Символ у Вяч. Иванова: Традиция и специфика тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.01.01, кандидат филологических наук Стояновский, Михаил Юрьевич

• Стояновский, Михаил Юрьевич
• кандидат филологических наук
• 1996

Оглавление диссертации кандидат филологических наук Стояновский, Михаил Юрьевич

ВВЕДЕНИЕ. О проблеме образа-символа у Вяч. Иванова.

ГЛАВА I. Солнце, солнечность (свет, огонь, жар).

1. Вступление.

2. Солнце "аполлоновское".

3. Солнце "дионисийское".

4. Солнечность "женственная".

ГЛАВА II. "Топография запредельного", или элементы сакрального пейзажа ("Прозрачность", "Радуга", "Завесы-покровы", "водная" символика, "выси", "Крест", "Древо", "Роза")

1. Вступление.,.

2. Прозрачность.

3. Радуга.

4. Завесы-покровы.

5. Водная символика: Океан, море, озеро, водопад, колодец, ручей.

6. Выси (горы, утесы, скалы, "столпы", холмы и т. п.).

7. Крест.

8. Древо.

9. Роза.

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Символ у Вяч. Иванова: Традиция и специфика»

С младенчества я путь избрал прямой И неустанно Иду на лоно

Святынь, - хоть их не знает разум мой. Вяч. Иванов, "Перевал".

Цель настоящей работы состоит в анализе ключевых символов Вяч. Иванова, а они, символы вообще, как известно, у символистов, а у Иванова в особенности, являются центральной категорией метафизики, эстетики и поэтики и определяют специфическую семантическую структуру как отдельного текста, так и всего творчества этого ряда художников; в символе проявляется, осуществляется, им привносится идейно-художественная задача (даже сверхзадача) творца.

Мы хотим выявить особенности символа Иванова: его содержание (в целом и нюансах), его образное и идейное богатство, принцип его построения, "моделирования", его "диалектику" и "динамику", которые обусловлены "мифом" и обуславливают "миф"; и, в конце концов, осветить сам "миф", эту "эсотерическую священную повесть" Иванова - его "сюжет", его направленность; то есть мы хотим обратиться к макро- и метаобразу Иванова, к существенным и сущностным аспектам его мифопоэтики. Мы хотим проанализировать данные в символе прием и тип мышления, исследовать и системность "внутреннюю" (функцию конкретного образа-символа в целостности творчества Иванова, его, символа, "элементарную" "вариативность") и системность "внешнюю" (взаимоотношения, инвариантность, изоморфность различных символов), хотим обратить внимание на универсальную антиномичную всеохватность ивановской символики, на ее многомерность, разветвленность, последовательность, ее "иерархичность", на ее "индивидуальную" особенность и ее же традиционность, архетипичность.

Все это значит "вписать" (а точнее, наверное, "выписать") символ Иванова, творчество этого герметичного, доселе закрытого для нашего сознания поэта в культурно-исторический/-ом/ контекст/-е/, который невообразимо богат и широк, гораздо больше, чем его время.

Здесь мы следуем задаче, сформулированной Н.В.Котрелевым, который, констатировав, что творчество Иванова "трудно для понимания и усвоения", что в настоящем утрачиваются сами способности уразуметь его, сделать своим (по его мнению, в редуцированном умственном и духовном развитии теряются "структурные возможности, органы постижения таких созданий культуры, как Вяч. Иванов"), и даже пессимистично заметив, что выправить это положение невозможно, обозначив эту задачу "претенциозной и смешной наивностью", утверждает: "Тем не менее, работать на нее можно и нужно, только на нее и достойно работать".1 Он же обозначает три актуальные сейчас направления исследования: первое - в архивной области, по восстановлению наследия Иванова и донесению его до читателя; второе - в области творческой биографии этого художника; и третье - "собственно истолкование произведений и произведения Вяч. Иванова".2 В "третьем" направлении и ориентирована наша работа.

Материалом исследования служат стихотворения Иванова, вошедшие в книги "Кормчие Звезды" (1903), "Прозрачность" (1904), "Cor Ardens" (1911), "Нежная Тайна" (1912), "Свет Вечерний" (1962), а также "мелопея" "Человек" и другие поэтические вещи, - это как "ключевые" тексты, где тот или иной аспект символа дан достаточно ясно и полно, порой - прямо назван, так и тексты, где символ угадывается, открывается в "инерции" символического восприятия. Используется в работе и целый ряд статей и теоретических изысканий Иванова, которые имеют идейно-художественное единство с анализируемыми стихами.

1 См. Новое литературное обозрение. 1994, N 10. С. 6.

2 Там же.

Это и статьи из сборников "По Звездам" (1909), "Борозды и Межи" (1916), "Родное и Вселенское" (1917), и оставшиеся за их рамками, например, не вошедшая в "Борозды и Межи", оставшаяся в рукописи, статья "О Новалисе". Привлекаются к анализу и ранняя, не датированная, работа Иванова "О многобожии", и докторская диссертация его "Дионис и прадионисийство" (1923), и его вместе с М.О. Гершензоном "Переписка из двух углов" (1921). Объем привлекаемого нами материала является, заметим, одним из моментов новизны в исследованиях по творчеству Вяч. Иванова.

Что же касается понятия "символ", с которым мы подступаем к искусству Иванова, то, как известно, оно многогранно, и трудно было бы дать такое определение и понимание символа, которое удовлетворило бы всех: невозможно, пожалуй, свести к одной модели все типы и функции символов, принадлежащих различным обществам, социо-культурным группам, творческим индивидам: как ученым - философам, литературоведам, специалистам по языку, этнографам, историкам, искусствоведам, математикам, - так и "неспециалистам" - писателям, поэтам, художникам, музыкантам и т.д. . У каждого имеется и формируется свое, часто интуитивное, определение символа, которое соответствует тем или иным посылкам, характеристикам, акцентам, тем точкам зрения, которые необходимы исследователям и практикам для решения своих собственных задач.

В своей работе мы руководствуемся в первую очередь пониманием символа у А.Ф. Лосева, именно, диалектикой его, данной в книге "Проблема символа и реалистическое искуство": ведь понять символ Иванова - это значит понять его сложную смысловую динамику, где частное и определяется общим, и обогащает, расширяет это общее своим, нередко вроде бы противоречащим, нюансом (наблюдение за этим и анализ этих моментов составляют основу нашего исследования). Здесь же, наверное, стоит отметить, что А.Ф. Лосев считал Иванова, как филолога-классика, своим учителем и ценил его поэзию, ее непростую, не общедоступную глубинную образность, в которой он видел настоящий символизм - наивысший реализм.1

В лосевском определении символа (оставив в стороне обусловленную моментом критику символа у символистов за узость его понимания - как "мистического отражения потустороннего мира в каждом отдельном предмете и существе посюстороннего мира"2 ) мы выделяем следующие существенные для настоящего исследования положения:

1) символ есть образное отражение иррациональных и трансцендентных величин в действительности "с целью ее закономерного и системного изучения и сознательно-творческого ее переделывания", конструирования3;

2) символ для Лосева есть "обобщение" вещи, "зовущее за пределы этой вещи" (например, "за" идеи, "за" образность художественного произведения и вообще "за" художественную сторону его) и "намечающее огромный ряд ее разнородных перевоплощений". Это обобщение, создающее "бесконечную смысловую перспективу" ("инородную перспективу").4

3) символ заряжен многочисленными смысловыми потенциями и обладает самостоятельной мощью моделирующего обобщения, он есть творческое начало, смысловым образом порождающее могочисленные закономерные и единичные структуры: он есть "общая функция", условно охватывающая универсальную закономерность вечно движущейся действительности и позволяющая понять ее в расчлененном и творчески преображенном виде (превращающая ее в космос); функция, которая, являясь "творящей моделью", "образцом", "принципом", "законом" и "методом конструирования" ("возникновения" и "воспроизведения"), "прообразом" и "праобразом", вполне закономерно (точно, системно) "разлагается в бесконечный ряд, бесконечное число отдельных единичностей" ("индивидуальностей", разных отражений, проявлений,

1 См. Лосев А.Ф. Страсть к диалектике. М., 1990. С. 19, 20.

2 Это тем более справедливо, что далее Лосев утверждает лишь содержательную, но не "структурную" разницу "реалистического" и "символического" символов. См. Лосев А.Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. М., 1976. С. 4, 164.

3 Там же. С. 14.

4 Там же. С. 40, 145. перевоплощений, то менее, то более близких моментов, противостоящих друг другу частностей), где каждый член с большим или меньшим приближением стремится выразить изначальную функцию, "предел" (осмысливающий, являющийся смыслом их, их "оформляющий", упорядочивающий), - и "все они сливаются в одно нераздельное целое, пульсирующее каждый раз по-разному, в связи с бесконечной смысловой заряженностью символов, лежащих в его основе".1

Все это в сжатом, "компактном" виде отразилось в определении символа, данном Лосевым в беседах с Виктором Ерофеевым (мы еще более сократим его): "Что такое символ? 1. Символ есть функция действительности", "способная разлагаться в бесконечный ряд членов, как угодно близко или далеко отстоящих друг от друга и могущих вступать в бесконечно разнообразные структурные объединения". "2. Символ есть смысл действительности", "отражение, вскрывающее смысл отражаемого". "3. Символ есть интерпретация действительности", он "оказывается не механическим воспроизведением действительности, но ее специфической переработкой, то есть тем или иным пониманием.". "4. Символ есть сигнификация действительности", т.е. знак ее, обозначение. "5. Символ есть переделывание действительности", "символ строится как вечное изменение и творчество."2

В своем подходе к символу Иванова мы учитываем и определение его Лосевым в свете "философии имени", так как оно генетически связано с теорией и практикой символизма, обязано им, хотя, как нам представляется, акценты здесь все же расставлены иные. Лосеву свойствен "пафос" означающего, "оформляющего" Слова, Слова - постигнутого смысла. В слове, имени, для него-"встреча всех возможных и мыслимых пластов бытия", "средоточие всяких физиологических, психических, феноменологических, диалектических, онтологических сфер"; оно - "орудие общения с предметами и арена интимной и сознательной встречи с их внутренней жизнью".3 Способность слова

1 Там же. С. 145, 165. А также см. с. 40, 202.

2 Лосев А.Ф. Страсть к диалектике. С. 38-39.

3 Лосев А.Ф. Философия имени. М., 1990. С. 33, 49. встраиваться в различные парадигмы, осуществлять связи самого разного уровня (семантические, синтагматические и т.п.), широко "вбирать в себя внешний материал и порождать из него смысл" превращает здесь слово вообще в символ.1 У символистов же мы видим "пафос" означаемого, "оформляемого" непостижимого, апофатического Смысла, который оказывается за "гранью" семантики, синтактики, прагматики, выходит за теорию знака, что выражается, например, в отказе именовать.; здесь вовсе не каждое слово есть Символ.

