999.

125. Державин Г. Стихотворения. Л., 1957.

126. Десницкий В. Западноевропейские антологии и обозрения русской литературы // Десницкий В. Избранные статьи по русской литературе XVIII-XIX вв. М.-Л., 1958.

127. Добролюбов Н. Собр.соч. в 9 тт., т.6, М., 1963.

128. Долинин А. Русские писатели о Пушкине. Л., 1938.

129. Достоевский Ф. О русской литературе. М., 1987.

130. Дунаев М. Православие и русская литература. Ч. 1-У. М., 19961999.

131. Духовная культура донского казачества. Р/Д, 1998.

132. Евангельский текст в русской литературе ХУШ-ХХ веков. Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Петрозаводск, 1994; вып.2, 1998; вып.З,

133. Европейская поэзия XIX века. М., 1977.

134. Егоров Б. М.А.Булгаков «переводчик» Гоголя (инсценировка и киносценарий «Мертвых душ», киносценарий «Ревизора») // Ьжегодник РО Пушкинского Дома на 1976 г. Л., 1978.

135. Ермолаев Г. Михаил Шолохов и его творчество. СПб, 2000.

136. Есаулов И. Категория соборности в русской литературе. Петрозаводск, 1995.

137. Жирмунский В. Байрон и Пушкин. Пушкин и западные литературы. Л., 1978

138. Жирмунский В. Сравнительное литературоведение: Восток и Запад. Л, 1979.

139. Жуковский В. Сочинения. М., 1954.

140. Жуковский и литература конца XVIII-XIX векаю М., 1988.

141. Журавский А. Христианство и ислам. Социокультурные проблемы диалога. М., 1990.

142. Заболоцкий Н. Избранные произведения в 2 тт., М., 1972.

143. Заборов П.Л. Русская литература и Вольтер. XVIII первая треть XIX века. Л., 1978.153. «Загадки и тайны «Тихого Дона». Самара, 1996.

144. Зайцев В. Жанровая традиция «Памятника» в русской поэзии XX века // Филологические науки. 1999, № 3.

145. Зайцев В. Мотив «Памятника» в русской поэзии от Ломоносова и Пушкина до Бродского // Вестник Московского университета. Филология. 1998, № 1.

146. Замятин Д. Феноменология географических образов // Новое литературное обозрение. 2000, № 46.

147. Записки графа Сегюра о пребывании его в России. СПб, 1865.

148. Зарубежная эстетика и теория литературы XIX-XX вв. Трактаты, статьи, эссе. М., 1987.

149. Зелинский Ф. Из жизни идей. СПб, 1995.

150. Иванов В. Александр Пушкин и его время. Историческое повествование. Хабаровск, 1970.

151. Иванов-Разумник Р.В. Вершины. Александр Блок. Андрей Белый. Пг. 1923.

152. Иларион. Слово о Законе и Благодати. М., 1994.

153. Иностранцы о древней Москве. Москва XV-XVII веков. М., 1991.

154. Ирано-таджикская поэзия. М., 1974.

155. Историческая поэтика. Итоги и перспективы изучения. М., 1986.

156. История всемирной литературы. Т.1., М., 1983.

157. История советской литературы: новый взгляд. Ч. 1,2. М., 1990.

158. Казнина О. Русские в Англии. М., 1997.

159. Кандыба В., Золин П. Реальная история России. СПб, 1997.

160. Кибальник С. Художественная философия Пушкина. СПб, 1998.

161. Киселева JI. Мотивы жизни и смерти в «Тихом Доне» М.Шолохова // Вечные темы и образы в советской литературе. Грозный, 1989.

162. Киселева JI. «Память» и «открытие» в эпическом стиле М.Шолохова // Многообразие стилей советской литературы. Вопросы типологии. М., 1978.

163. Киселева Л.Ф. Пушкин в мире русской прозы XX в. М., 1999.

164. Киселева Л. Художественные открытия советского классического романа-эпопеи // Советский роман. Новаторство. Поэтика. Типология. М., 1978.

165. Классика и современность. М., 1991.

166. Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии. М.,1.l. Клейн Й. «Слово о полку Игореве» и апокалиптическая литература. К постановке вопроса о топике древнерусской литературы // Труды отдела древней русской литературы. T.XXXI, Л., 1976.

167. Клюев Н. Стихотворения и поэмы. Л., 1982.

168. Ключевский В. Литературные портреты. М., 1991.

169. Кожинов В. Маркиз де Кюстин как восхищенный созерцатель России // Москва, 1999, № 3.

170. Кожинов В. О принципах построения истории литературы (методологические заметки)//Контекст. 1972. М., 1973.

171. Козлов И. Полное собрание стихотворений. Л., 1960.

172. Козьма Прутков. Полное собрание сочинений. М.-Л., 1965.

173. Колодный Л. Кто написал «Тихий Дон». Хроника одного поиска. М., Голос, 1995.

174. Коломенский альманах 99. Выпуск третий. М., 2000.

175. Коменский Я.А. Великая дидактика. СПб, 1893.

176. Коменский Я.А., Локк Д., Руссо Ж.Ж., Песталоцци И.Г. Педагогическое наследие. М., 1987.

177. Конрад Н.И. Запад и Восток. М., 1972.

178. Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1991.

179. КотовсковВл. Шолоховская строка. Р/Д, 1988.

180. Крылатые слова по толкованию С.Максимова. М., 1955.192. Кузмин М. Сети. М., 1908.

181. Кузнецов Ю. Выходя на дорогу, душа оглянулась. М., 1978.

182. Купреянова Е., Макогоненко Г. Национальное своеобразие русской литературы. Очерки и характеристики. Л., 1976.

183. Кургинян М. Человек в литературе XX века. М., 1989.

184. Курилов А. В.Г.Белинский и В.И.Ленин: к истории понятия о мировом значении национальных литератур и писателей (условия икритерии мирового значения) // Мир филологии. М., 2000.

185. Курилов А. В.Г.Белинский о мировом значении А.С.Пушкина // Филологические науки. 2000, №№ 3, 4.

186. Курилов А. Гомеровский критерий в системе оценок А.С.Пушкина В.Г.Белинским // Пушкин и античность. М., 2001.

187. Лакшин В. «О, я хочу безумно жить.» // Наука и жизнь. 1980, № 8, с.111.

188. Латышев В. Известия древних писателей о Скифии и Кавказе // Вестник древней истории 1947-1950.

189. Лев Диакон. История. СПб, 1820.

190. Лейбниц и его отношение к Петру Великому. СПб-Лейпциг, 1873.

191. Леонтьев К. Восток, Россия и славянство. М., 1996.

192. Леонтьев К. Записки отшельника. М., 1992.

193. Леонтьев К. Избранное. М., 1993.

194. Лесскис Г. Пушкинский путь в русской литературе. М., 1993.

195. Лирика древнего Египта. М., 1965.

196. Литература и мифология. Лг., 1975.

197. Литература и религия. Шестые Крымские Пушкинские международные чтения: Материалы. Симферополь, 1996.

198. Литературное наследство. Т. 83, М., 1971.

199. Литературные манифесты западноевропейских романтиков. М.,1980.

200. Литературный пантеон: национальный и зарубежный. М., 1999.

201. Лихачев Д. Будущее литературы как предмет изучения // Новый мир. 1969, № 9.

202. Лихачев Д. Поэтика древнерусской литературы. Л., 1979.

203. Л.Н.Толстой в воспоминаниях современников. В 2 тт. М., 1978.

204. Ломоносов М. Избранная проза. М., 1986.

205. Ломоносов. Стихотворения. М., 1981.

206. Лотман Ю. Культура и взрыв. М., 1992.

207. Лотман Ю. Статьи по типологии культуры. Культура и информация. Тарту, 1970.

208. Луначарский А. Собр.соч. в 8 тт., т. 1, М., 1963.

209. ЛундбергЕ. Записки писателя. Берлин, 1922.

210. Мальчукова Т. Античное наследие и современная литература. Текст лекций. Петрозаводск, 1988.

