И. С. Тургенев в контексте русско-европейских литературных связей: Проблемы биографии и творчества тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.01.01, доктор филологических наук Генералова, Наталья Петровна

• Генералова, Наталья Петровна
• доктор филологических наук
• 2001

Оглавление диссертации доктор филологических наук Генералова, Наталья Петровна

Глава I. Возвращение.

Воспоминания М. М. Стасюлевича. — Последнее письмо Пьеру Тургеневу. — Н. А. Орлов. "Велите снять кандалы. " Отпевание на rue Daru. Запись в церковной книге. — Письмо А. А. Мещерского к А. В. Топорову. — П. Виардо, Э. Ренан и его речь на Gare du Nord. Тургенев — критик Ренана. 5-й акт «Калибана». — Прощальное слово Эдмона Абу. — Тургенев и Международный литературный конгресс в Париже 1878 г. «Комплиментик» французам и Виктору Гюго. Был ли Петр I разбойником? Спор об авторских правах и неизвестный отклик на него Э. Ренана. — Забытое слово Г. Н. Вырубова. Снова Герцен. — Vivos vocoi Mortuos plango! Воскресная проповедь о. Н. Кладницкого.

Глава II. «И острый галльский смысл .»Тургеневи Франция.

Тургенев на «литературной арене Европы». Несколько слов о «западничестве» Тургенева. — 1843 г. Знакомство с П. и Л. Виардо. Отъезд в чужие края в 1845 г. Только ли «за ними» и «для них»? — Пиренеи. «Самое счастливое время моей жизни». Жорж Санд пытается «спасти» Consuelo. — Jlyu Виардо — друг и соратник Тургенева. Об одном «темном месте» в письме Луи Виардо. Письмо М. Бакунина 1845 г. в «La Reforme». — «Записки охотника» и «Quelques chasses en Russie» Луи Виардо. — 1845 г. «Les Nouvelles russes de Nicolas Gogol». Похвалы Сент-Бева и Белинского. Особое мнение Достоевского: «галиматья, вместо Гоголя». Последняя точка в споре о том, кто переводил Гоголя. — Публично объявленная программа деятельности в «Illustration». Тургенев — «агент» Белинского на Западе. — 1847 г. Тургенев у истоков обновленного «Современника». Забытая гипотеза М. К. Азадовского. Pro et contra. Кто был автором «Современных заметок»? — Полина Виардо или Лола Монтес? — 1876 г. Ненаписанная статья о Жорж Санд. «Одна из наших святых.» — «Самое последнее слово» Ф. М. Достоевского. — Был ли Рудин французом? Русский эпизод в романе Ж. Санд «Francia». — Статья Э. Золя о Ж. Санд. Апология Дон-Кихота. — Дон-Кихот из Тараскона на rendez-vous с русскими нигилистами. Тургенев и Альфонс Доде.

Глава III. «Долг Madame Recamier». Тургенев и Герцен.

Предыстория. Н. И. Тургенев и его книга «La Russie et les Russes». — И. С. Тургенев и семья декабриста Н. И. Тургенева. Смерть реальная и мнимая. — Лекция В. Рольстона о России в 1870 г. — Английские дебаты о французских делах. Тезис Эштона Уэнтворта Дилька. — Луи Виардо и М. Дюкан о Коммуне. Н. И. Тургенев — жертва Парижской коммуны. Два некролога. — Одно свидетельство Н. И. Сазонова. Кто был собеседником И. С. Тургенева в 1845 году? — В. А. Жуковский обвиняет Н. И. Тургенева. — «Страсти» по маркизу де Кюстину. Ф. И. Тютчев, братья Тургеневы, П. А. Вяземский. — О. де Бальзак получает «пощечину», предназначенную Кюстину. — Был ли Пушкин «варваром»? «Цивилизация и дикие племена» Петра Лаврова. — Сазонов об И. С. Тургеневе и Герцене. «Записки охотника» как «неизвестный» ответ А. де Кюстину. — Герцен о Сазонове. Спор о цивилизации. — «Еще вариация на старую тему» (Письмо к И. С.). «Концы и начала». «Славянофил» Герцен против «западника» Тургенева. — "Призраки" и "Довольно" как предтечи романа «Дым». — Adieux de Fontenbleau. Смерть Герцена.

Глава IV. Одинокий пир «русского философа». «Довольно».

Призраки». «Дым».

Тургенев после «Отцов и детей». 1862 год. В дыму петербургских пожаров. Арест Н. Г. Чернышевского в воспоминаниях Вл. Соловьева. Решение принято. — Тихий домик на Фурштадтской. Графиня Е. Е. Ламберт. — Визит одной дамы на rue Rivoli в 1862 г. Таинственный знак в «философской» тетради Тургенева. — Когда было написано «Довольно»? Диалог культур: Шекспир против Шиллера. Некоторые «мысли» из «Апологии христианской религии» Блеза Паскаля. История a vol d'oiseau. — «Призраки» для журнала, ставшего «призраком». «Торжество победителей» или «поминки» на развалинах Трои? — «Возвращение» Ф. М. Достоевского. Четыре лагеря теоретиков. Новые вариации на старые темы. С кем спорил Потугин? — Перечитывая Белинского. Любил ли Белинский Россию? — Хрустальный дворец на запоре. Прекрасный Алкивиад и русские варвары. Кое-что по поводу «стоптанных башмаков». — Читал ли Потугин первое «Философическое письмо» П. Я. Чаадаева? Реплика М. А. Дмитриева. — Неразгаданный криптоним. Еще раз о прототипе Потугина. «Apologia pro vita теа» патера Владимира Печерина. Открытие П. Уоддингтона: Сократ Потугин и Литвинов— одно лицо. —«И.» или «П.»? — Вернулся ли Литвинов в Россию ?

Глава V. Тургенев и Фет. Незавершенный спор.