Итак, в "философии имени" для нас значимы следующие положения: "В символе мы находим инобытийный материал, подчиняющийся в своей организации эйдосу. Символ - не эйдос, но воплощение эйдоса в инобытии. Символ . есть . смысловая же вобранность инобытия в эйдос". "Символ . есть неисчерпаемое богатство апофатических возможностей смысла. Символ только и мыслим при условии апофатизма, при условии бесконечного ухода оформленных, познаваемых сторон эйдоса в неисчерпаемость и невыразимость первоисточника всего в нем оформленного и осмысленного". Символ, по Лосеву, "живет антитезой логического и алогического, вечно устойчивого, понятного, и - вечно неустойчивого, непонятного. , стремясь к всеохватности, освоению "меона" - действительности, он в высшей степени динамичен и диалектичен.3

1 Стоит заметить, что Лосева, как философа, интересует все вообще, символистов же, их художественное сознание, высокая форма абстракции отталкивала.

2ЛосевА.Ф. Филисофия имени. С. 112, 113

3 Помимо изложенного, интересны моменты лосевской концепции символа, обозначенные в работе Л.А. Гоготишвили "Коммуникативная версия исихазма" (в кн. Лосев А.Ф. Миф, число, сущность. М., 1994. С.878-893). Здесь подчеркивается, что смысл символа у Лосева не сущность, но сообщение - при "экранировании" - непознаваемого Бога с человеком и человека с Богом, т.е. коммуникация, которая есть и конечная цель творения, и суть связи в настоящем, еще "до" достижения этой цели. Здесь же дается типология символов по Лосеву, где выделяются: 1) область чистой символики (вне тварного мира): Абсолют (Одно, Сущее, Становление), Софийное начало и Имя Божие; 2) символический мир прямого богообщения, где значимы знамение, икона, таинство, обряд, изволение, догмат, миф, откровение, Священная история, благодать, мистерия, спасение, молитва и т.д., приобщающие к внутрибожественной символике; 3) сфера, пограничная между Божественной и тварной символикой: перевод Богообщения на тварный язык, - в этих аллегориях первосмысла (чистой символики) тварная телесность, "земная" плоть языка начинает преобладать над выражаемым; 4) чисто "тварные" символы, не возводимая к божественной области символика, символы чувственные - для идей и материи тварного мира. Эти аспекты интересны потому, что в той или иной степени они свойственны и Иванову, а может быть, и обязаны ему.

Понятие слова-символа у А.Ф. Лосева органично связано с понятием "миф": "Миф", - пишет он в "Философии имени", - "есть вещная определенность предмета, рассматриваемая с точки зрения нагнетания всякого иного смысла, выходящего за пределы данной вещной определенности, который только может быть принципиально связан с этой определенностью, - с точки зрения интеллигенции" (т.е. соотнесенности с собой и другим). Миф, повторяет несколько раз Лосев, представляет собой "лик бытия", бытие, "рассмотренное с точки зрения проявления в нем всех, какие только возможны, интеллигентно-смысловых данностей.", он есть сущее как "живая действительность".1

Кроме генеральных для нашего подхода к символу Иванова определений Лосева мы имеем в виду и другие положения современной науки о символе, которые, однако, или близки Лосеву, или даже прямо восходят к нему. Здесь прежде всего назовем формулировки С.С. Аверинцева: "Символ. есть знак, наделенный всей органичностью мира и неисчерпаемой многозначностью образа. Всякий символ есть образ (и всякий образ есть, хотя бы в некоторой степени, символ)". Символ "делает акцент" "на выхождение образа за собственные пределы, на присутствие некоторого смысла, интимно слитого с образом, но ему не тождественного". "Предметный образ и глубинный смысл выступают в структуре символа как два полюса, немыслимые один без другого., но и разведенные между собой и порождающие между собой напряжение, в котором и состоит сущность символа. Переходя в символ, образ становится "прозрачным"; смысл "просвечивает" сквозь него, будучи дан именно как смысловая глубина, смысловая перспектива, требующая нелегкого "вхождения" в себя". и т.д.2 Выделим и точку зрения Н.Д. Арутюновой. Она исходит из того, что "художественная мысль не отталкивается от образа, а устремляется к нему" и, сопоставляя символ и метафору, определяет символ как "образ-обобщение", а метафору, напротив, как "образ-индивидуализацию". Символ, в отличие от метафоры, по мнению Арутюновой, схематизировав, "упрочив свое

1 Лосев А.Ф. Философия имени. С. 197, 198, 194.

2 Краткая литературная энциклопедия. М., 1971. Т.6. Стлб. 826-831. означающее, выполняет дейктическую, а не характеризующую функцию". Она же отмечает, что метафора и символ являются объектом скорее интерпретации, чем понимания: метафора углубляет понимание реальности, символ же уводит за ее пределы. Метафора выражает языковые значения, заключенные в образную оболочку, символ же - общие идеи, он не может обозначать случайного; если метафора "развивается в сторону семантического обеднения и вместе с тем большей определенности", считает Арутюнова, то символ, "концентрируя в себе идейный смысл целого произведения, напротив, расширяет свое содержание", не делая его вполне определенным; символ "обогащает образ метонимической способностью представлять частью целое". Арутюнова указывает на фундаментальное различие метафоры и символа: если метафора семантична (вызвана языковыми нуждами и заботами), то символика императивна, определяется факторами экстралингвистического порядка - образ становится символом в силу приобретаемой им функции в жизни лица, социума, религиозной или культурной общности, идейного содружества, в жизни всего человечества (архетипические символы). "Если образы складываются. - пишет исследовательница, - то символами становятся, до символа возвышаются, поднимаются, вырастают, разрастаются".' Интересна также позиция Ю.С.Степанова, который, определяя меру субъективности в символе, замечает: "Дело в том, что символ - понятие не научное, это - понятие поэтики; он всякий раз значим лишь в рамках определенной поэтической системы, и в ней истинен".2

В своей работе мы опирались и на исследования символа зарубежными теоретиками: на положения К.Г.Юнга об архетипах-символах-эпифаниях, Э.Фромма - о конвенциональных, случайных и универсальных символах, Ф.Уилрайта, изучавшего многозначность поэтического символа, Р.Генона, подчеркивающего в символе не только иллюстрацию метафизических принципов, но также более высоких уровней действительности; на

1 Арутюнова Н.Д. Метафора и дискурс.//Теория метафоры: Сборник. М., 1990. С. 16, 22-26.

2 Степанов Ю.С. В трехмерном пространстве языка. Семиотические проблемы лингвистики, философии, искусства. М., 1985. С. 74. систематизацию учения о символе у Х.Э.Керлота; на философию культуры как сочетания символических форм (языка, мифа, религии, искусства, науки, истории) Э.Кассирера.1

И, безусловно, в подходе к символу у Иванова мы учитываем высказывания об этом понятии самих символистов, критично отличая декларативные моменты их теорий от реальностей их же практики, впрочем, и эти моменты находили то или иное воплощение в творчестве, его содержании. Среди ряда имен выделим Д.С.Мережковского, писавшего о реальном аспекте символа: "Символы должны естественно и невольно выливаться из глубины действительности. Если же автор искусственно их придумывает, чтобы выразить какую-нибудь идею, они превращаются в мертвые аллегории, которые ничего, кроме отвращения, как все мертвое, не могут возбудить".2 Выделим и В. Брюсова, отмечавшего "механику" символистской образной парадигмы: "Поэт передает ряд образов, еще не сложившихся в полную картину, то соединяя их как бы в одно целое, то располагая в сценах и диалогах, попросту перечисляя, один за другим. Связь, даваемая этим образом, всегда более или менее случайна, так что на них надо смотреть, как на вехи невидимого пути, открытого для воображения читателя".3 Важен и А. Белый, как считает Ю.С. Степанов, единственный "семиотик символизма". Не останавливаясь подробно (из-за ограниченного объема работы и необходимости большого комментария) на достаточно спекулятивных 23 тезисах о символе в "Эмблематике смысла"4, где общей мыслью проходит: "Символ есть единство" (творчества и познания, их форм и содержаний; он - их смысл и т.д., и т.п.), - мы приведем следующие положение Белого (из "Окна в будущее"): "Сопоставление предмета или частей его с другим предметом

1 См.: Юнг К.Г. Архетип и символ. М, 1991; Уилрайт Ф. Метафора и реальность//Теория метафоры. М., 1990; Керлот Х.Э. Словарь символов. М.,1994; Cassirer Е. Philosophie der symbolischen Formen. Bd. 1-3. Berlin, 1923-1929.

2 Мережковский Д.С. О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы .//Поэтические течения в русской литературе конца XIX-начала XX века. Хрестоматия. Сост. Соколов А.Г. М., 1988. С. 50.

3 Русские символисты. Вып.II. М., 1894. Цит. по: Литературное наследство. № 27-28. М., 1937. С. 55.

4 См. Белый А. Символизм. М., 1910. С. 131 - 132. возводит данный предмет в нечто третье. Это третье становится отношением, соединяющим многое в одно, то есть символом". И также отметим его формулу, которую считаем вполне актуальной и которую обычно представляют противостоящей пониманию символа у Иванова, но которая на практике таковой не является. "Характерной чертой символизма в искусстве является стремление воспользоваться образом действительности как средством передачи переживаемого содержания сознания", - пишет он в статье "Об итогах развития нового русского искусства". Образы реальности здесь, по мысли Белого, используются лишь "для уяснения переживаний, подобно тому, как отвлеченная мысль в науке пользуется для краткости графическим методом изображения логических звеньев". "Образ, как модель переживаемого содержания сознания",-продолжает он, - "есть символ. Метод символизации переживаний и есть символизм."1

Наконец, это сам Вяч. Иванов, его теория символа, столь соблазнительная для истолкования его поэзии, сколь и довлеющая себе.2 В ней символ есть указание" и "ознаменование". Он - "весть" "грядущего соединения взаимно и ищущих полюсов единой силы". И далее в статье "Поэт чернь" Иванов говорит ни

0 традиционном детерми§ме символов: "Они были искони заложены народом в душу его певцов, как некие изначальные формы и категории, в которых единственно могло вместиться всякое новое прозрение". Символы, считает он, -это "рудименты", "энергии", которые "доселе неотразимы и действенны сосредоточенным в них обаянием древнейшего богочувствования".

Символ для Иванова "только тогда истинный символ, когда он неисчерпаем и беспределен в своем значении, когда он изрекает на своем сокровенном . языке намека и внушения нечто неизглаголемое, неадекватное внешнему слову. Он многолик, многосмыслен и всегда темен в последней глубине". Символ - это "органическое образование", "некая монада" - и тем, по Иванову, отличается "от сложного и разложимого состава аллегории, притчи или сравнения".