211. Мальчукова Т. Античные и христианские традиции в поэзии А.С.Пушкина. Кн.1. Петрозаводск, 1997; Кн.2. Петрозаводск, 1998.

212. Мальчукова Т. Память поэзии. Петрозаводск, 1985.

213. Мальчукова Т. Филология как наука и творчество. Петрозаводск,1995.

214. Мандельштам Н. Вторая книга. Воспоминания. М., 1990.

215. Мандельштам О. Собр.соч. в 4 тт., М., 1991.

216. Махабхарата. Рамаяна. М., 1974.

217. Маяковский В.В. Полн.собр.соч. в 13 тт., т.2, М., 1956.

218. Маяковский В.В. Полн.собр.соч. в 13 тт., т.7, М., 1958.

219. Маяковский В.В. Полн.собр.соч. в 13 тт., т.10, М., 1958.

220. Медведев Р. Если бы «Тихий Дон» вышел в свет анонимно. -Вопросы литературы. 1989, № 8.

221. Меньшиков М. Должны победить //Новое время. 1914, 14 декабря.

222. Местергази Е.Г. Русское западничество и феномен Печерина // Начало. Сборник работ молодых ученых. Вып. IV. М.: Наследие, 1998.

223. Мильтон Дж. Потерянный рай. Стихотворения. Самсон-борец. М.,1976.

224. Минакова A.M. Поэтический космос М.А.Шолохова. О мифологизме в эпике М.А.Шолохова. М., 1992.

225. Мировое значение русской литературы XIX века. М., 1987.

226. Мифы народов мира. В 2 тт. М., 1991.

227. Михайлов А. Актуальные проблемы современной теории литературы // Контекст 1993. М., 1996.

228. Михайлов А. Античность как идеал и культурная реальность XVHI-XIX вв. // Античность как тип культуры. М., 1988.

229. Михайлов А. Гёте и отражения античности в немецкой культуре на рубеже XVIII-XIX вв. // Контекст 1983. М., 1984.

230. Михайлов А. Идеал античности и изменчивость культуры. //Быт и история в античности. М., 1988.

231. Михайлов А. Иоганн Беер и И.А.Гончаров // Контекст 1993. М.,1996.

232. Михайлов А. Об универсализме в русской и немецкой культурах // Московский наблюдатель. 1997, № 5.

233. Михальская Н. Образ России в английской художественной литературе IX-XIX вв. М., 1995.

234. Московский пушкинист. Ежегодный сборник. Вып. I-VII. М., Наследие, 1995-2000.

235. Музыкально-песенный фольклор Ленинградской области. В записях 1970-1980 гг. Вып. 2. Лг., 1984.

236. Мурьянов М.Ф. Из символов и аллегорий Пушкина. М., Наследие,1996.

237. Мурьянов М.Ф. Пушкин и Германия. М., 1999.

238. Мюллер Л. Значение Библии для христианства на Руси (от крещения до 1240 года) // Славяноведение, 1995, № 2.

239. Мяло К. Хождение к варварам, или вечное путешествие маркиза де Кюстина // Россия XXI. 1994, № 35.

240. Некрасов Н. Сочинения, Л., 1937.

241. Непомнящий В. Двадцать строк. Пушкин в последние годы жизни и стихотворение «Я памятник себе воздвиг нерукотворный» // Вопросы литературы. 1965, № 4.

242. Непомнящий В. Книга, обращенная к нам. «Евгений Онегин» как «проблемный роман» // Москва, 1999, № 6.

243. Непомнящий В. Поэзия и судьба. М., 1983.

244. Непомнящий В. Пушкин. Русская картина мира. М., 1999.

245. Новикова М. Пушкинский космос. Языческая и христианская традиции в творчестве Пушкина. М., 1995.

246. Новикова М., Непомнящий В. Юго-восточный Пушкин // Вопросы русской литературы. Межвузовский научный сборник. Вып. 4 (61). Симферополь, 1999.

247. Новый журнал иностранной литературы, искусства и науки. 1904,4.

248. Носова Г. Язычество в православии. М., 1975.

249. Нусинов И. Вековые образы. М., 1937.