Несколько слов о современном состоянии вопроса. — Письмо Фета к С. В. Энгельгардт от 27 марта 1881 года. — О дате первого знакомства Тургенева и Фета. — Тургенев в доме декабриста М. Ф. Орлова. — Н. В. Гоголь о Тургеневе и Фете. — Встреча в Волкове в 1853 г. Визит Фета в Спасское в 1853 г. — Тургенев — редактор Фета. — Поэтические послания. Петербург в «Призраках» и в поэзии Фета. — Фет в «Дворянском гнезде». К вопросу о генезисе образа Михалевича. — «Под небом Франции.». — Фет и Тургенев о роли дворянского сословия в России.—'Гете и его «Фауст» в интерпретации Тургенева и Фета. Финал трагедии и финал романа. — «Das Ewig-Weibliche». Вл. Соловьев и Фет. — За что был спасен Фауст?

Глава VI. Можно ли спорить о Тютчеве?

Тургенев — редактор Тютчева и Фета. — Тютчев — ученик Пушкина? Особое место В. Г. Белинского. — «.Сделать из него совсем другой народ.».

Был ли Тютчев «национально-всемирным поэтом»? — Фет вступает в спор с Тургеневым. — Две статьи о Тютчеве. — Почему у чукчей нет Анакреона, и почему Фет не был шовинистом. — «Вот наш патент на благородство.» — Тютчев о «Дыме». Об авторе эпиграммы «И дым отечества нам сладок и приятен.» (Тютчев или Вяземский?). —Девицы Тютчевы, Софи Мещерская и

Тургенев. — Поэтические послания Тютчева и Фета.— Почему Тургенев не написал статью о Фете? — А. В. Дружинин и В. П. Боткин — критики Фета. 1856 г. «Рододендрон». — Необычный отклик на Пушкинские речи Тургенева и Достоевского. Фет о народности литературы.

Глава VII. Тургенев в письмах С. Энгельгардт к А. Фету.

Салон сестер Новосильцевых. — «Таинственная незнакомка» An. Григорьева. — «Дворянское гнездо». «Накануне». — «Отцы и дети». — «Призраки» и «Довольно». Несостоявшееся сотрудничество с Тургеневым. — Споры вокруг Тургенева и Л. Толстого. — «Культ страстей» в «Дыме». С. Энгельгардт против Толстого и Фета. — «.Всякая женщина полюбила бы Вронского.» — «Несчастная». — Споры об идеалах. Виноват ли Грановский?

Новь». — И снова Тургенев! Речь о Пушкине. — Смерть И. С. Тургенева. Тургенев в статье Фета «Фамусов и Молчалин». Запоздалый отклик на роман Достоевского «Бесы». — Тургенев в воспоминаниях С. Энгельгардт.

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «И. С. Тургенев в контексте русско-европейских литературных связей: Проблемы биографии и творчества»

У нас — русских — две родины: наша Русь и Европа.»

Ф. М. Достоевский)

И все же он одержал победу на литературной арене Европы, хотя явился на нее с притуплённым мечом»

Георг Брандес)

Обстоятельства заставили его стать гражданином мира, но всеми своими корнями он по-прежнему был в родной почве»

Генри Джеймс)

Вы всегда оставались верным России, и хорошо поступали, ибо тот, кто не любит своего отечества всецело, слепо, до глупости, останется навсегда человеком только наполовину» (Из речи Э. Абу над гробом И. С. Тургенева)

Нам внятно все — и острый галльский смысл, И сумрачный германский гений.»

А. Блок. Скифы)

Ни к кому другому из современников Тургенева не приложимы в такой степени последние строки, как к И. С. Тургеневу.

Большинство людей, общавшихся с ним, были поражены тем свойством его ума и натуры, которое Ф. М. Достоевский определит как «всемирную отзывчивость» русского человека. Может быть, именно это свойство было причиной позднейшей неприязни, возникшей между двумя великими писателями. Достоевскому хотелось видеть Тургенева более «русским», более последовательным, менее «отзывчивым» на веяния времени, хотя именно последнее качество сделало писателя «своим» не только в России, но и в Европе.

В самом деле, приехав, подобно многим другим русским юношам, «доучиваться» в Берлин в 1838 году, Тургенев, спустя четверть века, мог с полным правом сказать, что его произведения пользуются в Германии значительным успехом. В этих словах не было ни малейшей доли преувеличения. Что касается Франции, то здесь его имя стало известно читающей публике уже с середины 1850-х годов, когда вышел в свет первый перевод «Записок охотника». К середине 1870-х Тургенев был не только принят в круг Флобера, но и признан «мэтром». И французы, и немцы не просто оценили талант русского писателя, он стал для европейцев полномочным представителем своей родины, своей культуры.

Когда мы говорим, что Тургенев был «западником», необходимо помнить, что он и не мог им не быть. Все образованные люди его времени стали западниками, так сказать, от рождения (в том числе будущие славянофилы). Гувернантки и учителя, приставленные к дворянским детям, были из немцев, из французов, или из англичан. Родовые библиотеки едва ли не большей частью состояли из иностранных книг. Писали письма, сочиняли первые стихи, разговаривали, в основном, по-французски, а нередко, как было в семье Тургенева, по-французски даже и молились. Учиться посылали за границу, поскольку в русскую науку не верили. Особенность же Тургенева состояла в том, что он сумел сохранить свое «западничество» до конца, хотя не раз и ему приходилось разочаровываться в «стране святых чудес».

