Конструкции вывода-обоснования в синтаксической системе современного русского языка тема диссертации и автореферата по ВАК РФ 10.02.01, доктор филологических наук Ярыгина, Елена Сергеевна

• Ярыгина, Елена Сергеевна
• доктор филологических наук
• 2003

Оглавление диссертации доктор филологических наук Ярыгина, Елена Сергеевна

ПРЕДИСЛОВИЕ

ВВЕДЕНИЕ.

ГЛАВА I. Теоретические основы исследования конструкций вывода-обоснования.

§1.0 понятии конструкция в синтаксисе.

§ 2. Конструкции вывода-обоснования как объект исследования и проблема разграничения собственно-причинных и несобственно-причинных отношений.

§ 3. Проблема семантической интерпретации конструкций вывода-обоснования и интенциональные глаголы.

§ 4. Субъективное в семантике высказывания: модус и модальность.

§ 5. Синтаксис текста и проблема точки зрения.

Выводы

ГЛАВА II. Общая характеристика конструкций ^ вывода-обоснования.

§ 1. Дифференциальные признаки конструкций вывода-обоснования.

§ 2. Семантическая классификация конструкций вывода-обоснования.

§ 3. Средства выражения модуса в конструкциях вывода-обоснования.

Выводы

ГЛАВА III. Типология конструкций вывода-обоснования.

§ 1. конструкции вывода-обоснования в системе бессоюзного сложного предложения.

§ 2. Конструкции вывода-обоснования в системе сложноподчиненного предложения.

§ 3. Конструкции вывода-обоснования как композиционный прием организации текста.

Выводы

Введение диссертации (часть автореферата) на тему «Конструкции вывода-обоснования в синтаксической системе современного русского языка»

Причинность (каузальность), каузативность, обусловленность все эти категории активно изучались и продолжают разрабатываться в русской синтаксической науке. В теории простого предложения рассматриваются логические обстоятельства (АГ-52;

B.Б. Евтюхин; А.И. Ковалев; Г.С. Коляденко; А.П. Комаров; Л.Б. Мазанько; Е.А. Назикова; В.М. Никитин; А. Хямяляйнен; Т.А. Ященко;), в лексической семантике - проблематика каузативных глаголов (Ю.Д. Апресян), в рамках теории функциональной грамматики - функционально-семантическое поле обусловленности (М.В. Всеволодова, В.Б. Евтюхин; ТФГ, 1996; ; Е.Н. Ширяев; Т.А. Ященко), в теории сложного предложения - предложения с логическими придаточными, предложения со значением обусловленности, предложения собственно-причинные и несобственно-причинные (X. Беличова-Кржижкова; М.С. Бунина;

C.Г. Ильенко; Т.А. Колосова; Н.В. Кирпичникова; М.В. Ляпон; М.В. Малинович; В.А. Мишланов; P.M. Теремова; М.И. Черемисина, Е.Н. Ширяев; С.А. Шувалова;). В лингвистической прагматике изучаются типы аргументов (А.Н. Баранов; М.Ю. Михеев; Н.Ю. Фанян). В логической теории простого и сложного предложения соотносились типы умозаключений и типы синтаксических структур (А.Т. Кривоносов; К.А. Переверзев; А.И. Шорина). Полученные в разных лингвистических дисциплинах научные результаты позволяют не только обозреть систему каузальных средств русского языка, но и обнаружить и описать еще не изученные фрагменты этой системы.

В работах по семантическому синтаксису была поставлена проблема разграничения причинно-следственных отношений в сфере объективной действительности и в сфере модуса (Н.Д. Арутюнова; Н.К. Онипенко; Т.В. Шмелева Т.В.) в рамках простого предложения. Результаты исследования проблем каузальности и каузативности в простом предложении оказались востребованными теорией сложного предложения, в рамках которой уже были разграничены собственно-причинные и несобственно-причинные синтаксические отношения. Однако в теории сложного предложения не было концепции, позволяющей объяснить семантические различия между собственно-причинными и несобственно-причинными предложениями. Если собственно-причинные предложения и, следовательно, собственно-причинные отношения достаточно изучены, то несобственно-причинные только обнаружены, названы, но не описаны как с точки зрения структуры, так и с точки зрения семантики.

Объектом исследования стали семантико-синтаксические конструкции, выражающие отношения вывода-обоснования, в данной работе получившие терминологическое обозначение конструкции вывода-обоснования (КВО)у к которым отнесены бессоюзные сложные, сложноподчиненные предложения и текстовые структуры, реализующие указанные отношения. Например: Тут точно у них заговор какой-с, обоюдный-с. Теперь же, может быть, они в эту самую минуту в трактире этом сидят, так как Иван Федорович домой обедать не приходили, а Федор Павлович отобедали час тому назад одни и теперь почивать легли (Ф.М. Достоевский); [Царь:] Мне свейский государь Через послов союз свой предложил; Но не нужна нам чуждая подмога: Своих людей у нас довольно ратных, чтоб отразить изменников и ляха (А.С. Пушкин); Он подошел к карте, утыканной флажками. Соколовский и Телегин, придвинувшись, стали за его спиной. Видимо, близость горячего дыхания двух ртов была несколько неприятна начштабу, - лопатки его под рубашкой задвигались (А.Н. Толстой); Она надеялась, что, будь у Михеича что на уме, он не вытерпит и скажет, а хоть и не скажет, так чем-нибудь выдаст. Он человек не скрытный, не хитрый, любит договаривать до конца (В. Распутин).

Необходимость лингвистической интерпретации, теоретического обоснования понятия "несобственно-причинные предложения" требует соединения проблематики простого предложения, сложного предложения и синтаксиса текста для адекватного представления КВО. Предметом исследования являются структурно-семантические, функциональные и коммуникативно-прагматические свойства КВО.

Актуальность данного исследования определяется следующими факторами: широкой употребительностью КВО в современном русском языке; значительной ролью дедуктивного умозаключения, формой представления которого является КВО, для эпистемической активности говорящей личности и восприятия ею языковой картины мира; неоднозначным пониманием несобственно-причинных сложных предложений в синтаксической науке; специфической семантико-прагматической природой КВО; интегрирующим характером объекта исследования, предполагающим описание области взаимодействия конструктивных единиц синтаксиса и текста, соединение системно-языкового и текстового подходов к "несобственно-причинным" синтаксическим отношениям и субъективно-модусную репрезентацию КВО.

Цель работы - выявить дифференциальные признаки КВО путем соотнесения их с собственно-причинными конструкциями на уровне структурных синтаксических единиц и на уровне текста и тем самым определить семантико-синтаксический статус КВО.

Для достижения общей цели в работе решаются следующие исследовательские задачи:

• представить признаки КВО, отличающие их от конструкций, выражающих другие типы причинных отношений;

• описать систему КВО, рассмотрев все синтаксические средства выражения отношений вывода-обоснования;

• разработать семантическую классификацию КВО;

• проанализировать формальные типы КВО (БСП, СПП и текстовые структуры) в связи с выработанной семантической типологией;

• установить средства связи, характерные для КВО;

• раскрыть семантико-прагматическую сущность КВО;

• рассмотреть конструктивно-синтаксические и функциональные возможности модальных средств в составе КВО;

• выявить текстовую природу КВО;

• проанализировать отношения КВО к языковой системе, обусловленные их текстовой сущностью.

Основная гипотеза диссертации: КВО формируется в условиях аргументативного дискурса и представляет собой соединение двух и более предикативных единиц в результате причинно-следственного взаимодействия модусных компонентов.

Положения, выносимые на защиту:

1. Отношения вывода-обоснования в КВО - это бинарные отношения семантико-прагматического характера, устанавливаемые говорящим между модусами предикативных единиц, что обнаруживается в активизации конструктивно-синтаксической роли субъективно-модальных средств.

2. КВО принадлежат аргументативному дискурсу и являются основным маркирующим средством этого типа дискурса.

3. В условиях аргументативного дискурса одним из важнейших факторов, формирующих КВО, является образ адресата и интенция говорящего по отношению к адресату.

4. В отличие от собственно-причинных отношений, отношения вывода-обоснования нейтрализуют фактор времени, то есть не предполагают жесткой временной зависимости между предикативными единицами.

5. Семантическим компонентом, маркирующим КВО, является модус мнения в выводе.

6. Соединение модусных характеристик компонентов вывод и обоснование предопределяет семантическую типологию КВО.

7. Оформляясь средствами как сложного предложения, так и текста, КВО не является единицей синтаксической системы (собственно сложным предложением). В отличие от семантической структуры сложного предложения, КВО характеризуется наличием как минимум двух модусов, относящихся к одному субъекту.

8. Любое высказывание (речевое действие) формируется в результате соединения диктума и модуса. Граница между двумя высказываниями определяется сменой модуса. КВО, соединяющие два модуса, содержат две интенции и, соответственно, состоят из двух речевых действий (высказываний).

9. Соединяя минимум два речевых действия, КВО репрезентируют результат использования говорящим речевых'и языковых приемов построения текста и тем самым принадлежат сфере речевой тактики говорящего. Воплощаясь в условиях аргументативного дискурса, разные типы КВО представляют собой типизированные приемы соединения речевых действий в тексте.

10. КВО являются лингвистическим представлением одной из когнитивных операций человеческого мышления - получения выводных знаний в результате обработки информации и само выводное знание (умозаключение).

11. КВО средствами синтаксических конструкций (БСП и СПП) воплощает структуру дедуктивного умозаключения в тексте.

Теоретическая значимость диссертационного исследования заключается в представлении фрагмента каузативной системы, отраженного в языковой действительности в форме КВО, в которых находит проявление познавательная деятельность человека, его эвристическая активность, сознательная когнитивная деятельность и языковая компетенция носителя языка; в многоаспектном описании на базе современных достижений языкознания отношений вывода-обоснования; в обосновании текстового подхода к КВО. Описание системы КВО позволило доказать необходимость применения фундаментального принципа современной лингвистики антропоцентрического принципа - в исследовании синтаксиса высказывания, анализируемого в конкретной речевой ситуации.

Научная новизна проведенного исследования состоит: в осмыслении КВО как речевой формы представления мыслительного процесса говорящей личности; в обосновании семантической интерпретации КВО посредством интенциональных глаголов; в выявлении основных признаков КВО, позволяющих дифференцировать собственно-причинные и несобственно-причинные конструкции; в разработке методики анализа ментальных конструкций; в рассмотрении прагматического (субъективно-модусного) аспекта семантики КВО; в использовании антропоцентрического и логико-семантического подходов к анализу причинно-следственных отношений в сфере модуса между предикативными единицами.

Практическая значимость определяется тем, что типологическое описание КВО, представленное в диссертации, может быть использовано для уточнения уже существующих грамматических описаний сложного предложения, а также для его дальнейшего изучения; результаты и методика исследования могут служить базой при разработке и чтении курсов "Современный русский язык. Синтаксис", "Риторика. Теория аргументации", при подготовке материалов спецкурсов и спецсеминаров по вопросам грамматики, прагматики и стилистики текста.

Материалом для исследования послужили фрагменты текстов из произведений художественных, публицистических и научных жанров русской классической и современной литературы, извлеченные методом сплошной выборки. Картотека языкового материала включает более 5000 текстов.

Основным методом исследования является структурно-семантический метод, сущность которого заключается в совместном рассмотрении означаемой и 'означающей сторон синтаксических единиц; структурно-семантический метод исследования предполагает обязательный учет взаимодействия структуры синтаксической единицы с семантикой воплощенного в ней высказывания. При анализе языкового материала использовались также описательный метод и элементы трансформационного метода.

Апробация исследования. Основные теоретические положения диссертации обсуждались на научном семинаре и заседаниях кафедры современного русского языка Московского государственного областного университета, на научно-методическом семинаре кафедры русского языка Марийского государственного педагогического института им. Н.К. Крупской. Автор выступал с докладами на научных конференциях, в том числе и международных : в Москве (VI Международная конференция "Семантика языковых единиц" - 1998; научная конференция по проблемам сложного предложения в рамках МАПРЯЛ - 2000; 2001; Международный конгресс "Русский язык: исторические судьбы и современность" - 2001), в Кирове (2000, 2001); в Йошкар-Оле (2000, 2001).

Структура диссертации. Диссертационное исследование состоит из Предисловия, Введения, 3-х глав, Заключения, Списка источников языкового материала и Библиографического списка,.

ВВЕДЕНИЕ

Активное развитие научной мысли во многом обусловлено тем, что вопросы, неоднократно обсуждавшиеся в науке, вновь встают перед учеными, требуя своего решения с привлечением новейших исследовательских данных и современного научного инструментария. В центре интересов языковедов и на современном этапе развития лингвистики остаются «вечные» проблемы соотношения языка и речи, языкового сознания носителя языка -автора высказывания; предметом оживленных дискуссий является воздействие языка на сознание и, в частности, речевоздействующий потенциал языковой системы [Баранов, 1990]. Вообще говоря, изучение языка не может происходить без моделирования речемыслительной деятельности. Речевоздействующий потенциал языковой системы проявляется в том, что посредством языковых конструкций говорящая личность формирует значения, способные репрезентировать определенные структуры знания, относящиеся к коммуникативной ситуации в целом и к самому субъекту речи. В процессе общения происходит передача знаний от одного коммуникативного партнера другому, результатом которой является модификация структуры знания не только у адресата, но и у самого говорящего: его модель мира обогащается знанием о том, что некоторая информация сообщена адресату. Следовательно, «суть категории речевого воздействия заключается в таком коммуникативном использовании языковых выражений, при котором в модель мира носителя языка вводятся новые знания и модифицируются уже имеющиеся, то есть происходит процесс онтологизации знания» [Баранов, 1990: 12].

В рамках обозначенной проблемной сферы обнаруживается предмет рассмотрения настоящей диссертации - конструкции вывода-обоснования, представляющие собой воплощенную языковыми средствами структуру знания и отражающие познавательную деятельность человека. В конструкциях вывода-обоснования получает проявление и логическая форма -умозаключение. И это понятно: любые познанные человеком отношения обязательно находят отражение в языковой структуре. В частности, для дедуктивного умозаключения структурой служит причинно-следственная конструкция, которую мы называем конструкцией вывода-обоснования (КВО). Кроме того, КВО воплощает определенное речевое действие, связанное с понятием цели высказывания; следовательно, в этом речевом действии проявляется стратегия говорящего. Стратегия речевых актов, обусловленная целями говорящего, изучалась теорией речевых актов. Тем самым конструкции вывода-обоснования — это междисциплинарная область исследования, находящаяся на пересечении интересов не только разных лингвистических дисциплин, но и разных гуманитарных наук. Именно поэтому собственно лингвистическую интерпретацию КВО представляется необходимым предварить логико-философским обсуждением проблемы причины и причинности. Экскурс в риторику представляет для нас интерес с той точки зрения, что «в недрах» этой филологической дисциплины формировались и развивались языковые' средства аргументации. Наконец Введение включает основные категории и понятия, которые будут использованы при синтаксическом анализе конструкций вывода-обоснования.

Основы теории логического анализа языка в Европе были заложены в трудах Аристотеля и стоиков. На протяжении всего многовекового пути развития понятия причины и причинности вызывали неистощимый интерес к себе со стороны исследователей.

Метафизику» Аристотеля можно назвать «первой философией». Предметом ее было сущее, его атрибуты и высшие принципы, или «причины» бытия. Соответственно онтология Аристотеля основывалась на 1) категориальном анализе сущего, или учении о бытии; 2) каузальном анализе субстанции и 3) учении о возможности и действительности [ФЭС, 1983: 36]. Каузальный анализ Аристотеля ориентирован не на все сущее, а лишь на объективно сущее (т.е. имеющееся в действительности): он определяет «начала», или «причины субстанции». Итак, Аристотель установил 4-е фактора, причины, без которых данного явления быть не могло: 1) формальная (по Аристотелю, форма, или сущность); 2) материальная («то, из чего» - материя, или субстрат); 3) действующая (источник движения, или «творящее» начало) и 4) целевая (цель, или «то, ради чего», или «благо») [Аристотель, 1934: 30-38]. Весь этот комплекс взаимосвязанных причин Аристотель иллюстрировал на процессе создания скульптором статуи: в голове у творца должен сформироваться образ того, что он хочет сотворить (т.е. идеальная форма, существующая в голове деятеля в процессе создания вещи; форма статуи - это формальная причина); для создания скульптуры из мрамора должен быть материал - мрамор (это материальная причина); необходим инструмент, с помощью которого скульптор будет высекать статую (это причина действующая); кроме того, должна быть цель, ради которой скульптор все это делает (это целевая причина). Эти 4-е составляющих послужат стимулом для действий скульптора, в результате которых получится мраморная статуя. Последняя из аристотелевских причин была названа средневековыми учеными конечной причиной, или causa finalis.

Таким образом, в "Метафизике" типология причинно-следственных отношений основана на классификации причин вещи, т.е. причин, устанавливаемых в процессе познания, а не данных субъекту в непосредственном наблюдении. При этом Аристотель представил широкое понимание: это то, без чего не могла бы существовать (или возникнуть) вещь, или следствие. Но развитие науки откорректировало идею античного философа, сохранив из 4-х предложенных им причин только одну - действующую. По этому поводу М. Бунге говорил, что наука Нового времени отказалась от формальной и целевой («конечной») причин, поскольку они стояли вне сферы эксперимента, «а существование материальных причин считалось само собой разумеющимся» [Бунге М. , 1962: 48].

Другая классификация причин - но уже причин человеческих деяний, поступков - была предложена Аристотелем в «Риторике» [Античные риторики, 1978: 49, 298]. В этой типологии он разделил все поступки людей на 1) непроизвольные и 2) произвольные; непроизвольные поступки совершаются случайно или по необходимости, которая может быть вызвана принуждением или согласовываться с требованием природы. Произвольные поступки в качестве причины могут иметь привычку либо влияние/стремление человека. Эта типология причин позволяет объяснить, куда исчезли формальная и целевая причины вещи: во второй классификации причин поступков они попадают в рубрику произвольного причинения. Следовательно, этимологически значение понятия причина связывалось с «вещью» («причина вещи» — это, по сути, процесс порождения, т.е., буквально, причинение) и с «человеком» как с деятельным началом («причину поступка» можно интерпретировать как мотивировку известного следствия, т.е. причинность). Русский язык сохранил в своей языковой картине мира понимание «действующей причины»: обычно говорят о причинах каких-либо явлений как о факторах, которые «вызывают» или «производят» следствие. А поскольку причина как фактор порождения следствия обычно ассоциировалась с действием человека, то его считали ответственным за свои поступки. Поэтому этимологи рассматривают понятие причины как в греческом, так и в латинском языках по аналогии с идеями уголовного права и справедливого возмездия: причина нарушает некое равновесие и, следовательно, несет ответственность за причиненное изменение в природе [Степанов, 2001: 951] . В русском языке закрепилось такое понимание причины: причинение осмыслялось как «виновность, вина»; этим объясняется, что наряду с термином винительный падеж употреблялся термин винословный.

Сочетание и соответствие онтологического значения причины и онтологического значения следствия, воплощающееся в комбинации двух пропозиций, философы определяют как концепцию причинности. В концепциях причинности, с одной стороны, отражается взаимодействие категорий причины и следствия, а с другой, - учитываются важнейшие онтологические категории: вещь, свойство, событие и состояние. На протяжении многовековой истории развития науки разными исследователями предлагались различные концепции причинности, в которых, как указывает Ю.С. Степанов, отражалась эволюция концепта «Причина» в европейской культуре [Степанов, 2001: 952].

Заслуга обобщения концепций причинности принадлежит Вл. Краевскому [Краевский, 1967], который предложил систематизацию понятий, связанных причинными отношениями: его интересовала онтологическая сущность того, что вообще может быть причиной, и причиной чего может служить, но не внутреннее содержание концепта «Причина». В основе классификации Вл. Краевского лежал дистрибутивный анализ, состоящий в том, что «значение слова описывается в терминах его совместной встречаемости с другими словами» [Степанов, 1995: 64]. Развитие концепций причинности представлено Вл. Краевским следующим образом:

1) Вещь есть причина вещи (Аристотель);

2) Вещь есть причина события (Аристотель; Фома Аквинский);

3) Свойство есть причина события (Галилей; Ньютон);

4) Свойство есть причина свойства (Гоббс; Локк);

5) Состояние есть причина состояния (Лаплас; современная физика);

6) Событие есть причина события (Юм; современная философия).