250. Нусинов И. История литературного героя. М., 1958.

251. Нусинов И.М. Пушкин и мировая литература. М., 1941.

252. Овидий. Метаморфозы. М., 1938.

253. Октябрьская революция в советской прозе. Л., 1987.

254. Освальд Шпенглер и закат Европы. М., 1922.

255. Отечественная война 1812 года и русская литература XIX века. М.,1998.

256. Отцы и учители церкви III века. Т. 1, М., 1996.

257. Палиевский П. Внутренняя структура образа // Теория литературы. Основные проблемы в историческом освещении. Образ, метод, характер. М., 1962.

258. Палиевский П. Литература и теория. М., 1972.

259. Палиевский П. Пушкин и выбор русской литературой новой мировой дороги. М., 1974, № 6.

260. Палиевский П. Пушкин как человеческая задача русской литературы // День поэзии 1969. М., 1969.

261. Палиевский П. Русские классики. Опыт общей характеристики. М., 1987.

262. Палиевский П. Шолохов и Булгаков. Изд. 2-е, дополненное. М.,1999.

263. Памятники духовной литературы времён великого князя Ярослава I.M, 1844.

264. Панченко А. Русская культура в канун петровских реформ. JL,1984.

265. Парнас: Антология античной лирики. М., 1980.

266. Песни Донского казачества. Сталинград, 1937.

267. Петрарка Ф. Лирика. Автобиографическая проза. М., 1989.

268. Петроник. Идея Родины в советской поэзии // Русская мысль. София, 1921, № 1-2.

269. Петросов К. «Пушкинскую руку жму, а не лижу». Стихи Ахматовой, Есенина, Маяковского, Цветаевой о Пушкине // Коломенский альманах '99. Вып. третий. М., 1999.

270. Песни и романсы русских поэтов. JL, 1966.

271. Платонов А. Собр.соч. в 4 тт., М., 1993-1994.

272. Платонов М. Домашние и дикие // Дело народа, 1918, 4 мая.

273. Платонов М. Скифы ли? Ч Мысль. Сб. 1 Пг. 1918.

274. Плещеев А. Полн. собр. стихов. М.-Л., 1964.

275. Повесть временных лет. М., 1978.

276. Поздняя латинская поэзия. М., 1982.

277. Позов А. Метафизика Пушкина. М., 1998.

278. Полетаев Е., Пунин Н. Против цивилизации. Пг. 1918.

279. Поэзия и проза Древнего Востока. М., 1973.

280. Поэтика древнеримской литературы: жанры и стиль. М., 1989.

281. Преодоление трагедии. «Вечные вопросы» в литературе, м., 1989.

282. Прийма К. С веком наравне. Р/Д, 1981.

283. Прийма К. «Тихий Дон» сражается. Р/Д, 1972.

284. Пришвин М. Большевик из Балаганчика // Воля страны. 1918, 16 февраля.

285. Проблемы современного пушкиноведения. Межвузовский сборник научных трудов. Л., 1986.

286. Прокопович Ф. Вещи и дела, о которых духовный учитель народу христианскому проповедовать должен. М., 1784.

287. Прохоров Г. Памятники переводной и русской литературы Х1У-ХУ веков. Л., 1987.

288. Пумпянский Л. Об оде Пушкина «Памятник» // Вопросы литературы, 1977, № 8.

289. Пушкин А. Полн.собр.соч. в 16 тт., М.-Л., 1937-1949 (Доп.том 1959).

290. Пушкин А. Полн.собр.соч. в 10 тт., Л., 1977-1979.

291. Пушкин А. Переводы и переложения. М., 1999.

292. Пушкин: Временник Пушкинской комиссии. Т.1-6, М.-Л., 19361941.

293. Пушкин в русской философской критике. М., 1990.

294. Пушкин в странах зарубежного Востока. М., 1979.

295. Пушкин и античность. М., «Наследие», 2001.

296. Пушкин и его современники. Материалы и исследования. Вып. 128. СПб 1903-1917 (1914-1917 Пг). Вып. 29-39. Л, 1927-1930.