В отличие от А. С. Хомякова, Ф. И. Тютчева, И. В. Киреевского, А. И. Герцена, Ап. Григорьева или Ф. М. Достоевского, «преодолевших» свою приверженность европейским идеям, Тургенев оставался верным идеалам молодости, в чем не раз признавался с гордостью. Следует также сказать, что он был, может быть, единственным «правоверным» западником среди тех, кто дожил до реформы 1861 года и пережил ее. Прав был Н.Н.Страхов, писавший, что «западники должны вполне гордиться Тургеневым и с великим почетом вписать его имя в историю нашей литературы. Из всех значительных писателей он один остался почти вовсе чужд того, что в нашем обществе принято называть "элементами славянофильства". Он первый не подходит под общий закон, по которому наши писатели сперва подчиняются влиянию Запада, но, по мере созревания своих сил, начинают обнаруживать стремления, вытекающие из самобытного духовного строя их родины».1

Означал ли «европеизм» Тургенева отсутствие в нем той «духовной самобытности», о которой так беспокоился Н. Н. Страхов, многозначительно назвавший собрание своих критических статей «Борьба с Западом в нашей литературе»? Очевидно, нет. Свидетельством тому являются многочисленные отклики представителей разных национальностей, видевших в личности и творчестве Тургенева именно воплощение русского ума, русской жизни, русского национального своеобразия. Недаром Дж. Голсуорси писал: «Старательно причисляя Тургенева к "западникам", они <критики — Н. Г> не замечали, что не столько Запад повлиял на него, сколько он на Запад. Тургенев достиг исключительного положения сам по себе: он был поэтом от природы, самым утонченным поэтом, который когда-либо писал романы. Именно это отличало Тургенева от его великих русских современников и объясняло его выдающееся место в литературе и влияние на Запад».2

Не менее впечатляюща оценка творчества Тургенева, данная знаменитым американским писателем Генри Джеймсом (1843-1916), который познакомился с русским писателем в 1875 г. и называл его в своих письмах не иначе как «великим л московским писателем» и «бессмертным Иваном Сергеевичем». Еще до личного знакомства Джеймс опубликовал в 1874 г. рецензию на сборник немецких переводов Тургенева, где писал: «Он рисует русский тип человеческой натуры, и только этот тип привлекает его, волнует, вдохновляет. Как у всех великих писателей, его произведения отдают родной почвой, и у того, кто прочел их, появляется странное ощущение, будто он уже давно знает Россию. .»4

1 Страхов Н. Н. Поминки по Тургеневе // Страхов Н. И. Критические статьи об И.С.Тургеневе и Л.Н.Толстом (1862-1885). 5-е изд. Киев. 1908. С. 137. Статья опубликована впервые в газ. «Русь» (1883, 1 декабря).

2 Голсуорси Дж. Собр. соч. в 16-ти т. М. 1962. Т. 16. С. 397.

3 Henry James letters, ed. L. Edel. V. II. London. 1975. P. 10-74. Цит. по: Шершевская M. A. Генри Джеймс и его роман «Женский портрет» II Джеймс Г. Женский портрет. М. 1984. С. 543.

4 Цит. по: Джеймс Г. Женский портрет. С. 496.

Эту мысль Джеймс сформулировал еще ярче в своей некрологической статье о Тургеневе. Ссылаясь на слова Э. Ренана, назвавшего писателя в своей прощальной речи человеком, «не ограниченным своей личностью», Джеймс писал: «Он кажется нам "неограниченным своей личностью" потому, что, пожалуй, только из его сочинений мы, говорящие на английском, французском, и немецком языках, получили <.> представление о русском народе. Гений Тургенева воплощает для нас гений славянской расы, его голос — голос тех смутно представляемых нами миллионов, которые <.> ждут своего часа, чтобы вступить на арену цивилизации».5

В силу ряда причин Тургеневу выпала честь представлять свою родину на Западе, и этой чести он оказался достоин. Блестящая образованность, неизменная благожелательность, наконец, лирическое обаяние его личности и таланта обеспечили ему уникальное место в истории русско-европейских отношений. Можно сказать, что в течение многих лет он был послом России в Европе и Европы в России. Но эта служба была не из легких.

Без сомнения, коренное наше зло состоит в том, что мы не умеем жить своим умом, — писал Страхов в предисловии к первому изданию своей «Борьбы с Западом», — что вся духовная работа, какая у нас совершается, лишена главного качества: прямой связи с нашей жизнью, с нашими собственными духовными инстинктами. Наша мысль витает в призрачном мире; она не есть настоящая живая мысль, а только подобие мысли. Мы — подражатели, то есть думаем и делаем не то, что нам хочется, а то, что думают и делают другие. Влияние Европы постоянно отрывает нас от нашей почвы <.> наша злоба и любовь устремлены на призраки; наши жертвы и подвиги совершаются ради мнимых целей».6

Призраки», «призрачный мир», «отрыв от почвы» — эти слова-понятия тревожили не только Страхова и Достоевского. Проблема осознавалась многими, в том числе и Тургеневым. Вопрос о «духовной самобытности», «самостоянии» России по отношению к Европе стоял на повестке дня в течение всего девятнадцатого века. «Разбуженная» первым «Философическим письмом» П. Я. Чаадаева, часть русского образованного общества объединилась, чтобы противостоять открытому европоцентризму, объявить борьбу с ним. Прогремевшее, «как выстрел в ночи», по выражению Герцена, письмо Чаадаева сыграло роль катализатора и осталось таковым в истории русской мысли. Оно не могло быть опровергнуто никакими аргументами, исключая дальнейший ход вещей.

Тургенев включился в борьбу «западников» и «славянофилов» на заре своей литературной жизни. Но надо заметить, что более неудачных терминов для обозначения возникших разногласий нельзя было придумать.

Может быть, именно Тургеневу, создателю типов «лишних людей», «идеалистов», «странников» и «мечтателей», удалось лучше других «схватить» главное зло русской жизни — неустойчивость, погоню за призраками, шаткость умственных и общественных настроений. Внимательный наблюдатель, тонкий художник, Тургенев не ставил вопросы «в лоб», подобно Чернышевскому или Герцену (пресловутые «Кто виноват?» и «Что делать?»), а отражал в своем творчестве русскую жизнь, побуждая читателей к размышлениям и спорам.

Тургенев мог гордиться тем, что созданные им образы обрели самостоятельную жизнь, вошли в сознание русского общества и оказались не

5 Там же. С. 507.