В результате исследователь приходит к выводу о том, что наиболее частотной и распространенной ипостасью понятия причина является событие как некоторая целостная (не делимая внутри) ситуация, повлекшая за собой другую ситуацию. Наиболее четкое, однако не связанное с языковой системой определение события находим у Г.Х фон Вригта: «.понятие события можно анализировать (определять) с помощью понятия положения дел. Можно сказать, что событие представляет собой пару последовательных положений дел» [фон Вригт, 1986: 50]. Такое понимание причины стало господствующим к середине 60-х гг. XX века. Как отмечает Ю.С.Степанов, «в современной философии (кроме томизма), до работ Г.Х.фон Вригта, концепция событие — событие господствовала почти безраздельно. В рамках этой концепции возникли столь важные для семиотического подхода понятия «носителя (причины, следствия)» и «следа (причины, следствия)» [Степанов, 1995: 66].

Следующим этапом развития представления о причине явился вывод Зено Вендлера о том, что «Причины - это факты, а не события» [Вендлер, 1986: 265, 268, 270, 275], который может служить завершающей концепцией в списке Вл. Краевского: (7) факт есть причина события [Степанов, 2001: 953].

Заслуга 3. Вендлера состоит в том, что понятия факт, событие, причина он связывает с их языковым оформлением, на фоне которого показывает их сходства и отличия. Прежде чем обратиться к существу работы Вендлера, коснемся вопроса о логико-философской природе понятия факт.

Гносеологическую и логико-философскую природу факта безотносительно к проблеме причинности вскрывает в своей книге «Человеческое познание: Его сфера и границы» Б. Рассел. Основное положение Рассела состояло в отрицании того, что имя является языковым символом для факта: «Факты могут быть утверждаемы или отрицаемы, но не могут быть именуемы. (Когда я говорю «факты могут быть именуемы», - это, строго рассуждая, бессмыслица. Не впадая в бессмыслицу, можно сказать только так: «Языковой символ для факта не является именем» [Рассел, 1957: 43]. Природа факта, по Расселу, сенсорна и эмпирична: факты могут быть наблюдаемы, воспринимаемы, ощущаемы: «Факт» в моем понимании этого термина может быть определен только наглядно. Все, что имеется во Вселенной, я называю «фактом». Солнце -факт; переход Цезаря через Рубикон был фактом; если у меня болит зуб, то моя зубная боль есть факт. Если я что-нибудь утверждаю, то акт моего утверждения есть факт, и если мое утверждение истинно, то имеется факт, в силу которого оно является истинным, однако этого факта нет, если оно ложно. Факты есть то, что делает утверждения истинными или ложными» [Рассел, 1957: 177]. Понятие «событие» понимается либо как синоним понятия «факт», либо как один из вариантов «факта». Вполне соответствующим «факту» языковым символом является предложение (пропозиция), или атомарное предложение [Степанов, 1995: 46]. Итак, по Б. Расселу, атомами, «кирпичиками» объективного мира являются не «вещи», а «факты», или «события», имеющиеся объективно. Факты являются исходными, а утверждения о фактах (истинные утверждения) - производными, вторичными по отношению к фактам. Наиболее оптимальным языковым выражением «факта» служит атомарное предложение (пропозиция) - минимально представленная «пространственно-временная порция».

Иной подход к факту можно наблюдать в упомянутой выше статье 3. Вендлера «Причинные отношения». Вендлер соединил онтологические истоки причины с анализом ее проявления в языке в виде причинных утверждений. Признавая событие «первичным элементом онтологии причинных отношений» [Вендлер, 1986: 264], исследователь добавляет к ним также категорию факт', при этом в причинно-следственной цепочке факт является первичным, исходным как порождающее, или причина, а событие - вторичным как порожденное, или следствие. Категория причины семантически значительно ближе категории факт, нежели категории событие. Различие между фактом и событием проявляется на языковом уровне: сами эти слова как лексические единицы имеют разную сочетаемость в английском языке и охватывают своим содержанием различные сущности. В частности, под категорию факта попадают идея, мнение, мысль, теория, предложение, ходатайство и т.д. [Вендлер, 1986: 267]. Анализируя языковую дистрибуцию самих лексем факт и событие в английском языке, 3. Вендлер заметил, что она различна. В частности, слово факт в роли дополнения может выступать при глаголах упоминать, отрицать, припоминать, забывать', в роли подлежащего - при глаголах удивлять, возмущать, указывать и при присвязочных прилагательных типа вероятный, возможный, маловероятный. «Представляется, что во всем этом семействе есть нечто пропозициональное», - отмечает Вендлер [Вендлер, 1986: 269]. Слово событие имеет иное окружение: глаголы наблюдать, обозревать, слушать, изображать; происходить, иметь место, начинаться, длиться, заканчиваться; прилагательные быстрый, медленный, внезапный, длительный и т.п., имеющие «перцептуальные и темпоральные признаки» [Вендлер, 1986: 269]. Основное различие между фактами и событиями состоит в способе их представления - факты выражаются полностью номинализованными группами (словосочетаниями), а события -неполностью номинализованными группами (словосочетаниями). Итак, по 3. Вендлеру, «причина» - это «факт», а не «событие», в то время как «следствие» - это «событие». В этом просматривается некоторая несоразмерность, асимметрия между причиной и следствием, которая успешно преодолевается автором приведением лингвистических аргументов. С выводами Вендлера перекликается более поздняя мысль Н.Д. Арутюновой, также обратившейся к интерпретации категории факт'. «Представление о том, что факты первичны, а суждения, о них сделанные, вторичны, ошибочно. Суждение структурирует действительность так, чтобы можно было установить, истинно оно или ложно. Факты не существуют безотносительно к суждениям. Существует лишь некий аналог, отвечающий выраженному в суждении концепту. В этом смысле суждение задает факт, а не факт - суждение. Реальность существует независимо от человека, а факт - нет. Человек вычленяет фрагмент действительности, а в нем определенный аспект, концептуализирует его, структурирует по модели суждения (то есть вводит значение истинности), верифицирует, и тогда только он получает факт» [Арутюнова, 1988: 153]. Факт, не являясь онтологической единицей, а относясь к сфере эпистемологии, формируется только в границах суждения (то есть в форме человеческой мысли), оформленного высказыванием. Таким образом, факт может быть обнаружен только будучи констатированным, воплощенным в определенной языковой форме, то есть «лишь там, где имеются группы предложений (высказываний), заведомо относящихся к одной и той же ситуации и являющихся перифразами друг друга» [Степанов, 2001: 956]. А это значит, что факт - категория релятивная по отношению к человеку, формулирующему его, и, значит, по отношению к языку. Следовательно, и причина, обладающая фактуалъной сущностью, так же категория релятивизованная. Эта релятивность причины имеет два направления - по отношению к системам наблюдения и эксперимента и по отношению к системе языка. «Нет концепта причины вне данного языка» [Степанов, 1998: 524].

Работая в рамках широко понимаемой аналитической философии, Г.Х. фон Вригт отстаивает принципиальное значение строгих логических, рациональных методов. Внимание фон Вригта привлекают такие динамические логические категории, как, например, категории действия, причинности. Изучая связи между понятиями причины и действия, анализируя мотивы и поступки, философ рассматривает отношения между каузальностью и детерминизмом, свободой и детерминацией. Теория детерминизма, как известно, строится на идее «всеобщей причинной материальной обусловленности природных, общественных и психических явлений», которая предполагает, что «все существующее возникает или уничтожается закономерно, в результате действия определенных причин», как следствие «связи всего», «цепи причин»; «все формы связей вещей, в том числе и причинно-следственные связи, свойственны самой реальности, каждое явление которой имеет свое объективное основание и материальную причину» [ФЭ, 1960: 464]. Решая вопрос о том, «предполагает ли причинность свободу» или, напротив, «причинность угрожает свободе», он пишет: «. утверждение о том, что причинность предполагает свободу представляется мне верным в том смысле, что к идеям причины и следствия мы приходим только через идею достижения результата в наших действиях». И далее: «каузальные связи существуют относительно фрагментов истории мира, которые носят характер закрытых систем (по нашему обозначению). В обнаружении каузальных связей выявляются два аспекта - активный и пассивный. Активный компонент — это приведение систем в движение путем продуцирования их начальных состояний. Пассивный компонент состоит в наблюдении за тем, что происходит внутри систем, насколько это возможно без их разрушения. Научный эксперимент, одно из наиболее изощренных и логически продуманных изобретений ума, представляет собой систематическое соединение этих двух компонентов» [фон Вригт, 1986: 116]. Именно «закрытость системы», в которой проявляются и обнаруживаются причинно-следственные связи, ее замкнутость свидетельствует о том, что причинность не может «угрожать свободе».

Причинность Г.Х. фон Вригт связывает с методами изучения гуманитарных и социальных наук, с принципами построения научной теории. При этом он разграничивает гуманитарные науки, в его терминологии, - герменевтические (науки о человеке), и естественные науки (номотетические, в терминологии фон Вригта, т.е. науки о природе). Стремясь рационально понять область гуманитарных наук и подводя под нее логическую базу, фон Вригт рассматривает две традиции в научном и философском мышлении: галилеевскую, направленную на познание и постижение природы, и аристотелевскую, гуманистическую, ориентированную на человека и на гуманитарную научную сферу. Галилеевская традиция, по Г.Х. фон Вригту, соотносится с каузальным осознанием мира и названа «каузальным объяснением»; аристотелевская ассоциируется с «телеологическим пониманием». Понимая безапелляционность подобного подхода, автор показывает, что это одна из тенденций современной философии, которую не следует рассматривать как абсолютную и безоговорочную. Итак, «каузальное объяснение», свойственное естественным наукам, противополагается «телеологическому пониманию», характерному для гуманитарных наук. «Причинность традиционно противопоставляется телеологии, а каузальное объяснение — телеологическому. Каузальное объяснение обычно указывает на прошлое. «Это произошло, потому что (раньше) произошло то» - типичная языковая конструкция таких объяснение. Таким образом, в них предполагается номическая связь между причинным фактором и фактором-следствием. В простейшем случае — это отношение достаточной обусловленности.

Телеологические объяснения указывают на будущее: «Это случилось для того, чтобы произошло то». Здесь также предполагается номическая связь, в типичном случае - отношение необходимой обусловленности. Однако в отличие от каузального объяснения допущение номической связи включено в телеологическое объяснение более сложным образом, так сказать, косвенно. Справедливость объяснения, которое я предлагаю назвать «подлинно» телеологическим объяснением, не зависит от справедливости включенной в него номической связи. Например, утверждая «Он бежит для того, чтобы успеть на поезд», я тем самым указываю, что этот человек считает (при данных обстоятельствах) необходимым и, может быть, достаточным бежать, если он хочет попасть на станцию до отхода поезда. Его убеждение может оказаться ошибочным: не исключено, что, как бы быстро он ни бежал, он все равно опоздает. Независимо от этого, однако, мое объяснение его действия может быть правильным» [фон Вригт, 1986: 116-117]. Телеологическое понимание — это, по сути ответ на вопрос «Для чего случилось что-то?» Следствие телеологического объяснения, как правило, передает «некоторый образец или результат поведения» [фон Вригт, 1986: 119], а поведение - это действия человека. Следовательно, телеологическое объяснение — это интерпретация деятельности, направленной на определенный результат. Такая интерпретация называется «пониманием» потому, что «в слове «понимание» содержится психологический оттенок, которого нет в слове «объяснение». Кроме того, «понимание особым образом связано с интенционалъностъю. Можно понять цели и намерения другого человека, значение знака или символа, смысл социального института или религиозного ритуала» [фон Вригт, 1986: 45]. Как видим, в рамках единой логико-философской концепции фон Вригт связывает понятие «причина» с понятием «целевая причина», которую непосредственно соотносит с анализом человеческой деятельности, обусловленной определенными интенциями. «Область, традиционно, относимую к телеологии, можно разделить на две подобласти. Первая - это область понятий функции, цели (полноты) и «органического целого» («системы»). Вторая - это область целеполагания и интенционалъности» [фон Вригт, 1986: 54].

В отличие от телеологического понимания, каузальное объяснение строится на номической связи явлений: отличительным признаком номической связи, законоподобности, является не универсальность, а необходимость» [фон Вригт, 1986: 59] и, следовательно, основано на идее детерминизма, признающего объективную закономерность и причинную обусловленность всех явлений природы и общества и отмечающего чрезвычайное многообразие типов причинных связей. Поэтому каузальное объяснение фон Вригт называет также подводящей теорией объяснения, подразумевая под этим «объяснение посредством подведения под закон» [фон Вригт, 1986: 60]. Таким образом, каузальное объяснение, или подводящая теория объяснения, - это суждение, выражающее законы природы в чистом виде.

Концептуальное различие между каузальным объяснением и телеологическим пониманием Г.Х фон Вригт проводит с привлечением понятия практического силлогизма, или практического вывода. Это понятие чрезвычайно важно для осмысления и интерпретации действия. Практический силлогизм как умозаключение, ведущее к действию, в отличие от теоретического силлогизма, способствующего приобретению нового знания, известен еще со времен Аристотеля; позднее это понятие под названием вывода действия было разработано Гегелем [Гегель, 1972: 196].

В чем особенность практического силлогизма, по Г.Х. фон Вригту? «.практический силлогизм не является формой доказательства,. рассуждение этого типа качественно отличается от доказательного силлогизма. Тем не менее его свойства и отношение к теоретическому рассуждению сложны и до сих пор остаются неясными.

Практический силлогизм имеет огромное значение для объяснения и понимания действия. Главная идея данной книги заключается в том, что именно практический силлогизм является той моделью объяснения, которая так долго отсутствовала в методологии наук о человеке и которая является подлинной альтернативой модели объяснения через закон. Как подводящая модель является моделью каузального объяснения и объяснения в естественных науках, так практический силлогизм является моделью телеологического объяснения в истории и социальных науках» [фон Вригт, 1986: 64].

Для целей данного исследования значимость понятия практический силлогизм определяется средоточием в нем важнейших аспектов причинно-следственной связи: 1) связь с языком ; 2) соединение понятий причины и цели [Степанов, 2001: 962]; 3) асимметрия причины и следствия 4) выводной (следственный) компонент практического силлогизма — это интерпретация интенционально понятого поведения. Кроме того, принципиальное значение этого понятия состоит в том, что практический силлогизм — это, по сути, модель соединения мыслительного пространства с реально существующим миром, сама в свою очередь являющаяся продуктом ментальной деятельности.

Рассуждения фон Вригта по поводу связи практического силлогизма (практического вывода) с языком тесно соприкасаются с мыслями 3. Вендлера о категории «факт» и ее взаимосвязи с языком. В частности, фон Вригт, анализируя практический вывод

А намеревается осуществить (вызвать) р.

А считает, что он не сможет осуществить р, если он не совершит а.

Следовательно А принимается за совершение а» [фон Вригт, 1986: 127-128], сначала утверждает, что эта схема может иметь альтернативные варианты: «Например, в первой посылке вместо «намеревается» можно сказать «стремится», «преследует цель» или даже «хочет». Во второй посылке вместо «считает» можно говорить «думает», «верит» или иногда «знает». Наконец, в заключение вместо «принимается за совершение» можно было бы сказать «начинает совершать», или «приступает к совершению», или просто «совершает». Таким образом, выражение «приниматься за совершение» означает, что действие уже началось. Я вовсе не утверждаю, что все названные альтернативы являются синонимами. Я просто считаю, что использование одного, а не другого выражения никак не отражается на сущности проблемы, которую мы рассматриваем и решение которой собираемся предложить». Однако сразу же в примечании к этой главе фон Вригт оговаривается, указывая, что «логической особенностью практических выводов является то, что их посылки и заключение обладают свойством, называемым «неопределенностью референции». Оно означает, что нельзя без ограничения заменять описания выражаемых в них положений дел и результатов действия другими описаниями тех же положений дел и результатов. Действие, интенциональное при одном описании его результата, не обязательно будет интенциональным при другом описании его, а средства достижения цели, рассматриваемые как необходимые при одном описании, не обязательно будут таковыми при другом» [фон Вригт, 1986: 231]. Это ограничение на субституцию одних языковых выражений другими связано с тем, что каждый отдельный практический вывод принадлежит конкретному субъекту в рамках определенных «фрагментов истории мира», имеющих «характер закрытых систем». Понятие фрагмента истории мира как закрытой системы можно соотнести, используя современную терминологию, с понятиями ментального мира, или возможных миров, а точнее, с одним из возможных миров.

В понятии практического силлогизма (практического вывода) органично сочетаются оба подхода: каузальное объяснение и телеологическое понимание. Это становится очевидным из следующего положения автора: «Схема практического вывода - это «перевернутая» схема телеологического объяснения. Исходный пункт телеологического объяснения (действия) следующий: некто принимается за совершение какого-либо действия или, проще, некто что-то делает. Мы спрашиваем: «Почему?» Часто ответ прост: «Для того, чтобы осуществить р». Считается, таким образом, несомненным, во-первых, что агент рассматривает поведение, которое мы пытаемся объяснить, причинно связанным с осуществлением р и, во-вторых, что осуществление р -это именно то, к чему агент стремится или предназначает свое поведение. Не исключено, что, считая свое действие каузально связанным с желаемой целью, агент ошибается. Однако его заблуждение отнюдь не делает недействительным предлагаемое объяснение, поскольку к существу дела относится только то, что агент думает» [фон Вригт, 1986: 128]. Как видно из приведенной цитаты, в практическом выводе соединяются одновременно каузальная и интенциональная позиции.

Итак, анализ работы Г.Х. фон Вригта наглядно показывает, что понятия причина и причинность не только не сходят с арены логико-философских дискуссий, но и активно развиваются.

Диалектика развития понятий причины, причинности происходит не просто по пути логико-философского углубления их сущности, но и посредством их эскалации, расширения границ ареала анализируемых понятий. Применительно к лингвистике это явление выражает одну из характерных тенденций в развитии науки конца 20 века - тенденцию экспансионизма, которая проявляется, в частности, «и в возникновении новых «сдвоенных» наук (см. психолингвистику и социолингвистику, социо- и психосемантику, семантику синтаксиса и пр.), и в упрочении традиционных связей лингвистики с философией и логикой (благодаря чему на их границах вычленяются новые школы - ср., например, школу логического анализа языка или лингвистические исследования философов-аналитиков), и в возникновении новых дисциплин., и в формировании новых областей знания внутри самой лингвистики (ср. лингвистику текста, трансфрастику, теорию речевых актов и т.п.). . Все это вместе, действительно, напоминает некую расширяющуюся вселенную», исследование каждого звена которой усложняется и претерпевает значительные изменения именно в сторону их расширения» [Кубрякова, 1995: 208-209].

Стремление к расширению сферы использования обнаруживается также и в том, что важнейшие логико-философские понятия становятся основополагающими понятиями национальной культуры народа.