1 Белый А. Арабески. М., 1911. С. 139, 258.

2 См. Аверинцев С.С. Системность символов в поэзии Вячеслава Иванова.//Контекст 1989. Литературно-теоретические исследования. М., 1989. С. 42.

В этой же статье ("Поэт и чернь") Иванов отмечает и отношение символа и мифа: "Из символа вырастает искони существовавший в возможности миф, это образное раскрытие имманентной истины духовного самоутверждения народного и вселенского".1

Миф определяется Ивановым как "синтетическое суждение, где подлежащему-символу придан глагольный предикат". "Если символ обогащен глагольным сказуемым", - развивает поэт-теоретик свою мысль далее, - "он получил жизнь и движение; символизм превращается в мифотворчество". Так, по Иванову, постигается "динамическое начало умопостигаемой сущности", созерцается ее "мировая действенность" и ее "мировое действие".2 "Миф" -опять же подчеркивает Иванов в "Заветах символизма" значимый для него аспект, - "есть динамический вид (modus) символа, - символ, созерцаемый как движение и двигатель, как действие и действенная сила".3

Иванов утверждает, что "истинному" символизму "свойственнее изображать земное, нежели небесное: ему важна не сила звука, а мощь отзвука".4 Этот символист, "избегнувший", по мнению А.Ф. Лосева, "опасности приключенчества"5, представляет обращенную к таинственной земной действительности (действительности, сопричастной Богу) динамичную и диалектичную концепцию "реалистического" символа. С одной стороны, символ для него есть "некое воплощение живой божественной истины". Но в то же время "тайно действие" символа "не есть тайно действие жизни". Иванов пишет в работе "О границах искусства": "Он реальность низшего порядка, бытийственная лишь в связи символов, условно-онтологическая по отношению к низшему и мэоническая (не существующая - С.М.) в сравнении с высшим, а следовательно, и бесконечно менее живая жизнь, нежели Человек, который есть живой и сущий воистину.". Символ для Иванова - "не форма, которая

1 См. Иванов Вяч. По Звездам. СПб., 1909. С. 38, 39, 40, 41.

2 Иванов Вяч. Борозды и Межи. М., 1916. С. 62.

3 Там же. С. 129-130.

4 Там же. С. 158.

5 Лосев А.Ф. Страсть к диалектикае. С. 60. содержит, но форма, через которую течет реальность, то вспыхивая в ней, то угасая, - медиум струящихся через нее богоявлений."1.

Реалистический символизм" (и символ) возводит, по мнению Иванова, воспринимающего художественное произведение "а геаИЪш ас! геаИога" - "от низшей действительности к реальности реальнейшей" (художник же в процессе творчества, "обратном процессу восприятия", "нисходит" "от предварительного интуитивного постижения высшей реальности к ее воплощению в реальности низшей - а геаНопЪш ас! геаНа").2

Этот символизм и этот символ определяют культуру (отношение к ней) как "героический и трагический путь освобождения мировой души"; они представляют культуру - "оправдывают все человечески относительное творчество" - как "соподчиненную символику духовных ценностей, соотносительную иерархии мира божественного"; они "преобразуют" всю культуру и с нею природу "в Церковь мистическую", "творят" ее как "икону софийного мира извечных прообразов".3

Для реалистического символизма", - полагает Иванов, - "символ есть цель художественного раскрытия: всякая вещь, поскольку она реальность сокровенная, есть уже символ, тем более глубокий, тем менее исследимый в своем последнем содержании, чем прямее и ближе причастие этой вещи реальности абсолютной".

Эти "реалистические" символизм и символ, в которых беспрерывно, извечно познается некая единая для всех, объективная тайна бытия; за которыми стоит "принцип динамический" ("зачинающий" "новые прозрения"), "принцип ознаменовательный" (не покушающийся на старые эстетические ценности, на "вещи", "каковы они суть в явлении и существе своем"), "принцип обретения и преображения вещи", "имеющей бытие", - эти близкие Иванову аспекты противопоставляются у него символу и символизму "идеалистическим", где символ, "будучи только средством художественной изобразительности", есть "не

1 Иванов Вяч. Борозды и Межи. С. 220-221.

2 Там же. С. 61.

3 Там же. С. 91-92. более чем сигнал, долженствующий установить общение разделенных индивидуальных сознаний". Принцип же, стоящий за "идеалистическими" символом и символизмом, Иванов называет "созидательным", или "принципом изобретения и преобразования" "вещи"; он характеризуется волюнтаризмом, "субъективной" свободой (убеждением в "нормативном призвании автономного разума"), господством завершенного образа ("успокоением в статическом"), призвольно комбинирующими и "обобщающими" феномены символами.1

Такая дифференциация понятий символа и символизма соблазняет Иванова, да и идущих в русле его суждений литературоведов, разделить поэзию и поэтов-символистов на два лагеря; это, однако, как представляется нам, не более чем соблазн, ибо практика символистов, в том числе и самого Вяч.Иванова, органично сочетает оба начала-"принципа", - такова уж специфика художественного образа-символа.

Как известно, русский символизм многим был обязан "философии всеединства" и наиболее яркому представителю ее Вл.Соловьеву. Вяч.Иванов здесь не исключение, поэтому в настоящей работе Соловьев, его идеи используются в качестве интерпретирующего ключа к ряду символов и произведений. Для нашей же теоретической установки символа в подходе к творчеству Вяч. Иванова также существенны его положения, например, следующее, созвучное концепции ивановского "реалистического" символа: "Для того, чтобы уловить и на веки идеально закрепить явление", - считает философ, -"необходимо сосредоточить на нем силы бытия; нужно признать его безусловную ценность, увидеть в нем не что-нибудь, а фокус всего, единственный источник абсолютного. В этом, собственно, и состоит созвучие поэтической души с истиною предметною, ибо поистине не только каждое нераздельно пребывает во всем, но и все нераздельно присутствует в каждом. Отвлеченный пантеизм растворяет все единичное в абсолютном, превращая это последнее в пустую безличность; истинное созерцание, напротив, видит абсолютное в индивидуальном явлении, не только сохраняя, но и бесконечно

1 См. Иванов Вяч. Две стихии в современном символизме.//Иванов Вяч. По Звездам. усиливая его индивидуальность".1 Здесь Соловьев утверждает, что бытийственные ценности лежат не за границами реального, сосредоточены в отвлеченном от него Абсолюте, но суть идеальные, потенциальные отношения действительности, действительности единичностей-индивидуальностей (их единства, целостности, гармонии и т.д.). Абсолют же открывается в актуализации действительной сущности, потенциала многообразных явлений и тенденций мира .2

Помимо вышеперечисленного, для понимания символа и символики Иванова, мы считаем, не стоит оставлять без внимания и некоторые теоретические положения и высказывания о символе символистов "западных", например, Ф.Брюнетьера, который подчеркивал: "Всякий символ предполагает мировоззрение, без которого он не больше чем нянюшкина сказка, - и все символическое подразумевает или требует, собственно говоря, метафизики, - я понимаю под этим известную концепцию отношений человека с окружающей природой или, если это вам больше нравится, с непознаваемым"3; - или С.Малларме, который более глубокий уровень духовности в литературе открывал в констатации, что вещи существуют "помимо нас, и не наша задача их создавать; от нас требуется лишь уловить связи между ними".4 Среди целого ряда других значимых имен: Жан Мореас, Жан Торель, Андре Жид и т.д., -выделим еще два, рассуждения обладателей которых во многом созвучны Иванову. Это Жорж Ванор, определяющий концепцию религиозного символизма и видящий его суть в том, что чувственные предметы "отражают умопостигаемые сущности, а умопостигаемые сущности суть отражения божественных; из этого по дедукции можно заключить, что каждый объект творения соответствует идее, соотнесен с божественным идеалом и, таким образом, есть знак божественной мысли". "Мир телесного связан с миром

1 Словьев В. С обр.соч.: в 10 т. СПб., 1912. Т. 6. С. 243.

2 Не в этом ли суть символа? Стоит, однако, отметить, что для Соловьева характерно как бы прямое обращение к "физическому" миру, тогда как для Иванова этот мир опосредован культурой, поэтическим образом, он, можно сказать, более "пневматичен", "интенсионален".

3 Цит. по: Литературное наследство, № 27-28. М., 1937. С. 54-55.

4 Поэзия фрацузского символизма. Лотреамон. Песни Мальдорора. М., 1993. С. 426.

16 духовного", - утверждает Ванор в работе "Символистское искусство" (1889), - "а мир духовного, в свою очередь, связан с надреальным миром; человеческое же мышление или, иначе говоря, силу умозрения можно уподобить прозрачному стеклу, помещенному между этих двух зеркал: природа - образ человека, а человек - образ Божий и одновременно, добавим мы, подтверждение Божьего бытия". И далее продолжает: "В такой системе и в таком толковании творение предстает книгой Господа, обычный человек не понимает в ней ни слова, но поэт, одаренный знанием божественного языка, может расшифровать и объяснить ее тайнопись."1. И второе имя - Альбер Мокель, для которого символ "предполагает интуитивный поиск частиц идеального мира, рассеянных в мире Форм". Он пишет в "Рассуждениях о литературе" (1894): "В природе любое явление символично, наша душа постоянно убеждается в этом, и вообще, . все в мире устремлено к единой цели. Формы - это язык бытия, мыслящего и выражающего себя в вещных мирах. Чтобы понять этот язык, надо было бы постичь все формы вселенной, что, разумеется, невозможно, но мы узнаем Брахму в Майе всякий раз, когда совершенное согласие хотя бы нескольких форм являет нам отблеск грядущей мировой Гармонии. Ибо она действительно заложена в нас. Коль скоро нам доступно понятие Гармонии, значит, ее частицы скрыты в самом нашем порыве к слиянию с бытием."2.

Здесь еще раз подчеркнем, что изложенный нами спектр суждений о символе для нас не эклектика - в отрицательном смысле этого слова, - но то сообщающееся множество, в котором мы обнаруживаем те или иные характеристики символа Иванова.

В работе, конечно, учитывается не только теория символа, но и изучение его в контексте собственно творчества символистов (хотя и этими рамками мы не ограничивались). Естественно, приоритет здесь отдавался исследованиям по Иванову.

1 Там же. С. 439-440.

2 Там же. С. 454.