6 Страхов Н. Н. Борьба с Западом в нашей литературе. Исторические и критические очерки. Кн. 1. Изд. 2-е. СПб. 1887. С. I—II. чужими в Европе. И пусть Гердеи иронически замечал, что Тургенев «в шутку» создал своих Хоря и Калиныча, попытавшись изобразить их двойниками Гете и Шиллера.7 То, что вышло из-под пера молодого писателя, в недалеком прошлом типичного берлинского студента, осталось в анналах русской и мировой литературы. Если сам Тургенев нередко открыто использовал образы-аналоги европейской литературы («Гамлет Щигровского уезда», «Фауст», «Степной король Лир» и т. д.), то скоро и создания его собственного воображения стали именами нарицательными. Хорь и Калиныч, Касьян с Красивой Мечи и немой богатырь Герасим, Рудин и Наталья, Лаврецкий и Лиза Калитина, Елена и Инсаров, Базаров и братья Кирсановы, Потугин и Нежданов стали неотъемлемой частью русской духовной жизни. В России с ними спорили, с них брали пример, их обвиняли, но любовались и гордились ими. Более того, будучи «пересаженными» на французскую, английскую, немецкую, испанскую, итальянскую почву, они не остались там экзотическими растениями. Читатели всего мира узнавали и узнают в них родственные черты.

Скромность Тургенева никогда не позволяла ему в полной мере оценить собственный вклад в русскую и мировую культуру. Известно, как трепетно отзывался он на всякое доброе слово, как часто называл себя писателем «переходного времени», сколько раз намеревался уйти из литературы, с каким восторгом встречал каждое новое дарование. Он мог позволить себе «забыть» о своем раннем поэтическом творчестве, сочтя его недостойным существовать после Пушкина и Лермонтова, объявил себя «освистанным драматургом» в кругу своих французских друзей. Готов был исправлять свои произведения до бесконечности, выслушивая замечания читателей и критиков.

Близкий друг Тургенева П. В. Анненков недаром вспоминал о «той жажде осуждения, критики своих произведений, которой он страдал всю свою молодость и которая обратилась у него почти в болезнь».8 Благодарность по отношению к тем, кто сыграл в его жизни положительную роль, поистине изумляет. Тот же Анненков писал: «Он обладал одним замечательным качеством: за ним ничего не пропадало. Он никогда не оставался в долгу ни за какое дело, ни за оказанное расположение, ни за наслаждение, доставленное ему произведением, ни за простую потеху, почерпнутую в той или иной форме».9

Поставленный волею судеб в самое средоточие русской и европейской умственной жизни, Тургенев имел круг общения, гораздо более широкий, чем у любого из его современников. Если назвать самые известные, самые значительные имена, с которыми приходилось общаться Тургеневу, окажется, что в созвездии европейских знаменитостей он был звездой, может быть, первой величины. Ч. Диккенс и В. Теккерей, Т. Карлейль и Дж. Эллиот, П. Мериме и Жорж Санд, А. Ламартин и Виктор Гюго, Г. Флобер и Э. Гонкур, Э. Золя и А. Доде, Ги де Мопассан и А. Франс, Ш. Гуно и К. Сен-Санс, Э. Ренан и И. Тэн,

7 В статье о романе В. Д. Григоровича «Рыбаки» (1857) Герцен вспоминал, очевидно, со слов самого писателя, что он «однажды попытался по-своему нарисовать нам двух бедных крестьян; он наделил, конечно шутки ради, одного — характером Гете, а другого — характером Шиллера. Но по мере того, как Тургенев приглядывался к господскому дому и к чердаку бурмистра, он увлекся своей темой. Шутка постепенно исчезла, и поэт нарисовал нам два различных, серьезных и поэтических типа русских крестьян» {Герцен А. И. Поли. Собр. Соч. в 30-ти т. Т. 13. М. 1958. С. 176-177. Далее ссылки на это издание даются сокращенно: Герцен, с указанием тома и страницы).

8 Анненков П. В. Литературные воспоминания. М. 1983. С. 381. Далее ссылки на это издание даются сокращенно: Анненков, с указанием страницы.

9 Там же. С. 383.

Э. Делакруа и А. Менцель, Беттина фон Арним и Фарнгаген фон Энзе, П. Гейзе и Б. Ауэрбах, Р. Шуман и И. Брамс, Ф. Лист и А. Тома, Г. Джеймс и десятки, сотни других выдающихся людей были друзьями или собеседниками русского писателя. Кто пожелает осветить европейский круг общения Тургенева, столкнется с почти невыполнимой задачей. Настолько разнообразны, интересны и значительны были связи писателя с музыкантами, художниками, собратьями по перу во Франции, Англии, Германии и других европейских странах.

Но кроме европейского сонма знаменитостей, за Тургеневым стояли еще имена Т. Грановского, К. Кавелина, Н. Станкевича, М, Бакунина, В. Белинского,

A. Герцена, Н. Огарева, Ф. Тютчева, А. Фета, Я. Полонского, JI. Толстого, Ф. Достоевского, И. Гончарова, А. Писемского, В. Стасова, А. Дружинина, Ап. Григорьева, В. Боткина, И. Репина, А. Харламова, Н. Ге, М. Антокольского,

B, Поленова, М. Щепкина, М. Савиной, В. Верещагина и еще десятки и сотни имен, с которыми предстояло познакомиться Европе.

Можно сказать, что никто иной из знаменитых людей XIX столетия, кроме Тургенева, не обладал такой энциклопедией живых связей с представителями европейской культуры этого поистине золотого века литературы, театра, музыки, живописи.