297. Пушкин и Есенин. Есенинский сборник. Новое о Есенине. Вып. V.

298. Пушкин и классические древности. СПб, 1999.

299. Пушкин и литература народов Советского Союза. Ереван, 1975.

300. Пушкин и мир Востока. М., 1999.

301. Пушкин и русская литература. Рига, 1986.

302. Пушкин: Исследования и материалы. Т. 1-15, M.-JL, 1956-1995.

303. Пушкин и теоретико-литературная мысль. М., 1999.

304. Пушкинская эпоха и христианская культура. Вып. I-XIII. СПб, 1993-1997.

305. Пушкинские чтения. Таллин, 1990.

306. Пушкинский сборник. Л., 1977.

307. Раскольников Ф. Место античности в творчестве Пушкина // Русская литература. 1999, № 4.

308. Рассовская Л. Особенности создания черт национального характера в лирике Пушкина // Проблемы истории и поэтики реализма. Вып. 3. Куйбышев, 1978.

309. Резников В. Размышления на пути к вере (о поэзии Пушкина). М.,1997.

310. Роднянская И. Стихотворение «Блажен в златом кругу вельмож.» пропущенное звено в разговоре о назначении поэта // Московский пушкинист - VII. М., 2000.

311. Розанов В.В. О Пушкине. Эссе и фрагменты. М., 2000.

312. Роль традиции в литературной жизни эпохи. Сюжеты и мотивы. Новосибирск, 1995.

313. Россия в первой половине XVI в.: взгляд из Европы. М., 1997.

314. Россия, Запад, Восток: встречные течения. К 100-летию со дня рождения академика М.П.Алексеева. Л., 1996.

315. Россия и Запад-: диалог культур. М., 1994.

316. Россия между Европой и Азией: евразийский соблазн. М., 1993.

317. Рубцов Н. Последняя осень. М., 1999.

318. Русская душа. Тысяча лет отечественного любомудрия. М., 1994.

319. Русская критическая литература о произведениях Н.В.Гоголя. Ч.З., М., 1902.

320. Русская стихотворная пародия. Л., 1960.

321. Русская эпиграмма. Л., 1988.

322. Русский венок Байрону. М., 1988.

323. Русский космизм. Антология философской мысли. М., 1993.

324. Русское зарубежье в год тысячелетия крещения Руси. М., 1991.

325. Саккетти Ф. Новеллы. М.-Л., 1962.

326. Самосознание европейской культуры XX века. М., 1991.

327. Сборник писем и материалов Лейбница, относящихся к России и Петру Великому. СПб, 1873.

328. Салямон С.Л. О мотивах переложения Пушкинской оды Горация «Ехе§1 топишепШт.» // Новое литературное обозрение. 1997, № 26.

329. Сахаров Н. Русское народное чернокнижие. СПб, 1997.

330. Светлое имя Пушкина. М., 1988.

331. Сегюр Ф.-П. Поход в Россию. М., 1913.

332. Семанов С. В мире «Тихого Дона». М., 1987.

333. Семанов С. Православный «Тихий Дон». М., 1999.

334. Семанов С. «Тихий Дон» литература и история. М., 1982.

335. Семенов Ю. Социальная философия А.Тойнби. Критический очерк. М., 1980.

336. Семенов-Зусер С. Скифская проблема в отечественной науке. Харьков, 1947.

337. Сербиненко В.В. Владимир Соловьев. Запад, Восток и Россия. М., Наука, 1994.

338. Симонов К. Сегодня и давно. М., 1974.

339. Скатов H. Кольцов. М., 1983.

340. Скатов Н. Пушкин. Русский гений. М., 1999.

341. Сквозников В. Пушкин. Историческая мысль поэта. М., 1999.

342. Скифы. Сборник. I. СПб, 1917.

343. Скифы. Сборник. II. СПб, 1918.

344. СкржинскаяМ. Скифия глазами эллинов. СПб, 1998.

345. Словарь латинских крылатых выражений. М., 1988.358. Слово о книге. М., 1969.

346. Слово о полку Игореве. Д., 1967.