Прежде всего, мы опираемся на статьи С.С. Аверинцева, обозначившие основные элементы поэтики Вяч. Иванова. Это - "Поэзия Вячеслава Иванова" ("Вопросы литературы", 1975, № 8), "Структура отношения к поэтическому слову в творчестве Вяч. Иванова" ("Творчество А.А.Блока и русская культура XX века. Всесоюзная конференция"; Тарту, 1975) и во многом определившая направление нашего исследования "Системность символов в поэзии Вячеслава Иванова" (Контекст. Литературно-теоретические исследования"; М., 1989).Здесь же назовем не утратившую ценность наблюдений статью В.Гофмана "Язык символистов" ("Литературное наследство"; № 27-28; М., 1937) и достаточно обзорную, но интересную публикацию "Из лекций по истории русской литературы. Вячеслав Иванов" М.Бахтина (М.Бахтин, "Эстетика словесного творчества"; М., 1979), где "бегло" даны "миф", "символ" и "формальные особенности" творчества этого символиста. Значима и уже упоминавшаяся нами работа А.Ф.Лосева "Проблема символа и реалистическое искусство": в том месте, где разворачивается анализ литературно-исторической "парадигмы" образа Прометея (в том числе у Иванова), а также интересно рассуждение о динамичной символике вечернего солнца и света у Ф.Достоевского. Существенны для нас конкретные исследования И.В.Корецкой: "О "солнечном" цикле Вячеслава Иванова" ("Известия АН СССР, "Литература и язык"; 1978, т.37, № 1), "Вяч.Иванов: метафора "арки"" ("Известия АН СССР, "Литература и язык""; 1992, т.51, № 2), - и З.Г.Минц и Г.В.Обатнина: "Символика зеркал в ранней поэзии Вяч. Иванова (сб. "Кормчие звезды" и "Прозрачность")" (Ученые записки Тартуского гос. ун-та; Тарту, 1988, вып.22). Отметим также, с точки зрения исследовательского подхода, работу З.Минц "Символ у А.Блока" ("В мире Блока"; М., 1981), в которой анализируются средства символообразования и конкретная "функция" символа и "символоподобных" образов в творчестве Блока, однако замеченные характеристики не являются особенностью лишь его творчества. Отметим и раздел "Данте и Вяч. Иванов" книги Д.Д.Асоян "Данте и русская литература" (Свердловск, 1989). Конечно, ценным подспорьем для настоящей работы было "Введение" О.А.Шор (О.Дешарт), предпосланное брюссельскому собранию сочинений Вяч.Иванова1, где жизнеописание-жизнетолкование Иванова переплелось с моментами его поэтики. Интересной представилась нам и статья Ф.Степуна "Вячеслав Иванов" (см. в книге: Иванова Л. "Воспоминания об отце"; М., 1992), правда, богатая скрытым цитированием самого Иванова.

Вообще же круг исследований по Вяч. Иванову достаточно ограничен -речь здесь не идет о многочисленных упоминаниях его роли и места в культуре "Серебряного века", общих фразах о сложности его поэзии, о ссылках на теоретические взгляды, о биографических сведениях и аннотациях (литература эта разнообразна и в различной степени ценна: от "Воспоминаний об отце" Л.Ивановой, "Далекого" Б.Зайцева, от "Разговоров с Вяч. Ивановым" М.Альтмана - до вполне теоретичной статьи В.Рудича "Вячеслав Иванов" в "Истории русской литературы: XX век: Серебряный век" под ред. Ж.Нива, И.Сермана, В.Страды и Е.Эткинда, 1987, на рус. яз. - 1995). Помимо вышеперечисленных работ, связанных с символикой Иванова, назовем еще статьи А.Асоян и В.Шадрина "Данте и эстетические заветы Вяч. Иванова" ("Поэтика писателя и литературный процесс"; Тюмень, 1988), А.Е. Барзаха "Материя смысла" (Иванов Вяч., "Стихотворения. Поэмы. Трагедия"; СПб., 1995), Н.В.Брагинской "Трагедия и ритуал у Вяч. Иванова" ("Архаический ритуал в фольклорных и раннелитературных памятниках"; М., 1988), И.В.Корецкой "Вяч. Иванов и Иннокентий Анненский" ("Контекст.", М., 1989).

B.А.Кураченко "Искусство и миф в эстетике Вяч. Иванова" ("Философский анализ явлений духовной культуры: теоретические и исторические аспекты"; М., 1984), а также работы Г.В.Обатнина и Ю.Н.Чумакова и немногочисленный ряд других. Назовем еще статью А.Раннита "О Вяч. Иванове и его "Свете Вечернем"" ("Новый журнал", N 77, 1964) и небольшое исследование Гвидо Карпи "На пути к страдающему богу", предпосланное его публикации "О многобожии" Вяч. Иванова ("Новое литературное обозрение"; 1994, № 10).

1 Иванов Вяч. Собр.соч.: в 4 т. Брюссель: Foyer Oriental Chretien, 1971, 1974, 1979, 1987. T.l.

C.5-227. Далее ссылки на это издание даны в тексте с указанием тома и страницы

Отметим также, что в 1988 году в МГУ была защищена кандидатская работа М.И.Тимошенко "А.Блок и Вяч.Иванов (К проблеме творческих взаимосвязей)". Что касается публикаций на иностранных языках, то они тоже не изобилуют (см. в библиографии настоящей работы).

Для нас же существенно то, что в указанных работах проблема символа, "конкретной жизни символов" (С.С. Аверинцев), или совсем не ставится, или символ как категория поэтики заслоняет реальность поэзии (он трактуется достаточно общо, безлико, беспримерно, беспредметно), или же затрагиваются лишь отдельные образы-символы в отдельных текстах или поэтических сборниках. Это не может решить проблемы специфического символа Иванова ("фундамента" его мифопоэтики), неотделимого в своей функции, в своем содержании от остальных символов, развивающего это содержание во "внутренних" и "внешних" системных связях на протяжении всей творческой биографии поэта (при сохранении известной стабильности)1.

Расширить круг исследуемых образов, выявить перспективу "текста" и "контекста" ивановского символа2, его "ширину" и "глубину"; прояснить интерпретирующий его Миф - столь темный в постижимости, сколь яркий, слепительный в "зримости", - понять символ как активный, динамичный основополагающий элемент художественной системы Иванова, понять саму систему символов в их текстовой реальности, стало быть, назревшая задача, которая стоит перед нами.

Методика настоящего исследования заключается в выявлении в конкретике поэтического материала как можно более полного спектра образов, составляющих единых символ, и построении функционально-содержетельной "парадигмы" этого образа-символа - причем нами отбираются как "ключевые" тексты, в которых достаточно ясно дается "ядро" содержания символа, так и тексты "второстепенные" (конечно же, не по своей художественности), в

1 Об этой проблеме см.: Аверинцев С.С. Системность символов в поэзии Вяч. Иванова.//"Контекст.", М., 1989. С. 42-57.

2 Эта перспектива, конечно, не ограничивается ни творчеством самого Иванова, ни сколь-нибудь совершенно определенным кругом культурных фактов и имен. которых можно открыть нюансы его; в том числе используются и тексты не поэтические. Привлекаются нами как те тексты, где другие структурно-семантические категории (метафора, аллегория, эмблема и т.д.) "перекрыты" символикой, так и те, где символ не столь явен. В сумме же текстов, сопоставлении, соотношении, сообщении их и представленных в них явлений, открываются не только единое содержание символа, не только вариативность его употребления и нюансы содержания, но и ряд других типичных ивановских образов, символических доминант, связанных с этим символом; открываются принципы символики Иванова: ее устойчивость1 и склонность поэта переосмысливать ее; ее обширные традиционные корни и ее стремление сообщить, синтезировать известные мифологические, религиозные, философские, поэтические контексты (факты духовной жизни, духовные ориентиры), которые как бы дополняют, углубляют у Иванова друг друга до сакрального целого (Истины, Откровения); ее устремленность к максимальному универсализму, всеохватности и ее антиномизм, единство вроде бы противоречивых аспектов, - здесь открывается достаточно стройная система взаимодействия всех символов друг с другом, их "иерархия", содержательный детерминизм и даже изоморфизм, а также в общем-то "положительный" в своей "онтологии" характер ивановской символики.2

Уяснение же содержания и принципа символа и символики позволяет нам более тонко интерпретировать некоторые сложные тексты Иванова, что естественно, порождает обратный эффект - дальнейшее обогащение содержаний символа.

1 В общем, наш анализ должен подтверждать верность Иванова на протяжении всей творческой жизни в принципе единому кругу мыслей, настроений, способов художественного восприятия мира, подчеркнуть внутреннее единство его лирики.

2 Символ здесь открывается не столько "узко", "романтично", "иллюстративно", "декоративно", как произвольный знак "двоемирия", но онтологично, как реальность настоящего бытия, диалектичного, "дуалистичного", - утверждение его. Это понятно, если видеть разницу между альтернативным романтическим двоемирием и ощущением "глубины" единого мира. (Не потому ли А.Ф. Лосев и назвал символизм, сопрягая его с творчеством Иванова, "наивысшим реализмом"? - См. Лосев А.Ф. Страсть к диалектике. С. 20).

По поводу же границ интерпретации символа, его содержательного "объема", заметим следующее: не покушаясь на "темноту" его и полагая, что эти границы, конечно, не охватны, свободны - здесь Иванов доверял сознанию своего избранного читателя, которому практически не оставил комментариев1, -мы считаем, что речь не может идти о "дурной" бесконечности, где все лишь "кивает" на все. Границы эти вполне "ощутимы", хотя и проложены в бесконечность; их задает сам текст Иванова (его поэзия, публицистика, теория), формируемый им философско-поэтический "миф", в котором символ функционирует и функцией которого является.2

Наши суждения о символе Вяч. Иванова, его содержании и характере, мы старались не выводить за рамки этого "мифа" (понимая его достаточно широко и синтетично), за конкретику ивановского текста, в "плоти" которого символ и проявляет себя. И если мы обращаемся к символике "второй степени", в терминологии А.Ф.Лосева, т.е. к той символике, которая уходит за пределы данной художественной образности и "строит бесконечный ряд вполне инородных перевоплощений", то с опорой и оглядкой на символы "первой степени", "имманентную символику" самого художественного образа.3

1 См. Субботин С.И. ".Мои встречи с вами не тленны.". Вяч. Иванов в дневниках, записных книжках и письмах П.А. Журова.//Новое литературное обозрение. 1994, № 10. С. 213: "Основы символизма он (Иванов - С.М.) объясняет так: художественный образ - подобно звуку - имеет свои оберобразы (обертоны). Под влиянием вытворенного образа в душе читателя возникает добавочный как бы образ, идеал, - раскрывающий дальнейшее в реальном. Но этой раскрывающейся реальности в самом художественном произведении нет, она возникает в сознании читателя; она, вероятно (?), имелась и в душе автора. Идея-образ неким образом преобразует душу так, что она постигает раскрывающиеся сверх за этим образом дали и выси всереального." и т.д.