Когда-то акад. М. П. Алексеев, инициатор и главный редактор первого и второго Полных собраний сочинений и писем И. С. Тургенева, 10 дал одной из своих статей несколько необычное название: «Тургенев — пропагандист русской литературы на Западе».11 Это название, однако, в точности отражает суть огромной работы по ознакомлению Запада с лучшими образцами русской литературы, которую проделал Тургенев. Как отметил М. П. Алексеев, «пропаганда Тургеневым русской литературы во Франции началась еще до того, как он стал известен в России в качестве прозаика».12 Весьма значительной частью этого рода деятельности был труд Тургенева-переводчика, до сих пор еще мало изученный и оцененный, а также роль консультанта иностранных переводчиков. Алексеев, более других исследователей знакомый с этой стороной деятельности Тургенева, даже считал, что он «создал школу переводчиков с русского языка во французской литературе, привил здесь свои навыки и воззрения на художественный перевод, обеспечил появление в печати переводов тонких, удачных, максимально приближенных к оригиналу».13

С другой стороны, Тургенев приложил немало сил и к процессу ознакомления России с культурными явлениями Запада. Эту сторону деятельности писателя можно, по аналогии со статьей М. П. Алексеева, определить как пропаганду европейской культуры в России. Именно так названа третья глава книги, посвященной сотрудничеству Тургенева в журнале М. М. Стасюлевича «Вестник Европы»: «Тургенев — пропагандист западноевропейской литературы в России».14 Здесь рассмотрены шаги,

10 См.: Назарова Л. Н. М. П. Алексеев — главный редактор Полного собрания сочинений и писем И. С. Тургенева // Россия, Запад, Восток. Встречные течения. К 100-летию со дня рождения академика М. П. Алексеева. СПб. 1996. С.53-59, а также др. статьи этого сборника, посвященные трудам М. П. Алексеева.

11 Труды Отдела новой русской литературы. JI. 1848. Кн. 1. С. 39-80. То же: Алексеев М. П. Русская литература и ее мировое значение. JI. 1989. С. 268-307. Далее ссылки на это исследование даются по последнему изданию.

12 Алексеев М. П. Русская литература и ее мировое значение. С. 277.

13 Там же. С. 290.

14 См.: Мостовская Н. Н. И. С. Тургенев и русская журналистика 70-х годов XIX века. JL 1983. С. 175-205. предпринятые Тургеневым, по «внедрению» в русское культурное сознание произведений Г. Флобера, Э. Золя, Ги де Мопассана, его попытки популяризации в России сочинения И. Тэна «Les origines de la France contemporaine» («Происхождение современной Франции»), романа Б. Ауэрбаха «Дача на Рейне», исследования английского ученого В. Рольстона о русском фольклоре и др.

В роли посредника Тургеневу приходилось выступать неоднократно и по разным поводам, деятельность его в этой сфере еще далеко не до конца изучена. Переводы и редактирование, рекомендательные письма и устные советы, организация рецензий и собственные выступления в печати, многочисленные предисловия к переводам русских и иностранных авторов составляют значительную часть видимой и скрытой от глаз работы Тургенева. Важно отметить, что эта работа началась с самых первых шагов будущего автора «Записок охотника», а завершилась только с его смертью.

Предметом нашего внимания в предложенной работе станут лишь некоторые эпизоды обсуждаемой деятельности. Однако прежде чем приступить к рассмотрению конкретных эпизодов биографии и творчества Тургенева в контексте его русско-европейских литературных и общественных отношений, поставим один вопрос, не раз звучавший в устах людей, думавших о судьбе писателя.

Почему Тургенев выпала судьба умереть на чужбине? Было ли его «невозвращение» в Россию стечением обстоятельств или духовной эмиграцией?

Очень поразительно и характерно для Тургенева, — писал Н. Н. Страхов, — что он до конца так и не вернулся духовно к своей родине. Он, очевидно, искал, но так и не нашел пути к этому возвращению».15 Оставляя за писателем звание «певца только нашего культурного слоя, только последних формаций этого слоя»,16 Страхов, по существу, оспорил тезис Э. Ренана, указавшего в своем прощальном слове, произнесенном в Париже, на неразрывную связь Тургенева с Россией и назвавшего русского писателя «совестью целого народа», «пророком» «великой славянской расы», которой предстоит еще сказать свое слово во всемирной истории.

Кто же был прав? Будущее показало, что прав оказался не русский, а иностранец. В который раз подтвердилась старая истина о «пророке», не услышанном в своем отечестве. И если в России находились люди, считавшие, что писатель «не вернулся» в Россию, то его наиболее проницательные европейские друзья знали, что в духовном смысле он никогда ее не покидал.

Не ставя перед собой целью дать исчерпывающий охват материала, обратимся к некоторым малоизученным, иногда спорным, иногда бесспорно упущенным исследователями вопросам биографии и творчества И. С. Тургенева, взятым в реальном контексте его русско-европейских литературных и общественных связей. Будем надеяться, что рассмотрение их расширит и углубит наши представления о личности и творчестве одного из наиболее любимых во всем мире русских писателей.

15Страхов Н. Н. Поминки по Тургеневе // Страхов Н. Н. Критические статьи об И. С. Тургеневе и Л. Н. Толстом (1862-1885). С. 137.

16 Там же. С. 139.

Заключение диссертации по теме «Русская литература», Генералова, Наталья Петровна

Заключение

Я все-таки европеус — я люблю знамя, верую в знамя, под которое я стал с молодости» (Тургенев— Фету)

Россия — Сфинкс. Ликуя и скорбя, И обливаясь черной кровью, Она глядит, глядит в тебя, И с ненавистью, и с любовью!.

А.Блок)

Он <.> был русским в тысячу раз больше других» (Н. Н. Страхов — Н. Я. Данилевскому j

Каковы ответы на вопросы, заданные в начале книги? В чем заключалось пресловутое «западничество» Тургенева? Был ли он «русским» или «европейцем»? Какой путь — западный или русский — оставлял он для России? Почему, наконец, Тургенев не вернулся домой, почему ему выпала судьба умереть на чужбине? Было ли его «невозвращение» духовной эмиграцией?

Отвечая на тезис Н. Н. Страхова о «духовном невозвращении» Тургенева на родину, который мы процитировали во Введении к диссертации, подведем некоторые итоги предпринятого исследования.