347. Смирнов И. О древнерусской культуре, русской национальной специфике и логике истории // Wiener Slavistischer Almanach. Bd.28. Wien, 1991.

348. Солженицын А.И. Бодался теленок с дубом. Очерки литературной жизни. 2-е изд., исправленное и дополненное. М., 1996.

349. Соловьев В. Соч. в 2 тт., М., 1990.

350. Соловьев В. Стихотворения и шуточные пьесы. Д., 1974.

351. Соловьев В. Философия искусства и литературная критика. М.,1991.

352. Солоневич И. Народная монархия. М., 1991.

353. Сонеты Шекспира в переводах С.Маршака. М., 1949.

354. Сорокин П. Существенно важные черты русской нации в двадцатом веке // Молодая гвардия. 1990, № 10.

355. Сорокин П. Человек. Цивилизация. Общество. М., 1992.

356. Сохряков Ю. Художественные открытия русских писателей о мировом значении русской литературы. Книга для учителей. М., 1990.

357. Стенник Ю. Пушкин и русская литература XVIII века. СПб, 1995.

358. Стихотворения Анакреона Теосского. СПб, 1829.

359. Стихотворения Анакреона Тийского. СПб, 1794.

360. Струве Н. Православие и культура. М., 1992.

361. Сурат И. Жизнь и лира. М., 1995.

362. Сурат И. О «Памятнике» // Новый мир. 1991, № 10.

363. Сурат И. Пушкин. Биография и лирика. М., 2000.

364. Сурат И. Пушкин как религиозная проблема // Новый мир. 1994,1.

365. Сыркин А. «Черное солнце» // Краткие сообщения Института народов Азии. № 80. Литературоведение. М., 1965.

366. Тамарченко Е. Факт бытия в реализме Пушкина // Контекст 1991. М., 1991.

367. Тахо-Годи А. Жанрово-стилевые типы пушкинской античности // Писатель и жизнь: Сб. историко-литер., теорет. и крит. ст. Вып. 6. М., 1971.

368. Тахо-Годи А. Солнце как символ в романе Шолохова «Тихий Дон» И Филологические науки. 1972, № 2.

369. Тахо-Годи А. Эстетическо-жизненный смысл античной символики Пушкина // Писатель и жизнь. Вып. 5, М., 1968.

370. Творчество А.С.Пушкина: Материалы советско-американского симпозиума в Москве. Июнь 1984. М., 1985.

371. Творчество М.Шолохова в советской и зарубежной критике. М.,1986.

372. Творчество Пушкина и зарубежный Восток. М., 1991.

373. Тейяр де Шарден П. Феномен человека. М., 1965.

374. Тертуллиан. Творения. Киев, 1910.

375. Тимирязев К. Собр.соч. в 10 тт., т. IX, М., 1939.

376. Тихомиров М. Древняя Русь. М., 1975.

377. Тойбин И. Пушкин. Творчество 1830-х годов и вопросы историзма. Воронеж, 1976.

378. Токарев С. История зарубежной этнографии. Л., 1978.

379. Толстой А.К. Собр.соч. в 4 тт., т. 1, М., 1969.

380. Толстой JI.H. Том 48, М., 1952.

381. Толстой JI.H. Том 52, М., 1952.

382. Томашевский Б. Пушкин и Франция. Л., 1960.

383. Топер П. Перевод в системе сравнительного литературоведения. М., 2000.

384. Топоров В. Слово и преемственность («логосная структура»): «Проглас» Константина Философа // Russian Literature. Amsterdam. 1988. XXXIII-I.398. Триодь постная. М., 1992.

385. Трубецкой С. Сочинения. М., 1994.

386. Тураев С. Революция во Франции и немецкая литература. М.,1997.

387. Турбин. В. Жил, как писал, и писал, как жил // Новый мир, 1978,3.

388. Тургенев И. Полн.собр.соч. и писем. Соч. т. 12, М., 1986.

389. Тынянов Ю. Архаисты и новаторы. Л., 1929.

390. Тынянов Ю., Якобсон Р. Проблемы изучения литературы и языка //Новый Леф, 1928, № 12.