2 В несколько ином ракрусе, но о том же - идейно-образной ориентированности, заданности, определенности символического произведения - писал А. Мокель в "Рассуждении о литературе" (1894): "Формы произведения подобны линиям рисунка, которые направлены к одной точке, и хотя не доведены до нее, но ясно указывают на существование в пространстве осмысляющего и объединяющего их начала. Такая точка, в коей должна воссиять идея, вложенная в череду строф, пребывает в сознании того, кто приобщается к произведению. Линии могут сближаться лишь чуть заметно, ведь пространство воображения необъятно, и разве не ощутит прикосновения к бесконечности тот, кто в глубинах собственного Я увидит фокус всех линий, единый символ всех форм?" И далее: "Прояснить идею - значит ограничить ее, и тогда стихи, в которых она заключена, не будут внушать нам того трепета перед бездонностью, который вызывают подлинные шедевры". - См. Поэзия французского символизма. С. 455.

3 См. Лосев А.Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. С. 209-210.

Что касается плана настоящей работы, то, помимо данного "Введения", она состоит из двух глав: "Солнце, солнечность." (в четырех разделах) и "Топография запредельного." (в девяти разделах), - а также "Заключения", "Примечаний" и "Библиографии". Этот порядок продиктован движением от "ядра" образной системы и мифа Иванова, от "Солнца", его "диалектики", к другим, не менее значимым и сложным, но раскрываемым лишь в "свете" этого "ядра" - интенсивно, то прямо, то косвенно взаимодействующих с ним, -элементам ивановской символики: "Прозрачности", "Радуге", "Завесам", "Влаге", "Высям", "Крестам" и "Древам", его мистической "Розе" ("диалектике" этих символов и посвящены разделы второй главы).

Заключение диссертации по теме «Русская литература», Стояновский, Михаил Юрьевич

ЗАКЛЮЧЕНИЕ.

Исхожен символов дедал;

Волшебных зелий кубок выпит.

Иванов Вяч., "Римский дневник 1944 года".

Анализ основных символов Вяч. Иванова, их многоликости, их содержательного "ядра" и "переферии", их мифопоэтической динамики и взаимосвязей, их авторского и широкого культурного контекста, приводит нас к ряду выводов, которые и являются итогом настоящего исследования, и открывают перспективы дальнейшей работы.

Сформулируем эти положения, разбив их на следующие, вполне условные - ибо они тесно взаимосвязаны - пункты:

1. Едва ли не весь сложный, динамичный, бесконечно разнообразный поэтический мир Вяч. Иванова, концепция этого мира, многие нюансы его могут быть поняты в обращении к символу, который выступает как средоточие откровенного творчества поэта-метафизика, как гарант целостности его мифопоэтической и философской системы, как структурный и системный принцип. Впрочем, верным является и обратное: многосмысленный символ Иванова постижим лишь в обращении к целостному творчеству этого художника-герметика, к целостности этого творчества.

2. Символ, символика Вяч. Иванова чрезвычайно устойчивы. Заложенные, прочувствованные поэтом ещё в "Кормчих Звездах", основные образы-символы, претворяя миф-учение о бытии как сопричастной Богу, причащающей к Нему, Его осуществляющей, всесочетающей жертве, реализовывались, "разворачивались", содержательно обогащались (обретали свой "вес" и свою "глубину") и далее - вплоть до произведений последних лет жизни: до "Римских дневников 1944 года" и до неоконченной "Повести о Светомире-Царевиче", которую мы, прада, не анализировали, так как здесь просто необходимо специальное исследование.

Символ, с этой точки зрения, свидетельствует об определенной стабильности содержания поэзии Иванова, о том, что она распространяется более в образную "глубь", чем "вширь". Он свидетельствует о в принципе едином (при богатстве вариаций) во все периоды творчества мировоззрении (мировосприятии, миропонимании, мирооформлении) у Иванова.

3. Каждый значимый символ Вяч. Иванова универсален в своем смысловом разнообразии, доходящем (доводимом) практически всегда ( и это было показано нами) до противоречащих друг другу моментов. Эти противоречия вовсе не являются ироническими аспектами смысла, что, в общем-то, типично для многих символистов, - как не являются они (эти противоречия) и случайностями, издержками, недостатками ивановской логики. Они отражают то, что символ у Иванова, запечатлеваемое им, не принадлежит логике формальной, но - динамике, диалектике реального, хотя и мифопоэтизированного, бытия; он подчиняется логике бытия текучего, разностороннего, вселикого, антиномичного и таинственного, где, казалось бы, постигнутое оборачивается непостижимым. Эта "внутренняя" содержательная универсальность вполне системна, хотя и лишена схематизма: в крайностях своих смыслов символ говорит об их тождестве, об их дополнительности, в близости же смыслов всегда важен различающий, развивающий, обогащающий их нюанс.

4. Символ Вяч. Иванова полно реализует себя в универсальном разнообразии, системе других образов-символов, в тесном (до изоморфизма) сообщении с ними.

Эти символы разнолико представляют действительность, но в них же она предстаёт как космос (прежде всего, конечно, духовный). В них не столько разводятся, противопоставлются, хотя это тоже имеет место, сколько сочетаются разные ракурсы одного богодуховного мира, мира Макрокосма и Микрокосма; в них подчёркивается исключительная всеобщая целостность и принадлежность универсуму, ими знаменуется идея всеединства: единства Бога, мира и человека, материи и духа, тайны и смысла, которые только и существуют во взаимосвязи и взаимоопределении. Пафос всей символики Иванова - мир благозвучный, стройный, слаженный - даже в бунтующей своей стихийности.

5. Символ Иванова универсален, ибо относится к универсуму (природному и человеческому, материальному и духовному): свидетельствует о нём, отражает его, "зиждет" его (являет как "свет") в сознании читателя. С этой точки зрения он, этот символ, оптимистичен, идеален, божествен.

6. Символ для Вяч. Иванова есть явление "жизненного искусства", в котором осознается единство человека "с другими живыми единствами" и происходит "соподчинение" "всеобъемлющему единству в радостном утверждении своего и всеобщего бытия". Это - "форма" отношения к "великому целому", "связующая", "соподчиняющая", "обязывающая", то есть "форма", по Иванову, "религиозная"1 - но, одновременно, конечно, и философичная (метафизичная), и мифологичная, реальная и мистичная, материальная и духовная, матичная и поэтичная, традиционная и историчная, личная (индивидуальная) и внеличная, надличная.; "форма" универсальная, которая функционирует во всех этих плоскостях, они в ней "встречаются". Эта форма, которая сочетает собой различные (даже до безразличия) содержания, представления и понятия, "верования и чаяния"2 и выступает как вечно становящееся понимание целого, такое же "живое", как и само это целое (жизнь, Бог, мир).

7. Символ Иванова - это образ и знаменование той универсальной религии ("Церкви мистической"), того соловьевского Положительного Всеединства, в которых происходит со-общение и единение, синтез всех религий в их общечеловеческой мудрости, в их познании и осуществлении истины, в их приближении к Богу и Земле (цельной "Душе Мира").

1 Здесь Иванов опирается на происхождение слова "религия" от глагола religare - "связывать", "прикреплять".

2См Иванов Вяч. Борозды и Межи. С. 178 .

8. Характерная черта ивановского образа-символа - его укорененность в традиции, архетипичность. Как "веха божественного воспитания и естественного откровения", "универсальное оправдание всех аспектов истины",

II К* (II восстановитель культурных ценностей , он, прежде всего, явление культурно-историческое; он явление культуры как "живой сокровищницы даров", культуры как реального духовного (религиозного) опыта всего человечества, культуры как Памяти, даже "Перво-Памяти", людей; культуры как исконнего "культа Бога и Земли".2

Здесь Вяч. Иванов исходил из того, что "гений язычества" "проецировал всё лучшее в трансцендентный образ или незримую, но трансцендентную идею -образ сверхчувственный,- объектировал свое высшее в символ, подобие, икону, кумир". Так "спасалась", по мнению Иванова, "идея" как "идея регулятивная" "в разумном сознании человека". Поэт же был уверен, что без приобщения "инициациям отцов", освоения их наследия, подняться "по лестнице духовного возрождения" невозможно.3

Но традиционность ивановского символа вовсе не есть явление архаизма, косного традиционализма, самоценности факта прошлого, она, эта традиционность, именно исторична, то есть в символе важны "новые зачатия", "новые почины", важно движение, "животворящий сок" различных умозрений, "их дух и логос, их посвятительная энергия"4. В нем, этом символе, над частностью обособленного древнего откровения, над "эклектизмом беспочвенных случайных воспоминаний" торжествует постоянно обогащаемый смысл, "высокая община духовных умов", "целокупность" извечного Откровения.

9. Символ Вяч. Иванова насущен. Он есть сила, действенная в настоящем, инициатива "в духе". В нем происходит посвящение человечества в высшие тайны бытия: тайну богочеловеческого лика, тайну стремления к смерти во имя

1 См. там же. С. 104.

2 См. Иванов Вяч., Гершензон М О. Переписка из двух углов. С. 13, 29, 56.

3 См. там же. С. 23,29.

4 См. там же. С. 29,31. жизни, тайну истины, любви, красоты как явлений евхаристических.1 В нем решается задача преображения "всей культуры - и с ней природы" (и человечества)-"в Церковь мистическую", в "икону софийного мира извечных прообразов".2

10. Здесь, кстати, заметим, что символ у Иванова не просто геральдичен, имеет "отчетливость геральдической эмблемы"3, он - иконографичен, и святыней является и духовная глубина данности, и сама данность. Символ Иванова, конечно же, как и вся его поэзия, учителен4- но не в смысле прямой дидактики, а в смысле откровения факта, совокупности культурно-религиозных фактов.

11. Архетипичный символ Иванова, его обязанную религиозно-культурной традиции символику можно, конечно, считать "вторичными", опосредующими другие образные системы, но это вовсе не негативная сторона ивановской поэзии, не бессилие художника, а в этом, пожалуй, сказывается её (поэзии) и его (художника) сила, ибо у Вяч.Иванова мы находим не констатацию, фиксацию ряда культурно-исторических, философских, религиозных (и так далее) явлений, но новое преломление их, представление, оформление широкого богатства этих фактов как совершенно нового целого, где все взаимоперспективно; это целое обладает иной смысловой завершенностью и целостностью всех своих аспектов.

Оригинальность образов и идей Иванова раскрывается в точках их наибольшей близости идеям и образам "первичным", в познавательном выявлении этого "первичного", переосмыслении его, расширении его "локальности" в диалоге с иным и "завершении" в едином смысловом, воззрительном целом. В этом новом упорядочивании известных смыслов проявляется собственно ивановская красота: умная, "компетентная", постигаемая разумом или интеллектуальной интуицией (интеллигибельная).