Где бы он ни жил, с кем бы ни встречался, Россия оставалась для Тургенева центром притяжения, его главной думой. Всю жизнь Тургенев, неоднократно декларировавший свое «западничество», мучился над разгадкой Сфинкса. Этим Сфинксом для него был русский мужик, и шире — русский народ, судьба которого представлялась ему загадочной. Парадокс состоял в том, что в своем бессилии разгадать «загадку Сфинкса» признавался не кто иной, как автор «Записок охотника», книги, положившей начало новому взгляду на русского мужика.

Он любил русского мужика, но не желал идеализировать его, подобно Герцену, равно как не желал идеализировать пресловутую «общину», «мир», видя, что внутри ее давно назрели конфликты.

Он не любил русскую аристократию и не верил в нее, хотя понимал, что лучшие из дворян способствуют общественному прогрессу. Писатель всегда гордился тем, что и сам вложил силы в ликвидацию «рабства», в освобождение крестьян от крепостной зависимости.

Он был певцом «дворянских гнезд», но он же пропел им отходную. Острое ощущение первородного греха русского дворянства — владения «душами» — мучило Тургенева всю жизнь. Его Лиза («Дворянское гнездо») уходит в монастырь замаливать не только свою вину, но и «грехи отцов».

Десятки, сотни раскаявшихся дворян уходили в революцию, и это тоже была своеобразная плата за «грехи отцов». Всю жизнь Тургенев внимательно приглядывался к революционерам. Он дал выразительные портреты или типы этих революционеров — от фразистого Бакунина-Рудина до немногословного Соломина в «Нови». Можно сказать, что Тургенев предчувствовал революцию, ощущал ее неизбежность, хотя и хотел для России мирного пути развития.

Будущее России писатель видел в честных тружениках, которые родятся как плоть от плоти народной. Характерно тургеневское суждение о коренном свойстве болгарина Инсарова: «Он с своею землею связан — не то, что наши пустые сосуды, которые ластятся к народу: влейся, мол, в нас, живая вода!». Именно здесь находился главный пункт расхождения Тургенева как со славянофилами, так и с западниками

Тургенев не кривил душой, заявляя о том, что он не принадлежит к партии революционеров. Известно, какое отвращение он питал и к партии так называемых консерваторов. Кем же он был? Можно ли говорить о политических взглядах Тургенева? Правомерно ли вообще ставить вопрос о политических взглядах писателя, художника, поэта?

Вероятно, да.

Художник, как бы он ни декларировал свою удаленность от политики, не стоит вне ее. Литератор востребован общественной жизнью не меньше, а подчас и больше иного политического деятеля. Судьба Тургенева — яркий тому пример.

Л.В.Пумпянский писал статье «Тургенев и Запад»: «.основным выражением этого <тургеневского — Н. Г.> историзма была основная особенность его творчества: он был художником исторического процесса. Именно поэтому его романы составили эпоху в истории мировой литературы».1 «Роман Тургенева есть прежде всего политический роман, роман о политической жизни страны» — таков вывод исследователя, считавшего, что Тургенев как «классик политического романа» оказал огромное влияние на развитие русских и европейских образцов жанра.2 В определенном смысле Пумпянский прав.

И все же напрасно мы стали бы отыскивать в произведениях, статьях или иных высказываниях Тургенева ясно сформулированную политическую программу. Более того, можно найти десятки и даже сотни примеров, показывающих нежелание писателя быть зачисленным в ту или иную партию.

Любопытное свидетельство содержится в воспоминаниях Е. М. Феоктистова, совершившего в начале 1860-х годов поворот от либерализма к монархически-консервативным воззрениям. Вспоминая увлечение Тургенева «Опытами» Монтеня, Феоктистов отмечал, что кроме «глубокого знания человеческой натуры» и «образности и меткости языка», «симпатично действовал на него и самый характер Монтеня, который в одну из самых бурных исторических эпох, в то время, когда религиозный фанатизм разделил все общество на две проникнутые неистовою враждою лагеря, оставался как бы равнодушным зрителем этого движения и бесстрастно анализировал людские страсти и отношения».3

Этот подход к творчеству и личности писателя отмечал мемуарист, указывая на отношение Тургенева к Цицерону. «Я ставлю себя в положение Цицерона, — говорил писатель, — и сознаюсь, что после Фарсальской битвы еще больше, чем он, вилял бы хвостом перед Цезарем; он родился быть литератором, а политика для литератора — яд». Характерно и заключение, сделанное Феоктистовым:

1 Пумпянский Л. В. Тургенев и Запад // И. С. Тургенев. Материалы и исследования. Орел, 1940. С. 98.

2 Там же. С. 106.

3 Феоктистов Е. М. За кулисами политики и литературы. 1848-1896. М. 1991. С. 39.

4 Там же. Курсив мой — Я. Г.

Жаль, что в последние годы своей жизни Тургенев вдруг усмотрел в себе то, чего никогда у него не было, и явился орудием в руках политической партии».5

В 1860-е годы одновременно создавались две книги, которым суждено было привлечь к себе внимание русской общественности. Одна — роман Тургенева «Дым». Другая — трактат Н. Я. Данилевского «Россия и Европа», которая начала печататься в журнале «Заря» через два года после выхода в свет романа. Обе книги дали толчок к обострению, возобновлению на новом историческом этапе известного спора о «самостоянии России». И хотя Тургенев не оставил своего мнения о ставшей сразу знаменитой книге Данилевского, трудно представить, чтобы он не читал ее. Может быть, реакция Тургенева не была настолько неприязненной, как можно было бы предположить. Произнес же Н. Н. Страхов, усердный читатель и единомышленник Данилевского, слова, вынесенные в эпиграф: «Тургенев <. .> был русским в тысячу раз больше других».6

Сказано это было неслучайно.