Тенденция экспансионизма находит конкретное воплощение в современном способе представления анализируемых понятий. В частности, в фундаментальной работе Ю.С.Степанова «Константы: Словарь русской культуры» [Степанов, 2001] понятия причина и цель осмысляются не просто как философские, но как культурологические, обладающие статусом концепта. Концепты — это основополагающие понятия русской культуры, в совокупности составляющие ее базу, тот фундамент, на котором формируется русский менталитет как образ мышления и мировосприятия, «коллективное бессознательное» [Степанов, 2001: 4]. Число базовых концептов невелико - 40-50 - , но «сама духовная культура всякого общества состоит в значительной степени в операциях с этими концептами» [Степанов, 2001: 5] (автор рассматривает такие, например, концепты, как «Мир» (вокруг нас), «Ментальный мир» (в нашем сознании), «Слово», «Вера», «Любовь», «Язык», «Страх», «Число, Счет», «Свои» и «Чужие» и др.). Слово «константа» предполагает неизменность и устойчивость выбранных концептов в русской культуре с того самого момента, как они появились. Тем самым концепт как термин культурологии отличается от понятия; последний термин употребляется в логике и философии. (Правда, понятие концепт употребляется и в математической логике, из которой он, собственно, и был заимствован культурологией). Термин концепт, обладая собственным статусом, безусловно, связан определенными отношениями с терминологическими системами в других дисциплинах. В частности, лингвистический аспект концепта состоит в том, что это - ментальная сущность: концепт существует, с одной стороны, в человеке, с другой стороны, - для человека и одновременно как бы «над человеком» [Фрумкина, 1995: 89]. Другими словами, концепт - это смысл, лишенный модуса; концепт не принадлежит никому в отдельности (именно поэтому в нем нет внутреннего мира носителя концепта) и в то же время является коллективным достоянием русской духовной жизни всего общества, «это как бы сгусток культуры в сознании человека; то, в виде чего культура входит в ментальный мир человека. И, с другой стороны, концепт - это то, посредством чего человек -рядовой, обычный человек, не «творец культурных ценностей» -сам входит в культуру, а в некоторых случаях и влияет на нее» [Степанов, 2001: 47]. Будучи «пучком» представлений, понятий, знаний, ассоциаций, переживаний, концепты, в отличие от понятий, не только мыслятся, но и переживаются, вызывают симпатии или антипатии того, кто к ним обращается в своем ментальном пространстве. Поскольку содержание концепта, его смысл передается использованием лексических единиц русского словаря (то есть в самом названии концепта, например, «Грех», «Закон», «Отцы и Дети», «Правда и Истина» и т.д.), постольку само употребление данного термина можно считать выходом лингвистики к проблемам «языка и истории», «языка и культуры», «языка и мысли». Концепты, по сути, ориентированы на понимание взаимосвязей языка с духовной культурой народа и народным менталитетом. В этом смысле, выражаясь словами Дж. Лайонза, можно сказать, что «Константы: Словарь русской культуры» является «не только «антропоцентрическим» (организованным в согласии с общечеловеческими интересами и ценностями), но и «культурно-связным» (отражающим более конкретные установления и виды практической деятельности, характерные для разных культур» [Лайонз, 1978: 481], в частности, русской.

Трансформация логических понятий причина, причинность из принципов мышления в концепты культуры происходит благодаря их неразрывной связи с языком, взаимоотношениям с концептом ЦЕЛЬ и процессу эволюции, «начиная от Аристотеля до наших дней». Именно этим обусловлена необходимость (смысл) включения данных логических понятий в «Словарь русской культуры»; причем, как отмечает Ю.С. Степанов, эти концепты и до сих пор еще «подвижны», а поэтому они по праву занимают свое место среди других констант: значительное влияние научных понятий на представления людей данной культуры — вполне типичное явление [Степанов, 2001: 949 -950].

Существенной концептуальной особенностью ПРИЧИНЫ является свойство релятивности, проявляющееся в интеграции двух явлений: одно из них, причина, выступает как достаточное «основание», повод для возникновения другого - следствия. Благодаря этому свойству концепт Причина наиболее рельефно проявляется в соединении двух суждений и, соответственно, двух предложений. И поэтому «в словесной форме содержание этого концепта прослеживается во всех языках точнее и подробнее в предлогах и союзах, связывающих предложение и выражающих причину, нежели в именах существительных, имеющих значение «причина» [Степанов, 2001: 952]. Следовательно, трансформация логико-философских понятий причина, причинность в культурологический концепт происходит на языковой основе.

Говоря о том, что причина представляет собой достаточное основание для появления следствия, считаем необходимым дифференцировать отношения «причина - следствие», с одной стороны, и «основание - следствие» - с другой. В терминологическом смысле слова «причина» не есть «основание», причина - это факт, который мыслится говорящим как необходимое и достаточное условие для возникновения последующего события, следствия; основание - это такое положение дел, которое оценивается субъектом-агенсом как стимул к целенаправленному действию именно с его собственной точки зрения.

Содержательная концентрация концепта ПРИЧИНА детерминируется включением в него различных понятий: таких, как вещь, человек, действие. Эта смысловая насыщенность является тем фундаментом, на котором происходит сближение концептов ПРИЧИНА и ЦЕЛЬ, поскольку действие и человек также входят в комплекс понятий, относящихся к обоим концептам. Близость Причины и Цели осознавал еще Аристотель, выделивший в числе причин вещи целевую причину как «то, ради чего», или благо. Это аристотелевское понятие в средневековье воплотилось в термине «causa finalis» - «конечная причина». Для нас важно выяснить случаи параллельного существования понятий причины и цели и точки их пересечения.

А.К. Жолковский в статье «Лексика целесообразной деятельности» вскрыл органическую связь цели с некоторым действием субъекта-лица; эта связь предполагает постоянный (неизменный) комплекс понятий желания, намерения, содержания (предмета) желания, каузации и результата каузации: целью некоторого действующего лица X является нечто, что хочет X, который при этом считает, что он обладает достаточными ресурсами (объектами и действиями) каузировать осуществление своего желания [Жолковский, 1964].

По мнению Н.Д. Арутюновой, понятия причины и цели глубоко различны, критерии этого различия состоят в следующем: «Причина устанавливается в результате ментальных операций. Ее существование необходимо. Оно не зависит от человека. Цель требует действия. Причины существуют, цели осуществляются. Причины проецируются в прошлое, цели в будущее. Суждение о причинных отношениях нуждается в верификации, суждение о цели - в реализации. Человек ищет существующие в реальном мире причины явлений, но создает возможный мир желательных для него положений дел. В первом случае он занят исследованием, во втором - созиданием» [Арутюнова, 1992: 15]. При всех указанных различиях, в языке, однако, причина и цель далеко не всегда дифференцируются. Это происходит тогда, когда на вопрос «почему?» мы получаем ответ о цели, например: - Почему ты не выполнил задание? - Чтобы у тебя было чем занять себя\ - Почему ты нагрубил бабушке? - Чтобы не приставала', или, напротив, при вопросе «зачем?» получаем ответ о причине, например: - Зачем ты приехал в город? - Потому что хочу поступить в институт. В чем суть этого явления? Дело в том, что в понятии действия часто объединяются мотивы и цели, которые суть не одно и то же. В чем различие между мотивом и целью? Мотив непосредственно связан с целеустановкой субъекта-деятеля. Выше мы обращались к понятию основания. Мотив противопоставляется основанию тем, что вызывает не само, действие, а лишь «спрос», потребности, устремления, установки агенса, которые, в свою очередь, детерминируют его действия и поступки. Если мотив связан с потребностями, то понятие цели непосредственно раскрывает содержание этих потребностей. «Цель есть обусловливающий фактор особого рода: целью называют такое положение вещей, которое порождает человеческую деятельность своим отсутствием, непосредственной причиной человеческой деятельности оказывается осознание необходимости достигнуть этой цели (добиться определенного результата), желание ее достигнуть» [Онипенко, 1985: 58]. В понятии цели одновременно отражается как ретроспективное, так и перспективное представление каузативной ситуации: желание добиться чего-то можно реализовать опосредованно - через «промежуточное» действие; осознание возможности причинения вызывает желание его осуществить; путь к цели есть осуществление желания; если реализованное желание есть следствие действия, то само действие представляет собой следствие желания. «Adv Fin выражает причинную зависимость обратную: причина реализуемого действия/состояния является на самом деле его следствием, или же его целью: «Субъект делает X, чтобы было У». Следовательно в Adv Fin отражается вполне осознанное и активное отношение субъекта-производителя действия к реализации действия, в отличие от Adv Caus, Adv Cond и Adv Cons, которые являются с этой точки зрения беспризнаковыми, то есть выражают как невольное, так и вполне осознаваемое с точки зрения производителя действия действие. Adv Fin является причиной всегда потенциальной» [Русская грамматика, 1979: 778779].

Мотив может быть осознанным или же инстинктивным; действие, осуществляемое ради какой-то цели, всегда сознательное. Обусловленность мотивов желаниями и потребностями, с одной стороны, а цели - созданием возможного мира, с другой, не препятствует тем не менее тому, что они «могут иметь одно пропозициональное содержание, различаясь только по модальности. .Общность пропозиционального содержания мотива и цели действия ведет к их неразличению» [Арутюнова, 1992: 25].

Близость концептов ПРИЧИНА и ЦЕЛЬ осуществляется через понятие мотива. Причина и мотив проявляют общность в том, что оба понятия по темпоральному признаку являются предшествующими: причина по отношению к следствию, а мотив — к цели. Транспонируясь во внутренний мир человека, причина «идентифицируется с мотивом действия, приобретает свойственную ему субъективную модальность и входит в контакт с целью действия. Пара «мотив — цель» заменяется парой «причина — цель» [Арутюнова, 1992: 15]. Это происходит тогда, когда необходимо дифференцировать мотив и цель, например: пошел в магазин, чтобы купить продукты; погладила блузку, чтобы пойти в ней на вечер. Таким образом, по отношению к человеческой деятельности мотив действия (но не его цель!) может замещать понятие причины.

Итак, логико-философское понятие причины, пройдя многовековой путь развития, обогатилось многими новыми идеями, благодаря чему трансформировалось в концепт культуры русского народа. В настоящей работе понятия причины, причинности употребляются не в культурологическом, а в логико-философском смысле, как категории, отражающие способ бытия и принцип мышления. Такое использование предполагает рассмотрение причины в рамках следующих проблем: 1) причина изучается не просто в паре «причина — следствие», но в системе, которую можно обозначить термином Ю.С. Степанова «полное описание состояния»; 2) причина не может рассматриваться вне языка, а только в тесной связи с языковой системой; 3) причина - это факт, а не событие; следствие - это, напротив, событие', 4) «оттенки» порождающих сущностей, такие как причина, мотив, основание различаются друг с другом; 5) при анализе причины не может игнорироваться цель как «родственное» причине понятие [Степанов, 2001: 950-951].

Заключая экскурс в обсуждение проблемы причины и причинности, обратимся еще раз к словам Г.Х. фон Вригта, справедливо отметившего, что «.каузальные идеи и каузальное мышление все же не так устарели, как можно было бы полагать, исходя из изменений в терминологии, то есть из распространения термина «функциональное» отношение вместо «причинного» [фон Вригт, 1986: 72]. Все понятия и категории, возникшие сначала для мира и существующие в объективной действительности, погружаясь в "человеческую сферу", осмысляются человеческим сознанием, "впитываются" им и служат мыслящему субъекту для дальнейшего познания окружающего мира.

В заключение представляется необходимым обратиться к проблеме метаязыка интерпретации КВО - основного объекта исследования в настоящей работе: обобщим и определим те основные понятия, которые будут использованы при описании КВО.

Поскольку КВО как объект изучения находятся в зоне пересечения интересов разных гуманитарных наук, то для их анализа будут привлекаться не только лингвистические, но и логические и философские термины.

УМОЗАКЛЮЧЕНИЕ - умственное действие, связывающее в ряд посылок и следствий мысли различного содержания; Умозаключение реализует в плане «внутренней речи присущие индивидуальному (или общественному) сознанию нормы и типы связи, являющиеся в каждом отдельном случае психологической основой умозаключения» [ФЭС, 1983: 701].

ДЕДУКЦИЯ (от лат-deductio - выведение) - переход от общего к частному; в более специальном смысле термин Дедукция обозначает процесс логического вывода, т.е. перехода по тем или иным правилам логики от некоторых данных предложений-посылок к их следствиям (заключениям). Термин Дедукция употребляется и для обозначения конкретных выводов следствий из посылок (т.е. как синоним термина вывод в одном из его значений) [ФЭС, 1983: 139]. В настоящем исследовании термин «дедукция» будет употребляться во всех указанных значениях.

СИЛЛОГИЗМ - форма дедуктивного умозаключения, в которой из двух высказываний (посылок) определенной субъектно-предикатной структуры следует новое высказывание {заключение) той же логической структуры [ФЭ, 1970: 7].

ВЫВОД (в математической логике) — рассуждение, в ходе которого последовательно получается ряд связанных друг с другом предложений. Некоторые из числа этих предложений не обосновываются в пределах данного Вывода и называются либо аксиомами, если их истинность принимается нами без доказательства, либо же посылками или гипотезами этого Вывода, а истинность каждого из остальных предложений вытекает из истинности каких-то ранее сформулированных в данном Выводе предложений. Часто Выводом также называется не само рассуждение, а лишь его заключительный результат - последнее предложение в цепи связанных между собой предложений [ФЭ, 1960: 308]. В данной работе понятие вывод мы будем использовать именно в последнем значении как «заключительный результат рассуждения».

ОБОСНОВАНИЕ - в логике и методологии науки процесс оценки различных форм знания - утверждений, гипотез, теорий - в качестве компонентов системы научного знания с точки зрения их соответствия функциям, целям и задачам этих систем [ФЭ, 1967: 110]. В настоящем исследовании понятие обоснование будет употребляться в широком значении, то есть как оценка в системе ментальной деятельности, оценка результата этой деятельности: обоснованию подвергается вывод как конечный результат рассуждения.

ПРИЧИННОСТЬ - генетическая связь между отдельными состояниями видов и форм материи в процессах ее движения и развития. Вопрос о Причинности непосредственно связан с пониманием принципов строения материального мира и его познания. На основе Причинности организуется материально-практическая деятельность человека и вырабатываются научные прогнозы [ФЭС, 1983: 531].

ПРИЧИНА И СЛЕДСТВИЕ - философские категории, отображающие одну из форм всеобщей связи и взаимодействия явлений. Под Причиной (лат. causa) понимается явление, действие которого вызывает, определяет, изменяет, производит или влечет за собой другое явление; последнее называют Следствием [ФЭС, 1983: 531].

Транспонирование проблемы причинности на лингвистическую почву предполагает анализ языковых средств выражения причинно-следственных отношений. Здесь мы "погружаемся" в проблему языковой компетенции, то есть рассматриваем связь языка с говорящим на этом языке. Средства выражения причинно-следственных отношений используются говорящим для адекватного представления познанных субъектом реальных причинно-следственных отношений, то есть являются способом субъективного отражения объективных закономерностей. Следовательно, выявление, обнаружение или установление причинно-следственных отношений принадлежит говорящему, а организация причинно-следственной конструкции обусловлена определенной точкой зрения.

Сущность причины в том, что она порождает, вызывает следствие. Но причина - не единственное порождающее начало, есть другие типы порождения, такие как, например, условие, основание, мотив, повод, предлог, стимул, уступка. Поэтому естественно предположить, что не может быть причины "в чистом виде", что причина - это то общее, что существует в каждом из "оттенков" порождающих сущностей. Потому инвариантное значение причины существует в нашем сознании лишь как результат абстрагирующей и обобщающей деятельности нашего сознания и формируется суммой вариантов «порождающих начал». «Оттенки» причины дифференцируются по степени их активности в порождении следствия [Онипенко, 1985]. Итак, ПРИЧИНА - это факт, который мыслится говорящим как необходимое и достаточное условие для возникновения (начала) последующего события (следствия).

ОСНОВАНИЕ - это такое положение дел, которое оценивается субъектом-агенсом как стимул к целенаправленному действию с его собственной точки зрения.

ПОВОД - такое положение дел, которое рассматривается субъектом-агенсом как достаточное (по нормам данного социума) основание для начала его деятельности. Повод предполагает, что действие оценивается говорящим как контролируемое сознанием деятеля и вызванное определенной причиной, связанной с моральными или физическими потребностями деятеля. Повод ликвидирует препятствие к началу деятельности.

СТИМУЛ - это положение дел, сопутствующее основной причине и усиливающее ее действие, ускоряющее возникновение следствия.

МОТИВ - это положение дел, непосредственно связанное с целевой установкой субъекта-агенса; мотив вызывает не само действие, а лишь "спрос", потребности, устремления, установки агенса, которые, в свою очередь, детерминируют его поступки. Мотив всегда выявляется с точки зрения говорящего.

Языковые средства аргументации, которые в настоящей работе названы конструкциями вывода-обоснования, были основным объектом внимания и такой научной дисциплины, как риторика, которая сформировалась в V - IV в. до н.э. и понималась не как наука, а как ораторское искусство. Предметом риторики являлась публичная речь, способы ее организации и «украшения», а основная задача состояла в нахождении приемов убеждения аудитории; тем самым теория аргументации уже в то время составляла главное содержание риторики. Однако риторика рассматривала языковые средства аргументации по-своему, исходя из конкретных задач публичной речи.

Представляется необходимым обратиться к текстам классических риторик, с тем чтобы выявить и соединить те наблюдения, которые касаются КВО, поскольку результаты изучения и рекомендации, собранные из образцовых речей в риториках, представляют большой интерес для более поздних исследований. Отдельно остановимся на отношениях между грамматикой и риторикой.

Возникновение риторики относится к эпохе античности. В науке этого периода разграничивалось три раздела: физика - знание о природе, этика - знание об общественном устройстве и логика -«знание о слове как инструменте мышления и деятельности» [Волков, 2001: 4]. Образование строилось именно на логических науках, или органоне, в состав которого входили семь свободных искусств: грамматика, диалектика, риторика, арифметика, музыка, геометрия и астрономия. С грамматикой как системой знаний о правилах построения осмысленной речи близко соприкасалась поэтика как наука о художественном слове - своего рода «лаборатория языка». Диалектика изучала способы обсуждения и решения проблем и технику научного доказательства, что сближало ее с риторикой как системой знаний «об аргументации в публичной речи, необходимой при обсуждении вопросов практического характера» [Волков, 2001: 4-5].

Родоначальниками риторики были классические софисты V в. до н.э., придававшие огромное значение слову и силе его убеждения. Софисты, называвшие себя «учителями мудрости», ставили задачу на основе риторики создать новую систему воспитания. Привлекая учеников и последователей обещанием сформировать из них зрелых политических деятелей, способных посредством ораторского мастерства убеждать в своей правоте оппонентов и побеждать противников в споре, софисты тем самым разрушали старые этические нормы. Становление новой этики предполагалось осуществлять на основе острых идеологических дискуссий, необыкновенно популярных для политической жизни греческого полиса [Меликова-Толстая, 1996: 155]. Тем самым развитие риторики вызвано экстралингвистическими факторами -социально-идеологическими процессами в жизни греческого этноса, значительной ролью ораторской речи в политической жизни общества и широкими перспективами в ней для красноречия.

Если сначала риторика занималась способами и приемами доказательств и характером построения убедительной речи, то под влиянием взглядов философов-пифагорейцев, изучающих воздействие на душу человека звуков, и в первую очередь музыкальных, она вынуждена была раздвинуть свои границы: самый язык, стили речи как эффективный психологический прием влияния на аудиторию также становятся предметом риторики. Так, один из первых софистов и риторов Горгий, считающий риторику «мастером убеждения», выделяет стиль речи и ее звуковую сторону в качестве важных средств, позволяющих оратору «вести за собою» душу слушателя [Меликова-Толстая, 1996: 156].

Активное риторическое движение конца V - начала IV вв. до н.э. реализовалось в создании ряда школ, ставящих своей задачей обучение искусству красноречия. При этом следует учитывать, что для античной традиции первостепенное значение имеет не искусство само по себе, а лишь мастерство [Лосев, 1978: 6]. Свою школу организовали Фрасимах, Горгий, затем она перешла к Исократу и др. В этих школах создавались учебные руководства, в которых теория, оторванная от живых наблюдений над речью, от научной мысли, постепенно выхолащивалась, приобретая чисто ремесленный характер. Именно отсутствие научности в «Риторике» Анаксимена вызвало негодование Платона, который, правда, и сам рассматривает искусство красноречия как чисто прикладную, учебную дисциплину. Однако, с его точки зрения, риторика, чтобы донести подлинное знание, должна приобрести форму диалога, в котором могут отразиться знания оппонирующих сторон относительно предмета речи и который ведется на основе диалектики и психологии («Федра» Платона). Длинную монологическую речь Платон называет «заклинанием», а искусство оратора определяет как «волшебство» или «чародейство», подразумевая под этими действами не передачу знания, а мистификацию.