391. Тютчев Ф. Россия и Запад: книга пророчеств. М., 1999.

392. Тютчев Ф. Стихотворения. Письма. М., 1978.

393. Уайт А. Русская политика самосохранения // Молодая гвардия. 1990, № 4.

394. Удодов Б. Пушкин: художественная антропология. Воронеж, 1999.

395. Ульянов Н. «Басманный философ» // Вопросы философии. 1990,

396. Ульянов Н. Диптих. Нью-Йорк, 1967.

397. Ульянов Н. Комплекс Филофея // Образ. № 2 (6), 1996.

398. Университетский пушкинский сборник. М., 1999.

399. Федоров В. О природе поэтической реальности. М., 1984.

400. Фейнберг И. Читая тетради Пушкина. М., 1985.

401. Фет А. Полное собрание стихотворений. Л., 195У.

402. Фирдоуси. Шахнаме. М., 1989.

403. Флоренский П. Сочинения. Т.2. М., 1990.

404. Фомичев С. Поэзия Пушкина (творческая эволюция). Л., 1986.

405. Фомичев С. Пушкин и древнерусская литература // Русская литература. 1987, № 1.

406. Формозов А. Классики русской литературы и историческая наука. М., 1995.

407. Ханцев В. Теория литературы. М., 1999.

408. Херасков М. Кадм и Гармония. М., 1789.

409. Хима Г. Пушкин как подтекст оперных либретто // Acta universitatis Debreceniensis. Slavica XXX. Debrecen, 2000.

410. Хлебников В. Творения. М., 1986.

411. Хлодовский Р. Франческо Петрарка. Поэзия гуманизма. М., 1974.

412. Христианская культура. Пушкинская эпоха. Вып. X. СПб, 1996.

413. Христианство и русская литература. СПб, 1994.

414. Цветаева М. Собр.соч. в 7 тт., т. 6, М., 1995.

415. Чаадаев П, Полн.собр.соч. и избр.письма, т. 1, 2. TvL, 1991.

416. Человек читающий. Homo legens. Писатели XX в. о роли книги в жизни человека и общества. М., 1989.

417. Черепнин Л. Исторические взгляды классиков русской литературы. М., 1968.

418. Чехов А. Полн.собр.соч. и писем в 30 тт. Письма, т. 6., М., 1978.

419. Шадури В. Пушкин и грузинская общественность. Тбилиси, 1966.

420. Шаляпин Ф. Литературное наследство. Письма. Т.1., М., 1976.

421. Шевырёв С. Визит Бальзаку // Бальзак в воспоминаниях современников. М., 1986.

422. Шевырёв С. История русской словесности. М., 1846.

423. Шевырёв С. Стихотворения. JL, 1939.

424. Шолохов в современном мире. JI. 1977.

425. Шолохов на изломе времени. Статьи и исследовательские материалы к биографии писателя. Исторические источники «Тихого Дона» Письма и телеграммы. М., 1995.

426. Шолоховские чтения 2000. Творчество писателя в национальной культуре России. Р/Д, 2000.

427. Шоу Б. Избранное. М., 1953.

428. Шустов А.Н. Александрийский столп // Russian Literature. Amsterdam. 1996, Vol. 39, № 3.

429. Щеголев П. Дуэль и смерть Пушкина. М., 1987.

430. Эккерман И.П. Разговоры с Гёте. М., 1981.

431. Эсхил. Трагедии. М., 1978.

432. Эткинд Е. Разговор о стихах. М., 1970.

433. Якубович А. Античность в творчестве Пушкина // Пушкин. Временник Пушкинской комиссии. Вып. 6. M.-JL, 1941.

434. Японские легенды. М., 1997.

435. Ady Е. Ôsszes versei. Budapest, 196i.

436. Allen, G.F. Tendi: six examples of Swahili classical poetry. N.Y.,1971.

437. Anfânge des russischen Futurismus. Wiesbaden, 1963.

438. Apuleius. Apologie. Florides. Paris, 1971.

439. Balandier, G. Le désordre: Eloqe du mouvement. P. 1998.

440. Barthélémy, J.J.Voyage du jeune Anacharsis en Grèce dans le milieu du quatrième siècle avant l'ère vulgaire. T. 1-2. Paris, 1788.