Россия хоронила Тургенева. Все газеты печатали некрологи и другие материалы, связанные с печальным событием. В этой обстановке отзыв газеты «Русь», где публиковался Страхов, поразил его своей «холодностью». Именно отзыв «Руси» побудил Страхова написать его статью «Поминки по Тургеневу», которая была опубликована в той же газете. Несмотря на неприятие определенных сторон миросозерцания и личности Тургенева, критик ощущал необходимость сказать, что писатель, «с удивительною мягкостью, с женственной отзывчивостию <.> подчинялся всем лучшим стремлениям, господствовавшим в нашем просвещении. Поэтому он был самым чистым, полным и искренним представителем этого просвещения».7

Вернулся критик и к роману «Дым», на который отзывался ранее. Теперь, много лет спустя, Страхов как будто соглашается с одним из героев романа: «Этот полубольной, жидкий и шаткий мир, эти детища и герои нашего культурного слоя невольно сами обличают свою несостоятельность. Они не стоят на твердой земле, они реют по воздуху, они похожи на дым, как выразился один из них в минуту тоски».8

Шаткий —ключевое слово, которое определяет главную тему романа. А в письме Страхова к Н.Я.Данилевскому от 30декабря ст. ст. 1884г. содержится еще более жесткая формулировка, напоминающая одну из сентенций Созонта Ивановича Потугина: «У нас не было философии <. .> Вообще, у нас ничего не было умственно выработано и утверждено, в эту пустоту влилось то, что было полегче. Мы принялись умствовать, не имея под собой никакой почвы».9

10(22) марта 1862 года, как раз в пору первоначальных размышлений над будущим романом, Тургенев писал В. П. Боткину: «Особенных новостей нет — но большая чувствуется шатость» (ПССиП (2). Письма. Т. 5. С. 25). Это слово дважды возникает на страницах подготовительных материалов к «Дыму»: «показать русскую шатость» и «тоже шаткое и пустое явление». А спустя 10 лет Достоевский в подготовительных материалах к «Дневнику писателя за 1876 год» фактически повторит тезис Тургенева: «"Наше общество шатается". Это легко лишь сказать, но в дисгармонию его никто не хочет вникнуть <.> Шатаются! Да

5 Там же.

6 Письма Н. Н. Страхова к Н. Я. Данилевскому // Русский вестник. 1901. № 2. С. 469.

7 Страхов Я. Н. Поминки по Тургеневу // Страхов Н. Я. Критические статьи об И. С. Тургеневе и Л. Н. Толстом (1862-1885). 5-е изд. Киев. 1908. С. 136-137.

8 Там же. С. 140. Курсив Н. Страхова — Я. Г.

9 Письма Н. Н. Страхова к Н. Я. Данилевскому // Русский вестник. 1901. № 3. С. 135. ведь самая эта шатость есть чрезвычайное знамение. На чем же, вы думаете, они установятся? На науке? А где же установилось что-нибудь на науке <.> Дело это далеко не решенное».10

Резкие оценки романа «Дым», прозвучавшие в устных и письменных отзывах современников, не были вполне справедливы. Вышло так, как нередко случалось с произведениями Тургенева. Читатель видел там больше, чем написано, домысливал то, чего не было, но что волновало его в данную минуту. Так, «Записки охотника» были восприняты многими прежде всего как антикрепостническое произведение. Даже в 1878 году, спустя четверть века после их появления в печати, Тургеневу было присуждено звание доктора гражданского права Оксфордского университета именно как автору «Записок охотника» за вклад его в отмену крепостного права.

В свою очередь, «Отцы и дети» вызвали целую бурю, появившись в переломный для России момент. То же произошло с «Дымом», который явился тогда, когда все, по словам А. Фета, «стремились быть русскими».11 Роман, как это нередко бывало, стал поводом высказаться по определенным вопросам.

Любопытна запись в дневнике А. В. Никитенко: «Прочитал новый роман Тургенева "Дым". О нем много шуму в публике. Многие недовольны тем, что Тургенев будто бы обругал Россию. Конечно, он выказывает себя не особенно благосклонным к ней. В романе веет дух недовольства всем, что делалось и делается в ней. Но толки и порицания вообще преувеличены. Народности нашей роман почти не касается. Весь он сатира, чуть не памфлет на наших заграничных шатунов обоего пола. Особенно достается аристократам и политикам: это им поделом. Что касается литературного достоинства романа, то, по-моему, он слабее многих других произведений Тургенева. Рассказ очень оживлен; очерки нравов набросаны смело и легко; но в характерах мало творчества: они вообще только набросаны. Впрочем, один характер резко выдается своею полнотою и законченностью — это характер Ирины. Все остальное, как я уже сказал, состоит из легких очерков». Интересно и заключение: «Как быть высокого мнения об этой трагикомедии, которая называется жизнью?»12

В конце того же 1867 г. Никитенко делает еще одну примечательную запись, которая почти буквально совпадает с тем, что писал в свое время Тургенев гр. Е. Е. Ламберт. «Россия, — писал Никитенко, — странное государство: это страна всевозможных экспериментов — общественных, политических и даже нравственных, а между тем ничто не укореняется в ней надолго. Залог ли это будущей самобытности, которая не успела еще отыскать своей точки опоры, или доказательство неспособности установиться на чем-либо определенном или твердом, и судьба ее вечно колебаться и бессознательно переходить от одной нормы жизни к другой? Избави Бог!»13

Фактически Никитенко встает близко к основным тезисам Потугина, когда возражает славянофилам: «Славянский мир. Что германские и особенно турецкие славяне добиваются самостоятельности — это понятно и естественно.

10 Достоевский. Т. 24. С. 161. Выделено мною — Я. Г.

11 Письмо к JI. Н. Толстому от 15 (27) июня 1867 г.: «Читали Вы пресловутый "Дым"? У меня одна мерка. Не художественно? — не спокойно? — дрянь. Форма? Сам с ноготь, борода с локоть. Борода состоит из брани всего русского, в минуту, когда в России все стараются быть русскими» (Л. Н. Толстой. Переписка с русскими писателями. В 2-х т. Т. 1. М. 1978. С. 384).

12 Никитенко А. В. Дневник. В 3-х т. Т. 3. М. 1956. С. 83. Выделено мною — Я. Г.

13 Там же. С. 109.