Причиной упадка так бурно начавшегося риторического движения можно считать также и тематическое однообразие греческой литературы, которой были присущи не поиски новых тем, а поиски новых трактовок, которые осмыслялись как новые словесные выражения [Меликова-Толстая, 1996: 158].

В наиболее завершенном виде риторика как научная дисциплина представлена в трех книгах «Риторики» Аристотеля и в его более ранней по времени создания «Поэтике». В этих работах он неоднократно обращается к вопросам художественной речи и проблемам стиля. В частности, в «Риторике» отчетливо противополагаются поэтическая и прозаическая речь, последней из которых присуще качество «холодности», отличающее ее от поэзии; противопоставляет письменную речь устной. К профессиональной ораторской речи Аристотель предъявляет требования чистоты, ясности, уместности («соответствия предмету и говорящему»). Чем в большей степени речь будет обладать этими признаками, тем сильнее она будет способствовать процессу познания, приобретению новых знаний, постижению закономерностей объективного мира. Именно на этих философских основаниях строится аристотелевская теория стиля. Этому же подчинено требование ограниченности, предельности речи.

Итак, античная риторика как лингвистическая дисциплина глубоко разработала разделы, посвященные источникам ораторской речи, родам красноречия, задачам оратора и элементам речи. Справедливым представляется замечание А.Ф. Лосева о том, что Аристотелем были заложены основы риторики как науки, обладающей, с одной стороны, «особой динамической выразительностью и подходом к действительности возможного и вероятностного», а с другой стороны, - «неотделимой от логики и диалектики» [Лосев, 1978: 11]. Близость обусловлена тем, что философия и риторика зарождались в едином лоне архаической мудрости. Проявлялось это родство в том, что всей античной словесности (логике, диалектике и риторике) присущ рационализм, сущность которого - в системной формализации мышления и речи: они должны осуществляться на основе эксплицитно и в общей форме сформулированных правил. Риторика рационалистична в том смысле, что она, пытаясь разрешить гносеологические проблемы, оперирует дефинициями, ею же самой разработанными, силлогизмами, приемами «критики языка» и самопроверки мысли.

РОССИЙСКАЯ ЛЛ ГОСУДАРСТВЕННАЯ

41 БИБЛИОТЕКА

Классифицирование и дефинирование для античного рационализма - это не просто рабочий мыслительный момент, а основная задача: посредством классификаций и дефиниций прояснить сущность предметов и явлений окружающего мира. При этом дефинирование и классифицирование фиксируют для каждой сущности ее тождество себе самой, через которое оно «причастно» Единому. Суть Единого, центральной темы платонизма и неоплатонизма, заключалась в максимуме «тождества» и минимальной степени «инаковости», поскольку как в онтологическом, так и в аксиологическом планах «тождество» как принцип высшей степени абстракции было более важным и приоритетным по отношению к «инаковости» [Аверинцев, 1996: 118-121].

Зрелое античное мировоззрение, отмежеванное, с одной стороны от мифологии, а с другой стороны, - от новоевропейской научности, подчиненное своим собственным законам, исследователи квалифицируют как метафизику. «Метафизика есть философия, соответствующая риторическому состоянию литературной культуры: она поднимается и падает вместе с риторикой. Метафизика — нормативистское мыслительное творчество, как риторика - нормативистское словесное творчество» [Аверинцев, 1996: 123].

Блестящим открытием античной риторики было установление категории общего, то есть уровня универсалий. Общее понятие -это и научная догадка, и в то же время определенная констатация, имеющая отношение к объективной структуре бытия: одновременно и орудие познания, и результат познания. Отсюда вытекает одна из основных идей метафизики о преобладающем значении общего над частным для гносеологии и, часто, для онтологии. Предметом научного знания является именно общее. «Всякое определение и всякая наука имеют дело с общим», - заявляет Аристотель в «Метафизике» [Аристотель, 1975: 273]. Познанию подвергается только общее; частное же возможно познать и описать лишь посредством общего, как «частный случай» общего, или казус. Вследствие этого греческий рационализм по своей сути - это рационализм дедуктивный. «Знание о конкретном выводится из знания об общем, как вторичный дериват последнего. Поэтому формы знания, которым античность дала их классическую. разработку, - это аристотелевская логика силлогизма, ведущая от общей посылки к частному суждению; это евклидовская геометрия, выводящая теоремы из аксиом и постулатов, а решение конкретных задач - из теорем; это римское право, где частные определения дедуцируются из общих законоположений, а решение конкретного казуса есть «приложение» определения» [Аверинцев, 1996: 124]. По аналогии с правом дедуктивный рационализм создает этическую систему «казусов», получившую наименование казуистика. В казуистике воплощаются требования метафизики и риторики в плане прикладного руководства поведением членов общества.

Однако основной константный структурный принцип рационализма в действительности оказался нелогичным и противоречивым. В основе дедуктивного рационализма лежит дедукция, благодаря которой только возможно достичь глубины формального доказательства. Известно, что в дедуктивном умозаключении каждое последующее звено выводится из предыдущего. Но из чего заключается самый первый элемент в цепочке умозаключений? Здесь за исходную точку принимаются некоторые недоказуемые основания, некая «догма», принимаемая за очевидность. Аристотель утверждал: «Не всякая наука есть доказывающая наука, но знание непосредственных начал недоказуемо. И очевидно, что это необходимо так, ибо если необходимо знать предшествующее и то, из чего доказательство исходит, - останавливаются же когда-нибудь на чем-нибудь непосредственном, - то это последнее необходимо недоказуемо. Следовательно, мы говорим так: есть не только наука, но также и некоторое начало науки, посредством которого нам становятся известными термины» [Аристотель, 1978: 262]. Итак, существует некая изначальная абсолютная истина, которую нельзя ни отрицать, ни опровергать, на которую необходимо опираться и от которой можно отталкиваться, на которой как на незыблемой основе базируется вся наука и культура. Этим свойством и отличалась казуистико-моралистическая, или риторическая культура античности. «Такова культура, которая основывается на готовом слове и пользуется только им», - отмечает А.В.Михайлов [Михайлов, 1988: 310-311]. С.С.Аверинцев развивает и углубляет эту характеристику: «.специфика метафизического мышления, во-первых, в особой жесткости и стабильности размежевания между «наукой» и «началом науки», а во-вторых - в увязывании «начала науки» с «непосредственными» онтологическими началами. Дедуктивный рационализм по законам своей научности требует в качестве исходной точки некую «догму». При этом догма должна иметь предельно абстрактную формулировку, чтобы удобнее было ее ввести в цепочку дедуктивных выводов в качестве исходной точки [Аверинцев, 1996: 126].

Непреложность и «неприкосновенность» догмы послужили камнем преткновения, из которого вскоре выросла непреодолимая стена между философией и риторикой. Каждая речь в риторике строилась на основе определенного тезиса, который служил исходной точкой и беспрекословной истиной. Однако другая речь могла быть организована на основе противоположного тезиса, также устремленного к единой истине - важно было только выстроить правильную и красивую цепочку выводов из этого тезиса. Для античных философских школ, имеющих сакральный характер, был неприемлем и непреодолим тот «плюралистический авторитаризм», в котором к «знанию» естественным образом примешивалось «мнение», порождая тем самым множественность «истин». Однако этот «плюралистический авторитаризм» успешно преодолевали риторы, используя речевые приемы убеждения аудитории [Аверинцев, 1996: 128-130]. И значит, тот путь победного шествия риторики, описываемой Аристотелем как особой логики «мнения» и вероятностей, не могла разделить с ней философия, поскольку она не могла принять ни плюралистического авторитаризма, ни множественности ответов на вопрос об истине; следовательно, для философов такой путь невозможен: он неизбежно приведет к тупику. Таким образом формируется риторика, противоречащая философии; риторика как искусство ораторской речи и искусство убеждать. В этой риторике уже теряет свою остроту вопрос о противопоставлении теории прозаической речи поэтике как теории поэзии, и поэтика рассматривается уже как подраздел риторики как общей культурной концепции.

Итак, «единство сознательного отношения к творчеству, воплощенного в теоретической рефлексии, и ориентации на стабильные правила,. теоретически кодифицированные, - самая суть риторики», - отмечает С.С. Аверинцев [Аверинцев, 1996: 134]. Ее характерная особенность состоит в точном соответствии рационализму дедуктивно-метафизического типа. Присущее риторике дедуктивное движение от общего к частному проявляется в речи каждого отдельного оратора. Мастерство ритора проявляется именно в том, насколько искусно в описываемой реальности он соединяет «общее место», или догму, как средство познания объективного мира и сущности вещей с индивидуальным стилем, собственным характером, который обнаруживается в неповторимой комбинации бесконечно повторяемых свойств слога, идей. Неслучайно известный афоризм Бюффона «Стиль - это человек» в общей форме был высказан уже Менандром. «Общее место» для античной литературы — это важнейший и необходимейший инструмент освоения действительности, а риторическая рефлексия античных авторов, воплощенная в понятии «характер», проявилась в отработке и шлифовке собственного индивидуального стиля, что, безусловно, говорит о развитии авторского самосознания античных риторов. Однако явление индивидуального стиля в процессе изучения объективного мира ограничивается «общим местом», а оценки детерминируются абстрактно-всеобщим.

Античная риторика была хорошо освоена средневековьем. Понимаемая как система научных знаний об аргументации главным образом в письменной речи, риторика в XVII-XIX вв. приобретает большое общественное значение в связи с тем, что усиливается роль письменных литературных текстов: богословия, политической и религиозной публицистики, философии, исторической прозы. Постепенно формируются частные риторики, основанные на законах создания определенных видов текстов - проповедей, судебных речей, исторических, научных и философских трактатов и т.д.

Все эти сведения из истории риторики как особой области филологической науки необходимы нам для того, чтобы показать, что развитие риторики тесно связано с общественно-политическими процессами, с одной стороны, и что те научные понятия, которые мы в дальнейшем будем использовать при лингвистическом анализе синтаксических структур современного русского языка, возникли не на этапе научного исследования языковой системы, а на этапе собирания и описания объекта более поздней лингвистической науки, чем языкознание, с другой стороны.

Поскольку риторика формировалась как дисциплина о разумном и рациональном слове, изучающая определенный аспект словесного творчества - аргументацию, постольку в ней отражены связи между языком и речью. Объектом изучения риторики были высказывания, обусловленные конкретной коммуникативной задачей и организованные по установленным правилам. В регламентации этих правил, которые определяют построение высказываний, подчиненных данной коммуникативной цели, и обнаруживается взаимосвязь языка (грамматики) и речи. Наиболее тесное сопряжение грамматики с риторикой происходит на русской почве. Это можно продемонстрировать на примере первой русской «Риторики» 1620 года, которая представляла собой свободный перевод риторики профессора греческого языка и теологии Филиппа Меланхтона и состояла из двух книг: «Об изобретении дел» и «Об украшении слова».

Уже в предисловии к «Риторике» подчеркивается ее органическое единство с диалектикой и грамматикой: "Имею селение и удобное соединение с диалектикой, как и она об этом говорит, ибо она - со мною, а я с нею; похвальная же и златоструйная (златострунная) грамматика вместе с нами и начало нам, но сия пусть сама возвещает о себе в своих гласовательных трубах." [Аннушкин, 1999: 95].

Риторика характеризуется как наука «краснословия или красногласия», а ритор - как человек, искусный в «науке речения». Первая книга знакомит с риторическим учением в целом и детально анализирует процесс создания высказывания, содержание которого обусловлено конкретной коммуникативной задачей. «Роды речей», или виды речи (типы общественно-речевой практики) базируются на изобретении («общем месте», или общем понятии); термин «начальное постановление» трактуется как основная логическая структура - силлогизм; суть речи разбирается в связи с композицией; предлагаются приемы и способы возбуждения адресата [Аннушкин, 1999: 98-129].

Идея о тесной и непосредственной связи риторики с грамматикой реализуется во второй книге «Риторики», названной «Об украшении речи». Связь эта осуществляется через фигуры речи. Назначение фигур речи отмечается автором «Риторики» уже в предисловии: «Я - риторика добрословного и яснозримого разума, мной грамматика исполняется и диалектика украшается» [Аннушкин, 1999: 98].

Под «украшением речи» здесь понимается «ясное, понятное и сладкоречивое» представление действия или вещи (элоквенция). Элоквенция основывается на трех принципах: 1) на грамматической речи, 2) на выражениях (фигурах) и 3) на распространении (амплификации) речи. Грамматическая речь строится из слов «общепринятых, подходящих и выразительных», которые при этом должны соединяться «правильным образом по грамматической науке» [Аннушкин, 1999: 130-131].

Фигуры речи рассматриваются как «новая, с искусством созданная форма речи». Выделяется два вида фигур: 1) тропы и 2) схема. Тропы строятся на основе переносного употребления лексических единиц. К словесным тропам автор «Риторики», например, метафору (перенос слова или краткое подобие); синекдоху (перемены слов); метонимию (наименование); ономатопею (новое именование); перифрасис (объяснение) и др. [Аннушкин, 1999: 131]. Если использование тропа в речи предполагает выбор говорящим определенной лексемы, то схема, или фигура речи, понимается уже как «некое речевое действие».

Для современной синтаксической науки интерес представляют фигуры речи, описанию и классификации которых посвящена вторая глава 2-ой книги «Риторики».

Существуют фигуры первого порядка двух видов — "грамматические" и "риторические". Выделяются грамматические фигуры двух разновидностей - "виды претерпевания слов" и фигуры сложения слов, - в которых реализуются грамматические средства связи между словами и приемы соединения и взаимного расположения слов во фразе. К "фигурам сложения слов" относят такие, как, например, апосицыо, то есть толкование; зеугма, то есть связь, союз; силепсис - "объятие" (отнесение сказуемого к ряду подлежащих); синтесис - сложение; антиптосис - падежи употребление одного падежа вместо другого) и др. Перечисляются 12 "риторических фигур" речи, каждой из которых дается определение; среди них повторение слова в одной и той же или в разных формах, например: «слава, добытая не разумом, погибает со временем в памяти людей, разумом же добытая слава пребывает бессмертно»; «у кого в жизни нет ничего милее жизни, тот не может жизнь свою вести достойно»; асиндетон — бессоюзие, напр.: «пришел, увидел, победил»; полисиндетон - многосоюзие; гипалляга - оборот, обращение (имеется ввиду обратный порядок слов), например: «отдайте ветры кораблям, то есть отдайте корабли ветрам или пустите корабли по ветру»; эллипсис - опущение (недостача слова), например: «я ли ее? Или она - меня?» и др.[Аннушкин, 1999: 138-139].

Если тропы являются средством художественного изображения и используются для создания образности речи, то фигуры речи, понимаемые как "воспроизводимый прием словесного оформления мысли" [Волков, 2001: 309], призваны помочь ритору донести до слушателей основное содержание и значимость высказывания.

Ко второму порядку относится 10 "фигур мысли", предназначенных для выражения эмоциональной окраски высказывания и отношения ритора к своей речи с целью активизировать внимание аудитории. Сюда включаются, в частности, вопросительные конструкции ("вопрошения"), восклицательные предложения ("голосовое восклицание"), выражение в речи сомнения ("просто не знаю, куда мне обратиться"), удивления, неожиданности, смелости или дерзости, оставление (т.е. "умолчание или опущение того, о чем более всего хотим сказать", напр.: "я уже не говорю о том, какую милость оказал мне за благодеяние", общее рассуждение (то есть "совместное обсуждение с самим противником или с судьями, например: «хочу знать: если бы вы были на том месте, что бы вы сделали бы по-ИНОМУ?" [Аннушкин, 1999: 141-142]).

Фигуры третьего порядка предназначены не столько для украшения, сколько для расширения и распространения внутреннего содержания речи, которое осуществляется за счет 1 количественного увеличения компонентов фразы, между которыми устанавливаются различные смысловые отношения. В этом разделе рассматривается 8 групп фигур речи, образованных разными способами. Например, первая группа, состоящая из 5-и фигур, включает виды речи, созданные "от описания", то есть от определения или дефиниции, например, ауксесис - преувеличение; тапиносис - уменьшение, синонимия, непосредственно самое определение. "От разделения" происходит формирование таких фигур, как, например, накопление, или нагромождение, которые можно интерпретировать, по-видимому, как употребление в предложении однородных членов. "От причин" идут 3-й фигуры, в которых приводится причина ("винословие"), например: "Если и есть у меня знания, о судьи, то потому что Архий желает и требует пользы от моих знаний. (Ради чего?) Ради того, что он был мне наставником и вожатаем к принятию этих наук". В других случаях в фигурах "от причины" в одной фразе соединяются следственный и причинный компоненты, например: "Цицерон напоминает Цезарю, чтобы тот берег свое здоровье не только для себя самого, но для своего государства, потому что всему государству необходимо, чтобы он был жив и здоров" [Аннушкин, 1999: 144-145].

На основе значения "от противного" формируется 10 фигур, например, такие, как противопоставление, то есть распространение противоположных (или спорных) дел, например: "не истинные, но неправедные слова угодны миру"; "Нет никакого спасения и никакой пользы в войне - все себе покоя желаем". Есть фигуры, созданные "от подобного", имеющие в основе сопоставление подобных и неподобных вещей и служащие для распространения речи; сюда относятся приравнение, просипея (олицетворение) и др.; например: "Брат убил детей, хотевших совершить измену"; "Веселитесь, небеса, радуйся, земля" [Аннушкин, 1999: 145-147].

Под обращением ("оборотом, инверсией") понимается такой прием, когда обвинение в сторону говорящего используется им как аргумент в пользу своей невиновности; в этом случае вывод и мотив меняются местами, например: "Если похоронил, значит и убил" — "А когда бы я убил, тогда бы не похоронил" [Аннушкин, 1999: 146].

В «Риторике» были впервые предложены три степени приближенности/отдаленности слова по отношению к говорящему, что нашло выражение в трех стилях речи, или в «тройных родах глаголания» - низком, высоком и среднем (что позднее вылилось в теорию «трех штилей М.В.Ломоносова). Каждому жанру устной и письменной речи должны строго соответствовать «различные подобия и выражения», используемые в трех стилях: 1) «низкий стиль не поднимается над обычной повседневной речью»; 2) для высокого стиля характерны частые метафоры, «взятые от далеких образов», обильные распространения и фигуры, украшающие речь; 3) среднему стилю присущи многие фигуры, однако широкие распространения для него не характерны [Аннушкин, 1999: 151].

Риторика" обучала подражанию образцам риторического искусства. «Последование», или подражание, может быть «общим и свойственным». Общее последование состоит в подражании «в вещах (делах) и в словах, или в украшении речи». Последование слов предполагает, что говорящий может в своей речи использовать слова, фразы или фигуры таких «авторов, в красноречии славных», как, например, Цицерон, Цезарь, Теренций, Ливий [Аннушкин, 1999: 149].

Итак, небольшой исторический экскурс позволяет заключить, что риторика как ораторское искусство вызывается к жизни и формируется в период социально-политических преобразований, как правило, когда происходит изменение и установление новых политических и социальных форм правления. Основная задача риторики состояла в изучении определенного аспекта словесного творчества - аргументации, и, следовательно, искусство риторики проявлялось в способности находить посредством слова возможные способы убеждения аудитории. Диалектика как наука о приемах и способах решения проблем и мастерстве научного доказательства, а также логическая теория силлогизма послужили основой для создания риторики как искусства целесообразного и убедительного слова.

Значительным достижением античной риторики стало открытие «общего», догмы, то есть уровня универсалий, проявляющегося во множестве казусов. Однако именно догматизм послужил причиной противоречий и размежевания античной риторики и философии.

Успешному решению риторических стратегий во многом способствовала тесная сопряженность с грамматикой, которая со всей очевидностью проявилась в русской риторике. Посредством фигур речи осуществлялось не только словесное оформление мысли, но и достигалась ее образность, возможность выражения эмоциональной окраски; распространение внутреннего содержания речи позволяло выделить тонкие смысловые оттенки и соединить в одном высказывании понятия различными семантико-синтаксическими отношениями. Тем самым основной задачей риторики было формирование и развитие стиля, обусловленного коммуникативной задачей убедить оппонента, в отличие от стилистики, наблюдавшей стиль как факт [Волков, 2001].