1 См. там же. С. 47.

2 См. Иванов Вяч. Борозды и Межи. С. 91-92.

3 Аверинцев С.С. Вячеслав Иванов. // Иванов Вяч. Стихотворения и поэмы. Л., 1976. С. 30.

4 См. там же. С. 19.

В настоящей работе мы в какой-то мере определили круг "первичных" образов и идей, питающих символику Вяч. Иванова, но это можно рассматривать всего лишь как приближение к действительным хитросплетенным и глубоким корням ивановского творчества; горизонты исследования здесь продолжают оставаться открытыми. Так, как представляется нам, интересно было бы проследить влияние на Иванова оригинальной философии и образности Г.С.Сковороды, его антропологизма и мистического символизма1; или же конкретизировать не столь явные, как бы частные, но тем более нуждающиеся в анализе влияния поэтических миров других символистов. Впрочем, и проанализированные нами аспекты нуждаются в дальнейшем уточнении.

Б. Эйхенбаум утверждал, что "работа на чужом материале характерна для писателей, замыкающих собой литературную эпоху", они сосредотачиваются на методе и достигают в своем творчестве формальной законченности. Оригинальность здесь возникает не из нового материала, а в его аранжировке.2 В отношении к творчеству Вяч. Иванова и его символике с этими положениями можно было бы вполне согласиться, оговорив, пожалуй, то, что Иванов "замыкает" собой не столько эпоху, сколько эпохи (причем, нельзя сказать, что лишь литературные), и не только "замыкает", но как настоящий талант открывает эпоху новую, новые перспективы, которые обычно прямо и не связываются с его именем (определяются именами другими) и многие из которых, по-видимому, так до сих пор до конца полно и не реализованы, не уяснены, не проявлены. Этот вопрос может и должен стать проблемой специального исследования.

Так Иванов, этот "архаист из архаистов" в определении С.С.Аверинцева3, его теория и практика оказываются настолько новационны, что питают и поэтику акмеизма (Вяч. Иванов, как известно, наставлял Н.Гумилева, М.Кузмина и др. и едва ли не подарил саму эту концепцию), и во многом

1 Следует заметить, что ближайший друг Иванова, философ и религиозный мыслитель В.Ф.Эрн, о котором поэт-символист говорил, что он повлиял на него больше, чем В.Соловьев, занимался философией Сковороды и написал о нем книгу: Эрн В. Г.С.Сковорода. М., 1912.

2 См. Эйхенбаум Б. О литературе. М., 1987. С. 176.

3 Аверинцев С.С. Вячеслав Иванов. // Иванов Вяч. Стихотворения и поэмы. С. 29.

189 сближаются с поисками В.Хлебникова, этого совершенно необычного явления в нашей культуре, безусловно, далеко выходящего за рамки футуризма; и они же сказываются в мифотворчестве А.Ремизова1. Творчество и мысль Вяч. Иванова также влияют на целый ряд взглядов А.Ф.Лосева2 и М.М.Бахтина3.

12. И последний, но не исчерпывающий, вывод нашего исследования. Анализируя символ Вяч. Иванова, его многогранность, многомерность, его смысловую открытость, его бесконечные взаимоперспективы в системе с другими символами, можно понять причину критики акмеистов, видевших в символизме, в абсолютизации принципа символа, образы опустошенные, "выпотрошенные", "кивающие" друг на друга, можно понять опасения исследователей, что здесь поэзии угрожает срыв в беспредметность, сомнительная игра "в двойничество и оборотничество"4. Но также ясно, что символизм и его символ, во всяком случае у Иванова, обязан своим существованием ощущению и представлению мира как тайны, глубины, "бездны", где возможно лишь некоторое приближение к сути вещей и причем лишь в выяснении их различных отношений друг к другу, их взаимосвязей; где "формы" и сочетают с этой тайной, и сопротивляются её постижению, "отстраняют" от неё. Вряд ли такой символизм и такой символ заслуживают быть названными пустыми или сомнительными. Говоря же об игре "в двойничество и оборотничество", можно заметить, что если она и присутствует у Иванова - именно как игра , - то проводится она не ради себя самой, не в забвении мира, не "по ту сторону" его, а для актуализации его тайны и освоения её.

1 См. Баран X. К типологии русского модернизма: Иванов, Ремизов, Хлебников. // Баран X. Поэтика русской литературы нач. XX века. М., 1993. С. 191 - 210.

2 См. Лосев А.Ф. Страсть к диалектике. С. 45. Здесь Лосев признает Иванова своим учителем.

3 См. Библер B.C. М.М.Бахтин, или Поэтика культуры. М., 1991. С. 10 - 12.

4 Аверинцев С.С. Вячеслав Иванов. // Иванов Вяч. Стихотворения и поэмы. С. 32.

Список литературы диссертационного исследования кандидат филологических наук Стояновский, Михаил Юрьевич, 1996 год

1. Иванов Вяч. Кормчие Звезды. Спб., 1903.

2. Иванов Вяч. Прозрачность. М., 1904.

3. Иванов Вяч. Эрос. СПб., 1907.

4. Иванов Вяч. Cor Ardens. Часть первая, часть вторая. М., 1911 1912.

5. Иванов Вяч. Нежная Тайна. Спб., 1912.

6. Иванов Вяч. Младенчество. Пб., 1918.

7. Иванов Вяч. Прометей: Трагедия. Пб., 1919.

8. Иванов Вяч.Человек. Париж, 1939.

9. Иванов Вяч. Свет Вечерний. Оксфорд, 1962.

10. Иванов Вяч. Эллинская религия страдающего бога. // Новый путь. 1904. Январь. С. 110 134. - Февраль. С. 48 - 78. - Март. С. 38 - 61. - Май. С. 28 - 40. - Август. С. 17 - 26. - Сентябрь. С. 47 - 70.

11. Иванов Вяч. Религия Диониса. Ее происхождение и влияние. // Вопросы Жизни. 1905. № 6 (июнь). С. 185 220.

12. Иванов Вяч. По Звездам. Статьи и афоризмы. Спб., 1909.

13. Иванов Вяч. Борозды и Межи. М., 1916.

14. Иванов Вяч. Родное и Вселенское. М., 1917.

15. Иванов Вяч., Гершензон М.О. Переписка из двух углов. Пг., 1921.

16. Иванов Вяч. Дионис и прадионисийство. Баку, 1923.

17. Ivanow Wjatscheslav. Dostojewskij. Tübingen, 1932.

18. Иванов Вяч. Собр. соч.: в 4 т. / Под ред. Д.В. Иванова, О. Дешарт. Брюссель, 1971, 1974, 1979, 1987.

19. Иванов Вяч. Стихотворения и поэмы. Сост. P.E. Помирчий. Л., 1976.

20. Иванов Вяч. Эссе. Статьи. Переводы. Брюссель, 1985.

21. Иванов Вяч. Эллинская религия страдающего бога: фрагменты верстки книги 1917 г. // Эсхил. Трагедии. М., 1989.

22. Иванов Вяч. Эрос. Репринт, воспроизвел, изд. 1907г. М., 1991.

23. Иванов Вяч. Предчувствия и предвестия. / Сост. C.B. Стаховский. М., 1991.

24. Иванов Вяч. Поэмы. Переводы. М., 1994.

25. Иванов Вяч. Родное и Вселенское. М., 1994.

26. Иванов Вяч. Дионис и прадионисийство. СПб., 1994.

27. Иванов Вяч. Стихотворения. Поэмы. Трагедия: в 2 т. Спб., 1995.

28. Иванов Вяч. О многобожии. / Публ. Гвидо Карпи. // Новое литературное обозрение. 1994. № 10. С. 33 39.

29. Иванов Вяч. О типическом. / Публ. М.К. Гидини. // Там же. С. 23 26.

30. Иванов Вяч. Ответ на статью Н. Брызгалова . "Символизм и фальсификация" / Публ. Г.В. Обатнина. // Там же. С. 167 171.

31. Иванов Вяч. Письма к В. Ходасевичу. // Новый журнал. № 62. 1960.

32. Иванов Вяч. Письма к Ф. Сологубу и А.Н. Чеботаревской. // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1974 год. Л., 1976.

33. Иванов Вяч. Письма к В.А. Меркурьевой. / Вступ. заметка, публ. и примеч. К.Г. Петросова. // Русская литература. 1991. № 1. С. 176 180.

34. Переписка с Вячеславом Ивановым. Брюсов В. (1902 1923) / Предисловие и публ. С. Гречишкина, Н. Котрелева, А. Лаврова. // Валерий Брюсов. Литературное наследство. Т. 85. М., 1976. С. 428 - 545.

35. Из переписки А. Блока и В. Иванова. / Публ. и примеч. Н.В. Котрелева // Известия АН СССР. Серия лит-ра и иск-во. 1982. Вып. 41. № 2.

36. Переписка В. И. Иванова с С. К. Маковским. / Подг. текста Н. А. Богомолова и С.С. Гречишкина, вступ. статья H.A. Богомолова. // Новое лит. обозрение. 1994. № 10. С. 137 164.

37. Переписка Вяч. Иванова с В.Э. Мейерхольдом и З.Н. Райх (1925 1926) / Публ. Н.В. Котрелева и Ф. Мальковати. // Там же. С. 257 - 280.

38. Аверинцев С.С. Структура отношения к поэтическому слову в творчестве Вяч. Иванова. // Творчество A.A. Блока и рус. культура XX века. Первая всесоюзная конференция. Тезисы. Тарту, 1975. С. 152 155.

39. Аверинцев С.С. Поэзия Вячеслава Иванова. // Вопр. лит-ры. 1975. №4 . С. 45 192.

40. Аверинцев С.С. Вячеслав Иванов. // Иванов Вяч. Стихотворения и поэмы. Л., 1976. С. 5 62.

41. Аверинцев С.С. Системность символов в поэзии Вяч. Иванова. // Контекст 1989. М., 1989. С. 42 57.

42. Азадовский К. Эпизоды. // Новое лит. обозрение. 1994. № 10. С. 115 136.

43. Альтман М.С. Разговоры с Вяч. Ивановым. / Комментарии К.Ю. Лаппо-Данилевского. СПб., 1995.

44. Асоян А., Шадрин В. Данте и эстетические заветы Вяч. Иванова. // Поэтика писателя и литературный процесс. Тюмень, 1988. С. 71 79.

45. Асоян A.A. Данте и Вяч. Иванов. // Асоян A.A. Данте и рус. лите-ратура. Свердловск, 1989. С. 121 143.

46. Баран X. К типологии русского модернизма: Иванов, Ремизов, Хлебников. // Баран X. Поэтика русской литературы нач. XX века. М., 1993. С. 191-210.