Но непонятны и неестественны крайние претензии славянофилов на первенствующую роль между европейскими народами. Где их права на это? Что сделали они до сих пор для всемирной цивилизации, науки, искусства? Они всё толкуют о будущем величии славян, о будущей их блистательной роли; но где пока залоги этой великой будущности? Какие услуги оказали они человечеству, чтобы так возноситься? Из всех славян вот выдаются только чехи, сербы и мы. Собственно мы одни, потому что мы одни успели основать сильное государство. Но и мы до сих пор льстим себя только надеждами. Не лучше ли прежде подождать их осуществления, а потом уже кичиться? Пока же поменьше заносчивости и побольше настоящей работы — не показной, а существенной, внутренней».14

Однако соглашался ли сам Тургенев со своим философствующим героем? Это вопрос.

Объективность - это то, что писатель выработал и чем особо дорожил. Борьба вокруг Базарова только убедила его в собственной правоте. Если справа и слева раздавались и приветственные и негодующие голоса, Тургенев считал, что попал в цель. Поэтому он радовался признанию Базарова Писаревым и прямо противоположным отзывам Боткина и Анненкова.

Несомненно одно — образ Потугина оказался созданием большой обобщающей силы, вопреки тому, что личность его не могла произвести впечатления. Тургеневу удалось возродить в монологах «русского философа» целую традицию русской мысли, ведущую свое начало, может быть, от Чаадаева.

В речах Потугина вообще незримо присутствовал ряд «соавторов»: и братья Тургеневы, и Чаадаев, и патер Владимир Печерин, и Герцен, и Фет, и Белинский, и Тютчев, и К. Аксаков и много еще видимых и невидимых его оппонентов и сторонников.

Воспроизводя воззрения и споры «людей сороковых годов», Тургенев показал, что проблемы, поднятые тогда, остались неразрешенными и актуальными в пореформенной России. Именно «типичность», к которой стремился Тургенев, создавая в «Дыме» свои «платоновские» диалоги, обеспечила долгую жизнь образу «русского философа» Сократа (позднее — Созонта) Потугина, действительно ставшего воплощением определенного типа идей. Удивительно, что в первом же рассказе из «Записок охотника» именно Сократ вспомнился Тургеневу при взгляде на «плечистого и плотного» Хоря. Достоевский, вернувшись к спору с Потугиным десять лет спустя после выхода «Дыма», фактически признал силу этого образа.

А еще несколько десятилетий спустя, в 1933 году, известный русский экономист, историк и общественный деятель П. Б. Струве, указал, что в его «духовное и политическое развитие те историко-политические мысли И. С. Тургенева, которые были направлены против русского социально-политического мессианизма как в его консервативной, так и в его революционной редакции, вошли определяющим образом, как одно из самых важных "влияний".»15 Любопытно, что очень часто П.Б.Струве обращался именно к образу Потугина.

14 Там же. С. 125.

15 Струве П. Б. И. С. Тургенев, как политический мыслитель // Струве 77. Б. Дух и Слово. Статьи о русской и западно-европейской литературе. YMCA-Press. Париж. 1981. С: 212. Цит. по: Полторацкий Н. П. Б. Струве и И. С. Тургенев (И. С. Тургенев в характеристике П. Б. Струве) // Записки русской академической группы в США. Т. XVI. New York. 1983. P. 279.

Характеризуя самого Тургенева, Струве высказал мысль, к которой стоит прислушаться.

Она предугадывает многое, чего ученый еще не мог знать и что подтвердилось спустя много лет новыми тургеневскими материалами, о которых шла речь в предыдущих главах. «Представьте себе поэтический дух Платона, — писал П. Б. Струве, — во власти или, вернее, под властью скептицизма — и вы получите Тургенева <.> Тургенев чаял высший мир идей-образцов и — целомудренно боялся верить в них и прикидывать к ним жалкие тени подлунного бытия. Это странное сочетание стремления ввысь, в мир вечных "идей", с трезвым, а подчас и разъедающим анализом низменной действительности ярко сказалось и в художественном творчестве, и в политическом мышлении Тургенева».16

Справедливости ради следует сказать, что в поздний период жизни он высказал и критическую оценку взглядов Тургенева.

Она звучит так: «Тургеневу, как и большинству просвещенных и прогрессивных русских людей его поколения, недоставало чувства государственности. Я разумею под чувством государственности и элемент подсознательный: ощущение вещи государства, как некой непререкаемой ценности, которую можно и должно любить, не рассуждая и даже не задумываясь, и элемент сознательный: признание государства, как творческой культурной силы, стоящей принципиально вне классов и над классами». «У Тургенева, — продолжал далее Струве, — было, кроме того, и какое-то странное недоверие к началу национальному. <.> Тургенев не понимал, что в началах государственности и народности присутствует некая имманентная мистика, пред которой индивидуальный дух не может не склоняться. В области чистой религии и отвлеченной метафизики он этот мистический "предмет", по-видимому, весьма отчетливо ощущал <. .> и это спасало его от нигилизма и атеизма».17

Эта оценка выстрадана многолетними размышлениями над важнейшими проблемами творчества и мировоззрения Тургенева, понятыми в контексте русской жизни. Но едва ли не больше оно относится, по-видимому, к самосознанию русского мыслителя П. Б. Струве, тоже отторженного от родины и проделавшего непростой духовный путь.

Если же вернуться к оценке Тургенева-художника, то следует подчеркнуть, что творчество писателя, объемлющее столь разнообразные стороны русской жизни, русской природы, наконец, русского характера, не вмещается в прокрустово ложе ни философских, ни политических, ни каких-либо иных предвзятых измерений. Напротив, оно, это творчество, породило живой и многообразный мир, которому серьезно обязана русская культура. Пока жива отечественная словесность, художественное наследие великого русского писателя Ивана Сергеевича Тургенева остается одной из неотъемлемых и драгоценных ее частей.

16 Там же. С. 297.

17 Там же. С. 211-212. 17 Там же. С. 211-212.