Русская «Риторика» 1620 г. характеризуется универсализацией, проявляющейся в единении с грамматикой логического направления. Логическое направление в языкознании объединяло концепции, изучающие язык в его отношении к мышлению, к процессу познания действительности вообще и ориентированные на различные логические и философские течения.

Сущность риторики проявляется в том, что она формирует целостную теорию высказывания, согласно которой отдельный завершенный в смысловом отношении акт речи есть отражение развития мысли от замысла - к его словесному выражению как результату риторического построения. Ценность такого речевого действия определяется достижением коммуникативной задачи -быть убедительным аргументом в пользу выдвинутого положения. Следовательно, использование конкретного слова оценивается по степени его целесообразности по отношению к порождающей его мысли, а построение текста подчинено воплощению замысла в конкретном слове. Конструирование текста предполагает несколько последовательных этапов - изобретение, расположение, выражение и само речевое действие, или исполнение, — каждый из которых реализуется в высказывании. Так, изобретение проявляется в выборе проблемы и предмета речи, а также в принятии общих мест (топов) и приемов обоснования.

К уровню расположения относится выбор словесного жанра, членение и построение высказывания с точки зрения литературно-языковой формы. На этом уровне говорящий проявляет себя в организации содержания высказывания: в понимании того, что действенность риторического построения в целом обусловлена отношениями между функционально значимыми его частями; именно эти отношения позволят замыслу обрести качественную определенность в процессе речи, осуществляемом в последовательном расположении его частей.

Уровень выражения предусматривает такое воплощение замысла в конкретном слове, при котором слово соединено со смыслом определенным образом, благодаря чему оно становится символом смысла. Именно на этом уровне используются грамматические и риторические фигуры речи, в частности такие, как толкование, союзная связь, бессоюзное соединение предложений, эллипсис, фигуры речи «от причины» и т.д.

Исполнение риторического построения, или словесное действие, предполагает, что высказывание - это «внешнее слово», то есть воплощенное в устной или письменной форме непосредственное выражение мысли, включенное в диалог, которое, следовательно, является поступком, связанным с действием других людей [Волков, 2001].

Понятия, которыми мы будем оперировать (такие, как аргументация, аргумент, общее/частное, силлогизм, дедукция), возникли в классической риторике, взаимодействующей с логикой. Однако обе эти дисциплины были учебными и носили скорее дидактический, обучающий характер, нежели собственно исследовательский (то есть научный). Именно это обстоятельство, а также отсутствие идей историзма, порождающее, в свою очередь, невозможность развития новых принципов словесного творчества, послужили поводом для решительного наступления на риторику как систему научных знаний со стороны группы литературных критиков и публицистов во главе с В.Г. Белинским к концу первой половины XIX века. Истинными и единственными видами словесного творчества, по их мнению, могут считаться только художественная литература и литературная критика. Результатом подобной пропагандистской кампании явилось исключение риторики из системы образования во второй половине XIX века [Волков, 2001: 7]. Указанными событиями ознаменовался первый этап развития риторики как филологической дисциплины.

Возрождение риторики как науки, определяющее второй этап ее развития, происходит в XX веке. Лингвистики как системы научных знаний в период становления и развития риторики еще не существовало. Риторика собирала и накапливала речевые явления, которые значительно позже лингвистика признает объектом своего изучения. Ученые вернутся к понятиям и проблемам, которые были выработаны и изучались в рамках риторики. В частности к проблеме топа, или топоса, которая состояла в том, что аргументация опиралась на вполне исчислимый ряд обобщенных по содержанию типовых структур. В риторике эти типовые структуры назывались общим местом и использовались как наиболее убедительное средство обоснования для аргументации, которая строилась по определенным законам. Эти же законы изучала и логика, пользуясь своим собственным понятийным аппаратом. В логике были понятия общего и частного суждений. Однако в логическом учении о типах суждений не принимались во внимание два важнейших фактора, лежащих в основе проблемы топоса: сам говорящий и адресат.

Становление риторики как ораторского искусства и своеобразной области общественного сознания было связано с определенными потребностями языкового сообщества: появилась необходимость влиять на массы, убеждать посредством слова. Однако постепенно, по мере того, как на первый план в ней выдвигается цель любой ценой победить в споре, а не добиться истины в процессе полемики, риторика из ораторского искусства все более превращается в витийство и краснословие. Именно расхождение «слова» и «дела», утрата главной цели - стремиться к поиску истины в споре - послужило основанием для серьезной критики риторики со стороны русских писателей и публицистов.

То, что было отвергнуто риторикой и не принималось во внимание логикой, было воспринято и успешно развито в русле лингвистической философии, соединившей проблемы риторики, логики, философии и языка, в рамках которой в середине XX века английским философом Дж. Остином были заложены основы теории речевых актов, развитой в трудах Дж. Серля. Теория речевых актов стала первым шагом в процессе возрождения риторики в новом виде, в виде неориторики, или теории аргументации.

Дж.Остин обратил внимание на то, что при произношении высказывания человек не только сообщает слушателям какую-либо информацию, но и совершает многие другие действия, как, например, выражает просьбу, совет, приказание, обещание. Все это речевые акты, в которых используются предложения, однако предложение и речевой акт нельзя смешивать. В основе открытия речевых актов лежало обнаружение Дж.Остином перформативных глаголов, участвующих в создании перформативных предложений, типа Обещаю тебе прийти в два [Падучева, 2001: 19-28]. Особенность перформативных предложений состоит в том, что, будучи повествовательными по цели высказывания, они не описывают посредством перформативных глаголов некое действие, а по сути являются репрезентацией его осуществления. Например, высказывание Советую вам обратиться к врачу есть уже сам совет. Специфику перформативных предложений подчеркивает и Э.Бенвенист: «Высказывание Я клянусь есть сам акт принятия на себя обязательства, а не описание выполняемого мною акта. Различие окажется заметным, если заменить Я клянусь на Он клянется. В то время как Я клянусь является обязательством, Он клянется — всего лишь описание, того же рода, что и Он бежит, Он курит» [Бенвенист, 1974: 299]. Особенностью перформативных предложений является автореферентность, т.е. осуществление самого действия происходит в момент высказывания об этом действии. Кроме того, исследователи отмечают для перформативных предложений другое важное свойство — эгоцентричность [Рассел, 1957: 110], т.е. обусловленность актом высказывания конкретного говорящего лица.

В понимании Дж.Остина, осуществление речевого акта состоит из: 1) членораздельного произношения звуков, принадлежащих определенному языковому коду; 2) построения высказывания из слов конкретного языка в соответствии с правилами его грамматики; 3) соотнесения высказывания с действительностью (референции) и донесения его смысла до слушающего; 4) придания речению целенаправленности, превращающей его в иллокутивный акт; 5) воздействия на сознание и поведение слушающего с целью создания новой ситуации [Остин, 1986].

По Дж.Серлю, осуществление речевого акта включает одновременно три операции: 1) само произнесение высказывания (локутивный акт); 2) пропозициональный акт, состоящий из референции и предикации и 3) выражение в высказывании коммуникативной определенной цели, т.е. придание высказыванию целенаправленности; напр., выражение обещания, просьбы, утверждения, задавание вопроса и пр. [Серль, 1999: 210-228, 229253].

Поскольку процесс коммуникации предполагает как минимум двух участников (самого говорящего и того, к кому обращено высказывание, т.е. адресата) [Арутюнова, 1981], то высказывание может иметь целью воздействовать на эмоционально-психологическое состояние адресата (напр., обрадовать его, привести в замешательство, испугать, обидеть и т.д.). Эта цель говорящего определяется в теории речевых актов как перлокутивный аспект, или перлокутивный эффект, высказывания. Однако поскольку для перлокутивного аспекта намерений говорящего не существует соответствующих перформативных глаголов, то он стоит вне собственно речевого акта, а сама теория речевых актов устремлена к анализу иллокутивных сил.

Таким образом, выдвинув на первый план говорящего с его намерениями относительно адресата, теория речевых актов соединила, слила воедино «слово» и «дело», создав тем самым прагматическую базу для развития теории аргументации.

Теория аргументации разрабатывается в логико-дидактической и в собственно лингвистической парадигмах. Развитие теории аргументации в логико-дидактической парадигме имеет два направления: собственно-логическое [Перельман, Олбрехт-Тытека, 1987; Рузавин, 1978; Рузавин, 1997; Ивлев, 1997;] и естественноязыковое [Гетманова, 1986; Ивин, 1986; Алексеев, 1991; Войшвилло, Дегтярев, 1994; Ивин, 1997]

Изучение аргументации в лингвистике учитывает прежде всего то, что аргументация - это определенная человеческая деятельность, связанная с непосредственным использованием языка, «происходящая в конкретном социальном контексте и имеющая своей конечной целью не знание само по себе, а убеждение в приемлемости каких-то положений» [Ивин, 1997: 4]. Поскольку аргументация возможна только с использованим языка, то она рассматривается как «особый тип дискурса, который характеризуется особыми типами коммуникативных и иллокутивных целей, специфическими последовательностями речевых актов, диагностическими лексемами, синтаксическими конструкциями, аргументативными значениями языковых выражений и «аргументативным контекстом» реализации обычных значений» [Баранов, 1990: 2]. При таком подходе сам процесс аргументирования интерпретируется как сложный речевой акт [Баранов, 1990; Михеев, 1990; ван Еемерен Франс X., Гроотендорст, 1992].

Интерпретация аргументации как лингвопрагматической структуры строится на анализе категориального поля, формируемого тремя элементами: эпистемическим контекстом, каузальностью и модальностью, основанных «на общем знаменателе - дискурсивной истине» [Фанян, 2000: 6].

Обращение к когнитивным и прагматическим аспектам аргументации явилось следствием «поворота» лингвистики к говорящему, к его мыслям и целям, воплощенным в речевой деятельности. С другой стороны, в когнитивном и прагматическом аспектах аргументативной деятельности находит отражение и образ адресата, на которого непосредственно ориентировано высказывание и заложенные в нем иллокутивные цели говорящего. Тем самым теория аргументации органично объединила говорящего, реализующего ментальную деятельность и иллокутивную цель, с коммуникативным партнером, на которого направлено речевое воздействие в виде высказывания. Следовательно, современная теория аргументации сформировалась на почве функционального подхода к речи, предполагающего соединение означающего, означаемого и самого предмета.

Сближение философии и языкознания, происшедшее во второй половине XX века, было предопределено не только тем, что лингвистика принялась, безусловно, в рамках своих научных концепций, за решение философских проблем, но и тем, что обе науки изучали один объект - язык и его речевую реализацию. Интеграция лингвистики и философии привела к возникновению нового научного направления - философии языка, которое, с одной стороны, понимается как самостоятельная система научных взглядов, а с другой стороны, - как «методологический инвариант» [Грязнов, 1991: 5], включающий концептуальный анализ и логический анализ речевых актов, которые могут использоваться в качестве инструмента для решения конкретных исследовательских задач как в области лингвистики, так и философии.

Итак, категория причины, занимая очень важное место в философии, не может не найти своего воплощения в языке - в лексике и в грамматике. Философия исследует категории причины и следствия в связи с законом детерминизма. Когнитивная лингвистика и философия языка рассматривают причину в ряду наиболее важных понятий языка, в частности, русского.

Понятие причины актуально и для логики, и для риторики. В логике причинность становится основой выводного знания в разных типах умозаключений. В риторике сформирована особая дисциплина, которая получила название неориторика, или теория аргументации.

Язык обеспечивает все познанные человеком закономерности особыми синтаксическими структурами. Структура дедуктивного умозаключения воплотилась в конструкцию вывода-обоснования.

Заключение диссертации по теме «Русский язык», Ярыгина, Елена Сергеевна

Выводы

Исследование разных структурно-синтаксических типов КВО позволяет сделать следующие выводы.

1. КВО характеризуются текстовой природой и с точки зрения семантики принадлежат уровню речевой тактики говорящего. В рамках КВО соединяются две пропозициональных единицы, организованные разными модусами. Следовательно, КВО - это такая синтаксическая конструкция, которая фиксирует движение мысли говорящего, переход от одной коммуникативной интенции к другой. В диалогической речи разные интенции воплощаются речевыми действиями разных субъектов коммуникации, в то время как в КВО объединяются два высказывания, принадлежащие одному субъекту сознания и речи.

2. Текстовая сущность КВО наиболее отчетливо проявляется в диалогической речи и в развернутых монологических рассуждениях, что требовало от исследователя начать свою работу с рассмотрения текста. Однако в рамках синтаксической системы современного русского языка КВО могут воплощаться сложным предложением, как союзным, так и бессоюзным. Поскольку тексты предлагают развернутые, многоступенчатые КВО, постольку анализ проводится от минимальных семантико-синтаксических структур -БСП и СПП.

3. В рамках БСП КВО представлены предложениями нетипизированной структуры с недифференцированной синтаксической связью. «Недифференцированность» синтаксической связи таких сложных структур является следствием того, что в основе объединения предикативных частей в них — связь модусов, а не связь диктумных компонентов. Связь предикативных частей на модусном уровне обусловливает специфику БСП нетипизированной структуры.

4. Среди БСП нетипизированной структуры, реализующих КВО, из 9-и типов предложенной нами классификации наиболее продуктивными являются БСП, содержащие в выводе мнение или оценку, аргументация которых осуществляется частноинформативным или обще-информативным обоснованием. Менее продуктивными являются БСП нетипизированной структуры с побуждением в выводе.

5. Вербализация модуса мнения/полагания в выводе БСП нетипизированной структуры осуществляется при помощи средств выражения, характерных для всех формальных типов КВО. Однако значимость показателей модуса мнения в БСП существенно возрастает в связи с большой функциональной нагруженностью: они являются не только средствами выражения субъективных смыслов, но и одновременно выполняют роль функтивов, то есть являются показателями связи предикативных частей. К группе функтивов следует причислить также и союз-частицу ведь в составе 2-й предикативной части (в составе обоснования), соединяющую предшествующее высказывание с предыдущим и имеющую облигаторную направленность на адресата.

6. КВО возможны в СПП с союзами: потому что, ибо так как, потому (потому и), оттого что, потому как, поскольку . Так же, как в БСП, в СПП употребляются вводные слова и сочетания, которые уточняют «недифференцированную» семантику причинного союза, то есть позволяют обнаружить причинно-следственные отношения между модусами.

7. КВО в составе СПП предполагает обязательную бинарность: вывод требует обоснования. В отличие от собственно-причинных СПП, в КВО показатели связи распределяются между обеими частями, и «более сильный», под которым мы подразумеваем внутрисинтаксические (внутрипредложенческие) или внешнесинтаксические средства выражения модуса мнения, — находится в компоненте вывод.

8. В отличие от СПП, выражающих причинно-следственные отношения между двумя пропозициями (то есть собственно-причинных СПП), КВО характеризуются особым отношением видо-временных форм в соединяемых предикативных частях. Особенность соотношения видо-временных форм предложений, реализующих компоненты вывод и обоснование, обусловлена тем, что для них в зависимости от того, каким модусом — знания или перцепции - детерминируется аргументирующее высказывание, возможны одна или две точки отсчета. Если обоснование детерминируется модусом знания, то в этом случае в качестве точки отсчета принимается грамматический момент речи, то есть устанавливаемый в сознании говорящего, его собственной волей. Если обоснование обусловлено модусом перцепции, то в таких несобственно-причинных СПП (КВО) соотношение видо-временных форм предикатов определяется корреляцией двух точек отсчета: одна из них фиксирует момент восприятия, наблюдения, а другая - момент речи (сообщения).

9. Исследование языкового материала показало, что в несобственно-причинных СПП возможны 7 из 9-и выделенных нами типов КВО. Для СПП не характерны разновидности (4) (в выводе -побуждение, которое аргументируется на основе непосредственного восприятия, наблюдения) и (6) (в выводе - побуждение, обоснование - общеинформативное).

10. Анализ языкового материала позволил разграничить в рамках СПП, реализующих КВО, две группы на основе критерия интенционально-коммуникативного содержания компонента обоснование: несобственно-причинные СПП, придаточное которых воплощает 1) строгое обоснование или 2) нестрогое обоснование. Придаточные, реализующие строгое обоснование, обусловлены модусом знания или модусом перцепции; их иллокутивная цель направлена непосредственно на адресата и состоит в том, чтобы убедить коммуникативного партнера в правильности сделанного говорящим вывода; интенцию говорящего в этом случае можно семантически интерпретировать как аргументировать, мотивировать, доказать.

Придаточные, реализующие нестрогое обоснование, детерминируются модусом мнения, который вербализуется посредством вводных элементов. Нестрогие обоснования являются не собственно обоснованием вывода, а объяснением, которое необходимо говорящему, не уверенному в правильности собственного выводного суждения, для убеждения самого себя. Такие объяснения, следовательно, лишены признака "фактора адресата" и обладают самонаправленной иллокутивной целью: информация, заключенная в обосновании, направлена не на коммуникативного партнера, а на самого говорящего.

11. Исследование КВО в рамках текста показало, что анализируемые структуры способны «разворачиваться» за счет компонента обоснование в целые фрагменты текста. Это явление было названо «усложнением структуры КВО». В КВО усложненной структуры выявлено 2-а вида связи между компонентами вывод и обоснование: 1) цепочная связь, при которой обоснование (1) к выводу (1) становится выводом (2), требующим в свою очередь собственного обоснования (2); 2) параллельная связь, при которой к одному выводу приводится одновременно несколько обоснований.

12. Несмотря на структурно-синтаксические и количественные различия (имеются в виду двучленные, или двукомпонентные, КВО и КВО усложненной структуры) между СПП, БСП и текстом, общность их состоит в том, что все формальные разновидности КВО: 1) являются полипропозитивными единицами, 2) соединяют как минимум две коммуникативные интенции говорящего,

3) соединяют причинно-следственными отношениями два модуса (то есть являются полимодусными, но совпадающими по субъекту),

4) используют средства вербализованного модуса для выражения синтаксических связей, 5) предполагают определенный тип адресата, 6) характеризуются конверсированными временными отношениями между пропозициями и 7) обладают строго закрепленным порядком следования компонентов в них: в препозиции - вывод, в постпозиции - обоснование. Названные дифференциальные признаки КВО сохраняются и регулярно проявляются во всех структурных типах КВО. Все 9 типов КВО, представленных в семантической классификации их, обнаружены в рамках БСП и текстовых структур, в то время как для СПП выявлено только 7 типов.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Русистика конца XX века стала интегральной и антропоцентричной, что обусловило выдвижение на первый план синтаксиса как лингвистической дисциплины, которая соединяет в своем анализе наблюдения, полученные в результате исследования разных разделов грамматики, и, более того, разных филологических дисциплин. Синтаксис стал организующим центром грамматической науки. Такие изменения в русистике потребовали новых подходов к уже известным языковым фактам. Применение новых подходов позволило обнаружить и новые структурно-синтаксические явления, адекватное представление которых потребовало обращения к тексту.

КВО представляет именно такое явление, которое нельзя назвать собственно структурно-синтаксической единицей. Они относятся к той переходной зоне, где текстовые структуры и системные синтаксические единицы вступают во взаимодействие. В отличие от системных единиц (таких, например, как СПП), которые воплощают познанные внеязыковые закономерности и отношения и выражают их собственно синтаксическими средствами (союзы, указательные местоимения, интонация, порядок слов) и глагольными морфологическими формами (время, наклонение), КВО организуются преимущественно при участии лексических показателей модальности, которая может быть усилена модальными формами глагола (формами глагольного наклонения).

Отличие КВО от предложений с собственно-причинными отношениями состоит в том, что последние являются синтаксической единицей, поскольку их синтаксическая форма предназначена для выражения причинно-следственных отношений между двумя событиями. Использование той же синтаксической формы для КВО еще не означает, что КВО - особая единица синтаксической системы. Синтаксическая единица предполагает структурированность значения в специальной синтаксической форме. КВО не обладают такой специальной синтаксической формой: они реализуются средствами БСП, СПП и текстовыми структурами. Текстовая сущность КВО, представленных в форме БСП и СПП, проявляется в том, что компоненты вывод и обоснование в них могут быть разделены между собой точкой, союз из них может быть изъят без ущерба для значения при сохранении самих семантических отношений вывода-обоснования.