47. Барзах А.Е. Материя смысла. // Иванов Вяч. Стихотворения. Поэмы. Трагедия: в 2 т. СПб, 1995. Т.1.

48. Бахтин М.М. Из лекций по истории русской литературы. Вячеслав Иванов ./Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. / Сост. С.Г. Бочаров, примеч. С.С. Аверинцева и С.Г. Бочарова. М., 1979. С. 374 383.

49. Белый А. Вячеслав Иванов. // Русская литература XX века. 1890 1910. Под ред. С.А.Венгерова. Т.З. Кн.8. М.,1916. С. 114 - 149.

50. Белый А. Сирин ученого варварства. По поводу книги В.Иванова "Родное и вселенское".// Знамя Труда. 1918. № 163 (26 марта), № 170 (3 апреля).

51. Белый А. Начало века. М., 1990. С. 344 353.

52. Белькинд E.JI. Блок и Вячеслав Иванов. // Блоковский сборник II. Труды Второй науч. конференции, посвящ. изучению жизни и тв-ва А.А.Блока. Тарту, 1972.

53. Бердяев H.A. О книге Вяч.Иванова "По звездам". // Московский еженедельник. 1909 г. № 42.

54. Бердяев H.A. Ивановские среды. // Русская литература XX века. 1890 -1910. Под ред. С.А.Венгерова. Т.З. Кн.8. М., 1916. С.97 100.

55. Бердяев H.A. Очарования отраженных культур. В.И.Иванов. // Бердяев H.A. О русских классиках. М., 1993. С. 285 293.

56. Бердяев H.A. Самопозниние. Опыт философской автобиографии. М., 1990. С. 142 149; 152 - 153; 177 - 182.

57. Богомолов H.A. Петербургские гафизиты. // Серебряный век в России. Избранные страницы. М., 1993. С. 167 210.

58. Брагинская Н.В. Трагедия и ритуал у Вяч. Иванова. // Архаический ритуал в фольклорных и раннелитературных памятниках. М., 1988. С. 294 -329.

59. Гаспаров M.JI. Русские стихи 1890-х 1925-го годов в комментариях. М., 1993.

60. Гаспаров M.JI. Лекции Вяч. Иванова о стихе в Поэтической Академии 1909г. Новое лит. обозрение. 1994. № 10. С. 89 -105.

61. Гиппиус З.Н. Поэт и Тарпейская скала. // Иванова Л. Воспоминания. Книга об отце. М., 1992. С. 371 373.

62. Голенищев-Кутузов И.Н. Лирика Вяч.Иванова. // Современные записки. 1930. №43.

63. Горький М. Вяч. И. Иванов. //Горький М. Художественные произведения. Планы. Наброски. Заметки о литературе и языке. Т.6. М., 1957. С. 210 -211.

64. Гофман В. Язык символистов. // Литературное наследство. № 27 28. М., 1937. С. 54 - 105.

65. Дешарт 0.(Шор О.) Введение. // Иванов Вяч. Собр. соч.: в 4 т. Т. 1. Брюссель, 1971. С. 5 227.

66. Добужинский М.В. Воспоминания. М., 1987. С. 271 275.

67. Ермилова Е.В. Теория и образный мир русского символизма. М., 1989.

68. Зайцев Б.К. Вячеслав Иванов. // Иванова Л. Воспоминания. Книга об отце. М., 1992. С. 329 336.

69. Зелинский В. Страна изгнания или земля обетованная. // Наше наследие. №3. С. 132- 134.

70. Зелинский Ф.Ф. Вячеслав Иванов. // Русская литература XX века. 1890 -1910. Под ред. С.А.Венгерова. Т.З. Кн.8. М., 1916.

71. Иванов Г.В. Памяти Вячеслава Иванова. // Возрождение. 1949. № 9.

72. Иванова JI. Воспоминания. Книга об отце. М., 1992.

73. Ильин В.Н. Вячеслав Иванов. // Новый журнал. № 107. 1902.

74. Корецкая И.В. О "солнечном" цикле Вячеслава Иванова. // Изв. АН СССР. Сер. лит-ра и язык. М., 1978. Т.37. № 1. С. 54 60.

75. Корецкая И.В. Горький и Вяч.Иванов. // Горький и его эпоха: Исследования и материалы. Вып. 1. М., 1989.

76. Корецкая И.В. Вячеслав Иванов и Иннокентий Анненский. // Контекст 1989. М., 1989. С.58 68.

77. Корецкая И.В. Вячеслав Иванов: метафора "арки". // Изв. АН СССР. Сер. лит-ра и яз. М., 1992. Т.51. № 2. С. 60 65.

78. Котрелев Н.В. Вяч. Иванов профессор Бакинского университета. // Труды по рус. и славянск. филологии. IX. Литературоведение. Уч. зап. Тарт. гос. ун-та. Вып. 209. Тарту, 1968. С. 326 - 339.

79. Котрелев И.В. Иванов Вяч. Иванович. // Русские писатели. 1800 1917. Биографический словарь. М., 1992. Т. 2. С.373.

80. Кураченко В Л. Искусство и миф в эстетике Вяч. Иванова. // Философский анализ явлений духовной культуры (теоретические и исторические аспекты). М., 1984. С. 104 112.

81. Лидин В. Вячеслав Иванов.//Иванова Л. Воспоминания. Книга об отце. М., 1992. С. 336 341.

82. Лосский Н.О. В.И. Иванов, Н.М.Минский. // История русской философии. М., 1991. С. 428 429.

83. Маковский С.К. Вячеслав Иванов в России. // Воспоминания о серебряном веке. М., 1993. С. 114 129.

84. Маковский С.К. Вячеслав Иванов в эмиграции. // Новый журнал. 1952. № 31.

85. Мануйлов В. О Вячеславе Иванове. // Иванова Л. Воспоминания. Книга об отце. М., 1992. С. 342 360.

86. Минц З.Г. А.Блок и Вяч. Иванов. // Ученые зап. Тартуского гос. ун-та. Тарту, 1988. Вып. 604. С. 97 -111.

87. Минц З.Г., Обатнин Г.В. Символика зеркала в ранней поэзии Вяч. Иванова, (сб. "Кормчие звезды" и "Прозрачность") // Ученые зап. Тартуского гос. ун-та. Тарту, 1988. Вып. 22. С. 59 -65.

88. Молчанова Н. "Мифотворчество" в трактовке символистов. // Творчество писателя и литер, процесс. Иваново, 1981. С.205 216.

89. Мочелова О.А. О Вяч. Иванове. // Иванова Л. Воспоминания. Книга об отце. М„ 1992. С. 361 -367.

90. Муратов П. Вяч.Иванов в Риме. // Иванова Л. Воспоминания. Книга об отце. М., 1992. С. 368 370.

91. Мыльникова И.А. Статьи Вяч.Иванова о Скрябине. // Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник. 1983. Л., 1985. С.88 119.

92. Нива Ж. Русский символизм. // История русской литературы: XX век: Серебряный век. Под ред. Ж.Нива,И.Сермана,В.Страды,Е.Эткинда. М., 1995. С. 73 105.

93. Обатнин Г.В. К структуре мировоззрения Вяч.Иванова в эпоху первой русской революции. // Ученые зап. Тартуского гос. ун-та. Тарту, 1988. Вып. 813. Блоковский сб. № VIII. С. 88 -94.

94. Обатнин Г.В., Постоутенко К.Ю. Вячеслав Иванов и формальный метод (материалы к теме). //Русская литература. 1992. № 1. С. 181 1982.

95. Парнис А. Новое о Хлебникове. // Даугава. 1986. № 7. С. 106 109.

96. Раннит А. О Вячеславе Иванове и его "Свете Вечернем". // Новый журнал. № 77. 1964.

97. Рудич В. Вячеслав Иванов. // История русской литературы: XX век: Серебряный век. Под ред. Ж.Нива,И.Сермана,В.Страды,Е.Эткинда. М., 1995. С. 157-171.

98. Сарычев В.А. Эстетика русского символизма: Проблемы "жизнетворчества". Воронеж, 1991.

99. Семибратова И. Вячеслав Иванов. // Бавин С., Семибратова И. "Судьбы поэтов серебряного века. М., 1993. С. 170 -177.

100. Степун Ф. Вячеслав Иванов. // Иванова Л. Воспоминания. Книга об отце. М., 1992. С. 373 389.

101. Субботин С.И. ".Мои встречи с Вами нетленны.". Вячеслав Иванов в дневниках, записных книжках и письмах П.А.Журова. // Новое лит. обозр. 1994. № 10. С. 209-236.

102. Тимошенко М.И. А.Блок и Вяч.Иванов. (К проблеме творческих взаимосвязей). Автореферат диссерт. на соиск. уч. ст. канд. фил. наук. МГУ им. М.Ломоносова. Фил.фак. М., 1988.

103. Томпакова О.М. Скрябин и поэты Серябряного века. Вячеслав Иванов. М., 1995.

104. Троцкий C.B. Воспоминания. / Публ. А.В.Лаврова. // Новое лит.обозр. 1994. № 10. С. 41-87.

105. Ходасевич В.Ф. Русская поэзия. // Ходасевич В. Колеблемый треножник. / Сост. В.Г. Перельмутер. М., 1991. С. 473 475.

106. Чарный М.Б. Неожиданная встреча (Вячеслав Иванов в Риме).// Иванова Л. Воспоминания Книга об отце. М., 1992. С. 323 330.

107. Чистякова Э. Проблема культуры в творчестве В.И. Иванова.// Социально-культурный контекст искусства.М., 1987.

108. Чулков Г. Годы странствий. М., 1930.

109. Чумаков Ю.Н. "Младенчество" Вячеслава Иванова как роман в стихах. // Эстетический дискурс. Новосибирск, 1991. С. 115 124.

110. Шестов JI. Potestas clavium (Власть ключей) // Шестов JI. Сочинения: в 2 т. М., 1993. Т.1. (гл. "Вячеслав Великолепный").

111. Эпштейн М. "Природа, мир, тайник вселенной .": Система пейзажных образов в русской поэзии. М., 1990.

112. Bobilewicz Crazyna. Wiaczesfaw Iwanow w kr^gu sztuk. Warszawa: Slawistyczny osrodek wydaw, 1995.

113. Brys G. Pejzai kamienny w tworczosci W. Iwanowa i Mikoiaja Rericha.//Przeglad humanistyzny. Warszawa, 1991. R. 35. N 5/6. S. 61-71.

114. Cultura e Memoria, atti del terzo simposio internazionale V. Ivanov. Firenze,1988.

115. Davidson Pamela. The poetic imagination of Vyacheslav Ivanov: a Russ. symbolist's perception of Dante. Cambridge univ. press, 1989.