441. Baudelaire, Ch. Les fleurs du mal. Paris, 1967.

442. Blake W. Poetry and prose. Bloomsbury, 1932.

443. Byron G.G. The complete works. In one volume. Paris, 1837.

444. Cadot, M. La Russie dans la vie intellectuelle Française (1839-1856). Paris, 1967.

445. Carlyle T. On heroes, hero-worship and the heroic in history. L. 1841.

446. Chamisso A. Gedichte. Berlin, 1973.

447. Curtius E.R. Europäische Literatur und Lateinisches Mittelalter. Bern und München, 1984.

448. Dante Alighieri. La Divina Commedia. Milano, 1964.

449. Dobringer F. Der Literaturkritiker R.V.Ivanov-Razumnik und seine Konzeption des Scythentums. München, 1991.

450. Domokos P. Szkitiâtôl Lapponiâig. Bp. 1990.

451. Duchinski F. Le monument de Novgorod, études sur les peoples indoeuropéens et touraniens et en particulier sur les Slaves et les Moscovites. Paris, 1862.

452. Eliot T.S. The Sacred Wood. London, 1950.

453. Garcia Marques G. A Kisértet hajö utolsô utja // Nagyvilâg. 1974, № 3.

454. Gardiner A.H. Hieratic papyri in the British museum. London, 1935.

455. Gautier Th. Emaux et camées. Paris, 1895.

456. Goethe J.W. Briefe. Bd. III. Berlin, 1970.

457. Goethe J.W. Faust. Berlin, 1989.

458. Goethe J.W. Gesammelte Gedichte. Berlin, 1964.

459. Heine, H. Gesammelte Gedichte. Kiew, 1938.

460. Histoire de la littérature russe. Le XX siècle. L'âge d'argent. Paris,1987.

461. Hoffman, S. Scythian Theory and Literature // Art, Society, Revolution in Russia 1917-1921. Stokholm, 1979.

462. Horatius Flaccus, Q. Opera omnia. Lipsiae, 1828.

463. Hosking, G. Russia. People & Empire. 1552-1917. L. 1997.

464. Ivanov, V. (V.l.) Simbolismo // Enciclopedia Italiana di scienze, lettere edarti. T. 31, 1936, c. 793-795.

465. Jugend. München. 1904, № 9, 12.

466. Kermode F. Forms of Attention. Ch. 1985.

467. KermodeF. The Classic. L. 1975.

468. Kilian I. Iskoladrâma Nagy Péter orosz cârrol 1698-böl (Gladiator Moscus) // Irodalomtörteneti Közlemenyek. Bp. 1975, № 2.

469. Kluge R.D. Westeuropa und Russland im Weltbild Aleksandr Bloks. München, 1964.

470. Koestler A. Darkness at Noon, London, 1940.

471. Lachmann R. Imitatio und Intertextualität. Drei russische Versionen von Horaz «Exegi monumentum» // Poetica. Bd. 19, 1987.

472. Luther M. Werke. Kritische Gesamtausgabe (Weimarer Ausgabe). 23 Band. Weimar, s.a.

473. Marx K., Engels F. Werke. B. 29. Berlin, 1963.

474. Mc Darnel T. The Agony of the Russian Idea. Princeton, 1996.

475. OvidiusNaso P. Metamorphoses. Leipzig, 1977.

476. Petrarca F. Il Canzoniere. Milano, 1975.

477. Pieze, A. Die Idealisierung der Naturvölker des Nordens in der griechischen und römischen Literatur. F/M.1875.

478. Russen und Russland aus deutscher Sicht. 9-17 Jahrhundert. München.1988.

479. San Francesco d'Assisi. I Fioretti. Roma, 1926.

480. Shakespeare W. A midsummer night's dream. N.-Y.,1963.

481. Shakespeare W. Sonnets. M. 1965.

482. Shinyakuseisho. The New Testament. Tokyo, 1983.