КВО рождается в условиях аргументативного дискурса и представляет собой соединение двух и более предикативных единиц в результате причинно-следственного взаимодействия модусных компонентов. КВО является аргументативной дискурсивной структурой: попадая в любые текстовые условия, КВО формирует аргументативный дискурс, то есть является основой рассуждения как определенного типа речевого мышления.

В результате исследования были обнаружены дифференциальные признаки КВО. В плане компонентного состава КВО представляют собой соединение вывода и обоснования, выраженных самостоятельными предикативными структурами, которые детерминированы каждый собственным модусом. Оба модуса соотнесены с точкой зрения субъекта сознания, находящегося вне ситуации, наблюдающего и оценивающего со стороны. Отношения вывода-обоснования — это устанавливаемые субъектом причинно-следственные связи между модусными элементами высказывания. Эти отношения проявляются в БСП и в СПП, но наиболее характерны для текста, где они интерпретируются в связи со структурой образа автора и типом субъекта модуса (субъекта сознания).

Свойство внутренней диалогичности, присущее КВО, выражается в наличии субъектно-модусного компонента в их семантике и в факторе адресата. Необходимость убедить адресата заставляет говорящего строить аргументативный дискурс.

Различие между предложениями с собственно-причинными отношениями и КВО проявляется в невозможности трансформации последних в простые предложения с обстоятельственными причинными компонентами. Единственным предлогом, который позволяет такую замену, является предлог судя по, представляющий собой свернутую модусную рамку.

В плане грамматических средств организации отличительным свойством КВО является наличие модусных компонентов: вводно-модальных слов, модальных глаголов, вербализованных модусных рамок, морфологических и синтаксических ирреальных наклонений. В работе выявлена особая функция вводно-модальных слов и модусных глаголов, которые в рамках КВО служат средствами связи как на уровне сложного предложения, так и на уровне текста. Причинно-следственные отношения между модусами обнаруживаются не грамматическими средствами, а лексическими. Но эти лексические единицы относятся к релятивным лексемам, поскольку принадлежат сфере метатекста, или дискурсивных слов, что еще раз подтверждает правоту В.В. Виноградова, который предлагал выделить эти слова в особую категорию. В работе принимается термин «функтив» для средств выражения ментального модуса в компоненте вывод.

В плане модусной семантики маркирующим КВО является ментальный модус в компоненте вывод, который обнаруживается наличием: 1) полнознаменательной лексики, обусловленной модусом мнения (например, оценочной лексики); 2) функтивов; 3) ирреальных морфологических и синтаксических наклонений; 4) модальных модификаторов в составе сказуемого. Особым случаем (5) является наличие перцептивного модуса в компоненте обоснование, который запрещает перцептивный модус в компоненте вывод, актуализируя тем самым модус мнения. Исследование показало, что модус мнения обнаруживается, как правило, не одним, а одновременно несколькими из пяти отмеченных типов.

В компоненте обоснование, детерминируемом модусом перцепции или модусом знания, большая функциональная нагрузка приходится на категорию времени: объективное знание и непосредственное восприятие выражаются темпоральными формами глагола изъявительного наклонения. Соединение семантики глагольной формы и семантики глагольной лексемы позволяет разграничить представленные в обосновании пропозиции перцептивного ранга и пропозиции информативного ранга.

Несмотря на структурно-синтаксические различия, все формальные разновидности КВО (СПП, БСП и текст) обладают общими указанными свойствами.

В работе выявлены признаки, позволяющие разграничить типы выводов и типы обоснований. Для компонента вывод — это коммуникативная интенция говорящего, для компонента обоснование - характер пространственно-временной локализованности пропозиции. С учетом коммуникативно-смысловой типологии составляющих разработана классификация КВО, включающая 9 типов двучленных КВО.

Текстовая природа КВО подтверждается и тем, что в аргументативном дискурсе существуют не только двучленные, но и многочленные КВО. В многочленных текстовых построениях в рамках аргументирующего дискурса выявлено два основных типа КВО усложненной структуры: с цепочной связью и с параллельной связью.

В работе выделены разновидности аргументативного дискурса: строгое обоснование и нестрогое обоснование. Строгое обоснование представлено в научных и научно-публицистических текстах и обусловлено уверенностью говорящего в правильности вывода. Нестрогое обоснование встречается в прямой и несобственно-прямой речи героев художественных произведений. I

Такой тип аргументативного дискурса обусловлен позицией героя, стремящегося убедить самого себя в правильности сделанного заключения. Разграничение обоснования, объяснения и пояснения следует не столько из семантики КВО, сколько из прагматических условий, в которых формируется КВО: наличие/отсутствие конкретного адресата, тип адресата, характер отношений между субъектом речи и адресатом.

Наряду с модальными средствами в построении КВО участвуют видо-временные формы глагола. Наличие двух модусов допускает два варианта выбора точки отсчета для категории времени: 1) момент речи - для модусов знания и мнения; 2) момент восприятия - для перцептивного модуса. Если обоснование детерминировано модусом перцепции, то соотношение видо-временных форм предикатов определяется корреляцией двух точек отсчета: одна из них фиксирует момент восприятия, наблюдения (компонент обоснование), а другая - момент речи (компонент вывод).

Дифференциальные признаки КВО сохраняются и регулярно проявляются во всех структурных типах КВО. Все 9 типов КВО, представленных в семантической классификации их, обнаружены в рамках БСП и текстовых структур, в то время как для СПП выявлено только 7 типов.

Изучение КВО в художественном тексте показывает, что автор использует КВО для создания образа. Подобное функционирование КВО в художественном тексте является приемом речевой характерологии. В речи автора КВО и как прием создания жанра юмористического наставления.

Проведенное исследование открывает новые перспективы в синтаксисе предложения и текста. Выявление и определение природы таких объектов как КВО требует от исследователя комплексного подхода, соединяющего лексическую семантику членов предложения, грамматические значения предикативных категорий, семантику средств связи, структурные особенности синтаксических единиц и характеристики конкретного текста, то есть соединяющего собственно языковую, структурную, текстовую проблематики.

Список литературы диссертационного исследования доктор филологических наук Ярыгина, Елена Сергеевна, 2003 год

1. Алесин А. Повести и рассказы. М.: Детская литература, 1973. 429 с.

2. Алпатов В.М. История лингвистических учений. М.: Языки русской культуры, 1999. - 368 с.

3. Арефьева С.А. Синтаксические и стилистические ошибки в письменной речи учащихся. М.: Прометей, 1997. - 160 с.

4. Арсеньев В.К. Дерсу Узала. М.: Государственное издательство географической литературы, 1960. - 236 с.

5. Астафьев В. Вглядываясь вглубь // Гусаров Д. За четрой милосердия. Распутин В. Живи и помни. Быков В. Знак беды: Роман и повести. М.: Советский писатель, 1989.

6. Бунин И.А. Избранные сочинения. М.: Художественная литература, 1984. - 750 с.

7. Васильев Б.Л. Не стреляйте белых лебедей: Роман. А зори здесь тихие.: Повесть. М.: Советский писатель, 1982. - 272 с.

8. Войнович В. Хочу быть честным: Повести, рассказы. М.: Современник, 1992. - 178 с.

9. Гоголь Н.В. Избранные произведения: В 2-х тт. Т. 2. Мертвые души. Ревизор. Киев: Дншро, 1983. - 415 с.

10. Гусаров Д. За чертой милосердия. Распутин В. Живи и помни. Быков В. Знак беды: Роман и повести. М.: Советский писатель, 1989. - 512 с.

11. Дашкова Д.А. Дантисты тоже плачут: Роман. М.: изд-во ЭКСМО-Пресс. - 2001. - 384 с.

12. Донцова Д.А. Бассейн с крокодилами: Роман. М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2001. - 352 с.

13. Донцова Д.А. Гадюка в сиропе: Роман. М.: ЭКСМО-Пресс. -М., 2001. - 400 с.

14. Донцова Д.А. Дама с коготками: Роман. М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2001. - 320 с.

15. Донцова Д.А. Крутые наследнички: Повесть. М.: ЭКСМО-Пресс, 2001. - 384 с.

16. Донцова Д.А. Созвездие жадных псов: Роман. М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2001. - 416 с.

17. Донцова Д.А. Эта горькая сладкая месть: Роман. М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2001. - 384 с.

18. Достоевский Ф.М. Бедные люди. Униженные и оскорбленные: Романы. М.: Художественная литература, 1971. - 494 с.

19. Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы: Роман в 4-х частях с эпилогом. М.: Современник, 1981. - Ч. 1-2 - 368 с. Ч. 3-4, Эпилог -542 с.

20. Достоевский Ф.М. Идиот: Роман в 4-х частях. М.: Художественная литература, 1983. - 607 с.

21. Достоевский Ф.М. Преступление и наказание: Роман в 6-и частях с эпилогом. М.: Художественная литература, 1983. - 272 с.

22. Зайцев Б.К. Белый свет: Проза. М.: Художественная литература, 1990. - 152 с.

23. Ильин И.А. Путь духовного обновления // Ильин И.А. Собрание сочинений: В 10-и тт. Т. 1 / Сост., вступ. ст. и коммент. Ю.Т. Лисицы. М.: Русская книга, 1993 г. - 400 с.

24. Кони А.Ф. Собрание сочинений. В 8-и т. Т. 3. М., 1967. - 535 е.; Т. 4. - М., 1967. - 533 е.; Т. 5. - М., 1968. - 542 с.

25. Леви В. Охота за мыслью. Воронеж, 2002. - 327 с.

26. Лермонтов М.Ю. Собрание сочинений в 4-х тт. Т. 4: Проза. Письма. М.: Художественная литература, 1965. - 519 с.

27. Мамин-Сибиряк Д.Н. Приваловские миллионы. М.: Гослитиздат, 1951. - 448 с.

28. Маринина А.Б. Когда боги смеются: Роман в 2 тт. М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2001. - 320 с.

29. Маринина А.Б. Реквием: Роман. М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 1998. - 352 с.

30. Маринина А.Б. Светлый лик смерти: Роман. М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2001. - 352 с.

31. Марков Г. Строговы: Роман. В 2-х кн. М.: Художественная литература, 1984. - Кн.1. - 334 с. Кн. 2. - 334 с.

32. Окуджава Б.Ш. Девушка моей мечты: Автобиографические повествования. М.: Московский рабочий, 1988. - 168 с.

33. Пастернак Б.Л. Доктор Живаго: Роман. М.: СП "Интердом". Центурион. АПС (Серия "Серебряный век"), 1991. - 528 с.

34. Паустовский К. Избранное. М.: Советский писатель, 1953. -786 с.

35. Плевако Ф.Н. Избранные речи. М., 1993. - 672 с.

36. Поляков Ю.М. "Замыслил я побег.". Роман. М.: Молодая гвардия, 1999. - 476 с.

37. Поляков Ю.М. Козленок в молоке: Роман. Повести. М.: ОЛМА-ПРЕСС, ОНИКС, 1997. - 464 с.

38. Полякова Т.В. Мой друг Тарантино: Повесть. М.: Изд-во ЭКСМО-Пресс, 2001. - 320 с.

39. Платонов А.П. Происхождение мастера: Повести, рассказы. -Кемерово: Кемеровское книжное изд-во, 1977. 288 с.

40. Пушкин А.С. Сочинения в 3-х тт. М.: Художественная литература, 1974. - Т. 1: Стихотворения 1814-1836 годов. Сказки. - 535 с. Т.2: Поэмы. Драматические произведения. - 496 с. Т. 3: Евгений Онегин. Романы и повести. Путешествие в Арзрум. -624 с.

41. Тендряков В. Расплата: Повести. М.: Советский писатель, 1982. - 606 с.

42. Толстой А.Н. Хождение по мукам: Роман. М.: Художественная литература, 1985. - 576 с.

43. Тургенев И.С. Дым. Новь. Вешние воды. Стихотворение в прозе. М.: Художественная литература, 1981. - 570 с.

44. Тютчев Ф.И. Лирика. Фет А.А. Лирика. Л.: Лениздат, 1977. -216 с.

45. Экономика предприятия: Учебник / Под ред. проф. О.И. Волкова. М.: Инфра, 1997. - 417 с.1. БИБЛИОГРАФИЯ

46. Аверинцев С.С. Риторика и истоки европейской литературной традиции. М. 1996.

47. Адмони В.Г. Основы теории грамматики. М.-Л., 1964. Алексеев А.П. Аргументация. Познание. Общение. - М., 1991. Алпатов В.М. История лингвистических учений. 2-е изд., испр. - М., 1999.

48. Аннушкин В.И. Первая русская "Риторика" XVII века. Текст. Перевод. Исследование. М., 1999.

49. Античность как тип культуры / Отв. ред. А.Ф. Лосев. М.,1988.

50. Античные риторики / Под ред. А.А. Тахо-Горди. М., 1978. Античные теории языка и стиля (антология текстов)). - СПб.,1996.

51. Апресян Ю.Д. Дейксис в лексике и грамматике и наивная модель мира // Семиотика и информатика. Вып. 35. М., 1997. - С. 272-298.

52. Апресян Ю.Д. Лексическая семантика: Синонимические средства языка. М., 1974.

53. Апресян Ю.Д. Экспериментальное исследование семантики русского глагола. М., 1967.

54. Аристотель. Вторая аналитика I, 3 // Аристотель. Сочинения в 4-х тт. Т.2. М., 1978.

55. Аристотель. Метафизика, XI, 1, 1059 б // Аристотель. Сочинения в 4-х тт. Т. 1. М. 1975.

56. Арутюнова Н.Д. Некоторые типы диалогических реакций и "почему"-реплики в русском языке // НДВШ. Сер. Филологические науки", 1970, № 3. С. 44-58.

57. Арутюнова Н.Д. "Полагать" и "видеть" (к проблеме смешанных пропозициональных установок) // ЛАЯ. Проблемы интенсиональных и прагматических контекстов. М., 1989. - С. 7-29.

58. Арутюнова Н.Д. Предложение и его смысл. М., 1976.

59. Арутюнова Н.Д. Типы языковых значений: Оценка. Событие. Факт. М., 1988.

60. Арутюнова Н.Д. Фактор адресата // Изв. АН СССР, сер. Ли Я, 1981, т. 40, вып. 4.

61. Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. М., 1998.

62. Арутюнова Н.Д. Язык цели // Логический анализ языка: Модели действия. Вып. 5. М., 1992. - С. 14-23.

63. Арутюнова Н.Д., Падучева Е.В. Истоки, проблемы и категории прагматики // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XVI. Лингвистическая прагматика. М., 1985. - С. 8-42.

64. Арутюнова Н.Д., Ширяев Е.Н. Русское предложение. Бытийный тип (Структура и назначение). М., 1983.

65. Бабайцева В.В. Синкретизм парцеллированных и присоединительных субстантивных фрагментов текста // ФН. -1997. № 4.

66. Бабайцева В.В. Явления переходности в грамматике русского языка. М., 2000.

67. Бабалова Л.Л. О семантических разновидностях причинных предложений //РЯШ, 1974, № 1. С. 84-89.

68. Байдуж Л.М. Конструкции с союзом тем более что и их место в системе средств выражения причинно-следственных отношений: АКД. Томск, 1983.

69. Балли Ш. Общая лингвистика и вопросы французского языка. М., 1955.

70. Бао Хун. Экспрессивный синтаксис с точки зрения коммуникативной грамматики // Коммуникативно-смысловые параметры грамматики текста. М., 2002. - С. 268-274.

71. Баранов А.Н. Лингвистическая теория аргументации (когнитивный подход): Дисс. доктора филол. наук. М., 1990.

72. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975.

73. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М., 1963.

74. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. Беличова-Кржижкова X. Система причинных отношений между предложениями в русском и чешском языках // НЗЛ. Вып. XV: Современная зарубежная русистика. - М., 1985. - С. 407-433.

75. Белошапкова В.А. Предложения альтернативной мотивации в современном русском языке // Исследования по современному русскому языку/ Под ред. Т.П.Ломтева, А.А.Камыниной. М.: Изд-во МГУ, 1970. - С. 13-23.

76. Белошапкова В.А., Менькова Н.В. Пропозитивная семантикасложного предложения (количественный аспект) // Филологический сборник (К 100-летию со дня рождения акад. В.В. Виноградова) / Отв. ред. М.В. Ляпон. М., 1995. - С. 53-61.

77. Белошапкова В.А. Современный русский язык. Синтаксис. -М., 1977.

78. Бенвенист Э. Общая лингвистика. М., 1974. Бенвенист Э. О субъективности в языке // Бенвенист Э. Общая лингвистика. - М., 1974.

79. Блумфилд Л. Язык: Пер. с англ. М., 1968. Бондаренко В.Н. Виды модальных значений и их выражение в языке //НДВШ. Филологические науки. - 1979. - № 2. - С. 54-61.

80. Бондарко А.В. Грамматическая категория и контекст. Л.,1971.

81. Бондарко А.В. К интерпретации понятия "смысл" // Словарь. Грамматика. Текст. М., 1996. - С. 316-321.

82. Бондарко А.В. К проблеме интенциональности в грамматике (На материале русского языка) // ВЯ. 1994. - № 2. - с. 29-42.

83. Бондарко А.В. Основы функциональной грамматики: Языковая интерпретация идеи времени. СПб., 2001.

84. Булыгина Т.В. К построению типологии предикатов в русском языке // Семантические типы предикатов. М., 1982.

85. Булыгина Т.В., Шмелев А.Д. Гипотеза как мыслительный и речевой акт // ЛАЯ. Ментальные действия. М., 1993. - С. 78-82.

86. Булыгина Т.В., Шмелев А.Д. Пространственно-временная локализация как суперкатегория предложения // ВЯ. 1989. - № 3.

87. Булыгина Т.В., Шмелев А.Д. Языковая концептуализация мира (на материале русской грамматики). М., 1997.

88. Бунге М. Причинность. Место принципа причинности в современной науке. М., 1962.

89. Бунина М.С. Из наблюдений над сложными причинными союзами современного русского литературного языка // Уч. зап. МГПИ им. Потемкина. 1957. Т. 42. - С. 161-211.

90. Ванников Ю.В. Синтаксические особенности русской речи (явление парцелляции). М., 1969.

91. Варлакова Г.С. Причинно-следственные и сопоставительные отношения и средства их выражения в бессоюзных сложных предложениях пословиц // Известия Крымск. Пед. Ин-та. T.XXXIII, вып. 1. Симферополь, 1959. - С. 61-86.

92. Вежбицка А. Метатекст в тексте // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. VIII. М., 1978. - С. 402-421.

93. Вежбицка А. Речевые акты // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XVI. Лингвистическая прагматика. М., 1985. - С. 251-274.

94. Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. М., 1996.

95. Вендлер 3. Причинные отношения // НЗЛ. Вып. XVIII. Логический анализ естественного языка. М., 1986. - С. 265-276.

96. Вендлер 3. Факты в языке // Философия, логика, язык. М., 1987. - С. 293-317.

97. Виноградов В.В. Избранные труды. Исследования по русской грамматике. М., 1975.

98. Виноградов В.В. Из истории изучения русского синтаксиса. -М., 1958.

99. Виноградов В.В. О категории модальности и модальных словах // Виноградов В.В. Избранные труды. Исследования по русской грамматике. М., 1975.

100. Виноградов В.В. О теории художественной речи. М., 1971.

101. Виноградов В.В. О художественной прозе. M.-JI., 1930.

102. Виноградов В.В. Русский язык (Грамматическое учение о слове). 3-е изд., испр. / Отв. ред. Г.А.Золотова. М., 1986.

103. Виноградов В.В. Стиль "Пиковой дамы" // Пушкин. Временник Пушкинской комиссии, 2. M.-JI., 1936.- С. 176-239.

104. Виноградов В.В. Стиль Пушкина. М., 1999.

105. Витгенштейн JI. Логико-философский трактат. М., 1958.

106. Воейкова М.Д. Категориальные признаки перформативных высказываний в русском языке // Межкатегориальные связи в грамматике / Отв. ред. А.В. Бондарко. СПб., 1996. - С. 153-167.