116. Hetzer Armin. Vjaceslav Ivanovs Tragödie "Tantal". Eine literarist. interpretation. München, Sagner, 1972.

117. Stepun F. Vjaceslav Ivanovs Lehre von realistischen ( religiösen) und idealistischen Sumbolismus. Wisbaden, West und Slawen, 1963. Nov., Jg. 8.,Hf. 3. S. 225-233.

118. Tschopl Carin. Vyaceslav Jvanov. Dichtung und Dichtungstheorie. München, Sagner, 1968.

119. VjacSslav Ivanov. Russischer Dichter europaischer Kulturphilosoph. Beitrage des IV. Internationalen Vjaöeslav-Ivanov-Symposiums Heidelberg 4.-10. September1989. Heidelberg, 1993.

120. Vyacheslav Ivanov: poet, critic and philosopher./ Ed by Robert Louis Jackson a. Lowry Nelson. New Haven: Yale center for intern, and area studies, 1986.

121. West James. Russian symbolism. A study of Vyacheslav and the Russian symbolist aesthetic. London, Methuen, 1970.1.I.

122. Акулинин B.H. Философия всеединства. От B.C. Соловьева до П.А. Флоренского. Новосибирск, 1990.

123. Асмус В. Философия и эстетика русского символизма. // Лит. наследство №27-28. М„ 1937. С. 1-53.

124. Белый А. Мысль и язык (философия языка A.A. Потебни) // Логос. Кн.2. М., 1910.

125. Белый А. Луг зеленый. Книга статей. М., 1910.

126. Белый А. Символизм. М., 1910.

127. Белый А. Арабески. М., 1911.

128. Белый А. Символизм как миропонимание. / Сост., вступ. ст. и прим. Л.А. Сучай. М., 1994.

129. Библер B.C. Михаил Михайлович Бахтин или поэтика культуры. М., 1991.

130. Бройтман С.Н. Русская лирика XIX нач. XX века в свете исторической поэтики (субъективно-образная структура). Автореф. диссерт. на соиск. уч. ст. доктора филолог, наук. АН СССР. ИМЛи им. М. Горького. М., 1982.

131. Бройтман С.Н. Источники формулы "нераздельность и неслиянность" у Блока. // Александр Блок. Исследования и материалы. Л., 1987. С. 79 88.

132. Бутырин K.M. Проблемы поэтического символа в русском литературоведении (XIX XX в.в.). // Исследования по поэтике и стилистике. Л., 1972. С. 248 - 260.

133. Бычков В.В. Малая история византийской эстетики. Киев, 1991.

134. Бычков В.В. Русская средневековая эстетика XI XVII века. М., 1992.

135. Васильев Л.С. История религий Востока (религиозно-культурные традиции и общество). М., 1983.

136. Веселовский А.Н. Из поэтики розы. // Веселовский А.Н. Избранные статьи. Л., 1939.

137. Гаджиев A.A. Романтизм и реализм. Теория литературно-худож. типов творчества. Баку, 1972.

138. Герасимов Ю.К. Жанровые особенности ранней драматургии Блока. Предшественники. // Александр Блок. Исслед. и материалы. JL, 1987. С. 26 -36.

139. Гинзбург Л.Я. О лирике. 1974.

140. Грейвс Р. Мифы Древней Греции. Послесл. и ред. Тахо-Годи А. М., 1992.

141. Громов П. А. Блок, его предшественники и современники. JL, 1986.

142. Грякалова Н.Ю. О фольклорных истоках поэтической образности Блока. // Александр Блок. Исслед. и материалы. JL, 1987. С. 58 68.

143. Гулыга А. Миф как философская проблема. // Античная культура и современная наука. М., 1985.

144. Гуревич А. Категории средневековой культуры. М., 1972.

145. Долгополов Л.К. Поэзия русского символизма. // Истор. рус. поэзии: в 2 т. Л., 1968 1969. Т.2.

146. Заря-заряница. Песни, частушки, народные драмы, сказки, предания, сказы и устные рассказы Горьковской области. Горький, 1982.

147. Икона Древней Руси XI XIV в.в. Предисловие С.С. Аверинцева. Аннотации С.А. Ершова. СПб., !993.

148. Казин А.Л. Неоромантическая философия художественной культуры: (К характеристике мировоззрения рус. символизма). // Вопрю философии. 1980. №7.

149. Керлот Х.Э. Словарь символов. М., 1994.

150. Колобаева Л. Концепция личности в русской литературе рубежа XIX -XX в.в. М., 1990.

151. Кравченко А. Кассирер об искусстве как символической форме. // Буржуазная эстетика сегодня. М., 1970.

152. Красикова Е. Семантика символа в языке художественной литературы. Автореферат диссерт. на соиск. учен. ст. канд. фил. наук. Ун-т Дружбы народов П. Лумумбы. М., 1986.

153. Крохина H. Миф и символ в романтической традиции. Автореферат диссерт. на соиск. учен. ст. канд. фил. наук. АН СССР. ИМЛи им. М. Горького. М., 1990.

154. Лавров А.Ф. Мифотворчество "аргонавтов". // Миф. Фольклор. Литература. Л., 1978.

155. Литературно-эстетические концепции в России конца XIX начала XX века. М., 1975.

156. Лосев А.Ф. Проблема символа в реалистическом искусстве. М., 1970.

157. Лосев А.Ф. Философия имени. М., 1990.

158. Лосев А.Ф. Страсть к диалектике: Литературные размышления философа. М., 1990.

159. Лосев А.Ф. Владимир Соловьев и его время. М., 1990.

160. Лосев А.Ф. Философия. Мифология. Культура. М., 1991.

161. Лосев А.Ф. Очерки античного символизма и мифологии. М.,1993.

162. Лосев А.Ф. Миф. Число. Сущность. М.,1994.

163. Лосев А.Ф. Тахо-Годи A.A. Платон. Аристотель. М., 1993.

164. Максимов Д. Русские поэты начала века. Л.,1986.

165. Мелетинский Е. Поэтика мифа. М., 1976.

166. Минский Н.М. Религия будущего. СПб., 1905.

167. Минский Н.М. Меонизм. // Русская литература XX века. 1890 1910. Под ред. С.А.Венгерова. Т.1. М.,1914. С. 364- 368.

168. Минц З.Г. Символ у А.Блока. // В мире Блока. Сб. статей. М., 1981.

169. Мифы древних славян. Велесова книга. / Кайсаров A.C., Глинка Г.А., Рыбаков Б.Л. Сост. А.И.Баженова, В.И.Вардугин. Саратов, 1993.

170. Мифы народов мира. Энциклопедия: в 2 т. Ред. С.Токарев. М., 1991.

171. Михайлова А. О художественной условности. М., 1970.

172. Молчанова Н. Мотивы русской мифологии и фольклора в лирике символистов 1900-х гг. Автореф. диссерт. на соиск. уч. ст. канд. фил. наук. Горький, 1984.

173. Неклюдова М. Традиции и новаторство в русском искусстве конца XIX -нач. XX века. М., 1991.

174. Нижеборский А. Проблема символа в гносеологии русского символизма (В.Брюсов, А.Блок). Автореф. диссерт. на соиск. уч. ст. канд. фил. наук. Институт философии. М, 1982.

175. Никольская TJL Творческий путь Л.Д. Зиновьевой-Аннибал. // Ал.Блок и революция 1905 года. Блоковский сб. VIII . Уч. зап. Тартуского гос. ун-та. Вып. 813. Тарту, 1988.

176. Переводы с древних икон, собранные и исполненные иконописцем и реставратором В.П.Гурьяновым. Текст А.И.Успенского. М., 1902.

177. Платон. Соч.: в 3 т. М., 1968 1978.

178. Потебня А.А. Эстетика и поэтика. М., 1976.

179. Поэзия французского символизма. Лотреамон. Песни Мальдорора. / Сост., вступ. статья Г.К.Косикова. М., 1993.

180. Поэтические течения в русской литературе XIX XX в. Хрестоматия. Сост. А.Г.Соколов. М., 1988.

181. Прокл. Первоосновы теологии. Гимны. / Сост. А.А.Тахо-Годи. М., 1993.

182. Русская литература конца XIX начала XX в. Девяностые годы. М., 1968; 1901 - 1907. М., 1971; 1908 - 1917. М., 1972.

183. Русская литературная критика конца XIX начала XX века. Хрестоматия. М., 1982. / Сост. Соколов А.Г., Михайлов Н.В.

184. Славянская мифология. Энциклопедический словарь. М., 1995.

185. Словарь античности. М., 1989.

186. Соколова Н.К. Слово как фактор лирического текстообразования и конституент индивидуального поэтического стиля. Автореф. диссерт. на соиск. уч. ст. доктора фил. наук. Л., 1985.

187. Соловьев В. Собр. соч.: в 10 т. СПб., 1911 1914.

188. Соловьев В. Соч.: в 2 т. М., 1990.

189. Соловьев В. "Неподвижно лишь солнце любви.". Стихотворения. Проза. Письма. Воспоминания современников. М., 1990.

190. Степанов Ю.С. В трехмерном пространстве языка. Семиотические проблемы лингвистики, философии, искусства. М., 1985.

191. Тагер Е.Б. Избранные работы о литературе. М., 1988.

192. Теория метафоры: Сборник. / Сост. Н.Арутюнова. М., 1990.

193. Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифопоэтического. М., 1995.

194. Тынянов Ю.Н. Литературный факт. / Вст. ст.,комент. В.И.Новикова, сост. О.И.Новиковой. М., 1993.

195. Уваров Л.В. Образ, символ, знак. Анализ современного гносеологического символа. Минск, 1967.

196. Флоренский П.А. Иконостас. М., 1994.

197. Шайтанов И.О. Мыслящая муза. М., 1989.

198. Шерер Ю. Религиозно-философские искания в России в начале XX века. // История рус.лит. XX в.: Серебряный век. Под ред. Ж.Нива,И. Сермана, В.Страды. С. 180 -209.

199. Шестов Л. Сочинения в 2 т. М., 1993.

200. Шопенгауэр А. Избранные произведения. / Сост., вступ. ст. и примеч. И.С.Нарского. М., 1992.

201. Шпет Г.Г. Сочинения. М., 1982.

202. Эйхенбаум Б.М. О литературе: Работы разных лет. М., 1987.

203. Эллис. Русские символисты. М., 1910.

204. Эрн В.Ф. Борьба за Логос. М., 1911.

205. Эрн В.Ф. Г.С. Сковорода. М., 1912.

206. Юдин A.B. Русская традиционная народная духовность. М., 1994.

207. Юнг К.Г. Архетип и символ. / Сост. и вст. ст. A.M. Руткевича. М., 1991.

208. Ямпольский М. Память Тересия. Интертекстуальность и кинематограф. М., 1993.

209. Яннарас X. Вера Церкви. Введение в православное богословие. М., 1992.