107. Войшвилло Е.К., Дегтярев М.Г. Логика как часть теории познания и научной методологии. Кн. 1,2.- М., 1994.

108. Волков А.А. Курс русской риторики. М., 2001.

109. Вольф Е.М. Состояния и признаки. Оценки состояний // Семантические типы предикатов. М., 1982. - С. 320-339.

110. Вольф Е.М. Функциональная семантика оценки. Изд. 2-е, доп. М., 2002.

111. Вольф Е.М. Эмоциональные состояния и их представление в языке // ЛАЯ. Проблемы интенсиональных и прагматических контекстов. М., 1989. - С. 55-75.

112. Востоков А.А. Русская грамматика. СПб., 1859.

113. Востоков В.В. Время коммуникативное и время когнитивное // Средства номинации и предикации в русском языке. М., 2001. - С. 26-34.

114. Востоков В.В. Об экспрессивных, эмоциональных и субъективно-модальных значениях в предложении //Проблемылексикологии и семасиологии русского языка: Лингвистический сборник. Вып. 9. М., 1977. - С. 160-166.

115. Востоков В.В. О вводно-модальных элементах как средствах формирования и выражения субъективно-модальных значений // Современный русский язык: Лингвистический сборник. Вып. 6. -М., 1976. С. 103-112.

116. Востоков В.В. Система грамматических значений простого предложения в современном русском языке. Монография. Арзамас, 2000.

117. Вригт Г.Х. фон. Логико-философские исследования. Избранные труды. М., 1986.

118. Всеволодова М.В., Ященко Т.А. Причинно-следственные отношения в современном русском языке. М., 1988.

119. Всеволодова М.В. Теория функционально-коммуникативного синтаксиса: Фрагмент прикладной (педагогической) модели языка. -М., 2000.

120. Гадамер Г.-Г. Актуальность прекрасного. М., 1991.

121. Гак В.Г. Высказывание и ситуация // Проблемы структурной лингвистики-1972. М., 1973.

122. Гак В.Г. Пространство мысли (опыт систематизации слов ментального поля) // ЛАЯ. Ментальные действия. М., 1993. - С. 2229.

123. Гак В.Г. Синтаксис эмоций и оценок // Функциональная семантика: оценка, экспрессивность, модальность. М., 1996. - С. 20-31.

124. Гак В.Г. Языковые преобразования. М., 1998.

125. Гальперин И.Р. Относительно употребления терминов "значение", "смысл", "содержание" // ФН. 1982. - № 5. - С. 34-43.

126. Гальперин И.Р. Текст как объект лингвистического исследования. М., 1981.

127. Гегель. Наука логики. Т. 3. М., 1972.

128. Гетманова А.Д. Логика. М., 1986.

129. Гловинская М.Я. Многозначность и синонимия в видо-временной системе русского глагола. М., 2001.

130. Гловинская М.Я. Русские речевые акты со значением ментального воздействия // ЛАЯ. Ментальные действия. М., 1993. - С. 82-88.

131. Гловинская М.Я. Семантика глаголов речи с точки зрения теории речевых актов // Русский язык в его функционировании: Коммуникативно-прагматический аспект. М., 1992.

132. Грайс Г. Логика и речевое общение // НЗЛ. Лингвистическая прагматика. Вып. XVI. М., 1985.

133. Грамматика русского языка. Т. 2. Синтаксис. 4.1. М., 1954. Грамматика современного русского литературного языка. - М.,1970.

134. Греч Н.И. Практическая русская грамматика. СПб., 1834. Грязнов А.Ф. Эволюция философских взглядов Л. Витгенштейна. - М., 1990.

135. Грязнов А.Ф. Язык и деятельность: Критический анализ витгенштейнианства. М., 1991.

136. Гулыга Е.В., Шендельс Е.И. Грамматико-лексические поля в современном немецком языке. М., 1969.

137. Давыдов И.И. Опыт общесравнительной грамматики русского языка. СПб., 1852.

138. Дейк Т.А. ван. Язык. Познание. Коммуникация. М., 1989. Дейк Т.А. ван. Вопросы прагматики текста // Текст: аспекты изучения семантики, прагматики и поэтики. - М., 2001. - С. 90167.

139. Демьянков В.З. Доминирующие лингвистические теории в конце XX века // Язык и наука конца 20 века / Под ред. акад. Ю.С. Степанова. М., 1995. - С. 239-320.

140. Демьянков В.З. Предикаты и концепция семантической интерпретации // Известия АН СССР. СЛЯ. Т. 39. №. 4. 1980. С. 336-346.

141. Дешериева Т.И. О соотношении модальности и предикативности // ВЯ. 1987. - № 1. - С. 34-45.

142. Дмитровская М.А. Знание и мнение: Образ мира, образ человека // ЛАЯ. Знание и мнение. М., 1988. - С. 6-18.

143. Дорошенко А.В. Побудительные речевые акты в косвенных контекстах // ЛАЯ. Проблемы интенсиональных и прагматических контекстов. М., 1989. - С. 76-91.

144. Дудников А.В. Учение о сложном предложении в грамматических трудах Ф.И. Буслаева // Уч. зап. МОПИ им. Н.К. Крупской. Т. 204, вып. 14. Русский язык. М., 1967. - С. 92-99.

145. Дымарский М.Я. Дейктический модус текста и единицы текстообразования (на материале русского языка) // Проблемы функциональной грамматики. Категории морфологии и синтаксиса в высказывании / Отв. ред. А.В. Бондарко. СПб., 2000. - С. 258-280.

146. Евтюхин В.Б. Категория обусловленности в современном русском языке и вопросы теории синтаксических категорий. СПб., 1997.

147. Евтюхин В.Б. Обстоятельственные наречия в современном русском языке: АКД. Л., 1979.

148. Евтюхин В.Б. Обусловленность как класс, поле и категория (К постановке вопроса) // Болгарская русистика, 1986, №№ 5, 6.

149. Еемерен Франс X. ван, Гроотендорст Роб. Аргументация, коммуникация и ошибки. СПб, 1992.

150. Есперсен О. Философия грамматики. М., 1958.

151. Жинкин Н.И. Язык. Речь. Творчество. М., 1998.

152. Жолковский А.К. Лексика целесообразной деятельности // Машинный перевод и прикладная лингвистика. Вып. 8. М., 1964.

153. Зализняк Анна А. Контролируемость ситуации в языке и в жизни // ЛАЯ: Модели действия. М., 1992. - С. 138-145.

154. Зализняк Анна А. Считать и думать: два вида мнения // ЛАЯ. Культурные концепты. М., 1991. - С. 187-194.

155. Звегинцев В.А. Мысли о лингвистике. М., 1996.

156. Звегинцев В.А. Предложение и его отношение к языку и речи. Изд. 2-е. М., 2001.

157. Звегинцев В.А. Язык и лингвистическая теория. Изд. 2-е. М.,2001.

158. Золотова Г.А. Коммуникативные аспекты русского синтаксиса. Изд. 2-е. М., 2001.

159. Золотова Г.А. Композиция и грамматика // Язык как творчество. Сб. ст. к 70-летию В.П.Григорьева. М., 1996. - С. 284296.

160. Золотова Г.А. Очерк функционального синтаксиса русского языка. М., 1973.

161. Изаренков Д.И. Бессоюзные сложные предложения с пропущенным предикатом // Русский язык за рубежом. 1971. - № 1. - С. 82-85.

162. Ильенко С.Г. О структурном соотношении главного и придаточного в системе сложноподчиненного предложения // Пр Проблема второстепенных членов предложения в русском языке: Уч. зап. ЛГПИ им. Герцена, т. 236. Л., 1963.

163. Ильенко С.Г. Синтаксические единицы в тексте. Л., 1989. Ильенко С.Г. Сложноподчиненные предложения с придаточными, присоединяемыми к главному союзом если, в современном русском языке // Уч. зап. ЛГПИ им. А.И. Герцена. Т. 225. - Л., 1962. - С. 29-53.

164. Ильенко С.Г. Текстовый аспект в изучении синтаксических единиц // Текстовый аспект в изучении синтаксических единиц. Л., 1990. - С. 5-19.

165. Иоанесян Е.Р. Классификация ментальных предикатов по типу вводимых ими суждений // ЛАЯ. Ментальные действия. М., 1993.- С. 89-95.

166. Иоанесян Е.Р. Проблемы эпистемического согласования // ЛАЯ. Проблемы интенсиональных и прагматических контекстов. -М., 1989. С. 116-133.

167. Иссерс О.С. Коммуникативные стратегии и тактика русской речи. Изд. 2-е. М., 2002.

168. Калиберзинь Р.А. Способы выражения причинных отношений в современном русском литературном языке: АКД. -М., 1959.

169. Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. Изд. 2-е. -М., 2002.

170. Касевич В.Б., Храковский B.C. Конструкции с предикатными актантами: Проблемы семантики // Категории глагола и структура предложения. Л., 1983.

171. Касевич В.Б., Храковский B.C. От пропозиции к семантике предложения // Типология конструкций с предикатными актантами.- Л., 1985.

172. Каузальность и структуры рассуждений в русском языке / Отв. ред. М.В. Всеволодова, А.Н. Латышева. М., 1993.

173. Кацнельсон С.Д. Категории языка и мышления: Из научного наследия. М., 2001.

174. Кацнельсон С.Д. Типология языка и ерчевое мышление. Л.,1972.

175. Кирпичникова Н.В. К изучению семантики сложного предложения современного русского языка (на материале бессоюзных конструкций со значением мотивации) // Вестник МГУ. Филология. 1981. - № 2. - С. 32-42.

176. Кобозева И.М. Лингвистическая семантика. М., 2000. Кобозева И.М., Ким Гон Сук. Сложное предложение как форма сложного речевого акта // Сложное предложение: традиционныевопросы теории и описания и новые аспекты его изучения. Вып. 1.- М., 2000. С. 95-105.

177. Ковалев А.И. Причинные предложно-падежные сочетания и их роль в структуре предложения в современном сербохорватском языке: АКД. Л., 1984.

178. Кожевникова Н.А. Типы повествования в русской литературе XIX-XX веков. М., 1994.

179. Кожина М.Н. К вопросу о единицах текста в аспекте коммуникативной теории языка // Всесоюзная научная конференция "Коммуникативные единицы языка. М., 1984.

180. Кожина М.Н. Проблемы специфики и системности функциональных стилей речи: АДД. М., 1970.

181. Кожина М.Н. Стилистика русского языка. М., 1983.

182. Козинцева Н.А. К вопросу о категории засвидетельствованности в русском языке: косвенный источник информации // Проблемы функциональной грамматики. Категории морфологии и синтаксиса в высказывании / Отв. ред. А.В. Бондарко.- СПб., 2000. С. 226-240.

183. Козлова М.С. Философия и язык (Критический анализ некоторых тенденций эволюции позитивизма XX века). М., 1972.

184. Колосова Т.А. О диктуме и модусе в сложном предложении // НДВШ. Филологические науки. 1979. - № 2. - С. 47-53.

185. Колшанский Г.В. К вопросу о содержании языковой категории модальности // ВЯ. 1961. - № 1. - С. 94-98.

186. Коляденко Г.С.: Детерминирующие предложно-падежные формы с обстоятельственным значением в структуре двусоставного глагольного предложения: АКД. М., 1972.

187. Комаров А.П.: О лингвистическом статусе каузальной связи: К вопросу о системности средств выражения причинно-следственных отношений в современном немецком языке. Алма-Ата, 1970.

188. Комина Н.А. Прагматическая структура сложной реплики // Прагматика и семантика синтаксических единиц. Калинин, 1984.

189. Коммуникативно-смысловые параметры грамматики и текста / Сборник статей, посвященный юбилею Г.А. Золотовой / Сост. Н.К. Онипенко. М., 2002.

190. Кондаков Н.И. Логический словарь-справочник. М., 1975. Краевский Вл. Проблема онтологической категории причины и следствия / Пер. с польск // Закон. Необходимость. Вероятность. -М., 1967. - С. 287-311.

191. Кривоносое А.Т. Естественный язык и логика. М.-Нью-Йорк,1993.

192. Крылова О.А., Максимов Л.Ю., Ширяев Е.Н. Современный русский язык: Теоретический курс. Ч. 4. Синтаксис. Пунктуация. -М., 1997.

193. Кубрякова Е.С. Эволюция лингвистических идей во второй половине XX века (опыт парадигмального анализа) // Язык и наука конца 20 века. М., 1995. - С. 144-238.

194. Кудрявцева Т.Ю. Об одном из способов выражения значения причинного обоснования в устной литературной речи // Каузальность и структуры рассуждений в русском языке / Отв. ред. М.В. Всеволодова, А.Н. Латышева. М., 1993. - С. 74-80.

195. Кустова Г.И. Некоторые проблемы анализа действий в терминах контроля // ЛАЯ: Модели действия. М., 1992. - С. 145150.

196. Кухаренко В.А. Интерпретация текста. М., 1988.

197. Лайонз Дж. Введение в теоретическую лингвистику. М.,1978.

198. Латышева А.Н. О семантике условных, причинных и уступительных союзов в русском языке // Вестник МГУ. Филология. М., 1982, № 5, с. 51-59.

199. Латышева А.Н. Расчлененность и нерасчлененность в причинных конструкциях русского языка (о квазипричинном значении некоторых причинных союзов) // Проблемы семантической и синтаксической типологии. М., 1989.

200. Латышева А.Н., Беспалова О.В., Кузнецова Г.А. В поисках акцентного выделения (о семантике причинных предложений с элиминированным главным) // Каузальность и структуры рассуждений в русском языке. М., 1993. - С. 34-41.

201. Лейбниц Г. Соч.: В 4-х тт. Т. 3. - М., 1984.

202. Лекант П.А. Вводность коммуникативно-прагматическая категория // Семантические и грамматические аспекты предикации в современном русском языке. - М., 1998. - С. 3-7.

203. Лекант П.А. К вопросу о грамматическом статусе частиц // Средства номинации и предикации в русском языке. М., 2000. - С. 3-6.

204. Лекант П.А. К вопросу о модальных разновидностях предложения // Современный русский язык: Лингвистический сборник. Вып. 6. М., 1976. - С. 92-102.

205. Лекант П.А. О грамматическом статусе частиц // Языковая система и ее развитие во времени и пространстве: Сб. науч. трудов к 80-летию профессора К.В. Горшковой. М., 2001. - С. 391-393.

206. Лекант П.А. О диалектической природе предложения // Уч. зап. МОПИ им. Н.К. Крупской. Т. 278, вып. 17. Русский язык. М., 1970. - С. 251-262.

207. Лекант П.А. Очерки по грамматике русского языка. М., 2002.

208. Лекант П.А. Предложение и высказывание // Строение предложения и содержание высказывания. М., 1986. - С. 3-8.

209. Лекант П.А. Речевая реализация модального значения неодобрения // Тенденции в системе номинации и предикации русского языка. М., 2002.

210. Лекант П.А. Семантика связок // Семантика лексических и грамматических единиц. М., 1995. - С. 87-94.

211. Лекант П.А. Семантика вводных компонентов в тексте // Семантика слова и словоформы в тексте. М., 1988. - С. 3-6.

212. Лекант П.А. Синтаксис простого предложения в современном русском языке. М., 1986.

213. Лекант П.А. Синтаксическая синонимия и синтаксическая парадигматика // Синтаксическая синонимия в русском языке. М., 1984. - С. 3-8.

214. Лекант П.А. Синтаксические категории субъекта, лица, агенса в структуре простого предложения // Проблемы русского языкознания. Лингвистический сборник. Вып. 5. М., 1976. - С. 123-128.

215. Лекант П.А. Структура синтаксической категории лица // Грамматические категории предложения и его структура. М., 1982.- С. 2-7.

216. Лекант П.А. Типы и формы сказуемого в современном русском языке М., 1975.

217. Лингвистический энциклопедический словарь / Гл. ред. В.Н. Ярцева. М., 1990.

218. Логический анализ языка. Знание и мнение. М., 1988. Логический анализ языка. Проблемы прагматических и интенсиональных контекстов. - М., 1989.

219. Логический анализ языка. Культурные концепты. М., 1991. Логический анализ языка. Модели действия. - М., 1992. Логический анализ языка. Ментальные действия. - М., 1993. Логический анализ языка. Истина и истинность в культуре и языке. - М., 1995.

220. Логический анализ языка. Образ человека в культуре и языке.- М., 1999.

221. Ломов A.M., Тирадо Гусман Р. Русское сложноподчиненное предложение и проблема его содержательной интерпретации // ВЯ. -1999. № 6. - С. 54-59.

222. Лосев А.Ф. Античные теории стиля в их историко-эстетической значимости // Античные риторики / Под ред. А.А. Тахо-Горди. М., 1978.

223. Лотман Ю.М. Структура художественного текста. М.,

224. Ляпон М.В. Модальность и явления лексического аналитизма в древнерусских текстах XVI века // НДВШ. Филологические науки. -1973.-№2.-С. 42-52.

225. Ляпон М.В. Прагматика каузальности // Русистика сегодня. Язык: система и ее функционирование. М., 1988. - С. 110-121.

226. Ляпон М.В. Смысловая структура сложного предложения и текст. М., 1986.

227. Мазанько Л.Б.: Вариантные синтаксические ряды предложно-падежных сочетаний и придаточных предложений (на материале конструкций со вторичными предлогами временного и причинного значения): АКД. М., 1977.

228. Максимов Л.Ю. Присоединение, парцелляция и текст // РЯШ. 1996. - № 4.

229. Малинович М.В. Текстуальные отношения каузальности (к проблеме категорий текста) // Проблемы лингвистического анализа текста. Иркутск, 1982.

230. Малкольм Н. Мур и Витгенштейн о значении выражения "я знаю" // Философия, логика, язык. М., 1987. С. 234-263.

231. Маркелова Т.В. Семантика оценки и средства ее выражения в русском языке. М., 1993.

232. Маслов Ю.С. Вид и лексическое значение глаголов в современном русском литературном языке // Изв. АН СССР. СЛЯ. 1948, т. 7, № 4.

233. Межкатегориальные связи в грамматике / Отв. ред. А.В. Бондарко. СПб., 1996.

234. Меликова-Толстая С.А. Античные теории художественной речи //Античные теории языка и стиля (антология текстов). СПб., 1996. - С. 155-177.

235. Мете Н.А., Митрофанова О.Д., Одинцова Т.Б. Структура научного текста и обучение монологической речи. М., 1981.

236. Мещанинов И.И. Члены предложения и части речи. Л.,

237. Мещанинов И.И. Понятийные категории в языке // Труды военного института иностр. языков, 1945, № 1. С. 5-15.

238. Михайлов А.В. Античность как идеал и культурная реальность 18-19 веков // Античность как тип культуры / Отв. ред. А.Ф. Лосев.- М., 1988.

239. Михеев А.Ф. К вопросу о грамматическом выражении следственных отношений в простом и сложном предложениях / Уч. зап. Липецк, гос. пед. ин-та. Вып. 4. Воронеж, 1965. -С. 38-44.

240. Михеев М.Ю. Речевой акт обоснования и причинное отношение (семантика и прагматика): АКД. М., 1990.

241. Мишланов В.А. Семантика и структура русского сложного предложения в свете динамического синтаксиса. -Пермь, 1996.

242. Монина Т.С. Объективный и субъективный аспекты в научном тексте // Слово и словоформа в высказывании: номинация и предикация. М., 2000. - С. 121-124.

243. Монина Т.С. Проблема тождества предложения. М., 1995.

244. Монина Т.С. Проблемы типологии предложения в свете идей В.В. Виноградова // Семантика слова в контексте высказывания. -М., 1996. С. 34-39.

245. Мордвинов А.Б. Рассуждение как тип текста // Вестник МГУ, Филология. 1978. - № 3.

246. Москальская О.И. Проблемы системного описания синтаксиса.- М., 1981.

247. Нагорный И.А. Выражение предикативности в предложениях с модально-персуазивными частицами. Барнаул, 1998.

248. Нагорный И.А. К вопросу о диктумной функции модально-персуазивных частиц в высказывании // Семантика словоформы в высказывании. М., 1999. - С. 78-80.

249. Назикова Е.А.: Наречия причины в современном русском языке // Изв. Воронежского ПИ. Т. 81. 1968.

250. Недялков В.П., Сильницкий Г.Г. Типология каузативных конструкций // Типология каузативных конструкций. Морфологический каузатив. JI., 1963. - С. 5-19.

251. Нечаева О.А. Функционально-смысловые типы речи (описание, повествование, рассуждение). Улан-Удэ, 1974.

252. Никитин В.М. Опыт классификации придаточных предложений/ Уч. зап. Рязанского пединститута, т. III. Рязань, 1941.

253. Никитин В.М. Разряды обстоятельств в современном русском языке. Рязань, 1973.

254. Никитина Е.И. Связный текст на уроках русского языка. М.,1966.

255. Николаева Т.М. Контекстуально-конситуативнаяобусловленность высказывания и его семантическая цельность (К вопросу о функции русских частиц) // Русский язык. Текст как целое и компоненты текста (Виноградовские чтения XI). М., 1982.

256. Новый объяснительный словарь синонимов русского языка. 1 вып. / Под общ. ред. акад. Ю.Д.Апресяна. М., 1997.

257. Ноуэлл-Смит П.Х. Логика прилагательных // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XVI. Лингвистическая прагматика. -М., 1985. С. 155-183.

258. Общее языкознание. Внутренняя структура языка. М., 1972.

259. Одинцов В.В. Стилистика текста. М., 1980.

260. Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка. М., 1999.

261. Онипенко Н.К. Грамматические категории в тексте // Лингвистика на рубеже эпох. Идеи и топосы. М., 2001. - С. 89-116.

262. Онипенко Н.К. Идея субъектной перспективы в русской грамматике // Русистика сегодня. 1994. - № 3. - С. 74-83.

263. Онипенко Н.К. О взаимодействии каузации и авторизации // Каузальность и структуры рассуждений в русском языке. М., 1993. - С. 120-127.

264. Онипенко Н.К. Русское предложение и три параметра интерпретации текста / Языковая система и ее развитие во времени и пространстве. М., 2001. - С. 399-410.

265. Онипенко Н.К. Система именных каузативных синтаксем современного русского литературного языка: АКД. М., 1985.

266. Онипенко Н.К. Сложное предложение на фоне субъектной перспективы текста // Сложноподчиненное предложение: традиционные вопросы теории и описания и новые аспекты его изучения. Выпуск 1. Материалы научной конференции. М., 2000. -С. 126-133.

267. Онипенко Н.К. Теория коммуникативной грамматики и проблема системного описания русского синтаксиса // Русский язык в научном освещении. 2001. - № 2. - С. 107121.

268. Осетров И.Г. Аспекты синтаксический модальности // Средства выражения предикативных значений предложения. М., 1983. - С. 21-29.

269. Остин Дж. Слово как действие // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XVII. М., 1986.

270. Остин Дж. Чужое сознание // Философия, логика, язык. М., 1987. - С. 48-95.

271. Островская А.И. Сверхфразовые единства, выражающие доказательство и умозаключение, в научной и общественно-политической речи: АКД. JL, 1981.

272. Падучева Е.В. Высказывание и его отнесенность к действительности (референциальные аспекты семантики местоимений). 2-е изд. М., 2001.

273. Падучева Е.В. Говорящий: субъект речи и субъект сознания // ЛАЯ. Культурные концепты. М., 1991.- С. 164-168.

274. Падучева Е.В. Понятие презумпции в лингвистической семантике // Семиотика и информатика. Выпуск 8. М., 1977.

275. Падучева Е.В. Семантические исследования (Семантика времени и вида в русском языке. Семантика нарратива). М., 1996.

276. Падучева Е.В., Крылов С.А. Дейксис: общетеоретические и прагматические аспекты // Языковая деятельность в аспекте лингвистической прагматики. М., 1984.

277. Панфилов В.З. Категория модальности и ее роль в конституировании структуры предложения и суждения // Вопросы языкознания. 1977. - № 4. - С. 37-48.

278. Папина А.Ф. Текст: его единицы и глобальные категории. М.,2002.

279. Переверзев К.А. Семантика каузации на фоне лексической и пропозициональной типологий // ВЯ. 1996. - № 5. - С. 107118.

280. Перельман X., Олбрехт-Тытека Л. Из книги "Новая риторика: трактат об аргументации // Язык и моделирование социального взаимодействия. М., 1987.

281. Петров В.В. От философии языка к философии сознания (Новые тенденции и их истоки) // Философия, логика, язык. М., 1987. - С. 3-17.

282. Петров В.В. Философия, семантика, прагматика // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XVI. Лингвистическая прагматика. -М., 1985. С. 471-476.

283. Петров Н.Е. О содержании и объеме языковой модальности. -Новосибирск, 1982.

284. Пешковский A.M. Русский синтаксис в научном освещении. Изд. 8-е. М., 2001.

285. Пешковский A.M. Школьная и научная грамматика. Изд. 3. -М., 1958.

286. Плунгян В.А., Рахилина Е.В. Заметки о контроле // Речь: восприятие и семантика. М., 1988.

287. Подлесская В.И. ИНАЧЕ, А ТО, А НЕ ТО: резумптивные союзы как способ выражения отрицательного условия // Сложное предложение: традиционные вопросы теории и описания и новые аспекты его изучения. Вып. 1. М., 2000. - С. 45-51.

288. Попов А.С. Сегментация высказывания // Морфология и синтаксис современного русского литературного языка. М., 1968.

289. Поспелов Н.С. Мысли и русской грамматике. М., 1990.

290. Поспелов Н.С. О грамматической природе и принципах классификации бессоюзных сложных предложений // Вопросы синтаксиса современного русского языка. М., 1950.

291. Поспелов Н.С. Прямое и относительное употребление форм настоящего и будущего времени глагола в современном русском языке // Исследования по грамматике русского литературного языка.- М., 1955.

292. Поспелов Н.С. Развитие предложений "одночленной" структуры // Изменения в строе сложноподчиненного предложения в русском литературном языке 19 века. М., 1964.

293. Потебня А.А. Из записок по русской грамматике. Т. 4. М.-Л.,1941.

294. Потебня А.А. Мысль и язык // Потебня А.А. Собрание трудов.- М., 1999.

295. Потебня А.А. Эстетика и поэтика. М., 1976.

296. Прияткина А.Ф. Союзные конструкции в простом предложении современного русского языка: Дис. .докт. филол. наук. Владивосток, 1977.

297. Проблемы функциональной грамматики. Категории морфологии и синтаксиса в грамматике / Отв. ред. А.В. Бондарко. -СПб., 2000.

298. Пупынин Ю.А. О роли перцептора в функционировании грамматических категорий вида, залога и времени в русском языке

299. Проблемы функциональной грамматики. Категории морфологии и синтаксиса в высказывании / Отв. ред. А.В. Бондарко. СПб., 2000. - С. 36-51.

300. Пупынин Ю.А. Связи субъекта и объекта с грамматической семантикой предиката в русском языке // Межкатегориальные связи в грамматике / Отв. ред. А.В. Бондарко. СПб., 1996. - С. 144-152.

301. Разлогова Е.Э. Эксплицитные и имплицитные пропозициональные установки в причинно-следственных и условных конструкциях // ЛАЯ. Знание и мнение. М., 1988. - С. 98107.

302. Рассел Б. Человеческое познание: Его сфера и границы. М.,1957.

303. Рахилина Е.В. Отношение причины и цели в русском тексте // ВЯ. 1989. - № 6. - С. 47-54.

304. Ревзина О.Г. Язык и дискурс // Вестник МГУ. Сер. 9. Филология. 1999. - № 1. - С. 25-33.

305. Рузавин Г.И. Логика и аргументация. М., 1997. Рузавин Г.И. Научная теория: логико-методологический анализ. - М., 1978.

306. Русская грамматика. Т 2. Praha, 1979. Русская грамматика. Т. 1,2.- М., 1980.

307. Рыбка Н.Д. Категория причинности в художественном тексте (рассказ И.А. Бунина "Чистый понедельник") // Исследование языковых единиц в их динамике и взаимодействии. Уфа, 2000. - С. 155-166.

308. Рябцева Н.К. Мысль как действие, или риторика рассуждения //ЛАЯ. Модели действия. М., 1992. - С. 60-69.

309. Рябцева Н.К. Ментальный модус: от лексики к грамматике // ЛАЯ. Ментальные действия. М., 1993. - С. 51-57.

310. Санников В.З. Русский язык в зеркале языковой игры. М.,

311. Серль Дж. Р. Классификация иллокутивных актов // Зарубежная лингвистика. II. / Общ. ред. В.А. Звегинцева, Б.А. Успенского, Б.Ю. Городецкого. М., 1999. - С. 229-253.

312. Серль Дж. Р. Природа интенциональных состояний // Философия, логика, язык / Общ. ред. Д.П. Горского, В.В. Петрова. -М., 1987. С. 96-126.

313. Серль Дж. Р. Что такое речевой акт? // Зарубежная лингвистика. II. / Общ. ред. В.А. Звегинцева, Б.А. Успенского, Б.Ю. Городецкого. М., 1999. - 210-228.

314. Сидорова М.Ю. Грамматика художественного текста. М.,2000.

315. Сидорова М.Ю. Поле слуха и поле зрения в перцептивном пространстве текста // Функциональные и семантические характеристики текста, высказывания, слова. Вопросы русского языкознания. Выпуск 8. М., 2000. - С. 69-85.

316. Сильницкий Г.Г. Семантические типы ситуаций и семантические классы глаголов // Проблемы структурной лингвистики-1972. М., 1973.

317. Синтаксис: изучение и преподавание: Сб. работ учеников В.А. Белошапковой. М., 1997.

318. Сковородников А.П. Экспрессивные синтаксические конструкции современного русского литературного языка. Томск, 1981.

319. Скорлуповская Е.В. Слова все-таки, все же как необходимые компоненты формальной организации сложносочиненного предложения // Сложные элементарные и полипредикативные предложения. Калинин, 1983. - С. 40-47.

320. Словарь. Грамматика. Текст / Отв. ред. Ю.Н. Караулов, М.В. Ляпон. М., 1996.

321. Смирнова Л.Н. Структура и содержание основных единиц научной речи // Чтение, перевод, устная речь. Методика и лингвистика. М., 1977.

322. Современный русский язык / Под ред. В.А. Белошапковой. -М., 1981.

323. Современный русский язык / Под ред. П.А. Леканта. М.,2000.

324. Соколова Г.В. Субъективные смыслы бессоюзных предложений со значением логического обоснования // Традиционное и новое в русской грамматике. Сборник статей памяти В.А. Белошапковой. М., 2001. - С. 264-272.

325. Соссюр Ф. де. Труды по языкознанию. М., 1977.

326. Стародумова Е.А. Акцентирующие частицы в современном русском литературном языке: АКД. Л., 1974.

327. Степанов Ю.С. Альтернативный мир, Дискурс, Факт и принцип Причинности // Язык и наука конца 20 века. М., 1995. - С. 35-73.

328. Степанов Ю.С. Изменчивый "образ языка" в науке XX века // Язык и наука конца XX века. М., 1995. - С. 7-34.

329. Степанов Ю.С. Константы: Словарь русской культуры. М., 2001.

330. Степанов Ю.С. Концепт "причина" и два подхода к концептуальному анализу языка логический и сублогический // ЛАЯ. Культурные концепты. - М., 1991. - С. 5-14.

331. Степанов Ю.С. К универсальной классификации предикатов // Известия АН СССР. СЛЯ. 1980, т. 39. № 4. С. 311-323.

332. Степанов Ю.С. Методы и принципы современной лингвистики. Изд. 3-е. М., 2002.

333. Степанов Ю.С. Семиотика. М., 1971.

334. Степанов Ю.С. Язык и метод. К современной философии языка. М., 1998.

335. Стивенсон Ч. Некоторые прагматические аспекты значения // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XVI. Лингвистическая прагматика. М., 1985. - С. 129-156.

336. Стрельская A.M. Развитие сложных предложений мотивировочного характера в русском литературном языке XVIIIвека // Сложное предложение в конструктивно-семантическом аспекте. Калинин, 1984. - С. 12-20.

337. Строганова Е.Н. К вопросу о становлении причинного союза так как // Синтаксис сложного предложения. Калинин, 1978. - С. 134-141.

338. Сусов И.П. Ситуация как обозначаемое предложения на реляционном упровне // Вопросы английской и французской филологии. Тула, 1972.

339. Сухотин В.П. Синтаксическая синонимика в современном русском языке (глагольные словосочетания). М., 1960.

340. Теремова P.M. Опыт функционального описания причинных конструкций. Л., 1985.

341. Типология конструкций с предикатными актантами. Л., 1985.

342. Традиционное и новое в русской грамматике. Сборник статей памяти Веры Арсеньевны Белошапковой / Сост. Т.В. Белошапкова, Т.В. Шмелева. М., 2001.

343. Успенский Б.А. Поэтика композиции // Успенский Б.А. Семиотика искусства. М., 1995.

344. Фанян Н.Ю. Аргументация как лингвопрагматическая структура: АДД. Краснодар, 2000.

345. Фигуровская Г.Д. Виды связей в сложном предложении и их отношение к сочинению и подчинению // Семантика лексических и грамматических единиц. М., 1995. - С. 208-214.

346. Фигуровская Г.Д. Проблемы и перспективы классификации сложных предложений в конструктивно-синтаксических полях // Сложное предложение: традиционные вопросы теории и описания и новые аспекты его изучения. Вып. 1. М., 2000. - С. 71-76.

347. Фигуровская Г.Д. Системные связи сложных предложений в современном русском языке (на материале модусно-пропозициональных предложений). М., 1996.

348. Философия, логика, язык / Общ. ред. Д.П. Горского, В.В. Петрова. М., 1987.

349. Философский энциклопедический словарь. М., 1983.

350. Философская энциклопедия / Гл. ред. Ф.В. Константинов. Т. 1.- М., 1960; Т. 4. М., 1967; Т. 5. - М., 1970.

351. Флоренский П.А. Анализ пространственности и времени в художественно-изобразительных произведениях. М., 1993.

352. Фреге Г. Мысль: логическое исследование // Философия, логика, язык. М., 1987. - С. 18-47.

353. Фрумкина P.M. Есть ли у современной лингвистики своя эпистемология? // Язык и наука конца 20 века. М., 1995. - С. 74-117.

354. Функциональные и семантические характеристики текста, высказывания, слова // Функциональные и семантические характеристики текста, высказывания, слова. Вопросы русского языкознания. Выпуск 8 / Под ред. M.JI. Ремневой и Е.В. Клобукова.- М., 2000.

355. Хааг Э.-О. О прагматических функциях причинных союзов в русском языке // Труды по русской и славянской филологии. Лингвистика. Новая серия. II. Прагматический аспект исследования языка. Тарту, 1999. - С. 238-244.

356. Химик В.В. Коммуникативное лицо и некоторые особенности его выражения в глагольных формах // Грамматическое значение предложения и семантика высказывания. М., 1987. - С. 24-32.

357. Химик В.В. Предикативность и смысл // Средства выражения предикативных значений предложений. М., 1983. - С. 11-21.

358. Хямяляйнен А. Падежная и предложно-падежная форма как компонент причинной конструкции в современном русском литературном языке (особенности семантики и функционирования): АКД. М., 1983.

359. Цветкова Т.М. Глаголы познавательной деятельности и типы знания // Лингвистика на рубеже эпох. М., 2001. - С. 176-213.

360. Цветкова Т.М. Глаголы познавательной деятельности как единицы лексической системы и интерпретационные характеристики научного текста // Философские проблемы языкознания. Вып. 419. М., 1995. - С. 77-98.

361. Цветкова Т.М. Конституирующие факторы текста "рассуждение" в научном стиле: АКД. М., 1983.

362. Цветкова Т.М. Рассуждение как тип текста // Функционирование языковых единиц и грамматических категорий в разных типах и стилях речи. Ч. 2. Уфа, 1997.

363. Целищев В.В. Понятие объекта в модальной логике. -Новосибирск, 1978.

364. Чейф У. Данное, контрастивность, определенность, подлежащее, топики и точка зрения // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XI. М., 1982.

365. Черемисина М.И. Союз как лексическая единица языка: (Лексема или функция?) // Актуальные проблемы лексикологии. -Новосибирск, 1973.

366. Черемисина М.И., Колосова Т.А. Очерки по теории сложного предложения. Новосибирск, 1987.

367. Чесноков П.В. Предикативность и модальность как семантические признаки предложения // Единицы морфологии исинтаксиса в семантическом аспекте. Ростов-на-Дону, 1979. - С. 20-30.

368. Шаповалова Т.Е. Категория синтаксического времени в русском языке. М., 2000.

369. Шатуновский И.Б. Пропозициональные установки: воля и желание // ЛАЯ: Проблемы прагматических и интенсиональных контекстов. М., 1989. - С. 155-185.

370. Шатуновский И.Б. Семантика предложения и нереферентные слова. М., 1996.

371. Шатуновский И.Б. Эпистемические глаголы: коммуникативная перспектива, презумпция, прагматика // ЛАЯ. Знание и мнение. -М., 1988. С. 18-22.

372. Шахматов А.А. Синтаксис русского языка. 3-е изд. М., 2001.

373. Шведова Н.Ю. Местоимение и смысл. М., 1998.

374. Швырев B.C. Теоретическое и эмпирическое в научном познании. М., 1978.

375. Ширяев Е.Н. Бессоюзное сложное предложение в современном русском языке. М., 1986.

376. Ширяев Е.Н. Отношения логической обусловленности: способы выражения и их распределение по сферам языка // Грамматические исследования: Функционально-стилистический аспект. Морфология. Словообразование. Синтаксис / Отв. ред. Д.Н. Шмелев. М., 1991.

377. Ширяев Е.Н. Сложноподчиненное предложение: итоги и перспективы исследования // Сложное предложение: традиционные вопросы теории и описания и новые аспекты его изучения. Выпуск 1. М., 2000. - С. 33-36.

378. Шмелев Д.Н. Синтаксическая членимость высказывания в современном русском языке. М., 1976.

379. Шмелев А.Д. Суждения о вымышленном мире: референция, истинность, прагматика // ЛАЯ. Истина и истинность в культуре и языке / Отв. ред. Н.Д. Арутюнова, Н.К. Рябцева. М., 1995.

380. Шмелева Т.В. Деепричастия на службе у модуса // Синтаксические структуры. Системный анализ значимых единиц русского языка. Красноярск, 1984.

381. Шмелева Т.В. Диалогичность модуса // Вестник МГУ. Сер. 9. Филология. 1995, № 5. - С. 147-155.

382. Шмелева Т.В. Семантический синтаксис. Красноярск, 1988.

383. Шмелева Т.В. Смысловая организация предложения и проблема модальности // Актуальные проблемы русского синтаксиса. М., 1984.

384. Шорина А.И. К вопросу о выражении умозаключений в современном русском литературном языке // Уч. зап. Пермского гос. ун-та им. A.M. Горького. Т. XVI, вып. 1. Пермь, 1960. - С. 97-109.

385. Шувалова С.А. Смысловые отношения в сложном предложении и способы их выражения. М., 1990.

386. Щедровицкий Г.П. "Языковое мышление" и его анализ // ВЯ. -1957. № 1.1. Язык о языке. М., 2000.

387. Якобсон P.O. Лингвистика и поэтика // Структурализм: за и против. М., 1975.

388. Якобсон Р. Лингвистика и теория связи // Избранные работы. -М., 1985.

389. Якобсон Р. Шифтеры, глагольные категории и русский глагол // Принципы типологического анализа языков различного строя. М., 1972. - С. 95-113.

390. Яковлева Е.С. Фрагменты русской языковой картины мира (модели пространства, времени, восприятия). М., 1994.

391. Ященко Т.А. Выражение причинно-следственных отношений в структуре простого предложения: АКД. М., 1982.1.rdanskaja Lidija N. Semantics of the Russian conjunction RAZ compared with some other conjunction // Russian Linguistics, 1988, 12. 3.